Бруно Энтони. Грязный бизнес

   – Это подождет. – Гиббонс отключил биппер и засунул его в карман пальто. – Ну так расскажи мне что-нибудь, Саламандра. Для человека, который не состоит в мафии, ты знаешь о ней слишком много.
   – Дай тебе объясню. В Италии каждый школьник знает про мафию. В Америке есть ковбои. Шериф делает пиф-паф, убивает всех плохих людей – и он герой. Так? У нас в Италии есть человек мафии. Он тоже человек чести. Как у вас ковбой.
   Гиббонс презрительно рассмеялся и плюнул на тротуар.
   – Человек чести, черт побери. Я тридцать лет гоняюсь за парнями из мафии и ни разу не встретил ни одного, кого бы хоть условно можно было назвать человеком чести.
   Саламандра в раздражении развел руками.
   – А что я тебе говорю? В Америке нет мафии. Как ты можешь найти людей чести в Америке? Их здесь нет.
   Гиббонс посмотрел вниз на щенка и нахмурился. Ему совсем не нравилось ломать комедию перед этим дерьмом, но он хотел понять, что представляет собой этот человек. Слишком уж он спокоен для того, кто находится под следствием. К тому же, как ни раздражал его Саламандра, это все же лучше, чем возвращаться в ресторан и снова сражаться с Лоррейн.
   – А что в Италии, Уго? Там люди чести действительно честны?
   – Абсолютно. Люди чести – они работают тайно. Если кто разболтает их секреты, они становятся как бешеные.
   – И что тогда?
   – Тогда они убивают тебя, убивают твою семью. Они заставляют тебя платить за измену. – Он пожал плечами, поднял брови и оттопырил нижнюю губу. Все это было для него очевидным.
   Они вышли на угол Кэнел и Малберри. На Кэнел-стрит было оживленное движение, машины шли бампер к бамперу, сигналя неповоротливым пешеходам, которые с пакетами в руках тащились по переходам, закутавшись в зимние пальто и надвинув на глаза шапки. Гиббонс заметил, что люди под Рождество становятся рассеянными, особенно те, кто приезжает за покупками из Джерси и Айленда. Они не замечают, что происходит вокруг. Все, чем они озабочены, – это их рождественские покупки. И самое удивительное – они не попадают под машины. Может быть, если бы несколько человек пострадало, они бы перестали сюда приезжать. Мокрое пятно на мостовой в меховой парке. Гусиные перья, прилипшие к кровавому гамбургеру весом в двести фунтов. Милый образ. Вполне заслуживает показа по ТВ в качестве предупреждения дорожной службы – пусть эти идиоты дважды подумают, прежде чем ехать в город за покупками.
   Саламандра взял щенка на короткий поводок и сошел с тротуара. Громилы подошли к нему вплотную – он собирался перейти Кэнел. Гиббонс посмотрел на противоположную сторону – там начинался Китайский квартал, Чайнатаун. Какого черта ему там понадобилось?
   – Будем откровенны, Уго. Ты уверяешь, что в Америке мафии нет, что никакой ты не мафиози. Тогда чем же мы занимаемся в суде все это время, шутки шутим? У нас тысячи часов аудио– и видеозаписей, сотни фотографий, десятки агентов готовы дать свидетельские показания, что они видели твоих людей, торгующих наркотиками, работающих вместе, сообща, как одна семья. Ведь именно так работает мафия, верно?
   – Не знаю, я не в мафии.
   – Ладно, оставим это. Только скажи мне, как ты думаешь, почему правительство США идет на такие затраты, чтобы отдать вас под суд, если так очевидно, что мафии здесь нет? Скажи мне.
   Будда опять оттопырил нижнюю губу и пожал плечами.
   – Пааа-блисити. Кажется, так вы это называете. Это делает правительству хорошее пааа-блисити.
   – Паблисити? О чем это ты, черт возьми, толкуешь?
   Саламандра показал на ближайший угол, где группа пешеходов ждала, когда загорится зеленый свет. С краю стоял высокий тощий парень, держа у лица фотокамеру. Длинный телеобъектив был наведен прямо на них.
   Гиббонс поднял воротник пальто и натянул шляпу на нос. Только этого еще не хватало.
   – Как ты говоришь? Хорошая пресса? Да-да, это то, что я имею в виду. Хорошая пресса. Мафия делает хорошую прессу для правительства Соединенных Штатов.
   Загорелся зеленый свет, и они пошли по пешеходной дорожке.
   – Не понимаю. Объясни, что ты имеешь в виду.
   – Я объясняю. Вы гоняетесь за мафией, отдаете под суд, сажаете в тюрьму. Поэтому вы хорошо выглядите. Адвокаты, судьи, полиция, Фэ-Бэ-Эр – все выглядят хорошо. Они ловят плохих людей из мафии. Все в Америке знают про «Крестного отца», да? Правительство заставляет людей верить, что поймало крестного отца. О-о-о, как замечательно, говорят они. Но это неправда. Это кино.
   Гиббонс украдкой следил за фотографом. Парень шел за ними по другой стороне улицы и делал снимок за снимком.
   – У тебя все перепуталось в голове, Уго. Ты говоришь глупости.
   – Нет, нет, нет, ты послушай меня. Каждый в Америке знает про мафию. Но в Америке много очень плохих людей, хуже мафии. И никто их не знает. Возьми вот китайцев. Они везут героина в Америку больше, чем мафия. Скажи мне, я прав?
   Гиббонс утвердительно кивнул.
   – Да, ну и что из того? Ты хочешь выглядеть хорошо в сравнении с ними?
   – А колумбийцы с кокаином?
   – При чем тут они?
   – А чернокожие с Ямайки с их марихуаной? Эти бешеные парни с ружьями и грязными волосами. Они застрелят любого, им все равно. А доминиканцы? Они тоже продают много наркотиков. И пуэрториканцы делают плохие вещи, а ирландцы торгуют оружием, а арабы взрывают самолеты...
   – Что ты хочешь этим сказать?
   – Американцы не знают об этих плохих людях так, как про мафию. Ты пошлешь в тюрьму нехорошего китайца, люди скажут: ну и что? Ты посадишь в тюрьму нехорошего итальянца, и все закричат: «О-о, мафия, ты хорошо поработал». Как шериф. На твою рубашку прикалывают золотую звезду. Ты же читаешь газеты, верно? Видел там мистера Огастина? Хорошо одет, в хорошем костюме. Только дай ему золотую звезду – и станет, как шериф.
   Гиббонс прищурился. В чем-то этот жирный ублюдок прав. Дела о мафии на самом деле привлекают больше внимания, чем другие, и честолюбивые адвокаты, рассчитывая прославиться, стараются заполучить дела погромче. Но Том Огастин не из таких. Вполне возможно, он имеет склонность к политике, но как юрист он всегда был безупречен.
   Будда погрозил пальцем.
   – Ты не хочешь признать, но ты знаешь: я прав.
   Они миновали китайский ресторан. И Гиббонс обратил внимание на уток, вывешенных в запотевшем окне, зажаренных до золотистой корочки с лапками и головами, с длинными, свисающими с металлических крючков шеями. Гиббонс посмотрел на ряд уток и усмехнулся – восемнадцать обвиняемых, все в ряд, с самым толстым в конце.
   Неожиданно снова заговорил биппер. Гиббонс вынул его и посмотрел – опять управление.
   Спокойно, спокойно. Я должен разузнать что-нибудь здесь.
   Он выключил его и опять засунул в карман.
   – Есть проблемы, мистер Фэ-Бэ-Эр? Может, это шериф Огастин вызывает тебя. Сделай, как он говорит, – поймай человека мафии.
   – Ты действительно умный парень, Уго. Ты знаешь суть игры. Тогда объясни мне кое-что. Ты утверждаешь, что члены мафии – люди чести, так? Но как может человек чести продавать наркотики? Ты же не можешь сказать, что это благородное занятие.
   Будда опять посмотрел на него несколько удивленно – все ведь так очевидно.
   – Ты говоришь: «Я знаю мафию», – но ты ничего не знаешь. Я объясню тебе, что такое человек чести. У того, кто принимает наркотики, нет чести, он слаб и отвратителен. Он заслуживает, чтобы быть наркоманом. Если человек чести продает этому слизняку таблетки – это только бизнес.
   – Для меня это грязный бизнес.
   Будда нахмурился и пожал плечами.
   – Ты говоришь так только потому, что в Америке закон запрещает продавать наркотики. Но этот закон не есть закон мафии. В нем нет смысла. Вы продаете пьянице виски, это о'кей. Почему? Где смысл? Я не знаю. Политики делают законы для себя. Поэтому в них нет смысла. У закона мафии – большой смысл, вот почему человек чести должен ему повиноваться.
   Гиббонс покачал головой.
   – Ты же понимаешь, Уго, что несешь чушь. Члены мафии занимаются этим только из-за денег, как и все прочие. И только.
   Саламандра начинал раздражаться. Он стал грызть свой палец.
   – Конечно, каждый хочет деньги. А ты как думаешь?
   – Почему же мафия должна быть над законом?
   – Я этого не говорил. Ты спросил, что я знаю о людях чести, и я тебе ответил. Я не говорил, хорошо это или плохо.
   Гиббонсу самому захотелось укусить Саламандру за палец. Жирная сволочь думает, что она очень умна.
   Щенок скулил и жалобно посматривал на своего хозяина, пока они пробирались сквозь толпу на тротуаре. По-видимому, такое количество народа пугало бедное животное. Саламандра произнес по-итальянски что-то успокаивающее.
   Гиббонс обернулся и посмотрел на двух громил с каменными лицами. Он так и не смог вычислить, куда же направлялся этот чертов Саламандра. Когда они проходили мимо лотка китайца, торговавшего рыбой, взгляд Гиббонса упал на фиолетово-серую массу червей для наживки в гнезде из колотого льда. Когда же он поднял глаза, примерно в двадцати футах впереди увидел фотографа – он шел к ним навстречу и делал снимки.
   Почему бы тебе не убраться отсюда вместе со своим дерьмовым «Никоном», пока я не засунул его тебе в...
   – Я отвечал тебе ми-и-стер Фэ-Бэ-Эр. Теперь ты мне ответь. – Будда смотрел серьезным, инквизиторским взглядом.
   – Что ты хочешь узнать?
   – Винсент Джордано – он что, рехнулся?
   Гиббонс хмуро на него посмотрел. Он должен следить за своими словами, когда говорит о Джордано.
   – Не знаю, Уго. Ты полагаешь, он сошел с ума?
   – Думаю, да, он – сумасшедший. Только сумасшедшие дают показания против мафии.
   – Ты говорил, что в Америке нет мафии. Что ни один из обвиняемых по делу Фигаро членом мафии не является.
   Будда поднял указательный палец.
   – Нет. Я сказал, что я не в мафии. Некоторые люди на процессе – с Сицилии. Про них я не знаю.
   – О чем мы говорили? Ты считаешь Джордано сумасшедшим, потому что мафия, как вы говорите, собирается подписать на него контракт?
   – Ты не знаешь, как работает мафия. Не американские панки, а настоящая мафия, с Сицилии. Если кто-нибудь, вроде Джордано, выдает мафию, они становятся как террористы. Много людей может пострадать, невинных людей, не только этот один человек. Понимаешь, что я говорю?
   Гиббонс усмехнулся.
   – Уж не хочешь ли ты меня запугать, а, Уго?
   Уго вытаращил глаза.
   – Конечно, тебе нужно бояться. Только сумасшедшие не боятся. Если кто-нибудь позвонит и сообщит мафии, где можно найти Джордано, это будет как голос свыше. Возможно, они убьют Джордано, а остальных не тронут. Эти люди, когда они в бешенстве – о Мадонна, – они убивают, убивают и убивают. Ты не знаешь. Парни с Сицилии иногда бывают очень плохими.
   – Ты сицилиец.
   – Да, но я не мафия. И еще – я невиновен. Я уже говорил тебе это. – Будда широко улыбнулся.
   Биппер заработал опять. Гиббонс даже не вынул его из кармана.
   – Наверное, ты им очень нужен, ми-и-стер Фэ-Бэ-Эр.
   – Думаю, что да.
   Занимайся своими делами, ты, жирная задница.
   Саламандра нагнулся и опять заговорил по-итальянски с собакой, дергая беднягу за поводок.
   – До встречи, ми-и-стер Фэ-Бэ-Эр. Моя собака должна сделать свои дела.
   Он попрощался на итальянский манер – сжав пальцы в кулак. Они перешли через дорогу и направились в сторону забетонированного сквера, где несколько китайских мамаш мерзли со своими младенцами. Саламандра подвел щенка к пятачку грязи около железных качелей, подтолкнул его, песик тут же уселся и сделал кучу. Громилы стояли рядом и очень заинтересованно за всем наблюдали. На заднем плане маячили неясные очертания Томбс, нью-йоркской городской тюрьмы для особо опасных преступников, где Саламандре предстояло коротать свои дни, если бы ему не удалось освободиться под залог.
   Тощий фотограф занял позицию в дальнем конце сквера за металлической оградой. Он делал какой-то грандиозный снимок собаки.
   Не иначе как собирается получить вонючую Пулитцеровскую премию. Засранец.

Глава 9

   Засунув руки в карманы, Тоцци стоял около лифтов и смотрел на табло с номерами этажей, висящее над дверьми из нержавеющей стали. Гиббонс стоял рядом и ворчал, потому что так и не успел перекусить.
   Он в очередной раз нажал кнопку «вверх».
   – И что же ты теперь собираешься делать? Ты устроил сцену мисс Хэллоран в ресторане?
   – Я? Ничего подобного. Все было очень мило, когда ты ушел. Лоррейн немного дулась, но с Лесли все было в порядке. Все о'кей. Пожалуй, я ошибался на ее счет.
   Раздался звонок, и двери лифта открылись.
   Войдя в лифт. Гиббонс опять заворчал:
   – Должно быть, ты что-то натворил, раз Иверс вызывает нас в час тридцать накануне Рождества.
   Тоцци нажал на цифру "4".
   – А почему ты решил, что это я что-то натворил? Почему не ты? Ты что, святой Иосиф в яслях?
   Гиббонс пробурчал что-то себе под нос. Опять зазвенел звонок, и двери лифта открылись – четвертый этаж.
   – Пошли, нас ждут.
   Они вышли из лифта.
   – Кабинет Огастина, кажется, в той стороне.
   – Да, кажется.
   Тоцци снял на ходу пальто.
   – Однако почему нас вызвали сюда, а не в управление? Если Иверс намеревается устроить мне взбучку, не хотелось бы, чтобы он делал это в присутствии Огастина.
   – Ага! Так ты допускаешь такую мысль? Значит, дело нечистое.
   – О чем ты толкуешь?
   – Ты же сказал, что не хочешь, чтобы Огастин слышал, как Иверс разделывает тебя. Раз ты признаешь, что Иверс собирается устроить тебе трепку, значит, ты ее заслужил. Правильно?
   Тоцци сердито на него посмотрел. Его беспокоило, не будет ли им поставлена в укор встреча в ресторане с Лесли Хэллоран. Мак-Клири вполне мог прямо из ресторана отправиться к Огастину и нашептать ему в уши. Они не обсуждали судебный процесс, так что причин для взыскания не было, но, как заметил Мак-Клири, была видимость чего-то предосудительного, противозаконного. Очень плохо. Ему казалось, что в ресторане они с Хэллоран продвинулись вперед в своих отношениях. Интересно, нужно ли ждать окончания судебного процесса, чтобы пригласить ее на обед. Разумеется, если он того захочет.
   Они завернули за угол и прошли вдоль длинного, ярко освещенного коридора. Все руководители отделов сидели в этом крыле. В самом конце коридора находились просторные апартаменты прокурора США и его высокопоставленных приближенных.
   Насколько помнил Тоцци, у всех в этом крыле были прекрасные кабинеты – со стенами, окрашенными отнюдь не скучной, казенной краской, старинной мебелью и ковровым покрытием по всему полу. Они подошли к двойной темной двери кабинета Огастина, на ней золотыми буквами было написано: «Томас У. Огастин III, помощник прокурора США по Южному округу Нью-Йорка, отдел по борьбе с наркотиками». Тоцци повернул тяжелую бронзовую ручку и открыл дверь.
   Один из помощников Огастина сидел за секретарским столом. Он был очень молод: самое большее – год-два после окончания юридического колледжа – и имел деловой, сосредоточенный вид. Ни дать ни взять Огастин-стажер.
   – Вас ждут, – сказал помощник, кивая еще на одну двойную дверь рядом с его столом. – Проходите.
   Он даже слова выговаривал, как Огастин, вежливо и слегка высокомерно.
   Первым вошел Тоцци. Атмосфера в кабинете была напряженная, вызывающая самые дурные предчувствия. Начать с того, что, несмотря на пасмурный день, шторы на окнах были почему-то опущены. Огастин сидел за своим большим полированным столом в островке света, исходящего от бронзовой настольной лампы. Начальник отдела по особым делам Брент Иверс сидел в мягком кресле напротив Огастина. Когда они вошли, он быстро встал и повернулся к ним лицом. Иверс был взволнован и разгорячен, словно котел, готовый взорваться.
   – Ну наконец-то, – процедил он сквозь зубы.
   Огастин, который сидел слегка опустив голову и держа в руках пресс-папье, исподлобья взглянул на них. Ни приветствия, ни какой-нибудь паршивой любезности – ничего. Для него очень нехарактерно. Определенно что-то произошло.
   – Ну? Что вы можете сказать? – спросил Иверс, и лицо его приобрело еще более суровое выражение.
   У Гиббонса раздулись ноздри.
   – Поздравления с Рождеством вас устроят? – спросил он.
   Тоцци прикрыл рот рукой, чтобы скрыть улыбку.
   Неожиданно Иверс уставил на него острый палец.
   – Вы уже по уши в дерьме, мистер. Не усугубляйте своего положения.
   Тоцци посмотрел на своего напарника. Гиббонс пожал плечами. Что здесь, к дьяволу, происходит? Почему Огастин так странно на него смотрит?
   Гиббонс сбросил пальто и перекинул его через руку.
   – Вы хотели нас видеть. Нам передали, что это очень срочно. Мы здесь. Так что говорите, в чем дело.
   – Значит, вы не догадываетесь, зачем вас сюда вызвали? – Сарказм для Иверса тоже нехарактерен. Похоже, случилось что-то очень скверное.
   – Вы что, не слышали об этом в новостях? – спросил Огастин. Он был намного спокойнее Иверса, но очень мрачен.
   Тоцци швырнул свое пальто на диван.
   – О чем – об этом? Мы что тут – в игры играем? Что вы имеете в виду? Говорите прямо.
   – Где вы были весь день? Вы оба?
   – Этим утром дома нас не было. Как-никак сегодня сочельник.
   – Не болтай, Тоцци. Отвечай конкретно, где ты был, – повысил голос Иверс.
   Тоцци недоумевающе взглянул на него.
   – Почти все утро я провисел на телефоне – искал священника, который бы отслужил молебен по моему дядюшке.
   – И это заняло все утро?
   – Часа два-три. Мой дядя не принадлежал к общине свое-то прихода, поэтому никто не хотел его отпевать. Наконец в каком-то крохотном приходе в Джерси-Сити я отыскал одного шамана, который согласился сделать это за «приемлемое вознаграждение». Пятьсот долларов! Пять сотен баксов только за то, чтобы побрызгать святой водичкой, сжечь чуть-чуть ладана и прочесть несколько молитв. Самое настоящее вымогательство.
   Гиббонс посмотрел на него.
   – Пятьсот баксов? И ты на самом деле собираешься их платить?
   Тоцци пожал плечами.
   – У меня нет выбора. Если только ты сам не сделаешь этого.
   – Тихо! Где ты был потом?
   – Потом я встретился с Гиббонсом, чтобы вместе перекусить. С моей кузиной Лоррейн. – Он замолчал, раздумывая, говорить все или нет, но, вспомнив о Мак-Клири, добавил: – И Лесли Хэллоран.
   Иверс был красен и зол.
   – А вы, Гиббонс? Где были вы?
   – Я ушел из дома около девяти, приехал в Сити и отправился к «Мэйси» за рождественскими покупками.
   – Вместе с женой?
   – Мы приехали вместе, она высадила меня на Тридцать четвертой улице, и я пошел за подарками для нее.
   – Был с вами кто-нибудь еще? Не видели ли вы кого-нибудь, кто бы смог подтвердить ваши слова?
   – Послушайте, Иверс, что здесь, к черту, происходит? Если вы в чем-то нас обвиняете, скажите – в чем.
   Прежде чем заговорить, Иверс посмотрел на Огастина. Тот кивнул, и Иверс продолжал:
   – Я хочу, чтобы вы знали: я изо всех сил стараюсь спасти ваши задницы. – Он уставился на Тоцци. – Хотя почему, собственно, я должен это делать?
   Огастин выпрямился в своем кресле и посмотрел на них. Затем глубоко вздохнул и произнес:
   – Об этом сообщалось во всех новостях. Мы полагали, что вы должны были слышать. – Он еще раз вздохнул. – Сегодня утром в доме вашего дядюшки произошла настоящая резня. Убит Винсент Джордано. И Марти Блюм.
   – Сантьяго и Куни тоже, – добавил Иверс, неожиданно сникнув.
   Мороз пробежал по спине Тоцци.
   – О Боже.
   Его первая мысль была о жене Сантьяго и их будущем ребенке.
   – Как? – сдерживая приступ ярости, произнес Гиббонс.
   – Множественные пулевые ранения из какого-то автоматического оружия, девятимиллиметрового, – сказал Иверс. – Баллистики сейчас работают над этим.
   – Чья работа?
   Иверс пристально на него посмотрел.
   – Скорее всего того, кого послал Саламандра. А ты что скажешь?
   – Так вот почему вы вкручиваете нам мозги: что да как. Думаете, мы это сделали?
   Огастин протянул Тоцци свежий номер «Трибюн».
   – Взгляните на четвертую страницу.
   Тоцци в недоумении взял газету. Слишком уж быстро информация об убийстве попала в печать. Он открыл нужную страницу. Заголовок был выделен красным цветом: «Адвокаты на процессе по делу Фигаро требуют его прекращения». В подзаголовке стояло имя Марка Московица, той самой крысы в черном кожаном пальто из зала суда.
   Тоцци быстро пробежал статью глазами. Гиббонс читал через его плечо. Ничего необычного – простой пересказ вчерашних событий в суде. Продолжение заметки было на тридцать девятой странице. Тоцци быстро пролистал газету. Его глаза сразу вцепились в последний абзац, выделенный красным:
   "...Разочарование правительства черепашьими темпами процесса лучше всего выразил агент ФБР Майкл Тоцци, один из двенадцати свидетелей со стороны обвинения. Агент Тоцци сказал: если бы дело было за ним, он «подписал бы контракт на всех восемнадцати обвиняемых вместе с их предложенными защитниками. Просто стер бы их с лица земли. Я бы даже взял нескольких на себя», – добавил он.
   Судебный процесс по делу Фигаро будет возобновлен 2 января".
   Тоцци швырнул газету.
   – Какого черта? Неужели вы считаете, что эту бойню в доме устроил я, потому что какая-то крыса написала, что я хотел бы это сделать? Вы что, действительно думаете, что я способен убить другого агента, нет – двух агентов? Иверс, вы так думаете?
   – Цитата приведена точно? – спросил Иверс.
   – Да, я говорил это, но она выдернута из контекста. Это было сказано мимоходом. Ясно, что я говорил не всерьез. – Он посмотрел на Огастина. – Помилуйте, Огастин, я же это вам говорил. Вы же поняли, что я шутил?
   Огастин смотрел на него с каменным лицом. Помощник прокурора Соединенных Штатов не собирался вмешиваться и компрометировать себя.
   Тоцци был готов взорваться. Вмазать бы сейчас кому-нибудь, желательно Огастину.
   – Ладно. Кто-то что-то сказал, ну и что? Вы обвиняете меня в убийстве или в чем?
   – Нет, мы не обвиняем тебя в убийстве, – сурово произнес Иверс. – Но нас беспокоит видимость, впечатление твоей виновности. Тебя уже предупреждали и раньше, чтобы ты держал язык за зубами, Тоцци. Предупреждали не раз. То, что ты сказал в суде, глупо и безответственно.
   – Даже более того, – произнес Огастин, раскачиваясь взад-вперед в своем кресле, откинув голову на спинку. Тело его было настолько безжизненным и застывшим, что он казался парализованным. – Это очень опасное заявление. Я бы сказал, разрушительное.
   – И почему оно разрушительное?
   – Адвокаты защиты уже представили новые доводы в пользу прекращения процесса. Они требуют немедленной встречи с судьей Моргенротом. Мы встречаемся в его кабинете через полчаса. Они вопят, что это кровавое убийство продемонстрировало, что они и их клиенты находятся в смертельной опасности. Они говорят об этом всем, кто их хочет слушать, включая средства массовой информации. Теперь, благодаря твоему высказыванию, они, вероятно, обвинят руководство в тайном сговоре. И очень даже легко добьются прекращения процесса.
   Огастин продолжал едва заметно раскачиваться всем корпусом, как труп.
   Гиббонс покачал головой.
   – У Моргенрота хватит ума, чтобы не пойти на это. Он не уступит: этой своре крикунов. Поверьте мне, я видел, как он работает. Он не придушит процесс только из-за статьи в газете.
   Огастин пристально посмотрел на Гиббонса.
   – Позволю себе не согласиться с тобой. Путь к прекращению процесса теперь открыт. Адвокаты защиты могут потребовать юридического разбирательства, если он к ним не прислушается. Среди них есть весьма уважаемые члены адвокатской коллегии, имеющие большое влияние. Кроме того, существует еще такой мощный фактор, как всеобщая симпатия к Марти Блюму в юридических кругах. Да, Моргенрот твердый человек, но он стареет. Я слышал, он собирается в отставку. Ни один юрист не захочет завершить свою карьеру на такой неприятной ноте, как должностное взыскание.
   От расстройства Тоцци принялся тереть лицо.
   – И что теперь? Вы хотите сказать, что дело проиграно?
   Огастин покачал головой.
   – Нет, я не дам этому делу так легко уйти в песок. Я слишком много над ним работал. Мы все работали. Оно дорого обошлось налогоплательщикам. – Он перевел взгляд на Иверса. – Мы с Брентом еще раз проанализировали ситуацию и надеемся, что найдем выход.
   Иверс облокотился о край стола и вставил свою реплику:
   – Тоцци, в ходе расследования убийства к тебе будут относиться так же, как и к любому другому подозреваемому. Никаких специальных привилегий. Чтобы избежать обвинений в предвзятости, ФБР полностью выводится из расследования. Для работы с полицией Нью-Джерси назначен специальный следователь.
   – И кем же назначен этот специальный следователь? – ощетинился Тоцци.
   – Нами.
   Теперь Огастин сидел выпрямившись. Он явно оживился.
   – Кем «нами»?
   – Службой прокурора Соединенных Штатов. Мы с Бобом это уже обсудили.
   Огастин кивнул в сторону апартаментов своего босса, расположенных вправо по коридору на этом же этаже.
   – Я созову пресс-конференцию, чтобы объявить о назначении. Но отложим это до послезавтра, – в праздничные дни телевидение не любит подобные темы. Мы продемонстрируем, что контролируем ситуацию, и подчеркнем, что Бюро не будет вмешиваться в это дело.
   – Ну-ну, давайте. – Тоцци попытался ослабить галстук – ему стало трудно дышать. В комнате не хватало воздуха. – Все это чистейший вздор. Совершенно очевидно, что я невиновен. Для чего устраивать охоту на ведьм? Для печати? Да черт с ними, с газетчиками.