Страница:
Еще одна странность — необычайная снисходительность судей к некоторым обвиняемым: Вилет, который подделал подпись и почерк королевы, заслужил лишь ссылку. Калиостро, роль которого так до конца и не прояснилась, был просто выдворен за пределы королевства, м-ль д'0лива выведена из зала суда, а кардинал де Роан выслан. Пострадала лишь м-м де ла Мот. Но через несколько месяцев благодаря высокопоставленным тайным покровителям ей удалось бежать и укрыться в Англии. И последнее, что настораживает: никто не был наказан за это бегство.
Таким образом, кажется правдоподобным, что за м-м де ла Мот и ее соучастниками стояла тайная могущественная группа, к которой, без сомнения, принадлежали Бретей, Калиостро и Ляпорт. Что же это было за тайное общество, стремящееся скомпрометировать королеву и дискредитировать монархию? Масоны? Некоторые бездоказательно утверждают это. Другое тайное общество? Возможно. Аббат Жеоржель обвиняет созданную Калиостро ложу. «Об истинной, секретном причине приобретения ожерелья, — пишет он, — никогда ни словом не обмолвились ни кардинал, ни Калиостро, ни барон де Плант, ни Рамоне де Карбоньер, ни осведомленные об этом неразгаданном деле люди, — все посвященные сочли, что для них лучше всего, чтобы эта тайна покрылась мраком. Египетская ложа Калиостро имела, как и масоны, свое неприкосновенное святилище, и то здесь хотели скрыть, было погребено под торжественными клятвами». Современный историк Лежье-Дегранж выдвинул соблазнительную гипотезу. По его мнению, у истоков этого дела стояла янсенистская партия. Зная о связи м-м де ла Мот и кардинала, эти господа, выступающие против традиционной монархии, просто нашли способ «испачкать скипетр». Любой обаятельный мужчина мог подтолкнуть графиню на эту беспрецедентную махинацию. Им, конечно, стал Ляпорт.
Какой бы ни была тайная группа, пожелавшая облить грязью Мари-Антуанетту, любовь сыграла в этом скандале важную роль. Если бы м-м де ла Мот не была так легкомысленна, а кардинал де Роан не мечтал сделаться любовником королевы, дело об ожерелье никогда бы не возникло.
Мот не была так легкомысленна, а кардинал де Роан не мечтал сделаться любовником королевы, дело об ожерелье никогда бы не возникло.
ЖЕНЩИНА ПОДГОТАВЛИВАЕТ ДАНТОНА К РЕВОЛЮЦИОННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Без нее он был бы скромным адвокатом, — еще скромным, всегда скромным…
Жан-Пьер ЛЕМЕТР
Ферзен, следивший за делом об ожерелье из Ландреси, где разместился его полк, после процесса вернулся в Версаль. Он нашел Мари-Антуанетту сильно изменившейся. Королеве было уже за тридцать, и она, записав себя в старухи, вела спокойный образ жизни: оставила балы, почти не ходила в театр и занималась исключительно детьми. Не разделяя больше компанию бурной м-м де Полиньяк, она часы напролет проводила в обществе кормилицы маленького герцога Нормандского, родившегося в 1785 году. Но ее чувства к Жану-Акселю не изменились. Те, кого называли «сдержанными любовниками», по известным причинам возобновили долгие прогулки в Версальском парке. Иногда они уезжали верхом далеко от дома, от света, останавливались около пруда и долго стояли там, наслаждаясь удовольствием быть вместе.
Эти встречи были довольно невинными, но, как говорит Сен-Прие, «вызывали всенародный скандал, не смотря на скромность и сдержанность фаворита, который был самым почтительным из всех друзей королевы. Придворные, не верящие в платоническую любовь, не переставали насмехаться. Появились непристойные песни — не зыбывалась, например, нашумевшая сцена в роще Венеры, когда м-ль д'Олива выступила в роли королевы.
Весной Мари-Антуанетта иногда жила по нескольку недель в замке Сен-Клу — воздух там был намного лучше, чем в Версале. Ферзен приезжал ее навещать. Она с улыбкой встречала его, одетая в легкое платье и большую соломенную шляпу с лентами, завязанными на груди. Они усаживались на скамью, откуда было видно течение Сены. Однажды вечером, когда они тихо беседовали, Ферзен услышал треск сломанной ветки. Он поднялся, сделал несколько шагов: у подножья горы прятался какой-то странный старик — волосы всклокочены, галстук повязан небрежно… Скрестив руки, он с обожанием взирал на королеву. Жан-Аксель собрался было его прогнать, но Мари-Антуанетта мягко остановила его:
— Оставьте его, не троньте… Это мой вечный влюбленный Кастелью, безобидный безумец. В Трианоне он с утра до вечера бродит по канавам, вокруг садов, мечтая меня увидеть и не смея приблизиться. Король хотел упрятать его в тюрьму, но я запретила — пусть бродит… он надоел мне, конечно, но не хотелось бы лишить его счастья быть свободным…
Жестом руки она приказала безумцу удалиться. Кастелью поклонился и исчез.
Таким образом, после дела об ожерелье королеву, которую народ, веря страшной клевете, начинал ненавидеть, любили лишь двое мужчин, один из которых был безумен.
Первую, о ком я расскажу, звали Антуанетта-Габриэла Шарпантье. Возраст — двадцать пять лет. Отец — владелец Школьного кафе недалеко от Дворца правосудия. Ее видели за прилавком, и клиенты обменивались с ней любезностями — скорее от безделья, чем по другой причине, так как девушку никто не назвал бы красавицей. Говорят так: крупные черты лица, маленькие, не слишком умные глазки, тонкогубый рот, короткий мясистый нос, редкие волосы — облик ее «демонстрировал подавляющую силу материального над духовным». В общем, не из тех женщин, которые способны вскружить голову мужчине.
Но все же… Но все же среди клиентов Школьного кафе нашелся толстый мальчик, влюбленный в Габриэлу. Они были уродливы по-разному. Когда он был еще ребенком и сосал вымя коровы, наверное, ревнивый бык ударом рога порвал ему губу. Позднее бык, с которым он, развлекаясь, мерился силой, сломал ему нос. Этого человека с крупным изуродованным лицом и грохочущим голосом звали Жорж-Жак Дантон. В свои двадцать восемь лет он был адвокатом. Его внушительность и несколько тяжеловесные шутки нравились Габриэле. При его появлении сердце девушки под впечатляющей грудью начинало трепетать. Жаркие взоры Дантона волновали ее. «Она восхищалась eго умом, который считали слишком резким, — rговорит Сен-Альбен, — его душой, ее находили слишком пылкой, его голосом, пожалуй, слишком сильным и страшным, для нее — самым нежным. Адвокат стал ухаживать за Габрнэлой и однажды вечером своим ораторским голосом прошептал ей о своей любви. Наследница Школьного кафе испустила „нежный вздох“. На следующий день Дантон отправился просить ее руку у месье Шарпантье. Тот семенил между столиками в своем светлом парике, сером кафтане и с салфеткой под мышкой. Он очень удивился. Привыкнув, он не замечал уродства дочери… Отталкивающая внешность Антона его смутила. Он поделился новостью с женой.
— Ну, раз он нравится Габриэле… — ответила м-м Шарпантье. Но Шарпантье не мог дать согласия, прежде чем не прояснится финансовое положение молодого адвоката. Впрочем, некоторые сведения до него дошли:
Дантона любили в различных кафе, где он часто играл в домино, но денег у него было немного. Хозяин кафе сухо объявил претенденту, что для того, чтобы взять в жены его дочь, надо располагать средствами для приличной жизни. Напуганный перспективой потерять Габриэлу, Дантон подал просьбу на замещение должности адвоката в Королевских советах. Он, такой ленивый, стал работать в поте лица и готовиться к вступительному экзамену и через два месяца был принят на должность. Ему оставалось лишь произнести речь на латинском языке — предложенный сюжет назывался «Моральное и политическое положение страны и ее отношения с правосудием».
Дантон никогда не произносил речей, результат удивил его самого: подчиняясь возникшей вокруг легкости и открывшемуся в нем ораторскому таланту, он вопрошал о жертвах, которые знать и духовенство, обладающее несметными богатствами, должны принести на непреложные нужды страны, и заключил:
— Горе тому, кто провоцирует революции! Горе тому, кто их совершает!..
Старых адвокатов сильно взволновали эти слова. Молодые с уважением стали взирать на этого необычного оратора. Так, желая стать адвокатом в королевских советах, чтобы жениться на любимой девушке, родился Дантон-трибун…
Адвокат в Королевских советах, зять мсье Шарпанье осуществлял свои функции в обширной области охватывающей «законы, их выполнение н юриспруденцию всех королевских судов». В его ведении были церковные и гражданские дела, торговля, финансы, законы о лесах, законы государственные, морские, статус колоний, сельское хозяйство, промышленность. Этим и объясняется, пишет Луи Барту, «многогранность объектов, на которые была направлена его политическая деятельность». Страсть к Габриэле толкнула его к деятельности, не зная которой он никогда не стал бы одним из великих людей революции.
И это еще не все: до свадьбы Дантон жил на улице Плохих Слов, что было обидно для адвоката. Габриэле вздумалось переехать: она выбрала квартиру на Торговом дворе, возле улицы Сент-Андре-Де-Зар и Старой Академии, то есть в самом центре, — в следующем году он станет знаменитым кварталом монахов ордена францисканцев. Так Дантон поселился в центре того квартала, который призван был облегчить ему выход на политическую сцену.
Однажды он заявил Робеспьеру:
— Добродетель состоит в том, чтобы заниматься любовью каждую ночь.
Нельзя не признать, что этим убеждением он обязан был Габриэле.
МИРАБО — ДЕПУТАТ ОТ ТРЕТЬЕГО СОСЛОВИЯ БЛАГОДАРЯ М-М ДЕ НЕРА
В конце апреля 1769 года французский военный фрегат на всех парусах летел к Корсике. На его борту плыл легион Лотарингии, посланный герцогом де Шуазелем для окончательного завоевания острова. Вот уже в течение года Франция прилагала все усилия, чтобы вырвать эту землю у Генуэзской республики. Министр, чтобы покончить с этим, решил организовать новый экспедиционный корпус, призванный помочь войскам, сражающимся с людьми Паоли.
На этом раскачивающемся подобно бесстыдной женщине фрегате служил один двадцатилетний младший лейтенант. Его звали мсье де Пьер-Бюффьер <Еще со времен коллежа Габриэль носил этот псевдоним по приказу отца, грозного маркиза, решившего так покарать его за шалости>, но все знали, что его настоящее имя — Габриэль Рики де Мирабо: юноша большой, полный, неприятный, высокомерный, хвастливый, циничный и грубый. В довершение этому притягательному портрету известно, что лицо его было изъедено оспой.
Все эти недостатки не мешали юному лейтенанту пользоваться необыкновенным успехом у женщин.
Его любовная карьера началась в тринадцать лет: во время игры в прятки он лишил девственности дочь своего наставника. Впоследствии благодаря своему буйному темпераменту он совершил подвиги, о которых население Экса сохранило живые воспоминания. В восемнадцать лет из-за неуемности своей натуры ему пришлось преждевременно покинуть полк Баррикавалери, стоявший в городе Сенте: пообещав жениться на одной девице, счел себя вправе вздернуть ее юбку и повалить юную особу у забора. Вспыхнул грандиозный скандал, и рассерженный маркиз де Мирабо потребовал, чтобы сын ради чести семьи на какое-то время упрятали в крепость острова Ре. Затворничество не усмирило предприимчивого кавалера — ему удалось соблазнить сестру стражника…
Но через шесть месяцев Габриэль заскучал. Дом, где была всего одна женщина, был для него не тем стом, где хорошо жилось. Он подал просьбу и получил разрешение участвовать в экспедиции на Корсику. Отец поставил ему одно условие: он будет носить имя Пьер-Бюффьер, пока не окажется достойным носить имя де Мирабо.
«Она была так хороша и порой так нежна, что привлекла меня. Я говорю „порой“, так как ревность ее часто доходила до бешенства, что скорее объясняли гордостью, чем любовью. Фурия, а не женщина…
Она обладала всеми атрибутами физической красоты, но у нее отсутствовал темперамент — что полностью зависело от ее воображения, от того, что было в этот момент у нее на уме. Сегодня она пылко сжималa меня в объятиях, а завтра, возможно, будет холодна как во время обычного разговора…»
Пока солдаты де Во подавляли последнее сопротивление на острове, Габриэль боролся за мир своими способами. Продолжая делить ложе с Мари-Анжелой, он увлекся молодой женщиной, принадлежавшей к крупной корсиканской буржуазии. Несколько оробевший, он не решался за ней ухаживать, но дама сама сделала первые шаги. Говорит сам Мирабо:
Никогда я не был удивлен больше, чем в тот вечер, когда прогуливаясь под ее окнами, поймал брошенный к моим ногам сверток, где был спрятан бант и записка, написанная по корсикански. В нескольких словах мне сообщали, что я любим и могу поговорить с обожаемой мною особой. Мне предлагалось назавтра встретиться в условленном месте с брюнеткой, дать ей бант и, если она покажет мне такой же, последовать за ней. Какое-то время я колебался, но любопытство и, возможно, тщеславие победили: я решил явиться на свидание во всеоружии. Меня встретила закутанная похожая на монахиню женщина, она не произнесла ни слова. Я обронил бант и поднял его, как если бы женщина его обронила. «У меня есть такой же», — она показала мне его и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ…
Мы пробирались через густые заросли к монастырю. Тут я увидел веревочную лестницу, по которой можно было вскарабкаться на невысокую башню. Она не стала подниматься и оставила меня одного — размышлять и ждать. Через полчаса явилась С. Она стала невнятно объяснять принятые меры предосторожности. Несмотря на все ее кривлянья, мы недолго наслаждались чистой любовью, — я не из тех, кто рискует понапрасну, пришлось сократить церемонии. (Габриэль не был сентиментален.) На этот раз, — добавляет он, — я встретил истинную, пылкую итальянку и, если бы рядом с нами ворковал еще кто-нибудь, кроме голубей, наша встреча не осталась бы тайной».
Мнрабо вскоре узнал, что монахиня — родная сестра м-м де С. Благодаря ей он смог часто встречаться в этой башне с пылкой итальянкой. Один случай позволил доказать преданность монахини. Однажды вечером проникнув в сад, в окно монастыря заглянула девушка. Монахиня быстро поднялась по лестнице, чтобы выяснить, кто это незваная гостья. Оказалось, случайно забрела молоденькая институтка. Она исчезла, даже подозревая о том, что происходило в монастыре.
Габриэль вскарабкался по лестнице следом за мои ней, и его недремлющий взор успел заглянуть ей под юбки. Зрелище произвело на него такое впечатление, что наверх он прибыл в прекрасной форме. Присутствие м-м С стало необходимым, но она опаздывала, и молодой человек недвусмысленно жестами дал понять монанахине, что было бы любезно с ее стороны заменять ее сестру. У молодой монахини, расторопной и лишенной излишней стыдливости, загорелись глаза. Ей не составило никакого труда оказать Мирабо ожидаемую от нее услугу.
«Несмотря на связывающую обеих сестер нежную дружбу, — продолжает неутомимый соблазнитель , — они не доверили друг другу этот секрет». Жизнь продолжалась…
— А теперь, — сказала Анжела, доставая из кармана два стилета, — мы будем драться.
М-м С., вся дрожа от страха, хотела было отказаться, но соперница так безобразно ее обзывала, что она взяла стилет, и схватка состоялась. Как фурии женщины налетали друг на друга. М-м С. была ранена голову, затем в грудь, но ей удалось так глубоко ранить руку Анжелы, что та покинула поле боя и вернулась домой. Обеим пришлось слечь в постель, а главному хирургу — лечить воительниц. «Мое объяснение с обеими возлюбленными напоминало грозу», — признается де Мирабо. Можно себе представить… М-м С. плакала, страдая от предательства. Что же касается Марии-Анжелы, она вознамерилась убить Габриэля. Ему пришлось спешно покинуть свое жилище, чтобы спастись от острого кинжала молодой корсиканки. Он укрылся в Бастиа, где и встретил экономку Шардон, которую любил когда-то Лозен. Эта молодая женщина вела такую распутную жизнь, что пальцев одной руки хватило бы — чтобы сосчитать тех, кто не был ее любовником. Мирабо решил соблазнить ее презрением:
« Я начал с того, что грубо оттолкнул ее притязания. Она стала меня бояться. Я обращался с ней бесцеремонно — верный способ ее приручить. Наконец, во время охоты, я положил конец этому приключению — взял ее как девчонку: она была легкая, словно куколка… Потом я ее поднял и снова усадил на лошадь. Моя сила — это как раз то, что нужно подобным женщинам. Мы несколько раз встречались в садах, и я поддержал свою репутацию».
Это приключение осталось без продолжения, и де Мирабо продолжил свое завоевание Корсики: по очереди становился любовником экономки, вдовы, замужней женщины, нескольких гризеток, жены булочника, дочери ростовщика, многих девиц и своей хозяйки. Наконец он познакомился с одной римлянкой по имени Карли, обладавшей вулканическим темпераментом.
«Я никогда не видел такого безрассудного и в то же время хитрого создания. Ее охраняли, но она обманывала своих шпионов то для того, чтобы мне написать, то для того, чтобы со мной встретиться. Одна дама указала мне место, где она обычно исповедовалась. На Корсике это таинство происходит в больших кабинах, где принято закрываться с исповедником, с такими же решетками, как у нас. Поскольку она была любимой послушницей старшего монаха, у нее был ключ. Она знала, или догадывалась, или надеялась, когда старый монах будет занят и не придет.
В другой раз она послала за мной как за портным, чтобы снять мерки для платья. Я никогда не закончу, если расскажу о всех ее уловках. И все-таки однажды ее муж чуть не застал нас — я едва успел спрятаться под кроватью. Он побранил ее за затворничество. Она пожаловалась на страшную головную боль, и он наконец дал ей возможность немного вздремнуть».
Пока Мирабо лежал под кроватью, солдаты легиона Лотарингии одержали окончательную победу. Когда де Мирабо вылез из своего укрытия, Корсика была уже Французской. Он шумно радовался и вернулся во Францию вполне довольный собой: за неимением военной доблести, он показал дамам острова красоты истинно французские мужские качества…
Встретив Луизу, Мирабо был приятно удивлен сохранил воспоминание о неловкой некрасивой девушке, а она превратилась вдруг в очаровательную молодую женщину. По привычке он раздел ее оценивающим взглядом… После семилетней разлуки и такой метаморфозы Луиза показалась ему незнакомкой, и он не испытывал больше братских чувств. Она предстала перед ним в блеске искрящейся молодости и неповторимой нежности, выразительных черных глаз, с тем видом благородства, который встречался лишь в античности, с прелестным станом и гибкостью, изяществом, чарующим соблазном, свойственными ее полу.
Он уводил ее в лес на прогулки, брал за руку, был уважителен и нежен с ней до того дня, когда почувствовал ее волнение. Как и другие женщины, она попала под магнетическое воздействие этого прирожденного соблазнителя. Как-то раз, когда они приближались к концу аллеи, он притянул ее к себе и поцеловал. Через два часа де Кабри оказался гораздо более тесно связанным с Габриэлем, чем предполагал…
Это кровосмесительство — надо все же назвать вещи своими именами — не вызвало ни у Мирабо, ни у его сестры никаких угрызений совести. Подобные отношения в конце XVIII века не воспринимались так отрицательно, как сейчас. «Кровная плоть не внушала тогда, — пишет Дофэн Менье, — такого всеобщего ужаса, как в наши дни. Во все времена между братом и сестрой случались возвышенные и мрачные привязанности, сама природа которых обрекает их на несчастна и короткую жизнь. Это чаще случалось там и тогда, когда воспитание девочек и мальчиков происходило раздельно, как в семье Мнрабо. Они снова встречались уже в зрелом возрасте, и неудивительно, что возпикала привязанность, вызванная поражением от взаимного превращения. Они виделись словно впервые, как будто никогда дотоле не были знакомы. Дидро был не единственным „философом“ своего времени, который натурализовал эти расстройства души, воображения или чувств. По его словам, это стало невинной рекомендуемой привычкой племен на Таити. Кровосмесительство, уже не нужно было объяснять ошибкой, чтобы к нему снисходительно относился свет».
Но высшее общество Экса вскоре взволнованно заговорило об этой непристойной связи. Маркизу де Кабри называли развратницей. А сам Мирабо с присущим ему хамством стал вдруг строгим судьей сестры: через шеть лет он напишет, что Луиза была «Мессалиной и проституткой»…
Ненасытность Мирабо в любви в действительности была недалека от патологии. Вот что по этому поводу пишет Лука де Монтини: «Неутолимая страсть к женщинам объясняла его бесчисленные связи, скорее мрачная страсть, чем преступная, — она была в некотором роде непроизвольная, совершенно физическая, врожденная, мучила его всю жизнь и проявлялась еще несколько часов после смерти. Это, безусловно, странный, но реальный факт». Мирабо, увы, был болен приапизмом — изнурительной болезнью, из-за которой он постоянно пребывал в галантном положении, вынуждаемый иногда, публично демонстрировать свою неуместную мужественность…
…Давно уже версальские дамы ожидали такого мужчину. Его появление было встречено перешептыванием и самые пугливые, верные, добродетельные особы принялись ходить рядом с ним кругами, сгорая от нетерпения удовлетворить свои желания. Любовницами Мирабо побывали почти все придворные дамы; назовем хотя бы этих мадам: де Гемене, де Каруж, де Бермо де ла Турдю Рэн и даже сверхблагоразумную де Ламбаль…
Таким образом, кажется правдоподобным, что за м-м де ла Мот и ее соучастниками стояла тайная могущественная группа, к которой, без сомнения, принадлежали Бретей, Калиостро и Ляпорт. Что же это было за тайное общество, стремящееся скомпрометировать королеву и дискредитировать монархию? Масоны? Некоторые бездоказательно утверждают это. Другое тайное общество? Возможно. Аббат Жеоржель обвиняет созданную Калиостро ложу. «Об истинной, секретном причине приобретения ожерелья, — пишет он, — никогда ни словом не обмолвились ни кардинал, ни Калиостро, ни барон де Плант, ни Рамоне де Карбоньер, ни осведомленные об этом неразгаданном деле люди, — все посвященные сочли, что для них лучше всего, чтобы эта тайна покрылась мраком. Египетская ложа Калиостро имела, как и масоны, свое неприкосновенное святилище, и то здесь хотели скрыть, было погребено под торжественными клятвами». Современный историк Лежье-Дегранж выдвинул соблазнительную гипотезу. По его мнению, у истоков этого дела стояла янсенистская партия. Зная о связи м-м де ла Мот и кардинала, эти господа, выступающие против традиционной монархии, просто нашли способ «испачкать скипетр». Любой обаятельный мужчина мог подтолкнуть графиню на эту беспрецедентную махинацию. Им, конечно, стал Ляпорт.
Какой бы ни была тайная группа, пожелавшая облить грязью Мари-Антуанетту, любовь сыграла в этом скандале важную роль. Если бы м-м де ла Мот не была так легкомысленна, а кардинал де Роан не мечтал сделаться любовником королевы, дело об ожерелье никогда бы не возникло.
Мот не была так легкомысленна, а кардинал де Роан не мечтал сделаться любовником королевы, дело об ожерелье никогда бы не возникло.
ЖЕНЩИНА ПОДГОТАВЛИВАЕТ ДАНТОНА К РЕВОЛЮЦИОННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Без нее он был бы скромным адвокатом, — еще скромным, всегда скромным…
Жан-Пьер ЛЕМЕТР
Ферзен, следивший за делом об ожерелье из Ландреси, где разместился его полк, после процесса вернулся в Версаль. Он нашел Мари-Антуанетту сильно изменившейся. Королеве было уже за тридцать, и она, записав себя в старухи, вела спокойный образ жизни: оставила балы, почти не ходила в театр и занималась исключительно детьми. Не разделяя больше компанию бурной м-м де Полиньяк, она часы напролет проводила в обществе кормилицы маленького герцога Нормандского, родившегося в 1785 году. Но ее чувства к Жану-Акселю не изменились. Те, кого называли «сдержанными любовниками», по известным причинам возобновили долгие прогулки в Версальском парке. Иногда они уезжали верхом далеко от дома, от света, останавливались около пруда и долго стояли там, наслаждаясь удовольствием быть вместе.
Эти встречи были довольно невинными, но, как говорит Сен-Прие, «вызывали всенародный скандал, не смотря на скромность и сдержанность фаворита, который был самым почтительным из всех друзей королевы. Придворные, не верящие в платоническую любовь, не переставали насмехаться. Появились непристойные песни — не зыбывалась, например, нашумевшая сцена в роще Венеры, когда м-ль д'Олива выступила в роли королевы.
Жалели неосведомленного короля. На самом деле Людовик XVI узнал о близости между своей женой и Жаном-Акселем и не чувствовал себя оскорбленным. «Королева, — продолжает Сен-Прие, — нашла способ заставить его примириться с этой дружбой, повторяя супругу все, что говорили в народе. Она выразила ему свою готовность прекратить всякие контакты с графом де Ферзеном, но король не согласился. Она внушила ему, что в развязанной против королевской особы клевете этот иностранец — единственный, на кого можно положиться, и монарх полностью уверовал в это.
Подлая шлюха, тебе не идет
Играть роль королевы!
А почему бы нет, моя государыня?
Вы же так часто играете мою роль!
Весной Мари-Антуанетта иногда жила по нескольку недель в замке Сен-Клу — воздух там был намного лучше, чем в Версале. Ферзен приезжал ее навещать. Она с улыбкой встречала его, одетая в легкое платье и большую соломенную шляпу с лентами, завязанными на груди. Они усаживались на скамью, откуда было видно течение Сены. Однажды вечером, когда они тихо беседовали, Ферзен услышал треск сломанной ветки. Он поднялся, сделал несколько шагов: у подножья горы прятался какой-то странный старик — волосы всклокочены, галстук повязан небрежно… Скрестив руки, он с обожанием взирал на королеву. Жан-Аксель собрался было его прогнать, но Мари-Антуанетта мягко остановила его:
— Оставьте его, не троньте… Это мой вечный влюбленный Кастелью, безобидный безумец. В Трианоне он с утра до вечера бродит по канавам, вокруг садов, мечтая меня увидеть и не смея приблизиться. Король хотел упрятать его в тюрьму, но я запретила — пусть бродит… он надоел мне, конечно, но не хотелось бы лишить его счастья быть свободным…
Жестом руки она приказала безумцу удалиться. Кастелью поклонился и исчез.
Таким образом, после дела об ожерелье королеву, которую народ, веря страшной клевете, начинал ненавидеть, любили лишь двое мужчин, один из которых был безумен.
* * *
Пока чистая любовь Мари-Антуанетты и Ферзена парадоксальным образом расшатывала последние устои королевской власти, другая любовь толкала некоторых мужчин на путь, которому суждено было привести их к революции. В последние дни существования монархии несколько женщин, сами того не зная, занимались формированием личностей тех, чьи слова и дела сыграли основную роль в свержении режима.Первую, о ком я расскажу, звали Антуанетта-Габриэла Шарпантье. Возраст — двадцать пять лет. Отец — владелец Школьного кафе недалеко от Дворца правосудия. Ее видели за прилавком, и клиенты обменивались с ней любезностями — скорее от безделья, чем по другой причине, так как девушку никто не назвал бы красавицей. Говорят так: крупные черты лица, маленькие, не слишком умные глазки, тонкогубый рот, короткий мясистый нос, редкие волосы — облик ее «демонстрировал подавляющую силу материального над духовным». В общем, не из тех женщин, которые способны вскружить голову мужчине.
Но все же… Но все же среди клиентов Школьного кафе нашелся толстый мальчик, влюбленный в Габриэлу. Они были уродливы по-разному. Когда он был еще ребенком и сосал вымя коровы, наверное, ревнивый бык ударом рога порвал ему губу. Позднее бык, с которым он, развлекаясь, мерился силой, сломал ему нос. Этого человека с крупным изуродованным лицом и грохочущим голосом звали Жорж-Жак Дантон. В свои двадцать восемь лет он был адвокатом. Его внушительность и несколько тяжеловесные шутки нравились Габриэле. При его появлении сердце девушки под впечатляющей грудью начинало трепетать. Жаркие взоры Дантона волновали ее. «Она восхищалась eго умом, который считали слишком резким, — rговорит Сен-Альбен, — его душой, ее находили слишком пылкой, его голосом, пожалуй, слишком сильным и страшным, для нее — самым нежным. Адвокат стал ухаживать за Габрнэлой и однажды вечером своим ораторским голосом прошептал ей о своей любви. Наследница Школьного кафе испустила „нежный вздох“. На следующий день Дантон отправился просить ее руку у месье Шарпантье. Тот семенил между столиками в своем светлом парике, сером кафтане и с салфеткой под мышкой. Он очень удивился. Привыкнув, он не замечал уродства дочери… Отталкивающая внешность Антона его смутила. Он поделился новостью с женой.
— Ну, раз он нравится Габриэле… — ответила м-м Шарпантье. Но Шарпантье не мог дать согласия, прежде чем не прояснится финансовое положение молодого адвоката. Впрочем, некоторые сведения до него дошли:
Дантона любили в различных кафе, где он часто играл в домино, но денег у него было немного. Хозяин кафе сухо объявил претенденту, что для того, чтобы взять в жены его дочь, надо располагать средствами для приличной жизни. Напуганный перспективой потерять Габриэлу, Дантон подал просьбу на замещение должности адвоката в Королевских советах. Он, такой ленивый, стал работать в поте лица и готовиться к вступительному экзамену и через два месяца был принят на должность. Ему оставалось лишь произнести речь на латинском языке — предложенный сюжет назывался «Моральное и политическое положение страны и ее отношения с правосудием».
Дантон никогда не произносил речей, результат удивил его самого: подчиняясь возникшей вокруг легкости и открывшемуся в нем ораторскому таланту, он вопрошал о жертвах, которые знать и духовенство, обладающее несметными богатствами, должны принести на непреложные нужды страны, и заключил:
— Горе тому, кто провоцирует революции! Горе тому, кто их совершает!..
Старых адвокатов сильно взволновали эти слова. Молодые с уважением стали взирать на этого необычного оратора. Так, желая стать адвокатом в королевских советах, чтобы жениться на любимой девушке, родился Дантон-трибун…
* * *
Он занял денег и 29 марта купил должность мсье де Пасси. Девятого июня он наконец женился на м-ль Шарпантье… Ослепленному своим новым положением будущему революционеру пришла в голову странная идея: он решил, что должен порвать с народом, к которому принадлежал потом и кровью, и подписался д'Антон…Адвокат в Королевских советах, зять мсье Шарпанье осуществлял свои функции в обширной области охватывающей «законы, их выполнение н юриспруденцию всех королевских судов». В его ведении были церковные и гражданские дела, торговля, финансы, законы о лесах, законы государственные, морские, статус колоний, сельское хозяйство, промышленность. Этим и объясняется, пишет Луи Барту, «многогранность объектов, на которые была направлена его политическая деятельность». Страсть к Габриэле толкнула его к деятельности, не зная которой он никогда не стал бы одним из великих людей революции.
И это еще не все: до свадьбы Дантон жил на улице Плохих Слов, что было обидно для адвоката. Габриэле вздумалось переехать: она выбрала квартиру на Торговом дворе, возле улицы Сент-Андре-Де-Зар и Старой Академии, то есть в самом центре, — в следующем году он станет знаменитым кварталом монахов ордена францисканцев. Так Дантон поселился в центре того квартала, который призван был облегчить ему выход на политическую сцену.
Однажды он заявил Робеспьеру:
— Добродетель состоит в том, чтобы заниматься любовью каждую ночь.
Нельзя не признать, что этим убеждением он обязан был Габриэле.
МИРАБО — ДЕПУТАТ ОТ ТРЕТЬЕГО СОСЛОВИЯ БЛАГОДАРЯ М-М ДЕ НЕРА
Он был ее любовником.
М. де ФРОМЕНТЬЕ
В конце апреля 1769 года французский военный фрегат на всех парусах летел к Корсике. На его борту плыл легион Лотарингии, посланный герцогом де Шуазелем для окончательного завоевания острова. Вот уже в течение года Франция прилагала все усилия, чтобы вырвать эту землю у Генуэзской республики. Министр, чтобы покончить с этим, решил организовать новый экспедиционный корпус, призванный помочь войскам, сражающимся с людьми Паоли.
На этом раскачивающемся подобно бесстыдной женщине фрегате служил один двадцатилетний младший лейтенант. Его звали мсье де Пьер-Бюффьер <Еще со времен коллежа Габриэль носил этот псевдоним по приказу отца, грозного маркиза, решившего так покарать его за шалости>, но все знали, что его настоящее имя — Габриэль Рики де Мирабо: юноша большой, полный, неприятный, высокомерный, хвастливый, циничный и грубый. В довершение этому притягательному портрету известно, что лицо его было изъедено оспой.
Все эти недостатки не мешали юному лейтенанту пользоваться необыкновенным успехом у женщин.
Его любовная карьера началась в тринадцать лет: во время игры в прятки он лишил девственности дочь своего наставника. Впоследствии благодаря своему буйному темпераменту он совершил подвиги, о которых население Экса сохранило живые воспоминания. В восемнадцать лет из-за неуемности своей натуры ему пришлось преждевременно покинуть полк Баррикавалери, стоявший в городе Сенте: пообещав жениться на одной девице, счел себя вправе вздернуть ее юбку и повалить юную особу у забора. Вспыхнул грандиозный скандал, и рассерженный маркиз де Мирабо потребовал, чтобы сын ради чести семьи на какое-то время упрятали в крепость острова Ре. Затворничество не усмирило предприимчивого кавалера — ему удалось соблазнить сестру стражника…
Но через шесть месяцев Габриэль заскучал. Дом, где была всего одна женщина, был для него не тем стом, где хорошо жилось. Он подал просьбу и получил разрешение участвовать в экспедиции на Корсику. Отец поставил ему одно условие: он будет носить имя Пьер-Бюффьер, пока не окажется достойным носить имя де Мирабо.
* * *
После вынужденного воздержания в течение скольких дней юный граф де Мирабо высадился корсиканской земле с покорным видом, обманувшим его офицеров. На самом деле военные баталии не слишком интересовали Габриэля, — его взор становился воинственным лишь при виде молоденьких местных жительниц. Он начал с того, что стал любовником очаровательной девушки по имени Мариа-Анжела. Вот как он описывает ее:«Она была так хороша и порой так нежна, что привлекла меня. Я говорю „порой“, так как ревность ее часто доходила до бешенства, что скорее объясняли гордостью, чем любовью. Фурия, а не женщина…
Она обладала всеми атрибутами физической красоты, но у нее отсутствовал темперамент — что полностью зависело от ее воображения, от того, что было в этот момент у нее на уме. Сегодня она пылко сжималa меня в объятиях, а завтра, возможно, будет холодна как во время обычного разговора…»
Пока солдаты де Во подавляли последнее сопротивление на острове, Габриэль боролся за мир своими способами. Продолжая делить ложе с Мари-Анжелой, он увлекся молодой женщиной, принадлежавшей к крупной корсиканской буржуазии. Несколько оробевший, он не решался за ней ухаживать, но дама сама сделала первые шаги. Говорит сам Мирабо:
Никогда я не был удивлен больше, чем в тот вечер, когда прогуливаясь под ее окнами, поймал брошенный к моим ногам сверток, где был спрятан бант и записка, написанная по корсикански. В нескольких словах мне сообщали, что я любим и могу поговорить с обожаемой мною особой. Мне предлагалось назавтра встретиться в условленном месте с брюнеткой, дать ей бант и, если она покажет мне такой же, последовать за ней. Какое-то время я колебался, но любопытство и, возможно, тщеславие победили: я решил явиться на свидание во всеоружии. Меня встретила закутанная похожая на монахиню женщина, она не произнесла ни слова. Я обронил бант и поднял его, как если бы женщина его обронила. «У меня есть такой же», — она показала мне его и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ…
Мы пробирались через густые заросли к монастырю. Тут я увидел веревочную лестницу, по которой можно было вскарабкаться на невысокую башню. Она не стала подниматься и оставила меня одного — размышлять и ждать. Через полчаса явилась С. Она стала невнятно объяснять принятые меры предосторожности. Несмотря на все ее кривлянья, мы недолго наслаждались чистой любовью, — я не из тех, кто рискует понапрасну, пришлось сократить церемонии. (Габриэль не был сентиментален.) На этот раз, — добавляет он, — я встретил истинную, пылкую итальянку и, если бы рядом с нами ворковал еще кто-нибудь, кроме голубей, наша встреча не осталась бы тайной».
Мнрабо вскоре узнал, что монахиня — родная сестра м-м де С. Благодаря ей он смог часто встречаться в этой башне с пылкой итальянкой. Один случай позволил доказать преданность монахини. Однажды вечером проникнув в сад, в окно монастыря заглянула девушка. Монахиня быстро поднялась по лестнице, чтобы выяснить, кто это незваная гостья. Оказалось, случайно забрела молоденькая институтка. Она исчезла, даже подозревая о том, что происходило в монастыре.
Габриэль вскарабкался по лестнице следом за мои ней, и его недремлющий взор успел заглянуть ей под юбки. Зрелище произвело на него такое впечатление, что наверх он прибыл в прекрасной форме. Присутствие м-м С стало необходимым, но она опаздывала, и молодой человек недвусмысленно жестами дал понять монанахине, что было бы любезно с ее стороны заменять ее сестру. У молодой монахини, расторопной и лишенной излишней стыдливости, загорелись глаза. Ей не составило никакого труда оказать Мирабо ожидаемую от нее услугу.
«Несмотря на связывающую обеих сестер нежную дружбу, — продолжает неутомимый соблазнитель , — они не доверили друг другу этот секрет». Жизнь продолжалась…
* * *
Но, увы! Мирабо совершил великую неосторожность. Однажды ночью Мариа-Анжела, с которой он продолжал встречаться, нашла в его кармане записку от м-м С. Она тотчас же написала сопернице письмо и назначила ей свидание. М-м С явилась, не представляя, что ее ожидает. Можно представить ее удивление, когда ее обозвали шлюхой и вцепились в лицо когтями.— А теперь, — сказала Анжела, доставая из кармана два стилета, — мы будем драться.
М-м С., вся дрожа от страха, хотела было отказаться, но соперница так безобразно ее обзывала, что она взяла стилет, и схватка состоялась. Как фурии женщины налетали друг на друга. М-м С. была ранена голову, затем в грудь, но ей удалось так глубоко ранить руку Анжелы, что та покинула поле боя и вернулась домой. Обеим пришлось слечь в постель, а главному хирургу — лечить воительниц. «Мое объяснение с обеими возлюбленными напоминало грозу», — признается де Мирабо. Можно себе представить… М-м С. плакала, страдая от предательства. Что же касается Марии-Анжелы, она вознамерилась убить Габриэля. Ему пришлось спешно покинуть свое жилище, чтобы спастись от острого кинжала молодой корсиканки. Он укрылся в Бастиа, где и встретил экономку Шардон, которую любил когда-то Лозен. Эта молодая женщина вела такую распутную жизнь, что пальцев одной руки хватило бы — чтобы сосчитать тех, кто не был ее любовником. Мирабо решил соблазнить ее презрением:
« Я начал с того, что грубо оттолкнул ее притязания. Она стала меня бояться. Я обращался с ней бесцеремонно — верный способ ее приручить. Наконец, во время охоты, я положил конец этому приключению — взял ее как девчонку: она была легкая, словно куколка… Потом я ее поднял и снова усадил на лошадь. Моя сила — это как раз то, что нужно подобным женщинам. Мы несколько раз встречались в садах, и я поддержал свою репутацию».
Это приключение осталось без продолжения, и де Мирабо продолжил свое завоевание Корсики: по очереди становился любовником экономки, вдовы, замужней женщины, нескольких гризеток, жены булочника, дочери ростовщика, многих девиц и своей хозяйки. Наконец он познакомился с одной римлянкой по имени Карли, обладавшей вулканическим темпераментом.
«Я никогда не видел такого безрассудного и в то же время хитрого создания. Ее охраняли, но она обманывала своих шпионов то для того, чтобы мне написать, то для того, чтобы со мной встретиться. Одна дама указала мне место, где она обычно исповедовалась. На Корсике это таинство происходит в больших кабинах, где принято закрываться с исповедником, с такими же решетками, как у нас. Поскольку она была любимой послушницей старшего монаха, у нее был ключ. Она знала, или догадывалась, или надеялась, когда старый монах будет занят и не придет.
В другой раз она послала за мной как за портным, чтобы снять мерки для платья. Я никогда не закончу, если расскажу о всех ее уловках. И все-таки однажды ее муж чуть не застал нас — я едва успел спрятаться под кроватью. Он побранил ее за затворничество. Она пожаловалась на страшную головную боль, и он наконец дал ей возможность немного вздремнуть».
Пока Мирабо лежал под кроватью, солдаты легиона Лотарингии одержали окончательную победу. Когда де Мирабо вылез из своего укрытия, Корсика была уже Французской. Он шумно радовался и вернулся во Францию вполне довольный собой: за неимением военной доблести, он показал дамам острова красоты истинно французские мужские качества…
* * *
По возвращении с Корсики Габриэль поселился замке Мнрабо, куда вскоре приехала его сестра — она недавно вышла замуж за маркиза де Кабри. Молодая женщина обрадовалась встрече с братом, которого не видела семь лет. Что касается Мнрабо, то он проявил воодушевление, которое обеспокоило бы любого, кроме маркиза. По своей наивности он думал, что ему нечего опасаться своего шурина. Он ошибался.Встретив Луизу, Мирабо был приятно удивлен сохранил воспоминание о неловкой некрасивой девушке, а она превратилась вдруг в очаровательную молодую женщину. По привычке он раздел ее оценивающим взглядом… После семилетней разлуки и такой метаморфозы Луиза показалась ему незнакомкой, и он не испытывал больше братских чувств. Она предстала перед ним в блеске искрящейся молодости и неповторимой нежности, выразительных черных глаз, с тем видом благородства, который встречался лишь в античности, с прелестным станом и гибкостью, изяществом, чарующим соблазном, свойственными ее полу.
Он уводил ее в лес на прогулки, брал за руку, был уважителен и нежен с ней до того дня, когда почувствовал ее волнение. Как и другие женщины, она попала под магнетическое воздействие этого прирожденного соблазнителя. Как-то раз, когда они приближались к концу аллеи, он притянул ее к себе и поцеловал. Через два часа де Кабри оказался гораздо более тесно связанным с Габриэлем, чем предполагал…
Это кровосмесительство — надо все же назвать вещи своими именами — не вызвало ни у Мирабо, ни у его сестры никаких угрызений совести. Подобные отношения в конце XVIII века не воспринимались так отрицательно, как сейчас. «Кровная плоть не внушала тогда, — пишет Дофэн Менье, — такого всеобщего ужаса, как в наши дни. Во все времена между братом и сестрой случались возвышенные и мрачные привязанности, сама природа которых обрекает их на несчастна и короткую жизнь. Это чаще случалось там и тогда, когда воспитание девочек и мальчиков происходило раздельно, как в семье Мнрабо. Они снова встречались уже в зрелом возрасте, и неудивительно, что возпикала привязанность, вызванная поражением от взаимного превращения. Они виделись словно впервые, как будто никогда дотоле не были знакомы. Дидро был не единственным „философом“ своего времени, который натурализовал эти расстройства души, воображения или чувств. По его словам, это стало невинной рекомендуемой привычкой племен на Таити. Кровосмесительство, уже не нужно было объяснять ошибкой, чтобы к нему снисходительно относился свет».
Но высшее общество Экса вскоре взволнованно заговорило об этой непристойной связи. Маркизу де Кабри называли развратницей. А сам Мирабо с присущим ему хамством стал вдруг строгим судьей сестры: через шеть лет он напишет, что Луиза была «Мессалиной и проституткой»…
* * *
Исчерпав особые радости запретной любви, Габриэль покинул замок Мирабо и, не заботясь больше об обесчещенной им сестре, направился в Париж. Шел 1771 год. Безумство царящей тогда похоти было ему точно впору — как раз по его натуре. Следуя по пятам Лозена, единственного мужчины, который служил ему примером, он с неистовством бросился на завоевание придворных дам и стал любовником бесчисленного множества красавиц. Впрочем, любые были для него хороши: маркизы, горожанки, куртизанки, служанки… Жажда обладания толкала его на связь с любой миловидной женщиной, что позволяло «погасить на несколько секунд без конца возникающий вновь огонь желания».Ненасытность Мирабо в любви в действительности была недалека от патологии. Вот что по этому поводу пишет Лука де Монтини: «Неутолимая страсть к женщинам объясняла его бесчисленные связи, скорее мрачная страсть, чем преступная, — она была в некотором роде непроизвольная, совершенно физическая, врожденная, мучила его всю жизнь и проявлялась еще несколько часов после смерти. Это, безусловно, странный, но реальный факт». Мирабо, увы, был болен приапизмом — изнурительной болезнью, из-за которой он постоянно пребывал в галантном положении, вынуждаемый иногда, публично демонстрировать свою неуместную мужественность…
…Давно уже версальские дамы ожидали такого мужчину. Его появление было встречено перешептыванием и самые пугливые, верные, добродетельные особы принялись ходить рядом с ним кругами, сгорая от нетерпения удовлетворить свои желания. Любовницами Мирабо побывали почти все придворные дамы; назовем хотя бы этих мадам: де Гемене, де Каруж, де Бермо де ла Турдю Рэн и даже сверхблагоразумную де Ламбаль…