Брин Дэвид. Триумф Академии

   Это сходство было значимым. Но в условиях хаоса между эксцентриками и меритократами тоже возникал антагонизм. Именно это много лет назад произошло в квартале Юнин, когда одной из главных причин воцарившегося на Тренторе разброда стала борьба между верой и разумом.
   Используя воображение, Гэри вызывал в памяти уравнения каждой касты, пока они не стали более реальными, чем спорившие рядом люди. Конечно, новая Империя, которую предстоит построить через тысячу лет, будет намного более сложной, тонкой и перестанет нуждаться в формальных классификациях. Но старая система обладала изяществом и логикой. Ее много лет назад придумали бессмертные существа вроде Дэниела, который хотел для человечества мирной и спокойной жизни и при этом опирался на собственную грубую версию психоистории. Формулы, отражавшие основные побуждения человеческой натуры, витали в воздухе, сохраняя поразительное равновесие, словно их подбрасывал невидимый жонглер. До тех пор, пока не вмешивался хаос.
   И пока существовала старая Империя.
   Керс Кантун потрогал руку Гэри и тревожно склонился к нему.
   — Профессор, как вы себя чувствуете?
   Голос слуги звучал откуда-то издалека, словно с дальнего конца длинного тоннеля. Гэри не обращал на него внимания. Формулы пяти социальных каст, стоявшие перед его внутренним взором, начали растворяться, превращаясь в море крошечных субуравнений, которые то приближались, то удалялись, как плавучие водоросли диатомеи, подхваченные прибоем.
   «Вот оно, падение старой Империи», — подумал Селдон, поняв смысл этого видения, и пожалел об утраченной симметрии. Место формул заняли примитивные алгоритмы выживания и насилия, распространившиеся по всей Галактике. И тут дымка развеялась, и вдалеке показалось что-то невыразимо прекрасное.
   «Моя Академия».
   Его любимая Академия по подготовке «Галактической Энциклопедии». Колония, которую сейчас создают на далеком Терминусе. Это малое зерно в будущем даст обильные всходы и одолеет судьбу, которая будет бросать ему вызов за вызовом.
   Уравнения реяли вокруг деревца, питая его, заставляя расти высоким и сильным, со стволом тверже железа и корнями, способными выдержать любой вес. Неподвластное ни хаосу, ни упадку, оно будет воплощением всего того, чем не смогла стать старая Империя. «Сначала тебе надо будет выжить, играя на противоречиях между высшими властями. Потом ты станешь чем-то вроде шарлатанского снадобья или поддельной чудотворной иконы. Не стыдись, потому что этот этап пройдет. Он будет всего лишь средством, которое позволит тебе Дожить до эпохи установления торговых отношений. Затем тебе придется стать свидетелем агонии старой Империи…"
   Тревожные голоса столпившихся вокруг людей доносились до Гэри, как сквозь вату. Он с трудом расслышал слова Керса Кантуна, прозвучавшие с вальморильским акцентом:
   —… я думаю, с ним мог случиться второй удар… Взволнованная фраза его слуги унеслась куда-то прочь, когда картина, стоявшая перед внутренним взором Гэри, изменилась снова.
   Дерево стало еще величественнее; невозможно было определить, где кончается его крона. Внезапно на нем появились странные цветы незнакомой формы и строения. Общая скорость роста Академии пока следовала его Плану, но в ней появилось нечто дополнительное, добавив дереву пышности, которой он никогда раньше не замечал, даже в Главном Радианте. Очарованный Гэри попытался сконцентрировать взгляд на одном маленьком фрагменте…
   Однако ничего увидеть он не успел; появилась пара садовников, пришедших осмотреть дерево. У одного было лицо Стеттина Пальвера. Другая показалась Гэри похожей на его внучку, Ванду Селдон.
   Вожди Пятидесяти.
   Главы Второй Академии. Они вооружились большими вениками и начали сметать парившие в воздухе прекрасные формулы, разгонять питавшие и защищавшие дерево уравнения.
   Гэри хотел прикрикнуть на них, но обнаружил, что не может пошевелиться. Он был парализован.
   Как видно, его потомки и последователи больше не нуждались в математике. У них было что-то лучшее, что-то более мощное. Стеттин и Ванда поднесли руки к головам, сконцентрировались, и от их лбов протянулись клинки чистой ментальной энергии… Клинки тут же взялись за работу и начали срезать цветы, почки и лишние веточки, упрощая очертания дерева и придавая ему естественность.
   — Не волнуйся, дедушка, — заверила его Ванда. — Обрезка необходима. Академии она только на пользу. Чтобы расти согласно Плану.
   Но Гэри уже не мог ни возражать, ни двигаться, хотя смутно слышал чьи-то крики и ощущал прикосновения рук, вынимавших его хрупкое тело из кресла и несших по длинному коридору. В ноздри ударил острый запах лекарств. Послышалось звяканье инструментов.
   Это его не заботило. Имело значение только одно: пронзительное видение. Ванда и Стеттин казались счастливыми, довольными своей работой. Они срезали лишние цветы и придавали кроне вид, соответствующий их замыслу.
   И тут где-то очень далеко, за исчезнувшими математическими формулами, возникло сияние! Сверкающая точка, горевшая ярче любого солнца. Она подлетела ближе, загипнотизировала Стеттина и Ванду своим нежным светом и заставила идти, ошеломленных, не смеющих протестовать, прямо во всепожирающее пламя.
   Поглотив их, она загорелось еще ярче.
   Дерево свернулось и вспыхнуло, добавив свой огонь ко всеобщему сиянию. Это больше не имело значения. Оно сыграло свою роль.
   — Я ПРИНЕС ПОДАРОК, — прозвучал новый голос… голос, который Гэри знал.
   Он прищурился и заметил мужчину, который нес на раскрытой ладони жарко горящий уголек. Лицо несущего было омыто фотохимическим сиянием, которое проникало сквозь фальшивые плоть и кожу и обнажало скрытый под ними горящий металл. Хотя лицо человека было смертельно усталым, оно улыбалось.
   Это шел герой, измученный, но ликующий и гордый тем, что он несет.
   — ЧТО-ТО ОЧЕНЬ ДОРОГОЕ ДЛЯ МОИХ ХОЗЯЕВ.
   С трудом шевеля губами, Гэри попытался задать вопрос. Но не успел. В шею вонзилась острая игла.
   Сознание тут же исчезло. Как будто оно было машиной, которую выключили.

ЧАСТЬ 3
ТАЙНЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

   Каждый год в Галактике более 2000 солнц вступают в последнюю фазу цикла плавления-горения, расширяют свою оболочку и становятся намного горячее, чем прежде. Еще двадцать звезд в год становятся новыми.
   С учетом того, что миллионы звезд имеют обитаемые планеты, это означает, что в среднем два мира, населенных людьми, каждый год становятся неустойчивыми или незаселенными. Поэтому в течение всех ранних темных эпох, до создания Галактической Империи, происходили многочисленные естественные катастрофы, уносившие миллиарды жизней. Когда солнце становилось нестабильным или что-то разрушало планетарную экосферу, изолированным мирам часто было не к кому обратиться за помощью.
   В эпоху Империи была разработана стандартная процедура предупреждения подобных чрезвычайных ситуаций с помощью «Серых», бюрократов, которые тщательно изучали звездные условия, предсказывали приближающиеся изменения и держали наготове эвакуационный флот. Эта система была столь надежной, что ее остатки действовали до самого конца периода упадка. Именно она помогала эвакуировать население Трентора, когда планета-столица подверглась разграблению.
   Впоследствии, в период Междуцарствия, такая помощь была недоступна. Отдельные источники сообщают о том, что в эту долгую эпоху, наполненную насилием, множество маленьких изолированных миров внезапном умолкало, застигнутое врасплох естественными или искусственными катаклизмами. Часто никого не интересовало, что происходит с населением этих миров, пока не становилось слишком поздно.
   Даже после того как Академия встала на ноги, потребовалось некоторое время, чтобы комбинация психоисторических факторов сделала возможным отпуск крупных сумм на создание инфраструктуры неотложной помощи гибнущим мирам…
   «ГАЛАКТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ», 117-е издание, 1054 г. Академической Эры

Глава 1

   У Р. Зана Ларрина был вопрос к вождю. — Дэниел, я читал древние записи, относящиеся к эпохе, которая предшествовала времени, когда человечество вырвалось из своего тесного уголка Галактики. Я обнаружил, что в этот период истории большинство государств пыталось защитить своих граждан от распространения опасных идей. На каждом континенте Старой Земли практически в каждую эпоху священнослужители и короли старались искоренять концепции, которые могли испортить народ, из страха, что чуждые влияния дадут корни и приведут к возрастанию греховности, безумию или чему-нибудь еще хуже. Но похоже, что самая блестящая цивилизация из всех — та самая, во время которой были изобретены мы, — полностью отвергла это мировоззрение.
   Дэниел Оливо снова стоял на высочайшей вершине Эоса, с которой была хорошо видна яркая галактическая карусель, раскинувшаяся над головой и отражавшаяся в абсолютно гладкой поверхности замерзшего металлического озера. Оба изображения так напоминали друг друга, что было трудно отличить иллюзию от реальности. Впрочем, это не имело значения.
   — Ты говоришь об Эпохе Звездных Полетов, — ответил он. — Когда такие люди, как Сьюзен Кельвин и достопочтенный Ву, создали первых роботов, космические корабли и много других чудес. Зан, это была эра беспрецедентной изобретательности. Но ты прав, они стали совершенно по-другому смотреть на проблему распространения вредной информации. Кое-кто называл их подход Принципом Зрелости. Этот подход был основан на представлении о том, что при воспитании детей следует правильно сочетать веру и разумный скептицизм, терпимость и здоровую подозрительность, чтобы в будущем дети могли оценить каждую новую или чуждую идею и использовать ее себе на пользу. Бесполезные или вредные идеи отвергались, а полезные становились частью всеобщей мудрости. Истина переставала быть догмой, ее нужно было заново открывать в безбрежном океане возможностей.
   — Звучит заманчиво, Дэниел. Если бы данный метод доказал свою жизненность, это вызвало бы переворот. Сняло бы все ограничения на изучение окружающего мира и развитие человеческого разума… — Зан сделал паузу. — Но скажи мне… Неужели мудрецы той эпохи всерьез верили, что огромное количество людей клюнет на эту удочку?
   — Не только верили, но и строили на этом всю систему образования. И в самом деле, какое-то время этот подход оправдывал себя. Люди исправляли ошибки друг друга, устраивая веселые дебаты. Говорят, период, о котором ты упомянул, был чудесным. Я ужасно жалею, что был создан слишком поздно и не успел встретиться со Сьюзен Кельвин и другими великими людьми той эпохи.
   — Увы, Дэниел, роботов, созданных так давно, не сохранилось. Ты один из старейших. Но тебя построили через два века после того, как Золотой Век рухнул, уничтоженный бунтами, террором и отчаянием.
   Дэниел обернулся и посмотрел на Зана. Несмотря на то что их окружали полный вакуум и радиоактивность, Ларрин выглядел крепким молодым человеком из класса аристократов, одетым так, словно он собрался в туристическую поездку на какую-нибудь буколическую планету, входящую в состав Империи.
   — Слишком мягко сказано, Зан. Ко времени моего создания жители Земли уже укрылись от хаоса в огромных стальных городах и забыли о существовании солнечного света. А их двоюродные братья космониты оказались ничем не лучше. Их цивилизации находились в упадке и катились в пропасть. Крах был неминуем. Должно быть, столь радикальный отход от безудержного оптимизма эпохи Сьюзен Кельвин нанес и тем, и другим чудовищную травму.
   — А в то время, когда ты работал с детективом Элайджем Бейли, кто-нибудь еще исповедован Принцип Зрелости?
   Дэниел покачал головой.
   — Эта вера была подорвана и сохранялась лишь в узких кругах нонконформистов и философов. Остальные взяли на вооружение принцип «быть как все и никому не верить». Культуры землян и космонитов объединяло стремление к отказу от открытости ранней Эпохи Звездных Полетов. Обе ветви вернулись к старому мировоззрению, основанному на подозрительности к новым идеям. Они убедились — так же, как сейчас и мы, — что человеческий мозг беззащитен перед вторжением паразитирующих концепций. Как клетка человеческого организма перед вторжением вируса.
   — Ирония судьбы. Обе цивилизации были очень похожи, но не сознавали этого.
   — Верно, Зан. Но поскольку и та и другая были основаны на подозрительности, они чуть не уничтожили друг друга. Я помню, как мы с Жискаром снова и снова обсуждали эту проблему. В конце концов мы пришли к выводу, что космос безбрежен и вопрос решится сам собой, если человечество оставит тесную колыбель и устремится к звездам. Ему надо рассредоточиться, иначе каждая искра будет вызывать пожар, который в конце концов уничтожит всю расу. Понадобилось принять решительные меры, чтобы заставить их стронуться с места. Но когда Диаспора стала перевешивать, люди заселили Галактику намного быстрее, чем мы ожидали! В эпоху быстрой экспансии они создали множество субкультур… у которых, к нашему разочарованию, вскоре начались трения, переросшие в жестокие маленькие войны. Теперь ты понимаешь, почему единственным решением, согласно Нулевому Закону, было создание новой, единой галактической цивилизации, которая могла установить мир? Намного легче быть терпимым к тем, кто ничем не отличается от тебя.
   — Но одной похожести мало! — горячо возразил Зан. — Тебе пришлось изобрести новые способы для того, чтобы заставить их успокоиться!
   Дэниел согласился.
   — Мы использовали методы, которые Гэри Селдон впоследствии назвал «системами сдерживания», чтобы удержать Галактику от сползания к хаосу. Лучшие из них впервые предложил много лет назад мой друг Жискар. Они сохраняли действенность в течение двух тысяч людских поколений — пока не обветшали. Отсюда наш сегодняшний кризис.
   Зан кивнул в знак согласия. Но ему хотелось вернуться к теме опасных идей.
   — Я думаю вот о чем… А вдруг у землян и космонитов были серьезные причины бояться загрязнения собственной культуры? В конце концов, что-то заставило миллиарды землян быстро забыть о своей непохожести и вместе укрыться в городах, напоминающих могилы. А разумных солярианцев выбрать поразительный образ жизни — сидеть сложа руки и просить своих слуг-роботов жить вместо них. А вдруг оба синдрома вызваны… какой-то инфекцией?
   — Блестящая догадка, Зан. Да, это была особого рода болезнь. Через несколько веков после того, как Жискар помог Элайджу Бейли убедить некоторых землян покинуть их стальные утробы и освоить несколько новых планет, выяснилось, что болезнь мутировала и последовала за ними.
   — Я припоминаю, что слышал об этом. Вы с Жискаром были свидетелями странных вещей, творившихся в нескольких колонизованных мирах. Колонисты начинали отчаянно тосковать по дому. Земля превращалась для них в святую икону.
   — То была упорная умственная привычка, мешавшая им двигаться вперед. Жискар пришел к выводу, что Нулевой Закон не оставляет нам выбора. Чтобы покончить с этой привычкой и принудить огромные массы людей к эмиграции, нужно было сделать Землю необитаемой. Только это могло заставить человечество начать энергично завоевывать Галактику.
   Дэниел погрузился в молчание. Зан, стоявший рядом с наставником, задумчиво смотрел на ледяной пейзаж и пытался подобрать нужные слова. Наконец он решился.
   — Да, но… многое из того, о чем мы говорили, зависит от одного допущения.
   — Какого допущения, Зан?
   — Что великие люди Эпохи Звездных Полетов — Сьюзен Кельвин и другие — ошиблись. А вдруг им просто не повезло?
   Дэниел во второй раз обернулся и посмотрел на юного робота класса Альфа.
   — Разве мы раз за разом не убеждаемся, что катастрофы случаются тогда, когда так называемый ренессанс отказывается от всех постулатов, лишая миллионы людей традиций, которых можно было бы придерживаться? Вспомни, Зан, мы преданы не отдельному человеку, но всему человечеству в целом. За тысячи лет службы я был свидетелем такого количества смертельно опасных идей, что и сосчитать невозможно.
   — Дэниел, по-твоему, эта черта всегда была присуща человеческой природе? Не могло ли быть так, что в конце Эпохи Звездных Полетов начал действовать некий новый фактор или сложилась чрезвычайная ситуация? Может быть, Принцип Зрелости оставался верным… пока ему не помешало нечто новое и разрушительное. Что-то подкравшееся незаметно и с тех пор навсегда оставшееся с нами.
   — Что навело тебя на такую мысль? — спокойно спросил его Дэниел.
   — Можешь назвать это предчувствием. Мне трудно поверить, что Кельвин и ее сотрудники просто грезили и не имели никаких оснований для вывода о том, что человечество созрело. Неужели они были так упрямы, что не видели дальше собственного носа?
   Дэниел покачал головой; привычка к жестам людей давно стала его второй натурой.
   — Дело не в глупости и не в упрямстве. Я считаю, что причиной было нечто более важное. Оно называется «надежда». Видишь ли, Зан, они действительно были очень умными людьми. Возможно, лучшими умами своей несчастной расы. Многие из них в глубине души понимали, что случится, если их вывод о зрелости человечества окажется ошибочным. Если большинство граждан не удастся научить здраво относиться ко всем идеям, это будет значить, что людям от рождения свойствен один страшный порок. Внутренняя ограниченность. Проклятие, согласно которому человечество никогда не достигнет величия, для которого оно создано.
   Зан уставился на Дэниела.
   — Мне… становится как-то не по себе, когда о наших хозяевах говорят такие вещи. Но твои доводы неотразимы, Дэниел. Я попытался представить себе, что должны были чувствовать Кельвин и ее сотрудники, когда все их светлые ожидания рухнули под напором чего-то непостижимого. Я чувствую, как отчаянно они пытались избежать того вывода, который ты только что сформулировал. Они верили в неограниченный потенциал человеческой личности и ни за что не согласились бы стать всего лишь факторами уравнений Гэри Селдона — вроде случайно сталкивающихся молекул газа, которые исключают действие друг друга и не оказывают никакого влияния на неумолимый ход общего процесса. Скажи мне, Дэниел, не могло ли понимание этого стать последней каплей? Той самой душевной травмой, которая положила конец эпохе уверенности в себе? И не стали ли все остальные события лишь проявлением этой травмы?
   Старший робот кивнул.
   — Дошло до того, что некоторые из роботов стали бояться, что человечество вообще потеряет волю к жизни. На счастье, к тому времени люди уже изобрели нас. И мы придумали интересные и безопасные способы отвлекать их. Способы, которые действовали очень долго.
   — До настоящего момента, — уточнил Зан. — Но сейчас, когда нам грозят крах и хаос, твои способы создания мирной Галактической Империи исчерпали себя. Именно поэтому ты поддерживаешь План Селдона?
   Дэниел снова кивнул, на этот раз с улыбкой.
   — У меня есть хорошая новость! Именно поэтому я и позвал тебя сюда, Зан. Хотел поделиться. Сделано открытие, на которое я надеялся все последние двадцать тысяч лет. И, похоже, пора начинать его реализацию. Если все пройдет как задумано, придется потерпеть только пятьсот лет — и это случится.
   — Что случится, Дэниел?
   Внутри Бессмертного Слуги что-то тихо прожужжало. Этот звук, напоминавший не то вздох, не то мольбу, понесся вверх, к звездам… Когда Дэниел Оливо заговорил снова, его голос стал другим. В нем слышалось удовлетворение.
   — Избавление человечества от первородного греха. Достижение таких высот, о которых оно и не мечтало…

Глава 2

   Запахи вернулись раньше, чем мысли.
   Много лет лишь дурные запахи обладали достаточной силой, чтобы проникнуть сквозь пелену старости, окутавшую его чувства. Но сейчас ноздрей Гэри коснулась невыразимо приятная смесь знакомых опьяняющих ароматов, вернувшихся после долгого отсутствия. Жасмин. Имбирь. Карри.
   Заработали слюнные железы, и желудок среагировал так, что Селдону стало чуточку страшновато. После смерти Дорс он почти не чувствовал аппетита. Но очнулся только потому, что почувствовал голод.
   Он осторожно открыл глаза, увидел самостерилизующиеся стены корабельного лазарета и снова опустил веки.
   «Должно быть, это сон. Такие чудесные запахи. Помню, я слышал, как кто-то говорил про второй удар».
   Гэри хотелось вернуться в блаженное небытие и не знать, что часть его мозга умерла. Это стало бы новой задержкой на пути к угасанию.
   И все же… эти нежные ароматы продолжали дразнить его обоняние.
   «Неужели новый симптом? Как фантомные боли, которые испытывают люди после ампутации конечности, навсегда лишившись части собственного тела?"
   Но боли Гэри не чувствовал. Наоборот, его тело изнывало от желания двигаться. Но это ощущение могло быть иллюзией. Стоит попытаться встать, как истина выплывет наружу. А вдруг он полностью парализован? На Тренторе врачи предупреждали его, что это может случиться в любой момент, незадолго до конца.
   «Сейчас проверим».
   Гэри приказал своей левой руке подняться к лицу. Та легко послушалась. Селдон убедился в этом, когда снова открыл глаза.
   Лазарет был большой. Намного больше того, который имелся на «Гордости Родии». Значит, его перенесли на вражеский корабль. Корабль из Ктлины.
   Что ж, по крайней мере память у него работала. Пальцы Гэри потерли лицо… и резко отдернулись.
   «Что такое?"
   Он снова потрогал щеку. Кожа была заметно более упругой. Не такой вялой и дряблой, как ему помнилось.
   Теперь его тело действовало по собственной воле, не спрашивая разрешения мозга. Одна рука схватила белое покрывало и отбросила его в сторону. Другая, вытянутая вдоль туловища, оттолкнулась от кровати. Он сел так быстро, что едва не упал на другой бок и удержался только потому, что напряг мышцы спины. У Гэри вырвался стон. Не от боли, от удивления!
   — Привет, профессор, — раздалось справа от него. — Рада, что вы снова с нами.
   Он повернул голову. Кто-то лежал на другой койке лазарета. Гэри проморгался и узнал девочку с Трентора, которая не хотела отправляться в ссылку на Терминус. Беглянка была одета в больничный халат и ела темно-желтый суп из тарелки, стоявшей на подносе.
   «Так вот откуда запах», — подумал Гэри. Хотя в его мозгу роились совсем другие вопросы, первое, что пришло ему в голову, это попросить тарелочку и себе. Девочка следила за Селдоном, ожидая ответа.
   — Как ты себя чувствуешь… Джени? — спросил он. Та неохотно улыбнулась и ответила:
   — Они там бились об заклад, какими будут ваши первые слова, когда вы придете в себя. Придется сказать им, что они ошиблись… и я, наверно, тоже. — Она пожала плечами. — За меня можете не беспокоиться. Небольшой жар. Начался за неделю-две до того, как я тайком пробралась на яхту Мейсерда.
   — Жар? — переспросил Гэри.
   — Детская лихорадка, конечно! — Джени смерила Селдона вызывающим взглядом. — А вы что думали? Что я слишком глупа для этого? С такими-то родителями, как у меня? Мне пятнадцать лет, так что настал мой черед.
   Гэри кивнул. С начала времен считалось непреложным фактом, что практически каждый человек, умственный уровень которого превышал средний, переносил эту детскую болезнь. Он сделал успокаивающий жест.
   — Никто и не думал тебя оскорблять, Джени. Разве можно сомневаться в том, что ты способна заболеть лихорадкой, после того как ты одурачила всех нас на Демархии? Добро пожаловать во взрослые.
   Гэри не упомянул об одной вещи, с которой не делился ни с кем, кроме Дорс. Сам он в юности этой болезнью не страдал. Ни разу, несмотря на свою явную гениальность.
   Судя по выражению лица девушки, Джени пыталась догадаться, нет ли в его словах высокомерия или издевки. Не обнаружив ни того ни другого, она позволила себе улыбнуться.
   — Ну, я надеюсь, что она у меня в легкой форме. Хочу выйти отсюда! Здесь происходит слишком много интересного.
   Гэри кивнул.
   — Я… я думаю, что изрядно напугал всех. Но, кажется, ничего особенно интересного со мной не случилось.
   Тут девочка улыбнулась от уха до уха.
   — Ой ли, док? Может, посмотрите на себя в зеркало?
   По ее тону Гэри понял, что это надо сделать как можно скорее.
   Он торопливо поставил ступни на пол. Ноги слушались достаточно, чтобы кое-как дошаркать до стенного зеркала, находившегося в нескольких метрах. «Ну же, возьмись за спинку кровати и осторожно встань, иначе снова упадешь на матрас, если ощущения тебе лгут».
   Но встать удалось легко, если не считать поскрипывания и покалывания. Он выставил вперед одну ногу, перенес на нее вес и подтянул другую.
   До сих пор Гэри чувствовал себя неплохо. Джени, оставшаяся у него за спиной, хихикала от удовольствия и ожидания.
   Во время следующего шага он оторвал ступню от земли, а во время третьего поднял ее еще выше. К тому времени, когда он добрался до зеркала, Гэри шел с уверенностью, которой не чувствовал с…