Страница:
---------------------------------------------------------------------------
Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах. Т. 5/1
М., Искусство, 1965
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Глоссы о Стивенсоне. Перевод М. Подляшук
Не так уверенно! Перевод М. Подляшук
Конкурс лирических поэтов. Перевод Е. Эткинда
Предложения директору радиовещания. Перевод И. Млечиной
Путь всякой плоти. Перевод И. Млечиной
Сонет к новому изданию Франсуа Вийона. Перевод Е. Эткинда
Примечание к сонету. Перевод Е. Эткинда
Песня лирических поэтов. Перевод А. Голембы
Радио как средство общения. Перевод И. Млечиной
Переводимость стихов. Перевод Е. Эткинда
О выразительности в музыке. Перевод Л. Горбовицкой
Легенда о возникновении книги "Дао Дэ-цзин" на пути Лао-цзы в
эмиграцию. Перевод А. Голембы
Башмак Эмпедокла. Перевод Б. Слуцкого
Перевод М. Подляшук
О живописи и живописцах
О китайской живописи
Эффект очуждения в сюжетных картинах Брейгеля-старшего
О стихах Данте, посвященных Беатриче. Перевод Е. Эткинда
О пьесе Шекспира "Гамлет". Перевод Е. Эткинда
О бюргерской трагедии Ленца "Гувернер". Перевод Е. Эткинда
О стихотворении Шиллера "Колокол". Перевод А. Голембы
О стихотворении Шиллера "Порука". Перевод А. Голембы
О стихотворении Гете "Бог и баядера". Перевод Е. Эткинда
Примечание к сонету. Перевод Е. Эткинда
О пьесе Клейста "Принц Гомбургский". Перевод А. Голембы
Декламация и комментарии. Перевод Е. Эткинда
Об анонимных стихах. Перевод Е. Эткинда
Заметки о выставке Барлаха. Перевод Е. Эткинда
Новый вариант "Сказок Гофмана" Оффенбаха. Перевод Е. Михелевич
Перевод Е. Эткинда
Вступительное слово к "Макбету"
Заметки о Шекспире
Шекспир в эпическом театре
Освящение святотатства
Искусство читать Шекспира
Перевод Э. Львовой
Оправдана ли постановка фрагмента на сцене?
Юмор и достоинство
Образ Фауста
Тезисы к дискуссия о "Фаусте". Перевод Е. Эткинда
Перевод Э. Львовой
Как играть Мольера
Обсуждение Дон-Жуана
Бессоновская постановка "Дон-Жуана" в Берлинском ансамбле
В этом году издательство Бухенау и Райхерта, Мюнхен, выпустило ценную
книгу: отлично переведенные романы Стивенсона под редакцией Маргариты и
Курта Тезинг. (Кстати, по хорошим переводам с американского видно, как
быстро англизируется литературный немецкий язык.) Стиль этот имеет почтенное
прошлое, и даже у американских писателей, которые живут сейчас в больших
городах, можно заметить на рукописях пятна от керосиновой лампы.
Но вот что интересно: из произведений Стивенсона ясно, что
кинематографический принцип видения существовал на этом континенте еще до
кино. Разумеется, это не единственная причина, по которой смешно утверждать,
будто через кино техника внесла в литературу новое видение. Что касается
языка, то европейская литература давно отражает новые принципы видения.
Рембо, скажем, уже вполне кинематографичен. Но у Стивенсона кинематографичны
целые эпизоды. В романе "Владелец Баллантре" сцена покушения написана крайне
своеобразно: корабельная палуба, где происходит это событие, выполняет
функцию качелей. Один из героев, используя накренившуюся от качки палубу,
пытается столкнуть противника за борт. Его замысел не удается, и
преследуемый - теперь он находится над своим врагом - тоже использует качку
и предлагает перемирие; в конце концов преследователь, очутившись опять
наверху, уговаривает противника покинуть "опасное место, откуда можно и за
борт упасть". Такова по крайней мере схема происходящего. Или другой пример:
чтобы уязвить своего знатного брата, сквайр садится у окна и штопает старое
платье. Качество обслуживания гарантируется. Тогда его брат, гуляя,
старается обязательно пройти мимо него. Становится ясно: он не дает брату
работы только потому, что _у него_ платье не рваное. И вот однажды он даже
усаживается на стоящую под окном скамью.
"Владелец Баллантре", блестяще переведенный Баудишем, несомненно лучшее
из этих произведений. Думается, мы не всегда в полной мере оцениваем находки
писателей. В "Баллантре" их чрезвычайно много. Чего стоит такой прием:
автор, не скрывая неприязни к своему герою, описывает его так, как только
недруг может писать о человеке. Он заставляет сквайра совершать различные
поступки и предвзято оценивает даже те его действия, которые другой
писатель, если бы смог, придумал бы для характеристики самого возвышенного
героя. Откровенная предвзятость автора - это еще одна капля в чаше мировой
несправедливости - той несправедливости, которая ожесточила сквайра и
определила его поведение, и это только усиливает страстное сочувствие
читателей к герою. "Владелец Баллантре" - удивительный авантюрный роман, его
читатель вынужден отстаивать свои симпатии к герою (а на них-то все другие
авантюрные романы и держатся). Как мы уже говорили, это открытие самого
высокого разряда.
19 мая 1925 г.
Я не спешил смотреть "Золотую лихорадку" Чаплина, так как из
кинотеатра, где идет фильм, доносится на редкость неприятная и безвкусная
музыка. Но глубокая растерянность, охватившая чуть ли не всех моих
театральных знакомых, заставила меня все-таки это сделать. Их растерянность
мне понятна.
Я вовсе не думаю, что в современном театре нельзя сделать то, что
делается в этой картине, потому что театр не способен на это. Я считаю, что
такое вообще немыслимо - ни в театре, ни в варьете, ни в кино, - если нет
Чарли Чаплина. Этот художник уже сейчас обладает силой документа, так как он
выражает свою эпоху. А ведь то, что происходит в "Золотой лихорадке", не
годится по мысли для каких бы то ни, было зрителей на свете. Разумеется,
есть определенная прелесть в том, что молодое искусство кино еще не утратило
поэзии непосредственного восприятия, не заменило его искушенностью
драматургии, многоопытной, как старая шлюха. Вот Длинный Джим, забывший, где
его золотоносная жила, встречает Чарли, единственного человека, который
может указать ему дорогу, но они в рассеянности не замечают друг друга;
произойди такое на сцене, и всякое доверие зрителя к авторскому умению
логически завершить действие будет безнадежно подорвано.
Кино не чувствует ответственности перед зрителем, так что и стараться
очень не стоит. Его драматургические приемы остаются предельно простыми,
потому что каждый фильм-это лишь несколько километров пленки в жестяной
коробке. Никто ведь и не ждет, что, сгибая зажатую в коленях пилу, человек
сыграет вам фугу.
Конечно, сейчас кино уже перестало быть технической проблемой. Техники
там столько, что ее даже не замечаешь. Скорее театр теперь техническая
проблема...
Фрагмент
Каковы перспективы для молодых лирических поэтов.
Член жюри - Берт Брехт.
Бертольт Брехт пришел к выводу, что премии не следует присуждать ни
одному из участников конкурса. Он, однако, не ограничился этим выводом - он
выбрал для нас стихотворение неизвестного молодого поэта, не участвовавшего
а конкурсе, и выполнил товарищеский долг члена жюри по отношению к этому
автору, как если бы последний прислал свою работу на конкурс.
Редакция хотела бы настойчиво подчеркнуть следующий факт, который,
впрочем, разумеется сам собой: в принятии данного решения она не участвовала
- эта заслуга принадлежит исключительно Берту Брехту, на которого, впрочем,
ложится и вся ответственность.
("Ди литерарише вельт", Берлин, пятница, 4 февраля, 1927).
КРАТКИЙ ОТЧЕТ О 400 (ЧЕТЫРЕХСТАХ) МОЛОДЫХ ЛИРИЧЕСКИХ ПОЭТАХ
Должен признаться: я поступил легкомысленно, когда согласился разобрать
кучу стихов новейшей лирики. Если отвлечься от собственного творчества (а
это сделать нетрудно), и никогда не питал к лирике особого пристрастия. Моя
потребность в ней - в точности как у прочих людей - легко удовлетворялась
хрестоматиями для народной школы, то есть такими произведениями, как "Тот,
кто хочет стать солдатом", или "Восхвалять красноречиво", или, на худой
конец, еще "Битва под Гравелотом". Я могу доказать, - во всяком случае, для
самого себя, - что всякий человек, умеющий вообще прислушаться к голосу
собственного рассудка, способен, не вдаваясь в излишние подробности, судить
о том, что сотворено людьми. И как раз лирика несомненно принадлежит к таким
явлениям, которые можно оценивать исходя из их потребительской стоимости,
иначе говоря - из приносимой ими пользы.
Теперь я узнал, что множество весьма известных лирических поэтов ничуть
не заботятся о том, могут ли они быть кому-нибудь полезны или нет. Минувшая
эпоха им- и экспрессионизма (иначе говоря, "книжное искусство", дни которого
сочтены) создавала стихотворения, содержание которых состояло из красивых
виньеток и благоуханных слов. Среди них есть более или менее удачные вещи -
такие, которые нельзя ни петь, ни подарить ближнему для поднятия его духа и
которые все же обладают какой-то ценностью. Но, если не говорить об этих
редких исключениях, значение таких созданий "чистой" лирики переоценивается.
Они, попросту говоря, слишком далеко уходят от своей первоосновы, каковой
является сообщение мысли или какого-либо чувства, представляющего интерес
даже для не знакомых автору людей. Все великие стихотворения обладают
ценностью документов. Они содержат речевую манеру автора - человека
значительного. Здесь я должен сознаться, что не слишком высоко ценю лирику
Рильке (в остальном человека по-настоящему хорошего), Стефана Георге и
Верфеля: таким образом, я лучше и решительнее всего доведу до сознания
читателя мою неспособность высказывать суждения о произведениях подобного
рода или сходных с ними.
К нам поступило более пятисот стихотворений, и я сразу хочу сказать,
что ни одно из них я не счел действительно хорошим. Конечно, я всегда знал,
что каждый более или менее нормальный немец способен написать стихотворение,
и о каждом втором это ничего дурного не говорит. Но вот что хуже: я теперь
узнал о существовании такой категории молодежи, от знакомства с которой я бы
с большей для себя пользой отказался. Мне даже, можно сказать, выгодно
умолчать о нем. Какая нам польза публиковать, в целях пропаганды, фотографии
больших городов, когда в непосредственной близости от нас появляется молодая
поросль буржуазии, которая может быть полноценно опровергнута одними только
этими фотографиями? Какая нам польза уничтожить несколько поколений вредных
стариков (или, что лучше, желать их уничтожения), если молодое поколение
отличается всего только безвредностью? Необыкновенная безликость этих людей
моего возраста такова, что даже если столкнуть их лицом к лицу с любой
действительностью, это никому из них ничего не даст; даже целительный
издевательский смех не способен исцелить их от свойственных им оторванности
от жизни, сентиментальности, искусственности или от пристрастия к названным
выше кумирам. Это ведь опять те же тихие, утонченные, погруженные в мечтания
люди, - чувствительный слой вырождающейся буржуазии, с которой я не желаю
иметь ничего общего!
Может быть, никто не поймет, зачем мне понадобилось это горькое
предисловие, чтобы, наконец, подойти к моему предложению - опубликовать
песню, которую я обнаружил в газете, посвященной велосипедному спорту. Не
знаю, всем ли читателям она придется по вкусу, - во всяком случае, желая
доказать свою добросовестность, я добыл ее рукопись и фотографию автора. Эта
песня Ганнеса Кюппера "Не, he! The Iron Man!" посвящена интересной для всех
теме, чемпиону Реджи Мак-Намара: она весьма незамысловата, в случае
надобности, ее можно петь, она - лучшее из всего, что мог написать ее автор,
и обладает - по крайней мере для меня - известной документальной ценностью.
Я рекомендую Кюпперу написать несколько песен подобного рода и рекомендую
обществу возбудить в нем это желание, отвергнув его сочинение.
Ганнес Кюппер
HE, HE! TNE IRON MAN!
О нем говорят в округе,
Что ноги его и руки,
Живот, и грудь, и спина
Из черного чугуна.
Не, he! The Iron Man!
Что сердце его - пружина,
А мозг - динамомашина,
Желудок его здоровый -
Мотор восьмицилиндровый.
Не, he! The Iron Man!
Что нервы его - как тросы,
Любые выдержат кроссы,
Потому что:
Задуман был первоначально он
Отнюдь не как гонщик и чемпион, -
Природа на нового Цезаря его
оснастила,
Отсюда его железобетонная сила.
Не, he! The Iron Man!
Итак:
Да здравствует мощь искусственного человека.
Реджи Мак-Намара - герой двадцать первого
века.
НИ ПОЛЬЗЫ, НИ КРАСОТЫ
Когда я на днях прочитал отлично написанный фельетон, где упоминался
мой вывод относительно конкурса лирических поэтов, мне показалось, что я
схвачен за руку. Меня поймали на том, что, рассматривая громадную кучу
лирических (произведений - более пятисот штук, - я стал на точку зрения
полезности. Я и в самом деле заявил: все то, что мне довелось читать, было,
на мой взгляд, лишено какой бы то ни было полезности, а я решил вынести
одобрение только тем созданным в русле определенного направления вещам,
которые обладают реально ощутимой полезностью, пусть даже самой элементарной
и плоской. Направление это было буржуазным, и, чтобы читатель мог конкретно
представить себе значение данного понятия, я немного продолжил прямую линию
и назвал имена Рильке, Георге и Верфеля. Я имел в виду, что от этих поэтов
не проистекает ничего прямо и безусловно полезного. Не знаю, поверят ли мне,
но я, подобно большинству других людей, осведомлен о том, что в искусстве (в
особенности если привлечь на помощь ряд понятий, в которых нет недостатка)
существуют ценности, которые, так сказать, никакой полезности не содержат.
Не хочу ходить вокруг да около: я и в самом деле не считаю, что сочинения
этих трех мною поименованных, а также четырехсот мною не названных людей
обладают какой-нибудь ценностью. Все это поколение - даже если его
рассматривать как коня, предназначенного для парадов, - не обладало
способностью доставлять публике чистое блаженство созерцания. Напротив, я
считал себя вправе требовать от этого поколения, чтобы оно сделало все от
него зависящее для обнаружения своей полезности. Не хочу возлагать
ответственность за мировую войну на Стефана Георге. Не вижу, однако, никаких
оснований для того, чтобы он изолировал себя от мира. Думаю, что этот
простодушный мыслитель желал показать всем единомыслящим, что ему подобных
не существует. Бегло рассмотрев ценность его красот, я поневоле пришел к
выводу, что от него можно потребовать полицейских услуг. Если вокруг
полицейского! совершаются многочисленные запутанные преступления, он не
имеет права оставаться на позиции незаинтересованного созерцателя.
Полицейский не для того существует, чтобы просто регистрировать отражающиеся
на собственном лице противоречивые ощущения. Одним словом, все эти люди, о
которых следует говорить совершенно спокойно и без благоговейной робости, не
создают никаких эстетических ценностей - они обязаны работать.
Сформулировав эту мысль, я готов идти дальше. Я утверждаю, что почти
вся поэзия вырождающейся буржуазии - и прежде всего наиболее
представительная ее часть - содержит в себе слишком много тенденций,
связанных с классовой борьбой, и что именно поэтому она стремится к созданию
чисто эстетических ценностей. Всякий человек, даже если он и не является
марксистом, которому в конце нашей содержательной эпохи придется отделять
плевелы от пшеницы, ровно ничего не поймет - как бы это ни звучало в наши
дни определенно - в поэзии Стефана Георге, Рильке или Верфеля (да и,
пожалуй, во всем остальном тоже), если он не будет рассматривать ее как
проявление классовой борьбы. Что и говорить, отражение овечьего стада в
чистых глазах человека высокой души могло бы обладать немалой ценностью,
равно как и пение певца, испытывающего блаженство от звучания собственного
голоса. Но эти люди не обладают ни чистыми глазами, ни звучным голосом. И в
еще меньшей степени - душой. Они либо владеют овечьими стадами, либо
высокомерно отворачиваются от них, поскольку ведут чрезмерно напряженную
духовную жизнь.
Некоторая легкость тона, с которой я все это констатирую, не должна
вводить в заблуждение - предмет моего рассмотрения остается в высшей степени
серьезным. Мне, как и всем, кто в наши дни честно пишет о подобных вещах,
противопоказано разводить преувеличенно серьезные рассуждения вокруг
несерьезных поводов. В той духовной среде, какая нас окружает, смешно
предаваться высокопарным сетованиям насчет недостаточной плотности ткани,
обтягивающей зонтики. Если я сохранил некоторый остаток веселости, то отнюдь
не потому, что размышлял на подобные темы.
1. С моей точки зрения, вы должны были бы попытаться придать радио
подлинно демократический характер. В этом отношении вы достигли бы многого,
если бы, например, перестали сами изыскивать материал для тех замечательных
аппаратов, которые имеются в вашем распоряжении, а приблизили бы их к
актуальным событиям. Вполне понятно, что люди, которые вдруг получили такую
технику, сразу же развивают кипучую деятельность, чтобы дать материал этой
технике, изобретают нечто вроде нового художественного ремесла, которое
обеспечит ее искусственным материалом. Я с тревогой наблюдал, как везут в
Нойбабельсберг громоздкие сооружения, изображающие египетские пирамиды и
дворцы индийских раджей, чтобы заснять их там аппаратом, который человек
легко мог бы положить в рюкзак. Я _полагаю, что вы должны использовать ваши
аппараты, чтобы приблизиться к действительным событиям, а не ограничиваться
только рассказами о них или сухими очерками_. Надо стараться проникнуть на
важные заседания рейхстага и особенно на большие процессы. Это будет
означать большой прогресс, и потому неизбежно появится целый ряд законов,
которые попытаются этому воспрепятствовать. _Вы должны обратиться к
общественности, чтобы устранить эти законы_. Конечно, нельзя недооценивать
весьма естественную боязнь депутатов рейхстага быть услышанными во всей
стране, но они должны преодолеть свой страх, так же как и судьи, которых,
как я полагаю, испугает необходимость выносить приговоры перед всем народом.
Кроме того, вы можете устраивать перед микрофоном вместо безжизненных
отчетов настоящие _интервью_, в ходе которых интервьюируемые не имеют такой
возможности тщательно продумывать свои лживые ответы, как они это делают для
газет. Очень важную роль сыграли бы _диспуты_ с участием крупных
специалистов. Вы можете в любых - больших или малых - помещениях устраивать
доклады с дискуссиями. Но все мероприятия этого рода необходимо выделить из
общего однообразия и серости ежедневного радиоменю, состоящего из домашней
музыки и уроков иностранного языка; для этого следует заранее извещать о них
публику.
2. Что касается материалов, специально подготавливаемых для радио, то,
как я уже говорил, они должны занимать второстепенное место, но зато их
необходимо сделать более значительными. Редко доводится слышать о работах
действительно крупных музыкантов для радио. Не имеет никакого смысла от
случая к случаю исполнять на концертах их произведения или иногда привлекать
их к оформлению радиопостановок: подобные работы должны быть представлены во
всем _принципиальном_ значении, причем желательно включать в программу
произведения, созданные специально для радио. Что касается радиопостановок,
то здесь Альфред Браун действительно предпринял ряд интересных опытов.
Целесообразно' провести эксперимент с романом Арнольта Броннена, написанным
для передач по радио, таких опытов должно быть больше. Для этого следует и
впредь приглашать только самых лучших мастеров. В Берлине, на Франкфуртер
Аллее, 244, живет талантливый эпический автор Альфред Деблин. Но я моту
заранее сказать, что все эти эксперименты провалятся из-за смехотворно
жалких гонораров, которые радио выплачивает из своих ассигнований на
культурные цели. В отличие от весьма порядочной оплаты актеров и других
исполнителей, литературные гонорары так низки, что еще очень долго не
удастся побудить писателей постоянно работать для радио. Со временем вы
должны, наконец, создать нечто вроде репертуара, то есть ставить пьесы через
определенные промежутки времени, скажем, ежегодно.
3. Обязательно надо организовать студию. Без экспериментов просто
невозможно полностью использовать вашу аппаратуру и все, что с ней связано.
4. Для двух последних пунктов моих предложений особенно необходимо,
чтобы вы публично давали отчет о тех фантастических суммах, которые
поглощает радио, отчитывались до последнего пфеннига в том, куда идут эти
общественные деньги.
Как сообщается в аннотации к романам Батлера, Дж. Б. Шоу внес хорошее
предложение - в целях просвещения общества относиться к Батлеру со всей
серьезностью. Но это предложение не имело такого большого успеха, как
другое, чаще, правда, повторяемое и более настойчивое, но не такое хорошее
предложение Шоу - ставить для этой же цели его собственные фарсы.
Батлер относится к буржуазным писателям, которых можно пересчитать по
пальцам одной руки: в творчестве этих писателей деньгам отводится то место,
которое они занимают в жизни буржуазного общества. Другие писатели, пятерых
из которых можно назвать, перечислив пятерых самых преуспевающих писателей
наших дней, избегают в своих книгах какого бы то ни было упоминания о
деньгах, и тем самым возбуждают подозрение, что деньги являются целью их
жизни. Батлер же никогда не вызывает такого подозрения, он, в отличие от
наших писателей, не боится говорить о деньгах и потому не боится говорить об
отношениях между людьми. Его педантизм в денежных делах оказывается в
литературном отношении чрезвычайно плодотворным. Его книга содержит, помимо
всего прочего, и критику его родителей, и в этом отношении представляет
собой, литературно выражаясь, страшный разнос. Он констатирует два факта: 1)
что его родители очень любили деньги, 2) что они держались правил, не
имевших ничего общего с этой любовью к деньгам; иначе говоря, духовно жили в
более высокой сфере, чем материально.
После выхода его книги прошло пятьдесят лет, и машины для производства
книг сегодня много лучше, но какой из наших писателей, говоря об этих двух
чертах родителей Батлера, не стал бы восхвалять вторую и порицать первую? (И
не только в отношении его родителей, но об этом позднее!) Наши писатели
сказали бы, что эти люди порой становились жертвами грязных мыслей, имея при
этом в виду мысли о деньгах; Батлер же называет грязными мысли номер два. Он
говорит, что его родители в денежных делах были усердны, проницательны и
(что для него одно и то же) счастливы, но, к сожалению, их мысли, касавшиеся
библии, воспитания детей и т. д., короче говоря, "высоких материй", были
грязными. Здесь мы как раз подходим к батлеровской интерпретации понятия
"морально правильно". Говоря о "счастливых делах" (например, о продаже
пшеницы), он не забывает о мяогозначности слова "счастливый". Имеются в виду
просто правильные дела. В этом же значении у него встречается выражение
"счастливые взгляды".
Батлер в большей мере буржуа, чем Киплинг и даже чем Шоу. Совершенно
ясно, на чьей он стороне (вопрос, на чьей он стороне, один из немногих, в
которых не приходится сомневаться после прочтения его книг), но он идет до
самой границы и переходит ее. Правда, он всегда возвращается: колонизатор,
который вешает трофеи у камина. Он, так сказать, много раз переходит Рубикон
с обеих сторон; Рубикон - река Батлера, но не рубеж Батлера! Он буржуазный
писатель, и это не означает в данном случае плохой писатель; ведь он говорит
и наблюдает не от имени всех людей, и, следовательно, нет нужды разоблачать
его, доказывая, что он говорит только от имени буржуа. Он говорит и
наблюдает от имени своего класса, причем в то время, когда этот класс,
по-видимому, и в самом деле переживал подъем и потому мог питать надежду
дать что-то всем людям. Батлер мог еще предполагать, что было бы хорошо,
если бы все говорили, как он. Когда читаешь его книгу, кажется, будто в ней
целый класс как раз заменяет устаревшие взгляды, уже не соответствующие его
фактическому и материальному прогрессу, более пригодными, соответствующими
его материальному уровню. И ничто так не уничтожает надежды на этот класс,
как состояние нашей _сегодняшней_ литературы, которая создается после
Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах. Т. 5/1
М., Искусство, 1965
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Глоссы о Стивенсоне. Перевод М. Подляшук
Не так уверенно! Перевод М. Подляшук
Конкурс лирических поэтов. Перевод Е. Эткинда
Предложения директору радиовещания. Перевод И. Млечиной
Путь всякой плоти. Перевод И. Млечиной
Сонет к новому изданию Франсуа Вийона. Перевод Е. Эткинда
Примечание к сонету. Перевод Е. Эткинда
Песня лирических поэтов. Перевод А. Голембы
Радио как средство общения. Перевод И. Млечиной
Переводимость стихов. Перевод Е. Эткинда
О выразительности в музыке. Перевод Л. Горбовицкой
Легенда о возникновении книги "Дао Дэ-цзин" на пути Лао-цзы в
эмиграцию. Перевод А. Голембы
Башмак Эмпедокла. Перевод Б. Слуцкого
Перевод М. Подляшук
О живописи и живописцах
О китайской живописи
Эффект очуждения в сюжетных картинах Брейгеля-старшего
О стихах Данте, посвященных Беатриче. Перевод Е. Эткинда
О пьесе Шекспира "Гамлет". Перевод Е. Эткинда
О бюргерской трагедии Ленца "Гувернер". Перевод Е. Эткинда
О стихотворении Шиллера "Колокол". Перевод А. Голембы
О стихотворении Шиллера "Порука". Перевод А. Голембы
О стихотворении Гете "Бог и баядера". Перевод Е. Эткинда
Примечание к сонету. Перевод Е. Эткинда
О пьесе Клейста "Принц Гомбургский". Перевод А. Голембы
Декламация и комментарии. Перевод Е. Эткинда
Об анонимных стихах. Перевод Е. Эткинда
Заметки о выставке Барлаха. Перевод Е. Эткинда
Новый вариант "Сказок Гофмана" Оффенбаха. Перевод Е. Михелевич
Перевод Е. Эткинда
Вступительное слово к "Макбету"
Заметки о Шекспире
Шекспир в эпическом театре
Освящение святотатства
Искусство читать Шекспира
Перевод Э. Львовой
Оправдана ли постановка фрагмента на сцене?
Юмор и достоинство
Образ Фауста
Тезисы к дискуссия о "Фаусте". Перевод Е. Эткинда
Перевод Э. Львовой
Как играть Мольера
Обсуждение Дон-Жуана
Бессоновская постановка "Дон-Жуана" в Берлинском ансамбле
В этом году издательство Бухенау и Райхерта, Мюнхен, выпустило ценную
книгу: отлично переведенные романы Стивенсона под редакцией Маргариты и
Курта Тезинг. (Кстати, по хорошим переводам с американского видно, как
быстро англизируется литературный немецкий язык.) Стиль этот имеет почтенное
прошлое, и даже у американских писателей, которые живут сейчас в больших
городах, можно заметить на рукописях пятна от керосиновой лампы.
Но вот что интересно: из произведений Стивенсона ясно, что
кинематографический принцип видения существовал на этом континенте еще до
кино. Разумеется, это не единственная причина, по которой смешно утверждать,
будто через кино техника внесла в литературу новое видение. Что касается
языка, то европейская литература давно отражает новые принципы видения.
Рембо, скажем, уже вполне кинематографичен. Но у Стивенсона кинематографичны
целые эпизоды. В романе "Владелец Баллантре" сцена покушения написана крайне
своеобразно: корабельная палуба, где происходит это событие, выполняет
функцию качелей. Один из героев, используя накренившуюся от качки палубу,
пытается столкнуть противника за борт. Его замысел не удается, и
преследуемый - теперь он находится над своим врагом - тоже использует качку
и предлагает перемирие; в конце концов преследователь, очутившись опять
наверху, уговаривает противника покинуть "опасное место, откуда можно и за
борт упасть". Такова по крайней мере схема происходящего. Или другой пример:
чтобы уязвить своего знатного брата, сквайр садится у окна и штопает старое
платье. Качество обслуживания гарантируется. Тогда его брат, гуляя,
старается обязательно пройти мимо него. Становится ясно: он не дает брату
работы только потому, что _у него_ платье не рваное. И вот однажды он даже
усаживается на стоящую под окном скамью.
"Владелец Баллантре", блестяще переведенный Баудишем, несомненно лучшее
из этих произведений. Думается, мы не всегда в полной мере оцениваем находки
писателей. В "Баллантре" их чрезвычайно много. Чего стоит такой прием:
автор, не скрывая неприязни к своему герою, описывает его так, как только
недруг может писать о человеке. Он заставляет сквайра совершать различные
поступки и предвзято оценивает даже те его действия, которые другой
писатель, если бы смог, придумал бы для характеристики самого возвышенного
героя. Откровенная предвзятость автора - это еще одна капля в чаше мировой
несправедливости - той несправедливости, которая ожесточила сквайра и
определила его поведение, и это только усиливает страстное сочувствие
читателей к герою. "Владелец Баллантре" - удивительный авантюрный роман, его
читатель вынужден отстаивать свои симпатии к герою (а на них-то все другие
авантюрные романы и держатся). Как мы уже говорили, это открытие самого
высокого разряда.
19 мая 1925 г.
Я не спешил смотреть "Золотую лихорадку" Чаплина, так как из
кинотеатра, где идет фильм, доносится на редкость неприятная и безвкусная
музыка. Но глубокая растерянность, охватившая чуть ли не всех моих
театральных знакомых, заставила меня все-таки это сделать. Их растерянность
мне понятна.
Я вовсе не думаю, что в современном театре нельзя сделать то, что
делается в этой картине, потому что театр не способен на это. Я считаю, что
такое вообще немыслимо - ни в театре, ни в варьете, ни в кино, - если нет
Чарли Чаплина. Этот художник уже сейчас обладает силой документа, так как он
выражает свою эпоху. А ведь то, что происходит в "Золотой лихорадке", не
годится по мысли для каких бы то ни, было зрителей на свете. Разумеется,
есть определенная прелесть в том, что молодое искусство кино еще не утратило
поэзии непосредственного восприятия, не заменило его искушенностью
драматургии, многоопытной, как старая шлюха. Вот Длинный Джим, забывший, где
его золотоносная жила, встречает Чарли, единственного человека, который
может указать ему дорогу, но они в рассеянности не замечают друг друга;
произойди такое на сцене, и всякое доверие зрителя к авторскому умению
логически завершить действие будет безнадежно подорвано.
Кино не чувствует ответственности перед зрителем, так что и стараться
очень не стоит. Его драматургические приемы остаются предельно простыми,
потому что каждый фильм-это лишь несколько километров пленки в жестяной
коробке. Никто ведь и не ждет, что, сгибая зажатую в коленях пилу, человек
сыграет вам фугу.
Конечно, сейчас кино уже перестало быть технической проблемой. Техники
там столько, что ее даже не замечаешь. Скорее театр теперь техническая
проблема...
Фрагмент
Каковы перспективы для молодых лирических поэтов.
Член жюри - Берт Брехт.
Бертольт Брехт пришел к выводу, что премии не следует присуждать ни
одному из участников конкурса. Он, однако, не ограничился этим выводом - он
выбрал для нас стихотворение неизвестного молодого поэта, не участвовавшего
а конкурсе, и выполнил товарищеский долг члена жюри по отношению к этому
автору, как если бы последний прислал свою работу на конкурс.
Редакция хотела бы настойчиво подчеркнуть следующий факт, который,
впрочем, разумеется сам собой: в принятии данного решения она не участвовала
- эта заслуга принадлежит исключительно Берту Брехту, на которого, впрочем,
ложится и вся ответственность.
("Ди литерарише вельт", Берлин, пятница, 4 февраля, 1927).
КРАТКИЙ ОТЧЕТ О 400 (ЧЕТЫРЕХСТАХ) МОЛОДЫХ ЛИРИЧЕСКИХ ПОЭТАХ
Должен признаться: я поступил легкомысленно, когда согласился разобрать
кучу стихов новейшей лирики. Если отвлечься от собственного творчества (а
это сделать нетрудно), и никогда не питал к лирике особого пристрастия. Моя
потребность в ней - в точности как у прочих людей - легко удовлетворялась
хрестоматиями для народной школы, то есть такими произведениями, как "Тот,
кто хочет стать солдатом", или "Восхвалять красноречиво", или, на худой
конец, еще "Битва под Гравелотом". Я могу доказать, - во всяком случае, для
самого себя, - что всякий человек, умеющий вообще прислушаться к голосу
собственного рассудка, способен, не вдаваясь в излишние подробности, судить
о том, что сотворено людьми. И как раз лирика несомненно принадлежит к таким
явлениям, которые можно оценивать исходя из их потребительской стоимости,
иначе говоря - из приносимой ими пользы.
Теперь я узнал, что множество весьма известных лирических поэтов ничуть
не заботятся о том, могут ли они быть кому-нибудь полезны или нет. Минувшая
эпоха им- и экспрессионизма (иначе говоря, "книжное искусство", дни которого
сочтены) создавала стихотворения, содержание которых состояло из красивых
виньеток и благоуханных слов. Среди них есть более или менее удачные вещи -
такие, которые нельзя ни петь, ни подарить ближнему для поднятия его духа и
которые все же обладают какой-то ценностью. Но, если не говорить об этих
редких исключениях, значение таких созданий "чистой" лирики переоценивается.
Они, попросту говоря, слишком далеко уходят от своей первоосновы, каковой
является сообщение мысли или какого-либо чувства, представляющего интерес
даже для не знакомых автору людей. Все великие стихотворения обладают
ценностью документов. Они содержат речевую манеру автора - человека
значительного. Здесь я должен сознаться, что не слишком высоко ценю лирику
Рильке (в остальном человека по-настоящему хорошего), Стефана Георге и
Верфеля: таким образом, я лучше и решительнее всего доведу до сознания
читателя мою неспособность высказывать суждения о произведениях подобного
рода или сходных с ними.
К нам поступило более пятисот стихотворений, и я сразу хочу сказать,
что ни одно из них я не счел действительно хорошим. Конечно, я всегда знал,
что каждый более или менее нормальный немец способен написать стихотворение,
и о каждом втором это ничего дурного не говорит. Но вот что хуже: я теперь
узнал о существовании такой категории молодежи, от знакомства с которой я бы
с большей для себя пользой отказался. Мне даже, можно сказать, выгодно
умолчать о нем. Какая нам польза публиковать, в целях пропаганды, фотографии
больших городов, когда в непосредственной близости от нас появляется молодая
поросль буржуазии, которая может быть полноценно опровергнута одними только
этими фотографиями? Какая нам польза уничтожить несколько поколений вредных
стариков (или, что лучше, желать их уничтожения), если молодое поколение
отличается всего только безвредностью? Необыкновенная безликость этих людей
моего возраста такова, что даже если столкнуть их лицом к лицу с любой
действительностью, это никому из них ничего не даст; даже целительный
издевательский смех не способен исцелить их от свойственных им оторванности
от жизни, сентиментальности, искусственности или от пристрастия к названным
выше кумирам. Это ведь опять те же тихие, утонченные, погруженные в мечтания
люди, - чувствительный слой вырождающейся буржуазии, с которой я не желаю
иметь ничего общего!
Может быть, никто не поймет, зачем мне понадобилось это горькое
предисловие, чтобы, наконец, подойти к моему предложению - опубликовать
песню, которую я обнаружил в газете, посвященной велосипедному спорту. Не
знаю, всем ли читателям она придется по вкусу, - во всяком случае, желая
доказать свою добросовестность, я добыл ее рукопись и фотографию автора. Эта
песня Ганнеса Кюппера "Не, he! The Iron Man!" посвящена интересной для всех
теме, чемпиону Реджи Мак-Намара: она весьма незамысловата, в случае
надобности, ее можно петь, она - лучшее из всего, что мог написать ее автор,
и обладает - по крайней мере для меня - известной документальной ценностью.
Я рекомендую Кюпперу написать несколько песен подобного рода и рекомендую
обществу возбудить в нем это желание, отвергнув его сочинение.
Ганнес Кюппер
HE, HE! TNE IRON MAN!
О нем говорят в округе,
Что ноги его и руки,
Живот, и грудь, и спина
Из черного чугуна.
Не, he! The Iron Man!
Что сердце его - пружина,
А мозг - динамомашина,
Желудок его здоровый -
Мотор восьмицилиндровый.
Не, he! The Iron Man!
Что нервы его - как тросы,
Любые выдержат кроссы,
Потому что:
Задуман был первоначально он
Отнюдь не как гонщик и чемпион, -
Природа на нового Цезаря его
оснастила,
Отсюда его железобетонная сила.
Не, he! The Iron Man!
Итак:
Да здравствует мощь искусственного человека.
Реджи Мак-Намара - герой двадцать первого
века.
НИ ПОЛЬЗЫ, НИ КРАСОТЫ
Когда я на днях прочитал отлично написанный фельетон, где упоминался
мой вывод относительно конкурса лирических поэтов, мне показалось, что я
схвачен за руку. Меня поймали на том, что, рассматривая громадную кучу
лирических (произведений - более пятисот штук, - я стал на точку зрения
полезности. Я и в самом деле заявил: все то, что мне довелось читать, было,
на мой взгляд, лишено какой бы то ни было полезности, а я решил вынести
одобрение только тем созданным в русле определенного направления вещам,
которые обладают реально ощутимой полезностью, пусть даже самой элементарной
и плоской. Направление это было буржуазным, и, чтобы читатель мог конкретно
представить себе значение данного понятия, я немного продолжил прямую линию
и назвал имена Рильке, Георге и Верфеля. Я имел в виду, что от этих поэтов
не проистекает ничего прямо и безусловно полезного. Не знаю, поверят ли мне,
но я, подобно большинству других людей, осведомлен о том, что в искусстве (в
особенности если привлечь на помощь ряд понятий, в которых нет недостатка)
существуют ценности, которые, так сказать, никакой полезности не содержат.
Не хочу ходить вокруг да около: я и в самом деле не считаю, что сочинения
этих трех мною поименованных, а также четырехсот мною не названных людей
обладают какой-нибудь ценностью. Все это поколение - даже если его
рассматривать как коня, предназначенного для парадов, - не обладало
способностью доставлять публике чистое блаженство созерцания. Напротив, я
считал себя вправе требовать от этого поколения, чтобы оно сделало все от
него зависящее для обнаружения своей полезности. Не хочу возлагать
ответственность за мировую войну на Стефана Георге. Не вижу, однако, никаких
оснований для того, чтобы он изолировал себя от мира. Думаю, что этот
простодушный мыслитель желал показать всем единомыслящим, что ему подобных
не существует. Бегло рассмотрев ценность его красот, я поневоле пришел к
выводу, что от него можно потребовать полицейских услуг. Если вокруг
полицейского! совершаются многочисленные запутанные преступления, он не
имеет права оставаться на позиции незаинтересованного созерцателя.
Полицейский не для того существует, чтобы просто регистрировать отражающиеся
на собственном лице противоречивые ощущения. Одним словом, все эти люди, о
которых следует говорить совершенно спокойно и без благоговейной робости, не
создают никаких эстетических ценностей - они обязаны работать.
Сформулировав эту мысль, я готов идти дальше. Я утверждаю, что почти
вся поэзия вырождающейся буржуазии - и прежде всего наиболее
представительная ее часть - содержит в себе слишком много тенденций,
связанных с классовой борьбой, и что именно поэтому она стремится к созданию
чисто эстетических ценностей. Всякий человек, даже если он и не является
марксистом, которому в конце нашей содержательной эпохи придется отделять
плевелы от пшеницы, ровно ничего не поймет - как бы это ни звучало в наши
дни определенно - в поэзии Стефана Георге, Рильке или Верфеля (да и,
пожалуй, во всем остальном тоже), если он не будет рассматривать ее как
проявление классовой борьбы. Что и говорить, отражение овечьего стада в
чистых глазах человека высокой души могло бы обладать немалой ценностью,
равно как и пение певца, испытывающего блаженство от звучания собственного
голоса. Но эти люди не обладают ни чистыми глазами, ни звучным голосом. И в
еще меньшей степени - душой. Они либо владеют овечьими стадами, либо
высокомерно отворачиваются от них, поскольку ведут чрезмерно напряженную
духовную жизнь.
Некоторая легкость тона, с которой я все это констатирую, не должна
вводить в заблуждение - предмет моего рассмотрения остается в высшей степени
серьезным. Мне, как и всем, кто в наши дни честно пишет о подобных вещах,
противопоказано разводить преувеличенно серьезные рассуждения вокруг
несерьезных поводов. В той духовной среде, какая нас окружает, смешно
предаваться высокопарным сетованиям насчет недостаточной плотности ткани,
обтягивающей зонтики. Если я сохранил некоторый остаток веселости, то отнюдь
не потому, что размышлял на подобные темы.
1. С моей точки зрения, вы должны были бы попытаться придать радио
подлинно демократический характер. В этом отношении вы достигли бы многого,
если бы, например, перестали сами изыскивать материал для тех замечательных
аппаратов, которые имеются в вашем распоряжении, а приблизили бы их к
актуальным событиям. Вполне понятно, что люди, которые вдруг получили такую
технику, сразу же развивают кипучую деятельность, чтобы дать материал этой
технике, изобретают нечто вроде нового художественного ремесла, которое
обеспечит ее искусственным материалом. Я с тревогой наблюдал, как везут в
Нойбабельсберг громоздкие сооружения, изображающие египетские пирамиды и
дворцы индийских раджей, чтобы заснять их там аппаратом, который человек
легко мог бы положить в рюкзак. Я _полагаю, что вы должны использовать ваши
аппараты, чтобы приблизиться к действительным событиям, а не ограничиваться
только рассказами о них или сухими очерками_. Надо стараться проникнуть на
важные заседания рейхстага и особенно на большие процессы. Это будет
означать большой прогресс, и потому неизбежно появится целый ряд законов,
которые попытаются этому воспрепятствовать. _Вы должны обратиться к
общественности, чтобы устранить эти законы_. Конечно, нельзя недооценивать
весьма естественную боязнь депутатов рейхстага быть услышанными во всей
стране, но они должны преодолеть свой страх, так же как и судьи, которых,
как я полагаю, испугает необходимость выносить приговоры перед всем народом.
Кроме того, вы можете устраивать перед микрофоном вместо безжизненных
отчетов настоящие _интервью_, в ходе которых интервьюируемые не имеют такой
возможности тщательно продумывать свои лживые ответы, как они это делают для
газет. Очень важную роль сыграли бы _диспуты_ с участием крупных
специалистов. Вы можете в любых - больших или малых - помещениях устраивать
доклады с дискуссиями. Но все мероприятия этого рода необходимо выделить из
общего однообразия и серости ежедневного радиоменю, состоящего из домашней
музыки и уроков иностранного языка; для этого следует заранее извещать о них
публику.
2. Что касается материалов, специально подготавливаемых для радио, то,
как я уже говорил, они должны занимать второстепенное место, но зато их
необходимо сделать более значительными. Редко доводится слышать о работах
действительно крупных музыкантов для радио. Не имеет никакого смысла от
случая к случаю исполнять на концертах их произведения или иногда привлекать
их к оформлению радиопостановок: подобные работы должны быть представлены во
всем _принципиальном_ значении, причем желательно включать в программу
произведения, созданные специально для радио. Что касается радиопостановок,
то здесь Альфред Браун действительно предпринял ряд интересных опытов.
Целесообразно' провести эксперимент с романом Арнольта Броннена, написанным
для передач по радио, таких опытов должно быть больше. Для этого следует и
впредь приглашать только самых лучших мастеров. В Берлине, на Франкфуртер
Аллее, 244, живет талантливый эпический автор Альфред Деблин. Но я моту
заранее сказать, что все эти эксперименты провалятся из-за смехотворно
жалких гонораров, которые радио выплачивает из своих ассигнований на
культурные цели. В отличие от весьма порядочной оплаты актеров и других
исполнителей, литературные гонорары так низки, что еще очень долго не
удастся побудить писателей постоянно работать для радио. Со временем вы
должны, наконец, создать нечто вроде репертуара, то есть ставить пьесы через
определенные промежутки времени, скажем, ежегодно.
3. Обязательно надо организовать студию. Без экспериментов просто
невозможно полностью использовать вашу аппаратуру и все, что с ней связано.
4. Для двух последних пунктов моих предложений особенно необходимо,
чтобы вы публично давали отчет о тех фантастических суммах, которые
поглощает радио, отчитывались до последнего пфеннига в том, куда идут эти
общественные деньги.
Как сообщается в аннотации к романам Батлера, Дж. Б. Шоу внес хорошее
предложение - в целях просвещения общества относиться к Батлеру со всей
серьезностью. Но это предложение не имело такого большого успеха, как
другое, чаще, правда, повторяемое и более настойчивое, но не такое хорошее
предложение Шоу - ставить для этой же цели его собственные фарсы.
Батлер относится к буржуазным писателям, которых можно пересчитать по
пальцам одной руки: в творчестве этих писателей деньгам отводится то место,
которое они занимают в жизни буржуазного общества. Другие писатели, пятерых
из которых можно назвать, перечислив пятерых самых преуспевающих писателей
наших дней, избегают в своих книгах какого бы то ни было упоминания о
деньгах, и тем самым возбуждают подозрение, что деньги являются целью их
жизни. Батлер же никогда не вызывает такого подозрения, он, в отличие от
наших писателей, не боится говорить о деньгах и потому не боится говорить об
отношениях между людьми. Его педантизм в денежных делах оказывается в
литературном отношении чрезвычайно плодотворным. Его книга содержит, помимо
всего прочего, и критику его родителей, и в этом отношении представляет
собой, литературно выражаясь, страшный разнос. Он констатирует два факта: 1)
что его родители очень любили деньги, 2) что они держались правил, не
имевших ничего общего с этой любовью к деньгам; иначе говоря, духовно жили в
более высокой сфере, чем материально.
После выхода его книги прошло пятьдесят лет, и машины для производства
книг сегодня много лучше, но какой из наших писателей, говоря об этих двух
чертах родителей Батлера, не стал бы восхвалять вторую и порицать первую? (И
не только в отношении его родителей, но об этом позднее!) Наши писатели
сказали бы, что эти люди порой становились жертвами грязных мыслей, имея при
этом в виду мысли о деньгах; Батлер же называет грязными мысли номер два. Он
говорит, что его родители в денежных делах были усердны, проницательны и
(что для него одно и то же) счастливы, но, к сожалению, их мысли, касавшиеся
библии, воспитания детей и т. д., короче говоря, "высоких материй", были
грязными. Здесь мы как раз подходим к батлеровской интерпретации понятия
"морально правильно". Говоря о "счастливых делах" (например, о продаже
пшеницы), он не забывает о мяогозначности слова "счастливый". Имеются в виду
просто правильные дела. В этом же значении у него встречается выражение
"счастливые взгляды".
Батлер в большей мере буржуа, чем Киплинг и даже чем Шоу. Совершенно
ясно, на чьей он стороне (вопрос, на чьей он стороне, один из немногих, в
которых не приходится сомневаться после прочтения его книг), но он идет до
самой границы и переходит ее. Правда, он всегда возвращается: колонизатор,
который вешает трофеи у камина. Он, так сказать, много раз переходит Рубикон
с обеих сторон; Рубикон - река Батлера, но не рубеж Батлера! Он буржуазный
писатель, и это не означает в данном случае плохой писатель; ведь он говорит
и наблюдает не от имени всех людей, и, следовательно, нет нужды разоблачать
его, доказывая, что он говорит только от имени буржуа. Он говорит и
наблюдает от имени своего класса, причем в то время, когда этот класс,
по-видимому, и в самом деле переживал подъем и потому мог питать надежду
дать что-то всем людям. Батлер мог еще предполагать, что было бы хорошо,
если бы все говорили, как он. Когда читаешь его книгу, кажется, будто в ней
целый класс как раз заменяет устаревшие взгляды, уже не соответствующие его
фактическому и материальному прогрессу, более пригодными, соответствующими
его материальному уровню. И ничто так не уничтожает надежды на этот класс,
как состояние нашей _сегодняшней_ литературы, которая создается после