Брэдли Мэрион Зиммер. Король-олень (Туманы Авалона - 3)

   Когда Артур наконец-то вошел в зал, ступая медленно и тяжко, Гвенвифар была ошеломлена. Она видела его таким лишь однажды - когда он был тяжело ранен и стоял на пороге смерти. Внезапно Гвенвифар почувствовала, что Артур получил глубочайшую в жизни рану, что он уязвлен в самую душу, и на миг ей подумалось: а может, Моргейна правильно делала, что оберегала Артура от этой ноши? Нет. Она, его верная жена, сделала все, что в ее силах, ради его души и вечного его спасения. Что по сравнению с этим небольшое унижение?
   Артур снял праздничный наряд и облачился в скромную тунику без украшений; не надел он и короны, которую обычно носил по праздникам. Его золотистые волосы казались тусклыми и поседевшими. Короля заметили, и соратники разразились рукоплесканиями и приветственными возгласами; Артур стоял, серьезно и торжественно, с улыбкой выслушивая приветствия, затем поднял руку.
   - Простите, что заставил вас ждать, - сказал он. - Принимайтесь за трапезу.
   Он со вздохом уселся на свое место. Слуги забегали, разнося горшки и блюда, над которыми поднимался пар. Гвенвифар заметила, как один из слуг положил ей несколько кусочков жареной утки, но она лишь поковырялась в тарелке. Через некоторое время она осмелилась наконец поднять глаза и взглянуть на Артура. Несмотря на то, что праздничный стол ломился от яств, на тарелке у короля лежал лишь кусок хлеба, а в кубке была вода.
   - Но ты же ничего не ел... - попыталась протестовать Гвенвифар.
   Артур криво усмехнулся.
   - Я не намерен оскорблять трапезу. Уверен, что все приготовлено прекрасно, дорогая.
   - Но ведь нехорошо голодать за праздничным столом... Артур скривился.
   - Ну, раз ты так настаиваешь, - нетерпеливо сказал он. - Архиепископ решил, что мой грех столь тяжек, что он не может отпустить его, назначив обычную епитимью, и поскольку именно этого он от меня потребовал... - Артур устало развел руками. - Вот почему я пришел на праздничный пир в простой рубашке, сняв богатый наряд, и мне предстоит долго поститься и молиться, пока я не отбуду епитимью до конца - но ты получила, что хотела, Гвенвифар.
   Он решительно осушил кубок, и королева поняла, что муж не желает больше с нею разговаривать.
   Но ведь она не хотела такого исхода... Гвенвифар напряглась всем телом, чтоб не расплакаться снова; все гости смотрели на них. Какой будет скандал, когда поймут, что король постится в день величайшего своего праздника! По крыше барабанил дождь. В зале воцарилась странная тишина. В конце концов Артур поднял голову и потребовал музыки.
   - Пусть Моргейна споет нам - она лучше любого менестреля!
   "Моргейна! Моргейна! Вечно эта Моргейна!" Но что она могла сделать? Моргейна, как заметила Гвенвифар, сняла яркое платье, которое было на ней утром, и надела темный скромный наряд, словно монахиня. Теперь, без этих ярких лент, она уже не так походила на шлюху. Моргейна взяла арфу и села рядом с королевским столом.
   Поскольку похоже было, что именно этого и желает Артур, зал заполнился смехом и весельем. Когда Моргейна допела, арфу взял следующий певец, потом следующий... Гости начали пересаживаться от стола к столу, разговаривать, петь, пить...
   Ланселет подошел к королевскому столу, и Артур жестом предложил ему присесть рядом, как в былые времена. Слуги принесли сладости и фрукты на больших блюдах, печеные яблоки в сливках и вине, и всяческую искусную выпечку. Они сидели, разговаривая о всяких пустяках, и на миг Гвенвифар почувствовала себя счастливой: все было, как раньше, как в те дни, когда они были друзьями и любили друг друга... Почему это не могло длиться вечно?
   Через некоторое время Артур встал из-за стола.
   - Думаю, мне следует пойти побеседовать кое с кем из старших соратников... У меня-то ноги молодые, а некоторые из них уже поседели и постарели. Хоть тот же Пелинор - по нему не скажешь, что он способен выйти в бой против дракона. Боюсь, сейчас ему будет непросто справиться даже с комнатной собачкой Элейны!
   - С тех пор, как Элейна вышла замуж, ему словно нечего стало делать на этом свете, - сказал Ланселет. - Люди, подобные Пелинору, зачастую умирают вскоре после того, как решают, что дела их окончены. Надеюсь, его такая судьба все-таки не постигнет - я люблю Пелинора и надеюсь, что он еще долго будет с нами. - Он застенчиво улыбнулся. - Я никогда прежде не чувствовал, что у меня есть отец - хотя Бан и был добр ко мне, на свой лад, - и вот теперь, впервые в жизни, у меня есть родственник, который относится ко мне как к сыну. Да и братьев у меня не было, до тех самых пор, пока я не вырос, и сыновья Бана, Лионель и Боре, не прибыли ко двору. Я до взрослых лет почти не знал их языка. А у Балана хватало своих дел.
   После беседы с епископом Артур ни разу не улыбнулся, но теперь на его губах заиграла улыбка.
   - Неужто двоюродный брат значит намного меньше родного, а, Галахад?
   Ланселет сжал руку короля.
   - Да покарает меня Бог, Гвидион, если я забуду...
   Он поднял взгляд на Артура, и на миг Гвенвифар показалось, что король обнимет Ланселета; но Артур отступил, безвольно уронив руки. Ланселет встревоженно следил за ним. Артур поспешил сменить тему.
   - Вон Уриенс, и Марк Корнуольский - они тоже постарели... Надо им показать, что их король не настолько загордился, чтоб не подойти поговорить с ними. Посиди с Гвенвифар, Ланс, пускай все будет, как раньше.
   Ланселет выполнил просьбу Артура и остался сидеть рядом с королевой. В конце концов он спросил:
   - Что, Артур заболел? Гвенвифар покачала головой.
   - Думаю, ему назначили епитимью, и он сейчас над этим размышляет.
   - Ну, уж у кого, у кого, а у Артура не может быть за душой больших грехов, - сказал Ланселет. - Он - один из безупречнейших людей, каких я только знаю. Я горжусь тем, что он до сих пор считает меня своим другом, я знаю, что не заслуживаю этого, Гвен.
   Он взглянул на Гвенвифар с такой печалью, что королева опять едва не расплакалась. Почему она не может любить их обоих, не впадая в грех, почему Бог повелел, чтобы у женщины был лишь один муж? Что это с ней? Она сделалась не лучше Моргейны, раз к ней в голову приходят подобные мысли!
   Гвенвифар коснулась его руки.
   - Ты счастлив с Элейной, Ланселет?
   - Счастлив? Разве человек бывает счастлив в этой жизни? Я стараюсь, как могу.
   Гвенвифар опустила взгляд. На мгновение она позабыла, что этот мужчина был ее любовником, и помнила лишь, что он - ее ДРУГ.
   - Я хочу, чтобы ты был счастлив. Вправду хочу. Ланселет на миг накрыл ее ладонь своей.
   - Я знаю, милая. Я не хотел сегодня приезжать сюда. Я люблю тебя и люблю Артура - но те времена, когда я мог довольствоваться ролью его конюшего и... - голос Ланселета дрогнул, - и поборника королевы, миновали.
   Подняв взгляд и не выпуская его руки, Гвенвифар внезапно спросила:
   - Тебе не кажется временами, что мы более не молоды, Ланселет?
   Он кивнул и вздохнул.
   - Увы, кажется.
   Моргейна снова взяла арфу и запела.
   - Ее голос все так же прекрасен, - сказал Ланселет. - Мне вспоминается пение матери - она пела не так хорошо, как Моргейна, но у нее был такой же мягкий грудной голос...
   - Моргейна все так же молода, - с завистью сказала Гвенвифар.
   - Таково свойство древней крови: люди, в чьих жилах она течет, выглядят молодыми - до того самого дня, пока в одночасье не превращаются в стариков, - сказал Ланселет. А потом, склонившись к королеве и коснувшись губами ее щеки, произнес: - Никогда не думай, что ты уступаешь красотою Моргейне, моя Гвен. Ты просто красива по-другому, только и всего.
   - Почему ты это сказал?
   - Любовь моя, я не могу видеть тебя такой несчастной...
   - Боюсь, я не знаю, что это такое - быть счастливой, - сказала Гвенвифар.
   "Как Моргейна может быть такой бесчувственной? Она искалечила мою жизнь и жизнь Артура, но ей все нипочем. Она продолжает смеяться и петь, и этот молодой рыцарь со змеями на запястьях окончательно ею очарован".
   Вскоре Ланселет сказал, что должен вернуться к Элейне, и покинул Гвенвифар; а когда Артур вернулся, к нему начали подходить соратники и давние сторонники, просить о милостях, подносить дары и подтверждать свои клятвы. Через некоторое время подошел и Уриенс, король Северного Уэльса; он располнел и начал седеть, но по-прежнему сохранил все зубы и до сих пор при необходимости сам водил своих людей в бой.
   - Я пришел просить тебя об услуге, Артур, - сказал Уриенс. - Я хочу снова жениться, и был бы рад породниться с твоим домом. Я слыхал, что Лот Оркнейский умер, и прошу у тебя разрешения жениться на его вдове, Моргаузе.
   Артур натянуто рассмеялся.
   - Дружище, тебе следует обращаться с этой просьбой к сэру Гавейну. Лотиан теперь принадлежит ему, и, несомненно, он был бы рад, если бы его мать вышла замуж куда-нибудь на сторону. Но я ни капли не сомневаюсь, что эта леди достаточно взрослая, чтобы самостоятельно решать подобные вопросы. Я не могу приказать ей выйти за кого-то замуж - это все равно, что приказывать собственной матери...
   И внезапно Гвенвифар осенило. Это стало бы наилучшим выходом - Артур ведь сам сказал, что, если при дворе узнают об этом случае, Моргейна будет опозорена. Она тронула Артура за рукав и тихо произнесла:
   - Артур, Уриенс - ценный союзник. Ты сам говорил, что уэльские железные и свинцовые рудники так же ценны, как и во времена римлян... И у тебя есть родственница, чьим замужеством ты вправе распоряжаться.
   Артур изумленно уставился на жену.
   - Но ведь Уриенс - старик!
   - Моргейна старше тебя, - сказала Гвенвифар. - И раз у Уриенса есть взрослые сыновья и даже внуки, он не будет особенно переживать, если Моргейна не подарит ему детей.
   - Это верно, - задумчиво произнес Артур. - И это был бы неплохой союз.
   Он повернулся к Уриенсу и произнес:
   - Я не могу приказать леди Моргаузе снова выйти замуж, но моя сестра, герцогиня Корнуольская, еще не замужем. Уриенс поклонился.
   - Я не посмел бы просить так много, мой король, но если твоя сестра согласится стать королевой в моей стране...
   - Я никогда не стану принуждать женщину к замужеству против ее воли, сказал Артур. - Но я спрошу Моргейну. Он подозвал кивком одного из пажей.
   - Когда леди Моргейна закончит петь, спроси, не сможет ли она подойти ко мне.
   Уриенс устремил взгляд на Моргейну; темное платье выгодно подчеркивало белизну ее кожи.
   - Твоя сестра очень красива. Любой мужчина мог бы считать себя счастливчиком, если бы ему удалось заполучить такую жену.
   Когда Уриенс отправился на свое место, Артур, глядя на идущую к нему Моргейну, задумчиво произнес:
   - Она долго не выходила замуж - наверное, ей хочется иметь собственный дом, где она будет полной хозяйкой и где ей не придется прислуживать другой женщине. И для большинства мужчин помоложе она слишком умна. Но Уриенс будет только рад: ведь она добра, и она будет хорошо управлять его домом. Хотя мне хотелось бы, чтобы он был не так стар...
   - Думаю, ей будет только лучше с мужчиной постарше, - сказала Гвенвифар. - Она ведь не какая-нибудь юная ветреница.
   Моргейна подошла и присела в реверансе. Она улыбалась и была так же бесстрастна, как и всегда на людях - и впервые Гвенвифар порадовалась этому.
   - Сестра, - сказал Артур. - У меня есть для тебя предложение о браке. И я думаю, после сегодняшнего утра, - он понизил голос, - тебе стоило бы на некоторое время уехать от двора.
   - Я и вправду была бы рада уехать отсюда, брат.
   - Ну, в таком случае... - сказал Артур. - Как ты посмотришь на предложение поселиться в Северном Уэльсе? Я слыхал, что это глухие места но, уж конечно, не более глухие, чем Тинтагель...
   К удивлению Гвенвифар, Моргейна зарделась, словно пятнадцатилетняя девчонка.
   - Не стану притворяться, брат, будто твое предложение - неожиданность для меня. Артур хмыкнул.
   - Надо же! Что ж он мне не сказал, что уже поговорил с тобой, хитрец он этакий?
   Моргейна покраснела и принялась играть кончиком косы. Гвенвифар подумала, что она совсем не выглядит на свои годы.
   - Можешь сказать ему, что я с радостью переселюсь в Северный Уэльс.
   - Не смущает ли тебя разница в возрасте? - мягко поинтересовался Артур.
   - Если его она не смущает, то и меня не смущает тоже.
   - Значит, так тому и быть, - сказал Артур и кивком подозвал Уриенса. Тот просиял и подошел. - Моя сестра сказала, что согласна стать королевой Северного Уэльса, друг мой. Думаю, у нас нет никаких причин откладывать свадьбу - мы можем назначить венчание на воскресенье.
   Он поднял кубок и обратился к гостям:
   - Выпьем за свадьбу, друзья мои - за свадьбу леди Моргейны Корнуольской, моей возлюбленной сестры, и моего доброго друга Уриенса, короля Северного Уэльса!
   Впервые за весь день настроение гостей стало соответствовать праздничному пиру на Пятидесятницу; зал заполнился рукоплесканиями, радостными возгласами и поздравлениями. Но Моргейна застыла, словно обратилась в камень.
   "Но ведь она согласилась, она сказала, что он уже поговорил с ней..." - подумала Гвенвифар, и вдруг вспомнила молодого рыцаря, увивавшегося вокруг Моргейны. - Так ведь это же был сын Уриенса! Как там его зовут? Ах, да, Акколон! Но не могла же она ожидать, что он к ней посватается - ведь Моргейна намного старше его! Наверняка это Акколон - иначе с чего бы она была так потрясена?"
   Но затем Гвенвифар ощутила очередной приступ ненависти. "Ну так пусть Моргейна узнает, каково это - оказаться замужем за мужчиной, которого она не любит!"
   - Так значит, ты теперь тоже будешь королевой, сестра, - сказала она, взяв Моргейну под руку. - Я буду на свадьбе твоей подружкой.
   Но Моргейна взглянула прямо в глаза королеве, и Гвенвифар поняла, что любезные слова ее не обманули.
   " Что ж, так тому и быть. По крайней мере, мы окажемся достаточно далеко друг от друга. И нам не придется больше притворяться подругами".
   ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА
   "Пожалуй, для брака, заключенного по сговору, мой начался более-менее неплохо. Гвенвифар немало потрудилась над устройством моей свадьбы особенно если учесть, как она меня ненавидела. У меня было шесть подружек, и четыре из них - королевы. Артур подарил мне украшения; я никогда не питала особой любви к драгоценностям - на Авалоне меня не приучили их носить, и впоследствии я так к этому и не привыкла, хотя кое-что мне досталось еще от Игрейны. Теперь Артур отдал мне и другие драгоценности нашей матери и кое-что из добычи, захваченной у саксов. Я попыталась было возражать, но Гвенвифар напомнила, что Уриенс наверняка ожидает, что его жена будет одеваться, как подобает королеве. Я пожала плечами и позволила Гвенвифар разукрасить меня, словно детскую куклу. Один из подарков, янтарное ожерелье, я видела в раннем детстве на груди у Игрейны; потом как-то раз я еще видела его в шкатулке матери, тоже в детстве, и она сказала, что это - подарок Горлойса и что когда-нибудь оно достанется мне. Но прежде, чем я выросла настолько, чтобы носить украшения, я стала жрицей Авалона - а там они мне были не нужны. Теперь же оно перешло ко мне вместе со множеством других драгоценностей, хоть я и предупреждала, что не буду их носить.
   Единственное, о чем я их просила, - это отложить свадьбу, чтобы я могла пригласить на нее Моргаузу, единственную мою родственницу, - но эту просьбу не выполнили. Возможно, они боялись, что я приду в себя и заявлю, что когда я соглашалась поехать в Северный Уэльс, то имела в виду Акколона, а не старого короля. Я уверена, что по крайней мере Гвенвифар об этом знала. Что мог подумать обо мне Акколон? Ведь я дала слово ему, и в тот же самый день при всех пообещала выйти замуж за его отца! Но мне так и не удалось с ним поговорить.
   Но в конце концов, я полагаю, Акколон скорее захотел бы взять в жены пятнадцатилетнюю девушку, а не женщину тридцати четырех лет от роду. Женщина, которой за тридцать, должна довольствоваться мужчиной, который уже успел до этого вступить в брак, и берет ее ради родственных связей, или ради ее красоты, или ради ее имущества, или для того, чтобы она заменила мать его детям - по крайней мере, так говорят женщины. Что ж, с родственными связями у меня все было в порядке - лучше не придумаешь.
   Что же касается всего прочего, у меня имелось предостаточно драгоценностей, но мне трудно было вообразить себя мачехой Акколона или прочих детей старого короля. Или даже бабушкой его внуков. Мне пришлось напомнить себе, что мать Вивианы стала бабушкой, когда была моложе, чем я сейчас; она родила Вивиану в тринадцать лет, а Вивиана родила дочь, когда ей самой еще не сравнялось четырнадцати.
   За три дня, пролетевших между Пятидесятницей и нашей свадьбой, я лишь раз поговорила с Уриенсом. Я надеялась, что, быть может, он, христианский король, откажется от этого брака, когда узнает обо всем; или, быть может, ему нужна молодая жена, способная подарить ему детей. Я не хотела, чтобы он питал ложные надежды и стал потом упрекать меня за их крушение; кроме того, я знала, что христиане придают большое значение непорочности невесты. Должно быть, они переняли это от римлян, с их преклонением перед семьей и почитанием девственности.
   - Мне уже за тридцать, Уриенс, - сказала я, - и я - не девушка.
   Я не умела говорить о таких вещах вежливо и куртуазно.
   Уриенс протянул руку и коснулся маленького синего полумесяца у меня на лбу. Он уже потускнел - я видела это в зеркале, преподнесенном мне Гвенвифар среди прочих подарков. Когда я прибыла на Авалон, знак у Вивианы на лбу тоже уже померк, но она подновляла его синей краской.
   - Ты была жрицей Авалона и одной из дев Владычицы Озера и отдала свою девственность богу?
   Я подтвердила, что так оно и есть.
   - Некоторые из моих людей до сих пор так поступают, - сказал Уриенс, и я не особенно стараюсь искоренять этот обычай. Крестьяне уверены, что почитать Христа - это хорошо для королей и лордов, которые могут заплатить священникам, чтобы те отмолили их от преисподней, но что простому люду придется туго, если Древние, которых почитали в наших холмах с незапамятных времен, не получат то, что им причитается. Акколон тоже так думает, но теперь, когда власть все больше переходит в руки священников, я стараюсь их не раздражать. Что касается меня самого, до тех пор, пока мое королевство благоденствует, мне все равно, какой бог главенствует на небесах и кому поклоняется мой народ. Но когда-то я и сам носил оленьи рога. Клянусь, что никогда ни в чем не упрекну тебя, леди Моргейна.
   Ах, Мать Богиня, подумала я, как жестоко ты шутишь со мной... Ведь я могла бы выйти замуж за Акколона и быть счастлива. Но Акколон молод, и ему нужна молодая жена...
   - Ты должен знать еще кое-что, - сказала я Уриенсу. - Я родила ребенка от Увенчанного Рогами...
   - Я же сказал, что не стану упрекать тебя за то, что осталось в прошлом, леди Моргейна...
   - Ты не понял. Роды дались мне так тяжело, что я наверняка не смогу больше понести дитя.
   Я думала, что король захочет иметь жену, способную рожать, - что для него это даже важнее, чем для его младшего сына.
   Уриенс погладил меня по руке. Думаю, он действительно старался меня успокоить.
   - У меня достаточно сыновей, - сказал он. - Мне не нужно новых. Дети это хорошо, но я получил свою долю, и даже с излишком.
   Я подумала: он глупый, он старый... но он добрый. Если бы он делал вид, что обезумел от желания, меня бы от него затошнило, но с добрым человеком я смогу ужиться.
   - Ты горюешь о своем сыне, Моргейна? Если хочешь, можешь послать за ним, пусть растет при моем дворе. Клянусь, что ни ты, ни он не услышите ни единого слова упрека и что он будет расти в почете, который по праву причитается сыну герцогини Корнуолла и королевы Северного Уэльса.
   От его доброты у меня на глаза навернулись слезы.
   - Ты очень добр, - сказала я, - но ему хорошо там, где он находится, на Авалоне.
   - Ну что ж, если вдруг передумаешь, только скажи мне, - сказал Уриенс. - Я буду только рад, если по дому будет бегать еще один мальчишка. Он наверняка как раз сгодится в товарищи для игр для моего младшего сына, Увейна.
   - Я думала, сэр, что твой младший сын - Акколон.
   - Нет-нет. Увейну всего девять лет. Его мать умерла родами... Ты не думала, что у такого старика, как я, может быть девятилетний сын?
   И почему только, с насмешкой подумала я, мужчины так гордятся своей способностью делать сыновей, словно это бог весть какое искусство? Да ведь любой кот это делает не хуже их! Женщина, по крайней мере, почти год носит ребенка в себе и страдает, выпуская его на волю, так что у нее и вправду есть какие-то основания для гордости. Но ведь мужчины выполняют свою часть работы без всяких хлопот, и даже о том не задумываются!
   Но вслух я сказала совсем другое, стараясь обратить все в шутку:
   - Когда я была молода, сэр, я слыхала в наших краях поговорку: сорокалетний муж может и не стать отцом, но шестидесятилетний непременно им станет.
   Я сделала это нарочно. Если бы он обиделся и счел эту шутку непристойной, я бы знала, как в дальнейшем с ним обходиться, и старалась бы в его присутствии говорить скромно и благопристойно. Но Уриенс лишь рассмеялся от души и сказал:
   - Думаю, дорогая, мы с тобой поладим. Хватит с меня молоденьких жен, которые даже не могут пошутить как следует. Надеюсь, ты не пожалеешь, что вышла за такого старика, как я. Мои сыновья потешались надо мной из-за того, что я вновь женился после рождения Увейна, но, сказать по правде, леди Моргейна, к семейной жизни привыкаешь, и мне не нравится жить одному. И когда моя последняя жена скончалась от летней лихорадки... да, и я вправду хотел породниться с твоим братом - но, кроме того, я устал от одиночества. И мне кажется, что хоть ты и оставалась незамужней гораздо дольше, чем другие женщины, ты можешь обнаружить, что это не так уж и плохо - иметь свой дом и мужа, даже если он не молод и не хорош собою. Я знаю, что с тобой не посоветовались, но надеюсь, что ты не будешь особенно несчастлива.
   По крайней мере, подумала я, он не ждет, что я буду в восторге от оказанной мне великой чести. Я могла бы сказать, что это ничего не изменит - я не была счастлива с тех самых пор, как покинула Авалон, а поскольку я буду несчастлива, где бы ни находилась, лучше уж я уеду подальше от Гвенвифар и ее злобы. Я не могла больше притворяться ее верной и подругой, и это в каком-то смысле печалило меня, потому что когда-то мы и вправду были близки, и не моя вина, что теперь это закончилось. Я вовсе не хотела отнимать у нее Ланселета; но как я могла ей объяснить, что, хоть я и желала его, в то же время я его презирала и что такой муж - вовсе не подарок? О, если бы Артур поженил нас еще до того, как сам обвенчался с Гвенвифар... но нет, и тогда уже было поздно. Было поздно с той самой ночи у круга стоячих камней. Если бы я тогда позволила ему взять меня, ничего этого не произошло бы... Но сделанного не воротишь. И я не знаю, какие еще планы Вивиана строила на мой счет; но в конечном итоге они привели меня к браку с Уриенсом.
   Наша первая ночь оказалась именно такой, как я и ожидала. Уриенс некоторое время ласкал меня, потом немного попыхтел на мне, тяжело дыша, потом внезапно кончил, сполз с меня и уснул. Поскольку я не ожидала большего, то и не испытала разочарования и без особого сожаления свернулась клубочком у него под боком. Уриенсу это нравилось, и хотя после первых нескольких недель он уже редко возлежал со мной, он любил спать со мной в одной постели. Иногда он часами напролет беседовал со мной, обняв меня, - и более того, он прислушивался к моим словам. В отличие от римлян, мужчины Племен никогда не пренебрегали советами женщин, и я была благодарна Уриенсу за то, что он, по крайней мере, всегда выслушивал меня и никогда не отмахивался от моих слов лишь потому, что это говорила женщина.
   Северный Уэльс оказался красивой страной; его зеленые холмы и горы напомнили мне Лотиан. Но гористый Лотиан был бесплоден, а страна Уриенса зелена и плодородна. Она изобиловала деревьями и цветами; почва здесь была хорошая, и крестьяне собирали хорошие урожаи. Уриенс построил свой замок в одной из прекраснейших долин. Его сын Аваллох, жена Аваллоха и их дети во всем слушались меня, а младший сын Уриенса, Увейн, звал меня матушкой. Я узнала, что это такое - растить сына, и с головой ушла в повседневные заботы о мальчишке, который, как и все его сверстники, лазал по деревьям, расшибался, вырастал из одежды или рвал ее в лесу, грубил учителям и вместо уроков удирал на охоту. Священник отчаялся научить Увейна грамоте, зато наставник воинского дела не мог на него нахвалиться. Я любила Увейна, несмотря на все его проказы. Он ждал меня за обедом С/ частенько сидел и слушал, как я играю на арфе - у него, как и у всех жителей этой страны, был хороший слух и красивый, мелодичный голос; и как и все при этом дворе, родичи Уриенса предпочитали играть сами, а не слушать наемных менестрелей. Через год-другой я начала воспринимать Увейна как собственного сына - а он, конечно же, не помнил своей матери. При всей своей дикости, со мною он всегда был нежен. Мальчишки в его возрасте непослушны; но хотя он мог целыми днями грубить или дуться, потом всегда наступали моменты, полные тепла: он приходил ко мне и пел, когда я играла на арфе, или приносил мне подарок - полевые цветы или неумело выделанную заячью шкурку, - а пару раз он робко, словно аистенок, наклонялся и касался губами моей щеки. В те времена мне не раз хотелось иметь собственных детей и растить их. При этом тихом дворе, вдали от войн и хлопот юга, больше нечем было заняться.