Страница:
Старуха отобрала у механика случайную находку, в её натуральном хозяйстве представлявшую немалую ценность, а затем понюхала капусту.
– Ну конешно! – с горечью воскликнула она. – Кто-то нассал в кадушку. Не дай бог, ещё и в грибы насрали, варвары. Пойду проверю. Уж тогда не сносить вам головы!
Этот демарш послужил как бы сигналом к окончанию чересчур затянувшегося кутежа. Гости вставали и, хлопнув на посошок, начинали собираться в дорогу – наматывали сухие портянки и натягивали на себя многочисленные, пропахшие потом и бензином одёжки.
Обнимаясь на прощание с Петрищевым, Цимбаларь спросил:
– Скажи честно, зачем ты рассказал мне эту сказку про зырянского бога Омоля? Припугнуть хотел?
– Я рассказал тебе сказку? – вытаращился на него бывший военный лётчик. – Ты не путаешь? Я отродясь такой моды не имею. Про баб или, там, про самолёты могу словцо загнуть. Но сказки, извини, не моя стихия. Тебе это, наверное, с пьяных глаз пригрезилось.
– Возможно, – Цимбаларь отвёл взгляд в сторону. – Не забудь сразу после прибытия сдать труп Чалого в прокуратуру. Сопроводительные документы я перешлю попозже...
К полудню в Чарусе вновь восстановился патриархальный покой. О недавнем визите автоколонны напоминали только разъезженные улицы, поломанные заборы да кучи свежего мусора на задворках. В церкви оплывали свечи, поставленные богобоязненными водителями.
Староста Ложкин, вызвавшийся быть добровольным гидом, демонстрировал Цимбаларю местные достопримечательности, чудом сохранившиеся с тех времён, когда русские служилые люди основали здесь первое укреплённое поселение.
– Куда же зыряне подевались? – поинтересовался Цимбаларь, всё ещё находившийся под впечатлением сказки, услышанной от пьяного попутчика.
– Да они тут и не жили никогда, – ответил староста. – Зыряне – кочевой народ. Это сейчас они землю пашут и скот пасут. А раньше вслед за зверем по лесам скитались. Для того и острог поставлен был, чтобы с бродячих инородцев ясак собирать.
– Но я где-то слышал, что прежде здесь находилось капище зырянского бога Омоля, – стоял на своём Цимбаларь.
– Быть такого не может! – Когда староста качал головой, его борода моталась из стороны в сторону, словно метла.
– А Омолево болото у вас есть?
– Имеется.
– Почему оно так называется?
– Поблизости от болота церквушка стояла, в которой зырян и прочих инородцев в истинную веру обращали, – пояснил староста. – В старые времена говорили не «окрестить», а «омолить». Человек, получивший христианское имя, считался «омоленным». С тех пор и пошло. Яшка Омолев. Дунька Омолева.
– Ясно... – буркнул Цимбаларь, хотя в голове его царил полный сумбур, усугублённый зелёным змием и ночными кошмарами.
Издали показав не имеющую исторического значения церковь и столь же заурядный сыродельный цех, староста привёл его к стоящей на отшибе довольно-таки запущенной избе. На бревенчатой стене висела выцветшая от дождей и солнца фанерная табличка, на которой с превеликим трудом можно было разобрать: «Сельский опорный пункт».
Над трубой дрожал горячий воздух, свидетельствуя о том, что печь уже протоплена. Вот только вымыть в избе окна никто не догадался.
Сначала они прошли на ту половину, которая считалась служебной. Стол, законное место которого находилось возле окна, был выдвинут на середину комнаты. Подоконник украшала икона в старинном окладе и блюдечко со свечным огарком. В углах валялись давно осыпавшиеся еловые лапки. На всём лежала печать запустения и печали.
– Здесь наш люд с Матвеем Матвеевичем прощался, – сообщил староста, имея в виду прежнего участкового. – Сколько слёз бабы пролили... Отсюда его ногами вперёд вынесли.
Повздыхав и перекрестившись на икону, Ложкин вручил Цимбаларю ключи от видавшего виды, много раз перекрашенного сейфа, на котором ещё сохранилось фирменное клеймо с двуглавым орлом. Что касается табельного пистолета, запасных обойм и служебного удостоверения, сданных вчера на хранение осмотрительным Петрищевым, то они находились в полном порядке. Это, конечно, радовало, но заодно вызывало упрёки совести.
Рядом с сейфом находился багаж Цимбаларя – объёмистый рюкзак и дорожная сумка. Опасаясь за сохранность ноутбука, чувствительного как к тряске, так и к низкой температуре, он сразу извлёк его на свет божий и включил в сеть.
– Это что – телевизор? – заинтересовался староста.
– И да и нет, – ответил Цимбаларь. – Такая штука называется компьютером. Для любого делового человека это сейчас самый главный помощник. Он заменяет целую библиотеку, пишущую машинку, междугородный телефон и многое-многое другое.
Лёгкое прикосновение к клавишам вызвало на экран титульный лист уголовного дела, заведённого по факту насильственной смерти участкового инспектора Черенкова.
Вновь перекрестившись, староста пробормотал:
– Чего только люди не выдумают... А Матвей Матвеевич как живой, – он указал пальцем на экран, где мерцала фотография Черенкова, согласно правилам приобщённая к уголовному делу. – Для памяти его портрет при себе держите?
– Нет, для следственных нужд. Я собираюсь раскрыть это преступление, – сказал Цимбаларь. – С вашей помощью, конечно.
– Я всё, что знал, ярыжкам вашим рассказал, – староста насупился. – Они тут месяц безвылазно сидели, а ничего не раскрыли.
– Значит, я год просижу. Или два, – Цимбаларь постарался придать своему голосу угрожающие нотки.
– Зачем прошлое ворошить да людей зря дёргать? – Староста недоумённо пожал плечами.
– Преступник должен понести неотвратимое наказание, – с пафосом произнёс Цимбаларь. – В этом и заключается смысл правосудия.
– Бог его накажет... Если уже не наказал, – староста опустил очи долу.
– Что вы имеете в виду? – насторожился Цимбаларь.
– Слушок такой был, – с неохотой ответил староста. – Дескать, Матвея Матвеевича Витька Чалый порешил. Из-за своей сударушки.
– Вы сами в это верите?
– С Витьки станется...
– Разве Чалый в ту пору находился в Чарусе?
– Не в самой Чарусе, а на заимке, верстах в десяти отсель. Немногие про то знали... При желании мог ночью наведаться, а утром уйти. Следы-то потом пурга замела...
– Эта, как вы выразились, сударушка, судя по всему, зовётся Зинаидой Почечуевой, – Цимбаларь вновь прибег к помощи ноутбука. – И похоже, что её даже не допрашивали.
– Допрашивали, – буркнул староста. – Тогда всю деревню подряд допрашивали. Только не на всех бумаги составляли.
– Ваше сообщение, безусловно, представляет интерес для следствия, – задумчиво произнёс Цимбаларь. – Но в сложившейся ситуации оно труднодоказуемо. Если конфликт между Черенковым и Чалым действительно имел место, то оба его участника мертвы.
– Вот я и говорю, что это дело незачем опять ворошить... Было и быльём поросло.
– Допустим, вы правы. Дела Черенкова лучше не касаться. Но за последние десять лет таких дел скопилось чересчур много, – сказал Цимбаларь, вглядываясь в экран ноутбука. – Как, например, гражданин Опёнкин, имевший примерно вашу комплекцию, сумел провалиться в полынью размером семьдесят на семьдесят сантиметров? Причём не снимая тулупа... Или зачем было гражданке Сапуновой лезть в чан с крутым кипятком, где она обварилась до смерти? Неужто в Чарусе нет ни одной приличной баньки, как в других деревнях? И подобных примеров предостаточно!
– Сапунова со всеми соседями перегрызлась, потому и мылась в домашних условиях, – сообщил староста. – А в том, что воду перегрела, сама виновата... Опёнкин, говорят, часы в прорубь уронил. Вот и рванул за ними. В спешке поскользнулся.
– Простите за грубость, но ваши доводы похожи на детский лепет, – возразил Цимбаларь. – Есть статистика смертности по области, в которой Чаруса занимает совершенно особое место. Неужели все эти бесконечные убийства, самоубийства и несчастные случаи не беспокоят вас самих?
– Как вам сказать... – староста задумался. – Если все происшествия собрать в кучу, то картина, конечно, получается неприглядная. Но если пару раз в году кто-то утопнет или на медведя-шатуна нарвётся, то в этом вроде бы ничего особенного нет. Жисть у нас такая суровая.
– Разве в соседней Бадере или, скажем, в Якше жизнь менее суровая? А там, как правило, люди умирают только естественной смертью.
– Озадачили вы меня, – староста почесал голову. – Даже не знаю, что ответить.
– К тому же массовые психозы, которыми Чаруса прославилась чуть ли не на весь свет! – Термин «паранойя» Цимбаларь сознательно опустил. – Это уже что-то из ряда вон выходящее.
– Насчёт психозов вам кто-то наврал, – оживился староста. – Бывают, вестимо, отдельные случаи. Но это или по большим праздникам, когда все сплошь перепьются, или в церкви, после поста, когда у прихожан телесные силы ослабевают.
– Я говорю не об отдельных случаях, а о массовых психозах, сопровождаемых видениями... Macсовых!
– У вас самих, как я погляжу, психоз начинается, – староста тоже повысил голос. – А за своих земляков я вот что скажу. Здесь люди испокон веков обществом живут, и каждый от каждого чем-то зависит. Мы хоть и не одна семья, но и не сплошное сиротство, как у вас в городе. Стоит только одному человеку в истерику впасть, как сто других, у которых душевные силы на пределе, его примеру последуют. Это как паника на фронте.
– Вы тоже воевали? – Цимбаларь уже понял, что перегнул палку.
– Под Кёнигсбергом успел отметиться, – скромно ответил староста.
– Извините меня за резкость... Нервы на службе расшатались.
Цимбаларь, только что собиравшийся выяснить, причастен ли к пресловутым параноидальным эксцессам сам староста, решил с этим вопросом повременить и вернулся к прежней теме.
– Заимку, где жил Чалый, кто-нибудь осматривал?
– Не довелось. Она спустя неделю сгорела. А сам Чалый, никому не сказавшись, на лыжах в райцентр ушёл.
– Разве такое возможно? – вспомнив тяготы своего пути, удивился Цимбаларь.
– Это смотря для кого. Я в молодости, бывало, лосей загонял, – староста гордо расправил плечи. – Становился на лыжи и преследовал сохатого несколько суток кряду. Мне-то ничего, а он ноги о снежный наст изрежет и ложится без сил. Остаётся только добить... Это всё сказки, что лось выносливый. На самом деле он выдыхается раньше, чем корова. Это же лесной бухарь! Поганки жрёт, мухоморы... Знаете, почему лоси возле шоссейных дорог держатся? Чтобы бензиновые пары нюхать. Они от них балдеют, как мы от водки.
– Хотите сказать, что Виктор Чалый был вам под стать?
– Вроде того. К охоте он пристрастие имел и лес понимал. С ним даже егерь Хренов одно время якшался. Наверное, браконьерствовали на пару.
– Это тот самый егерь, которого собственные собаки разорвали? – уточнил Цимбаларь.
– Ну да, – с некоторым смущением ответил староста. – Должно быть, их бешеный волк прежде покусал. А иначе как этот случай истолковать?
– Вот видите, вам опять приходится притягивать объяснения за уши, – заметил Цимбаларь.
– Как же вы сами подобные казусы объясняете? – Староста испытующе прищурился.
– Пока никак. Но полагаю, что все эти трагические происшествия имеют общую подоплёку.
– Уж не о сатане ли вы говорите? – Староста покосился на икону, но от крестного знамения на сей раз воздержался.
– Нет, так высоко я не замахиваюсь, – Цимбаларь невольно улыбнулся. – Мистика здесь ни при чём. Ответ кроется в самых прозаических вещах. Возможно, это какие-то редкие микроэлементы, содержащиеся в питьевой воде. Или укусы неизвестных науке насекомых...
– Знаете, что я вам скажу, – староста придвинулся к Цимбаларю поближе. – Что-то похожее мне и покойный Матвей Матвеевич толковал. Дескать, в окрестностях Чарусы завелась неведомая порча, которая людей с пути истинного сбивает. Вот бедняга и поплатился за свои слова... А допрежь того участковым у нас был Илья Яковлевич Докука, майор, как и вы. Двадцать лет в Чарусе прослужил и ничего странного не замечал. Тоска тут у вас зелёная, говорил.
– Где же он сейчас?
– Вышел на пенсию и к дочке в Крым уехал.
– Вместе с семьёй?
– Детей ему бог не дал. А обе жены здесь похоронены.
– Что же с ними случилось?
– Первую, которая на ферме зоотехником работала, племенной бык забодал. А вторая, когда примус заправляла, случайно облилась керосином и сгорела, – как ни в чём не бывало объяснил староста.
– И после этого майор Докука по-прежнему не замечал никаких странностей, – с сарказмом произнёс Цимбаларь. – Я бы хотел взглянуть на могилы его жён. Где находится ваше кладбище?
– Да недалече, за речкой. Только его сейчас так замело, что и верхушек крестов не видно.
– В этом году, значит, никого не хоронили?
– Бог миловал.
– А что с вашей учительницей случилось? – Задав этот вопрос, Цимбаларь невольно вспомнил Людочку Лопаткину, которая должна была появиться здесь со дня на день.
– Ох, и не спрашивайте, – староста тяжко вздохнул. – Она, горемычная, у меня угол снимала... Допоздна книжки штудировала. А однажды ночью взяла да и отравилась.
– Чем?
– Таблетками.
– Какими?
– Самыми обыкновенными, которые от простуды принимают... Аспирином, кажется... Только она очень много проглотила, штук пятьдесят сразу. Так врач после вскрытия сказал... А вы разве в своём компостере об этом не читали?
– В компьютере, – машинально поправил Цимбаларь. – Не успел ещё... Она прощальную записку оставила?
– Оставила. На самом видном месте. «Так будет лучше для всех».
– Для всех... – повторил Цимбаларь. – А для кого конкретно?
– Кто же знает... По крайней мере, её матери и сёстрам лучше не стало. Поговаривали, что она к Матвею Матвеевичу сердечную привязанность имела, но тот уже неделю как преставился... Жалко девчонку. Тоненькая была, очкастая, голос писклявый, а детишки наши в ней души не чаяли.
– Кто же их сейчас учит?
– Да все понемножку. Есть тут у нас грамотные люди, не сумлевайтесь.
– Ладно, не будем о грустном... Жить я, значит, буду на той половине, – Цимбаларь кивнул в сторону дощатой перегородки, не доходившей до потолка на целую пядь. – А как насчёт стирки, питания и прочих бытовых удобств?
– Столоваться будете у Парамоновны, – охотно пояснил староста. – Она у нас мастерица на все руки. И пироги печёт, и грибы солит, и капусту квасит.
– В этом я уже убедился, – буркнул Цимбаларь, непроизвольно трогая ширинку.
– Она же вам постирает и печку истопит, – продолжал староста. – А если хотите, кого-нибудь помоложе найдём. Хотя бы ту же Зинку Почечуеву, к которой Чалый сватался. Она хоть и числится библиотекарем, а целый день без дела шастает.
– Нет-нет, – поспешно отказался Цимбаларь.
– Ну и правильно... Коварная бабёнка, даром что образованная... В баньку будете ко мне ходить, если не брезгуете, конечно. Остальные бытовые удобства во дворе.
– Скажите, а на кого здесь можно положиться в случае непредвиденного инцидента?
– Вот уж не знаю... Инциденты у нас вырезают только в райцентре, – ответил староста, полагавший, что речь идёт об аппендиците.
Осознавший свою ошибку, Цимбаларь немедленно поправился:
– Я хочу знать, на чью помощь мне можно рассчитывать.
– Да хоть на мою. Пусть я и считаюсь инвалидным пенсионером, но любого мазурика и сейчас в бараний рог согну. А если я из деревни отлучусь или пьяным лежать буду, зовите Борьку Ширяева. Он хоть и бывший тюремщик, но за общественный порядок радеет как никто другой. К тому же в церкви прислуживает. А найти его очень просто...
– Больше ничего не говорите, – перебил старосту Цимбаларь. – В самое ближайшее время я планирую провести подворный обход. Тогда и познакомлюсь со всеми местными жителями. У нас на службе порядок такой.
– Это похвально. В первую очередь посетите наши общественные места – магазин, клуб и церковь. Но только не сегодня.
– Это почему? – Цимбаларь потрогал свой небритый подбородок.
– Вид у вас больно помятый, – слегка конфузясь, сообщил староста. – А участковый в любое время суток орлом должен выглядеть...
Проводив старосту, Цимбаларь перешёл на жилую половину избы. Там он обнаружил широкую деревянную кровать, наверное, сделанную при помощи одного топора, пустой платяной шкаф, колченогий обеденный стол и два венских стула, возможно, ещё заставших времена первой попытки построения российского капитализма. На устройство абажура пошла газета «Советская Россия» пятнадцатилетней давности. Шторы заменяли пожелтевшие простыни.
Цимбаларь разложил и развесил свои немногочисленные вещи, побрился холодной водой и, не раздеваясь, прилёг на кровать, кстати сказать, застеленную свежим бельём. Впервые за последние двое-трое суток ему выдалась возможность без всяких помех пораскинуть мозгами.
Пока всё складывалось гладко, даже очень. Едва появившись в Чарусе, он уже напал на след предполагаемого убийцы старшего лейтенанта Черенкова, которого староста Ложкин почтительно величал Матвеем Матвеичем.
Впрочем, никаких конкретных улик, подтверждающих эту версию, не было, да, наверное, и не могло быть. Хорошо бы, конечно, найти вилы, на зубьях которых остались следы крови Черенкова, а на рукоятке – отпечатки пальцев Чалого, но это уже относилось к области несбыточных мечтаний.
Существовала, правда, надежда на откровенность Зинаиды Почечуевой, вполне возможно, являющейся косвенной виновницей трагедии, однако какой ей смысл спустя целый год выдавать своего бывшего кавалера? Ведь так и под статью о сокрытии преступления недолго угодить.
А не пропала ли у Черенкова какая-нибудь вещь, которая впоследствии могла оказаться у кого-то из лиц, причастных к убийству? Например, часы с дарственной надписью. Или дорогая зажигалка, каких в Чарусе отродясь не видели.
Увлечённый этой идеей, Цимбаларь вернулся в «кабинет», вновь включил ноутбук и отыскал файл с черенковским делом.
Описание места происшествия, имевшего быть на территории здешней молочно-товарной фермы, конечно же, отсутствовало, поскольку к тому времени, когда опергруппа из райцентра добралась до Чарусы, по этому месту много раз прошли и коровы и доярки.
Зато протокол осмотра трупа, несколько дней пролежавшего на морозе в дровяном сарае старосты Ложкина, отличался удивительной скрупулёзностью, выдававшей в его авторе зануду и начётчика. Даже Цимбаларь невольно зачитался этими бюрократическими перлами.
«К осмотру представлен труп мужчины в милицейской форме, предварительно в течение суток подвергавшийся оттаиванию при комнатной температуре.
Покойнику на вид 30-35 лет, длина тела 180 см. Телосложение нормальное, питание удовлетворительное, кожные покровы мертвенно-бледные.
Голова округлой формы, волосы светлые, редкие. Глаза закрыты. Роговицы глаз прозрачные, зрачки округлой формы диаметром 0,5 см. Наружные слуховые ходы свободные. Наружные носовые ходы с наличием следов крови. Рот приоткрыт, слизистые оболочки рта розово-синюшные. На верхней челюсти 2-й зуб справа из жёлтого металла. На нижней челюсти 1-й и 2-й зуб слева отсутствуют. Остальные зубы естественные и целые. Язык в полости рта за линией зубов.
Руки согнуты в локтевых суставах и лежат на груди. На мизинце правой руки имеется явственный след от перстня или широкого кольца. Ноги выпрямлены в суставах, несколько разведены, расстояние между стопами 15 см.
На передней поверхности грудной клетки, в подреберье, на передней поверхности живота и в паховой области имеются многочисленные колотые раны округлой формы диаметром 0,7 см, расположенные по четыре в ряд. Края ран мелколоскутные, ввёрнутые внутрь. При сближении краёв раны они комплементарно совпадают, не образуя складок кожи...»
Описание занимало три страницы машинописного текста, и, не дочитав его до конца, Цимбаларь перешёл к списку вещей, найденных у покойника. Всё, кажется, было на месте – документы, деньги, часы, зажигалка, носовой платок. Оружия в ту ночь Черенков при себе не имел, что ещё раз доказывало мирный характер его намерений. Судя по всему, пропал только перстень.
На трупе Чалого обнаружили затрёпанный советский паспорт, спички, пачку дешёвых сигарет, пятьсот рублей денег мелкими купюрами и перочинный ножик. Никакого перстня при нём не имелось – ни на пальце, ни в карманах.
Оставалось предположить, что если Чалый и снял перстень с мёртвого Черенкова, то подарил или продал его третьему лицу. В этом плане определённый интерес представляла Зинаида Почечуева.
Затем Цимбаларь запер дверь на засов, разулся, прилёг на смятую постель и сразу провалился в чёрный омут сна.
Вопреки его ожиданиям, злая жаба Омоль и добрый голубь Ен на сей раз так и не появились...
Глава 5
– Ну конешно! – с горечью воскликнула она. – Кто-то нассал в кадушку. Не дай бог, ещё и в грибы насрали, варвары. Пойду проверю. Уж тогда не сносить вам головы!
Этот демарш послужил как бы сигналом к окончанию чересчур затянувшегося кутежа. Гости вставали и, хлопнув на посошок, начинали собираться в дорогу – наматывали сухие портянки и натягивали на себя многочисленные, пропахшие потом и бензином одёжки.
Обнимаясь на прощание с Петрищевым, Цимбаларь спросил:
– Скажи честно, зачем ты рассказал мне эту сказку про зырянского бога Омоля? Припугнуть хотел?
– Я рассказал тебе сказку? – вытаращился на него бывший военный лётчик. – Ты не путаешь? Я отродясь такой моды не имею. Про баб или, там, про самолёты могу словцо загнуть. Но сказки, извини, не моя стихия. Тебе это, наверное, с пьяных глаз пригрезилось.
– Возможно, – Цимбаларь отвёл взгляд в сторону. – Не забудь сразу после прибытия сдать труп Чалого в прокуратуру. Сопроводительные документы я перешлю попозже...
К полудню в Чарусе вновь восстановился патриархальный покой. О недавнем визите автоколонны напоминали только разъезженные улицы, поломанные заборы да кучи свежего мусора на задворках. В церкви оплывали свечи, поставленные богобоязненными водителями.
Староста Ложкин, вызвавшийся быть добровольным гидом, демонстрировал Цимбаларю местные достопримечательности, чудом сохранившиеся с тех времён, когда русские служилые люди основали здесь первое укреплённое поселение.
– Куда же зыряне подевались? – поинтересовался Цимбаларь, всё ещё находившийся под впечатлением сказки, услышанной от пьяного попутчика.
– Да они тут и не жили никогда, – ответил староста. – Зыряне – кочевой народ. Это сейчас они землю пашут и скот пасут. А раньше вслед за зверем по лесам скитались. Для того и острог поставлен был, чтобы с бродячих инородцев ясак собирать.
– Но я где-то слышал, что прежде здесь находилось капище зырянского бога Омоля, – стоял на своём Цимбаларь.
– Быть такого не может! – Когда староста качал головой, его борода моталась из стороны в сторону, словно метла.
– А Омолево болото у вас есть?
– Имеется.
– Почему оно так называется?
– Поблизости от болота церквушка стояла, в которой зырян и прочих инородцев в истинную веру обращали, – пояснил староста. – В старые времена говорили не «окрестить», а «омолить». Человек, получивший христианское имя, считался «омоленным». С тех пор и пошло. Яшка Омолев. Дунька Омолева.
– Ясно... – буркнул Цимбаларь, хотя в голове его царил полный сумбур, усугублённый зелёным змием и ночными кошмарами.
Издали показав не имеющую исторического значения церковь и столь же заурядный сыродельный цех, староста привёл его к стоящей на отшибе довольно-таки запущенной избе. На бревенчатой стене висела выцветшая от дождей и солнца фанерная табличка, на которой с превеликим трудом можно было разобрать: «Сельский опорный пункт».
Над трубой дрожал горячий воздух, свидетельствуя о том, что печь уже протоплена. Вот только вымыть в избе окна никто не догадался.
Сначала они прошли на ту половину, которая считалась служебной. Стол, законное место которого находилось возле окна, был выдвинут на середину комнаты. Подоконник украшала икона в старинном окладе и блюдечко со свечным огарком. В углах валялись давно осыпавшиеся еловые лапки. На всём лежала печать запустения и печали.
– Здесь наш люд с Матвеем Матвеевичем прощался, – сообщил староста, имея в виду прежнего участкового. – Сколько слёз бабы пролили... Отсюда его ногами вперёд вынесли.
Повздыхав и перекрестившись на икону, Ложкин вручил Цимбаларю ключи от видавшего виды, много раз перекрашенного сейфа, на котором ещё сохранилось фирменное клеймо с двуглавым орлом. Что касается табельного пистолета, запасных обойм и служебного удостоверения, сданных вчера на хранение осмотрительным Петрищевым, то они находились в полном порядке. Это, конечно, радовало, но заодно вызывало упрёки совести.
Рядом с сейфом находился багаж Цимбаларя – объёмистый рюкзак и дорожная сумка. Опасаясь за сохранность ноутбука, чувствительного как к тряске, так и к низкой температуре, он сразу извлёк его на свет божий и включил в сеть.
– Это что – телевизор? – заинтересовался староста.
– И да и нет, – ответил Цимбаларь. – Такая штука называется компьютером. Для любого делового человека это сейчас самый главный помощник. Он заменяет целую библиотеку, пишущую машинку, междугородный телефон и многое-многое другое.
Лёгкое прикосновение к клавишам вызвало на экран титульный лист уголовного дела, заведённого по факту насильственной смерти участкового инспектора Черенкова.
Вновь перекрестившись, староста пробормотал:
– Чего только люди не выдумают... А Матвей Матвеевич как живой, – он указал пальцем на экран, где мерцала фотография Черенкова, согласно правилам приобщённая к уголовному делу. – Для памяти его портрет при себе держите?
– Нет, для следственных нужд. Я собираюсь раскрыть это преступление, – сказал Цимбаларь. – С вашей помощью, конечно.
– Я всё, что знал, ярыжкам вашим рассказал, – староста насупился. – Они тут месяц безвылазно сидели, а ничего не раскрыли.
– Значит, я год просижу. Или два, – Цимбаларь постарался придать своему голосу угрожающие нотки.
– Зачем прошлое ворошить да людей зря дёргать? – Староста недоумённо пожал плечами.
– Преступник должен понести неотвратимое наказание, – с пафосом произнёс Цимбаларь. – В этом и заключается смысл правосудия.
– Бог его накажет... Если уже не наказал, – староста опустил очи долу.
– Что вы имеете в виду? – насторожился Цимбаларь.
– Слушок такой был, – с неохотой ответил староста. – Дескать, Матвея Матвеевича Витька Чалый порешил. Из-за своей сударушки.
– Вы сами в это верите?
– С Витьки станется...
– Разве Чалый в ту пору находился в Чарусе?
– Не в самой Чарусе, а на заимке, верстах в десяти отсель. Немногие про то знали... При желании мог ночью наведаться, а утром уйти. Следы-то потом пурга замела...
– Эта, как вы выразились, сударушка, судя по всему, зовётся Зинаидой Почечуевой, – Цимбаларь вновь прибег к помощи ноутбука. – И похоже, что её даже не допрашивали.
– Допрашивали, – буркнул староста. – Тогда всю деревню подряд допрашивали. Только не на всех бумаги составляли.
– Ваше сообщение, безусловно, представляет интерес для следствия, – задумчиво произнёс Цимбаларь. – Но в сложившейся ситуации оно труднодоказуемо. Если конфликт между Черенковым и Чалым действительно имел место, то оба его участника мертвы.
– Вот я и говорю, что это дело незачем опять ворошить... Было и быльём поросло.
– Допустим, вы правы. Дела Черенкова лучше не касаться. Но за последние десять лет таких дел скопилось чересчур много, – сказал Цимбаларь, вглядываясь в экран ноутбука. – Как, например, гражданин Опёнкин, имевший примерно вашу комплекцию, сумел провалиться в полынью размером семьдесят на семьдесят сантиметров? Причём не снимая тулупа... Или зачем было гражданке Сапуновой лезть в чан с крутым кипятком, где она обварилась до смерти? Неужто в Чарусе нет ни одной приличной баньки, как в других деревнях? И подобных примеров предостаточно!
– Сапунова со всеми соседями перегрызлась, потому и мылась в домашних условиях, – сообщил староста. – А в том, что воду перегрела, сама виновата... Опёнкин, говорят, часы в прорубь уронил. Вот и рванул за ними. В спешке поскользнулся.
– Простите за грубость, но ваши доводы похожи на детский лепет, – возразил Цимбаларь. – Есть статистика смертности по области, в которой Чаруса занимает совершенно особое место. Неужели все эти бесконечные убийства, самоубийства и несчастные случаи не беспокоят вас самих?
– Как вам сказать... – староста задумался. – Если все происшествия собрать в кучу, то картина, конечно, получается неприглядная. Но если пару раз в году кто-то утопнет или на медведя-шатуна нарвётся, то в этом вроде бы ничего особенного нет. Жисть у нас такая суровая.
– Разве в соседней Бадере или, скажем, в Якше жизнь менее суровая? А там, как правило, люди умирают только естественной смертью.
– Озадачили вы меня, – староста почесал голову. – Даже не знаю, что ответить.
– К тому же массовые психозы, которыми Чаруса прославилась чуть ли не на весь свет! – Термин «паранойя» Цимбаларь сознательно опустил. – Это уже что-то из ряда вон выходящее.
– Насчёт психозов вам кто-то наврал, – оживился староста. – Бывают, вестимо, отдельные случаи. Но это или по большим праздникам, когда все сплошь перепьются, или в церкви, после поста, когда у прихожан телесные силы ослабевают.
– Я говорю не об отдельных случаях, а о массовых психозах, сопровождаемых видениями... Macсовых!
– У вас самих, как я погляжу, психоз начинается, – староста тоже повысил голос. – А за своих земляков я вот что скажу. Здесь люди испокон веков обществом живут, и каждый от каждого чем-то зависит. Мы хоть и не одна семья, но и не сплошное сиротство, как у вас в городе. Стоит только одному человеку в истерику впасть, как сто других, у которых душевные силы на пределе, его примеру последуют. Это как паника на фронте.
– Вы тоже воевали? – Цимбаларь уже понял, что перегнул палку.
– Под Кёнигсбергом успел отметиться, – скромно ответил староста.
– Извините меня за резкость... Нервы на службе расшатались.
Цимбаларь, только что собиравшийся выяснить, причастен ли к пресловутым параноидальным эксцессам сам староста, решил с этим вопросом повременить и вернулся к прежней теме.
– Заимку, где жил Чалый, кто-нибудь осматривал?
– Не довелось. Она спустя неделю сгорела. А сам Чалый, никому не сказавшись, на лыжах в райцентр ушёл.
– Разве такое возможно? – вспомнив тяготы своего пути, удивился Цимбаларь.
– Это смотря для кого. Я в молодости, бывало, лосей загонял, – староста гордо расправил плечи. – Становился на лыжи и преследовал сохатого несколько суток кряду. Мне-то ничего, а он ноги о снежный наст изрежет и ложится без сил. Остаётся только добить... Это всё сказки, что лось выносливый. На самом деле он выдыхается раньше, чем корова. Это же лесной бухарь! Поганки жрёт, мухоморы... Знаете, почему лоси возле шоссейных дорог держатся? Чтобы бензиновые пары нюхать. Они от них балдеют, как мы от водки.
– Хотите сказать, что Виктор Чалый был вам под стать?
– Вроде того. К охоте он пристрастие имел и лес понимал. С ним даже егерь Хренов одно время якшался. Наверное, браконьерствовали на пару.
– Это тот самый егерь, которого собственные собаки разорвали? – уточнил Цимбаларь.
– Ну да, – с некоторым смущением ответил староста. – Должно быть, их бешеный волк прежде покусал. А иначе как этот случай истолковать?
– Вот видите, вам опять приходится притягивать объяснения за уши, – заметил Цимбаларь.
– Как же вы сами подобные казусы объясняете? – Староста испытующе прищурился.
– Пока никак. Но полагаю, что все эти трагические происшествия имеют общую подоплёку.
– Уж не о сатане ли вы говорите? – Староста покосился на икону, но от крестного знамения на сей раз воздержался.
– Нет, так высоко я не замахиваюсь, – Цимбаларь невольно улыбнулся. – Мистика здесь ни при чём. Ответ кроется в самых прозаических вещах. Возможно, это какие-то редкие микроэлементы, содержащиеся в питьевой воде. Или укусы неизвестных науке насекомых...
– Знаете, что я вам скажу, – староста придвинулся к Цимбаларю поближе. – Что-то похожее мне и покойный Матвей Матвеевич толковал. Дескать, в окрестностях Чарусы завелась неведомая порча, которая людей с пути истинного сбивает. Вот бедняга и поплатился за свои слова... А допрежь того участковым у нас был Илья Яковлевич Докука, майор, как и вы. Двадцать лет в Чарусе прослужил и ничего странного не замечал. Тоска тут у вас зелёная, говорил.
– Где же он сейчас?
– Вышел на пенсию и к дочке в Крым уехал.
– Вместе с семьёй?
– Детей ему бог не дал. А обе жены здесь похоронены.
– Что же с ними случилось?
– Первую, которая на ферме зоотехником работала, племенной бык забодал. А вторая, когда примус заправляла, случайно облилась керосином и сгорела, – как ни в чём не бывало объяснил староста.
– И после этого майор Докука по-прежнему не замечал никаких странностей, – с сарказмом произнёс Цимбаларь. – Я бы хотел взглянуть на могилы его жён. Где находится ваше кладбище?
– Да недалече, за речкой. Только его сейчас так замело, что и верхушек крестов не видно.
– В этом году, значит, никого не хоронили?
– Бог миловал.
– А что с вашей учительницей случилось? – Задав этот вопрос, Цимбаларь невольно вспомнил Людочку Лопаткину, которая должна была появиться здесь со дня на день.
– Ох, и не спрашивайте, – староста тяжко вздохнул. – Она, горемычная, у меня угол снимала... Допоздна книжки штудировала. А однажды ночью взяла да и отравилась.
– Чем?
– Таблетками.
– Какими?
– Самыми обыкновенными, которые от простуды принимают... Аспирином, кажется... Только она очень много проглотила, штук пятьдесят сразу. Так врач после вскрытия сказал... А вы разве в своём компостере об этом не читали?
– В компьютере, – машинально поправил Цимбаларь. – Не успел ещё... Она прощальную записку оставила?
– Оставила. На самом видном месте. «Так будет лучше для всех».
– Для всех... – повторил Цимбаларь. – А для кого конкретно?
– Кто же знает... По крайней мере, её матери и сёстрам лучше не стало. Поговаривали, что она к Матвею Матвеевичу сердечную привязанность имела, но тот уже неделю как преставился... Жалко девчонку. Тоненькая была, очкастая, голос писклявый, а детишки наши в ней души не чаяли.
– Кто же их сейчас учит?
– Да все понемножку. Есть тут у нас грамотные люди, не сумлевайтесь.
– Ладно, не будем о грустном... Жить я, значит, буду на той половине, – Цимбаларь кивнул в сторону дощатой перегородки, не доходившей до потолка на целую пядь. – А как насчёт стирки, питания и прочих бытовых удобств?
– Столоваться будете у Парамоновны, – охотно пояснил староста. – Она у нас мастерица на все руки. И пироги печёт, и грибы солит, и капусту квасит.
– В этом я уже убедился, – буркнул Цимбаларь, непроизвольно трогая ширинку.
– Она же вам постирает и печку истопит, – продолжал староста. – А если хотите, кого-нибудь помоложе найдём. Хотя бы ту же Зинку Почечуеву, к которой Чалый сватался. Она хоть и числится библиотекарем, а целый день без дела шастает.
– Нет-нет, – поспешно отказался Цимбаларь.
– Ну и правильно... Коварная бабёнка, даром что образованная... В баньку будете ко мне ходить, если не брезгуете, конечно. Остальные бытовые удобства во дворе.
– Скажите, а на кого здесь можно положиться в случае непредвиденного инцидента?
– Вот уж не знаю... Инциденты у нас вырезают только в райцентре, – ответил староста, полагавший, что речь идёт об аппендиците.
Осознавший свою ошибку, Цимбаларь немедленно поправился:
– Я хочу знать, на чью помощь мне можно рассчитывать.
– Да хоть на мою. Пусть я и считаюсь инвалидным пенсионером, но любого мазурика и сейчас в бараний рог согну. А если я из деревни отлучусь или пьяным лежать буду, зовите Борьку Ширяева. Он хоть и бывший тюремщик, но за общественный порядок радеет как никто другой. К тому же в церкви прислуживает. А найти его очень просто...
– Больше ничего не говорите, – перебил старосту Цимбаларь. – В самое ближайшее время я планирую провести подворный обход. Тогда и познакомлюсь со всеми местными жителями. У нас на службе порядок такой.
– Это похвально. В первую очередь посетите наши общественные места – магазин, клуб и церковь. Но только не сегодня.
– Это почему? – Цимбаларь потрогал свой небритый подбородок.
– Вид у вас больно помятый, – слегка конфузясь, сообщил староста. – А участковый в любое время суток орлом должен выглядеть...
Проводив старосту, Цимбаларь перешёл на жилую половину избы. Там он обнаружил широкую деревянную кровать, наверное, сделанную при помощи одного топора, пустой платяной шкаф, колченогий обеденный стол и два венских стула, возможно, ещё заставших времена первой попытки построения российского капитализма. На устройство абажура пошла газета «Советская Россия» пятнадцатилетней давности. Шторы заменяли пожелтевшие простыни.
Цимбаларь разложил и развесил свои немногочисленные вещи, побрился холодной водой и, не раздеваясь, прилёг на кровать, кстати сказать, застеленную свежим бельём. Впервые за последние двое-трое суток ему выдалась возможность без всяких помех пораскинуть мозгами.
Пока всё складывалось гладко, даже очень. Едва появившись в Чарусе, он уже напал на след предполагаемого убийцы старшего лейтенанта Черенкова, которого староста Ложкин почтительно величал Матвеем Матвеичем.
Впрочем, никаких конкретных улик, подтверждающих эту версию, не было, да, наверное, и не могло быть. Хорошо бы, конечно, найти вилы, на зубьях которых остались следы крови Черенкова, а на рукоятке – отпечатки пальцев Чалого, но это уже относилось к области несбыточных мечтаний.
Существовала, правда, надежда на откровенность Зинаиды Почечуевой, вполне возможно, являющейся косвенной виновницей трагедии, однако какой ей смысл спустя целый год выдавать своего бывшего кавалера? Ведь так и под статью о сокрытии преступления недолго угодить.
А не пропала ли у Черенкова какая-нибудь вещь, которая впоследствии могла оказаться у кого-то из лиц, причастных к убийству? Например, часы с дарственной надписью. Или дорогая зажигалка, каких в Чарусе отродясь не видели.
Увлечённый этой идеей, Цимбаларь вернулся в «кабинет», вновь включил ноутбук и отыскал файл с черенковским делом.
Описание места происшествия, имевшего быть на территории здешней молочно-товарной фермы, конечно же, отсутствовало, поскольку к тому времени, когда опергруппа из райцентра добралась до Чарусы, по этому месту много раз прошли и коровы и доярки.
Зато протокол осмотра трупа, несколько дней пролежавшего на морозе в дровяном сарае старосты Ложкина, отличался удивительной скрупулёзностью, выдававшей в его авторе зануду и начётчика. Даже Цимбаларь невольно зачитался этими бюрократическими перлами.
«К осмотру представлен труп мужчины в милицейской форме, предварительно в течение суток подвергавшийся оттаиванию при комнатной температуре.
Покойнику на вид 30-35 лет, длина тела 180 см. Телосложение нормальное, питание удовлетворительное, кожные покровы мертвенно-бледные.
Голова округлой формы, волосы светлые, редкие. Глаза закрыты. Роговицы глаз прозрачные, зрачки округлой формы диаметром 0,5 см. Наружные слуховые ходы свободные. Наружные носовые ходы с наличием следов крови. Рот приоткрыт, слизистые оболочки рта розово-синюшные. На верхней челюсти 2-й зуб справа из жёлтого металла. На нижней челюсти 1-й и 2-й зуб слева отсутствуют. Остальные зубы естественные и целые. Язык в полости рта за линией зубов.
Руки согнуты в локтевых суставах и лежат на груди. На мизинце правой руки имеется явственный след от перстня или широкого кольца. Ноги выпрямлены в суставах, несколько разведены, расстояние между стопами 15 см.
На передней поверхности грудной клетки, в подреберье, на передней поверхности живота и в паховой области имеются многочисленные колотые раны округлой формы диаметром 0,7 см, расположенные по четыре в ряд. Края ран мелколоскутные, ввёрнутые внутрь. При сближении краёв раны они комплементарно совпадают, не образуя складок кожи...»
Описание занимало три страницы машинописного текста, и, не дочитав его до конца, Цимбаларь перешёл к списку вещей, найденных у покойника. Всё, кажется, было на месте – документы, деньги, часы, зажигалка, носовой платок. Оружия в ту ночь Черенков при себе не имел, что ещё раз доказывало мирный характер его намерений. Судя по всему, пропал только перстень.
На трупе Чалого обнаружили затрёпанный советский паспорт, спички, пачку дешёвых сигарет, пятьсот рублей денег мелкими купюрами и перочинный ножик. Никакого перстня при нём не имелось – ни на пальце, ни в карманах.
Оставалось предположить, что если Чалый и снял перстень с мёртвого Черенкова, то подарил или продал его третьему лицу. В этом плане определённый интерес представляла Зинаида Почечуева.
Затем Цимбаларь запер дверь на засов, разулся, прилёг на смятую постель и сразу провалился в чёрный омут сна.
Вопреки его ожиданиям, злая жаба Омоль и добрый голубь Ен на сей раз так и не появились...
Глава 5
ПОДВОРНЫЙ ОБХОД
Цимбаларя разбудили звуки, для современного городского зрителя довольно непривычные – грохотали дрова, сваленные на топочный лист, лязгала печная дверца, бряцал совок, которым выгребали золу из поддувала.
В окнах ещё стоял непроглядный мрак, а Парамоновна уже вовсю хозяйничала в избе, изрядно выстывшей за ночь.
Едва очухавшись от сна, Цимбаларь пробормотал:
– Моё почтение... А как вы сюда попали? Я ведь дверь вроде запирал.
– Толку-то... У нас запоры такие, что если дверь хорошенько дёрнуть, она сама откроется, – кряхтя возле печки, пояснила Парамоновна. – Я эту избу уже лет двадцать как топлю. Каждый гвоздик в ней знаю.
– Тогда вы, наверное, и моего предшественника знали. Старшего лейтенанта Черенкова, который в прошлом году погиб.
– Митьку-то? Как облупленного знала, – скорбно вздохнула Парамоновна. – Он мне, почитай, вместо родного сына был. Сама его в последний путь обряжала.
– Как вы считаете, за что его убили?
– Про это ты у своих сослуживцев спрашивай, которые следствие проводили. – Огонь в печке уже гудел вовсю. – Наше дело маленькое.
– Следствие как раз таки ничего и не нашло. А меня интересует ваше личное мнение.
– Чужой он здесь был, потому и убили, – категоричным тоном заявила Парамоновна.
– Тогда, значит, и меня убьют? – с ленцой поинтересовался Цимбаларь.
– Необязательно, – ответила Парамоновна, словно речь шла о каких-то хозяйственных проблемах. – Смотря как ты себя поведёшь.
– А как себя нужно вести?
– Как душа подсказывает, так и веди. Жизнь сама всё рассудит.
– В лучшую сторону? Или в худшую?
– Сторона у одёжки бывает. Лицевая да изнаночная. А у жизни сторон нет. Она всему начало, она всему и конец.
– Вам виднее, – сказал Цимбаларь, относившийся к старухам примерно так же, как Ваня Коршун к котам. – Но за редким исключением человека просто так не убивают. Кому-то он, наверное, мешал... И вообще, зачем Черенков на ночь глядя попёрся на коровник? Доярок с ворованным молоком ловить?
– У нас молоко не воруют, – тем же безапелляционным тоном ответила Парамоновна. – В каждом дворе своя корова, а то и две... На коровник его из какого-то другого места притащили, уже мёртвого. Хотели, должно быть, в отстойник бросить, да, видно, спугнул кто-то супостатов. Или сил не хватило чёрное дело до конца довести.
– В какой отстойник? – не понял Цимбаларь.
– Это яма такая, в которую жидкий навоз стекает, – пояснила Паромоновна. – Соломы у нас мало, подстилка торфяная. Вот яму и вырыли, чтобы жижу собирать. Если бы Митька в отстойнике с годик полежал, от него бы и косточек не осталось.
– Почему вы решили, что его убили в другом месте?
– По одежде было видно, что его за ноги по снегу волокли. Под тулуп целый ком набился. Я как утром глянула, сразу всё поняла.
– Вы это следователям говорили?
– Они меня не спрашивали. Вечером придут, пельменей с водочкой навернут и на печку спать лезут... Да и какая разница, где его убили! Всё одно наша Чаруса виновата... Ты завтракать будешь?
– Что-то пока не хочется, – Цимбаларь мельком глянул на часы, показывающие седьмой час утра. – Здесь всегда так рано встают?
– А как не встать, если корова в хлеву мычит? – Парамоновна уже собиралась восвояси. – Это тебе не город. Встаём с петухами, зато ложимся с курами... Печка пусть себе горит, только дрова не забывай подбрасывать. Вьюшку я сама потом закрою. Угар в избе – самое скверное дело... В обед ко мне приходи. Пироги с грибами будут. Пока молочка парного испей, вон кринка на столе стоит.
Перед тем как покинуть дом, Парамоновна глянула в окно, по которому время от времени пробегали сполохи, похожие на свет далёких автомобильных фар.
– Что там? – поинтересовался Цимбаларь, всё ещё нежившийся в постели.
– Небесная изба светится, – сказала старуха. – Видать, у бога Ена пир горой идёт. Так, бывало, моя маманя-покойница сказывала... А нынче говорят – северное сияние.
К молоку прилагался ломоть тёплого домашнего хлеба, отличавшегося от покупного более плотной консистенцией и еле уловимым запахом дыма. Слегка перекусив (аппетит пробуждался в нём только к полудню, зато давал о себе знать далеко за полночь), Цимбаларь оделся и придирчиво осмотрел себя в мутное, растрескавшееся зеркало.
Некоторая припухлость в лице и нездоровая синева под глазами всё ещё оставались, но в скудном свете сороковаттных электролампочек, которым отдавали предпочтение прижимистые сельчане, разглядеть эти печальные последствия двух развесёлых дней было довольно затруднительно.
В окнах ещё стоял непроглядный мрак, а Парамоновна уже вовсю хозяйничала в избе, изрядно выстывшей за ночь.
Едва очухавшись от сна, Цимбаларь пробормотал:
– Моё почтение... А как вы сюда попали? Я ведь дверь вроде запирал.
– Толку-то... У нас запоры такие, что если дверь хорошенько дёрнуть, она сама откроется, – кряхтя возле печки, пояснила Парамоновна. – Я эту избу уже лет двадцать как топлю. Каждый гвоздик в ней знаю.
– Тогда вы, наверное, и моего предшественника знали. Старшего лейтенанта Черенкова, который в прошлом году погиб.
– Митьку-то? Как облупленного знала, – скорбно вздохнула Парамоновна. – Он мне, почитай, вместо родного сына был. Сама его в последний путь обряжала.
– Как вы считаете, за что его убили?
– Про это ты у своих сослуживцев спрашивай, которые следствие проводили. – Огонь в печке уже гудел вовсю. – Наше дело маленькое.
– Следствие как раз таки ничего и не нашло. А меня интересует ваше личное мнение.
– Чужой он здесь был, потому и убили, – категоричным тоном заявила Парамоновна.
– Тогда, значит, и меня убьют? – с ленцой поинтересовался Цимбаларь.
– Необязательно, – ответила Парамоновна, словно речь шла о каких-то хозяйственных проблемах. – Смотря как ты себя поведёшь.
– А как себя нужно вести?
– Как душа подсказывает, так и веди. Жизнь сама всё рассудит.
– В лучшую сторону? Или в худшую?
– Сторона у одёжки бывает. Лицевая да изнаночная. А у жизни сторон нет. Она всему начало, она всему и конец.
– Вам виднее, – сказал Цимбаларь, относившийся к старухам примерно так же, как Ваня Коршун к котам. – Но за редким исключением человека просто так не убивают. Кому-то он, наверное, мешал... И вообще, зачем Черенков на ночь глядя попёрся на коровник? Доярок с ворованным молоком ловить?
– У нас молоко не воруют, – тем же безапелляционным тоном ответила Парамоновна. – В каждом дворе своя корова, а то и две... На коровник его из какого-то другого места притащили, уже мёртвого. Хотели, должно быть, в отстойник бросить, да, видно, спугнул кто-то супостатов. Или сил не хватило чёрное дело до конца довести.
– В какой отстойник? – не понял Цимбаларь.
– Это яма такая, в которую жидкий навоз стекает, – пояснила Паромоновна. – Соломы у нас мало, подстилка торфяная. Вот яму и вырыли, чтобы жижу собирать. Если бы Митька в отстойнике с годик полежал, от него бы и косточек не осталось.
– Почему вы решили, что его убили в другом месте?
– По одежде было видно, что его за ноги по снегу волокли. Под тулуп целый ком набился. Я как утром глянула, сразу всё поняла.
– Вы это следователям говорили?
– Они меня не спрашивали. Вечером придут, пельменей с водочкой навернут и на печку спать лезут... Да и какая разница, где его убили! Всё одно наша Чаруса виновата... Ты завтракать будешь?
– Что-то пока не хочется, – Цимбаларь мельком глянул на часы, показывающие седьмой час утра. – Здесь всегда так рано встают?
– А как не встать, если корова в хлеву мычит? – Парамоновна уже собиралась восвояси. – Это тебе не город. Встаём с петухами, зато ложимся с курами... Печка пусть себе горит, только дрова не забывай подбрасывать. Вьюшку я сама потом закрою. Угар в избе – самое скверное дело... В обед ко мне приходи. Пироги с грибами будут. Пока молочка парного испей, вон кринка на столе стоит.
Перед тем как покинуть дом, Парамоновна глянула в окно, по которому время от времени пробегали сполохи, похожие на свет далёких автомобильных фар.
– Что там? – поинтересовался Цимбаларь, всё ещё нежившийся в постели.
– Небесная изба светится, – сказала старуха. – Видать, у бога Ена пир горой идёт. Так, бывало, моя маманя-покойница сказывала... А нынче говорят – северное сияние.
К молоку прилагался ломоть тёплого домашнего хлеба, отличавшегося от покупного более плотной консистенцией и еле уловимым запахом дыма. Слегка перекусив (аппетит пробуждался в нём только к полудню, зато давал о себе знать далеко за полночь), Цимбаларь оделся и придирчиво осмотрел себя в мутное, растрескавшееся зеркало.
Некоторая припухлость в лице и нездоровая синева под глазами всё ещё оставались, но в скудном свете сороковаттных электролампочек, которым отдавали предпочтение прижимистые сельчане, разглядеть эти печальные последствия двух развесёлых дней было довольно затруднительно.