Страница:
прочим. Социология? А я, например, ожидаю не меньшего от биологии. Я
спрашиваю: где общечеловеческое в этом учении? Человек всегда останется
самим собой.
Мать (Ивану). А он-то, пожалуй, уже изрядно переменился, а?
Иван прощается.
Иван. Товарищ Власова, я просто не узнаю своего брата.
Пелагея Власова посещает сына в тюрьме.
Тюрьма.
Мать. Надзиратель будет очень настороже, но все же мне надо узнать
адреса крестьян, интересующихся нашей газетой. Надеюсь, я удержу эту уйму
имен в памяти.
Надзиратель приводит Павла.
Павел!
Павел. Как поживаешь, мама?
Надзиратель. Сядьте так, чтобы между вами остался промежуток. Вот сюда
и туда. Политических разговоров - никаких.
Павел. Ну что же, поговорим о домашних делах, мама!
Мать. Ладно, Павел.
Павел. Где ты приткнулась?
Мать. У учителя Весовщикова.
Павел. Заботятся там о тебе?
Мать. Да. А тебе как живется?
Павел. Я все беспокоился, смогут ли они тебе помочь как следует.
Мать. Борода у тебя сильно отросла.
Павел. Да. Небось я выгляжу теперь постарше.
Мать. Я была на похоронах Смилгина. Опять полиция избивала. А кое-кого
и забрали. Мы все там были.
Надзиратель. Это политика, Власова!
Мать. Вот как? Скажи пожалуйста, прямо не знаешь, о чем заговорить!
Надзиратель. Если так, то нечего сюда и приходить. Вам не о чем
сказать, но вы лезете сюда и только мешаете нам. А отвечать кому? Мне?
Павел. Помогаешь по хозяйству?
Мать. Помогаю. Мы с Весовщиковым собираемся на той неделе в деревню.
Павел. С учителем?
Мать. Нет.
Павел. Проветриться вздумали?
Мать. Да, и проветриться. (Тихо.) Нам нужны адреса. (Громко.) Ах,
Павел, как нам всем тебя не хватает!
Павел (тихо). Адреса я проглотил при аресте. Запомнил только парочку.
Мать. Ах, Павел, никогда я не думала, что так жить придется на старости
лет.
Павел (тихо). Лунгин в Пирогове.
Мать (тихо). А в Крапивне? (Громко.) Горе мне с тобой, право!
Павел (тихо). Сулиновский.
Мать. Все молюсь за тебя. (Тихо.) Сулиновский в Крапивне. (Громко.) А
вечера коротаю одна-одинешенька.
Павел (тихо). Терехов в Дубравне.
Мать. А учитель уже жалуется на беспокойство.
Павел (тихо). У них узнаете остальные.
Надзиратель. Время свидания истекло.
Мать. Еще минутку, господин хороший! Я совсем сбилась. Ах, Павел! Нам,
старикам, остается только забиться в щель, с глаз долой; какая от нас
польза? (Тихо.) Лушин в Пирогове. (Громко.) Нам дают понять, что наше время
кончилось. Нам впереди ждать нечего. Что знали мы, то прошло. (Тихо.)
Сулиновский в Дубравне.
Павел отрицательно качает головой.
Сулиновский в Крапивне. (Громко.) А опыт наш - на что годится? Наши советы
приносят один вред - ведь между нами и детьми непроходимая пропасть.
(Тихо.) Терехов в Дубравне. (Громко.) Нам идти в одну сторону, а вам в
другую. (Тихо.) Терехов в Дубравне. (Громко.) Ничего общего у нас нет. Ваше
время наступает!
Надзиратель. А время свидания кончилось.
Павел (кланяется матери). Прощай, мать.
Мать (тоже кланяется). Прощай, Павел.
(исполняется актером, играющим Павла)
У них законы и уставы,
У них тюрьмы и крепости
(Не считая приютов и богаделен),
У них тюремщики и судьи,
Им платят вдосталь, они на все готовы.
А что толку?
Неужели они верят, что могут сломить нас?
Прежде чем исчезнуть -
А этого ждать недолго, -
Поймут они, что все это
Им уже ни к чему.
У них типографии и газеты,
Чтоб нас побеждать и лишать языка
(Не считая чиновников армию),
У них попы и ученые.
Им платят вдосталь, они на все готовы.
А что толку?
Разве так уж страшна для них правда?
Прежде чем исчезнуть -
А этого ждать недолго, -
Поймут они, что все это
Им уже ни к чему.
У них пушки и танки,
Гранаты и пулеметы
(Не считая дубинок).
У них полицейские, солдаты,
Им платят мало, они на все готовы.
А что толку?
Разве так могучи враги их?
Они верят - еще не поздно,
От гибели можно спастись.
Но день настанет -
А ждать его недолго, -
Поймут они, что все это
Им уже ни к чему.
И пусть кричат во весь голос "стой!"
Не помогут ни деньги, ни пушки!
Летом 1905 года по стране прокатилась волна крестьянских беспорядков и
стачек батраков
Дорога.
Мать, идущую вместе с двумя рабочими, встречают камнями. Спутники ее
обращаются в бегство.
Мать (с шишкой на лбу, к преследователям). Почему вы швыряете в нас
камнями?
Егор. Потому что вы штрейкбрехеры.
Мать. Вот как? Мы штрейкбрехеры? Потому мы гак спешим? Где стачка-то?
Егор. В смирновском поместье.
Мать. А вы забастовщики? Это я вижу по моей шишке. Но я не штрейкбрехер
вовсе. Я из Ростова, в гости к батраку. Его зовут Егор Лушин.
Егор. Лушин - это я.
Мать. Я - Пелагея Власова.
Егор. Это тебя во всей округе зовут "мать"?
Мать. Да. Со мной газеты для вас. Не знали мы, что вы бастуете, но я
вижу, что борьбу вы ведете не на шутку. (Отдает Лушину газеты.)
Егор. Прости, что мы тебе набили шишку. Наша стачка вот-вот сорвется. С
тобой вместе пришли штрейкбрехеры из города, да завтра ждут еще. Нам жрать
нечего, а для них уже режут свиней и телят. Видишь, дым валит из трубы? Все
для штрейкбрехеров.
Мать. Стыда нет у людей.
Егор. Помещичья бойня, хлебопекарня и молочная, ясное дело, не бастуют.
Мать. А почему? Вы с ними толковали?
Егор. Ни к чему это. Чего им бастовать? Плату только нам сократили,
простым батракам.
Мать. Дай-ка сюда газеты. (Делит пачку газет пополам и дает ему часть.)
Егор. А те? Почему ты даешь не все?
Мать. Эти пойдут на помещичью бойню, хлебопекарню и молочную. Там же
тоже рабочие, с ними надо потолковать. Где есть хоть один рабочий, там еще
не все потеряно.
Егор. Не трудись зазря! (Уходит.) Мать. Вот так и терзаем друг друга,
рабочий с рабочим, а грабители наши посмеиваются.
Помещичья кухня.
На кухне сидя г двое штрейкбрехеров за едой и разговаривают с мясником.
Первый штрейкбрехер (жуя, другому). Кто в час беды предает свою страну,
тот сволочь! А забастовщик предает свою родину.
Мясник (рубя мясо). Как так - свою родину?
Первый штрейкбрехер. Кто мы? Русские. Что кругом? Россия. И эта Россия
принадлежит русским.
Мясник. Вот как?
Второй штрейкбрехер. Ну да! Кто этого не чувствует... - а ведь мясо не
того... - тому этого не втолкуешь. Но по башке его хватить можно.
Мясник. Верно!
Первый штрейкбрехер. Этот стол - родина, и это мясо - родина.
Мясник. Но оно ведь "не того".
Второй штрейкбрехер. Место, на котором я сижу, - родина. И даже ты
(мяснику) сам тоже кусок родины.
Мясник. А если я тоже "не того"?
Первый штрейкбрехер. Каждый должен защищать свою родину.
Мясник. Да, если она ему действительно родина.
Второй штрейкбрехер. Вот он - подлый материализм!
Мясник. Дерьмо собачье!
Жена мясника вводит мать, которая притворяется, что ей очень больно от
шишки на голове.
Жена мясника. Садитесь-ка сюда! Я вам сейчас сделаю примочку. А потом
съешьте чего-нибудь, а то вы так перепугались. (Остальным.) Ее камнем
ушибли.
Первый штрейкбрехер. Я ее помню. Она ехала в одном поезде с нами.
Второй штрейкбрехер. Это дело рук забастовщиков: мы о ней здорово
беспокоились. Жена мясника. Ну как, полегчало?
Мать утвердительно кивает.
Второй штрейкбрехер. Ну слава богу!
Жена мясника. Они грызутся как звери за свою работишку. Ну и шишка!
(Идет за водой.)
Мать (публике). Шишка вызывает гораздо больше сочувствия у тех, кто
ожидает шишек, чем у тех, кто шишки раздает!
Первый штрейкбрехер (указывая вилкой на мать). Вот вам: русскую женщину
русские рабочие забросали камнями! Вы мать?
Мать. Да.
Первый штрейкбрехер. Русскую мать избивают камнями!
Мясник. Да, и притом русскими камнями. (Публике.) И этому сброду я
должен варить суп! (Матери.) Почему же они в вас бросали?
Мать (примачивая шишку тряпкой). Они видели меня рядом со
штрейкбрехерами.
Второй штрейкбрехер. Вот сволочи!
Мать. Почему же - сволочи? А мне как раз подумалось: пожалуй, они вовсе
не плохие люди.
Жена мясника. А камнями кидались почему?
Мать. Значит, приняли меня за сволочь.
Жена мясника. Как они могли подумать, что вы сволочь?
Мать. Потому что им показалось, будто я - штрейкбрехер.
Мясник (улыбается). Значит, по-вашему, в штрейкбрехеров можно бросать
камнями?
Мать. Конечно,
Мясник (сияя, жене). Дай ей поесть! Дай ей сейчас же поесть! Дай ей две
тарелки! (Подходит к матери.) Меня зовут Василий Ефимович. (Жене вдогонку.)
И позови-ка ребят сюда. Им тут есть чему поучиться.
Его помощники становятся в дверях.
Эту женщину забастовщики забросали камнями. У нее шишка на голове. Видите? Я
ее спросил: почему у вас шишка? Она отвечает: "Меня приняли за
штрейкбрехершу". - Я спрашиваю: так, значит, в штрейкбрехеров можно кидать
камнями? И что, по-вашему, она ответила?
Мать. Можно.
Мясник. Как только я это услышал, голубчики, я сказал: дайте ей поесть.
Дайте ей две тарелки. (Матери.) Почему вы не кушаете? Слишком горячо?
(Жене.) Зачем кипяток налила? Так можно обжечься.
Мать (отодвигая тарелку). Нет, Василий Ефимович, суп не горяч.
Мясник. Так почему же вы не едите?
Мать. Потому что он сварен для штрейкбрехеров.
Мясник. Для кого сварен?
Мать. Для штрейкбрехеров.
Мясник. Так! Занятно. Выходит - я тоже сволочь? Глядите-ка: я тоже
сволочь! А почему? Потому что помогаю штрейкбрехерам. (Матери.) Так, что ли?
(Подсаживается к ней.) Но ведь забастовка - это нехорошее - дело. Скажешь:
смотря по тому, ради чего бастуют?
Мать кивает.
Зарплата, говоришь, была снижена. А почему бы зарплате не снизиться? А ну
оглядись: все это - добро господина Смирнова, а сам он живет в Одессе.
Почему бы ему не снижать плату?
Штрейкбрехеры радостно ему поддакивают.
Разве ж то не его деньги? Ты, стало быть, не согласна, что сегодня может он
платить за работу два рубля, а завтра - две копейки? Не согласна? А что было
в прошлом году? Ведь даже мне сбавили жалованье. А что я сделал (жене) по
твоему совету? Ничего. А что будет в сентябре? Мне еще урежут жалованье! А в
чем я виноват сейчас? Предаю людей, которым тоже урезают плату, но которые
не хотят этого позволить. Так кто же я? (Матери.) Значит, моя еда для тебя
не годится? Я только того и ждал, чтоб уважающий себя человек в лицо мне
сказал, что он себя уважает и моей стряпни есть не станет. Чаша
переполнилась. Собственно, она давно уже была полна. Не хватало последней
капли... (показывает на мать) чтобы хлынуло через край. Одной злобы и ворчни
мало. Надо отвечать делом. (Штрейкбрехерам.) Скажите вашему господину
Смирнову: пусть присылает вам жратву из Одессы. Пусть эта свинья сама вам
стряпает!
Жена мясника. Не горячись.
Мясник. Не зря я работал в фабричных столовках. Я оттуда ушел потому,
что душа не принимала, что там творилось.
Жена пытается успокоить его.
Я думал, вот уеду в деревню, там будет по-честному - и что же? Такая же
мерзкая дыра, где я должен набивать брюхо штрейкбрехерам.
Жена мясника. Тогда давай уедем.
Mясник. Правильно! (Повелительно.) Давайте сюда котел с чечевицей. А ты
сало неси! Все, что есть. И все, что в кладовой понавешано! Для чего все это
припасено?
Жена мясника. Накличем беду на свою голову! Пропадем мы с тобой!
Мясник (штрейкбрехерам). Эй, вы, спасители родины, пошли вон! Мы
бастуем! Кухня бастует! Вон! (Выгоняет штрейкбрехеров.) Я мясник и привык,
чтоб последним я смеялся, а не свинья. (Обняв жену за плечи, становится
перед матерью.) А теперь выйди-ка и скажи тем, кто в тебя швырял камнями,
что суп на столе.
(читают мясник и работники помещичьей кухни)
Крепкий боец товарищ Власова,
Неутомимый, хитрый, надежный.
Надежный в бою. Хитрый с врагом и неутомимый
В работе пропагандиста. Малое дело
Крепко проводит и незаменима.
Не одинока она: вместе с ней
Борются крепко, хитро и стойко
В Твери, Глазго, Лионе, Чикаго,
Шанхае, Калькутте
Власовы всех стран - кроты истории,
Безыменные солдаты революции -
Незаменимые.
1912 год.
Возвращение Павла из сибирской ссылки.
Квартира учителя Весовщикова.
Власова, Василий Ефимович и молодой рабочий приносят в дом учителя
Весовщикова печатный станок.
Учитель. Пелагея Ниловна, чтоб у меня здесь никаких печатных машин не
устанавливать! Не злоупотребляйте моим сочувствием движению. Вы знаете, что
я теоретически на вашей стороне, но это выходит далеко за пределы теории.
Мать. Так ли я вас поняла, Николай Иванович? Вы - за наши листовки.
Последнюю, для городских рабочих, вы сами сочинили. Но вы против того, чтобы
их печатать? (Устанавливают машину.)
Учитель. Нет. Но я против того, чтобы их печатать здесь.
Мать (обиженно). Принимаем к сведению, Николай Иванович!
Продолжают работу.
Учитель. Ну и...
Рабочий. Если Власова себе что вбила в голову - конец. Натерпелись мы
от ее упрямства. Будьте спокойны, никто ничего не заметит.
Мать. Наши газеты то и дело конфискуют - вот и нужно печатать больше.
Учитель уходит в соседнюю комнату и берется за книгу. Начинается печатание.
Машина очень громко стучит. Учитель врывается в комнату.
Чуть шумновато, а?
Учитель. У меня лампа упадет со стены! Совершенно недопустимо печатать
здесь подпольные листовки, если это вызывает такой грохот.
Мать. Подложить бы чего под нее, и соседи ни звука не услышат. Не
найдется ли у вас чего, Николай Иванович?
Учитель. Ничего у меня нет!
Мать. Да не кричите так! У соседки есть кусок кошмы. Она его припасла
на детские пальтишки. Попробую у нее выклянчить. Подождите печатать. (Идет к
соседке.)
Василий Ефимович (учителю). Николай Иванович, нам очень неприятно, что
вы ею недовольны.
Рабочий. Ведь мы ее сюда пристроили, чтоб, она бросила политику. Стали
бы мы, Василий Ефимович, открывать здесь подпольную типографию! Но пойдите
уговорите ее.
Учитель. Я очень сердит. Например, я просто возмущен, что вы ко всему
еще грабите ее. На днях прихожу домой и вижу: роется в своем стареньком
кошельке, достает несколько грошей на членский взнос.
Василий Ефимович. Даром нам ничего не дают. Революцию делаем против
нищеты, и еще надо выкладывать денежки. Мать очень строго взыскивает
членские взносы. Ну что ж, говорит, на полкаравая меньше съедим ради нашего
дела. Наша фирма должна богатеть, говорит она.
Стук в дверь. Машину прячут. Учитель оттирает.
Голос Павла (из-за двери). Здесь живет Пелагея Власова? Я - Павел
Власов.
Учитель. Ее сын!
Павел (входит). Здравствуйте.
Все. Здравствуй.
Павел. А где же моя мать?
Учитель. У соседки.
Василий Ефимович. Сейчас вернется. Твоя мать нам говорила, что ты...
Павел. В отъезде.
Василий Ефимович (смеется). Вот именно!
Слышно, что Власова возвращается.
Рабочий. Садись сюда! Устроим твоей матери сюрприз.
Сажают Павла на стул против двери и становятся вокруг него.
Мать входит.
Мать. Павел! (Обнимает его.) Как похудел! Надо бы потолстеть, а он все
худеет. Я так и думала, что долго они тебя не удержат. Как вырвался? Сюда
надолго?
Павел. Вечером двину дальше.
Мать. Пальто-то хоть скинуть можешь?
Павел снимает пальто.
Учитель. Вас послушать, так вы боретесь за свободу, а в своей партии
сущее рабство насаждаете. Хороша свобода! Одни только приказы да
принуждения.
Мать. Видите ли, Николай Иванович, тут такое дело. Нам эти приказы не
мешают, не то что вам. Нам они нужны. Мы, не в обиду вам будь сказано, на
большее метим, чем вы. А свобода, она, Николай Иванович, все равно что
деньги. Вот я совсем мало даю вам денег на мелкие расходы, зато теперь вы
больше можете купить себе нужных вещей. Если месяц-другой поменьше тратить,
потом можно истратить побольше. Против этого и вы не станете спорить.
Учитель. Я вообще отказываюсь с вами спорить. Вы ужасно неуступчивы.
Мать. Да, это верно, но нам иначе нельзя.
Василий Ефимович. А кошму-то вы достали? (Павлу.) Газета должна быть
готова к восьми часам!
Павел. Так тискайте скорей!
Мать (сияя). Начинайте, начинайте! Кончим - тогда выкроим минутку! Ну
что вы скажете - соседка-то и слушать меня не стала! Кошма, вишь,
заготовлена детям на пальтишки. Марфа Александровна, говорю, да я ж только
что видела ваших ребят, они шли из школы в пальтишках. "Какие же это
пальтишки? Это просто латаные отрепки. Вся школа издевается", - говорит она.
Марфа Александровна, говорю, у бедняков и пальтишки бедные. Дайте мне кошму
хоть до утра. Поверьте мне, детям вашим она принесет больше пользы, если вы
мне ее дадите, чем самое теплое пальто. Куда там! Не дала. Ума - ни на грош!
(Вынимает из-под передника несколько кусков кошмы и подкладывает под
машину.)
Учитель. А это что?
Мать. Да кошма же!
Все смеются.
Василий Ефимович. Чего же вы так долго жалуетесь на соседку?
Мать. А как же? По ее милости я воровкой стала. Кошма-то нужна нам до
зарезу. А истинная правда, ее ребятишкам прямая выгода, чтоб такие газеты
печатались!
Василий Ефимович. Пелагея Власова, именем революции благодарим вас за
кошму!
Смех.
Мать. А завтра я ее верну. (Присевшему на стул Павлу.) Хочешь хлеба?
Василий Ефимович (у машины). А кто будет вынимать оттиски?
Мать становится к машине. Павел ищет хлеб.
Мать. Поищи в ящике.
Павел. Обо мне не беспокойся. Я даже в Сибири как-то нашел кусок хлеба.
Мать. Слышите, он корит меня! Не забочусь, мол, о нем. Дай, я хоть
отрежу тебе хлеба.
Учитель. А кто будет вынимать оттиски?
Павел (отрезает ломоть хлеба, остальные печатают). Оттиски будет
вынимать мать революционера Павла Власова, революционерка Пелагея Власова. А
она заботится о нем? Ни капельки! Чай она ему заварила? Баню истопила? Телка
заколола? Ничего подобного! Бежит он из Сибири в Финляндию под железными
ударами вьюги, под свист жандармских пуль, и негде ему приклонить голову,
кроме подпольной типографии. А мать вынимает какие-то оттиски, вместо того
чтоб гладить его по голове.
Мать. Хочешь помочь нам - становись сюда. Андрей подвинется.
Павел занимает место у печатного станка напротив матери.
Мать. Трудно жилось?
Павел. Если бы не тиф, все было бы хорошо.
Мать. Ел-то хоть по-человечески?
Павел. Да, кроме тех случаев, когда нечего было есть.
Мать. Береги себя. Ты теперь надолго?
Павел. Если вы здесь здорово будете работать - ненадолго.
Мать. А там - тоже будет работа? Павел. Конечно! Там это так же нужно,
как и здесь.
Стук в дверь. Входит Зигорский.
Зигорский. Павел, скорей уходи! Вот билеты. На вокзале тебя ждет
товарищ Исай с паспортом.
Павел. А я-то думал пробыть хоть часа два. (Берет пальто.)
Мать (идет за своим пальто). Я тебя провожу.
Зигорский. Нельзя. Павлу это опасно. Вас знают все, а его никто не
знает!
Мать помогает Павлу надеть пальто.
Павел. До свидания, мама!
Мать. Будем надеяться, что в следующий раз я успею отрезать тебе хлеба.
Павел. Будем надеяться. До свидания, товарищи!
Павел и Зигорский уходят.
Учитель. Бог ему поможет, Власова.
Мать. Этого я не знаю. (Возвращается к машине.) Печатание продолжается.
(Декламирует.)
Вечна жалоба, что быстро
Матери теряют сынов,
но я
Сохранила сына. Как сохранила?
Через третье.
Он и я - было нас двое; но нас единило
Третье - общее дело, которое мы
Вместе вели.
Часто слыхала я, как отцам
Грубят сыновья.
Сколь же лучше был наш разговор
Об этом, о третьем, родном нам обоим,
Великом деле миллионов людей!
Близкие этому делу, мы
Были близки друг другу.
Близкие этому милому делу,
Мы были милы друг другу!
При попытке перейти финскую границу Павел Власов был схвачен
и расстрелян
Квартира учителя.
Хор {Перевод А. Голембы.} (поют революционеры-рабочие, обращаясь к
Власовой).
Товарищ Власова, твой сын
Расстрелян. Однако,
Когда он шел к стене, чтобы быть расстрелянным,
Он шел к стене, возведенной
ему подобными,
И винтовки, направленные в его грудь, и
обоймы
В магазинах этих винтовок
Были изготовлены ему подобными. Только люди эти
Ушли или были прогнаны, но для него они все же
были здесь
И присутствовали в деле рук своих. Да ведь и те,
Которые стреляли в него, были не иными, чем он
сам, и
Не вечно им быть невосприимчивыми к учению.
Конечно, он шел еще в цепях, выкованных
Товарищами
И надетых на него его товарищами, но
Гуще вырастали заводские здания, он это
Видел с пути своего,
Трубы к трубе, и так как это было утром -
Ибо их всегда выводят утром, - то
Цеха были пусты, но он видел их наполненными
Тем войском, которое непрестанно росло,
Да и теперь еще продолжало расти.
Однако его
Ему подобные
Вели нынче к стене,
И он,
Который понимал это,
В то же время и не мог
Этого понять.
Входят три женщины. Они несут Библию и миску с едой.
Домовладелица (в дверях). Надо забыть все пререкания с Власовой,
подойти к ней по-христиански и выразить ей сочувствие.
Входят в комнату.
Дорогая Пелагея Ниловна! В эти трудные дни вы не одиноки. Весь дом горюет
вместе с вами.
Две женщины плачут. Они садятся и громко всхлипывают.
Мать (после паузы). Выпейте чайку. Это помогает. (Разливает чай.) Ну
что, теперь полегче?
Домовладелица. Удивительно, как вы себя держите в руках, Пелагея
Ниловна.
Ее племянница из деревни. Так и надо. Все под богом ходим.
Бедная женщина. А бог - он знает, что делает.
Мать молчит.
Мы так подумали, надо позаботиться о вас. Небось ничего толком и не варите
для себя. Вот миска с едой. Только разогреть. (Протягивает миску.)
Мать. Спасибо, Лидия Антоновна. Я вам очень благодарна, что вы подумали
обо мне. И вам всем спасибо, что пришли навестить меня.
Домовладелица. Милая Пелагея Ниловна, я вам и Библию принесла, на
случай, если б вам захотелось почитать. Держите ее сколько угодно. (Подает
матери Библию.)
Мать. Спасибо на добром слове, Вера Степановна. Библия, конечно, очень
хорошая книга. Но вы не обидитесь, если я не возьму ее? Учитель уехал на
каникулы и позволил мне читать свои книги. (Возвращает Библию.)
Домовладелица. Я просто подумала - не станете же вы теперь читать
газеты с их политикой.
Племянница. Неужто вы их каждый день читаете?
Мать. Да.
Домовладелица. Пелагея Ниловна, мне Библия всегда приносит утешение.
Бедная женщина. А у вас его карточки не осталось?
Молчание.
Мать. Нет. Было несколько. Но мы их уничтожили, чтоб они не попали в
руки полиции.
Бедная женщина. А хорошо все-таки, когда есть хоть что-нибудь на
память.
Племянница. Говорят, он был очень хорош собою.
Мать. Вспомнила. Одна карточка есть. Вот розыскное объявление о нем. Он
вырезал его для меня из газеты.
Женщины разглядывают объявление.
Домовладелица. Тут написано черным по белому, что ваш сын стал
преступником. Он был неверующим, как и вы. Да вы и не скрывали этого. При
каждом удобном и неудобном случае вы давали понять, как вы относитесь к
нашей вере.
Мать. Ровно никак, Вера Степановна.
Домовладелица. Вы и сейчас не переменили убеждений?
Мать. Нет, Вера Степановна.
Домовладелица. И все еще думаете, будто человеческий разум - самое
главное?
Бедная женщина. Я же вам говорила, Вера Степановна, что Пелагея Ниловна
наверняка не изменилась.
Домовладелица. А на днях вы ночью ревели белугой. Я слышала через
стену.
Мать. Простите за беспокойство.
Домовладелица. Да вы не извиняйтесь. Я не к тому. Но скажите - плакали
вы от разума?
Мать. Нет.
Домовладелица. Вот видите. Недалеко, значит, уйдешь с вашим разумом.
Мать. Плакала я не от разума. А вот перестала плакать - от разума. То,
что сделал Павел, было правильно.
Домовладелица. Почему же его расстреляли?
Бедная женщина. Видимо, все ему стали врагами.
Мать. Да. Они были ему врагами, но потому они были и врагами самим
себе.
Домовладелица. Человеку, Власова, нужен бог. Человек - игрушка судьбы.
Мать. А мы говорим: судьба человека - это сам человек.
Племянница. Голубушка, Пелагея Ниловна! По-нашему, по-крестьянскому...
Домовладелица (указывая на нее). Это моя родственница, приехала
погостить.
Племянница. ...по-нашему, по-крестьянскому - не так. Знаете вы, что
такое зеленя на полях? У вас тут караваи на прилавке. Корову вы и не видали
- молоко у вас в бутылках. Поворочались бы вы ночь без сна, когда гроза
спрашиваю: где общечеловеческое в этом учении? Человек всегда останется
самим собой.
Мать (Ивану). А он-то, пожалуй, уже изрядно переменился, а?
Иван прощается.
Иван. Товарищ Власова, я просто не узнаю своего брата.
Пелагея Власова посещает сына в тюрьме.
Тюрьма.
Мать. Надзиратель будет очень настороже, но все же мне надо узнать
адреса крестьян, интересующихся нашей газетой. Надеюсь, я удержу эту уйму
имен в памяти.
Надзиратель приводит Павла.
Павел!
Павел. Как поживаешь, мама?
Надзиратель. Сядьте так, чтобы между вами остался промежуток. Вот сюда
и туда. Политических разговоров - никаких.
Павел. Ну что же, поговорим о домашних делах, мама!
Мать. Ладно, Павел.
Павел. Где ты приткнулась?
Мать. У учителя Весовщикова.
Павел. Заботятся там о тебе?
Мать. Да. А тебе как живется?
Павел. Я все беспокоился, смогут ли они тебе помочь как следует.
Мать. Борода у тебя сильно отросла.
Павел. Да. Небось я выгляжу теперь постарше.
Мать. Я была на похоронах Смилгина. Опять полиция избивала. А кое-кого
и забрали. Мы все там были.
Надзиратель. Это политика, Власова!
Мать. Вот как? Скажи пожалуйста, прямо не знаешь, о чем заговорить!
Надзиратель. Если так, то нечего сюда и приходить. Вам не о чем
сказать, но вы лезете сюда и только мешаете нам. А отвечать кому? Мне?
Павел. Помогаешь по хозяйству?
Мать. Помогаю. Мы с Весовщиковым собираемся на той неделе в деревню.
Павел. С учителем?
Мать. Нет.
Павел. Проветриться вздумали?
Мать. Да, и проветриться. (Тихо.) Нам нужны адреса. (Громко.) Ах,
Павел, как нам всем тебя не хватает!
Павел (тихо). Адреса я проглотил при аресте. Запомнил только парочку.
Мать. Ах, Павел, никогда я не думала, что так жить придется на старости
лет.
Павел (тихо). Лунгин в Пирогове.
Мать (тихо). А в Крапивне? (Громко.) Горе мне с тобой, право!
Павел (тихо). Сулиновский.
Мать. Все молюсь за тебя. (Тихо.) Сулиновский в Крапивне. (Громко.) А
вечера коротаю одна-одинешенька.
Павел (тихо). Терехов в Дубравне.
Мать. А учитель уже жалуется на беспокойство.
Павел (тихо). У них узнаете остальные.
Надзиратель. Время свидания истекло.
Мать. Еще минутку, господин хороший! Я совсем сбилась. Ах, Павел! Нам,
старикам, остается только забиться в щель, с глаз долой; какая от нас
польза? (Тихо.) Лушин в Пирогове. (Громко.) Нам дают понять, что наше время
кончилось. Нам впереди ждать нечего. Что знали мы, то прошло. (Тихо.)
Сулиновский в Дубравне.
Павел отрицательно качает головой.
Сулиновский в Крапивне. (Громко.) А опыт наш - на что годится? Наши советы
приносят один вред - ведь между нами и детьми непроходимая пропасть.
(Тихо.) Терехов в Дубравне. (Громко.) Нам идти в одну сторону, а вам в
другую. (Тихо.) Терехов в Дубравне. (Громко.) Ничего общего у нас нет. Ваше
время наступает!
Надзиратель. А время свидания кончилось.
Павел (кланяется матери). Прощай, мать.
Мать (тоже кланяется). Прощай, Павел.
(исполняется актером, играющим Павла)
У них законы и уставы,
У них тюрьмы и крепости
(Не считая приютов и богаделен),
У них тюремщики и судьи,
Им платят вдосталь, они на все готовы.
А что толку?
Неужели они верят, что могут сломить нас?
Прежде чем исчезнуть -
А этого ждать недолго, -
Поймут они, что все это
Им уже ни к чему.
У них типографии и газеты,
Чтоб нас побеждать и лишать языка
(Не считая чиновников армию),
У них попы и ученые.
Им платят вдосталь, они на все готовы.
А что толку?
Разве так уж страшна для них правда?
Прежде чем исчезнуть -
А этого ждать недолго, -
Поймут они, что все это
Им уже ни к чему.
У них пушки и танки,
Гранаты и пулеметы
(Не считая дубинок).
У них полицейские, солдаты,
Им платят мало, они на все готовы.
А что толку?
Разве так могучи враги их?
Они верят - еще не поздно,
От гибели можно спастись.
Но день настанет -
А ждать его недолго, -
Поймут они, что все это
Им уже ни к чему.
И пусть кричат во весь голос "стой!"
Не помогут ни деньги, ни пушки!
Летом 1905 года по стране прокатилась волна крестьянских беспорядков и
стачек батраков
Дорога.
Мать, идущую вместе с двумя рабочими, встречают камнями. Спутники ее
обращаются в бегство.
Мать (с шишкой на лбу, к преследователям). Почему вы швыряете в нас
камнями?
Егор. Потому что вы штрейкбрехеры.
Мать. Вот как? Мы штрейкбрехеры? Потому мы гак спешим? Где стачка-то?
Егор. В смирновском поместье.
Мать. А вы забастовщики? Это я вижу по моей шишке. Но я не штрейкбрехер
вовсе. Я из Ростова, в гости к батраку. Его зовут Егор Лушин.
Егор. Лушин - это я.
Мать. Я - Пелагея Власова.
Егор. Это тебя во всей округе зовут "мать"?
Мать. Да. Со мной газеты для вас. Не знали мы, что вы бастуете, но я
вижу, что борьбу вы ведете не на шутку. (Отдает Лушину газеты.)
Егор. Прости, что мы тебе набили шишку. Наша стачка вот-вот сорвется. С
тобой вместе пришли штрейкбрехеры из города, да завтра ждут еще. Нам жрать
нечего, а для них уже режут свиней и телят. Видишь, дым валит из трубы? Все
для штрейкбрехеров.
Мать. Стыда нет у людей.
Егор. Помещичья бойня, хлебопекарня и молочная, ясное дело, не бастуют.
Мать. А почему? Вы с ними толковали?
Егор. Ни к чему это. Чего им бастовать? Плату только нам сократили,
простым батракам.
Мать. Дай-ка сюда газеты. (Делит пачку газет пополам и дает ему часть.)
Егор. А те? Почему ты даешь не все?
Мать. Эти пойдут на помещичью бойню, хлебопекарню и молочную. Там же
тоже рабочие, с ними надо потолковать. Где есть хоть один рабочий, там еще
не все потеряно.
Егор. Не трудись зазря! (Уходит.) Мать. Вот так и терзаем друг друга,
рабочий с рабочим, а грабители наши посмеиваются.
Помещичья кухня.
На кухне сидя г двое штрейкбрехеров за едой и разговаривают с мясником.
Первый штрейкбрехер (жуя, другому). Кто в час беды предает свою страну,
тот сволочь! А забастовщик предает свою родину.
Мясник (рубя мясо). Как так - свою родину?
Первый штрейкбрехер. Кто мы? Русские. Что кругом? Россия. И эта Россия
принадлежит русским.
Мясник. Вот как?
Второй штрейкбрехер. Ну да! Кто этого не чувствует... - а ведь мясо не
того... - тому этого не втолкуешь. Но по башке его хватить можно.
Мясник. Верно!
Первый штрейкбрехер. Этот стол - родина, и это мясо - родина.
Мясник. Но оно ведь "не того".
Второй штрейкбрехер. Место, на котором я сижу, - родина. И даже ты
(мяснику) сам тоже кусок родины.
Мясник. А если я тоже "не того"?
Первый штрейкбрехер. Каждый должен защищать свою родину.
Мясник. Да, если она ему действительно родина.
Второй штрейкбрехер. Вот он - подлый материализм!
Мясник. Дерьмо собачье!
Жена мясника вводит мать, которая притворяется, что ей очень больно от
шишки на голове.
Жена мясника. Садитесь-ка сюда! Я вам сейчас сделаю примочку. А потом
съешьте чего-нибудь, а то вы так перепугались. (Остальным.) Ее камнем
ушибли.
Первый штрейкбрехер. Я ее помню. Она ехала в одном поезде с нами.
Второй штрейкбрехер. Это дело рук забастовщиков: мы о ней здорово
беспокоились. Жена мясника. Ну как, полегчало?
Мать утвердительно кивает.
Второй штрейкбрехер. Ну слава богу!
Жена мясника. Они грызутся как звери за свою работишку. Ну и шишка!
(Идет за водой.)
Мать (публике). Шишка вызывает гораздо больше сочувствия у тех, кто
ожидает шишек, чем у тех, кто шишки раздает!
Первый штрейкбрехер (указывая вилкой на мать). Вот вам: русскую женщину
русские рабочие забросали камнями! Вы мать?
Мать. Да.
Первый штрейкбрехер. Русскую мать избивают камнями!
Мясник. Да, и притом русскими камнями. (Публике.) И этому сброду я
должен варить суп! (Матери.) Почему же они в вас бросали?
Мать (примачивая шишку тряпкой). Они видели меня рядом со
штрейкбрехерами.
Второй штрейкбрехер. Вот сволочи!
Мать. Почему же - сволочи? А мне как раз подумалось: пожалуй, они вовсе
не плохие люди.
Жена мясника. А камнями кидались почему?
Мать. Значит, приняли меня за сволочь.
Жена мясника. Как они могли подумать, что вы сволочь?
Мать. Потому что им показалось, будто я - штрейкбрехер.
Мясник (улыбается). Значит, по-вашему, в штрейкбрехеров можно бросать
камнями?
Мать. Конечно,
Мясник (сияя, жене). Дай ей поесть! Дай ей сейчас же поесть! Дай ей две
тарелки! (Подходит к матери.) Меня зовут Василий Ефимович. (Жене вдогонку.)
И позови-ка ребят сюда. Им тут есть чему поучиться.
Его помощники становятся в дверях.
Эту женщину забастовщики забросали камнями. У нее шишка на голове. Видите? Я
ее спросил: почему у вас шишка? Она отвечает: "Меня приняли за
штрейкбрехершу". - Я спрашиваю: так, значит, в штрейкбрехеров можно кидать
камнями? И что, по-вашему, она ответила?
Мать. Можно.
Мясник. Как только я это услышал, голубчики, я сказал: дайте ей поесть.
Дайте ей две тарелки. (Матери.) Почему вы не кушаете? Слишком горячо?
(Жене.) Зачем кипяток налила? Так можно обжечься.
Мать (отодвигая тарелку). Нет, Василий Ефимович, суп не горяч.
Мясник. Так почему же вы не едите?
Мать. Потому что он сварен для штрейкбрехеров.
Мясник. Для кого сварен?
Мать. Для штрейкбрехеров.
Мясник. Так! Занятно. Выходит - я тоже сволочь? Глядите-ка: я тоже
сволочь! А почему? Потому что помогаю штрейкбрехерам. (Матери.) Так, что ли?
(Подсаживается к ней.) Но ведь забастовка - это нехорошее - дело. Скажешь:
смотря по тому, ради чего бастуют?
Мать кивает.
Зарплата, говоришь, была снижена. А почему бы зарплате не снизиться? А ну
оглядись: все это - добро господина Смирнова, а сам он живет в Одессе.
Почему бы ему не снижать плату?
Штрейкбрехеры радостно ему поддакивают.
Разве ж то не его деньги? Ты, стало быть, не согласна, что сегодня может он
платить за работу два рубля, а завтра - две копейки? Не согласна? А что было
в прошлом году? Ведь даже мне сбавили жалованье. А что я сделал (жене) по
твоему совету? Ничего. А что будет в сентябре? Мне еще урежут жалованье! А в
чем я виноват сейчас? Предаю людей, которым тоже урезают плату, но которые
не хотят этого позволить. Так кто же я? (Матери.) Значит, моя еда для тебя
не годится? Я только того и ждал, чтоб уважающий себя человек в лицо мне
сказал, что он себя уважает и моей стряпни есть не станет. Чаша
переполнилась. Собственно, она давно уже была полна. Не хватало последней
капли... (показывает на мать) чтобы хлынуло через край. Одной злобы и ворчни
мало. Надо отвечать делом. (Штрейкбрехерам.) Скажите вашему господину
Смирнову: пусть присылает вам жратву из Одессы. Пусть эта свинья сама вам
стряпает!
Жена мясника. Не горячись.
Мясник. Не зря я работал в фабричных столовках. Я оттуда ушел потому,
что душа не принимала, что там творилось.
Жена пытается успокоить его.
Я думал, вот уеду в деревню, там будет по-честному - и что же? Такая же
мерзкая дыра, где я должен набивать брюхо штрейкбрехерам.
Жена мясника. Тогда давай уедем.
Mясник. Правильно! (Повелительно.) Давайте сюда котел с чечевицей. А ты
сало неси! Все, что есть. И все, что в кладовой понавешано! Для чего все это
припасено?
Жена мясника. Накличем беду на свою голову! Пропадем мы с тобой!
Мясник (штрейкбрехерам). Эй, вы, спасители родины, пошли вон! Мы
бастуем! Кухня бастует! Вон! (Выгоняет штрейкбрехеров.) Я мясник и привык,
чтоб последним я смеялся, а не свинья. (Обняв жену за плечи, становится
перед матерью.) А теперь выйди-ка и скажи тем, кто в тебя швырял камнями,
что суп на столе.
(читают мясник и работники помещичьей кухни)
Крепкий боец товарищ Власова,
Неутомимый, хитрый, надежный.
Надежный в бою. Хитрый с врагом и неутомимый
В работе пропагандиста. Малое дело
Крепко проводит и незаменима.
Не одинока она: вместе с ней
Борются крепко, хитро и стойко
В Твери, Глазго, Лионе, Чикаго,
Шанхае, Калькутте
Власовы всех стран - кроты истории,
Безыменные солдаты революции -
Незаменимые.
1912 год.
Возвращение Павла из сибирской ссылки.
Квартира учителя Весовщикова.
Власова, Василий Ефимович и молодой рабочий приносят в дом учителя
Весовщикова печатный станок.
Учитель. Пелагея Ниловна, чтоб у меня здесь никаких печатных машин не
устанавливать! Не злоупотребляйте моим сочувствием движению. Вы знаете, что
я теоретически на вашей стороне, но это выходит далеко за пределы теории.
Мать. Так ли я вас поняла, Николай Иванович? Вы - за наши листовки.
Последнюю, для городских рабочих, вы сами сочинили. Но вы против того, чтобы
их печатать? (Устанавливают машину.)
Учитель. Нет. Но я против того, чтобы их печатать здесь.
Мать (обиженно). Принимаем к сведению, Николай Иванович!
Продолжают работу.
Учитель. Ну и...
Рабочий. Если Власова себе что вбила в голову - конец. Натерпелись мы
от ее упрямства. Будьте спокойны, никто ничего не заметит.
Мать. Наши газеты то и дело конфискуют - вот и нужно печатать больше.
Учитель уходит в соседнюю комнату и берется за книгу. Начинается печатание.
Машина очень громко стучит. Учитель врывается в комнату.
Чуть шумновато, а?
Учитель. У меня лампа упадет со стены! Совершенно недопустимо печатать
здесь подпольные листовки, если это вызывает такой грохот.
Мать. Подложить бы чего под нее, и соседи ни звука не услышат. Не
найдется ли у вас чего, Николай Иванович?
Учитель. Ничего у меня нет!
Мать. Да не кричите так! У соседки есть кусок кошмы. Она его припасла
на детские пальтишки. Попробую у нее выклянчить. Подождите печатать. (Идет к
соседке.)
Василий Ефимович (учителю). Николай Иванович, нам очень неприятно, что
вы ею недовольны.
Рабочий. Ведь мы ее сюда пристроили, чтоб, она бросила политику. Стали
бы мы, Василий Ефимович, открывать здесь подпольную типографию! Но пойдите
уговорите ее.
Учитель. Я очень сердит. Например, я просто возмущен, что вы ко всему
еще грабите ее. На днях прихожу домой и вижу: роется в своем стареньком
кошельке, достает несколько грошей на членский взнос.
Василий Ефимович. Даром нам ничего не дают. Революцию делаем против
нищеты, и еще надо выкладывать денежки. Мать очень строго взыскивает
членские взносы. Ну что ж, говорит, на полкаравая меньше съедим ради нашего
дела. Наша фирма должна богатеть, говорит она.
Стук в дверь. Машину прячут. Учитель оттирает.
Голос Павла (из-за двери). Здесь живет Пелагея Власова? Я - Павел
Власов.
Учитель. Ее сын!
Павел (входит). Здравствуйте.
Все. Здравствуй.
Павел. А где же моя мать?
Учитель. У соседки.
Василий Ефимович. Сейчас вернется. Твоя мать нам говорила, что ты...
Павел. В отъезде.
Василий Ефимович (смеется). Вот именно!
Слышно, что Власова возвращается.
Рабочий. Садись сюда! Устроим твоей матери сюрприз.
Сажают Павла на стул против двери и становятся вокруг него.
Мать входит.
Мать. Павел! (Обнимает его.) Как похудел! Надо бы потолстеть, а он все
худеет. Я так и думала, что долго они тебя не удержат. Как вырвался? Сюда
надолго?
Павел. Вечером двину дальше.
Мать. Пальто-то хоть скинуть можешь?
Павел снимает пальто.
Учитель. Вас послушать, так вы боретесь за свободу, а в своей партии
сущее рабство насаждаете. Хороша свобода! Одни только приказы да
принуждения.
Мать. Видите ли, Николай Иванович, тут такое дело. Нам эти приказы не
мешают, не то что вам. Нам они нужны. Мы, не в обиду вам будь сказано, на
большее метим, чем вы. А свобода, она, Николай Иванович, все равно что
деньги. Вот я совсем мало даю вам денег на мелкие расходы, зато теперь вы
больше можете купить себе нужных вещей. Если месяц-другой поменьше тратить,
потом можно истратить побольше. Против этого и вы не станете спорить.
Учитель. Я вообще отказываюсь с вами спорить. Вы ужасно неуступчивы.
Мать. Да, это верно, но нам иначе нельзя.
Василий Ефимович. А кошму-то вы достали? (Павлу.) Газета должна быть
готова к восьми часам!
Павел. Так тискайте скорей!
Мать (сияя). Начинайте, начинайте! Кончим - тогда выкроим минутку! Ну
что вы скажете - соседка-то и слушать меня не стала! Кошма, вишь,
заготовлена детям на пальтишки. Марфа Александровна, говорю, да я ж только
что видела ваших ребят, они шли из школы в пальтишках. "Какие же это
пальтишки? Это просто латаные отрепки. Вся школа издевается", - говорит она.
Марфа Александровна, говорю, у бедняков и пальтишки бедные. Дайте мне кошму
хоть до утра. Поверьте мне, детям вашим она принесет больше пользы, если вы
мне ее дадите, чем самое теплое пальто. Куда там! Не дала. Ума - ни на грош!
(Вынимает из-под передника несколько кусков кошмы и подкладывает под
машину.)
Учитель. А это что?
Мать. Да кошма же!
Все смеются.
Василий Ефимович. Чего же вы так долго жалуетесь на соседку?
Мать. А как же? По ее милости я воровкой стала. Кошма-то нужна нам до
зарезу. А истинная правда, ее ребятишкам прямая выгода, чтоб такие газеты
печатались!
Василий Ефимович. Пелагея Власова, именем революции благодарим вас за
кошму!
Смех.
Мать. А завтра я ее верну. (Присевшему на стул Павлу.) Хочешь хлеба?
Василий Ефимович (у машины). А кто будет вынимать оттиски?
Мать становится к машине. Павел ищет хлеб.
Мать. Поищи в ящике.
Павел. Обо мне не беспокойся. Я даже в Сибири как-то нашел кусок хлеба.
Мать. Слышите, он корит меня! Не забочусь, мол, о нем. Дай, я хоть
отрежу тебе хлеба.
Учитель. А кто будет вынимать оттиски?
Павел (отрезает ломоть хлеба, остальные печатают). Оттиски будет
вынимать мать революционера Павла Власова, революционерка Пелагея Власова. А
она заботится о нем? Ни капельки! Чай она ему заварила? Баню истопила? Телка
заколола? Ничего подобного! Бежит он из Сибири в Финляндию под железными
ударами вьюги, под свист жандармских пуль, и негде ему приклонить голову,
кроме подпольной типографии. А мать вынимает какие-то оттиски, вместо того
чтоб гладить его по голове.
Мать. Хочешь помочь нам - становись сюда. Андрей подвинется.
Павел занимает место у печатного станка напротив матери.
Мать. Трудно жилось?
Павел. Если бы не тиф, все было бы хорошо.
Мать. Ел-то хоть по-человечески?
Павел. Да, кроме тех случаев, когда нечего было есть.
Мать. Береги себя. Ты теперь надолго?
Павел. Если вы здесь здорово будете работать - ненадолго.
Мать. А там - тоже будет работа? Павел. Конечно! Там это так же нужно,
как и здесь.
Стук в дверь. Входит Зигорский.
Зигорский. Павел, скорей уходи! Вот билеты. На вокзале тебя ждет
товарищ Исай с паспортом.
Павел. А я-то думал пробыть хоть часа два. (Берет пальто.)
Мать (идет за своим пальто). Я тебя провожу.
Зигорский. Нельзя. Павлу это опасно. Вас знают все, а его никто не
знает!
Мать помогает Павлу надеть пальто.
Павел. До свидания, мама!
Мать. Будем надеяться, что в следующий раз я успею отрезать тебе хлеба.
Павел. Будем надеяться. До свидания, товарищи!
Павел и Зигорский уходят.
Учитель. Бог ему поможет, Власова.
Мать. Этого я не знаю. (Возвращается к машине.) Печатание продолжается.
(Декламирует.)
Вечна жалоба, что быстро
Матери теряют сынов,
но я
Сохранила сына. Как сохранила?
Через третье.
Он и я - было нас двое; но нас единило
Третье - общее дело, которое мы
Вместе вели.
Часто слыхала я, как отцам
Грубят сыновья.
Сколь же лучше был наш разговор
Об этом, о третьем, родном нам обоим,
Великом деле миллионов людей!
Близкие этому делу, мы
Были близки друг другу.
Близкие этому милому делу,
Мы были милы друг другу!
При попытке перейти финскую границу Павел Власов был схвачен
и расстрелян
Квартира учителя.
Хор {Перевод А. Голембы.} (поют революционеры-рабочие, обращаясь к
Власовой).
Товарищ Власова, твой сын
Расстрелян. Однако,
Когда он шел к стене, чтобы быть расстрелянным,
Он шел к стене, возведенной
ему подобными,
И винтовки, направленные в его грудь, и
обоймы
В магазинах этих винтовок
Были изготовлены ему подобными. Только люди эти
Ушли или были прогнаны, но для него они все же
были здесь
И присутствовали в деле рук своих. Да ведь и те,
Которые стреляли в него, были не иными, чем он
сам, и
Не вечно им быть невосприимчивыми к учению.
Конечно, он шел еще в цепях, выкованных
Товарищами
И надетых на него его товарищами, но
Гуще вырастали заводские здания, он это
Видел с пути своего,
Трубы к трубе, и так как это было утром -
Ибо их всегда выводят утром, - то
Цеха были пусты, но он видел их наполненными
Тем войском, которое непрестанно росло,
Да и теперь еще продолжало расти.
Однако его
Ему подобные
Вели нынче к стене,
И он,
Который понимал это,
В то же время и не мог
Этого понять.
Входят три женщины. Они несут Библию и миску с едой.
Домовладелица (в дверях). Надо забыть все пререкания с Власовой,
подойти к ней по-христиански и выразить ей сочувствие.
Входят в комнату.
Дорогая Пелагея Ниловна! В эти трудные дни вы не одиноки. Весь дом горюет
вместе с вами.
Две женщины плачут. Они садятся и громко всхлипывают.
Мать (после паузы). Выпейте чайку. Это помогает. (Разливает чай.) Ну
что, теперь полегче?
Домовладелица. Удивительно, как вы себя держите в руках, Пелагея
Ниловна.
Ее племянница из деревни. Так и надо. Все под богом ходим.
Бедная женщина. А бог - он знает, что делает.
Мать молчит.
Мы так подумали, надо позаботиться о вас. Небось ничего толком и не варите
для себя. Вот миска с едой. Только разогреть. (Протягивает миску.)
Мать. Спасибо, Лидия Антоновна. Я вам очень благодарна, что вы подумали
обо мне. И вам всем спасибо, что пришли навестить меня.
Домовладелица. Милая Пелагея Ниловна, я вам и Библию принесла, на
случай, если б вам захотелось почитать. Держите ее сколько угодно. (Подает
матери Библию.)
Мать. Спасибо на добром слове, Вера Степановна. Библия, конечно, очень
хорошая книга. Но вы не обидитесь, если я не возьму ее? Учитель уехал на
каникулы и позволил мне читать свои книги. (Возвращает Библию.)
Домовладелица. Я просто подумала - не станете же вы теперь читать
газеты с их политикой.
Племянница. Неужто вы их каждый день читаете?
Мать. Да.
Домовладелица. Пелагея Ниловна, мне Библия всегда приносит утешение.
Бедная женщина. А у вас его карточки не осталось?
Молчание.
Мать. Нет. Было несколько. Но мы их уничтожили, чтоб они не попали в
руки полиции.
Бедная женщина. А хорошо все-таки, когда есть хоть что-нибудь на
память.
Племянница. Говорят, он был очень хорош собою.
Мать. Вспомнила. Одна карточка есть. Вот розыскное объявление о нем. Он
вырезал его для меня из газеты.
Женщины разглядывают объявление.
Домовладелица. Тут написано черным по белому, что ваш сын стал
преступником. Он был неверующим, как и вы. Да вы и не скрывали этого. При
каждом удобном и неудобном случае вы давали понять, как вы относитесь к
нашей вере.
Мать. Ровно никак, Вера Степановна.
Домовладелица. Вы и сейчас не переменили убеждений?
Мать. Нет, Вера Степановна.
Домовладелица. И все еще думаете, будто человеческий разум - самое
главное?
Бедная женщина. Я же вам говорила, Вера Степановна, что Пелагея Ниловна
наверняка не изменилась.
Домовладелица. А на днях вы ночью ревели белугой. Я слышала через
стену.
Мать. Простите за беспокойство.
Домовладелица. Да вы не извиняйтесь. Я не к тому. Но скажите - плакали
вы от разума?
Мать. Нет.
Домовладелица. Вот видите. Недалеко, значит, уйдешь с вашим разумом.
Мать. Плакала я не от разума. А вот перестала плакать - от разума. То,
что сделал Павел, было правильно.
Домовладелица. Почему же его расстреляли?
Бедная женщина. Видимо, все ему стали врагами.
Мать. Да. Они были ему врагами, но потому они были и врагами самим
себе.
Домовладелица. Человеку, Власова, нужен бог. Человек - игрушка судьбы.
Мать. А мы говорим: судьба человека - это сам человек.
Племянница. Голубушка, Пелагея Ниловна! По-нашему, по-крестьянскому...
Домовладелица (указывая на нее). Это моя родственница, приехала
погостить.
Племянница. ...по-нашему, по-крестьянскому - не так. Знаете вы, что
такое зеленя на полях? У вас тут караваи на прилавке. Корову вы и не видали
- молоко у вас в бутылках. Поворочались бы вы ночь без сна, когда гроза