Брайан Фрэнсис. Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ

   Я хорошо знал этого человека. Он встряхнулся и встал.
   – Джим, в тебе точно доброта живет. Помнится, ты как-то говорил, твой отец был человек добрый. У тебя это, видно, от него, упокой Господь его душу. – Он размял члены и посмотрел вокруг. – Ловлю тебя на слове, Джим. Дай мне еще двух матросов и, пока тебя не будет, я займусь этой тяжелой работой, присмотрю за ней.
   – Прекрасно, – сказал я, повернувшись, чтобы идти. – Прекрасно.
   Однако он подозвал меня к себе.
   – Джим… Мне надо одну вещь тебе сказать. – Он заколебался, но затем посмотрел мне прямо в глаза. Солнце сверкало на длинном серебряном костыле с колодкой из черного дерева. – Есть такие, кто считает, что я преступник и творил зло. Только я, если когда человека убивал, мне это не нравилось. Я такой человек, который по ночам спокойно спать хочет. Да вот не может.
   Он воспринял мой кивок как знак отпущения грехов.
   – Я буду тут. Дождусь тебя, – сказал он.
   Теперь передо мной встала трудная проблема. Следует ли мне сказать тем матросам, что пойдут со мной, об ужасах, с которыми им предстоит встретиться? Я решил – нет. Вместо этого я принял решительный и жесткий вид и повел себя как суровый командир. Мы прошли маршем весь путь, проделанный с Тейтом, и я повел их на плато близ вершины холма Подзорная труба.
   Поднявшись на эту небольшую площадку, я приказал матросам очистить склон позади хижины от всей буйной и колючей растительности. Я наблюдал, как они ее рубили. Работа потребовала от людей значительных усилий, зато через некоторое время скалистый склон холма стоял голый и холодный, словно ощипанная курица. Тут перед нами открылся вход, такой же широкий, как двери гостиницы «Адмирал Бенбоу».
   Двоих матросов мы оставили стеречь оружие, которое принесли с собой, и я велел сделать несколько факелов. Я предупредил всех, что нас ожидает неприятное зрелище и отвратительный запах. Через несколько минут мы были готовы войти в пещеру, и я пошел первым. И только когда все остальные сгрудились за моей спиной, а факелы горели ярче, чем когда бы то ни было в этом страшном месте, я смог сполна осознать весь ужас того, что скрывалось внутри холма.
   И доктор Ливси, и доктор Баллантайн – оба говорили мне, что тот, кто видит нечто ужасное, может, как ни странно, страдать от этого сильнее, чем тот, кто сам переживает этот ужас. Доктор Баллантайн заставил меня множество раз рассказывать ему о том, что я увидел в это утро в свете факелов. В один прекрасный день я отважился спросить его, почему он проявляет такое нездоровое любопытство, требуя, чтобы я говорил об этом снова и снова? Он ответил:
   – Это нужно вам, а не мне.
   Полагаю, теперь я понял, что он имел в виду. Если бы у меня не было возможности говорить об этом, я сломался бы под тяжестью увиденного, а оно было столь ужасно, что я мог рассказывать о нем лишь немногим.
   И на самом деле, я предполагаю опустить здесь некоторые, самые устрашающие, подробности того, что мы там увидели, и ограничиться описанием физического строения самой пещеры, а затем рассказать о том добром, что нам удалось сделать.
   Прежде всего я до сих пор не понимаю, как нам с Беном Ганном удалось не свалиться в пропасть, когда нас захватили Тейт и его великан. Тропа была такой узкой – шириной с предплечье, а на нас были кожаные башмаки. Тейту и великану легко было пройти по ней – они ведь хорошо знали это место и чувствовали тропу босыми ступнями. А теперь у меня закружилась голова от одного взгляда на нее. Кто-то из моих матросов споткнулся, но другой помог ему удержаться на ногах.
   Не могу точно сказать, как глубока эта пропасть. Возможно, в ней мог бы с верхом поместиться большой амбар. В ней не было ничего, что можно было бы спасти; деятельность, в результате которой создалась эта адская груда, явно продолжалась не один год. Я бы предположил, что Тейт занялся этим через несколько месяцев после того, как мы оставили его на острове. Среди обрывков одежды (там можно было увидеть даже целые костюмы или морскую форму) я заметил не только скелеты целиком, но и отдельные голые кости; каждый раз, когда я видел такое, я отворачивался.
   У себя за спиной, чуть дальше вдоль тропы, я услышал рыдания и подумал, что это может быть кто-то из несчастных пленников Тейта. Но то был один из моих людей, потрясенный кошмарным зрелищем.
   Я заговорил, не только затем, чтобы отдать приказ, но более для того, чтобы наполнить это страшное место теплым звучанием человеческого голоса:
   – Следуйте за мной. Я полагаю, нам предстоит сделать доброе дело.
   И я повел их вперед очень медленно, советуя идущим за мной не смотреть ни направо, ни налево. Вскоре, так же, как это было со мной и Беном, мы выбрались на более широкое место, и я увидел запятнанные кровью камни, которые Тейт использовал для того, чтобы лишить людей возможности двигаться. Теперь здесь больше никто не лежал, но я опять заметил две-три голые кости.
   Может показаться странным мое признание, что я был способен почувствовать удовольствие в таком кошмарном месте; но я должен честно сказать, что именно это я и почувствовал, когда увидел невысокую арку, сквозь которую проникал дневной свет.
   – Смотрите, – крикнул я, – вот арка, через которую я бежал!
   – Сэр, – раздался голос одного из наших матросов. – Неужели вы были здесь пленником?
   – Да. И здесь могут быть еще другие, кто остался в живых. Поэтому мы сюда и пришли.
   – Нет, сэр, – ответил мне другой голос мрачным тоном, – здесь ни одного живого человека нету.
   Я подвел их всех к арке, и мы, один за другим, присели на корточки и выглянули наружу. Неужели я мог проскочить здесь? Дух моего отца, молитвы моей матушки – только благодаря им я смог выжить, иных причин я не вижу. Обрыв был почти отвесным; мне представилось, что я все еще могу видеть неясный след сломанных кустов там, где я катился по склону столько недель тому назад. К своему огромному сожалению, я увидел, что неподалеку слева вьется вниз настоящая тропа, по ней-то Тейт и последовал за мной.
   Однако моим самым настойчивым воспоминанием, связанным с этой аркой, было то, из-за которого я и пришел сюда. Я смотрел направо и налево, туда, где видел распятых на солнцепеке людей, стоявших на узком выступе скалы перед пещерой. Теперь там никого не было.
   Где же они? Я попросил кого-то подержать меня за руку и вылез наружу. Тут я увидел более удобный путь – небольшой проход, высокий, но неширокий, как для худощавого человека; он-то и вел к той крутой тропе, по которой бежал за мной Тейт. Остальные поспешили последовать за мной через эту «дверь», да и кто мог бы винить их за то, что им не хотелось задерживаться в этой бездне зла? Вскоре мы остановились, пройдя полдороги вниз, посередине склона, откуда я мог посмотреть наверх.
   Там не было ни души. Ни один смертный не стоял там, распятый и выбеленный солнцем. И внутри пещеры – никого живого. Это означало, что доктор Джеффериз и, что еще печальнее, Бен Ганн погибли. Я уже раньше понял, что Том Тейлор умер, но в тот момент не мог позволить печали завладеть мною.
   Меня окликнул один из матросов:
   – Сэр!
   Я взглянул на него, а он указал пальцем. За тропой, в глубине кустов, стояло жалкое строение, а под его грубым плетеным навесом мы разглядели чьи-то ноги. Мы взвели курки ружей и, по некотором размышлении, двинулись вперед. Я решил, что мы спустимся по тропе до самого низа, а потом снова поднимемся по склону, чтобы подойти к строению сзади. Ничто нам не помешало взобраться туда, ничто не вызвало тревоги.
   Вскоре мы стояли в кустарнике, достигавшем нам до плеч, в нескольких футах от задней стенки строения. Я осторожно продвинулся вперед и посмотрел сквозь редко сплетенные ветви. То, что я увидел, не представляло бы угрозы и ребенку. На земляном полу лежали три неподвижных тела. Все трое находились в состоянии полнейшего бессилия, но я чувствовал, что в них еще теплится жизнь. Жестом велев матросам следовать за мной, а затем встать на часах, я бросился ко входу. Три человека, лежавшие навзничь, израненные и оборванные, были доктор Джеффериз, боцман Нунсток и… Бен Ганн.
   Бен был первым, над кем я наклонился.
   – Бен! Дорогой мой! Как ты? Это Джим.
   Он не открывал глаз. Говорят, если начнешь свою жизнь битым, так всю ее и проживешь. Бен был жестоко избит – его лицо, голова, бедные тощие плечи носили следы таких страшных побоев, что я с трудом сдерживал гнев.
   – Бен, ты меня слышишь? Это Джим.
   Он пробормотал: «Джим…» – и попытался протянуть руку; я взял его ладонь в свои и чуть не разрыдался – такой исхудалой она была.
   – Ох, Бен! Бедняга Бен! Что случилось?
   Нет ответа.
   Все еще держа его за руку, я посмотрел на двух других. Нунсток – человек, которого, при первой встрече с ним, я отметил за его долговязую костлявость, а у доктора Джеффериза, как я припомнил, талия была тонкая, как у девицы. Размышляя о возможной – и ужасной – причине, из-за которой они остались в живых, я со всей полнотой осознал одно: Джозеф Тейт должен умереть. Я не знал, каким образом или от чьей руки, но мне это было безразлично.
   Матросы Сильвера все это время стояли молча, словно овцы, пораженно наблюдая, как я обращался сначала к Бену, потом к Джефферизу, который никак не откликнулся, потом к Нунстоку, еще сохранившему малую толику сил. Определив новый, более простой маршрут по склону холма Подзорная труба, я отправил четверых людей к шлюпке – за носилками, медикаментами и припасами. Пятого я послал той же дорогой, но с приказанием свернуть к Сильверу и сообщить ему, где мы находимся и чем стали заниматься.
   Затем я призвал остальных помогать мне, и – пусть с весьма ограниченными средствами – мы смогли несколько облегчить состояние моих жестоко изувеченных товарищей.
   Раны их были ужасны. Один из матросов отыскал источник чистой воды: в этой части острова, на гребне Лесистого мыса, есть множество ключей и ручьев. Мы начали с того, что лишь смачивали водой губы каждого из троих несчастных, а затем позволили им пить медленными и редкими глотками на протяжении многих минут.
   Под ветками, сваленными в углу жалкого строения, я нашел нечто, совсем здесь неуместное – кучу одежды, в которой, как ни огорчительно, оказалось и женское платье. Видимо, жены какого-нибудь помощника капитана с корабля, потерпевшего крушение из-за Джозефа Тейта. Или – дочери капитана? Или какой-нибудь полной надежд пассажирки? Одежда была свалена здесь совсем недавно, и я не решался даже подумать о том, на какие мысли это наводит. Из женского платья я нарвал тряпичных полос, чтобы промыть и перевязать раны, а затем отыскал подходящую одежду, чтобы попытаться одеть злосчастную троицу.
   Это оказалось невероятно трудным делом, так как их собственная одежда, или то, что от нее оставалось, прилипла к запекшейся крови. Чтобы дать понять, как тяжелы были нанесенные им повреждения, вот пример: доктор Джеффериз охнул от боли, когда капля холодной воды упала ему на обнаженное бедро. На его теле не осталось ни дюйма, не затронутого избиениями. Я догадался, что всех троих использовали как рабов.
   Чудовищную работу, выпавшую нам на долю в этот день, нисколько не облегчал солнечный зной: солнце поднялось уже высоко и вышло из-за Плеча Подзорной трубы. И все же я продолжал трудиться, а все остальные, столь же неумелые, как и я, героически мне помогали. Я думаю, нам удалось добиться некоторого улучшения в ужасающем состоянии каждого мученика. Нунсток меня странным образом растрогал. Когда я обмывал его и освобождал его члены от прилипшей одежды с такой осторожностью, словно раздевал ребенка, я расслышал, что он пытается что-то сказать. Оказалось – он шепчет: «Я поправлюсь, я обещаю…»
   Джеффериз попытался произнести только одно, прежде чем погрузился в глубокое и – как я надеялся – более благотворное забытье, но промолвил лишь полслова: «Благо…» – и потерял сознание.
   К тому времени, когда – через два часа – вернулись наши люди с носилками, мы оказали несчастным всю помощь, на которую были способны. Как же мне не хватало доктора Ливси и доктора Баллантайна! Каждый из них и оба вместе сотворили бы чудеса, а я, испытывая страшную боль разочарования из-за собственной неумелости, жалел, что мне недостает знания медицины или хотя бы каких-то практических лечебных навыков.
   Но я знал одно: когда мы осторожно клали несчастных людей на носилки и отправлялись в путь по более удобному маршруту туда, где остались Сильвер и другие матросы, я знал, что нам удалось вырвать ядовитые зубы змеи Острова Сокровищ. Здесь нам уже нечего было бояться. Эта мысль утешала меня до тех пор, пока ее не сменила другая, предостерегавшая меня с убежденностью библейского пророка, что нас ждет худшая опасность в лице Молтби и его присных.
   Сильвер, когда мы до него добрались, уже пришел в себя и проявил неожиданную нежность к тем, кого мы принесли. Я наблюдал за ним, с волнением ожидая увидеть его встречу с Беном Ганном, который время от времени приходил в себя, но потом снова терял сознание. Эту встречу я запомнил навсегда. Сильвер подходил к каждым носилкам и пристально всматривался в человека. Бена он увидел вторым. Я не предупредил Джона о том, кто на носилках, но он узнал Бена. Поставив поудобнее костыль, он наклонился так, чтобы можно было говорить очень тихо.
   – Бен Ганн! Ах ты безобразник! Вот ты где объявился! – Я был поражен нежностью, звучавшей в его голосе. – Видишь, что бывает, когда человек ест слишком много сыра!
   Вероятно, это возбуждающее аппетит слово пробудило сознание Бена: веки его дрогнули.
   – Бен, эт’ я, Джон. Джон Сильвер.
   Костлявые пальцы Бена чуть шевельнулись, и Сильвер взял его ладонь, как ручку ребенка.
   – Ох, Бен, ты всегда шутником был.
   Глаза Бена снова закрылись. Когда Сильвер повернулся ко мне лицом, его собственные глаза пылали огнем, и он потряс головой, как человек, которому не хватает слов. Он указал на каждые из носилок по очереди. Глядя на Джеффериза, он покачал головой. У носилок Нунстока поднял оба больших пальца. Стоя над Беном, он сделал неуверенный жест. Я доверял его суждениям – одним небесам известно, сколько он видел такого, чтобы знать, будет человек жить или нет.

32. Лица врагов

   Мы быстро обо всем договорились. Сильвер остается, чтобы довершить перенос клада. Я забираю связанного по рукам и ногам Тейта и трех наших инвалидов и отправляюсь к тому месту, где, рядом со шлюпкой, сооружу для них временное укрытие. Это освободит наших матросов от носилок и даст им возможность вернуться и помочь управиться с кладом. Сильвер сразу же принял этот план: он был в задумчивом настроении, я полагаю, его глубоко задело то, как жестоко обошлись с Беном Ганном.
   Хотя мы шли очень осторожно, чтобы не трясти раненых (об удобстве Тейта мы не очень-то беспокоились), нам понадобился всего час, чтобы добраться до вытащенной на берег шлюпки. Я постарался устроить хорошее укрытие, чтобы нашим страдальцам было поудобнее. А еще я сделал кое-что дурное и, хотя я краснею, когда говорю об этом, я все же готов оправдаться. Я пошел туда, где мы оставили Тейта – ручки шестов, к которым он был привязан, мы довольно легкомысленно просунули между ветвями деревьев, – и я снова, дополнительно, его связал. На этот раз гораздо туже, так, чтобы было больно; когда я это делал, я не глядел ему в лицо и ничего не говорил. Но не это самое дурное в том, что я сделал. Самое дурное случилось после того, как я вернулся к небольшому укрытию, которое я так заботливо устроил, чтобы помочь троим честным людям прийти в себя. Я посмотрел на моих товарищей, борющихся сейчас со смертью, на их искалеченные тела и неожиданно для себя бросился назад, к связанному Тейту и ударил его ногой с такой силой, что чуть не сломал себе ступню. Он зарычал… Тут я опомнился и, взяв себя в руки, удержался от повторного удара. Насилие учит насилию.
   В некоторых отношениях тот день оказался самым необычным за всю мою жизнь, во всяком случае, до сих пор. А ведь мне случалось переживать всякие времена – и причудливые, и смешные, и ужасные. Представьте себе мое положение: я нахожусь в тихой роще, ярдах в пятидесяти от берега. Стоит мне выйти из тени, и я смогу увидеть «Испаньолу» – слева и черный бриг – справа (и быть увиденным с них обоих). На одном корабле меня ждут дорогие моему сердцу друзья и, как я надеялся, мое будущее; на другом – погибель.
   Рядом со мной лежат в тени ветвей три человека на носилках, каждый – в неподобающей одежде, каждый с каким-то успокаивающим средством на ранах и ушибах, которых много больше, чем мог бы вынести человек. Время от времени кто-то из них издает стон, и я беру мягкую тряпочку, окунаю ее в чистую, холодную воду и прижимаю к губам стонущего.
   Должен признаться, что, несмотря на все мои старания не быть пристрастным, я уделял Бену больше внимания, чем остальным, хотя мое соперничество с Джефферизом исчезло, словно дым, когда я увидел, как Тейт обошелся с этим беднягой. (Здесь следует понять, что у всех троих были такие раны, о характере которых я не стану, а из деликатности и не должен говорить.)
   А теперь вообразите, что еще предстало перед моими глазами в этой роще. Связанный и подвешенный к шестам Джозеф Тейт, порой раскачивавшийся из стороны в сторону, словно в попытке сбежать. Его ярость не утихла, а сила его, казалось, делала воздух вокруг него красным от напряжения. Я едва мог на него глядеть – во мне закипала кровь, моя ярость против него была почти столь же сильной, как его ярость против всего мира.
   Но подумайте еще и о той неразрешимой проблеме, которую Тейт передо мной поставил. Когда я вернулся на «Испаньолу» с доктором Баллантайном, я снова посмотрел на Луи – на мальчика, которого считал сыном Тейта. А как радостно приветствовал меня Луи, с какой теплотой и любовью!
   Что же касается Грейс, то ей нужно будет выбросить из головы все следы, все воспоминания о том, что она когда-то была связана с этим зверем – Тейтом. Я принял решение, что, если благополучно вернусь в Англию, я сделаю все возможное, чтобы Грейс стала моей женой. Чтобы это могло осуществиться, я призову на помощь дядюшку Амброуза, матушку, миссис Баллантайн, любого союзника, какого только смогу найти. Ничто из того, что Грейс до сих пор проявляла ко мне, не обещало взаимности. Но только мужество достойно красоты, а я каждый день учился быть все более мужественным.
   В конце концов, она же сама говорила, что нуждается в помощи отважного человека. Я мог бы указать ей на все подвиги, которые я в последнее время совершал, и на те великие трудности, которые пережил ради нее. Но я опасался – а такое вполне может быть, – что она – женщина, воспринимающая эти вещи как должное. Возможно, ее воспитали в убеждении, что мужчины совершают подвиги ради дам просто в силу закона природы. И все же мои надежды залетали высоко, особенно когда я думал о богатствах, которые мы с Джоном Сильвером видели и значительная часть которых причиталась мне.
   Эти опьяняющие мысли трезвели, когда я задумывался о черном бриге и о тех опасностях, которыми он нам грозил. Тогда я подавлял свое радостное возбуждение.
   Вечер еще не наступил, когда я услышал первый оклик: «Эгей!» – и увидел матросов, тяжело идущих меж деревьями с первым грузом сокровищ, обернутых в парусину. К ночи все уже было перенесено в маленькую рощу; получилась очень большая груда тюков и свертков. Матросы работали необычайно усердно.
   Сильвер прибыл последним и выглядел очень усталым. Я предложил ему подкрепиться, но он удивил меня, сказав, что с удовольствием бы это сделал, но: «Первое дело – первым делом!», и снова пошел к Бену. Он низко наклонился к нему и говорил совсем тихо, а я был слишком далеко, чтобы расслышать, что он сказал.
   Остальная часть плана прошла вполне гладко. Когда спустилась ночь и я с благодарностью подумал о том, что нет ветра, мы принялись нагружать шлюпку. По нашим расчетам, нам нужно было совершить семь поездок на «Испаньолу». Сильвер посадил на весла своих «добровольцев», а оставшимся матросам с брига поручил между ездками переносить тюки и пакеты на песчаную косу. Сильвер руководил этой работой, и я понял, что он делает это, чтобы не допустить краж. Я же продолжал заботиться о раненых.
   Мы работали всю ночь. Шлюпка ходила взад и вперед, взад и вперед. Гребцы докладывали, что на борту «Испаньолы» работа в помощь нам шла быстро и успешно. Перед самой последней поездкой был разыгран краткий и жесткий сценарий: Сильвер подозвал к себе троих оставшихся матросов с брига и махнул мне, чтобы я к ним присоединился. Мне же хотелось, чтобы он поторопился: ведь ночь скоро начнет утрачивать свою темноту, а рассвет в этих океанских краях имеет привычку расцветать с невероятной быстротой.
   – Наш план изменился, – сказал Сильвер матросам. – Мы не собираемся возвращаться на бриг. Вы тоже не вернетесь. Теперь вы – в команде «Испаньолы» и поведете ее обратно в Англию. Если среди вас найдется такой, кому это не по нраву, пусть выйдет и подойдет ко мне.
   Ни один из матросов не двинулся с места. Даже я, хорошо знавший Сильвера, содрогнулся от звучавшей в его голосе угрозы. И мне кажется, я в тот момент понял, что он и меня убил бы, если бы я тогда выступил против него.
   Мы все повернулись и пошли к шлюпке, пришедшей от «Испаньолы». В ней теперь было меньше гребцов, чтобы она могла вместить Сильвера, троих раненых, связанного, точно кабан, Джозефа Тейта и меня. Тейт брыкался изо всех сил, когда мы укладывали его под банки.^[27]
   Когда мы прибыли к месту стоянки, я вздохнул с облегчением. Все для нас было подготовлено, и капитан Рид использовал свою власть наилучшим образом. Он управлял погрузкой спокойно и решительно и проявил более всего внимания к Нунстоку. Доктор Баллантайн работал вместе с капитаном, являя собой картину врачебного усердия. Были призваны на помощь люди, чтобы отнести раненых вниз. Все делалось в строжайшей тишине. Усталость уже начала овладевать мной, когда меня оживили слова капитана.
   Он подошел к Тейту и тихо сказал:
   – Кем бы ни были твои друзья, я сам затяну веревку на твоей шее. И я не стану молить Господа, чтобы Он помиловал твою душу. – Капитан говорил таким ровным тоном, будто заказывал юнге принести апельсиновый джем. – Заприте его в баковой надстройке. Позаботьтесь, чтобы его кормили. Мне надо, чтобы он живым до Лондона добрался. И действуйте побыстрей. – Рид ушел, полный презрения.
   Затем наступил момент довольно комичный – насколько могли позволить обстоятельства. Последним на борту появился Сильвер: он прибыл в поднятой шлюпке. Когда она повисла вдоль борта, Джон перебрался через поручни, прочно встал на палубу «Испаньолы» и с искренним удовольствием огляделся.
   – Ох и люблю же я этот корабль! – прошептал он.
   Завидев капитана Рида, он поспешно шагнул ему навстречу и сделал полупоклон.
   – Кэп Джон Сильвер явился для исполнения обязанностей, кэп! Могу быть помощником, коком… или шкипером, если придется.
   Капитан Рид глядел на старого пирата и бунтовщика. Я пытался отгадать ход его мыслей, но не мог за ними уследить; однако меня позабавило выражение его лица и тихо произнесенные слова:
   – Милости просим на борт, сэр. Вы теперь «Кэп Сильвер», не так ли? Что ж, сэр, мир вокруг нас меняется. – И он ушел, а Сильвер хитро мне подмигнул.
   Я задержал дыхание, а затем сделал медленный выдох. Все пока шло хорошо: мы незаметно совершили демарш, который планировали незаметно совершить. Я спас нескольких наших людей и мог теперь помочь им бороться со смертью. Сокровища и Тейт – на борту «Испаньолы», а мы уже знаем, что она более быстроходное судно, чем черный бриг. И у нас есть еще одно преимущество – неожиданность; капитан Рид предполагал использовать это преимущество наилучшим образом.
   Команда взялась ставить паруса, и поднялась суматоха, какой я никогда раньше не видел. «Добровольцы» Сильвера – а среди них не все были моряками – бесшумно носились туда и сюда, пытаясь получше справиться с поднятием парусов.
   Я знал, что доктор Баллантайн забрал троих раненых вниз. Тейта быстро отправили под замок, и я сам взял ключ от баковой надстройки. Каждая косточка во мне ныла от усталости, не говоря уже о том, что старые раны разболелись и жалили, словно кинжалы. Однако я снова вышел на палубу, размышляя о том, что предстоит делать дальше. Вдруг мысли мои рассыпались в прах, оттого что Грейс неожиданно схватила меня за руку пониже локтя. Тишину нарушил ее крик:
   – Где он?!
   – Ш-ш-ш, мадам! Он под замком.
   – У кого ключ?
   – Это приказ капитана Рида. Ключ у меня, но…
   – Отдайте мне! – И она стала бороться со мной.
   – Мадам, прошу вас! Нам необходима тишина!
   На палубу вышел Луи и замер на месте, увидев нас, обескураженный поведением матери, пытавшейся схватиться за мои карманы.
   – Мадам, послушайте меня! – Мне удалось ее остановить.
   – Дайте!
   – Мадам, вам лучше его не видеть…
   – Ах, вы его ранили, я знаю…
   – Послушайте, мадам… Грейс, прошу вас…
   Она снова попыталась добраться до моих карманов, но в этот момент я увидел нечто такое, что вызвало у меня тревогу. Один из матросов направился к поручням и встал там. Он был из команды черного брига, и я понял, что он собирается сделать. Я вырвался из рук Грейс и бросился к нему. Ей все же удалось задержать меня, и в этот самый момент матрос прыгнул за борт. Я услышал всплеск и побежал сообщить капитану Риду.
   Так и начались наши неприятности, потому что, хотя теперь у нас было много матросов, они были не очень умелыми и слишком усталыми, чтобы суметь поднять паруса так быстро, как это было необходимо. Мы потеряли преимущество неожиданности. Матрос, прыгнувший в воду, стал окликать бриг, и первый, кто его услышит, мог сразу же увидеть, что мы поднимаем паруса.