КАВАЛЕР Д'ЭОН ОДЕВАЕТСЯ ЖЕНЩИНОЙ, ЧТОБЫ СОХРАНИТЬ ЧЕСТЬ АНГЛИЙСКОЙ КОРОЛЕВЫ

   Женщины! Вы становитесь причиной безумств!
Песня конца XVIII столетия

   Пока Мари-Антуанетта и Ферзеи разделяли — увы, только символически! — пламя своей любви в Версальском парке, Людовик XVI заинтересовался неопределенным полом кавалера д'Эона. Чтобы понять интерес короля Франции к столь странному подданному, нам придется вернуться на несколько лет назад. Вспомним, что в 1770 году д'Эон находился в Лондоне, куда с поручением подготовить высадку французов его послал Людовик XV.
   Кавалера, однако, не занимала целиком эта деликатная миссия: много времени он проводил с королевой Соофи-Шарлоттой, снова став ее любовником.
   Короче, однажды ночью в 1771 году, в то время, когда он находился в апартаментах королевы, неожиданно вошел Георг III. Вот как сам д'Эон рассказывает об этой сцене в «Мемуарах»
   « Вот уже несколько часов, как мы вместе были в комнате, соседствующей с той, где спал ребенок. Во дворе все спали, когда вдруг вбежал испуганный Кокрель, оставшийся в галерее на страже, и крикнул на,. что дверь апартаментов короля только что открылась и вышел Георг III и направляется сейчас к этой комнате. Описать охватившее нас после этих слов волнение было невозможно. Кокрель соображал медленно, а королева и того медленнее. Лишь я не потерял хладнокровия. Софи-Шарлотта в полуобморочном состоянии упала на стул. Кокрель бегал из одной комнаты в другую в поисках — отнюдь не в переносном смысле… выхода. Но другого выхода не было, кроме как через дверь, к которой сейчас направлялся король… Никакой возможности для отступления! Как только раздался стук в дверь я решился.
   — Смелее, — сказал я королеве, — или мы все пропали!
   Я беру Кокреля за руку и притягиваю его к нам — дело одного мгновения. Дверь открывается. Увидев нас троих или, скорее, увидев меня, Георг III от удивления пятится и бросает на королеву и Кокреля страшный взгляд.
   Д'Эон, чтобы объяснить свое присутствие у королевы в два часа ночи, рассказал, что немного смыслит в медицине и потому его позвали к постели принца Гальского, почувствовавшего недомогание. Король Англии сделал вид, что поверил этому объяснению, и отпустил его домой. Но, как только кавалер покинул дворец, он устроил жене жуткую сцену. Тогда Кокрелю, слышавшему все это из коридора, пришло в голову, как выручить королеву. Зная, что Д'Эон был когда-то чтицей русской императрицы Елизаветы и путешествовал по Европе под именем м-мль Лиа де Бомон, он решил внушить королю, что кавалер был на самом деле девицей. Когда Георг III немного успокоился, церемониймейстер явился к нему и поведал то, что Д'Эон якобы сообщил ему в приливе откровенности: он — женщина…
   — В течение нескольких лег, ваше величество, он служит тайным агентом короля Людовика XV и носит попеременно то мужское, то женское платье. Он на самом деле — женщина, — впрочем, об этом уже начинают шептаться в Лондоне.
   Озадаченный Георг III произнес:
   — Довольно странная история. Я напишу своему послу в Версале, чтобы Людовик XV просветил его по этому вопросу.
   Кокрель растерялся… Он побежал к королеве и рассказал ей что получилось из его попытки спасти ее честь.
   Софи-Шарлотта разрыдалась.
   — Надо предупредить короля Франции.
   — Я займусь этим, — пообещал церемониймейстер Мы составим послание, которое я тайно передам герцогу дЭгийону.
   На следующий день во Францию отправились два письма: одно — от Георга III, с воспросом, другое — от Кокреля, с мольбами и готовым ответом. Вернемся к «Мемуарам» д'Эоиа (не забудем — все это происходило при жизни Людовика XV): «Получив оба послания от супруга и супруги, своих коронованных брата и сестры, Людовик XV оказался в довольно затруднительном положении. Любезность предписывала ему выполнить просьбу королевы, но совесть не позволяла лгать королю. Сам он не мог придумать выхода из этого положения и обратился за советом к м-м дю Барри». Та, естественно, высказалась в поддержку королевы Англии, — во-первых, «потому, что, по ее мнению, не следовало мешать любви», а во-вторых, потому, что лучше избежать скандала, в котором замешан француз. Так Людовик XV согласился участвовать в игре Софи-Шарлотты. Д'Эон продолжает: «Чтобы убедить короля Георга, Людовик XV отнесся к его письму по-братски внимательно — послал ему досье расследования, когда-то произведенного герцогом де Прасленом по поводу моего пола (а он имел честь заинтересовать этого министра). Он собрал письма, министерские и личные депеши, адресованные мне или написанные моей рукой во время женской карьеры в Санкт-Петербурге. К этому присовокупили несколько записок самой государыни своей личной чтице».
   Как только Георг III получил ответ от Людовика XV, он сразу же сообщил его двору. Через несколько дней обо всем знал весь Лондон… Эти необычные обстоятельства вызвали к жизни любопытный феномен: «Состоять пари с одной и с другой стороны ставились зиачильные суммы — на д'Эоне играли на повышение и на снижение. Его рассматривали как ренту, репорт, — взятый наличными или в кредит Гайаржэ (биограф д'Эона, читатель его помнит) серьезно заключает: Пол кавалера сделался биржевой операцией».
* * *
   Все эти слухи, лично затрагивавшие д'Эона, были ему, безусловно, неприятны. Кавалер возвращался во дворец и, не зная о выдумке Кокреля, утверждал, что он мужчина, и вызывал сомневающихся на дуэль. Вил подобную его реакцию, Георг III снова засомневался Он заподозрил какую-то махинацию и объявил о намерении разорвать отношения с обманувшим его королем Франции. «Таким образом, — пишет Гайардэ, — королю Франции и королеве Англии, чтобы не быть уличенными в обмане, следовало убедить кавалера д'Эона представиться женщиной. Решили обратиться непосредственно к нему. Волей его государя ему предписывалось перенести новое превращение. Церемониймейстеру Коокрелю поручили сложную и деликатную задачу — объяснить д'Эону, что ради чести королевы Англии и Людовика XV ему придется выдавать себя за женщину и носить отныне женское платье».
   Письмо кавалера д'Эона герцогу д'Эгийону:
   «Лондон, 18 августа 1771 года.
   Месье герцог,
   Раз этого требует спокойствие моей страны и спокойствие одной августейшей особы, я согласен выдавать себя за женщину и не приводить ни одному мужчине <Заметим, что д'Эон не говорит — «ни одной женщине».> доказательств обратного. Но я не могу согласиться носить одежду противоположного пола, как я делал это в молодости, подчиняясь приказу короля. Да и это было ненадолго. Носить женское платье сейчас, всегда или даже ненадолго, было бы выше моих сил. Одна мысль об этом приводит меня в ужас, и ничто не сможет победить моего отвращения.
   Обещаю хранить молчание по поводу моего пола, не отрицать, а если понадобится, даже подтверждать, что я женщина. Это все, что я смогу сделать, все, что Вы вправе от меня потребовать, учитывая мою преданность. Желать большего было бы жестоко и деспотично, — не смогу на это согласиться.
   Месье герцог, я прошу вас рассказать о моем решении Его Величеству и считать меня Вашим покорным слугой.
   Кавалер д'Эон».
   С этих пор, верный данному обещанию, он больше никого не разубеждал. Однако эта перемена в поведении не успокоила Георга III. ни
   — Если это женщина, ей надо носить платья!
   Tаким образом, д'Эону следовало облачиться в женскую одежду. Несколько недель, месяцев Людовик XV, любой ценой желающий избежать разрыва в Англией, беспрерывно писал д'Эону. Между Лондоном и Версалем завязалась самая необычная переписка. Но д'Эон — сила его заключалась в обладании секретными бумагами Людовика XV, — отказывался уступить. Двадцать шестого ноября 1773 года герцог д'Эгийон решил, что нашел наконец веские аргументы, и послал кавалеру вот это удивительное письмо:
   «Мсье кавалер,
   Подчиниться Вашему королю — это долг верноподданного. Долг тем более для Вас священный в сложившейся ситуации, что имеет целью обеспечить спокойствие августейшей особы. Чем выше положение этой женщины, которая была так добра к Вам, тем дороже должны быть Вам ее счастье и репутация, Вами скомпрометированные. Признательностью, которой Вы обязаны этой особе как мужчина, смягчится покорность, которой Вы обязаны королю как его подданный.
   Подумайте, мсье кавалер, над моими доводами, прошу Вас. Они достойны Вашего внимания.
   Услуги, оказанные Вами королю и Вашей родине в политике и на поле битвы, какими бы выдающимися они ни были, нередки. Если бы эти заслуги принадлежали женщине, а не мужчине, они сразу возросли бы и стали исключительно значимыми. Неизвестный мужчина, Вы стали бы знаменитой женщиной. Первый названный наугад французский капитан (говорю это ничуть не умаляя Вашего боевого мужества) мог бы с Вами равняться. Храбрость — обычное качество во Франции. Если бы Вы стали женщиной, — чтобы найти Вам соперницу, пришлось бы вспомнить о Жанне д'Арк. Не лучше ли быть знаменитой женщиной, чем неизвестным мужчиной?
   С большим уважением
   герцог д'Эгийон».
* * *
   Кончина Людовика XV, происшедшая 10 мая 1774года, прервала этот поток писем. Но Людовика XVI вскоре осведомили о щекотливом положении Франции по отношению к Георгу III, и он продолжил переговоры.
   В сентябре д'Эон, узнав, что английский король устроил своей супруге адскую жизнь, решил согласиться надеть женское платье, но при некоторых условие — денежное возмещение морального ущерба французским двором в течение двадцати одного года и восстановление его должностей и политических званий. Он добавил: «Если уж я решился переодеться в женское платье я желал бы действительно считаться женщиной в глазах несведущей публики и потому хочу носить не праздничный, а траурный наряд. Пусть я буду несчастлив, но не смешон. Если окружающие хоть раз увидят во мне переодетого мужчину, я стану для них ходячим клоуном, полишинелем, кривлякой, дети с криками и улюлюканьем будут меня преследовать. Первое мое условие: во время предстоящих контактов между мной и Вашими агентами они будут считать меня женщиной».
   Людовик XVI назначил ответственного за переговоры. Его звали де Бомарше…
   Бомарше приехал в Лондон в мае 1775 года. Ему было поручено выкупить тайные бумаги Людовика XV, находящиеся у кавалера, и уговорить его переодеться в женское платье. Д'Эон, решивший во что бы то ни стало обмануть королевского посланника по поводу своего пола, решил разжалобить его своими военными воспоминаниями.
   — Если бы вы знали, — рассказывал он, — какую жизнь мне приходилось вести среди этих мужчин: каждую минуту скрывать от них присущие моему полу слабости, говорить не своим грубым голосом, ходить как солдат, выслушивать оскорбляющие мое достоинство шутки, распевать непристойные куплеты. Это было ужасно…
   Растроганный Бомарше согласился, что для женщины очень трудно быть драгунским капитаном. А д'Эон сделался вдруг… нежным, застенчивым и кокетливым с молодым автором «Севильского цирюльника». Toт попался удочку, вот что он написал Людовику XVI:
   « Когда задумываешься о том, что это гонимое создание принадлежит к полу, которому все простительно, — сердце наполняется состраданием. Смею заверить Вас, сир, что если обращаться с этим нежным, хотя и несколько озлобленным двенадцатилетними несчастьями, существом с умением и ловкостью, можно без особого труда подчинить его и заставить вернуть все бумаги покойного короля на разумных условиях». И Бомарше, к великой гости д'Эона — который просто развлекался, — вооружился нежностью, любезностью… и стал за ним ухаживать. В конце концов мужчины составили любопытный документ, в котором д'Эон «торжественно и окончательно отрекался от своего имени и мужского естества и обязывался носить женскую одежду».
   В обмен на это правительство Людовика XVI обещало ему позволение въезда во Францию, когда бы он того ни пожелал, пожизненную ренту в двенадцать тысяч ливров ежегодно и вручение «значительных сумм в счет уплаты его долгов в Англии». Пятого октября 1776 года кавалер подписал этот контракт, а на следующий день он заболел. Жертва, принесенная им во имя любви к английской королеве, так глубоко его опечалила, что он целый месяц не вставал с постели. Превращение было болезненным в буквальном смысле слова…
   Слух о контракте, подписанном кавалером и Бомарше, быстро распространился по Лондону. Снова началось брожение умов, и спорщики, решившие, что они близки к разгадке, поставили огромные суммы. Эти игры увлекли и самого Бомарше. Он тоже решил принять участие в споре о том, какого пола д'Эон, поставив некоторую сумму. У него не было ни малейшего сомнения, что речь идет о женщине, — его убедил в этом Вержен, но все-таки он решил убедиться лично. Предприятие обещало быть нелегким: с тех пор как д'Эон стал мадемуазелью, он превратился в совершенную недотрогу — бывший драгунский капитан стал капитаном добродетели.
   Однажды вечером писатель пришел к кавалеру вместе со своим другом Морандом, и, найдя его в приятном расположении духа, обратился к нему с вопросом:
   Мадемуазель, я почти закончил возложенную на меня миссию. Через несколько дней вы, вероятно, переоденетесь в женское платье. Но в тот момент, когда все завершается, мне в голову приходит досадная мысль — а если вы не женщина?..
   Д'Эон побледнел.
   — Я — женщина.
   Бомарше медовым голосом продолжал:
   — Вне всякого сомнения. Но для успокоения совести я хотел бы в этом удовлетвориться. Вы меня понимаете? — И очень вежливо он попросил для себя и для своего друга разрешения посмотреть и пощупать…
   Кавалер почувствовал, как почва уходит у него из-под ног… Если он откажется, Бомарше поделится своими сомнениями со всем светом — со всеми жителями города, и Людовик XVI будет посрамлен, так же как и Софи-Шарлотта… Он решил согласиться и обмануть обоих мужчин. «Он согласился, — говорит нам Гайардэ, — исполнить лишь одну часть их просьбы. Он пообещал не показать, поскольку стыдливость ему не позволяла этого, а дать пощупать… Договорились, что, когда свет будет полностью погашен, каждому из двух сомневающихся, одному за другим, позволено будет лишь провести рукой… Кавалеру по причине необыкновенной застенчивости потребовались сутки, чтобы принести эту жертву. Свидание было назначено на следующий день». В назначенный час Бомарше и Моранд пришли к д'Эону, тот лежал в постели. Один за другим, в темноте, сунув руку под простыни, они на ощупь убедились в женской сущности кавалера…
   Позднее Моранд напишет: «Карл-Женевьева Д'Эон разрешил мне самостоятельно убедиться в его половой принадлежности: он показал мне грудь, разрешил проникнуть под накрывающую его простыню. Это — настоящая женщина». Как удалось кавалеру провести Бомарше и его друга? Вот объяснение Гайардэ: «Вы читали сказку Лафонтена „Очки“? Вы знаете, что один молодой влюбленный проник в женский монастырь, и вскоре это принесло свои плоды. Аббатиса, которая больше не верила в зачатие новой Марией ребенка от Святого духа, без потери девственности, поклялась найти волка, прокравшегося в овчарню. Всем монахиням приказано было выстроиться в ряд в чем мать родила. Аббатиса надела очки и приступила к осмотру с целью найти злодея… Что же сделал влюбленный, чтобы не отличаться от этих белокожих обнаженных овечек; которых кое-где было больше, а кое-где — меньше? Этот юноша привязал веревкой тот излишек, которым обладают мужчины, таким образом, что низ живота оказался у него таким же гладким, как у всех монахинь». Так поступил и Д'Эон, и план его удался. Бомарше и Моранд так прочно убедились в женской сущности Эона, а их руки нашли столь неоспоримое тому объяснение, что они очертя голову бросились заключать пари, играя на большие суммы, ставя вдвое или втрое больше на женщину против мужчины. Однажды писатель вздумавший получить свои огромные выигрыши, вопросил согласия д'Эона еще раз дать ощутимое и наглядное доказательство своего пола, теперь уже — специально образованному жюри. За такую любезность он пообещал кавалеру восемь тысяч луидоров и часть выигрыша. Д'Эон отказался.
   Тогда Бомарше, не желая выпускать добычу из рук, задумался: как найти объяснение стыдливости девицы и заставить ее доказать жюри свой пол? Наконец он нашел способ. Однажды вечером он отправился к д'Эону и, притворившись влюбленным, объявил о своем намерении взять его в жены. Бывший драгунский капитан с трудом удержался от смеха.
   — Мне сорок семь лет, — сказал он. — А вы еще так молоды…
   — Я знаю, — сказал Бомарше, целуя ему руки, — но я люблю вас…
   Прозорливый Д'Эон разгадал намерения своего воздыхателя. Но ему нужно было получать ренту — он ведь сам согласился еще какое-то время играть в эту игру. Он таял от нежности, вздыхал и посылал воздушные поцелуи. Его, однако, несколько смущало нетерпение писателя, «который постоянно давал волю рукам». Честь английской королевы ставила его иногда в затруднительное положение…
* * *
   Слух о предстоящей свадьбе Бомарше и кавалера быстро распространился в Лондоне и дошел до Парижа. Дамы, по личному опыту знавшие о мужском естестве д'Эона умирали со смеху. Одна из них, м-м де Курсель, написала ему довольно колкое письмо. Намекая на спор, возникший по поводу пола кавалера, она желчно заключила «Признайтесь, что мне, которая видела своих руках так часто держала истину, есть от чего сойти с ума…»
   Вержен был в отчаянии. Он никогда бы не предположил, что автор «Женитьбы Фигаро» сможет влюбиться… в бывшего военного. Решив покончить с возмутительной комедией, разыгравшейся в Лондоне, он стал искать выход. Д'Эон подсказал ему этот выход, попросив разрешения вернуться во Францию. Устав от роли соблазняемой девицы, кавалер мечтал уединиться от шума и суеты в своем родном городе Оннере. Верже охотно согласился. Д'Эон упаковал вещи, в последний раз надел свою красивую драгунскую форму и, покинув кипящего энергией Бомарше, 13 августа 1777 года выехал из Лондона. Перед отъездом он послал в газету заявление, в котором объявлял публике, что никогда больше никому не продемонстрирует свой пол. Это опечалило многих англичан.
   По прибытии во Францию Д'Эон получил приказ немедленно переодеться в женское платье. На этот раз он повиновался. Мари-Антуанетта из благодарности заказала ему гардероб у лучшей французской модистки Розы Бертэн и подарила веер. Для бывшего военного началась новая жизнь. Забыв о прошлом, он научился вышивать, готовить, ткать и делать макияж. Сорок девять лет он был напористым мужчиной, а тридцать три года — очаровательной женщиной… Когда в 1810 году он умер, сильно заинтригованные врачи осмотрели его тело. Они смогли констатировать, что под женскими юбками Д'Эон остался настоящим драгунским капитаном…

М-М ДЕ ЛАМБАЛЬ — ВЕЛИКАЯ ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА МАСОНСКОЙ ЛОЖИ

   Единственная одежда, которая подходит женщинам, — это передник.
ШОПЕНГАУЭР

   К 1780 году Париж насчитывал множество странных тайных братств, основной целью которых являлся поиск наслаждения. Появились «Антикаменщики» — название этого общества ясно указывало на освобождение его членов от множества предрассудков; «Орден счастья» все правила позаимствовал у флота, а члены его предавались разврату «с прекрасными дамами, тела которых покачивались словно каравеллы»; целью «Общества момента» стало устранение всякой галантности в любви, и, наконец, принадлежавшие к «А4'1роди-те» ассоциации представителей того и другого пола не помышляли ни о чем другом, как «об удовольствиях, изданных самой природой». Каждый год рождалось новое подобное общество.
   Так, в 1781 году двенадцати очаровательным женщинам, которые считали, что их не удовлетворяют известные мужчины, пришла идея создать клуб, чтобы убеждаться в достоинствах «меняющихся» по желанию партнеров. Эти неутолимые жрицы любви трижды в неделю собирались у своей предводительницы. Они немного говорнли о литературе, поэзии, политике и неплотно ужинал. Приготовленные блюда были, разумеется, напичканы возбуждающими средствами, чтобы у всех поднялось настроение для последующих развлечений. После десерта предводительница звоном колокольчика вызывала в салон дюжину приятных, хорошо сложенный мужчин — до этого они тоже вкушали прядающие силу блюда в соседней комнате. Таким образом, все становились, как пишет один мемуарист, «готовыми к любым непристойностям». Правительница ударяла по столу маленьким серебряным молоточком и объявляла «что разрешены любые капризы, вольности и причуды». Эти слова сразу же вызывали переполох. Все бросались на ковер, служивший основным местом для игр, и стеснение исчезало. По правилам клуба каждый мужчина должен был двенадцать раз совершить «геркулесовы подвиги и полностью удовлетворить каждую присутствующую в гостиной красавицу. Под страхом быть изгнанными, они старались изо всех сил…».
* * *
   Еще много других эротических братств было создано в этом загнивающем, агонизирующем XVIII веке: ассоциация извращенцев, общество садистов, товарищество лесбиянок — все они встречались в определенные дни и предавались омерзительным играм по строгим правилам.
   Эта страсть к тайным сборищам однажды подтолкнула знатных версальских дам проникнуть в одно из самых больших тайных обществ, которое объединило всех мужчин благородного происхождения: маркизов, герцогов, дворян… Это было Общество свободных каменщиков — масонов.
   В 1780 году во Франции было больше тридцати тысяч масонов, большая часть которых принадлежала к классу аристократии. До 1774 года женщин не допускали в ложи. В названном году французские масоны любезно согласились создать женские секции, названные вступительными ложами. «Самая совершенная часть рода человеческого, — читаем мы в „Перечне вступительных правил“, — не может быть постоянно изгоняема из тех мест, которые она призвана украсить. Мы позволили нашим сестрам участвовать в тех наших таинствах, в которых они могут и даже должны участвовать, напомнив им наш принцип и заставив продвинуться к нашей главной. „Считается, — говорит Башомон, — что этим нововведением мы обязаны французам. В такой галантной стране не могло бы долго процветать общество, полностью исключающее участие женщин“. Родоначальником этих лож, или женских ателье, обязательно была какая-нибудь мужская ложа, которая несла за них полною ответственность. Был составлен особый свод правил. Приводим отрывок из него:
   «Статья VI. Ни одна беременная или во время критических дней женщина не может участвовать в собрании.
   Статья VII. Ни одна девушка, не достигшая возраста полных восемнадцати лет, не может присутствовать на собрании, — исключение составляет согласие на это всей ложи».
   Некоторые статьи показывают, насколько масоны, прекрасно осведомленные о деятельности эротических обществ, опасались необузданного темперамента своих современниц. Продолжим:
   «Статья XXIV… Соблюдение норм приличия является обязательным.
   Статья XXVI. Если какая-нибудь из сестер во время собрания почувствует себя не в состоянии сохранять нормы приличия, она должна попросить разрешения удалиться».
   Множество женщин, привлеченных тайной и надеждой найти в ложе новые удовольствия, вступили в Общество свободных каменщиков. Герцогиня Шартрская и герцогиня Бурбонская, жена и дочь великого магистра, вступили одними из первых. Сестры, естественно, привнесли в собрания масонов больше изысканности. Один писатель рассказывает, что они были одеты в белые городские платья, передники из белой кожи на голубой подкладке и белые перчатки. «Каждая подвязывала слева направо голубую переливающуюся ленту, на конце которой было изображено горящее сердце с яблоком внутри. Предводительницы крест-накрест повязывали такую же ленту, по вместо сердца подвешивался золотой мастерок каменщика. К тому же все надевали на левую руку орденскую повязку из белого шелка на голубой подкладке с вышитым на ней девизом: „Молчание — Добродетель“.
* * *
   Женщины самым строгим ритуалам быстро придав фривольный оттенок. В некоторых ложах церемонии стали походить на сцены из оперетт. Вот, например, диалог, который распевали каменщик и вступившая в общество женщина:
 
   «К а м е н щ и к: Жюли, приходи
   На всю жизнь.
   Прими наш закон.
   Пусть братья
   Уверятся в твоей преданности.
   Ж ю л и:
   Нет, страх, Опасение
   Наполняют мою душу.
   Я боюсь вашего закона
   — Ведь надо вынести пытку.
   Каменщик: Наши испытания,
   Хотя они и новы,
   Не должны пугать тебя,
   Храбрость — вот тот залог,
   Который мы все должны дать.
   Ж ю л и:
   Неужели меня прославит
   Преодоление опасности?
   Я впечатлительна, а Вы ужасны.
   Из-за вас я вся дрожу».
   Но дрожать не было причины…
 
   Разумеется, если при вступлении в братство пелись такие игривые куплеты, церемония теряла свой внушающий страх характер и становилась приятной. Молодые женщины расхаживали с маленькими мастерками и, нарушая правила, пользовались передниками, чтобы соблазнять некоторых красивых братьев. Но, конечно, чтобы достигнуть высших ступеней, приходилось все же следовать некоторым ритуалам — из них самым неприятным было поцеловать зад собачки…