Страница:
– Он не ответит. – Надежда покачала головой и снова занялась своей ледышкой.
Артем встал и, оставляя на свежем инее четкие следы, обошел поле недавнего боя. Мертвые, окоченевшие мрызлы уже не выглядели такими омерзительными, как при жизни. Некоторые превратились просто в кучи мяса. Если бы в этой стране существовало воронье, все оно в полном составе давно явилось бы сюда.
Превозмогая гадливость, он принялся тщательно осматривать каждое тело. Если эти твари и были разумны, они не обременяли себя ни оружием, ни снаряжением. Впрочем, особой нужды в этом и не имелось – вряд ли еще какое-нибудь живое существо, включая тиранозавра, было снабжено от природы такими мощными орудиями убийства.
Прошло немало времени, прежде чем Артем нашел то, что искал: вмерзшая в кровавую лужу отрубленная по локоть лапа сжимала стальной, тускло поблескивающий стержень. С великим трудом он разогнул толстенные черные пальцы, которые не сжимались в кулак, как у людей, а смыкались наподобие рачьей клешни.
Сейчас стержень выглядел куда более короткими толстым, чем в момент первой памятной схватки с мрызлами. Однако, приложив совсем небольшое усилие, Артем растянул его в длину, как телескопическую антенну. В сечении стержень был идеально круглым, имел совершенно тупой конец и состоял из дюжины тесно пригнанных между собой сегментов. Оставалось непонятным, как таким предметом вообще можно было нанести укол. Скорее всего, это было какое-то сложное, предназначенное для вполне определенных целей устройство, но Артем имел о нем такое же представление, как неандерталец о логарифмической линейке.
В любом случае, оружием эта штуковина служить не могла. Тут внимание Артема переключилось на отрубленную лапу. Чуть ниже запястья из нее косо торчало вниз довольно широкое костяное лезвие – ну прямо топор или мотыга, а предплечье вплоть до самого локтя покрывал ряд кривых крючьев, похожих на зубья пилы. Артем тронул кончик одного из них и сразу порезал палец, как будто бы это был осколок стекла. Конечно, обрубок лапы мрызла не мог заменить ампутировавший ее клинок, но при определенной сноровке им можно было разрыть землю, срубить не очень толстое дерево и даже отбиться от средней величины хищника.
Плохое оружие все же лучше, чем никакое, и поэтому Артем, прежде чем вернуться к своим спутникам, взвалил окоченевшую лапу на плечо (и снова порезался при этом). Стальной стержень он тоже прихватил с собой – металл есть металл, на что-нибудь да сгодится.
– Представь себе! – сказала Надежда, глядя на него снизу вверх. – Калека заговорил.
– С чего бы это он вдруг? – новость не особенно заинтересовала Артема. Он не представлял себе, какую пользу можно было извлечь из такого события.
– И знаешь, что он спросил у меня первым делом?
– Что?
– Кто я такая. Каково, а?
– Любопытно, – Артем присел на корточки рядом с Калекой.
Лицо здоровяка утратило свое прежнее благодушное выражение и походило сейчас на маску, воплощающую замешательство и растерянность.
– Ты помнишь что-нибудь? – поинтересовался Артем.
– Где мое оружие? – затравленно спросил Калека.
– Его забрал Адракс.
– Кто такой Адракс? – Калека в возбуждении вскочил.
– Ты и в самом деле все забыл? Адракс пришел сюда вместе с нами из Страны Забвения. Когда на нас напали вот эти чудовища, – Артем указал на туши мрызлов, – ты сам отдал ему клинок. Уничтожив их, он заявил, что это оружие раньше принадлежало его сородичам. Ты тогда возражать не стал.
– Никто, кроме меня, не должен касаться клинка! Меня покарают за его потерю!
– Кто покарает? – насторожился Артем.
– Куда ушел Адракс? – Казалось, Калека не обратил никакого внимания на последние слова Артема. – В какую сторону? Когда это случилось?
– Успокойся. Сейчас тебе его все равно не догнать. Лучше ответь мне на пару вопросов.
Калека тоскливо осмотрелся по сторонам и снова сел, уронив голову. Его могучие ладони судорожно сжимались и разжимались, словно нащупывая глотку невидимого врага.
– Это правда, что еще ребенком ты пропал из родного дома? – спросил Артем. – Где ты находился до недавних пор?
– Не знаю… Далеко… Это место не имеет названия.
– Тебе там было хорошо или плохо?
– Я помню только боль…
– Для чего ты прибыл в Страну Забвения?
– Меня послали… Так было надо.
– Значит, тебя послали. – Артем задумался. – Ну а что конкретно ты должен был делать?
– Ждать… А потом действовать.
– Действовать клинком?
– Да.
– Тогда почему ты согласился уйти вместе с нами из Страны Забвения? Приказ действовать уже поступил?
– Не знаю. – Калека выглядел совершенно растерянным. – Не знаю.
– Меня ты помнишь?
– Теперь помню.
– А ее?
– Помню. – Калека покосился на Надежду.
– Тогда ты должен помнить и Адракса.
– Нет. Его я не помню. Не помню, но найду обязательно! – дикое возбуждение опять овладело Калекой. – От меня ему не скрыться!
«Что-то уж очень много народа ищет Адракса, – подумал Артем. – Способность у него что ли такая – наживать себе врагов?» Вслух же он сказал следующее:
– Надо идти. А то замерзнем здесь.
Однако Калека, казалось, не замечал холода. Давя босыми ногами лед в лужах, он рыскал вокруг словно гончий пес, отыскивающий след зверя. Внезапно он замер, как будто прислушиваясь к чему-то. Лицо Калеки приобрело сосредоточенное выражение, и он решительно зашагал прочь от места побоища. Артему и Надежде не осталось ничего другого, как последовать за ним.
– Что ты обо всем этом думаешь? – спросил Артем.
– Раньше он рассуждал как ребенок. Как совсем маленький ребенок. Хотя в голове его и не было пусто, как у ребенка. Но его сознание было закрыто для всех. Даже для него самого. Оно было чем-то вроде бесполезного груза. А после того, как ушел Адракс, в голове Калеки как будто какая дверь открылась. Но там такое… такое… У людей таких мыслей не бывает.
– А не за Адраксом ли он сейчас гонится?
– Не похоже. Адракс туда ушел. – Надежда махнула рукой куда-то в сторону.
– Попробуй остановить Калеку. Раньше ведь он тебя слушался.
– Попробую, – она оперлась на руку Артема, прикрыла глаза и наморщила лоб. – Нет, не получается. Раньше он был немым, а теперь как будто оглох.
Дальше они шли в молчании. Быстрая ходьба немного согрела их, но Артем с тревогой думал о предстоящем ночлеге. Ведь идти бесконечно нельзя, а присесть даже на пару часов равносильно самоубийству. Однако эта проблема разрешилась сама собой. Отмерив несколько десятков километров, Калека, видимо, решивший, что на сегодня пройдено достаточно, остановился у характерного пологого холмика, обозначавшего гнездо черепахи-матери. Раньше для того, чтобы добыть пищу, они пользовались клинком. Теперь же Калека выхватил у Артема лапу мрызла, уже начавшую сочиться черной кровью, и принялся долбить костяным лезвием землю, успевшую слегка примерзнуть сверху.
Сначала обнажились аккуратно свернутые в спирали, похожие на оцепеневших питонов могучие щупальца, совершенно не прореагировавшие на столь бесцеремонное обращение с ними, и розовая плоть чаши-ловушки, а затем уже стенка маточной камеры. Калека сделал в ней два длинных разреза, под острым углом сходящихся книзу. Образовавшийся клапан сразу вывернулся наружу, и из него, как горох из дырявого мешка, потоком поперло черепашье потомство. Калека обеими руками выгребал эту мелочь, пока внутри маточной камеры не образовалось довольно приличное свободное пространство. Все это он проделал быстро и сноровисто, без лишней суеты – примерно так опытный патологоанатом проводит вскрытие свеженького трупа.
– А это он неплохо придумал, – сказал Артем. – Там и от холода спастись можно, и еда прямо в рот лезет.
Он приподнял треугольный клапан и помог Надежде забраться в душную, но уютную берлогу. Черепашки шевелились под ними, издавая едва слышное звенящее гудение, похожее на писк комариной стаи. Снизу тянуло теплом разлагающейся навозной кучи, а сверху капала густая и сладкая, как мед, жидкость, которой, видимо, и питались черепашки.
«А мы-то еще гадали, каким образом можно узнать, что в Стране Забвения кончилось Лето, – подумал Артем. – Как только чрево матери-черепахи прорвется и все это подросшее воинство двинется на поиски своей привычной пищи, можно смело возвращаться обратно. Значит, над голой сожженной землей уже прошли дожди, ветер неизвестно откуда принес семена трав, из глубины почвы на поверхность пробились источники, многострадальная степь зазеленела и двери Убежищ, успевшие заплавиться, взрезаны изнутри. Вернусь ли я когда-нибудь в те края? Вряд ли. А впрочем – кто знает. Ведь на Тропе нет ничего невозможного».
Калека уже старательно чавкал, восстанавливая истраченную за долгий переход энергию. Все он теперь делал целеустремленно и расчетливо, как хорошо налаженный механизм. Артем перевернулся на другой бок и в темноте нащупал его ногу.
– А ты, похоже, в этих краях уже бывал? – спросил он.
– Бывал когда-то, – буркнул Калека, но больше от него Артем ничего не добился.
К концу следующего перехода пошел сырой снег и немного потеплело. Белая муть стерла грань между землей и небом и, словно саваном, прикрыла холмы серого праха. Вначале это встревожило Артема, решившего, что снег скроет от глаз черепашьи гнезда, однако его беспокойство оказалось напрасным – столбы пара, вздымавшиеся над сугробами, безошибочно указывали их местонахождение.
Калека с истовостью паломника, стремящегося к святым местам, неутомимо шагал впереди. Его глубокие следы на свежем снегу были окрашены кровью, однако, казалось, он совсем не замечал этого, как не замечал собачьего холода, пронизывающего ветра и летящего в лицо снега. Он стремился к какой-то, только ему одному известной цели, и не было на свете другой силы, кроме смерти, которая могла бы его остановить. На все расспросы он отвечал неохотно и односложно, а на стоянках сразу засыпал, едва успев утолить голод. Однако если Артем и Надежда начинали вдруг отставать, он всякий раз с раздосадованным видом возвращался обратно. С лапы мрызла он умудрился ободрать мышечные ткани вместе со шкурой и при случае весьма ловко пользовался этой пилой-мотыгой.
– Как ты считаешь, он действует сейчас по своей воле? Или его направляет кто-то другой? – спросил однажды Артем.
– Не знаю, – Надежда задумалась. – Возможно, сила, ведущая его теперь, скрыто присутствовала в нем с самого начала, а потом вдруг проснулась… Недаром он стал совсем другим.
– А что нового известно об Адраксе?
– Я уже почти не могу следить за ним. Наши пути расходятся все дальше.
– Какой нам смысл идти вслед за Калекой? Что, если он ведет нас в ловушку?
– Куда-то ведь все равно надо идти. В Страну Забвения я возвращаться не собираюсь, здесь оставаться не хочу. Надоели мне черепахи и мрызлы. Быть может, в других краях нам повезет больше. – Горстью снега она вытерла разгоряченное от ходьбы лицо.
Покосившись на девчонку, Артем внезапно вспомнил, каким теплым было всегда ее хрупкое тело. Получалось так, что во время коротких стоянок, когда они, спасаясь от мороза и ветра, тесно прижимались друг к другу, именно Надежда согревала его, а не наоборот.
– Похоже, ты совсем не боишься холода?
– Он мне не мешает.
– Но ведь люди Страны Забвения терпеть его не могут. При малейшем прохладном ветерке завешивают в домах все окна и двери.
– В этом они похожи на клопов, обитающих в щелях. Пусть душно, тесно, грязно, зато спокойно. А я люблю простор и свежий воздух.
– Ты совсем не похожа на свой народ.
– Разве ты только сейчас заметил это?
– Нет, конечно… Скажи, а кем была твоя мать?
– Обыкновенной женщиной. Как все. Пока не сошла с ума в саркофаге.
«Вот, значит, как, – подумал Артем. – У обыкновенной женщины родилась необыкновенная дочка. Что ж, бывает и такое». Почему-то он вспомнил женщин Страны Забвения – вялых, податливых, сонно-похотливых. Вспомнил их неторопливые плавные движения, легкую склонность к мазохизму, непоколебимую веру в предопределенность всего сущего, приверженность к оседлой жизни, апатичный, неразвитый ум. В кого же тогда могла уродиться эта отчаянная девчонка? В судью Марвина? Тоже вряд ли. Что она могла унаследовать от такого отца – фатализм, косность, отвращение к жизни? А может, она вовсе и не его дочь. В Стране Забвения это не такое уж редкое событие. Но не спрашивать же об этом девчонку. Да она и сама, возможно, не знает тайны своего рождения. Если только мать перед смертью не раскрыла ей все свои секреты.
Для следующей ночевки им даже не пришлось раскапывать нору черепахи-матери. Совсем недавно это сделал за них голодный мрызл, следы которого еще виднелись на снегу.
– Значит, мы не всех перебили, – Артем поежился, вспомнив апокалиптический облик этих тварей. – Не нас ли он ищет?
Однако Надежда не разделила его опасений.
– Если бы он нас искал, или нам вообще хоть что-нибудь сейчас угрожало, я бы это уже почувствовала. Скорее всего, он такой же бродяга, как и мы.
Калека также не придал следам мрызла никакого значения, как будто их вообще не существовало. Когда Артем впервые встретил его, он не был способен ни на что, кроме простейших, почти рефлекторных действий – есть и пить, спать и подчиняться приказам, бездумно (хотя и ловко) размахивать клинком, скрести пятерней давно не мытую шевелюру и слюняво улыбаться. Теперь же он твердо знал, куда идти и как спастись в этом суровом мире, кого нужно бояться здесь и на кого не обращать внимания.
Они успели сделать двенадцать переходов, каждый из которых был немного короче прежнего из-за постоянно увеличивающейся глубины снежного покрова, когда Надежда сказала:
– Я больше не чувствую Адракса. Он пропал. Между нами как будто стена выросла. Да, – она помолчала, словно вслушиваясь во что-то. – Именно стена.
– Даже если нам никогда больше не придется встретиться, я не очень опечалюсь, – беззаботно заметил Артем.
Однако скоро стало ясно, что девчонка не на шутку удручена. Весь остаток пути она упорно молчала, что ей было вовсе не свойственно. Артем отнес ее сдержанность и дурное настроение на счет усталости, становившейся к концу перехода почти нестерпимой. Но когда все трое устроились на ночлег в чреве очередной матери-черепахи, он почувствовал, что Надежда лихорадочно дрожит – почти так же, как и перед схваткой с мрызлами.
– Что с тобой? – спросил он, поглаживая девочку по волосам.
– Перед тем, как Адракс исчез, мне было видение… Нет, нет, я ничего не скажу тебе! Не спрашивай!
Ее голова, как всегда, лежала на плече Артема и, разговаривая, они дышали друг другу почти в лицо. Внезапно горячие мягкие губы коснулись рта Артема и застыли в таком положении. Это не был поцелуй. Надежда как бы пыталась вдохнуть в себя его силу или что-то другое, что должно было поддержать ее. Артем осторожно прижимал к себе ломкое, исхудалое тело, и скоро губы медленно отодвинулись, а девчонка спокойно и ровно задышала.
Весь следующий день Артем ощущал какое-то странное беспокойство. Как всегда. Калека молча вышагивал впереди, словно таран пробивая тропу в снегу, уже достигавшему его колен, как всегда, метрах в десяти за ним следовал Артем, за плечо или пояс которого держалась Надежда, но, тем не менее, что-то неуловимо изменилось в окружающем мире. Он все чаще без всякой необходимости оборачивался назад и каждый раз встречал загадочный взгляд девчонки. Только теперь он заметил, что глаза у нее не блекло-зеленые, как у большинства женщин Страны Забвения, а туманно-малахитовые, с карими точками вокруг зрачков.
«Странно, – подумал Артем. – Почему я не обратил на это внимание раньше?»
Впервые глядя на Надежду как мужчина на женщину, он с непонятным волнением осознал, что с тех пор, как они встретились в доме судьи, девчонка очень изменилась. Она заметно подросла, грудь ее округлилась, а с лица исчезла детская припухлость.
Чтобы проверить это наблюдение, Артем приостановился и прижал Надежду к себе. Он точно помнил, что раньше ее макушка едва достигала его подмышки, теперь же она легко касалась щекой его плеча.
– Ты стала совсем другой. – Что-то мешало Артему выпустить ее из рук.
– И ты тоже. – Она протянула руку и вырвала из его шевелюры несколько седых волосков. – Раньше я думала, что причиной этому снег.
«Интересное дело, – подумал Артем. – Откуда вдруг у меня появилась седина? Ведь идущему по Тропе не грозит старость. Так говорили мне те, кто понимает в этом толк. Может, причиной тому невзгоды и лишения последних лет, а вовсе не возраст?» Вслух же он сказал:
– Седина действительно в чем-то сродни снегу. Она приходит тогда, когда минует жаркое лето жизни, когда остывают страсти человеческие. Это признак холодного сердца и ясного ума.
– Не хочу, чтобы у тебя было холодное сердце! – Она опять осторожно коснулась губами его лица.
Но на сей раз это был настоящий поцелуй.
Что за чудные незабываемые ночи проводили они в душной утробе подземной хищницы, на постели из шевелящихся черепашек, под медовым дождем, рядом с гулко храпящим Калекой. Их мрачная берлога превращалась во вмещающую целый мир волшебную Черную Дыру, в которой исчезало пространство и истаивало время, а оставалось только безграничное и вечное: поцелуи, то быстрые и звонкие, как весенняя капель, то мучительные и долгие, как агония; объятья до хруста в костях; сладкий вкус волос и кожи любимой; ее захлебывающийся шепот; радостный крик и томительный стон. Их тела и души были раскрыты навстречу друг другу, не существовало больше никаких тайн и запретов, но каждое случайное прикосновение, каждая новая ласка могла довести до экстатической дрожи.
Кубок любви бездонен, особенно когда оба пьют из него с одинаковым рвением.
– Мы будем спать когда-нибудь?
– Ни-ко-гда! А разве ты хочешь?
– Чуть-чуть. Мы уже третью ночь не спим.
– Если я не хочу, значит, и ты не хочешь.
– А если я хочу, значит, и ты хочешь.
– Я хочу, хочу! Как ты догадался!..
Не удивительно, что вскоре они уже едва могли держаться на ногах. Упав в снег в середине или конце очередного перехода, они опять целовались до обморока и хохотали до изнеможения, а Калека стоял над ними и тоскливо смотрел куда-то в сторону.
Но вскоре влюбленным повезло – их мрачный цербер умудрился подвернуть ногу. Вначале он еще пытался ковылять, а потом и ползти вперед, однако в конце концов был вынужден уступить уговорам Артема расположиться на отдых до полного восстановления сил и здоровья. Когда Надежде и Артему надоедало отлеживаться в черепашьем нутре, они отправлялись гулять по окрестностям, развлекаясь чем только можно, но главным образом друг другом.
Совершенно случайно они набрели однажды на незамерзающий ручей, тихое журчание которого так славно контрастировало с мертвым молчанием Страны Черепах. Он напоил ее водой из своих ладоней, а она его той же водой из своих губ. Затем Надежде вдруг пришло в голову шальное желание искупаться в ручье. Как ни далек был сейчас Артем от реальности, он все же честно попытался воспротивиться этому капризу. Но все уговоры и увещевания («Ты замерзнешь!», «Ты заболеешь!», «Ты в ледышку превратишься!») не возымели успеха, и он остался на берегу с ворохом ее одежды в руках.
Впервые он видел свою любимую обнаженной – худенькую Афродиту пустынного заснеженного мира, беззаботно плескавшуюся в чистейшей ледяной воде, едва доходившей ей до лодыжек. Огромные пушистые снежинки словно белые бабочки медленно опускались на ее волосы, плечи и юные остроконечные груди, а когда она, встав на колени, наклоняла лицо к воде – на узкую, нежную спину.
К горлу Артема подступил мягкий комок. С беспощадной ясностью он ощутил, что никогда не сможет забыть этот прозрачный ручей, этот тихий снег, эти колокольчиками позвякивающие в воде льдинки и это удивительное, божественное создание (в том, что Надежда не принадлежит к скучному и отвратному роду человеческому, он уже давно не сомневался), находящее наслаждение там, где другие нашли бы погибель.
Взметнув напоследок фонтаны брызг, Надежда вылетела из воды прямо в его объятия. Она была мокрая и скользкая, как русалка, но все такая же теплая.
Артем осушил ее тело – где ладонями, а где губами, быстро одел и, вскинув на руки, бегом понес к самому большому в окрестностях сугробу, из центра которого вздымаются столб прозрачного пара, уносившего к небу дыхание мириад черепашек и натужный храп Калеки.
Человек может захиреть в раю от скуки, а в аду сойти с ума от счастья.
Для Артема счастье теперь навсегда было связано с этим постылым, безрадостным краем – и он прекрасно понимал это. Еще он понимал, что настоящее счастье недолговечно и тем интенсивнее бывает накал страсти, чем быстрее сгорают обманутые его светом души.
Но иногда среди ночи, когда сон почему-то не шел, наступало муторное, тревожное отрезвление.
"Что это – бесценный дар, нелепый случай или коварная ловушка, – думал Артем, лежа в темноте рядом с тихо посапывающей Надеждой. – Будем рассуждать здраво. С некоторых пор мне кажется, что все мы лишь послушные фигуры в какой-то хитроумной шахматной партии. Адракс скорее всего ладья, фигура страшная на любой дистанции, если, конечно, ее на простор выпустить. Еще неясно, что означает его дальний рейд – попытку спасти себя самого или отвести беду от других. Кто такой Калека, сразу и не скажешь. Его и так и этак можно назвать. Ну пусть будет конем – самой непредсказуемой фигурой на доске. Мне, по крайней мере, смысл его последних ходов абсолютно неясен. Я – безусловно пешка. Хотя бывает и так, что именно пешка решает исход поединка. За нее иногда и ферзя отдают.
Ферзем, а попросту – королевой, у нас будет Надежда. Королева легкого веса, так сказать. Ферзь в юности. Вот только хотелось бы знать, какого цвета эта королева – черного или белого. И на какой стороне она играет – за меня или против. Быть может, все происходящее сейчас между нами как раз и есть та самая каверзная жертва ферзя, которая в итоге губит прорывающуюся на последнюю горизонталь пешку? Но ведь ни ферзям, ни пешкам не дано знать замысел шахматного стратега. Их удел молча гибнуть или молча побеждать во славу того, кто двигает фигуры. Кто же он, этот неизвестный гроссмейстер? Где то высшее существо, которое после окончания партии небрежно смахнет всех нас в черную, как гроб, шашечницу? А может, все это мне действительно только кажется и на многоклеточной доске жизни мы вольны сами выбирать лучшие ходы?"
– Конечно, кажется, – сонно пробормотала Надежда. – Спи, а я постараюсь прийти в твой сон.
Ее последние слова навели Артема на одну занятную мысль.
– Адракс говорил мне однажды, что душа спящего человека совершенно беззащитна и каждый, кто умеет это делать, может без труда проникнуть в нее.
– Ну, а дальше что? – Надежда зевнула и перекатилась со спины на бок.
– Попробуй заглянуть в душу Калеки. Узнай хотя бы, куда он нас ведет.
– Ты думаешь, это будет честно?
– А честно будет, если он заведет нас в западню?
– Хорошо, я попробую, – с сомнением сказала Надежда и на некоторое время умолкла.
Калека заворочался и что-то промычал. Надежда чуть-чуть приподнялась, опираясь на локоть. Пальцы Артема машинально перебирали ее локоны, и вдруг он ощутил, как девчонка напряглась.
– Он действительно уже был здесь, – сдавленным шепотом произнесла она. – Тогда тоже было холодно и шел снег.
– Он был один?
– Один. Не мешай мне… Я хочу пройти по следу его памяти назад, к началу пути… Кругом снег, снег… Ветер… Холодно… Из снега торчат огромные острые камни… Теперь это настоящие скалы… Идти тяжело… Я уже вижу горы… Ноги скользят по каменной осыпи… Я забираюсь все выше и выше… Здесь снега нет, но все равно холодно… Огромное синее небо открывается передо мной, а далеко внизу видна бескрайняя равнина… Я медленно опускаюсь к ней… Земля все ближе, ближе… Уже видна трава… С виду она мягкая и нежная, совсем не такая, как в Стране Забвения… Цветы… Деревья… Их ветки усыпаны плодами, красными, лиловыми, золотистыми…
– Почему ты решила, что это деревья? Ведь ты никогда раньше их не видела.
– Прошу тебя, не мешай… С дерева на дерево порхают птицы… Если бы ты только видел, как сверкает их оперение… В глубине леса гуляют олени… Как здесь красиво… А дальше, дальше…
– Что – дальше?
– Все! Мрак… Провал… Больше я ничего не вижу! – Она повалилась навзничь и тяжело выдохнула, словно сбросив с плеч непосильную тяжесть.
– Ты хоть понимаешь сама, о чем говоришь? – Артем повернул ее лицо к себе. – Что ты можешь знать о птицах, а тем более об оленях! Где ты могла их видеть?
– Оказывается, могла. И даже не во сне. Правда, это было давным-давно, когда я еще и ходить не умела.
– Попробуй проследить путь Калеки дальше.
– Не могу. Это единственная дорожка его памяти, по которой можно пройти. А вокруг словно непроницаемые стены. Или даже не стены, а густая мгла… Я больше ничего не могу узнать.
– Ты и так узнала немало, – вздохнул Артем. – По крайней мере стало ясно, куда мы держим путь. И место это выглядит довольно привлекательно.
– Даже чересчур, – с расстановкой сказала Надежда.
Едва только Калека смог более или менее уверенно ступать на поврежденную ногу, как они снова пустились в дорогу. Черепашьи норы встречались теперь крайне редко, и длина переходов стала зависеть от того, как скоро они могли обнаружить следующую из них. Заслышав вопль хищницы, пусть даже очень далекий, они спешили на него, как цыплята спешат на призывное кудахтанье наседки.
Артем встал и, оставляя на свежем инее четкие следы, обошел поле недавнего боя. Мертвые, окоченевшие мрызлы уже не выглядели такими омерзительными, как при жизни. Некоторые превратились просто в кучи мяса. Если бы в этой стране существовало воронье, все оно в полном составе давно явилось бы сюда.
Превозмогая гадливость, он принялся тщательно осматривать каждое тело. Если эти твари и были разумны, они не обременяли себя ни оружием, ни снаряжением. Впрочем, особой нужды в этом и не имелось – вряд ли еще какое-нибудь живое существо, включая тиранозавра, было снабжено от природы такими мощными орудиями убийства.
Прошло немало времени, прежде чем Артем нашел то, что искал: вмерзшая в кровавую лужу отрубленная по локоть лапа сжимала стальной, тускло поблескивающий стержень. С великим трудом он разогнул толстенные черные пальцы, которые не сжимались в кулак, как у людей, а смыкались наподобие рачьей клешни.
Сейчас стержень выглядел куда более короткими толстым, чем в момент первой памятной схватки с мрызлами. Однако, приложив совсем небольшое усилие, Артем растянул его в длину, как телескопическую антенну. В сечении стержень был идеально круглым, имел совершенно тупой конец и состоял из дюжины тесно пригнанных между собой сегментов. Оставалось непонятным, как таким предметом вообще можно было нанести укол. Скорее всего, это было какое-то сложное, предназначенное для вполне определенных целей устройство, но Артем имел о нем такое же представление, как неандерталец о логарифмической линейке.
В любом случае, оружием эта штуковина служить не могла. Тут внимание Артема переключилось на отрубленную лапу. Чуть ниже запястья из нее косо торчало вниз довольно широкое костяное лезвие – ну прямо топор или мотыга, а предплечье вплоть до самого локтя покрывал ряд кривых крючьев, похожих на зубья пилы. Артем тронул кончик одного из них и сразу порезал палец, как будто бы это был осколок стекла. Конечно, обрубок лапы мрызла не мог заменить ампутировавший ее клинок, но при определенной сноровке им можно было разрыть землю, срубить не очень толстое дерево и даже отбиться от средней величины хищника.
Плохое оружие все же лучше, чем никакое, и поэтому Артем, прежде чем вернуться к своим спутникам, взвалил окоченевшую лапу на плечо (и снова порезался при этом). Стальной стержень он тоже прихватил с собой – металл есть металл, на что-нибудь да сгодится.
– Представь себе! – сказала Надежда, глядя на него снизу вверх. – Калека заговорил.
– С чего бы это он вдруг? – новость не особенно заинтересовала Артема. Он не представлял себе, какую пользу можно было извлечь из такого события.
– И знаешь, что он спросил у меня первым делом?
– Что?
– Кто я такая. Каково, а?
– Любопытно, – Артем присел на корточки рядом с Калекой.
Лицо здоровяка утратило свое прежнее благодушное выражение и походило сейчас на маску, воплощающую замешательство и растерянность.
– Ты помнишь что-нибудь? – поинтересовался Артем.
– Где мое оружие? – затравленно спросил Калека.
– Его забрал Адракс.
– Кто такой Адракс? – Калека в возбуждении вскочил.
– Ты и в самом деле все забыл? Адракс пришел сюда вместе с нами из Страны Забвения. Когда на нас напали вот эти чудовища, – Артем указал на туши мрызлов, – ты сам отдал ему клинок. Уничтожив их, он заявил, что это оружие раньше принадлежало его сородичам. Ты тогда возражать не стал.
– Никто, кроме меня, не должен касаться клинка! Меня покарают за его потерю!
– Кто покарает? – насторожился Артем.
– Куда ушел Адракс? – Казалось, Калека не обратил никакого внимания на последние слова Артема. – В какую сторону? Когда это случилось?
– Успокойся. Сейчас тебе его все равно не догнать. Лучше ответь мне на пару вопросов.
Калека тоскливо осмотрелся по сторонам и снова сел, уронив голову. Его могучие ладони судорожно сжимались и разжимались, словно нащупывая глотку невидимого врага.
– Это правда, что еще ребенком ты пропал из родного дома? – спросил Артем. – Где ты находился до недавних пор?
– Не знаю… Далеко… Это место не имеет названия.
– Тебе там было хорошо или плохо?
– Я помню только боль…
– Для чего ты прибыл в Страну Забвения?
– Меня послали… Так было надо.
– Значит, тебя послали. – Артем задумался. – Ну а что конкретно ты должен был делать?
– Ждать… А потом действовать.
– Действовать клинком?
– Да.
– Тогда почему ты согласился уйти вместе с нами из Страны Забвения? Приказ действовать уже поступил?
– Не знаю. – Калека выглядел совершенно растерянным. – Не знаю.
– Меня ты помнишь?
– Теперь помню.
– А ее?
– Помню. – Калека покосился на Надежду.
– Тогда ты должен помнить и Адракса.
– Нет. Его я не помню. Не помню, но найду обязательно! – дикое возбуждение опять овладело Калекой. – От меня ему не скрыться!
«Что-то уж очень много народа ищет Адракса, – подумал Артем. – Способность у него что ли такая – наживать себе врагов?» Вслух же он сказал следующее:
– Надо идти. А то замерзнем здесь.
Однако Калека, казалось, не замечал холода. Давя босыми ногами лед в лужах, он рыскал вокруг словно гончий пес, отыскивающий след зверя. Внезапно он замер, как будто прислушиваясь к чему-то. Лицо Калеки приобрело сосредоточенное выражение, и он решительно зашагал прочь от места побоища. Артему и Надежде не осталось ничего другого, как последовать за ним.
– Что ты обо всем этом думаешь? – спросил Артем.
– Раньше он рассуждал как ребенок. Как совсем маленький ребенок. Хотя в голове его и не было пусто, как у ребенка. Но его сознание было закрыто для всех. Даже для него самого. Оно было чем-то вроде бесполезного груза. А после того, как ушел Адракс, в голове Калеки как будто какая дверь открылась. Но там такое… такое… У людей таких мыслей не бывает.
– А не за Адраксом ли он сейчас гонится?
– Не похоже. Адракс туда ушел. – Надежда махнула рукой куда-то в сторону.
– Попробуй остановить Калеку. Раньше ведь он тебя слушался.
– Попробую, – она оперлась на руку Артема, прикрыла глаза и наморщила лоб. – Нет, не получается. Раньше он был немым, а теперь как будто оглох.
Дальше они шли в молчании. Быстрая ходьба немного согрела их, но Артем с тревогой думал о предстоящем ночлеге. Ведь идти бесконечно нельзя, а присесть даже на пару часов равносильно самоубийству. Однако эта проблема разрешилась сама собой. Отмерив несколько десятков километров, Калека, видимо, решивший, что на сегодня пройдено достаточно, остановился у характерного пологого холмика, обозначавшего гнездо черепахи-матери. Раньше для того, чтобы добыть пищу, они пользовались клинком. Теперь же Калека выхватил у Артема лапу мрызла, уже начавшую сочиться черной кровью, и принялся долбить костяным лезвием землю, успевшую слегка примерзнуть сверху.
Сначала обнажились аккуратно свернутые в спирали, похожие на оцепеневших питонов могучие щупальца, совершенно не прореагировавшие на столь бесцеремонное обращение с ними, и розовая плоть чаши-ловушки, а затем уже стенка маточной камеры. Калека сделал в ней два длинных разреза, под острым углом сходящихся книзу. Образовавшийся клапан сразу вывернулся наружу, и из него, как горох из дырявого мешка, потоком поперло черепашье потомство. Калека обеими руками выгребал эту мелочь, пока внутри маточной камеры не образовалось довольно приличное свободное пространство. Все это он проделал быстро и сноровисто, без лишней суеты – примерно так опытный патологоанатом проводит вскрытие свеженького трупа.
– А это он неплохо придумал, – сказал Артем. – Там и от холода спастись можно, и еда прямо в рот лезет.
Он приподнял треугольный клапан и помог Надежде забраться в душную, но уютную берлогу. Черепашки шевелились под ними, издавая едва слышное звенящее гудение, похожее на писк комариной стаи. Снизу тянуло теплом разлагающейся навозной кучи, а сверху капала густая и сладкая, как мед, жидкость, которой, видимо, и питались черепашки.
«А мы-то еще гадали, каким образом можно узнать, что в Стране Забвения кончилось Лето, – подумал Артем. – Как только чрево матери-черепахи прорвется и все это подросшее воинство двинется на поиски своей привычной пищи, можно смело возвращаться обратно. Значит, над голой сожженной землей уже прошли дожди, ветер неизвестно откуда принес семена трав, из глубины почвы на поверхность пробились источники, многострадальная степь зазеленела и двери Убежищ, успевшие заплавиться, взрезаны изнутри. Вернусь ли я когда-нибудь в те края? Вряд ли. А впрочем – кто знает. Ведь на Тропе нет ничего невозможного».
Калека уже старательно чавкал, восстанавливая истраченную за долгий переход энергию. Все он теперь делал целеустремленно и расчетливо, как хорошо налаженный механизм. Артем перевернулся на другой бок и в темноте нащупал его ногу.
– А ты, похоже, в этих краях уже бывал? – спросил он.
– Бывал когда-то, – буркнул Калека, но больше от него Артем ничего не добился.
К концу следующего перехода пошел сырой снег и немного потеплело. Белая муть стерла грань между землей и небом и, словно саваном, прикрыла холмы серого праха. Вначале это встревожило Артема, решившего, что снег скроет от глаз черепашьи гнезда, однако его беспокойство оказалось напрасным – столбы пара, вздымавшиеся над сугробами, безошибочно указывали их местонахождение.
Калека с истовостью паломника, стремящегося к святым местам, неутомимо шагал впереди. Его глубокие следы на свежем снегу были окрашены кровью, однако, казалось, он совсем не замечал этого, как не замечал собачьего холода, пронизывающего ветра и летящего в лицо снега. Он стремился к какой-то, только ему одному известной цели, и не было на свете другой силы, кроме смерти, которая могла бы его остановить. На все расспросы он отвечал неохотно и односложно, а на стоянках сразу засыпал, едва успев утолить голод. Однако если Артем и Надежда начинали вдруг отставать, он всякий раз с раздосадованным видом возвращался обратно. С лапы мрызла он умудрился ободрать мышечные ткани вместе со шкурой и при случае весьма ловко пользовался этой пилой-мотыгой.
– Как ты считаешь, он действует сейчас по своей воле? Или его направляет кто-то другой? – спросил однажды Артем.
– Не знаю, – Надежда задумалась. – Возможно, сила, ведущая его теперь, скрыто присутствовала в нем с самого начала, а потом вдруг проснулась… Недаром он стал совсем другим.
– А что нового известно об Адраксе?
– Я уже почти не могу следить за ним. Наши пути расходятся все дальше.
– Какой нам смысл идти вслед за Калекой? Что, если он ведет нас в ловушку?
– Куда-то ведь все равно надо идти. В Страну Забвения я возвращаться не собираюсь, здесь оставаться не хочу. Надоели мне черепахи и мрызлы. Быть может, в других краях нам повезет больше. – Горстью снега она вытерла разгоряченное от ходьбы лицо.
Покосившись на девчонку, Артем внезапно вспомнил, каким теплым было всегда ее хрупкое тело. Получалось так, что во время коротких стоянок, когда они, спасаясь от мороза и ветра, тесно прижимались друг к другу, именно Надежда согревала его, а не наоборот.
– Похоже, ты совсем не боишься холода?
– Он мне не мешает.
– Но ведь люди Страны Забвения терпеть его не могут. При малейшем прохладном ветерке завешивают в домах все окна и двери.
– В этом они похожи на клопов, обитающих в щелях. Пусть душно, тесно, грязно, зато спокойно. А я люблю простор и свежий воздух.
– Ты совсем не похожа на свой народ.
– Разве ты только сейчас заметил это?
– Нет, конечно… Скажи, а кем была твоя мать?
– Обыкновенной женщиной. Как все. Пока не сошла с ума в саркофаге.
«Вот, значит, как, – подумал Артем. – У обыкновенной женщины родилась необыкновенная дочка. Что ж, бывает и такое». Почему-то он вспомнил женщин Страны Забвения – вялых, податливых, сонно-похотливых. Вспомнил их неторопливые плавные движения, легкую склонность к мазохизму, непоколебимую веру в предопределенность всего сущего, приверженность к оседлой жизни, апатичный, неразвитый ум. В кого же тогда могла уродиться эта отчаянная девчонка? В судью Марвина? Тоже вряд ли. Что она могла унаследовать от такого отца – фатализм, косность, отвращение к жизни? А может, она вовсе и не его дочь. В Стране Забвения это не такое уж редкое событие. Но не спрашивать же об этом девчонку. Да она и сама, возможно, не знает тайны своего рождения. Если только мать перед смертью не раскрыла ей все свои секреты.
Для следующей ночевки им даже не пришлось раскапывать нору черепахи-матери. Совсем недавно это сделал за них голодный мрызл, следы которого еще виднелись на снегу.
– Значит, мы не всех перебили, – Артем поежился, вспомнив апокалиптический облик этих тварей. – Не нас ли он ищет?
Однако Надежда не разделила его опасений.
– Если бы он нас искал, или нам вообще хоть что-нибудь сейчас угрожало, я бы это уже почувствовала. Скорее всего, он такой же бродяга, как и мы.
Калека также не придал следам мрызла никакого значения, как будто их вообще не существовало. Когда Артем впервые встретил его, он не был способен ни на что, кроме простейших, почти рефлекторных действий – есть и пить, спать и подчиняться приказам, бездумно (хотя и ловко) размахивать клинком, скрести пятерней давно не мытую шевелюру и слюняво улыбаться. Теперь же он твердо знал, куда идти и как спастись в этом суровом мире, кого нужно бояться здесь и на кого не обращать внимания.
Они успели сделать двенадцать переходов, каждый из которых был немного короче прежнего из-за постоянно увеличивающейся глубины снежного покрова, когда Надежда сказала:
– Я больше не чувствую Адракса. Он пропал. Между нами как будто стена выросла. Да, – она помолчала, словно вслушиваясь во что-то. – Именно стена.
– Даже если нам никогда больше не придется встретиться, я не очень опечалюсь, – беззаботно заметил Артем.
Однако скоро стало ясно, что девчонка не на шутку удручена. Весь остаток пути она упорно молчала, что ей было вовсе не свойственно. Артем отнес ее сдержанность и дурное настроение на счет усталости, становившейся к концу перехода почти нестерпимой. Но когда все трое устроились на ночлег в чреве очередной матери-черепахи, он почувствовал, что Надежда лихорадочно дрожит – почти так же, как и перед схваткой с мрызлами.
– Что с тобой? – спросил он, поглаживая девочку по волосам.
– Перед тем, как Адракс исчез, мне было видение… Нет, нет, я ничего не скажу тебе! Не спрашивай!
Ее голова, как всегда, лежала на плече Артема и, разговаривая, они дышали друг другу почти в лицо. Внезапно горячие мягкие губы коснулись рта Артема и застыли в таком положении. Это не был поцелуй. Надежда как бы пыталась вдохнуть в себя его силу или что-то другое, что должно было поддержать ее. Артем осторожно прижимал к себе ломкое, исхудалое тело, и скоро губы медленно отодвинулись, а девчонка спокойно и ровно задышала.
Весь следующий день Артем ощущал какое-то странное беспокойство. Как всегда. Калека молча вышагивал впереди, словно таран пробивая тропу в снегу, уже достигавшему его колен, как всегда, метрах в десяти за ним следовал Артем, за плечо или пояс которого держалась Надежда, но, тем не менее, что-то неуловимо изменилось в окружающем мире. Он все чаще без всякой необходимости оборачивался назад и каждый раз встречал загадочный взгляд девчонки. Только теперь он заметил, что глаза у нее не блекло-зеленые, как у большинства женщин Страны Забвения, а туманно-малахитовые, с карими точками вокруг зрачков.
«Странно, – подумал Артем. – Почему я не обратил на это внимание раньше?»
Впервые глядя на Надежду как мужчина на женщину, он с непонятным волнением осознал, что с тех пор, как они встретились в доме судьи, девчонка очень изменилась. Она заметно подросла, грудь ее округлилась, а с лица исчезла детская припухлость.
Чтобы проверить это наблюдение, Артем приостановился и прижал Надежду к себе. Он точно помнил, что раньше ее макушка едва достигала его подмышки, теперь же она легко касалась щекой его плеча.
– Ты стала совсем другой. – Что-то мешало Артему выпустить ее из рук.
– И ты тоже. – Она протянула руку и вырвала из его шевелюры несколько седых волосков. – Раньше я думала, что причиной этому снег.
«Интересное дело, – подумал Артем. – Откуда вдруг у меня появилась седина? Ведь идущему по Тропе не грозит старость. Так говорили мне те, кто понимает в этом толк. Может, причиной тому невзгоды и лишения последних лет, а вовсе не возраст?» Вслух же он сказал:
– Седина действительно в чем-то сродни снегу. Она приходит тогда, когда минует жаркое лето жизни, когда остывают страсти человеческие. Это признак холодного сердца и ясного ума.
– Не хочу, чтобы у тебя было холодное сердце! – Она опять осторожно коснулась губами его лица.
Но на сей раз это был настоящий поцелуй.
Что за чудные незабываемые ночи проводили они в душной утробе подземной хищницы, на постели из шевелящихся черепашек, под медовым дождем, рядом с гулко храпящим Калекой. Их мрачная берлога превращалась во вмещающую целый мир волшебную Черную Дыру, в которой исчезало пространство и истаивало время, а оставалось только безграничное и вечное: поцелуи, то быстрые и звонкие, как весенняя капель, то мучительные и долгие, как агония; объятья до хруста в костях; сладкий вкус волос и кожи любимой; ее захлебывающийся шепот; радостный крик и томительный стон. Их тела и души были раскрыты навстречу друг другу, не существовало больше никаких тайн и запретов, но каждое случайное прикосновение, каждая новая ласка могла довести до экстатической дрожи.
Кубок любви бездонен, особенно когда оба пьют из него с одинаковым рвением.
– Мы будем спать когда-нибудь?
– Ни-ко-гда! А разве ты хочешь?
– Чуть-чуть. Мы уже третью ночь не спим.
– Если я не хочу, значит, и ты не хочешь.
– А если я хочу, значит, и ты хочешь.
– Я хочу, хочу! Как ты догадался!..
Не удивительно, что вскоре они уже едва могли держаться на ногах. Упав в снег в середине или конце очередного перехода, они опять целовались до обморока и хохотали до изнеможения, а Калека стоял над ними и тоскливо смотрел куда-то в сторону.
Но вскоре влюбленным повезло – их мрачный цербер умудрился подвернуть ногу. Вначале он еще пытался ковылять, а потом и ползти вперед, однако в конце концов был вынужден уступить уговорам Артема расположиться на отдых до полного восстановления сил и здоровья. Когда Надежде и Артему надоедало отлеживаться в черепашьем нутре, они отправлялись гулять по окрестностям, развлекаясь чем только можно, но главным образом друг другом.
Совершенно случайно они набрели однажды на незамерзающий ручей, тихое журчание которого так славно контрастировало с мертвым молчанием Страны Черепах. Он напоил ее водой из своих ладоней, а она его той же водой из своих губ. Затем Надежде вдруг пришло в голову шальное желание искупаться в ручье. Как ни далек был сейчас Артем от реальности, он все же честно попытался воспротивиться этому капризу. Но все уговоры и увещевания («Ты замерзнешь!», «Ты заболеешь!», «Ты в ледышку превратишься!») не возымели успеха, и он остался на берегу с ворохом ее одежды в руках.
Впервые он видел свою любимую обнаженной – худенькую Афродиту пустынного заснеженного мира, беззаботно плескавшуюся в чистейшей ледяной воде, едва доходившей ей до лодыжек. Огромные пушистые снежинки словно белые бабочки медленно опускались на ее волосы, плечи и юные остроконечные груди, а когда она, встав на колени, наклоняла лицо к воде – на узкую, нежную спину.
К горлу Артема подступил мягкий комок. С беспощадной ясностью он ощутил, что никогда не сможет забыть этот прозрачный ручей, этот тихий снег, эти колокольчиками позвякивающие в воде льдинки и это удивительное, божественное создание (в том, что Надежда не принадлежит к скучному и отвратному роду человеческому, он уже давно не сомневался), находящее наслаждение там, где другие нашли бы погибель.
Взметнув напоследок фонтаны брызг, Надежда вылетела из воды прямо в его объятия. Она была мокрая и скользкая, как русалка, но все такая же теплая.
Артем осушил ее тело – где ладонями, а где губами, быстро одел и, вскинув на руки, бегом понес к самому большому в окрестностях сугробу, из центра которого вздымаются столб прозрачного пара, уносившего к небу дыхание мириад черепашек и натужный храп Калеки.
Человек может захиреть в раю от скуки, а в аду сойти с ума от счастья.
Для Артема счастье теперь навсегда было связано с этим постылым, безрадостным краем – и он прекрасно понимал это. Еще он понимал, что настоящее счастье недолговечно и тем интенсивнее бывает накал страсти, чем быстрее сгорают обманутые его светом души.
Но иногда среди ночи, когда сон почему-то не шел, наступало муторное, тревожное отрезвление.
"Что это – бесценный дар, нелепый случай или коварная ловушка, – думал Артем, лежа в темноте рядом с тихо посапывающей Надеждой. – Будем рассуждать здраво. С некоторых пор мне кажется, что все мы лишь послушные фигуры в какой-то хитроумной шахматной партии. Адракс скорее всего ладья, фигура страшная на любой дистанции, если, конечно, ее на простор выпустить. Еще неясно, что означает его дальний рейд – попытку спасти себя самого или отвести беду от других. Кто такой Калека, сразу и не скажешь. Его и так и этак можно назвать. Ну пусть будет конем – самой непредсказуемой фигурой на доске. Мне, по крайней мере, смысл его последних ходов абсолютно неясен. Я – безусловно пешка. Хотя бывает и так, что именно пешка решает исход поединка. За нее иногда и ферзя отдают.
Ферзем, а попросту – королевой, у нас будет Надежда. Королева легкого веса, так сказать. Ферзь в юности. Вот только хотелось бы знать, какого цвета эта королева – черного или белого. И на какой стороне она играет – за меня или против. Быть может, все происходящее сейчас между нами как раз и есть та самая каверзная жертва ферзя, которая в итоге губит прорывающуюся на последнюю горизонталь пешку? Но ведь ни ферзям, ни пешкам не дано знать замысел шахматного стратега. Их удел молча гибнуть или молча побеждать во славу того, кто двигает фигуры. Кто же он, этот неизвестный гроссмейстер? Где то высшее существо, которое после окончания партии небрежно смахнет всех нас в черную, как гроб, шашечницу? А может, все это мне действительно только кажется и на многоклеточной доске жизни мы вольны сами выбирать лучшие ходы?"
– Конечно, кажется, – сонно пробормотала Надежда. – Спи, а я постараюсь прийти в твой сон.
Ее последние слова навели Артема на одну занятную мысль.
– Адракс говорил мне однажды, что душа спящего человека совершенно беззащитна и каждый, кто умеет это делать, может без труда проникнуть в нее.
– Ну, а дальше что? – Надежда зевнула и перекатилась со спины на бок.
– Попробуй заглянуть в душу Калеки. Узнай хотя бы, куда он нас ведет.
– Ты думаешь, это будет честно?
– А честно будет, если он заведет нас в западню?
– Хорошо, я попробую, – с сомнением сказала Надежда и на некоторое время умолкла.
Калека заворочался и что-то промычал. Надежда чуть-чуть приподнялась, опираясь на локоть. Пальцы Артема машинально перебирали ее локоны, и вдруг он ощутил, как девчонка напряглась.
– Он действительно уже был здесь, – сдавленным шепотом произнесла она. – Тогда тоже было холодно и шел снег.
– Он был один?
– Один. Не мешай мне… Я хочу пройти по следу его памяти назад, к началу пути… Кругом снег, снег… Ветер… Холодно… Из снега торчат огромные острые камни… Теперь это настоящие скалы… Идти тяжело… Я уже вижу горы… Ноги скользят по каменной осыпи… Я забираюсь все выше и выше… Здесь снега нет, но все равно холодно… Огромное синее небо открывается передо мной, а далеко внизу видна бескрайняя равнина… Я медленно опускаюсь к ней… Земля все ближе, ближе… Уже видна трава… С виду она мягкая и нежная, совсем не такая, как в Стране Забвения… Цветы… Деревья… Их ветки усыпаны плодами, красными, лиловыми, золотистыми…
– Почему ты решила, что это деревья? Ведь ты никогда раньше их не видела.
– Прошу тебя, не мешай… С дерева на дерево порхают птицы… Если бы ты только видел, как сверкает их оперение… В глубине леса гуляют олени… Как здесь красиво… А дальше, дальше…
– Что – дальше?
– Все! Мрак… Провал… Больше я ничего не вижу! – Она повалилась навзничь и тяжело выдохнула, словно сбросив с плеч непосильную тяжесть.
– Ты хоть понимаешь сама, о чем говоришь? – Артем повернул ее лицо к себе. – Что ты можешь знать о птицах, а тем более об оленях! Где ты могла их видеть?
– Оказывается, могла. И даже не во сне. Правда, это было давным-давно, когда я еще и ходить не умела.
– Попробуй проследить путь Калеки дальше.
– Не могу. Это единственная дорожка его памяти, по которой можно пройти. А вокруг словно непроницаемые стены. Или даже не стены, а густая мгла… Я больше ничего не могу узнать.
– Ты и так узнала немало, – вздохнул Артем. – По крайней мере стало ясно, куда мы держим путь. И место это выглядит довольно привлекательно.
– Даже чересчур, – с расстановкой сказала Надежда.
Едва только Калека смог более или менее уверенно ступать на поврежденную ногу, как они снова пустились в дорогу. Черепашьи норы встречались теперь крайне редко, и длина переходов стала зависеть от того, как скоро они могли обнаружить следующую из них. Заслышав вопль хищницы, пусть даже очень далекий, они спешили на него, как цыплята спешат на призывное кудахтанье наседки.