Страница:
Негромкий смех Гвидиона был словно жутковатое эхо смеха человека, что стоял с ним лицом к лицу. Судя по виду Ланселета, ему было сильно не по себе.
— Но, в конце концов, мне приходилось говорить им, что они ошибаются. Изо всех мужчин этого королевства лишь о тебе я точно знаю, что ты не можешь быть моим отцом. И потому я сообщал саксам, что это всего лишь семейное сходство, и не более того. Я твой кузен, Галахад, а не твой брат.
Гвидион небрежно откинулся на спинку кресла.
— Неужто тебя так сильно беспокоит, что всякий, кто увидит нас, усомнится в этом? Но ведь не можем же мы только и делать, что ходить и рассказывать всем правду!
— Я бы вовсе не возражал, если бы ты и вправду оказался моим братом, Гвидион, — отозвался смущенный Галахад.
— Но тогда я был бы сыном твоего отца, и, возможно, королевским наследником, — сказал Гвидион и улыбнулся. И Гвенвифар вдруг поняла, что замешательство присутствующих доставляет Гвидиону истинное удовольствие. Уже по одному этому злорадному ехидству можно было понять, что юноша — сын Моргейны.
— Я бы тоже не возражала, Гвидион, если бы Ланселет был твоим отцом, — негромко, но отчетливо произнесла Моргейна.
— Я в этом не сомневаюсь, леди, — отозвался Гвидион. — Прошу прощения, леди Моргейна. Я привык звать матерью королеву Моргаузу…
Моргейна рассмеялась.
— Если я кажусь тебе не самой подходящей матерью, Гвидион, то и ты кажешься мне не самым подходящим сыном. Спасибо за этот семейный обед, Гвенвифар, — сказала она. — Иначе я могла бы столкнуться со своим сыном завтра, во время большого пира — безо всякой подготовки.
— Думаю, всякая женщина должна гордиться таким сыном, как юный Гвидион, — вмешался Уриенс, — равно как и всякий мужчина. Кто бы он ни был — тем хуже для него, что он не признал тебя своим ребенком.
— О, я в этом сомневаюсь, — отозвался Гвидион, и Гвенвифар заметила, как он исподтишка бросил взгляд на Артура.
«Он может утверждать, будто не знает своего отца, но он лжет».
Королеве сделалось как-то не по себе. Насколько же неприятнее все было бы, если бы Гвидион обратился к Артуру и при всех потребовал объяснить, почему король не назначил наследником его, своего сына.
Авалон, проклятое место! Хоть бы он погрузился на дно морское, как страна Ис из древних сказаний, чтоб и духу его не осталось!
— Но сегодняшний вечер принадлежит Галахаду, — сказал Гвидион. — а я привлек общее внимание к себе. Собираешься ли ты посвятить сегодняшнюю ночь бдению в церкви, кузен?
Галахад кивнул.
— Таков обычай соратников Артура.
— Я был первым, кого посвящали так, — сказал Гарет. — И это — хороший обычай. Наверно, для мирянина это единственная возможность так близко подойти к священничеству и дать обет служить с оружием в руках своему королю, своей стране и Богу. — Он рассмеялся. — Каким же глупым мальчишкой я был тогда! Артур, лорд мой, простил ли ты меня за то, что я отверг твое предложение и попросил, чтобы рыцарское посвящение мне дал Ланселет?
— Прощать? Да я тебе завидовал, дружище! — с улыбкой отозвался Артур. — Или ты думаешь, будто я не знаю, что Ланселет — куда лучший воин, чем я?
Изуродованное шрамом мрачное лицо Кэя осветилось улыбкой, и он заговорил — впервые с начала обеда.
— Я сказал тогда мальцу, что он — хороший боец и наверняка станет хорошим рыцарем, но хорошим придворным ему не бывать!
— Тем лучше! — искренне откликнулся Артур. — Видит Бог, придворных у меня и без того довольно!
Он подался вперед и обратился с Галахаду:
— Может быть, ты хочешь, чтобы тебя посвятил твой отец? Он оказал эту честь многим моим соратникам…
Юноша склонил голову.
— Сэр, это надлежит решать моему королю. Но мне кажется, что рыцарство исходит от Бога, и неважно, через кого оно даруется. Я… только поймите меня правильно, сэр… я хочу сказать, что да, эта клятва дается вам, но еще в большей мере — Богу…
Артур медленно кивнул.
— Я понимаю, что ты хотел сказать, мальчик мой. Именно так обстоит дело и с королем — он клянется править своим народом, но клятву он дает не людям, а Богу…
— Или, — вмешалась Моргейна, — Богине и именам ее, как символу той земли, которой предстоит править этому королю.
Произнося это, она в упор смотрела на Артура, и король отвел взгляд, а Гвенвифар прикусила губу… Опять Моргейна напоминает, что Артур клялся в верности Авалону, — чтоб ей пусто было! Это все осталось в прошлом, и теперь Артур — христианский король… И над ним нет иной власти, кроме Бога!
— Мы все будем молиться за тебя, Галахад, чтобы ты стал хорошим рыцарем, а в свой час — еще и хорошим королем, — сказала Гвенвифар.
— Итак, — подал голос Гвидион, — принося свои обеты, ты, в некотором смысле, заключаешь Священный Брак с этой землей, как в старину это делал король. Но, возможно, тебе не захочется проходить столь суровое испытание.
Галахад покраснел.
— Мой лорд Артур доказал свое право на трон в сражении, кузен, — но нынче нет возможности испытать меня подобным образом.
— Я могла бы найти возможность, — негромко произнесла Моргейна. — И если ты намереваешься править и Авалоном, а не одними лишь христианскими землями, когда-нибудь тебе придется на это решиться, Галахад.
Юноша сжал губы.
— Возможно, этот час настанет не скоро… Ведь ты, мой лорд, будешь жить еще много-много лет… А тем временем уйдут и старики, доныне преданные языческим обычаям.
— Я так не думаю, — возразил Акколон, заговорив впервые с начала пира. — Священные рощи стоят, и древние обряды вершатся в них, как вершились испокон века. Мы и впредь будем почитать Богиню, ибо не хотим, чтобы она отвернулась от своего народа, лишила нас урожаев и погасила самое солнце, дарующее нам жизнь.
Галахад потрясенно уставился на него.
— Но ведь это христианская страна! Неужто ни один священник не приходил к вам, дабы показать, что нечестивые древние боги, среди коих таится и дьявол, не имеют больше силы?! Епископ Патриций говорил мне, что все священные рощи давно вырублены!
— Не вырублены, — отозвался Акколон, — и не будут, пока жив мой отец или я после него.
Моргейна открыла было рот, но Гвенвифар заметила, как Акколон коснулся ее руки. Моргейна улыбнулась ему и промолчала. Вместо этого заговорил Гвидион.
— И не на Авалоне — пока жива Богиня. Короли приходят и уходят, но Богиня пребудет вовеки.
«Какая жалость, — подумала Гвенвифар, — что этот красивый юноша оказался язычником! Ну что ж, зато Галахад — благородный и благочестивый христианский рыцарь, и из него получится настоящий христианский король!» Но хоть она и попыталась утешиться этой мыслью, ее все же пробрала легкая дрожь.
Артур — словно его достиг отзвук мыслей Гвенвифар — обеспокоенно повернулся к Гвидиону.
— Не за тем ли ты прибыл ко двору, чтобы стать одним из моих соратников, Гвидион? Думаю, мне нет нужды говорить, что я буду рад видеть среди своих рыцарей сына моей сестры.
— Что ж, признаюсь, что именно для этого я его сюда и привезла, — сказала Моргауза. — Но я не знала, что нынешний праздник посвящен Галахаду. Мне не хотелось бы лишать его великолепия момента. А это дело можно решить и попозже.
— Я охотно разделю бдение и обеты со своим кузеном, — искренне заверил ее Галахад.
Гвидион рассмеялся.
— Ты слишком великодушен, кузен, — сказал он, — и мало искушен в искусстве властвовать. Когда провозглашается наследник Верховного короля, никто не должен делить с ним торжественность момента. Если Артур одновременно посвятит в рыцари нас обоих — а при этом я намного старше тебя и куда больше похож на Ланселета… — ну, о моем происхождении и без того ходит предостаточно слухов. Не следует бросать тень на твое посвящение. Да и на мое тоже, — добавил он со смехом.
Моргейна пожала плечами.
— О родичах короля всегда будут сплетничать, хочешь ты того или нет, Гвидион. Нужен же им какой-нибудь лакомый кусочек.
— А, кроме того, — непринужденно заявил Гвидион, — я вовсе не собираюсь нести свое оружие в христианскую церковь и там сидеть над ним всю ночь. Я с Авалона. Если Артур пожелает принять меня в число своих соратников таким, каков я есть, — хорошо, если нет — тоже неплохо.
Уриенс поднял узловатую старческую руку, обнажив потускневших синих змей.
— Я сижу за Круглым Столом, хоть и не приносил никаких христианских обетов, пасынок.
— Равно как и я, — поддержал его Гавейн. — Мы заслужили свое рыцарское звание мечом, — все, кто сражался тогда, не нуждались в подобных церемониях. Некоторые из нас вряд ли его получили бы, будь это обставлено всякими придворными клятвами, как сейчас.
— И даже мне, — сказал Ланселет, — не очень-то хотелось бы давать подобный обет, зная, насколько я грешен. Но я верен Артуру в жизни и в смерти, и ему это ведомо.
— Боже упаси, чтобы я когда-нибудь в этом усомнился! — отозвался Артур и с искренней любовью улыбнулся старому другу. — Вы с Гавейном — истинная опора моего королевства. Если я когда-либо лишусь хоть одного из вас, должно быть, трон мой расколется и рухнет с вершины Камелотского холма!
Тут он вскинул голову и взглянул в дальний конец зала. Находившаяся там дверь отворилась, и вошел священник в белом одеянии. Его сопровождали двое юношей в белом. Галахад нетерпеливо вскочил со своего места.
— Прошу прощения, мой лорд…
Артур тоже поднялся и обнял своего наследника.
— Будь благословен, Галахад. Отправляйся на бдение. Юноша поклонился и повернулся, чтоб обняться с отцом.
Гвенвифар не слышала, что сказал ему Ланселет. Она протянула руку, и Галахад поцеловал ее.
— Благослови меня, госпожа.
— От всей души, Галахад, — отозвалась Гвенвифар, а Артур добавил:
— Мы еще увидимся в церкви. Ты должен будешь провести эту ночь в одиночестве, но мы немного побудем с тобой.
— Это большая честь для меня, мой король. А у тебя не было бдения перед коронацией?
— А как же, было, — улыбнувшись, ответила за короля Моргейна. — Только совсем не такое.
Когда все гости двинулись в церковь, Гвидион немного задержался и оказался рядом с Моргейной. Моргейна подняла взгляд на сына; он был не таким рослым, как Артур, уродившийся в Пендрагонов, но рядом с ней казался высоким.
— Я не думала увидеть тебя здесь, Гвидион.
— Я не думал здесь оказаться, госпожа.
— Я слыхала, что ты участвовал в этой войне, сражался среди саксов, союзников Артура. Я и не знала, что ты воин.
Гвидион пожал плечами.
— У тебя было не так уж много возможностей узнать что-либо обо мне, леди.
И внезапно, неожиданно даже для себя самой, Моргейна спросила:
— Ты ненавидишь меня за то, что я тебя бросила, сын? Гвидион заколебался.
— Возможно, какое-то время ненавидел, пока был молод, — наконец ответил он. — Но я — дитя Богини, и то, что я не мог видеться со своими земными родителями, помогло мне это осознать. Я больше не держу на тебя сердца, Владычица Озера, — сказал он.
На миг мир вокруг Моргейны превратился в размытое пятно; казалось, будто рядом с ней и вправду стоит молодой Ланселет… Сын учтиво поддержал ее под руку.
— Осторожно, дорожка тут не совсем ровная…
— Как там дела на Авалоне? — спросила Моргейна.
— У Нинианы все хорошо, — ответил Гвидион. — С прочими же сейчас меня мало что связывает.
— А не видел ли ты там сестру Галахада, девушку по имени Нимуэ?
Моргейна задумалась, пытаясь припомнить, сколько же лет сейчас должно быть Нимуэ. Галахаду исполнилось шестнадцать. Значит, Нимуэ, по крайней мере, четырнадцать — уже почти взрослая.
— Я ее не знаю, — отозвался Гвидион. — Старая жрица-предсказательница — как там ее имя, Врана? — забрала ее к себе, в место безмолвия и уединения. Мало кто из мужчин видел ее.
«Интересно, почему Врана так поступила?» Внезапно Моргейну пробрала дрожь. Но она лишь поинтересовалась:
— Ну, а как там сама Врана? С ней все в порядке?
— Я не слыхал, чтобы с ней было неладно, — сказал Гвидион. — Но когда я в последний раз видел ее во время обряда, она казалась старше самого старого дуба. Впрочем, голос у нее по-прежнему молод и прекрасен. Но я никогда с ней не беседовал.
— Никто из ныне живущих мужчин не беседовал с нею, Гвидион, — сказала Моргейна, — и мало кто из женщин. Я провела в Доме дев двенадцать лет и слышала ее голос не более полудюжины раз.
Ей не хотелось более ни говорить, ни думать об Авалоне, и она произнесла, стараясь, чтоб ее голос звучал как можно более непринужденно:
— Так значит, ты приобрел воинский опыт среди саксов?
— Да, и в Бретани — я некоторое время жил при дворе Лионеля. Лионель принял меня за сына Ланселета и велел называть себя дядей; я не стал с ним спорить. В конце концов, если о Ланселете будут думать, что он способен произвести на свет бастарда, ему от этого хуже не станет. Кстати, саксы Кеардига дали мне имя, как и благородному Ланселету. Его они прозвали Эльфийской Стрелой — у них вообще в обычае давать прозвище всякому незаурядному человеку. Мне они дали имя Мордред: на их языке это означает «смертоносный советчик» или «злой советчик», и, думаю, это отнюдь не было похвалой!
— Не так уж много коварства требуется, чтоб быть лукавее сакса, — сказала Моргейна. — Но поведай мне, что же заставило тебя прийти сюда до избранного мною срока?
Гвидион пожал плечами.
— Мне показалось, что было бы неплохо взглянуть на своего соперника.
Моргейна испуганно огляделась по сторонам.
— Не говори этого вслух!
— У меня нет причин бояться Галахада, — спокойно отозвался Гвидион. — Не похоже, что он проживет достаточно долго, чтобы взойти на трон.
— Это Зрение?
— Я и без Зрения вполне способен понять, что для того, чтобы сидеть на троне Пендрагонов, нужно быть посильнее Галахада, — сказал Гвидион. — Но если тебе так будет спокойнее, леди, то я готов поклясться Священным источником, что Галахад не умрет от моей руки. Равно как и от твоей, — добавил он мгновение спустя, заметив, как содрогнулась Моргейна. — Если Богиня не захочет видеть его на троне нового Авалона, то мы вполне можем предоставить ей самой разобраться с этим делом — я так полагаю.
Он на миг коснулся руки Моргейны, и, хотя прикосновение было нежным, ее снова пробрала дрожь.
— Пойдем, — сказал Гвидион, и Моргейне почудилось, будто голос его бесстрастен, словно голос священника, дающего отпущение грехов. — Посмотрим, как там мой кузен несет бдение. Нехорошо было бы испортить ему столь торжественный момент. У него в жизни их будет не так уж много. Глава 5
Сколько бы Моргауза ни бывала в Камелоте, ей никогда не надоедало любоваться пышными торжественными церемониями. И ей, как одной из подвластных Артуру королев и матери трех самых давних его соратников, должны были сегодня предоставить почетное место среди зрителей турнира; а пока что она сидела в церкви, рядом с Моргейной. По окончании службы Галахада должны будут посвятить в рыцари; теперь же он стоял на коленях рядом с Артуром и Гвенвифар, бледный, серьезный и сияющий от радостного возбуждения.
Сам епископ Патриций приехал из Гластонбери, чтобы отслужить в Камелоте праздничную обедню; сейчас он стоял перед собравшимися в своей белой ризе и говорил нараспев:
— Тебе мы приносим этот хлеб, тело Сына единородного…
Моргауза прикрыла рот ладонью, пряча зевок. Хоть ей и часто приходилось присутствовать на христианских церемониях, королева никогда не задумывалась об их сути; они были еще скучнее, чем авалонские ритуалы — Моргауза знала их, поскольку все детство провела на острове. Она еще лет с четырнадцати считала, что все боги и все религии — лишь порождение людской фантазии. Все они никак не были связаны с реальной жизнью. И тем не менее в праздник Пятидесятницы Моргауза послушно ходила к обедне, чтоб порадовать Гвенвифар — ведь та была здесь хозяйкой дома, да к тому же и Верховной королевой, и близкой родственницей Моргаузы; и вот теперь Моргауза вместе с прочими членами королевского семейства двинулась к епископу, чтоб принять святое причастие. Единственной, кто так этого и не сделал, была Моргейна. Моргауза лениво подумала, что Моргейна сделалась сущей дурочкой. Мало того, что она оттолкнула от себя простой люд — теперь самые набожные из придворных между собой именуют Моргейну ведьмой и чародейкой, а то еще и похуже. Ну какая ей разница? В конце концов, все религии лгут, только каждая лжет на свой лад. Вот Уриенс, тот лучше умел чувствовать свою выгоду; Моргауза ни капли не сомневалась, что Уриенс ничуть не благочестивее любимого кота Гвенвифар. Она видела, что Уриенс носит на руках змей Авалона, — но это не помешало старому королю, равно как его сыну, Акколону, подойти к причастию.
Но когда богослужение почти закончилось, и стали читать молитву за усопших, Моргауза почувствовала, что вот-вот расплачется. Ей не хватало Лота: он был так бесстыдно весел и верен ей — на свой лад; и, в конце концов, он ведь дал ей четырех прекрасных сыновей. Гавейн и Гарет стояли сейчас на коленях рядом с ней, наряду с прочими домашними Артура — Гавейн, как обычно, поближе к Артуру, а Гарет — бок о бок со своим молодым другом, Увейном, пасынком Моргейны. Увейн звал Моргейну матерью, да и сама Моргейна говорила с ним с воистину материнской теплотой; Моргаузе бы и в голову не пришло, что ее племянница способна на такое.
Домашние Артура поднялись на ноги — послышался шелест платьев и негромкое позвякивание мечей в ножнах — и двинулись к выходу из церкви. Гвенвифар казалась немного усталой, но все же была очень хороша собою, с этими ее золотистыми косами и красивым платьем, перехваченным сверкающим золотым поясом. Артур тоже выглядел великолепно. На поясе его висел Эскалибур — все в тех же ножнах, обтянутых красным бархатом, в которых король носил свой меч вот уж больше двадцати лет. И почему только Гвенвифар не вышьет для него новые ножны, покрасивее? Галахад преклонил колени перед королем; Артур взял из рук Гавейна красивый меч и произнес:
— Вручаю его тебе, мой возлюбленный родич и приемный сын.
Он подал знак Гавейну, и тот препоясал стройного юношу мечом. Галахад поднял взгляд — на лице его сияла совершенно мальчишеская улыбка, — и звонко произнес:
— Благодарю тебя, мой король. Этот меч всегда будет служить лишь тебе одному.
Артур возложил руки на голову Галахада.
— Я с радостью принимаю тебя в число своих соратников, Галахад, — сказал он, — и жалую тебе рыцарство. Всегда будь верен и справедлив, всегда служи трону и правому делу.
Он поднял юношу, обнял и поцеловал. Гвенвифар тоже поцеловала Галахада; затем королевское семейство двинулось в сторону огромного турнирного поля. Прочие последовали за ними.
Моргауза оказалась между Моргейной и Гвидионом; за ними шли Уриенс, Акколон и Увейн. Поле было украшено вымпелами и лентами на зеленых древках, и маршалы турнира размечали места для схваток. Моргауза увидела, как рядом с Галахадом появился Ланселет; он обнял сына и вручил ему простой белый щит.
— А Ланселет будет сегодня сражаться? — поинтересовалась Моргауза.
— Думаю, нет, — отозвался Акколон. — Я слыхал, будто его поставили распорядителем турнира; он и так слишком часто их выигрывал. Между нами говоря, Ланселет ведь уже немолод, и если какой-нибудь молодой, крепкий рыцарь вышибет его из седла, это вряд ли пойдет на пользу репутации поборника королевы. Я слыхал, что Гарет не раз брал над ним верх, а однажды это удалось и Ламораку…
— Думаю, Ламораку лучше было бы не похваляться этой победой, — с улыбкой сказала Моргауза, — но мало кто устоит перед искушением похвастаться, что победил самого Ланселета, — пускай даже всего лишь во время турнира!
— Нет, — негромко произнесла Моргейна. — Мне кажется, большинство молодых рыцарей горевали бы, узнав, что Ланселет более не король битвы. Он — их герой.
Гвидион рассмеялся.
— Ты хочешь сказать, что этим молодым оленям не следует бросать вызов рыцарю, что был для них Королем-Оленем?
— Я думаю, что никто из старших рыцарей просто не станет этого делать, — заметил Акколон. — Что же касается молодых рыцарей, мало у кого из них довольно силы и опыта для такого дела. А если кто и осмелится, думаю, Ланселет и сейчас сможет показать дерзкому пару ловких приемов.
— Я бы не стал, — тихо сказал Увейн. — Думаю, при этом дворе нет ни одного рыцаря, который не любил бы Ланселета. Гарет теперь в любой момент сумеет победить Ланселета, но он не станет так позорить его в день Пятидесятницы, а с Гавейном они всегда были примерно равны. Я помню, как-то на Пятидесятницу они сражались больше часа, 'пока Гавейну не удалось наконец-то выбить у него меч. Уж не знаю, смогу ли я победить Ланселета в единоборстве, но пусть он остается непревзойденным, покуда жив. Лично я ему вызов бросать не собираюсь.
— А ты попробуй! — рассмеялся Акколон. — Я вот попробовал, и Ланселет за каких-нибудь пять минут выколотил из меня всю мою самонадеянность! Может, Ланселет и постарел, но ни силы, ни ловкости он не утратил.
Акколон провел Моргейну и своего отца на приготовленные для них места.
— С вашего позволения, я пойду запишусь для участия в турнире, пока не стало поздно.
— И я тоже, — сказал Увейн, поцеловал руку отцу и повернулся к Моргейне. — Матушка, у меня нет своей дамы. Не дашь ли ты мне какой-нибудь знак?
Моргейна снисходительно улыбнулась пасынку и отдала ему свою ленту. Увейн повязал ленту на руку и заявил:
— Моим противником в первой схватке будет Гавейн.
— Леди, — с очаровательной улыбкой произнес Гвидион, — может, тебе тогда лучше сразу отобрать знак своей милости? Много ли тебе будет чести, если твой рыцарь сразу потерпит поражение?
Моргейна рассмеялась, взглянув на Акколона, и Моргауза, заметив, как засияло лицо племянницы, подумала: «Увейн — ее сын, и он ей куда дороже Гвидиона; но Акколон ей еще дороже. Интересно, старый король знает? Или его это не волнует?»
Тут в их сторону направился Ламорак, и у Моргаузы потеплело на душе. Она чувствовала себя польщенной: на турнире присутствовало множество прекрасных дам, и Ламорак мог бы попросить знак милости у любой из них, но он склонился перед нею — на глазах у всего Камелота.
— Госпожа моя, не дашь ли ты мне свой знак, чтобы я мог пойти с ним в схватку?
— С радостью, мой милый.
Она отколола от груди розу и вручила Ламораку. Ламорак поцеловал цветок; Моргауза протянула ему руку. Ей приятно было сознавать, что ее молодой рыцарь — один из самых красивых среди присутствующих здесь мужчин.
— Ты совсем приворожила Ламорака, — заметила Моргейна. Хотя Моргауза и вручила молодому рыцарю знак своей благосклонности на глазах у всего двора, бесстрастное замечание Моргейны заставило ее покраснеть.
— Ты думаешь, я нуждаюсь в чарах или заклинаниях, родственница?
Моргейна рассмеялась.
— Мне следовало бы выразиться иначе. Но молодых мужчин, по большей части, не интересует ничего, кроме прекрасного личика.
— Знаешь, Моргейна, Акколон ведь моложе тебя, но так тобою увлечен, что даже не взглянет на женщин помоложе — и покрасивее. Только не подумай, моя дорогая, — я вовсе не собираюсь тебя упрекать. Тебя выдали замуж против твоей воли, а твой муж годится тебе в деды.
Моргейна пожала плечами.
— Иногда мне кажется, будто Уриенс все знает. Быть может, он рад, что я завела такого любовника, который не станет подбивать меня бросить старика мужа.
Слегка поколебавшись — после рождения Гвидиона она ни разу не разговаривала с Моргейной на столь личные темы, — Моргауза все-таки спросила:
— Так что, вы с Уриенсом не ладите?
Моргейна вновь пожала плечами — все так же безразлично.
— Пожалуй, Уриенс слишком мало меня волнует, чтоб думать, ладим мы или не ладим.
— Как тебе твой Гвидион? — поинтересовалась Моргауза.
— Он меня пугает, — призналась Моргейна. — И все же он настолько обаятелен, что перед ним трудно устоять.
— Ну, а ты чего ожидала? Он красив, как Ланселет, и умен, как ты, — а в придачу еще и честолюбив.
— Как странно: ты знаешь моего сына куда лучше, чем я… — сказала Моргейна, и в словах ее было столько горечи, что Моргауза — первым ее порывом было отбрить племянницу, поинтересовавшись, чего же странного та в этом находит, раз бросила сына еще в младенчестве, — погладила ее по руке и утешающе заметила:
— Ну, моя дорогая, когда сын растет вдали от матери, та знает его хуже всех. Думаю, Артур со своими соратниками — даже тот же Увейн — знают Гавейна куда лучше, чем я, а ведь Гавейна еще не так сложно понять — он человек простой. А Гвидиона ты бы не понимала, даже если бы сама его вырастила: я вот честно признаюсь, что совершенно его не понимаю!
Моргейна не ответила — лишь неловко улыбнулась. Она повернулась и уставилась на турнирное поле; шуты Артура устроили там потешный турнир. Вместо оружия у них были мочевые пузыри свиньи, а вместо щитов — разрисованные тряпки, и они выкидывали такие коленца, что зрители от смеха уже падали со своих мест. В конце концов, шуты остановились и раскланялись; Гвенвифар, преувеличенно серьезно изобразив тот самый жест, которым она обычно вручала награду истинному победителю, бросила им полную пригоршню сладостей. Шуты устроили из-за них потасовку, вызвав новый взрыв смеха и рукоплесканий, и ускакали в сторону кухни — там их ждал хороший обед.
— Но, в конце концов, мне приходилось говорить им, что они ошибаются. Изо всех мужчин этого королевства лишь о тебе я точно знаю, что ты не можешь быть моим отцом. И потому я сообщал саксам, что это всего лишь семейное сходство, и не более того. Я твой кузен, Галахад, а не твой брат.
Гвидион небрежно откинулся на спинку кресла.
— Неужто тебя так сильно беспокоит, что всякий, кто увидит нас, усомнится в этом? Но ведь не можем же мы только и делать, что ходить и рассказывать всем правду!
— Я бы вовсе не возражал, если бы ты и вправду оказался моим братом, Гвидион, — отозвался смущенный Галахад.
— Но тогда я был бы сыном твоего отца, и, возможно, королевским наследником, — сказал Гвидион и улыбнулся. И Гвенвифар вдруг поняла, что замешательство присутствующих доставляет Гвидиону истинное удовольствие. Уже по одному этому злорадному ехидству можно было понять, что юноша — сын Моргейны.
— Я бы тоже не возражала, Гвидион, если бы Ланселет был твоим отцом, — негромко, но отчетливо произнесла Моргейна.
— Я в этом не сомневаюсь, леди, — отозвался Гвидион. — Прошу прощения, леди Моргейна. Я привык звать матерью королеву Моргаузу…
Моргейна рассмеялась.
— Если я кажусь тебе не самой подходящей матерью, Гвидион, то и ты кажешься мне не самым подходящим сыном. Спасибо за этот семейный обед, Гвенвифар, — сказала она. — Иначе я могла бы столкнуться со своим сыном завтра, во время большого пира — безо всякой подготовки.
— Думаю, всякая женщина должна гордиться таким сыном, как юный Гвидион, — вмешался Уриенс, — равно как и всякий мужчина. Кто бы он ни был — тем хуже для него, что он не признал тебя своим ребенком.
— О, я в этом сомневаюсь, — отозвался Гвидион, и Гвенвифар заметила, как он исподтишка бросил взгляд на Артура.
«Он может утверждать, будто не знает своего отца, но он лжет».
Королеве сделалось как-то не по себе. Насколько же неприятнее все было бы, если бы Гвидион обратился к Артуру и при всех потребовал объяснить, почему король не назначил наследником его, своего сына.
Авалон, проклятое место! Хоть бы он погрузился на дно морское, как страна Ис из древних сказаний, чтоб и духу его не осталось!
— Но сегодняшний вечер принадлежит Галахаду, — сказал Гвидион. — а я привлек общее внимание к себе. Собираешься ли ты посвятить сегодняшнюю ночь бдению в церкви, кузен?
Галахад кивнул.
— Таков обычай соратников Артура.
— Я был первым, кого посвящали так, — сказал Гарет. — И это — хороший обычай. Наверно, для мирянина это единственная возможность так близко подойти к священничеству и дать обет служить с оружием в руках своему королю, своей стране и Богу. — Он рассмеялся. — Каким же глупым мальчишкой я был тогда! Артур, лорд мой, простил ли ты меня за то, что я отверг твое предложение и попросил, чтобы рыцарское посвящение мне дал Ланселет?
— Прощать? Да я тебе завидовал, дружище! — с улыбкой отозвался Артур. — Или ты думаешь, будто я не знаю, что Ланселет — куда лучший воин, чем я?
Изуродованное шрамом мрачное лицо Кэя осветилось улыбкой, и он заговорил — впервые с начала обеда.
— Я сказал тогда мальцу, что он — хороший боец и наверняка станет хорошим рыцарем, но хорошим придворным ему не бывать!
— Тем лучше! — искренне откликнулся Артур. — Видит Бог, придворных у меня и без того довольно!
Он подался вперед и обратился с Галахаду:
— Может быть, ты хочешь, чтобы тебя посвятил твой отец? Он оказал эту честь многим моим соратникам…
Юноша склонил голову.
— Сэр, это надлежит решать моему королю. Но мне кажется, что рыцарство исходит от Бога, и неважно, через кого оно даруется. Я… только поймите меня правильно, сэр… я хочу сказать, что да, эта клятва дается вам, но еще в большей мере — Богу…
Артур медленно кивнул.
— Я понимаю, что ты хотел сказать, мальчик мой. Именно так обстоит дело и с королем — он клянется править своим народом, но клятву он дает не людям, а Богу…
— Или, — вмешалась Моргейна, — Богине и именам ее, как символу той земли, которой предстоит править этому королю.
Произнося это, она в упор смотрела на Артура, и король отвел взгляд, а Гвенвифар прикусила губу… Опять Моргейна напоминает, что Артур клялся в верности Авалону, — чтоб ей пусто было! Это все осталось в прошлом, и теперь Артур — христианский король… И над ним нет иной власти, кроме Бога!
— Мы все будем молиться за тебя, Галахад, чтобы ты стал хорошим рыцарем, а в свой час — еще и хорошим королем, — сказала Гвенвифар.
— Итак, — подал голос Гвидион, — принося свои обеты, ты, в некотором смысле, заключаешь Священный Брак с этой землей, как в старину это делал король. Но, возможно, тебе не захочется проходить столь суровое испытание.
Галахад покраснел.
— Мой лорд Артур доказал свое право на трон в сражении, кузен, — но нынче нет возможности испытать меня подобным образом.
— Я могла бы найти возможность, — негромко произнесла Моргейна. — И если ты намереваешься править и Авалоном, а не одними лишь христианскими землями, когда-нибудь тебе придется на это решиться, Галахад.
Юноша сжал губы.
— Возможно, этот час настанет не скоро… Ведь ты, мой лорд, будешь жить еще много-много лет… А тем временем уйдут и старики, доныне преданные языческим обычаям.
— Я так не думаю, — возразил Акколон, заговорив впервые с начала пира. — Священные рощи стоят, и древние обряды вершатся в них, как вершились испокон века. Мы и впредь будем почитать Богиню, ибо не хотим, чтобы она отвернулась от своего народа, лишила нас урожаев и погасила самое солнце, дарующее нам жизнь.
Галахад потрясенно уставился на него.
— Но ведь это христианская страна! Неужто ни один священник не приходил к вам, дабы показать, что нечестивые древние боги, среди коих таится и дьявол, не имеют больше силы?! Епископ Патриций говорил мне, что все священные рощи давно вырублены!
— Не вырублены, — отозвался Акколон, — и не будут, пока жив мой отец или я после него.
Моргейна открыла было рот, но Гвенвифар заметила, как Акколон коснулся ее руки. Моргейна улыбнулась ему и промолчала. Вместо этого заговорил Гвидион.
— И не на Авалоне — пока жива Богиня. Короли приходят и уходят, но Богиня пребудет вовеки.
«Какая жалость, — подумала Гвенвифар, — что этот красивый юноша оказался язычником! Ну что ж, зато Галахад — благородный и благочестивый христианский рыцарь, и из него получится настоящий христианский король!» Но хоть она и попыталась утешиться этой мыслью, ее все же пробрала легкая дрожь.
Артур — словно его достиг отзвук мыслей Гвенвифар — обеспокоенно повернулся к Гвидиону.
— Не за тем ли ты прибыл ко двору, чтобы стать одним из моих соратников, Гвидион? Думаю, мне нет нужды говорить, что я буду рад видеть среди своих рыцарей сына моей сестры.
— Что ж, признаюсь, что именно для этого я его сюда и привезла, — сказала Моргауза. — Но я не знала, что нынешний праздник посвящен Галахаду. Мне не хотелось бы лишать его великолепия момента. А это дело можно решить и попозже.
— Я охотно разделю бдение и обеты со своим кузеном, — искренне заверил ее Галахад.
Гвидион рассмеялся.
— Ты слишком великодушен, кузен, — сказал он, — и мало искушен в искусстве властвовать. Когда провозглашается наследник Верховного короля, никто не должен делить с ним торжественность момента. Если Артур одновременно посвятит в рыцари нас обоих — а при этом я намного старше тебя и куда больше похож на Ланселета… — ну, о моем происхождении и без того ходит предостаточно слухов. Не следует бросать тень на твое посвящение. Да и на мое тоже, — добавил он со смехом.
Моргейна пожала плечами.
— О родичах короля всегда будут сплетничать, хочешь ты того или нет, Гвидион. Нужен же им какой-нибудь лакомый кусочек.
— А, кроме того, — непринужденно заявил Гвидион, — я вовсе не собираюсь нести свое оружие в христианскую церковь и там сидеть над ним всю ночь. Я с Авалона. Если Артур пожелает принять меня в число своих соратников таким, каков я есть, — хорошо, если нет — тоже неплохо.
Уриенс поднял узловатую старческую руку, обнажив потускневших синих змей.
— Я сижу за Круглым Столом, хоть и не приносил никаких христианских обетов, пасынок.
— Равно как и я, — поддержал его Гавейн. — Мы заслужили свое рыцарское звание мечом, — все, кто сражался тогда, не нуждались в подобных церемониях. Некоторые из нас вряд ли его получили бы, будь это обставлено всякими придворными клятвами, как сейчас.
— И даже мне, — сказал Ланселет, — не очень-то хотелось бы давать подобный обет, зная, насколько я грешен. Но я верен Артуру в жизни и в смерти, и ему это ведомо.
— Боже упаси, чтобы я когда-нибудь в этом усомнился! — отозвался Артур и с искренней любовью улыбнулся старому другу. — Вы с Гавейном — истинная опора моего королевства. Если я когда-либо лишусь хоть одного из вас, должно быть, трон мой расколется и рухнет с вершины Камелотского холма!
Тут он вскинул голову и взглянул в дальний конец зала. Находившаяся там дверь отворилась, и вошел священник в белом одеянии. Его сопровождали двое юношей в белом. Галахад нетерпеливо вскочил со своего места.
— Прошу прощения, мой лорд…
Артур тоже поднялся и обнял своего наследника.
— Будь благословен, Галахад. Отправляйся на бдение. Юноша поклонился и повернулся, чтоб обняться с отцом.
Гвенвифар не слышала, что сказал ему Ланселет. Она протянула руку, и Галахад поцеловал ее.
— Благослови меня, госпожа.
— От всей души, Галахад, — отозвалась Гвенвифар, а Артур добавил:
— Мы еще увидимся в церкви. Ты должен будешь провести эту ночь в одиночестве, но мы немного побудем с тобой.
— Это большая честь для меня, мой король. А у тебя не было бдения перед коронацией?
— А как же, было, — улыбнувшись, ответила за короля Моргейна. — Только совсем не такое.
Когда все гости двинулись в церковь, Гвидион немного задержался и оказался рядом с Моргейной. Моргейна подняла взгляд на сына; он был не таким рослым, как Артур, уродившийся в Пендрагонов, но рядом с ней казался высоким.
— Я не думала увидеть тебя здесь, Гвидион.
— Я не думал здесь оказаться, госпожа.
— Я слыхала, что ты участвовал в этой войне, сражался среди саксов, союзников Артура. Я и не знала, что ты воин.
Гвидион пожал плечами.
— У тебя было не так уж много возможностей узнать что-либо обо мне, леди.
И внезапно, неожиданно даже для себя самой, Моргейна спросила:
— Ты ненавидишь меня за то, что я тебя бросила, сын? Гвидион заколебался.
— Возможно, какое-то время ненавидел, пока был молод, — наконец ответил он. — Но я — дитя Богини, и то, что я не мог видеться со своими земными родителями, помогло мне это осознать. Я больше не держу на тебя сердца, Владычица Озера, — сказал он.
На миг мир вокруг Моргейны превратился в размытое пятно; казалось, будто рядом с ней и вправду стоит молодой Ланселет… Сын учтиво поддержал ее под руку.
— Осторожно, дорожка тут не совсем ровная…
— Как там дела на Авалоне? — спросила Моргейна.
— У Нинианы все хорошо, — ответил Гвидион. — С прочими же сейчас меня мало что связывает.
— А не видел ли ты там сестру Галахада, девушку по имени Нимуэ?
Моргейна задумалась, пытаясь припомнить, сколько же лет сейчас должно быть Нимуэ. Галахаду исполнилось шестнадцать. Значит, Нимуэ, по крайней мере, четырнадцать — уже почти взрослая.
— Я ее не знаю, — отозвался Гвидион. — Старая жрица-предсказательница — как там ее имя, Врана? — забрала ее к себе, в место безмолвия и уединения. Мало кто из мужчин видел ее.
«Интересно, почему Врана так поступила?» Внезапно Моргейну пробрала дрожь. Но она лишь поинтересовалась:
— Ну, а как там сама Врана? С ней все в порядке?
— Я не слыхал, чтобы с ней было неладно, — сказал Гвидион. — Но когда я в последний раз видел ее во время обряда, она казалась старше самого старого дуба. Впрочем, голос у нее по-прежнему молод и прекрасен. Но я никогда с ней не беседовал.
— Никто из ныне живущих мужчин не беседовал с нею, Гвидион, — сказала Моргейна, — и мало кто из женщин. Я провела в Доме дев двенадцать лет и слышала ее голос не более полудюжины раз.
Ей не хотелось более ни говорить, ни думать об Авалоне, и она произнесла, стараясь, чтоб ее голос звучал как можно более непринужденно:
— Так значит, ты приобрел воинский опыт среди саксов?
— Да, и в Бретани — я некоторое время жил при дворе Лионеля. Лионель принял меня за сына Ланселета и велел называть себя дядей; я не стал с ним спорить. В конце концов, если о Ланселете будут думать, что он способен произвести на свет бастарда, ему от этого хуже не станет. Кстати, саксы Кеардига дали мне имя, как и благородному Ланселету. Его они прозвали Эльфийской Стрелой — у них вообще в обычае давать прозвище всякому незаурядному человеку. Мне они дали имя Мордред: на их языке это означает «смертоносный советчик» или «злой советчик», и, думаю, это отнюдь не было похвалой!
— Не так уж много коварства требуется, чтоб быть лукавее сакса, — сказала Моргейна. — Но поведай мне, что же заставило тебя прийти сюда до избранного мною срока?
Гвидион пожал плечами.
— Мне показалось, что было бы неплохо взглянуть на своего соперника.
Моргейна испуганно огляделась по сторонам.
— Не говори этого вслух!
— У меня нет причин бояться Галахада, — спокойно отозвался Гвидион. — Не похоже, что он проживет достаточно долго, чтобы взойти на трон.
— Это Зрение?
— Я и без Зрения вполне способен понять, что для того, чтобы сидеть на троне Пендрагонов, нужно быть посильнее Галахада, — сказал Гвидион. — Но если тебе так будет спокойнее, леди, то я готов поклясться Священным источником, что Галахад не умрет от моей руки. Равно как и от твоей, — добавил он мгновение спустя, заметив, как содрогнулась Моргейна. — Если Богиня не захочет видеть его на троне нового Авалона, то мы вполне можем предоставить ей самой разобраться с этим делом — я так полагаю.
Он на миг коснулся руки Моргейны, и, хотя прикосновение было нежным, ее снова пробрала дрожь.
— Пойдем, — сказал Гвидион, и Моргейне почудилось, будто голос его бесстрастен, словно голос священника, дающего отпущение грехов. — Посмотрим, как там мой кузен несет бдение. Нехорошо было бы испортить ему столь торжественный момент. У него в жизни их будет не так уж много. Глава 5
Сколько бы Моргауза ни бывала в Камелоте, ей никогда не надоедало любоваться пышными торжественными церемониями. И ей, как одной из подвластных Артуру королев и матери трех самых давних его соратников, должны были сегодня предоставить почетное место среди зрителей турнира; а пока что она сидела в церкви, рядом с Моргейной. По окончании службы Галахада должны будут посвятить в рыцари; теперь же он стоял на коленях рядом с Артуром и Гвенвифар, бледный, серьезный и сияющий от радостного возбуждения.
Сам епископ Патриций приехал из Гластонбери, чтобы отслужить в Камелоте праздничную обедню; сейчас он стоял перед собравшимися в своей белой ризе и говорил нараспев:
— Тебе мы приносим этот хлеб, тело Сына единородного…
Моргауза прикрыла рот ладонью, пряча зевок. Хоть ей и часто приходилось присутствовать на христианских церемониях, королева никогда не задумывалась об их сути; они были еще скучнее, чем авалонские ритуалы — Моргауза знала их, поскольку все детство провела на острове. Она еще лет с четырнадцати считала, что все боги и все религии — лишь порождение людской фантазии. Все они никак не были связаны с реальной жизнью. И тем не менее в праздник Пятидесятницы Моргауза послушно ходила к обедне, чтоб порадовать Гвенвифар — ведь та была здесь хозяйкой дома, да к тому же и Верховной королевой, и близкой родственницей Моргаузы; и вот теперь Моргауза вместе с прочими членами королевского семейства двинулась к епископу, чтоб принять святое причастие. Единственной, кто так этого и не сделал, была Моргейна. Моргауза лениво подумала, что Моргейна сделалась сущей дурочкой. Мало того, что она оттолкнула от себя простой люд — теперь самые набожные из придворных между собой именуют Моргейну ведьмой и чародейкой, а то еще и похуже. Ну какая ей разница? В конце концов, все религии лгут, только каждая лжет на свой лад. Вот Уриенс, тот лучше умел чувствовать свою выгоду; Моргауза ни капли не сомневалась, что Уриенс ничуть не благочестивее любимого кота Гвенвифар. Она видела, что Уриенс носит на руках змей Авалона, — но это не помешало старому королю, равно как его сыну, Акколону, подойти к причастию.
Но когда богослужение почти закончилось, и стали читать молитву за усопших, Моргауза почувствовала, что вот-вот расплачется. Ей не хватало Лота: он был так бесстыдно весел и верен ей — на свой лад; и, в конце концов, он ведь дал ей четырех прекрасных сыновей. Гавейн и Гарет стояли сейчас на коленях рядом с ней, наряду с прочими домашними Артура — Гавейн, как обычно, поближе к Артуру, а Гарет — бок о бок со своим молодым другом, Увейном, пасынком Моргейны. Увейн звал Моргейну матерью, да и сама Моргейна говорила с ним с воистину материнской теплотой; Моргаузе бы и в голову не пришло, что ее племянница способна на такое.
Домашние Артура поднялись на ноги — послышался шелест платьев и негромкое позвякивание мечей в ножнах — и двинулись к выходу из церкви. Гвенвифар казалась немного усталой, но все же была очень хороша собою, с этими ее золотистыми косами и красивым платьем, перехваченным сверкающим золотым поясом. Артур тоже выглядел великолепно. На поясе его висел Эскалибур — все в тех же ножнах, обтянутых красным бархатом, в которых король носил свой меч вот уж больше двадцати лет. И почему только Гвенвифар не вышьет для него новые ножны, покрасивее? Галахад преклонил колени перед королем; Артур взял из рук Гавейна красивый меч и произнес:
— Вручаю его тебе, мой возлюбленный родич и приемный сын.
Он подал знак Гавейну, и тот препоясал стройного юношу мечом. Галахад поднял взгляд — на лице его сияла совершенно мальчишеская улыбка, — и звонко произнес:
— Благодарю тебя, мой король. Этот меч всегда будет служить лишь тебе одному.
Артур возложил руки на голову Галахада.
— Я с радостью принимаю тебя в число своих соратников, Галахад, — сказал он, — и жалую тебе рыцарство. Всегда будь верен и справедлив, всегда служи трону и правому делу.
Он поднял юношу, обнял и поцеловал. Гвенвифар тоже поцеловала Галахада; затем королевское семейство двинулось в сторону огромного турнирного поля. Прочие последовали за ними.
Моргауза оказалась между Моргейной и Гвидионом; за ними шли Уриенс, Акколон и Увейн. Поле было украшено вымпелами и лентами на зеленых древках, и маршалы турнира размечали места для схваток. Моргауза увидела, как рядом с Галахадом появился Ланселет; он обнял сына и вручил ему простой белый щит.
— А Ланселет будет сегодня сражаться? — поинтересовалась Моргауза.
— Думаю, нет, — отозвался Акколон. — Я слыхал, будто его поставили распорядителем турнира; он и так слишком часто их выигрывал. Между нами говоря, Ланселет ведь уже немолод, и если какой-нибудь молодой, крепкий рыцарь вышибет его из седла, это вряд ли пойдет на пользу репутации поборника королевы. Я слыхал, что Гарет не раз брал над ним верх, а однажды это удалось и Ламораку…
— Думаю, Ламораку лучше было бы не похваляться этой победой, — с улыбкой сказала Моргауза, — но мало кто устоит перед искушением похвастаться, что победил самого Ланселета, — пускай даже всего лишь во время турнира!
— Нет, — негромко произнесла Моргейна. — Мне кажется, большинство молодых рыцарей горевали бы, узнав, что Ланселет более не король битвы. Он — их герой.
Гвидион рассмеялся.
— Ты хочешь сказать, что этим молодым оленям не следует бросать вызов рыцарю, что был для них Королем-Оленем?
— Я думаю, что никто из старших рыцарей просто не станет этого делать, — заметил Акколон. — Что же касается молодых рыцарей, мало у кого из них довольно силы и опыта для такого дела. А если кто и осмелится, думаю, Ланселет и сейчас сможет показать дерзкому пару ловких приемов.
— Я бы не стал, — тихо сказал Увейн. — Думаю, при этом дворе нет ни одного рыцаря, который не любил бы Ланселета. Гарет теперь в любой момент сумеет победить Ланселета, но он не станет так позорить его в день Пятидесятницы, а с Гавейном они всегда были примерно равны. Я помню, как-то на Пятидесятницу они сражались больше часа, 'пока Гавейну не удалось наконец-то выбить у него меч. Уж не знаю, смогу ли я победить Ланселета в единоборстве, но пусть он остается непревзойденным, покуда жив. Лично я ему вызов бросать не собираюсь.
— А ты попробуй! — рассмеялся Акколон. — Я вот попробовал, и Ланселет за каких-нибудь пять минут выколотил из меня всю мою самонадеянность! Может, Ланселет и постарел, но ни силы, ни ловкости он не утратил.
Акколон провел Моргейну и своего отца на приготовленные для них места.
— С вашего позволения, я пойду запишусь для участия в турнире, пока не стало поздно.
— И я тоже, — сказал Увейн, поцеловал руку отцу и повернулся к Моргейне. — Матушка, у меня нет своей дамы. Не дашь ли ты мне какой-нибудь знак?
Моргейна снисходительно улыбнулась пасынку и отдала ему свою ленту. Увейн повязал ленту на руку и заявил:
— Моим противником в первой схватке будет Гавейн.
— Леди, — с очаровательной улыбкой произнес Гвидион, — может, тебе тогда лучше сразу отобрать знак своей милости? Много ли тебе будет чести, если твой рыцарь сразу потерпит поражение?
Моргейна рассмеялась, взглянув на Акколона, и Моргауза, заметив, как засияло лицо племянницы, подумала: «Увейн — ее сын, и он ей куда дороже Гвидиона; но Акколон ей еще дороже. Интересно, старый король знает? Или его это не волнует?»
Тут в их сторону направился Ламорак, и у Моргаузы потеплело на душе. Она чувствовала себя польщенной: на турнире присутствовало множество прекрасных дам, и Ламорак мог бы попросить знак милости у любой из них, но он склонился перед нею — на глазах у всего Камелота.
— Госпожа моя, не дашь ли ты мне свой знак, чтобы я мог пойти с ним в схватку?
— С радостью, мой милый.
Она отколола от груди розу и вручила Ламораку. Ламорак поцеловал цветок; Моргауза протянула ему руку. Ей приятно было сознавать, что ее молодой рыцарь — один из самых красивых среди присутствующих здесь мужчин.
— Ты совсем приворожила Ламорака, — заметила Моргейна. Хотя Моргауза и вручила молодому рыцарю знак своей благосклонности на глазах у всего двора, бесстрастное замечание Моргейны заставило ее покраснеть.
— Ты думаешь, я нуждаюсь в чарах или заклинаниях, родственница?
Моргейна рассмеялась.
— Мне следовало бы выразиться иначе. Но молодых мужчин, по большей части, не интересует ничего, кроме прекрасного личика.
— Знаешь, Моргейна, Акколон ведь моложе тебя, но так тобою увлечен, что даже не взглянет на женщин помоложе — и покрасивее. Только не подумай, моя дорогая, — я вовсе не собираюсь тебя упрекать. Тебя выдали замуж против твоей воли, а твой муж годится тебе в деды.
Моргейна пожала плечами.
— Иногда мне кажется, будто Уриенс все знает. Быть может, он рад, что я завела такого любовника, который не станет подбивать меня бросить старика мужа.
Слегка поколебавшись — после рождения Гвидиона она ни разу не разговаривала с Моргейной на столь личные темы, — Моргауза все-таки спросила:
— Так что, вы с Уриенсом не ладите?
Моргейна вновь пожала плечами — все так же безразлично.
— Пожалуй, Уриенс слишком мало меня волнует, чтоб думать, ладим мы или не ладим.
— Как тебе твой Гвидион? — поинтересовалась Моргауза.
— Он меня пугает, — призналась Моргейна. — И все же он настолько обаятелен, что перед ним трудно устоять.
— Ну, а ты чего ожидала? Он красив, как Ланселет, и умен, как ты, — а в придачу еще и честолюбив.
— Как странно: ты знаешь моего сына куда лучше, чем я… — сказала Моргейна, и в словах ее было столько горечи, что Моргауза — первым ее порывом было отбрить племянницу, поинтересовавшись, чего же странного та в этом находит, раз бросила сына еще в младенчестве, — погладила ее по руке и утешающе заметила:
— Ну, моя дорогая, когда сын растет вдали от матери, та знает его хуже всех. Думаю, Артур со своими соратниками — даже тот же Увейн — знают Гавейна куда лучше, чем я, а ведь Гавейна еще не так сложно понять — он человек простой. А Гвидиона ты бы не понимала, даже если бы сама его вырастила: я вот честно признаюсь, что совершенно его не понимаю!
Моргейна не ответила — лишь неловко улыбнулась. Она повернулась и уставилась на турнирное поле; шуты Артура устроили там потешный турнир. Вместо оружия у них были мочевые пузыри свиньи, а вместо щитов — разрисованные тряпки, и они выкидывали такие коленца, что зрители от смеха уже падали со своих мест. В конце концов, шуты остановились и раскланялись; Гвенвифар, преувеличенно серьезно изобразив тот самый жест, которым она обычно вручала награду истинному победителю, бросила им полную пригоршню сладостей. Шуты устроили из-за них потасовку, вызвав новый взрыв смеха и рукоплесканий, и ускакали в сторону кухни — там их ждал хороший обед.