Брэдли Мэрион Зиммер. Пленник дуба

   Похоже, слова Гвидиона слегка позабавили Артура.
   — Тогда ты, несомненно, считаешь, что двадцать с лишним лет мира сделались угрозой для Камелота, и мы нуждаемся в новых войнах и сражениях, чтоб встряхнуться? Сразу видно, что ты не воин, юноша. Я давно уж не питаю никаких иллюзий относительно войны!
   Гвидион улыбнулся в ответ.
   — С чего ты решил, что я не воин, мой лорд? Я вместе с твоими людьми сражался против Луция, провозгласившего себя императором, и у меня было предостаточно времени, чтоб составить собственное представление о войне и ее значении. Без войны тебя позабыли бы точно так же, как и самых незначительных королей Уэльса и Эйре. Ну кто ныне помнит имена королей Тары?
   — И ты полагаешь, мальчик мой, что однажды это может произойти и с Камелотом?
   — Король мой и дядя, что ты предпочтешь услышать: мудрость друида или любезность придворного?
   — Я предпочту услышать хитроумный совет Мордреда! — рассмеялся Артур.
   — Придворный сказал бы, мой лорд, что царство Артура будет существовать вечно и память о нем переживет века. А друид сказал бы, что все люди смертны и всем им суждено в свой срок кануть в вечность вместе со всей их мудростью и славой, как ушла под воду Атлантида. Бессмертны одни лишь боги.
   — А что же тогда скажет мой племянник и друг?
   — Твой племянник, — Гвидион так подчеркнул это слово, что Гвенвифар почти услышала вместо него «твой сын», — скажет, мой дядя и лорд, что все мы живем сегодня и какое нам дело до того, что за истории будут рассказывать о нас тысячу лет спустя? И потому племянник советует тебе вновь позаботиться о конюшнях и сделать их такими, как в прежние времена, когда воины Артура наводили страх на всех врагов. Нельзя давать людям повод говорить, что король постарел и теперь, когда все его рыцари разъехались по свету, не следит больше ни за своими людьми, ни за лошадьми и не заботится, чтоб они были готовы к бою.
   Артур дружески хлопнул Гвидиона по плечу.
   — Быть по сему, мой мальчик! Я полагаюсь на твое мнение. Пошли доверенных людей в Испанию — или даже, если хочешь, в Африку, — пусть оттуда привезут лошадей, достойных славы Артурова войска. И проследи, чтоб их обучили как следует.
   — Я отрядил бы для этого саксов, — сказал Гвидион. — Но саксы не знают секретов конного боя — ты всегда говорил, что их не следует этому учить. Но теперь саксы — наши союзники. Угодно ли тебе, чтоб они перенимали наше воинское искусство?
   На лице Артура отразилось беспокойство.
   — Боюсь, это мне придется тоже возложить на тебя.
   — И я сделаю все, что в моих силах, — отозвался Гвидион. — Мой лорд, мы слишком увлеклись, беседуя о делах военных, и утомили дам. Прошу прощения, госпожа, — добавил он, поклонившись Гвенвифар и обворожительно улыбнувшись. — Может, послушаем музыку? Я уверен, что леди Ниниана с радостью возьмет арфу и споет для тебя, мой лорд и король. 1
   — Я охотно послушаю, как играет моя родственница, — сдержанно отозвался Артур, — если так угодно моей леди.
   Гвенвифар кивнула Ниниане. Та сходила за арфой, уселась перед ними и запела. Королева с удовольствием слушала: Ниниана прекрасно играла, и голос ее был мелодичным, хоть и не таким чистым и сильным, как у Моргейны. Но, взглянув на Гвидиона и заметив, как он смотрит на дочь Талиесина, королева подумала: «Почему при нашем христианском дворе непременно находится какая-нибудь из дев Владычицы Озера?» Гвенвифар чувствовала смутное беспокойство, хоть Гвидион, — как и Ниниана — казался добрым христианином, не хуже любого другого придворного, и по воскресеньям всегда посещал обедню. Как вообще получилось, что Ниниана стала одной из ее дам? Королева помнила лишь, как Гвидион привел Ниниану ко двору и попросил Гвенвифар оказать гостеприимство родственнице Артура и дочери Талиесина. Королева сохранила самые теплые воспоминания о Талиесине и охотно приняла при дворе его дочь; но сейчас ей отчего-то показалось, что Ниниана, даже не прилагая к тому особых усилий, заняла главенствующее положение среди дам королевы. Артур всегда был благосклонен к Ниниане и часто просил ее спеть, и временами, когда Гвенвифар наблюдала за ними, в душу ее закрадывалось подозрение: уж не внушает ли она Артуру нечто большее, чем родственные чувства?
   Но нет, этого, конечно же, не было. Если у Нинианы и имелся любовник при дворе, так уж скорее это был сам Гвидион. Гвенвифар видела, как он смотрит на Ниниану… и сердце ее сжималось от боли. Ниниана была прекрасна — прекрасна, как она сама в молодые годы, а она теперь была всего лишь стареющей женщиной; волосы ее потускнели, на щеках более не играл румянец, а тело сделалось дряблым… И потому, когда Ниниана отставила арфу и удалилась, а Артур подошел к королеве, чтоб проводить ее из зала в покои, Гвенвифар взглянула на него довольно хмуро.
   — Ты выглядишь усталой, жена моя. Тебе нездоровится?
   — Гвидион сказал, что ты постарел…
   — Ненаглядная моя супруга, я восседаю на троне Британии вот уже тридцать один год, и ты вместе со мною. Неужто ты думаешь, что в этом королевстве найдется хоть один человек, что назвал бы нас молодыми? Большая часть наших подданных еще даже не родились, когда мы с тобой взошли на трон. Хотя, по правде говоря, любовь моя, я не представляю, как тебе удается выглядеть столь молодо.
   — Муж мой, я вовсе не напрашивалась на похвалу! — раздраженно отозвалась Гвенвифар.
   — Тогда ты должна была бы порадоваться, моя Гвен, что . Гвидион не отделывается от дряхлеющего короля пустой лестью и лживыми словами. Он честен со мною, и я это ценю. Хотелось бы мне…
   — Я знаю, чего тебе хотелось бы! — перебила мужа Гвенвифар, и в голосе ее зазвенел гнев. — Тебе хотелось бы, чтоб ты мог признать его своим сыном и чтобы он наследовал тебе, а не Галахад!
   Артур покраснел.
   — Гвенвифар, неужто мы обречены вечно из-за этого ссориться? Священники не согласятся считать его королем, а потому и говорить тут не о чем.
   — Я не могу позабыть, чей он сын…
   — Я не могу позабыть, что он — мой сын, — мягко произнес Артур.
   — Я никогда не доверяла Моргейне, и ты сам убедился, на что он способна…
   Лицо Артура посуровело, и Гвенвифар поняла, что в этом вопросе король никогда не пожелает прислушаться к ней.
   — Гвенвифар, мой сын вырос на попечении королевы Лотианской, а ее сыновья всегда были поддержкой и опорой моего государства. Что бы я делал без Гарета и Гавейна? А теперь Гвидион обещает стать таким же, как они, честнейшие и благороднейшие из моих друзей и Соратников. И я не стал думать о Гвидионе хуже от того, что он остался рядом со мною, в то время как все прочие соратники покинули меня ради погони за Граалем.
   Гвенвифар вовсе не хотелось ссориться с мужем. И она, взяв Артура за руки, произнесла:
   — Поверь мне, мой лорд, — я люблю тебя превыше всего на свете.
   — Конечно же, я тебе верю, любовь моя, — отозвался Артур. — У саксов есть поговорка: «Счастлив тот человек, что имеет доброго друга, добрую жену и добрый меч». А значит, я счастлив, моя Гвенвифар.
   — Ах, саксы! — рассмеялась Гвенвифар. — Ты столько лет сражался с ними, а теперь повторяешь их поговорки…
   — Ну что ж полезного в войне — как выражается Гвидион, — если мы не можем научиться мудрости у наших врагов? Давным-давно кто-то — Гавейн, кажется, — сказал что-то насчет саксов и ученых людей в их монастырях. Он выразился в том духе, что это, дескать, похоже на случай, когда женщину изнасиловали, а после ухода врагов она родила хорошего сына — мол, лучше уж вместе со злом обрести и добро, но если зло свершилось и исправить ничего нельзя, надо подумать, как обернуть его во благо.
   Гвенвифар нахмурилась.
   — Я полагаю, лишь мужчина мог придумать подобную шутку!
   — Сердце мое, но я вовсе не хотел напоминать тебе о давних невзгодах! — возразил Артур. — Я говорил о том зле, что причинили нам с Моргейной много лет назад.
   Королева заметила, что на этот раз при имени сестры на лице Артура не появилось ледяного, застывшего выражения, ставшего обычным в последние годы.
   — Неужто будет лучше, если из того греха, что совершили мы с Моргейной — если тебе угодно считать это грехом, — не произрастет ничего благого? Или я все же должен радоваться тому, что хоть грех и свершился и возврата к невинности нет, но Бог в искупление зла даровал мне доброго сына? Мы с Моргейной расстались отнюдь не по-дружески, и я теперь не знаю, где она и что с ней сталось, — и вряд ли я еще увижусь с нею до дня Страшного суда. Но ее сын сделался теперь опорой моего трона. Неужели я должен относиться к Гвидиону с недоверием лишь из-за того, что его произвела на свет Моргейна?
   Гвенвифар хотела было сказать: «Я не доверяю ему потому, что он воспитывался на Авалоне», — но передумала и промолчала. Затем, когда они остановились у дверей ее покоев и Артур, взяв ее за руку, спросил: «Хочешь ли ты, чтоб я присоединился к тебе этой ночью, моя леди?» — Гвенвифар, стараясь не глядеть ему в глаза, ответила: «Нет… нет, я устала». Она постаралась не заметить облегчения, промелькнувшего во взгляде Артура. Кто же теперь согревает его постель? Ниниана? Или какая-нибудь другая дама? Нет, она не станет унижаться и расспрашивать его дворецкого. «Какая мне разница, с кем он спит, раз он спит не со мною?»
   Время шло. Наступила и прошла мрачная, холодная зима, и уже начало чувствоваться дыхание весны. Однажды Гвенвифар, не выдержав, в сердцах воскликнула:
   — Скорее бы все это закончилось и наши рыцари вернулись, с Граалем или без него!
   — Милая, но ведь они поклялись, — мягко напомнил Артур. Но и вправду в тот же самый день к воротам Камелота подъехал всадник, и это оказался Гавейн.
   — Ты ли это, кузен? — Артур обнял его и расцеловал. — Я и не надеялся увидеть тебя так скоро. Разве ты не поклялся год и день искать Грааль?
   — Поклялся, — согласился Гавейн. — Но я не нарушил клятву, лорд, и священникам незачем смотреть на меня как на клятвопреступника. Я видел Грааль здесь, в этом самом замке, и с той же вероятностью могу снова узреть его именно здесь, как и где-нибудь на краю света. Где я только ни ездил, куда только меня ни заносило — но нигде я так и не услышал ни единого слова о Граале. И однажды меня осенило: я ведь с тем же успехом могу искать Грааль там, где однажды уже видел его — в Камелоте, рядом с моим королем, — даже если я просто буду каждое воскресенье во время обедни смотреть на алтарь и надеяться, что он вновь там появится.
   Артур улыбнулся и заключил Гавейна в объятия, и Гвенвифар заметила, что на глаза его навернулись слезы.
   — Добро пожаловать домой, кузен, — просто сказал он. — С возвращением тебя.
   А несколько дней спустя вернулся Гарет.
   — Мне было видение, и я думаю, что оно было послано Господом, — сказал Гарет, когда они уселись ужинать. — Я видел пред собою Грааль во всей его красе и сиянии, а потом из света, окутывавшего священную чашу, послышался голос. И этот голос произнес: «Гарет, соратник Артура, — в этой жизни ты больше не узришь Грааль. Как можешь ты гоняться за видением райского блаженства, когда твой король нуждается в тебе? Ты сможешь послужить Господу, когда попадешь на небеса, но сейчас твоя земная жизнь еще не окончена; возвращайся в Камелот и служи своему королю». И, очнувшись, я вспомнил, что даже Христос велел отдавать цезарю цезарево. Вот потому-то я и отправился домой. А по дороге я встретился с Ланселетом и умолял его последовать моему примеру.
   — Так как же ты считаешь — ты и вправду отыскал Грааль? — поинтересовался Гвидион.
   Гарет рассмеялся.
   — Быть может, Грааль — всего лишь видение, и ничего больше. Но когда он мне привиделся, то велел вспомнить о долге перед моим лордом и королем.
   — Так значит, вскоре мы увидим здесь и Ланселета?
   — Искренне надеюсь, что сердце велит ему вернуться, — сказал Гавейн, — ибо мы воистину нуждаемся в нем. Но, так или иначе, Пасхи уже недолго ждать, а после нее все должны будут возвратиться домой.
   Немного погодя Гарет попросил Гвидиона принести арфу и спеть.
   — Ибо в странствиях, — сказал он, — я лишен был даже той грубой музыки, какую можно услышать при дворе саксов. А у тебя, Гвидион, раз уж ты оставался дома, наверняка была возможность совершенствовать свое искусство.
   Гвенвифар не удивилась бы, уступи Гвидион эту честь Ниниане, но он послушно принес инструмент, и королева узнала его.
   — Чья это арфа? Уж не Моргейны ли?
   — Именно. Она оставила ее в Камелоте, уезжая. Если б Моргейна пожелала, она могла бы прислать кого-нибудь за своей арфой или сама забрать ее у меня. Ну, а до тех пор я с чистой совестью могу считать ее своей; думаю, Моргейна охотно отдала бы ее мне — раз уж она ничего больше не могла мне дать.
   — Не считая самой жизни, — с мягкой укоризной произнес Артур, и Гвидион взглянул на него с такой горечью, что у Гвенвифар защемило сердце.
   — А следует ли мне кого-то благодарить за это, мой лорд и король? — спросил Гвидион, яростно, но негромко, так, что его могли слышать лишь сидящие рядом. И прежде, чем Артур успел что-либо ответить, Гвидион ударил по струнам и запел. Но выбранная им песня потрясла Гвенвифар.
   Он пел о Короле-Рыбаке, обитавшем в замке, что стоял посреди бескрайних пустошей. Король дряхлел, и силы его убывали, и вместе с ним увядала его земля и переставала родить. И суждено было этому длиться до той поры, пока не придет некий юноша и не нанесет милосердный удар, и кровь одряхлевшего короля не прольется на землю. И тогда с новым королем земля вновь помолодеет и расцветет.
   — Так что ты хотел сказать? — сердито и встревоженно поинтересовался Артур. — Что земля, в которой правит король-старик, неизбежно обречена на увядание?
   — Вовсе нет, мой лорд. Что б мы делали без твоей мудрости и житейского опыта? Но в древности в Племенах дело обстояло именно так — здесь властвовала Богиня, и король правил лишь до того момента, пока Богиня была довольна им. А когда Король-Олень старел, приходил молодой олень и свергал его… Но Камелот — христианский двор, и при нем не придерживаются языческих обычаев, мой король. Быть может, эта баллада о Короле-Рыбаке — всего лишь символ травы; ведь даже в вашем Писании сказано, что плоть человеческая подобна траве. И жизни ей — от весны до осени. А король пустошей — это символ мира, что умирает каждый год и возрождается по весне, как твердят все религии… Даже Христос иссох, подобно Королю-Рыбаку — принял смерть на кресте и на Пасху возродился, обновившись…
   И, коснувшись струн, Гвидион негромко запел:
   — Взгляни: дни человека — что лист на ветру и трава увядающая.
   И тебя позабудут, словно цветок, упавший в траву. Словно вино, что пролилось на землю. И все же с приходом весны земля расцветет. И с нею вернется цветение жизни…
   — Это из Писания, Гвидион? Строчки из какого-нибудь псалма? — спросила Гвенвифар.
   Гвидион покачал головой.
   — Это древний друидский гимн. А некоторые говорят, будто он древнее друидов, — что он, быть может, пришел к нам из страны, что ныне скрыта под волнами. Но подобные гимны можно встретить в каждой религии. Быть может, и вправду все религии суть одна…
   — Ты — христианин, мой мальчик? — мягко спросил его Артур. Гвидион мгновение помолчал, затем отозвался:
   — Меня воспитывали как друида, и я не отрекался от своих клятв. Я — не Кевин, мой король. Но не все мои обеты ведомы тебе.
   И с этими словами он поднялся и вышел из зала. Артур смотрел ему вслед, даже не пытаясь сделать Гвидиону выговор за подобную неучтивость. Но Гавейн нахмурился.
   — Неужто ты дозволишь, чтоб он ушел, даже не попрощавшись, лорд?
   — Да пусть идет, — сказал Артур. — Мы все здесь — родичи, и я вовсе не прошу, чтоб со мной непрерывно обращались так, словно я восседаю на троне! Или ты хочешь, чтоб он всегда вел себя как любезный придворный?
   Однако Гарету все это тоже не понравилось.
   — До чего же мне хочется, чтоб Галахад вернулся ко двору! — негромко произнес он. — Хоть бы Господь ниспослал и ему какое-нибудь видение вроде моего! Галахад нужен здесь куда больше, чем я, и если он не объявится в ближайшее время, я сам отправлюсь искать его.
 
   До Пятидесятницы оставалось всего несколько дней, когда в Камелот наконец-то вернулся Ланселет.
   Сперва они увидели приближающуюся процессию, и Гарет, что дежурил на воротах, вызвал всех поприветствовать гостей. Но Гвенвифар, стоявшей рядом с Артуром, не было дела до Моргаузы — разве что в душе ее шевельнулось легкое любопытство: интересно, что привело сюда королеву Лотиана? Ланселет преклонил колени перед Артуром и поведал скорбную весть, и Гвенвифар, взглянув ему в глаза, задохнулась от боли… Так было всегда — всякий удар по Ланселету отзывался болью в ее сердце. Артур поднял Ланселета и прижал к себе; в глазах его стояли слезы.
   — Милый мой друг, я любил Галахада как сына. Нам всем будет очень не хватать его.
   Гвенвифар не могла более этого вынести. Она шагнула вперед, не обращая внимания на окружающих, протянула Ланселету руку и дрожащим голосом произнесла:
   — Я скучала по тебе и рада, что ты вернулся к нам, но мне искренне жаль, что тебе пришлось вернуться со столь печальной вестью.
   — Отнесите Галахада в ту церковь, где он принял рыцарское посвящение, — негромко приказал Артур своим людям. — Пусть он покоится там; а завтра состоятся похороны, подобающие моему сыну и наследнику.
   Отвернувшись, король пошатнулся, и Гвидион быстро поддержал его под локоть.
   Гвенвифар нечасто плакала в последнее время, но при взгля-де на лицо Ланселета, столь измученное и изможденное, королева почувствовала, что не в силах сдержать слезы. Что выпало на его долю за этот год, проведенный в погоне за Граалем? Болезни, пост, усталость, раны? Никогда еще Гвенвифар не видела на его лице такой скорби — даже когда Ланселет явился к ней, чтоб сообщить о своем браке с Элейной. Королева заметила, сколь тяжело опирается Артур на руку Гвидиона, и вздохнула. Ланселет сжал ее руку и мягко произнес:
   — Теперь я даже рад тому, что Артур получше узнал своего сына и оценил его по достоинству. Это смягчит его горе.
   Гвенвифар покачала головой. Ей не хотелось сейчас размышлять о том, какие последствия это будет иметь для Гвидиона и Артура. Сын Моргейны! Сын Моргейны — наследник Артура! Нет, сейчас это ее не утешит!
   Тут к королеве подошел Гарет и, поклонившись, сказал:
   — Госпожа, приехала моя мать…
   И Гвенвифар вспомнила, что не подобает ей стоять одной среди мужчин. Ее место с прочими дамами. И еще она поняла, что не в силах сейчас сказать ни единого слова утешения — ни Артуру, ни даже Ланселету.
   — Я рада приветствовать тебя, королева Моргауза, — холодно произнесла Гвенвифар и подумала: «Я ведь солгала Моргаузе — следует ли мне считать это грехом? Может, добродетельнее было бы сказать:» Я приветствую тебя, королева Моргауза, ибо так велит мой долг, но я ничуть не рада тебя видеть. Лучше бы ты сидела в своем Лотиане — или провалилась в преисподнюю, мне это безразлично!» Она увидела, что Ниниана тоже подошла к Артуру — так, что теперь король шел между нею и Гвидионом, — и нахмурилась. . — Леди Ниниана! — холодно окликнула Гвенвифар. — Думаю, сейчас дамам лучше удалиться отсюда. Подыщи покои для королевы Моргаузы и позаботься, чтоб там было все необходимое.
   Гвидион сердито взглянул на Гвенвифар, но возразить не осмелился. И Гвенвифар, покидая вместе со своими дамами двор крепости, подумала, что в положении королевы тоже есть свои преимущества.
 
   Весь день ко двору Артура съезжались соратники и рыцари Круглого Стола, и Гвенвифар пришлось хлопотать над приготовлениями к завтрашнему пиру — которому суждено было оказаться погребальным. Завтра, в день Пятидесятницы, рыцари Артура, уезжавшие на поиски Грааля, воссоединятся вновь. Гвенвифар успела увидеть много знакомых лиц. Но она знала, что многим уже не суждено вернуться: Персеваль, Боре, Ламорак… Гвенвифар чуть мягче взглянула на Моргаузу; она знала, что королева Лотиана искренне горюет по Ламораку. Самой Гвенвифар казалось, что Моргауза ставит себя в нелепое положение, в ее-то годы обзаводясь столь молодым возлюбленным, но горе есть горе, и Гвенвифар сама видела, что во время погребальной службы по Галахаду, когда священник заговорил обо всех прочих, павших во время поисков Грааля, Моргауза опустила вуаль, скрывая слезы, а после службы лицо ее было все в красных пятнах.
   Всю прошлую ночь Ланселет просидел в церкви над телом сына, и Гвенвифар даже не могла поговорить с ним наедине. Теперь же, после отпевания, королева велела Ланселету сесть за обедом рядом с ней и Артуром; наполняя его кубок, она надеялась, что Ланселет напьется допьяна и хоть ненадолго позабудет о своем горе. Ей больно было смотреть на лицо Ланселета, покрывшееся морщинами, осунувшееся от страданий и лишений, и на его кудри, сделавшиеся ныне совсем седыми. И она, любившая Ланселета сильнее всех на свете, не могла при людях даже обнять его и поплакать вместе с ним. Эта боль терзала ее уже много лет: почему, ну почему она не имеет права обратиться к нему при всех, почему она должна молча восседать рядом и всегда оставаться лишь его родственницей и королевой? Сейчас это было даже ужаснее, чем обычно, но Ланселет не поворачивался к Гвенвифар и старался не смотреть ей в глаза.
   Поднявшись, Артур выпил за тех рыцарей, что никогда уж не вернутся из странствий.
   — И сейчас я при всех клянусь, что до тех пор, пока я жив и пока стоит Камелот, их жены и дети никогда не узнают нужды, — объявил он. — Ваша скорбь — моя скорбь. Наследник моего трона умер, странствуя в поисках Грааля.
   Артур повернулся и протянул руку Гвидиону; тот медленно приблизился. Сейчас, в простой белой тунике, Гвидион выглядел моложе своих лет. Его темные волосы были перехвачены золотистой лентой.
   — Соратники мои, в отличие от всех прочих, король не может позволить себе долго предаваться горю. А потому я прошу вас оплакать вместе со мною моего погибшего племянника и приемного сына, которому так и не суждено было унаследовать мой трон. И сейчас, когда горе наше еще свежо, я прошу вас признать Гвидиона — сэра Мордреда, — сына моей единственной сестры, Моргейны Авалонской, моим наследником. Гвидион молод, но он — один из мудрейших моих советников.
   Король поднял кубок и сделал глоток.
   — Я пью за тебя, сын мой, и за твое царствование, что придет на смену моему.
   Гвидион преклонил колени перед Артуром.
   — Да будет твое царствование долгим, отец мой!
   Гвенвифар показалось, будто Гвидион смахнул слезу, и сердце ее немного смягчилось. Соратники опорожнили кубки и, следуя примеру Гарета, разразились приветственными возгласами.
   Но Гвенвифар безмолвствовала. Она знала, что это неизбежно, но никак не ожидала, что все произойдет так скоро, прямо на тризне по Галахаду! Королева повернулась к Ланселету и прошептала:
   — Лучше бы он подождал! Лучше бы он посовещался со своими советниками!
   — Так ты не знала, что он задумал? — спросил Ланселет. Он взял Гвенвифар за руку, осторожно пожал и удержал ее ладонь в своей. Его пальцы были худыми и жесткими, а не юными и мягкими, как некогда; смешавшись, Гвенвифар попыталась отнять руку, но Ланселет не отпустил ее. Он произнес, поглаживая пальцы королевы:
   — Артуру не следовало предпринимать такой шаг, не предупредив тебя…
   — Видит Бог, я не имею права жаловаться — ведь я так и не сумела подарить ему сына, и ему остался лишь сын Моргейны…
   — И все же ему следовало предупредить тебя, — сказал Ланселет.
   Гвенвифар отстраненно подумала: кажется, он впервые решился порицать Артура, хоть и мимолетно. Ланселет поднес ее руку к губам и нежно поцеловал, а потом, когда Артур и Гвидион подошли к ним, отпустил. Слуги начали разносить блюда с горячим мясом и подносы с фруктами и свежевыпеченным хлебом и расставлять на столе сладости. Гвенвифар позволила слуге положить ей немного мяса и фруктов, но почти не прикоснулась к еде. Она заметила, что им с Ланселетом поставили одну тарелку на двоих — как частенько делала она сама во время прошлых пиров в день Пятидесятницы, — и улыбнулась. А Ниниана, сидевшая рядом с Артуром, ела из одной тарелки с ним. Раз король даже назвал ее дочкой, и это придало мыслям Гвенвифар иное направление: может, он смотрит на Ниниану как на будущую жену своего сына? К ее удивлению, та же самая мысль явно посетила и Ланселета.
   — Уж не станет ли следующим празднеством свадьба? Я бы все-таки сказал, что они приходятся друг другу слишком близкой родней…
   — А разве на Авалоне с этим считаются? — спросила Гвенвифар — более резко, чем намеревалась. Застарелая боль по-прежнему давала о себе знать.
   Ланселет пожал плечами.
   — Не знаю. Еще мальчишкой на Авалоне я слыхал об одной далекой южной стране; тамошние владыки всегда заключали браки с братьями и сестрами, чтоб не смешивать королевскую кровь с кровью простонародья, и их династия просуществовала тысячу лет.
   — Язычники! — негодующе отозвалась Гвенвифар. — Они не знали Господа и не ведали, как тяжко они грешат…
   Но непохоже было, чтоб Гвидион как-либо пострадал из-за греха, совершенного его отцом и матерью; так почему бы ему, внуку — нет, правнуку Талиесина — не жениться на дочери Талиесина?