Бригадир Юрий. Мезенцефалон

   Я вошел в кухню и спросил:
   – Почему?
   Ленка стремительно мыла посуду.
   – Для тебя первым легко стать. Единственным легко стать. Даже умным легко. А остаться ты таким не можешь – много сил надо, а ты слабый. Слабый и ленивый… Вот так… Импульс есть, а толку нет…
   – Перестань…
   – Что «перестань»? – Она бросила в раковину очередную посудину и повернулась. – Я неправду говорю?
   – Правду… Дай денег, мне похмелиться надо…
   – Аааа!!!! – Ленка закрутила кран, вытерла руки полотенцем и взяла со стола свою сумку. – Твою мать… Денег ему… На, скотина! – она достала сто рублей, невероятную в моем нынешнем состоянии сумму, практически неземное богатство, и положила на стол. – Стой! – вдруг подумала она. – Так, вот тебе еще пятьсот. Сейчас напишу, что нужно купить! – Достав из сумки блокнот и ручку, она молниеносно написала список, с треском оторвала листок и сунула мне в руки.
   Уже через десять секунд меня не было…
   Когда ты пьешь, то первые несколько недель совесть еще есть. Потом она как-то резко сдает. А еще через несколько месяцев все нравственные проблемы решаются очень быстро, без проволочек. Принцип один, как я уже упоминал, – похую все принципы. За бутылку водки легко продаются три родины оптом или одна мать в розницу, расчлененкой. Врется даже не легко, а спонтанно и рефлекторно. Так, походя и не останавливаясь, кот убивает бабочку и идет дальше по своим делам, тут же забыв об этом самом насекомом.
   В запое вдохновенно занимаются любые деньги, которые вообще человек способен одолжить, – до завтра. В крайнем случае – до послезавтра… Или до получки, которая наступит ровно через полвека, минимум. Время не имеет смысла, как не имеет смысла человеческое страдание, как совершенно призрачной становится душа или еще какая-нибудь эфемерная, ненужная хрень. Говорят, у наркоманов это еще резче, но с ними я не общался. Другая ниша и другое зелье. Болтаясь по изнанке жизни, мы иногда с ними встречались, как встречаются на теле человека, например, две банды вшей – головных и лобковых. Но, поскольку вшам делить нечего, то они расходятся, не пересекаясь. Так и мы, едва удостоив взглядом покореженных приходом торчков, проходили мимо. Помню, как-то сидели в сквере, а на соседней скамейке долго, очень долго загорал один наркоман. Мы сходили за первой, второй, вернулись, опять шлялись, опять вернулись, опять пили. К вечеру, покидая скамейку, я увидел, что он умер. Вернее, на него обратил мое внимание Китаец. Он сказал:
   – Я так думаю – еще днем отъехал… Да лень было проверять.
   Я кивнул, и мы прошли, удостоив труп от силы секундным любопытством. А торчок все сидел, смотря прямо через крону дерева на звезды. А еще я вспомнил, как утром его привели, еще живого, лучшие закадычные друзья, посадили и пошли по своим делам. Они, я так понимаю, еще тогда поняли, что надо линять. У наркоманов обостренное чувство смерти. Как нюх у собак.
   …Я прибежал в супермаркет, взял корзинку, проскользнул в торговый зал и стал лихорадочно по списку в нее все засовывать. Масло… Молоко… Колбаса… Вам какую, мужчина?.. Что значит – «какую»? Тут не написано, мать вашу, – какую. Тут написано – колбаса! Вон той херни дайте, она вроде из мяса… Хлеб… Вот, какой поближе… Сыр… Не, этот дорогой… Вот, пойдет… Яблоки… Ладно, хуй с ним, пусть будут яблоки.
   Салфетки??? Это еще зачем? Вот дает Ленка! Конфеты… Зачем ей конфеты? Десяток яиц, пельмени… Ну, это ладно… Чай тоже… Зелень… Согласен. Все, быстро за водкой!
   Сердце рвалось наружу… Я подскочил, схватил пластмассовую бутылку слабоалкогольного тоника, свинтил пробку и махом отпил половину. Постоял. Полегчало. Охранник посмотрел мне прямо в глаза через два ряда товаров. Я подмигнул ему. Он пожал плечами и отвернулся. В конце концов – это почти уже мой товар.
   Теперь предстояло решить, как поступить. Сто рублей моих. Это две бутылки отвратной водки или одна нормальной. Но это и пять бутылок разбавленного спирта буквального вот за углом на втором этаже. А еще это одиннадцать флаконов «Тройного», только я не знаю, где его Китаец берет. А еще это вообще не поддающееся учету количество бытовой химии. Например, стеклоочистителя… Это трудная математика. Это жизненная математика. Ошибаться нельзя…
   А еще Ленка попросила бутылку пива. Твою мать, что за марка такая? Тьфу… Пойду смотреть. Пиво нашлось, и стоило семьдесят рублей маленькая бутылка ноль тридцать три. Я с ума сойду от этих цен. Это ж упиться – одеколону… Эх…
   Я решил купить очень плохой, но все же магазинной водки, а сдачу оставить на завтра. Допив в очереди пластиковую бутылку, я расплатился и в отличном настроении пошел домой. В кармане оставалось еще семьдесят семь рублей. Почти два дня жизни. А если найду еще рублей десять, то и на третий останется… Плюс Китаец явно что-то найдет. Тот еще сталкер. И будет нам счастье…
   …Не понимаю. Не понимаю, как за те полчаса максимум, что меня не было, Ленка успела полностью привести в порядок квартиру. Даже повесила на место вешалку и сменила шторы.
   В какой-то момент мне даже показалось, что ничего не изменилось. Что не было долгих месяцев ее отсутствия, что сейчас я подойду, привычно чмокну ее в щечку, и все пойдет как прежде… И не будет водки, цикад, тяжелых бессмысленных раздумий и постоянной тоски по хрен знает чему, необъяснимому. Вся моя жизнь… вся моя жизнь, как картина какого-нибудь душевнобольного – рисовать легко, объяснять трудно…
   Я так и сделал – подошел и чмокнул ее. Нарисовал, то есть… Заебенил автопортрет с натюрмортом…
   – Фу, – сказала она, – иди-ка в ванную…
   – Я только выпью, – сказал я, прорвался на кухню, скинул пакеты и нашел в одном из них бутылку. Сорвав зубами пробку, я налил себе полстакана, потом подумал, налил три четверти, выдохнул в сторону и залпом выплеснул в рот. Водка привычно упала вниз и обожгла желудок…
   …Взвинченные нервы, бессонные ночи, цикады, вгрызающиеся тебе под кожу, бубнение за стеной – все кажется, что говорят про тебя, вообще все вокруг только и ждут, чтобы ты потерял бдительность и повернулся к ним спиной. Они все до одного враги, они будут стрелять тебе в спину, буду стрелять в тебя спящего, будут стрелять, когда ты только на секунду расслабишься, а потом еще долго будут топтать тебя мертвого. За стенами комнаты ночи напролет кто-то включает магнитофоны и ленту за лентой прокручивает все твои разговоры за десять лет. За тобой охотятся все собаки, все голуби и все коты. Они только с виду шерстяные. Под тонкой кожей и искусственным мехом у них стальной скелет и телескопические глаза. Ты уже не можешь просто так выйти из подъезда. Тебе обязательно надо сначала послушать мир, прижавшись ухом к двери. Там шелестят шины машин, раздаются детские голоса, смех и перестук каблуков. И ты знаешь – это все видимость. Это кто-то так настроил фоновые звуки, чтобы ты не беспокоился перед смертью. Ты бы вообще не выходил на улицу, но нужен разбавленный спирт, который вчера еще тебе продавали градусов о сорока, а сегодня уже плюнули и всучивают градусов о тридцати в лучшем случае. Все против тебя – весь мир. Ты наточил перочинный нож. Это подвиг, потому что любое движение причиняет боль, а точить нож с помощью бруска надо долго. На это потребуется три часа и литр разбодяженного спирта. Но ты наточил его, протер до блеска и никогда не ходишь без него. Ты идешь по улице – руки в карманах, но одна рука до синевы напряжена и сжимает нож. Ты опасен, потому что опасны все. Стоит только кому-то пройти рядом, и ты уже готов всадить в него лезвие. Не дай бог кто-то возникнет незаметно из-за угла! Все смотрят тебе вслед, все слишком часто бубнят и говорят о тебе. Все говорят о тебе. Все. Все. Все на свете. Весь мир охотится на тебя. И ты знаешь, как с ним бороться. Надо убить весь этот мир первым. Надо успеть опередить его на полсекунды. Надо просто помнить – сзади никого нет. Старый друг из детства, уже мумифицированный, он так был прав, так был предан и так рано умер. Сзади никого нет, никто не поможет, ты один… Все, все, все… Все на этом свете – хищники, а ты жертва. Но если успеть первым, то, возможно, станет наоборот…
   Как с этим жить? Мозг лихорадочно ищет, как себя спасти… Но приходит женщина и гладит тебя по голове. И ты плачешь…
   И ты понимаешь, как ты слаб…
   И ласкаешь ее так, как ювелир ласкает звено за звеном свою самую любимую цепочку. Ты, еле касаясь ее кончиками пальцев, гладишь ее, целуешь, умираешь от нежности и понимаешь, что нельзя без нее жить…
   А утром она уходит…
   Она слишком хороша для тебя.
   И божество, и вдохновенье…
   И жизнь, блядь, и слезы, и любовь…
   ГДЕ МОЙ НОЖ????????????
   Уф!.. Вот он…
   Не так-то просто меня убить даже спящего… Идите вы все на хуй… ИБО ЛЮБВИ НЕТ.

ЖИЗНЬ РАСТЕНИЙ

   С расчетом просуществовать до Старого Нового года в ночь на католическое Рождество был продан компьютер. Однако денег хватило едва до православного, после чего была пропита стиральная машина. В конце января – холодильник. Потом какая-то музыка с колонками. На исходе зимы дошла очередь до инструментов. Больше всего дали за бошевский перфоратор. Хилтиевская дрель ушла за пятьсот, а набор сверл вообще за бутылку. К Дню защитника Родины я продал сотовый, потерев его до блеска об рукав. А к Восьмому марта оторвал от шнура обычный телефон, за который дали флакон антистатика. К середине весны я за ненадобностью продал электроплиту, случайно найденное серебряное кольцо и еще что-то по мелочи с балкона.
   Теплый от моих рук, острый как бритва от постоянного затачивания, складной нож так никому и не понадобился, хотя я не раз среди ночи предлагал его купить охуевающим прохожим.
   Но когда я в очередной раз впал в забытье, Китаец выбросил его в форточку – от греха подальше…
   Потом я отрастил корни.
   Потом, как мне сказали, где-то на другой планете растаял к ебени матери снег…
   Вроде – ерунда новость. Но я проспал после этого три дня настоящим сном…

ЖИЗНЬ ЖИВОТНЫХ

   – Дай-ка глотнуть! Много там осталось?
   – Да половина… Куда пойдем?
   – Да тут посидим пока, на лавочке… Какая-нибудь падла нарисуется все одно… – Китаец достал бутылку и налил мне в пластиковый стаканчик. Пока я пил, дверь подъезда скрипнула, и оттуда вылез выпивший интеллигент.
   Весенние, грязно-снежные сумерки с голыми кустами и незаметными лужами превращались в ночь. Мужик в приличном, но расстегнутом пальто сел рядом с нами и сказал:
   – Извиняюсь, сигаретки не найдется? Кончились, знаете ли…
   – «Приму» будешь? – спросил Китаец.
   – Эээ… – замялся интеллигент и, не желая обидеть, согласился. Дешевая крепкая сигарета порвала ему на хрен слабенькие легкие, отчего он сразу закашлялся.
   – Похлопай! – сказал я.
   – Спа-а-а-сибо! – простонал мужик, изнывая под кулаком Китайца. – Я, знаете ли, мало курю. А тут у товарища диссертация… в смысле – защитился… Вы не знаете, где я?
   Мы переглянулись. Ничто так не тренирует телепатию, как совместное многомесячное бухло.
   – Вам бы, – начал я издалека, – согреться. Хотите водочки?
   – Водочки? Мы, вообще-то, коньяк пили… Но водочки, я думаю, тоже можно…
   – Китаец, наливай! – сказал я и протянул интеллигенту пластиковый стаканчик. В него с готовностью полился настоящий гидролизный спирт, разбавленный на глазок. Мужик выпил, занюхал дорогим блестящим кашне и заулыбался.
   – Вы знаете, – вежливо сказал он, – хорошая водка. Крепкая…
   – Конечно, хорошая! Вас как зовут? – Ах, да, извините, не представился… Сергей Львович.
   – Юрий Алексеевич, очень приятно! – сказал я и пожал ему руку.
   – Китаец! – тупо ляпнул Китаец и прикусил язык.
   – В каком смысле? Вы же, вроде, русский… – удивился интеллигент.
   – Просто у него лицо такое… по утрам… – заржал я и осекся. – В общем, не важно. Вы в каком институте работаете? Хотя – тоже не важно, вижу, вы наверняка доктор…
   – Пишу! – с гордостью воскликнул мужик. – Такая, знаете ли, проблема…
   – Да я знаю. Я ведь тоже почти кандидат. Только тема очень длинно звучит, не буду время отнимать…
   – Серьезно? – обрадовался интеллигент. – У меня тоже тема почти на страницу. А Вы в какой области специалист?
   – Социолог… – я, не особо сортируя, в голове нашел совсем никчемную, на мой взгляд, специальность. И, чтобы на всякий случай отбить любую атаку даже от социолога, добавил: – Компьютерный анализ…
   – Как интересно! – с любопытством сказал мужик. – А я, знаете ли, физик. Вернее – гидродинамик…
   – Вот – за гидродинамику! – сказал я и подмигнул Китайцу. Он махом выплеснул в пластик порцию и театрально покачал бутылкой.
   – Кончается! – сказал он.
   – Да… – горестно добавил я, – придется вам одному за гидродинамику пить…
   – Ни в коем случае! – возразил интеллигент. – Где у вас тут продается? Я непременно должен вас угостить…
   – А-а-а!!! – хором заорали мы с Китайцем, взяли физика под руки и поволокли в ларек.
   Поставив его перед окошком, мы в оба уха сформировали заказ, а когда он расплатился, так же быстро уволокли его на другую скамейку. В темный, как смерть, и заросший, как джунгли, детский сад. Скамейка была детская, маленькая, почти игрушечная, поэтому мы на ней только все разложили. Затем я залез в кусты и выкинул оттуда в руки Китайцу два ящика и одну покрышку. Здесь у нас все было заточено и отрепетировано.
   – Как вы, однако, ловко все организовали! – восхищенно сказал мужик.
   – А то ж! – ухмыльнулся я и сорвал зубами металл с бутылки. – Ну, как я уже сказал, за гидродинамику! Сергей… эээ… Львович, поддержите. Только… знаете, что… Я вот тоже ученый… Ведь с утра до вечера одно и то же! Хочется, знаете ли, хотя бы на отдыхе не заниматься наукой… Вот давайте лучше на отвлеченную тему поговорим…
   – Хм-м… – явно разочарованно протянул физик. – Ну, давайте… Вы мне много не лейте, мне еще домой ехать…
   – Да где тут много? – удивился я. – Грамм по сто… В самый раз…
   Беззвучно чокнувшись с гидродинамиком пластиковым стаканом, я выпил и отошел в сторону поссать.
   – Сергей Львович, – сказал я, зипуя ширинку на потертых джинсах, – ответьте мне на вопрос…
   – Да-да? – раздался из темноты жующий голос.
   – Вы когда-нибудь слышали цикад?
   – Конечно, – ответил интеллигент.
   – А сейчас слышите?
   – Блядь… – раздался из темноты голос Китайца. – Заебал уже своими цикадами!.. Гы!..
   – Нет, здесь они не водятся. Но вот на Средиземноморье…
   – Н-да… – перебил я его. – Еще у меня магнитофон в голове. Знаете, иногда просыпаюсь и мне кажется, что кто-то за стенкой и очень тихо прокручивает запись моего, скажем, вчерашнего, разговора… Пока просыпаюсь – ощущение стопроцентное. А как совсем проснусь – понимаю, что это все в голове…
   – Вы, видимо, много работаете… Это бывает, когда перенапрягаешься. Вот я, когда данные собирал для диссертации…
   – Или вот еще… – не слушая, сказал я. – Почему-то ко мне мертвые не приходят…
   – В смысле? – удивился физик. – Приходят?
   – В том-то и дело, что – нет. А мне, знаете ли, надо… Ну, может, и не всех мертвых… Но одного надо…
   – Вам точно надо отдохнуть. Вы же переутомлены – это видно неворо… невуро… не-во-ору-жен-ным глазом… взглядом!
   – Да… а еще я очень понимаю животных.
   – Любите? У меня тоже дома собака…
   – Вот мне их еще любить не хватало… Я сказал – понимаю… Хотите тост?
   – Конечно. Только можно мне поменьше?
   – Это как так – поменьше? – спросил я. – Обижаете! Я, понимаешь, тост, а вы, понимаете, поменьше. И потом – я ж не прошу на брудершафт… Так вот… Поскольку тост длинный, то пить будем несколько раз. Китаец, налей-ка по сотке!
   Вот… О чем это я хотел… Ах, да…
   Значит, эта… Все идеальное на этой земле воплощено в человеке. Вершина творения. Пуп земли. Удача и смысл эволюции. Единственное существо, имеющее полнодуплексную связь с Богом.
    И сотворил, как говорится, Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину; сотворил их.
    И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь, значится, и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле…
   Над всяким, значит…
   Библейский постулат. Правда жизни. Программа поведения. И – начало заблуждения.
   Я, конечно, не знаю, где эта самая правда. Но сдается мне, что в сущности человека нет ничего выдающегося и, тем более, законченного. Мало того, любая животина, не читавшая Библии, тем не менее подсознательно и абсолютно правильно считает, что человек – кто угодно, но только не вершина творения. И ведет себя по отношению к нему соответственно.
   А сам человек?
   Чем таким особым, тайным, невероятным отличаемся мы от животных? Душой? Вот не знаю я, что это! Мудак Гегель сказал, что это низшее проявление духа в его связи с материей. Другой мудила, Платон, сказал, что это вечная идея. Этих мудаков было – как собак нерезаных, и не закончится это никогда по причине очевидной: сколько людей – столько и душ. И слово «мудак» в данном контексте – не ругательное, а очень даже приличное. Ибо означает мужика с яйцами. Я сам мудак. Соответственно, мое понимание души можно выразить так – бестелесная такая субстанция, но с хуем наперевес. Вы пейте, Сергей Львович!
   – Пью-пью! – с готовностью отозвался мужик. – Вы продолжайте! – Он залпом выпил и стал ломать какую-то булку.
   – Да. Человек – создатель. Он создает ПРИНЦИПИАЛЬНО НОВОЕ. Надо оно, не надо – этот двуногий выродок еще не знает. Предсказать, к чему это приведет, тоже не умеет. Ветер в харю – я хуярю. Пользуются его творениями другие такие же создатели. В целом и общем – толпа возбужденных полетом мысли мудаков, трепеща и подпрыгивая, выдает на-гора продукт. Прогресс идет медленно. Векторы приложения сил уж очень как попало. Но идет. Катимся понемногу. Куда?
   А никуда!!! «Белеет парус одинокий». Видели, как муравьи затаскивают в муравейник гусеницу? Каждый тянет в свою сторону. Но поскольку микроскопический мозг все-таки имеет ориентир, гусеница медленно ползет куда надо. Один раз я им эту гусеницу положил прямо на муравейник. Подарок Бога, так сказать. Люди сказали бы – чудо, обнесли бы место приземления гусеницы частоколом и поставили храм. Муравьям религия чужда. Оне просто впихали консерву внутрь и забыли обо мне. Если вообще помнили. Тут дело вот в чем. Масштаб до того у нас с ними разный, что я для них даже и не конкурент. Я ж говорю – бог. То есть принципиально непознаваемое существо. А кто для них тогда МОИ БОГ?
   – Погодите! – возразил интеллигент. – Этак слишком примитивно вы рассуждаете!
   – А что такое? – спросил я. – Вы уже, кстати, выпили?
   – Вы же ставите на одну ступень муравьев и людей!
   – Ах да, я забыл… Между нами миллионы лет эволюции, если Дарвин не соврал. Я хочу спросить вас, Сергей Львович, что в вас – в нас то есть – изменилось? С чего мы взяли, что человек – смысл Вселенной? Центр ее? Вершина творения?
   Вчера одна вершина творения разбила другой вершине творения все ебало вдребезги. Ну и что? Экипаж из трех смыслов Вселенной загреб обоих. Эта музыка будет вечной.
   Я, наивный, будучи ясноглазым мальчиком с еще лысыми яйцами, думал – люди обязательно станут лучше. Это же так просто – стать лучше. Не знаешь как – открой книжку. Другую открой, третью. Не ругайся матом. Не пей спирт гидролизный. Не еби мозги ближнему. Не убивай животных, если сыт. Его тоже – люди, как говаривал Дерсу Узала.
   А почему – если сыт? А не убивать – нельзя? Можно, говорит мне маман, крутя ручку мясорубки. Дайка, сынок, еще кусочек. В пельменях, если они настоящие, должно быть, по крайней мере, трое животных. И все – убитые.
   Двойственность и противоречивость мира рухнула на меня, пожалуй, лет в семь. С тех пор ничего не изменилось. Мало того, прочитав немало хороших книжек, я совершенно позабыл, где, собственно, начинается ЗЛО. Которое, как говорят мудрые, всегда привлекательно. А ДОБРО – малопредставимо. Может быть, абсолютное – да. Ну, как символ. А реально… где оно? Нищему монету бросить – добро? Как-то видал я за церковью, на траве, трех нищих в состоянии алкогольного отравления. Храпели дружно и сыто. И так во всем. Денег займешь – не отдают. Впрочем, я тоже не отдаю… В драке поможешь – тебе же по харе и съездят. Как-то кота с дерева снял. А мне – как вы смеете животное за шкирку?! Оно у нас дорогое! С родословной! Идите вы на хуй, говорю. И швыряю кота обратно в крону…
   И тут возникает вопрос. Ницшеанский, если хотите. Звучит это примерно так: знает ли животное о Добре и Зле?
   В голову приходят сразу два объяснения.
   Первое – ясен хрен, знает. Потому что оберегает малышей, предупреждает об опасности сородичей, враждует с соседними стаями и много еще чего. Бихевиористика на это даже не реагирует – детский лепет. Поскольку рефлекс, инстинкт и всякое такое прочее.
   Второе – ясен хрен, не знает. Поскольку это, если честно, на бытовом-то уровне скользкие понятия, а в философском плане – просто дебри.
   И в стороне остается совсем уж тонкий голосок – а на хрена? На хрена вообще Добро и Зло?
   Вот представляем себе Землю без людей. Трудно Землю – ладно. Необитаемый остров. Ждет мудака Робинзона. Кстати, пока дальше не поехали, очень меня с малых лет, еще с детского, урезанного варианта книги, интересовал один вопрос: кого на этом острове трахал неслабый, кстати, мужик Робинзон? Столько лет? Ответ у меня есть. Невиданный в мировом литературоведении, но такой естественный. Коз он трахал. Не он первый, не он последний.
   Так вот: на острове людей нет. Соответственно, нет ни Добра, ни Зла. А – ничего, все нормально. Попугаи летают, козы бегают, виноград растет. Через триста лет сюда приедут люди, разбирающиеся в философии, и устроят тут ядерный полигон. Эпицентр будет здеся. Не ёбаные людьми триста лет козы передохнут как мухи, не поняв великого смысла человеческого Добра. В очередной раз человек
   СОЗДАСТ НЕЧТО, НИКОМУ НЕ НУЖНОЕ.
   Мало того – не нужное даже самому человеку!!!
   Мне тут говорят – так это же крайность. Може, тут и не будет ядерного полигона. Може, тут будет Диснейленд. А я не об этом. Я – о том, что коз все равно не будет. Как не стало многомиллионных стай американского странствующего голубя. Последний этот дебил, не понявший сути Добра чегой-то, сдох, скотина, в тюрьме, поскольку клетка, как ее ни называй, все равно – тюрьма.
   Природное равновесие – и мощное и хрупкое одновременно. Там все – как надо. По понятиям. Один уходит – другой приходит. Один умирает – другой рождается. Мало еды – прекращают самки рожать. Много еды – начинают опять. Это глубинные, Божьи, если хотите, механизмы. Человек тоже им подчиняется. После войны всегда рождается больше мальчиков. В чем причина? А я ебу? Глубока она…
   В природе нет никакого планирования. Рождается столько, сколько нужно на данный момент, в данных условиях, плюс страховка. Выживут сильнейшие. Говоря «сильнейшие», я имею в виду не только мускулы. Врожденная смекалка, хитрость, железный характер, устойчивая нервная система, желание БЫТЬ. И – ВЕЗЕНИЕ. Фактор, никак не объясняемый, но очень важный. Следующее поколение станет еще более мощным. Потом еще. Пока не изменятся условия обитания настолько быстро, что не успеет вид приспособиться. И вид исчезнет. Но. Появится другой. Конкурент. Бывший в тени. И все повторится. Нет никакой здесь трагедии…
   Человек, напрягая свои извилины, тащит в жизнь ВСЕХ. Слабых, сильных, уродов, красавцев, кретинов, гениев, потенциальных убийц с лишней хромосомой в генотипе, святых с сиянием над головой…
   – Погодите, – перебил меня Львович, – вы же сейчас упадете в фашизм!
   – А, бросьте… Штирлиц и так идет по коридору… Давайте-ка еще по сто грамм! Давайте-ка мы с вами сейчас выпьем, а потом я вам процитирую… У меня плохая память… Но я процитирую, потому что выучил наизусть. Слово имеет Артур Кёст-лер:
   «Человек наделен своего рода „филогенетической шизофренией“ – врожденными дефектами координации эмоциональных и аналитических способностей сознания как следствием патологической эволюции нервной системы приматов, как раз и завершившейся появлением человека разумного».
   Объясняю для гидродинамиков специально – человек не ВЛАСТЕЛИН, а ОШИБКА природы.
   Ветвь тупиковая. Нет хороших или нехороших людей. Мы все выродки. Тысячи мыслителей искали смысл жизни, а
   Он.
   Нам.
   Не нужен.
   Хотя человек, которого я уже не видел месяца два, говорит, что смысл все же есть…
   – Он что, уехал? – спросил интеллигент, уже сам разливая водку.
   – Нет, он умер полтора года назад. Он говорит, что смысл жизни вообще – развитие разума… Или, если уж быть точным, – от мышления через интуицию к озарению. Причем так развивается даже неживая материя, но это он явно врет…
   Строго говоря, человечество давно должно было исчезнуть – по законам природы. Как вид, пришедший в полное несоответствие с внешними условиями. Мы не погибаем только по причине явных дефектов координации эмоциональных и аналитических способностей сознания. То есть – другими словами, – из-за глобального гамлетизма, ведущего нас к смерти через жопу. То есть еще одно сравнение – мы идем, как в «Пикнике на обочине», ведомые мало что понимающим сталкером в мало представимое место счастья. То есть, еще проще – нас ведет ПЬЯНЫЙ БОГ. А маршрут в этом случае проходит по местам, не один раз пройденным. Или по местам, где ходить ни к чему.