Страница:
Из глубины сейфа он извлек украшенную сложной резьбой деревянную шкатулку.
— Надежда никогда не умирает! — услышал он ехидное замечание Больши.
Да, надо полагать, это было именно так — по крайней мере сейчас. Шкатулка была его самой значительной ценностью, но он даже понятия не имел, в чем она заключалась. Совершенно случайно он вызвал ее с помощью магии вскоре после того, как попал в этот мир, — такие случайные повороты судьбы очень часто связаны с применением заклинаний. Он с самого начала понял, насколько важна эта шкатулка. Это была поистине магическая вещь. Ее уникальная резьба была полна заклинаний и тайного смысла. Внутри было заключено нечто очень мощное. Он назвал ее Шкатулкой Хитросплетений — его поразило переплетение символов и букв, опоясывавших ее поверхность. На ней не было видно ни щелей, ни крышки, и никакими усилиями ему не удавалось проникнуть в тайну ее. Время от времени ему казалось, что он слышит, как что-то рушится в ее оболочке, в печатях, ее скрепивших, но, сколько он ни колдовал. Шкатулка не уступала его попыткам проникнуть в ее содержимое.
Тем не менее это было его главное сокровище в этом мире, и он не собирался оставлять его тем кретинам, которые гнались за ним по пятам.
Взяв Шкатулку под мышку, он поспешно прошел через завал из запасной мебели и ненужной литературы к двери в тоннель. Там он уверенно набрал шифр второго кодового замка на тяжелой двери. Услышав его щелчок, он нажал на ручку.
Она не шелохнулась.
Хоррис Кью нахмурился, напоминая прогульщика, пойманного директором школы. Он гневно крутанул циферблат и снова попробовал набрать код. И снова неудача. Хоррис покрылся потом — он слышал крики уже совсем близко. Он набирал шифр еще и еще раз. И каждый раз он ясно слышал щелчок замка. И каждый раз запор не двигался.
Наконец он потерял терпение и, отступив на шаг, принялся бить в дверь ногами. Больши бесстрастно за ним наблюдал. Хоррис разразился проклятиями, потом запрыгал на месте от ярости. И наконец, сделав последнюю безнадежную попытку одолеть упорно сопротивлявшийся запор, он бессильно привалился к двери, смирившись с судьбой.
— Ничего не понимаю, — обалдело пробормотал он. — Я его сам проверял чуть ли не каждый день. Каждый день! А теперь он не работает. Почему?
Больши кашлянул:
— И не говори, что я тебя не предупреждал.
— Предупреждал? Предупреждал о чем?
— Рискну навлечь на себя твой гнев, Хоррис. О Скэте Минду. Я говорил тебе, что он недоволен. Хоррис уставился на птицу:
— Ты зациклился, Больши. Больши покачал головой, взъерошил перья и вздохнул.
— Давай перейдем к делу, Хоррис. Ты хочешь отсюда выбраться или нет?
— Я хочу выбраться, — мрачно признался Хоррис Кью, — но…
Больши прервал его нетерпеливым взмахом крыла:
— Просто слушай, ладно? Не перебивай меня, не говори ничего. Просто слушай. Нравится тебе это или нет, но я действительно нахожусь в контакте с настоящим Скэтом Минду. У меня действительно было озарение, как я тебе и говорил. Я проник в потусторонний мир и наладил связь с духом мудреца и воина иных времен — и он тот, кого мы назвали Скэтом Минду.
— А, прекрати, Больши! — не выдержал Хоррис.
— Да ты послушай. Он пришел к нам с определенной целью — с чрезвычайно важной, о которой мне не известно. Но мне известно, что, если мы хотим выбраться из этого подвала и скрыться от толпы, мы должны повиноваться ему. Нужно не так много. Пара фраз заклинания, и все. Но их должен произнести ты, Хоррис. Ты. Хоррис потер виски, думая о безумии, которое таится в глубине любого человеческого опыта. Надо полагать, сейчас он испытывал его апогей. Голос его источал яд.
— И что я должен сказать, о могущественный связной?
— Оставь сарказм. На меня он не действует. Ты должен произнести следующие слова: «Рашун, облайт, сурена! Ларин, кестел, мэнета! Рун!»
Хоррис начал было спорить, но осекся. Он узнал пару слов — и это были явно магические слова. Остальных он никогда не слышал, но в них тоже ощущалась магия, вес волшебства. Прижимая Шкатулку Хитросплетений к груди, он уставился на Больши. Потом прислушался к звукам погони, ставшим еще громче: пол был сорван, вход в подвал открылся. Время было на исходе.
Страх избороздил его лицо морщинами. Хоррис сдался.
— Ладно. — Встал и выпрямился. — Почему бы и нет? — Он прокашлялся. — Рашун, облайт, сур…
— Погоди! — прервал его Больши, отчаянно захлопав крыльями. — Протяни Шкатулку вперед!
— Что?
— Шкатулку Хитросплетений! Протяни ее вперед, оторви от себя!
Теперь уже Хоррис понял все. Ему стало понятно, что за тайна скрывалась в Шкатулке, и он был изумлен и испуган одновременно. Он мог бы швырнуть Шкатулку и броситься бежать со всех ног — если бы ему было куда бежать. Он мог бы не уступить настояниям Больши, если бы здесь был еще кто-то, кого можно было бы заставить повиноваться. Если бы обстоятельства были иными, он сделал бы практически что угодно, но в ключевые моменты жизнь редко предоставляет возможность выбора. И сейчас наступил именно такой момент.
Держа Шкатулку на вытянутых руках, Хоррис принялся читать заклинание:
— Рашун, облайт, сурена! Ларин, кестел, мэнета! Рун!
Что-то прошипело в ушах Хорриса Кью: долгий, медленный вздох облегчения, смешанный с накопившейся злобой и яростью и обещанием медленной мести. В ту же секунду желтый свет в комнате стал вдруг ядовито-зеленым — пульсирующим отражением такого света, который виден бывает в самой глубине древнего леса, где девственная растительность все еще не потеряла власть, а границы этого мира по-прежнему охраняют какие-то клешнятые существа. Хоррис бросил бы Шкатулку Хитросплетений, если бы руки ему повиновались, но они словно приросли к ней — ногтями впились в резную поверхность, и нервные окончания пальцев сплавились с неожиданным биением жизни, поднимавшейся изнутри. Верхняя часть Шкатулки просто исчезла, и из самой ее глубины поднялся клубок того, что Хоррис Кью и не помышлял когда-либо увидеть.
Волшебные туманы.
Они поднялись завесой и упали на стальную дверь, перекрывшую вход в тоннель, покрыв ее, будто слой краски, а потом растворили ее, так что не осталось ничего, кроме расплывчатых теней, чуть заметных на фоне черного провала.
— Быстрее! — прошипел ему в ухо Больши. — Иди, пока он не закрылся!
В следующее мгновение птица улетела, и ее исчезновение словно толкнуло Хорриса Кью вперед: он бросился следом, так и не выпустив из рук Шкатулку, казавшуюся прежде столь ценной. Теперь он мог бы спокойно посмотреть, что там спрятано. Крышки на ней не было, и он мог бы, заглянув внутрь, узнать ее тайну. Когда-то он все бы за это отдал. А теперь не смел.
Он прошел сквозь завесу, сквозь паутину волшебных туманов, словно вернувшихся из его прошлого. Его глаза были широко открыты: он был готов ко всему. Пред ним вдруг предстало видение исчезающих золотых монет и растворяющихся дворцовых помещений — горький итог его потерь, сумма пяти потраченных впустую лет. Они появились — и тут же исчезли. Он оказался в лабиринте, где не было ни пола, ни потолка, ни стен, в тусклом свете, в котором он плыл, словно попавшаяся в сеть рыба, пытающаяся вырваться на свободу. Вокруг него не ощущалось движения, не было слышно звуков, не было пространства, времени и места — лишь переход и пугающая уверенность в том, что стоит ему отклониться в сторону — и он погиб.
«Что я наделал?» — спросил он себя в отчаянии.
Ответа не было, и он продолжал брести вперед, словно человек, попавший в вязкую глину. Ночной холод пробирал до самого мозга костей, мрачно нашептывая о потерянных надеждах. Ему показалось, что он видит Больши, слышит его сдавленное кудахтанье, и он немного воспрянул духом, горячо надеясь, что это жалкое существо страдает сильнее.
А потом вдруг туманы исчезли, и он высвободился из парализующего света. Стояла ночь, бархатно-черная ночь, и ее теплый воздух был полон приятных ароматов и успокаивающих звуков. Он стоял на равнине. Его ноги до щиколоток погрузились в густую и мягкую траву, которая, волнуясь, уходила к дальним горам наподобие океана. Он взглянул в небо. Там ярко светились восемь лун: малахитовая, персиковая, золотисто-розовая, нефритовая, лазурная, пурпурная, бирюзовая и белая. Смешиваясь, их свет заливал спящую землю.
«Не может быть!»
Откуда-то из-за спины появился Больши, летевший весьма неуверенно. Он сел на ближайшую группу деревьев, что напоминали небольшие болотные дубы — только лазурного цвета. Встряхнулся, расправил перья и огляделся.
Увидев луны, он подскочил чуть ли не на полметра и даже, забывшись, хрипло каркнул. С отвращением сплюнув, содрогнулся.
— Хоррис! — прошептал он. Глаза у него стали огромными как блюдца, что для птицы весьма непросто. — Мы действительно там, где мне кажется?
Хоррис был не в состоянии отвечать. Он вообще был не в состоянии говорить. Он просто смотрел вверх, а потом вокруг, а потом под ноги и, наконец, на усеянную рунами поверхность Шкатулки Хитросплетений, на которой снова появилась крышка.
Заземелье! Это было Заземелье!
— Добро пожаловать домой, Хоррис Кью. Глухое шипение раздалось у него за спиной — настойчивое, неотступное, холодное, как смерть.
Хоррис почувствовал, что у него сердце в пятки ушло. На этот раз, когда он обернулся, там действительно что-то дожидалось его.
Глава 2. ДИТЯ
— Надежда никогда не умирает! — услышал он ехидное замечание Больши.
Да, надо полагать, это было именно так — по крайней мере сейчас. Шкатулка была его самой значительной ценностью, но он даже понятия не имел, в чем она заключалась. Совершенно случайно он вызвал ее с помощью магии вскоре после того, как попал в этот мир, — такие случайные повороты судьбы очень часто связаны с применением заклинаний. Он с самого начала понял, насколько важна эта шкатулка. Это была поистине магическая вещь. Ее уникальная резьба была полна заклинаний и тайного смысла. Внутри было заключено нечто очень мощное. Он назвал ее Шкатулкой Хитросплетений — его поразило переплетение символов и букв, опоясывавших ее поверхность. На ней не было видно ни щелей, ни крышки, и никакими усилиями ему не удавалось проникнуть в тайну ее. Время от времени ему казалось, что он слышит, как что-то рушится в ее оболочке, в печатях, ее скрепивших, но, сколько он ни колдовал. Шкатулка не уступала его попыткам проникнуть в ее содержимое.
Тем не менее это было его главное сокровище в этом мире, и он не собирался оставлять его тем кретинам, которые гнались за ним по пятам.
Взяв Шкатулку под мышку, он поспешно прошел через завал из запасной мебели и ненужной литературы к двери в тоннель. Там он уверенно набрал шифр второго кодового замка на тяжелой двери. Услышав его щелчок, он нажал на ручку.
Она не шелохнулась.
Хоррис Кью нахмурился, напоминая прогульщика, пойманного директором школы. Он гневно крутанул циферблат и снова попробовал набрать код. И снова неудача. Хоррис покрылся потом — он слышал крики уже совсем близко. Он набирал шифр еще и еще раз. И каждый раз он ясно слышал щелчок замка. И каждый раз запор не двигался.
Наконец он потерял терпение и, отступив на шаг, принялся бить в дверь ногами. Больши бесстрастно за ним наблюдал. Хоррис разразился проклятиями, потом запрыгал на месте от ярости. И наконец, сделав последнюю безнадежную попытку одолеть упорно сопротивлявшийся запор, он бессильно привалился к двери, смирившись с судьбой.
— Ничего не понимаю, — обалдело пробормотал он. — Я его сам проверял чуть ли не каждый день. Каждый день! А теперь он не работает. Почему?
Больши кашлянул:
— И не говори, что я тебя не предупреждал.
— Предупреждал? Предупреждал о чем?
— Рискну навлечь на себя твой гнев, Хоррис. О Скэте Минду. Я говорил тебе, что он недоволен. Хоррис уставился на птицу:
— Ты зациклился, Больши. Больши покачал головой, взъерошил перья и вздохнул.
— Давай перейдем к делу, Хоррис. Ты хочешь отсюда выбраться или нет?
— Я хочу выбраться, — мрачно признался Хоррис Кью, — но…
Больши прервал его нетерпеливым взмахом крыла:
— Просто слушай, ладно? Не перебивай меня, не говори ничего. Просто слушай. Нравится тебе это или нет, но я действительно нахожусь в контакте с настоящим Скэтом Минду. У меня действительно было озарение, как я тебе и говорил. Я проник в потусторонний мир и наладил связь с духом мудреца и воина иных времен — и он тот, кого мы назвали Скэтом Минду.
— А, прекрати, Больши! — не выдержал Хоррис.
— Да ты послушай. Он пришел к нам с определенной целью — с чрезвычайно важной, о которой мне не известно. Но мне известно, что, если мы хотим выбраться из этого подвала и скрыться от толпы, мы должны повиноваться ему. Нужно не так много. Пара фраз заклинания, и все. Но их должен произнести ты, Хоррис. Ты. Хоррис потер виски, думая о безумии, которое таится в глубине любого человеческого опыта. Надо полагать, сейчас он испытывал его апогей. Голос его источал яд.
— И что я должен сказать, о могущественный связной?
— Оставь сарказм. На меня он не действует. Ты должен произнести следующие слова: «Рашун, облайт, сурена! Ларин, кестел, мэнета! Рун!»
Хоррис начал было спорить, но осекся. Он узнал пару слов — и это были явно магические слова. Остальных он никогда не слышал, но в них тоже ощущалась магия, вес волшебства. Прижимая Шкатулку Хитросплетений к груди, он уставился на Больши. Потом прислушался к звукам погони, ставшим еще громче: пол был сорван, вход в подвал открылся. Время было на исходе.
Страх избороздил его лицо морщинами. Хоррис сдался.
— Ладно. — Встал и выпрямился. — Почему бы и нет? — Он прокашлялся. — Рашун, облайт, сур…
— Погоди! — прервал его Больши, отчаянно захлопав крыльями. — Протяни Шкатулку вперед!
— Что?
— Шкатулку Хитросплетений! Протяни ее вперед, оторви от себя!
Теперь уже Хоррис понял все. Ему стало понятно, что за тайна скрывалась в Шкатулке, и он был изумлен и испуган одновременно. Он мог бы швырнуть Шкатулку и броситься бежать со всех ног — если бы ему было куда бежать. Он мог бы не уступить настояниям Больши, если бы здесь был еще кто-то, кого можно было бы заставить повиноваться. Если бы обстоятельства были иными, он сделал бы практически что угодно, но в ключевые моменты жизнь редко предоставляет возможность выбора. И сейчас наступил именно такой момент.
Держа Шкатулку на вытянутых руках, Хоррис принялся читать заклинание:
— Рашун, облайт, сурена! Ларин, кестел, мэнета! Рун!
Что-то прошипело в ушах Хорриса Кью: долгий, медленный вздох облегчения, смешанный с накопившейся злобой и яростью и обещанием медленной мести. В ту же секунду желтый свет в комнате стал вдруг ядовито-зеленым — пульсирующим отражением такого света, который виден бывает в самой глубине древнего леса, где девственная растительность все еще не потеряла власть, а границы этого мира по-прежнему охраняют какие-то клешнятые существа. Хоррис бросил бы Шкатулку Хитросплетений, если бы руки ему повиновались, но они словно приросли к ней — ногтями впились в резную поверхность, и нервные окончания пальцев сплавились с неожиданным биением жизни, поднимавшейся изнутри. Верхняя часть Шкатулки просто исчезла, и из самой ее глубины поднялся клубок того, что Хоррис Кью и не помышлял когда-либо увидеть.
Волшебные туманы.
Они поднялись завесой и упали на стальную дверь, перекрывшую вход в тоннель, покрыв ее, будто слой краски, а потом растворили ее, так что не осталось ничего, кроме расплывчатых теней, чуть заметных на фоне черного провала.
— Быстрее! — прошипел ему в ухо Больши. — Иди, пока он не закрылся!
В следующее мгновение птица улетела, и ее исчезновение словно толкнуло Хорриса Кью вперед: он бросился следом, так и не выпустив из рук Шкатулку, казавшуюся прежде столь ценной. Теперь он мог бы спокойно посмотреть, что там спрятано. Крышки на ней не было, и он мог бы, заглянув внутрь, узнать ее тайну. Когда-то он все бы за это отдал. А теперь не смел.
Он прошел сквозь завесу, сквозь паутину волшебных туманов, словно вернувшихся из его прошлого. Его глаза были широко открыты: он был готов ко всему. Пред ним вдруг предстало видение исчезающих золотых монет и растворяющихся дворцовых помещений — горький итог его потерь, сумма пяти потраченных впустую лет. Они появились — и тут же исчезли. Он оказался в лабиринте, где не было ни пола, ни потолка, ни стен, в тусклом свете, в котором он плыл, словно попавшаяся в сеть рыба, пытающаяся вырваться на свободу. Вокруг него не ощущалось движения, не было слышно звуков, не было пространства, времени и места — лишь переход и пугающая уверенность в том, что стоит ему отклониться в сторону — и он погиб.
«Что я наделал?» — спросил он себя в отчаянии.
Ответа не было, и он продолжал брести вперед, словно человек, попавший в вязкую глину. Ночной холод пробирал до самого мозга костей, мрачно нашептывая о потерянных надеждах. Ему показалось, что он видит Больши, слышит его сдавленное кудахтанье, и он немного воспрянул духом, горячо надеясь, что это жалкое существо страдает сильнее.
А потом вдруг туманы исчезли, и он высвободился из парализующего света. Стояла ночь, бархатно-черная ночь, и ее теплый воздух был полон приятных ароматов и успокаивающих звуков. Он стоял на равнине. Его ноги до щиколоток погрузились в густую и мягкую траву, которая, волнуясь, уходила к дальним горам наподобие океана. Он взглянул в небо. Там ярко светились восемь лун: малахитовая, персиковая, золотисто-розовая, нефритовая, лазурная, пурпурная, бирюзовая и белая. Смешиваясь, их свет заливал спящую землю.
«Не может быть!»
Откуда-то из-за спины появился Больши, летевший весьма неуверенно. Он сел на ближайшую группу деревьев, что напоминали небольшие болотные дубы — только лазурного цвета. Встряхнулся, расправил перья и огляделся.
Увидев луны, он подскочил чуть ли не на полметра и даже, забывшись, хрипло каркнул. С отвращением сплюнув, содрогнулся.
— Хоррис! — прошептал он. Глаза у него стали огромными как блюдца, что для птицы весьма непросто. — Мы действительно там, где мне кажется?
Хоррис был не в состоянии отвечать. Он вообще был не в состоянии говорить. Он просто смотрел вверх, а потом вокруг, а потом под ноги и, наконец, на усеянную рунами поверхность Шкатулки Хитросплетений, на которой снова появилась крышка.
Заземелье! Это было Заземелье!
— Добро пожаловать домой, Хоррис Кью. Глухое шипение раздалось у него за спиной — настойчивое, неотступное, холодное, как смерть.
Хоррис почувствовал, что у него сердце в пятки ушло. На этот раз, когда он обернулся, там действительно что-то дожидалось его.
Глава 2. ДИТЯ
Бен Холидей пробудился — медленно, лениво — и улыбнулся. Он ощутил рядом с собой нарочитую неподвижность Ивицы. Ему не было нужды глядеть на нее — он знал, что она смотрит на него. Он знал это так же твердо, как и то, что любит ее больше жизни. Он лежал в постели спиной к ней, лицом к открытым окнам, где первые лучи рассвета прокрадывались в спальню, ложась серебряными бликами, но все равно ощущал ее взгляд. Протянув к девушке руку, он почувствовал, как ее пальцы сжали его запястье. Глубоко вдохнув летний воздух, полный запахов лесных деревьев, трав и цветов, он подумал, как ему повезло.
— Доброе утро, — прошептал Бен.
— Доброе утро, — ответила Ивица. Тут он позволил себе широко открыть глаза, перевернулся на другой бок и приподнялся на локте. Она смотрела прямо на него с расстояния в несколько сантиметров. В бледном утреннем свете ее глаза казались огромными и бездонными. Ее зеленые волосы спадали на плечи, кожа была безупречно гладкой и мягкой, словно время и возраст над ней не властны. Он всегда заново поражался тому, насколько она прекрасна, эта сильфида, родившаяся от лесной нимфы и речного духа, существо, невозможное там, откуда он явился, но здесь, в Заземелье, всего лишь удивительная реальность.
— Ты смотрела на меня, — сказал он.
— Да. Я смотрела, как ты спишь. Я слушала, как ты дышишь.
Ее бледно-зеленая кожа в слабом утреннем свете казалась темной и экзотической, а ее движения, когда она потянулась под одеялом, напомнили ему кошечку — такие же гибкие и нежные. Он подумал, что они уже немало времени вместе — сначала как спутники, потом как супруги. И она по-прежнему кажется такой загадочной! Она воплощала в себе все то, что он любит в этом мире: его красоту, таинственность, магию и неожиданность. Она была всем этим и еще очень многим, и когда он вот так просыпался и видел ее, то каждый раз думал, что просто смешал сон с явью.
Прошло чуть больше двух лет с тех пор, как Бен прибыл в Заземелье, совершив переход в другой мир, к другой жизни и другой судьбе. Он пришел в отчаяние, горюя о прошлом, стремясь к иному будущему. Он поменял квартиру в высотном доме в Чикаго на замок Чистейшего Серебра. Отказался от адвокатской практики, чтобы стать королем. Похоронил тени погибшей жены и неродившегося ребенка и нашел Ивицу. Он купил волшебное королевство по рождественскому каталогу, хотя прекрасно знал, что такого не бывает, и все же рискнул, а вдруг такое может быть, — и его авантюра принесла неожиданные плоды. Конечно, все оказалось не так просто. Переход в новый мир, в новую жизнь и судьбу всегда труден. Но Бен Холидей провел все битвы, которые потребовало от него его путешествие, во всех одержал победу и теперь имел право остаться тут и заявить свои права на свою новую жизнь, мир и судьбу и быть королем страны, которая, как он думал когда-то, существует только в снах.
И быть мужем, возлюбленным и лучшим другом Ивицы, добавил он, когда уже решил, что всем этим он никогда больше не будет для женщины.
— Бен! — сказала она, приглашая взглянуть на себя. В ее глазах он увидел что-то, что не мог точно определить. Ожидание? Волнение? Точно не знал.
Он повыше приподнялся на локте и почувствовал, что ее пальцы сильнее сжали ему руку.
— Я жду твоего ребенка, — сказала она. Он изумленно уставился на нее. Он не знал, что именно желал от нее услышать, но только не это. Ее глаза блеснули.
— Я уже несколько дней мучаюсь догадками, но сегодня ночью узнала наверняка. Я проверила себя так, как принято у волшебного народа: в полночь опустилась на колени среди садовых вьюнков и прикоснулась к двум плетям, чтобы посмотреть, откликнутся ли они. Когда они потянулись друг к другу и переплелись, я уже не сомневалась. Случилось то, что предсказала когда-то Мать-Земля.
Тут Бен вспомнил. Они были заняты поисками черного единорога, и обоим порознь пришлось обратиться к Матери-Земле за помощью. Она сказала тогда, что они дороги ей, и особо поручила Бену охранять Ивицу. Когда тайна единорога стала известна, Ивица открыла Бену, о чем рассказала ей Мать-Земля: однажды у них будет ребенок. Тогда Бен не знал, что думать. Его все еще преследовал призрак Энни, и Бен был не уверен в своем будущем с Ивицей. За это время незаметно выветрилось предсказание Матери-Земли, поскольку Бен Холидей был занят вопросами управления королевством и в самое последнее время проблемой с колдуном Миксом, бывшим при дворе еще при старом короле. Ему чуть было не удалось украсть медальон, дававший Бену власть над Паладином, защитником короля. Без медальона Бену трудно было бы даже просто остаться живым.
Но теперь все это было в прошлом. Угрозы, связанные с появлением злейшего врага Заземелья — Микса, хитрейшими уловками стремящегося заполучить черного единорога, исчезли, и снова вернулись воспоминания о связанных с теми событиями предсказаниях Матери-Земли, обещаниях еще одной перемены в и без того решительно изменившейся жизни.
Бен качнул головой:
— Не знаю, что и сказать. — И тут он опомнился, сверкнув глазами:
— Нет, знаю! Знаю, что сказать. Лучшей новости я даже представить себе не могу. Когда Энни умерла, я решил, что у меня никогда не будет ребенка. Я ни на что больше не надеялся. Но то, что я нашел тебя… А теперь услышал такое… — Улыбаясь все шире, он чуть не расхохотался из-за своих неловких фраз. — Может быть, я не то тебе говорю!
Она ответно улыбнулась ему, светясь радостью:
— По-моему, то, Бен. Мысли отражаются в твоих глазах.
Он притянул ее к себе:
— Я очень счастлив.
Он на мгновение задумался о том, что значит быть отцом, растить ребенка. Когда-то он пытался представить себе такое, очень давно, а потом перестал даже думать. А теперь начнет снова. При мысли о том, какая на нем будет лежать ответственность, у него голова пошла кругом. Он знал, что это будет непросто. Но это будет чудесно!
— Бен, — тихо сказала Ивица, чуть отстраняясь, чтобы видеть его лицо. — Послушай меня. Есть вещи, которые ты должен понять. Ты теперь в другом мире. Здесь все не так, как было у тебя раньше. Рождение ребенка будет другим. Сам ребенок скорее всего окажется не таким, какого ты ожидаешь…
— Погоди-ка, — прервал он ее. — Что ты хочешь сказать?
Она опустила глаза, потом снова подняла их. Взгляд ее был прямым, но неспокойным.
— Мы из разных миров, Бен. У нас совсем разные жизни, а дитя будет объединением обоих — такого раньше не бывало.
— Ребенку грозит какая-то опасность? — быстро спросил он.
— Нет.
— Тогда остальное не важно. Это будет наш ребенок, и он соединит лучшее, что есть в нас. Ивица покачала головой:
— Но каждый из миров остается некоей тайной: твой — для меня, мой — для тебя, и разницу не всегда легко объяснить или понять…
Он приложил палец к ее губам:
— Мы со всем разберемся. Обязательно. — Он говорил твердо, настойчиво. Совершенно не правильно истолковал ее тревогу и отмахнулся от ее слов, спеша насладиться ликованием, которое испытывал. — Младенец, Ивица! Я хочу кричать об этом! Я хочу всем об этом рассказать! Пошли! Давай вставать! — Он в секунду вскочил с постели и начал суетиться, одеваясь, бросаясь с радостным криком к окну, возвращаясь, чтобы снова и снова ее поцеловать. — Я люблю тебя! — сказал он. — Я люблю тебя на веки вечные!
Он оделся и выбежал за дверь прежде, чем она успела встать, и слова, которые она, возможно, сказала бы ему, навсегда остались невысказанными.
Сейчас, прыгая по ступенькам, он чувствовал, что королевская обитель за него рада. Он слышал, как она желает его зачатому ребенку долгой жизни и счастья.
«Дитя, — повторял он про себя снова и снова. — Мой ребенок!»
Он привыкал к этой мысли гораздо быстрее, чем предвидел сначала.
Входя в столовый чертог с его завешанными гобеленами стенами и длинным столом, который уже был накрыт и за которым сидели, он вдруг подумал, что ему следовало подождать Ивицу, что он сейчас должен дождаться ее, а уже потом сообщать свою новость, но он не в силах был ждать. Он ничего не мог с собой поделать.
За столом сидели Абернети и Сапожок. Абернети, придворный писец, был человеком, которого неудачное заклинание превратило в мягкошерстного терьера и который был вынужден им оставаться. Морда у Абернети заросла мохнатой шерстью, но руки остались человеческими. Он роскошно одевался и разговаривал лучше, чем большинство обычных людей. Сапожок, королевский гонец, был кобольдом. Насколько было известно, его никто и никогда ни во что не превращал. Сапожок был обезьянолиц, морщинист и обладал острыми зубами и улыбкой, которые сделали бы честь прожорливой акуле. Единственное, что объединяло этих двоих, — это полная и безусловная преданность Бену и трону.
Они дружно замерли, не донеся вилок до рта, увидев лицо вошедшего Его Величества.
— Доброе утро, доброе утро! — улыбнулся тот. Вилки застыли неподвижно. На лицах присутствующих отразилось изумление, смешанное с подозрением.
Две пары глаз одновременно моргнули. Абернети опомнился первым.
— Доброе утро, Ваше Величество, — поздоровался он. И, помолчав, спросил:
— Надеюсь, вы хорошо спали?
Бен двинулся вперед, переполненный радостью жизни. Фарфор и хрусталь сверкали, от серебряных подносов поднимался дивный запах еды. Сельдерей — повар и второй кобольд, служащий трону, — снова отличился. Или по крайней мере так показалось восторженному Бену. Он схватил небольшой яблочный пончик и по дороге к своему месту проглотил его. Взглядом он поискал советника Тьюса, но волшебника нигде не было видно. Может быть, надо подождать, подумал Бен. Отсутствие советника служило хорошим поводом. Дождаться Тьюса и Ивицу. Вызвать с кухни Сельдерея. Так можно будет объявить одновременно всем. Эта мысль показалась Бену удачной. Просто подождать. Вот что он сделает.
— Знаете что? — сказал он.
Абернети с Сапожком быстро переглянулись.
— Должен вам сказать, Ваше Величество, что не люблю отгадывать, — объявил писец. — А Сапожок — так просто ненавидит.
— А, полно тебе. Угадай!
— Ну ладно. — Абернети страдальчески вздохнул и послушно спросил:
— Что? Бен сделал глубокий вдох:
— Я вам не могу сказать. Пока. Но новость хорошая. Великолепная новость!
Сапожок осклабился и что-то невнятно пробормотал. Абернети снова принялся за еду.
— Обязательно сообщите нам, когда наступит подходящий момент.
— Как только придет советник, — объяснил Бен, усаживаясь. — И Ивица. И Сельдерей. Все. Не уходите, пока они не придут.
Абернети кивнул:
— Я просто прилип к стулу. Ваше Величество. Кстати, можно надеяться, что сообщение будет сделано до назначенного на сегодняшнее утро планового заседания земельного комитета с участием представителей Зеленого Дола и Озерного края?
Бен хлопнул себя по лбу:
— Совсем забыл!
— А ленч с новыми окружными судьями, которых вы назначили в северные земли?
— И о них забыл!
— А послеполуденную встречу с комитетом по ирригации, для обсуждения начала работ в Восточных Пустошах?
— Об этом-то я помнил.
— Хорошо. А о встрече с работниками кухни для обсуждения регулярной пропажи припасов из погреба? Боюсь, что масштабы краж все увеличиваются.
Бей недовольно нахмурился:
— Дьявольщина, почему ты на сегодня столько всего назначил?
— Это не я назначил. Это вы назначили. Сейчас первый день недели, и вам всегда нравится начинать неделю с того, чтобы воткнуть в нее как можно больше дел. — Абернети промокнул губы платком. — Планируете слишком много. Я вас уже об этом предупреждал.
— Спасибо, что напомнил. — Бен взял тарелку и начал наполнять ее едой. Хлеб с вареньем, яичница, фрукты… — Ну, мы займемся делами — ничего не упустим. Времени предостаточно. — Он поставил перед собой тарелку, мысленно переключившись на те проблемы, о которых ему напомнил Абернети. Почему, ради всего святого, кому-то могло понадобиться красть еду из погреба? Можно подумать, что существует нехватка продуктов. — Если через несколько минут Ивица не спустится, я схожу и приведу ее. А Сапожок может вызвать советника, где бы он ни был…
И тут в дальнем конце коридора, который шел от нижнего входа у крепостных ворот, распахнулась дверь и появился советник Тьюс.
— Это — последняя капля, просто последняя! — яростно провозгласил он.
Не останавливаясь, он прошел к столу, что-то бормоча с таким возмущением, что все собравшиеся изумленно на него уставились. Придворный волшебник был облачен в серые одежды своей гильдии, расшитые яркими заплатами, подпоясанный алым поясом: оборванная фигура-чучело, высокая и худая. Сплошные палки и разлетающиеся клочья шевелюры и бороды. Было сразу видно, что он мог бы одеться получше и привести себя в порядок — как минимум приобрести новое одеяние и подстричь волосы вокруг ушей, что нередко пытался подсказать ему Бен, — но советник не видел смысла менять то, что его устраивало, и не внимал подсказкам. Он был человеком мягким и добрым и редко злился, так что странно было видеть его в таком возбуждении.
Он остановился перед присутствующими и откинул назад одежды, словно отбрасывая то, что так тяготило его этим прекрасным летним утром.
— Он вернулся! — оповестил Тьюс собравшихся.
— Кто вернулся? — спросил Бен.
— Вернулся и ничуть не стесняется того, что натворил! В нем нет никакого стыда, ни капли! Подходит к воротам, словно ничего не случилось, и объявляет, что он здесь! — Постепенно лицо советника багровело, становясь опасно темным. — Я думал, что двадцать лет назад мы от него избавились, и вот он снова здесь — явился не запылился!
— Советник, — попытался прервать его излияния Бен, — о ком ты говоришь?
Взгляд Тьюса был полон ярости.
— Я говорю о Хоррисе Кью! Теперь уже вскочил и Абернети:
— Этот пройдоха?! Он не посмеет сюда явиться! Его же изгнали! Советник Тьюс, ты перегрелся на солнце.
— Не стесняйся, пойди и посмотри сам, — холодно улыбнулся ему советник. — Он выступает в роли просителя — пришел просить прощения у нашего короля. Он хочет, чтобы решение об изгнании было отменено, Он хочет вернуться в Заземелье!
— Нет! — Призыв Абернети очень походил на рычание. Ощетинившись, он повернулся к Бену:
— Ваше Величество, нет! Не встречайтесь с ним! Не впускайте его! Немедленно отошлите его прочь!
— На вашем месте я бы его не отсылал, — огрызнулся советник, вырываясь вперед и становясь рядом с псом. — Я бы приказал его схватить и бросить в самую глубокую и холодную темницу, какую мы только отыщем! Я бы его запер, а ключ выбросил!
Ивица спустилась вниз и теперь усаживалась рядом с Беном. Слушая спор, она вопросительно взглянула на него, но он мог только пожать плечами, показывая, что сам не понимает, в чем дело.
— Доброе утро, — прошептал Бен.
— Доброе утро, — ответила Ивица. Тут он позволил себе широко открыть глаза, перевернулся на другой бок и приподнялся на локте. Она смотрела прямо на него с расстояния в несколько сантиметров. В бледном утреннем свете ее глаза казались огромными и бездонными. Ее зеленые волосы спадали на плечи, кожа была безупречно гладкой и мягкой, словно время и возраст над ней не властны. Он всегда заново поражался тому, насколько она прекрасна, эта сильфида, родившаяся от лесной нимфы и речного духа, существо, невозможное там, откуда он явился, но здесь, в Заземелье, всего лишь удивительная реальность.
— Ты смотрела на меня, — сказал он.
— Да. Я смотрела, как ты спишь. Я слушала, как ты дышишь.
Ее бледно-зеленая кожа в слабом утреннем свете казалась темной и экзотической, а ее движения, когда она потянулась под одеялом, напомнили ему кошечку — такие же гибкие и нежные. Он подумал, что они уже немало времени вместе — сначала как спутники, потом как супруги. И она по-прежнему кажется такой загадочной! Она воплощала в себе все то, что он любит в этом мире: его красоту, таинственность, магию и неожиданность. Она была всем этим и еще очень многим, и когда он вот так просыпался и видел ее, то каждый раз думал, что просто смешал сон с явью.
Прошло чуть больше двух лет с тех пор, как Бен прибыл в Заземелье, совершив переход в другой мир, к другой жизни и другой судьбе. Он пришел в отчаяние, горюя о прошлом, стремясь к иному будущему. Он поменял квартиру в высотном доме в Чикаго на замок Чистейшего Серебра. Отказался от адвокатской практики, чтобы стать королем. Похоронил тени погибшей жены и неродившегося ребенка и нашел Ивицу. Он купил волшебное королевство по рождественскому каталогу, хотя прекрасно знал, что такого не бывает, и все же рискнул, а вдруг такое может быть, — и его авантюра принесла неожиданные плоды. Конечно, все оказалось не так просто. Переход в новый мир, в новую жизнь и судьбу всегда труден. Но Бен Холидей провел все битвы, которые потребовало от него его путешествие, во всех одержал победу и теперь имел право остаться тут и заявить свои права на свою новую жизнь, мир и судьбу и быть королем страны, которая, как он думал когда-то, существует только в снах.
И быть мужем, возлюбленным и лучшим другом Ивицы, добавил он, когда уже решил, что всем этим он никогда больше не будет для женщины.
— Бен! — сказала она, приглашая взглянуть на себя. В ее глазах он увидел что-то, что не мог точно определить. Ожидание? Волнение? Точно не знал.
Он повыше приподнялся на локте и почувствовал, что ее пальцы сильнее сжали ему руку.
— Я жду твоего ребенка, — сказала она. Он изумленно уставился на нее. Он не знал, что именно желал от нее услышать, но только не это. Ее глаза блеснули.
— Я уже несколько дней мучаюсь догадками, но сегодня ночью узнала наверняка. Я проверила себя так, как принято у волшебного народа: в полночь опустилась на колени среди садовых вьюнков и прикоснулась к двум плетям, чтобы посмотреть, откликнутся ли они. Когда они потянулись друг к другу и переплелись, я уже не сомневалась. Случилось то, что предсказала когда-то Мать-Земля.
Тут Бен вспомнил. Они были заняты поисками черного единорога, и обоим порознь пришлось обратиться к Матери-Земле за помощью. Она сказала тогда, что они дороги ей, и особо поручила Бену охранять Ивицу. Когда тайна единорога стала известна, Ивица открыла Бену, о чем рассказала ей Мать-Земля: однажды у них будет ребенок. Тогда Бен не знал, что думать. Его все еще преследовал призрак Энни, и Бен был не уверен в своем будущем с Ивицей. За это время незаметно выветрилось предсказание Матери-Земли, поскольку Бен Холидей был занят вопросами управления королевством и в самое последнее время проблемой с колдуном Миксом, бывшим при дворе еще при старом короле. Ему чуть было не удалось украсть медальон, дававший Бену власть над Паладином, защитником короля. Без медальона Бену трудно было бы даже просто остаться живым.
Но теперь все это было в прошлом. Угрозы, связанные с появлением злейшего врага Заземелья — Микса, хитрейшими уловками стремящегося заполучить черного единорога, исчезли, и снова вернулись воспоминания о связанных с теми событиями предсказаниях Матери-Земли, обещаниях еще одной перемены в и без того решительно изменившейся жизни.
Бен качнул головой:
— Не знаю, что и сказать. — И тут он опомнился, сверкнув глазами:
— Нет, знаю! Знаю, что сказать. Лучшей новости я даже представить себе не могу. Когда Энни умерла, я решил, что у меня никогда не будет ребенка. Я ни на что больше не надеялся. Но то, что я нашел тебя… А теперь услышал такое… — Улыбаясь все шире, он чуть не расхохотался из-за своих неловких фраз. — Может быть, я не то тебе говорю!
Она ответно улыбнулась ему, светясь радостью:
— По-моему, то, Бен. Мысли отражаются в твоих глазах.
Он притянул ее к себе:
— Я очень счастлив.
Он на мгновение задумался о том, что значит быть отцом, растить ребенка. Когда-то он пытался представить себе такое, очень давно, а потом перестал даже думать. А теперь начнет снова. При мысли о том, какая на нем будет лежать ответственность, у него голова пошла кругом. Он знал, что это будет непросто. Но это будет чудесно!
— Бен, — тихо сказала Ивица, чуть отстраняясь, чтобы видеть его лицо. — Послушай меня. Есть вещи, которые ты должен понять. Ты теперь в другом мире. Здесь все не так, как было у тебя раньше. Рождение ребенка будет другим. Сам ребенок скорее всего окажется не таким, какого ты ожидаешь…
— Погоди-ка, — прервал он ее. — Что ты хочешь сказать?
Она опустила глаза, потом снова подняла их. Взгляд ее был прямым, но неспокойным.
— Мы из разных миров, Бен. У нас совсем разные жизни, а дитя будет объединением обоих — такого раньше не бывало.
— Ребенку грозит какая-то опасность? — быстро спросил он.
— Нет.
— Тогда остальное не важно. Это будет наш ребенок, и он соединит лучшее, что есть в нас. Ивица покачала головой:
— Но каждый из миров остается некоей тайной: твой — для меня, мой — для тебя, и разницу не всегда легко объяснить или понять…
Он приложил палец к ее губам:
— Мы со всем разберемся. Обязательно. — Он говорил твердо, настойчиво. Совершенно не правильно истолковал ее тревогу и отмахнулся от ее слов, спеша насладиться ликованием, которое испытывал. — Младенец, Ивица! Я хочу кричать об этом! Я хочу всем об этом рассказать! Пошли! Давай вставать! — Он в секунду вскочил с постели и начал суетиться, одеваясь, бросаясь с радостным криком к окну, возвращаясь, чтобы снова и снова ее поцеловать. — Я люблю тебя! — сказал он. — Я люблю тебя на веки вечные!
Он оделся и выбежал за дверь прежде, чем она успела встать, и слова, которые она, возможно, сказала бы ему, навсегда остались невысказанными.
***
Бен спустился вниз по лестнице замка, перешагивая через две ступеньки. Он подпрыгивал, будто сам был ребенком, напевал, говорил и шептал. Чувствовал себя легким как перышко. Он был мужчиной среднего роста, с орлиным носом и холодными голубыми глазами. Его темно-русая голова начала лысеть, но кожа лица и рук оставалась гладкой и упругой. В молодости он был боксером и не потерял спортивной формы. Был худощав, натренирован и легко двигался. Ему было почти сорок, когда он в первый раз попал в Заземелье, но теперь уже не мог сказать, сколько ему лет. Иногда ему казалось, что он вообще перестал стареть. Еще сегодня утром был в этом уверен. Он ощущал у себя под ногами пульс замка Чистейшего Серебра, биение сердца, ток крови. Он чувствовал тепло камней и цемента и шелест дыхания в утреннем воздухе. Она была живой, эта резиденция королей Заземелья, настолько волшебной, что сама собой управляла — ей необходимо было только присутствие королевской особы, чтобы нормально существовать. Когда Бен впервые появился здесь, двадцать лет запустения превратили резиденцию в изъеденные временем развалины. Теперь она была восстановлена, отделана и превратилась в надежную крепость. Она сияла и дышала жизнью, и, находясь в ее стенах, он ощущал ее мысли так же ясно, как свои собственные.Сейчас, прыгая по ступенькам, он чувствовал, что королевская обитель за него рада. Он слышал, как она желает его зачатому ребенку долгой жизни и счастья.
«Дитя, — повторял он про себя снова и снова. — Мой ребенок!»
Он привыкал к этой мысли гораздо быстрее, чем предвидел сначала.
Входя в столовый чертог с его завешанными гобеленами стенами и длинным столом, который уже был накрыт и за которым сидели, он вдруг подумал, что ему следовало подождать Ивицу, что он сейчас должен дождаться ее, а уже потом сообщать свою новость, но он не в силах был ждать. Он ничего не мог с собой поделать.
За столом сидели Абернети и Сапожок. Абернети, придворный писец, был человеком, которого неудачное заклинание превратило в мягкошерстного терьера и который был вынужден им оставаться. Морда у Абернети заросла мохнатой шерстью, но руки остались человеческими. Он роскошно одевался и разговаривал лучше, чем большинство обычных людей. Сапожок, королевский гонец, был кобольдом. Насколько было известно, его никто и никогда ни во что не превращал. Сапожок был обезьянолиц, морщинист и обладал острыми зубами и улыбкой, которые сделали бы честь прожорливой акуле. Единственное, что объединяло этих двоих, — это полная и безусловная преданность Бену и трону.
Они дружно замерли, не донеся вилок до рта, увидев лицо вошедшего Его Величества.
— Доброе утро, доброе утро! — улыбнулся тот. Вилки застыли неподвижно. На лицах присутствующих отразилось изумление, смешанное с подозрением.
Две пары глаз одновременно моргнули. Абернети опомнился первым.
— Доброе утро, Ваше Величество, — поздоровался он. И, помолчав, спросил:
— Надеюсь, вы хорошо спали?
Бен двинулся вперед, переполненный радостью жизни. Фарфор и хрусталь сверкали, от серебряных подносов поднимался дивный запах еды. Сельдерей — повар и второй кобольд, служащий трону, — снова отличился. Или по крайней мере так показалось восторженному Бену. Он схватил небольшой яблочный пончик и по дороге к своему месту проглотил его. Взглядом он поискал советника Тьюса, но волшебника нигде не было видно. Может быть, надо подождать, подумал Бен. Отсутствие советника служило хорошим поводом. Дождаться Тьюса и Ивицу. Вызвать с кухни Сельдерея. Так можно будет объявить одновременно всем. Эта мысль показалась Бену удачной. Просто подождать. Вот что он сделает.
— Знаете что? — сказал он.
Абернети с Сапожком быстро переглянулись.
— Должен вам сказать, Ваше Величество, что не люблю отгадывать, — объявил писец. — А Сапожок — так просто ненавидит.
— А, полно тебе. Угадай!
— Ну ладно. — Абернети страдальчески вздохнул и послушно спросил:
— Что? Бен сделал глубокий вдох:
— Я вам не могу сказать. Пока. Но новость хорошая. Великолепная новость!
Сапожок осклабился и что-то невнятно пробормотал. Абернети снова принялся за еду.
— Обязательно сообщите нам, когда наступит подходящий момент.
— Как только придет советник, — объяснил Бен, усаживаясь. — И Ивица. И Сельдерей. Все. Не уходите, пока они не придут.
Абернети кивнул:
— Я просто прилип к стулу. Ваше Величество. Кстати, можно надеяться, что сообщение будет сделано до назначенного на сегодняшнее утро планового заседания земельного комитета с участием представителей Зеленого Дола и Озерного края?
Бен хлопнул себя по лбу:
— Совсем забыл!
— А ленч с новыми окружными судьями, которых вы назначили в северные земли?
— И о них забыл!
— А послеполуденную встречу с комитетом по ирригации, для обсуждения начала работ в Восточных Пустошах?
— Об этом-то я помнил.
— Хорошо. А о встрече с работниками кухни для обсуждения регулярной пропажи припасов из погреба? Боюсь, что масштабы краж все увеличиваются.
Бей недовольно нахмурился:
— Дьявольщина, почему ты на сегодня столько всего назначил?
— Это не я назначил. Это вы назначили. Сейчас первый день недели, и вам всегда нравится начинать неделю с того, чтобы воткнуть в нее как можно больше дел. — Абернети промокнул губы платком. — Планируете слишком много. Я вас уже об этом предупреждал.
— Спасибо, что напомнил. — Бен взял тарелку и начал наполнять ее едой. Хлеб с вареньем, яичница, фрукты… — Ну, мы займемся делами — ничего не упустим. Времени предостаточно. — Он поставил перед собой тарелку, мысленно переключившись на те проблемы, о которых ему напомнил Абернети. Почему, ради всего святого, кому-то могло понадобиться красть еду из погреба? Можно подумать, что существует нехватка продуктов. — Если через несколько минут Ивица не спустится, я схожу и приведу ее. А Сапожок может вызвать советника, где бы он ни был…
И тут в дальнем конце коридора, который шел от нижнего входа у крепостных ворот, распахнулась дверь и появился советник Тьюс.
— Это — последняя капля, просто последняя! — яростно провозгласил он.
Не останавливаясь, он прошел к столу, что-то бормоча с таким возмущением, что все собравшиеся изумленно на него уставились. Придворный волшебник был облачен в серые одежды своей гильдии, расшитые яркими заплатами, подпоясанный алым поясом: оборванная фигура-чучело, высокая и худая. Сплошные палки и разлетающиеся клочья шевелюры и бороды. Было сразу видно, что он мог бы одеться получше и привести себя в порядок — как минимум приобрести новое одеяние и подстричь волосы вокруг ушей, что нередко пытался подсказать ему Бен, — но советник не видел смысла менять то, что его устраивало, и не внимал подсказкам. Он был человеком мягким и добрым и редко злился, так что странно было видеть его в таком возбуждении.
Он остановился перед присутствующими и откинул назад одежды, словно отбрасывая то, что так тяготило его этим прекрасным летним утром.
— Он вернулся! — оповестил Тьюс собравшихся.
— Кто вернулся? — спросил Бен.
— Вернулся и ничуть не стесняется того, что натворил! В нем нет никакого стыда, ни капли! Подходит к воротам, словно ничего не случилось, и объявляет, что он здесь! — Постепенно лицо советника багровело, становясь опасно темным. — Я думал, что двадцать лет назад мы от него избавились, и вот он снова здесь — явился не запылился!
— Советник, — попытался прервать его излияния Бен, — о ком ты говоришь?
Взгляд Тьюса был полон ярости.
— Я говорю о Хоррисе Кью! Теперь уже вскочил и Абернети:
— Этот пройдоха?! Он не посмеет сюда явиться! Его же изгнали! Советник Тьюс, ты перегрелся на солнце.
— Не стесняйся, пойди и посмотри сам, — холодно улыбнулся ему советник. — Он выступает в роли просителя — пришел просить прощения у нашего короля. Он хочет, чтобы решение об изгнании было отменено, Он хочет вернуться в Заземелье!
— Нет! — Призыв Абернети очень походил на рычание. Ощетинившись, он повернулся к Бену:
— Ваше Величество, нет! Не встречайтесь с ним! Не впускайте его! Немедленно отошлите его прочь!
— На вашем месте я бы его не отсылал, — огрызнулся советник, вырываясь вперед и становясь рядом с псом. — Я бы приказал его схватить и бросить в самую глубокую и холодную темницу, какую мы только отыщем! Я бы его запер, а ключ выбросил!
Ивица спустилась вниз и теперь усаживалась рядом с Беном. Слушая спор, она вопросительно взглянула на него, но он мог только пожать плечами, показывая, что сам не понимает, в чем дело.