Страница:
Глава 4
4.04 утра
Тоцци взял свой пустой стакан с долькой лимона, похожей на дохлую рыбку, и вышел из кабинки.
Живчик удивленно посмотрел на него:
– Куда это ты?
– Мне надо в туалет.
Он подошел к Тасманскому Дьяволу Стенли, сидящему у стойки бара.
– Чего тебе? – рявкнул тот, впрочем, вполне дружелюбно.
Тоцци кивнул в сторону задней комнаты, где совещались Будда и Беллз. Мужской туалет находился за ней.
– Мне надо в туалет.
Взгляд Стенли скользнул к ширинке Тоцци. Сегодня он выполнял функции сторожевого пса, и ему было приказано не подпускать никого к задней комнате. Он кивнул на входную дверь:
– Выйди на улицу.
Тоцци поморщился и сказал несчастным голосом:
– Мне надо по-большому.
Тасманский Дьявол в задумчивости поскреб подбородок. Затем покачал головой:
– Иди на улицу.
– Ладно тебе, Стенли. Мне правда нужно.
Стенли снова уставился на его ширинку, будто искал там подтверждения.
– Ну же, Стенли. Я не могу больше.
Стенли нахмурился и еще какое-то время думал. Потом встал со стула:
– Подожди.
Он направился в заднюю комнату и остановился в дверях, дожидаясь, пока на него обратят внимание.
Будда заметил его, но ничего не сказал.
Беллз вслед за Буддой перевел взгляд на стоящего в дверях громилу.
– Что случилось? – Он был раздражен тем, что их прервали.
– Прости, что влезаю, Беллз, но Санторо говорит, ему надо в сортир. – Стенли пожал плечами. Это не входило в его обязанности.
– Пусть идет на улицу.
– Он говорит, что ему надо... ну ты знаешь, другое.
Беллз нахмурился и взглянул на Будду. Капо безразлично пожал плечами:
– Пусть идет.
Стенли посторонился и пропустил Тоцци.
– Давай побыстрей, – процедил он сквозь зубы.
Тоцци боком протиснулся в заднюю комнату и, проходя к мужскому туалету, повернулся лицом к Беллзу и Будде.
– Спасибо, мистер Станционе. Вы очень любезны.
Беллз и Станционе молча смотрели на него, дожидаясь, пока он пройдет, чтобы возобновить свою беседу. С противоположной стороны комнаты с него не спускали глаз четыре гориллы Будды.
Тоцци вошел в маленькую комнатку мужского туалета, закрыл за собой дверь и накинул покрытый засохшей краской крючок. Туалет был еще более обветшалым, чем сам «Звездный свет». Там было ужасно холодно. Писсуар, заполненный соломинками для размешивания льда, был весь в паутине трещин, пол покрыт чем-то липким, дверь, закрывающая кабинку, давно сорвана, а пластиковое ведро под раковиной набито использованными бумажными полотенцами. Несмотря на холод, в туалете воняло мочой и дезинфицирующими средствами.
Тоцци выбросил в туалет дольку лимона и вытряхнул остатки растаявшего льда. Потом взобрался на унитаз и выглянул из маленького, покрытого грязью окошка. Снаружи, на боковой стоянке, скрытой от улицы разросшейся живой изгородью, стояли две одинаковые машины «линкольн-континентал-таункар», черного и серого цвета. Кортеж Будды.
Тоцци слез с унитаза и подошел к криво висящей деревянной двери. Через щель в том месте, где дверь неплотно примыкала к дверной раме, ему были видны сидящие за столом Будда и Беллз. Стараясь не шуметь, он прислонил край пустого стакана к двери и приложил ухо к донышку. Не самая современная техника подслушивания, но ничего другого под рукой нет.
Тоцци слушал целую минуту, но до него доносилась только тихая музыка из бара, где стоял музыкальный автомат. Он отнял ухо от стакана и посмотрел в щель. Будда и Беллз сидели, не произнося ни слова. Казалось, они соревнуются, кто кого перемолчит.
Беллз смотрел на что-то, лежащее внизу, на полу между ним и Буддой. Тоцци привстал на цыпочки, пытаясь рассмотреть, что же там такое интересное. Он наморщил лоб, когда разглядел наконец сине-желтый детский ранец с какой-то дурацкой картинкой: кто-то растрепанный, синий, с вытаращенными глазами и зажатым в лапе печеньем. Такие же сумасшедшие глаза бывали у Живчика Дефреско, когда тот чего-то хотел.
Будда передвигал по столу, как шахматные фигуры, солонку и перечницу. Казалось, он глубоко задумался, сосредоточившись на этом действии. Двигались только его пальцы. Для человека невысокого роста у Будды было широкое лицо, которое почти всегда оставалось неподвижным. Живыми были только глаза. Даже его крашеные черные волосы, которые он зачесывал в стиле «помпадур», редко были растрепаны. Судя по телосложению, Будда должен быть крепким и выносливым. Но говорил он и двигался мало, поэтому его и прозвали Буддой. Настоящая статуя Будды. Однако прозвище было обманчивым. Змеи тоже мало двигаются – до тех пор, пока не нападут.
Похоже, Беллз ждал, чтобы Будда заговорил первым. Он просто сидел, положив руки на стол, наблюдая с еле заметной ухмылкой, как капо передвигает солонку и перечницу. Каждый ждал, когда заговорит другой.
Тоцци то смотрел сквозь щель, то прислонял ухо к дну стакана в ожидании, что кто-нибудь из них заговорит.
Через какое-то время взгляд Будды скользнул вниз, к ранцу на полу, на минуту задержался на нем, затем снова поднялся. Он взглянул в глаза Беллзу:
– Твоя жена уже вернулась?
От нечастого употребления голос его напоминал карканье.
Беллз покачал головой.
– Сколько времени ее уже нет? Месяц, полтора?
Беллз поднял бровь и пожал плечами:
– Она не вернется. Оставила все: обручальное кольцо, кольцо, подаренное на помолвку, – все.
– Это плохо. Ушла к другому?
– Марджи? Может, и так, не знаю. Кто знает? Она ведь чокнутая. Надеюсь, она нашла свое счастье.
Будда взял в руку солонку и уставился на нее.
– Она симпатичная. Казалась такой милой.
Беллз не ответил, и снова воцарилось молчание.
Теперь понятно, почему они так долго не могут ни до чего договориться, подумал Тоцци.
Будда снова взглянул на ранец и какое-то время постукивал стеклянной солонкой о перечницу. Наконец он подбородком указал на ранец:
– Не думаю. Не сейчас.
Беллз уставился на Будду, как будто тот сошел с ума.
– Почему нет?
Будда нахмурился и покачал головой. Нет – значит, нет.
– Глупо, – сказал Беллз.
Будда не ответил. Тоцци ждал реакции капо, но лицо того оставалось невозмутимым. Это удивило Тоцци. Обычно капо не нравится, когда им говорят, что они поступают глупо, особенно если это говорят их подчиненные.
– Глупо, – повторил Беллз, повысив голос, будто давая понять, что Будда упускает уникальную возможность. – Это глупо.
Тоцци нахмурил брови, прижав ухо к стакану. Может, Беллз занимает более высокое положение в мафии, чем думают в ФБР? Парень определенно не пресмыкается и не заискивает перед капо.
Будда откашлялся:
– Он ненадежен. Он никогда не вернет бабки.
Беллз кивнул в сторону мужского туалета и перегнулся через стол.
– Его дружок Санторо присмотрит за ним. Похоже, у него котелок варит.
Тоцци ухмыльнулся. Но Будда стоял на своем:
– А что ты знаешь о Санторо? Ничего.
– А что тут знать? Я видел их заведение в Юнион-Сити. Они выпускают пятьсот видеокопий в день. Делают хорошие бабки. Я узнавал в Канога-Парк. Там Санторо знают.
Тоцци наблюдал за реакцией Будды. Это должно произвести на него впечатление. Ведь Канога-Парк в Калифорнии – порностолица Соединенных Штатов. ФБР прижало там крупного прокатчика, и теперь тот работал на правительство. Он и поручился за Майка Санторо перед нью-йоркской мафией. Если у Санторо есть друзья в Канога-Парк, он в порядке. Тоцци снова прижал ухо к стакану.
Будда принялся опять постукивать солонкой по перечнице. Еще одна длинная пауза.
– Нет, – наконец прокаркал он. – Он ненадежен. Все это плохо кончится. Нам это не нужно.
Беллз стал постукивать ногой по ранцу:
– Он же принес это. Значит, не такой уж он никчемушник. Ты сказал, что не дашь ему денег, пока он не вернет те, что брал раньше. Пожалуйста, он принес. Тридцать две пятьсот. Не такой уж он никчемушник.
Беллз поставил ногу на ранец и немного примял его. Губы Будды сложились в еле заметную улыбку.
– Кого ты хочешь провести, Беллз? Это не он принес деньги. Ты принес.
Беллз засмеялся:
– Я? Ты спятил, что ли? Я что, похож на Санта-Клауса?
Губы капо снова превратились в короткую прямую линию, глаза потускнели. И без слов было ясно, что он думает о Беллзе в эту минуту.
Беллз развел руками:
– Давай поговорим спокойно, ладно? Какого черта стал бы я отдавать такие деньги за кого-то?
Будда покачал головой:
– Не за кого-то. За Живчика Дефреско.
– А что такого особенного в Живчике Дефреско, что я должен в долги залезать, чтобы он мог одолжить у тебя денег? Тут концы с концами не сходятся.
Солонка брякала о перечницу, будто тикали часы.
– В Живчике ничего особенного нет. Но у него есть сестра по имени Джина.
Джина? Тоцци выронил стакан, но ухитрился поймать его прежде, чем он упал на пол. Его лицо вспыхнуло.
С вытаращенными глазами Беллз пристально уставился на Будду. Тоцци чувствовал, что выглядит так же.
На лице Будды снова появилась слабая улыбка.
– Ты думаешь, я ничего не знаю. Вот что я тебе скажу, Беллз. Я много чего знаю. Я знаю все про тебя и эту девицу. Ты вьешься вокруг нее, как муха вокруг банки с вареньем. Постыдился бы. Поэтому и жена от тебя ушла. Наверняка.
– Тебе-то что до этого? С этим-то какая связь? – Беллз пнул ранец.
– Прямая. Ты так хочешь забраться к ней в постель, что сделаешь что угодно. Например, выручишь ее братишку, этого никчемушника. Чтобы он получил в долг большие деньги, которые, может, и вернуть не сможет. Что угодно, только бы покрасоваться перед его сестренкой.
– Ты спятил.
– Да?
– Говорю тебе, ты спятил.
– Может, я и спятил. Но не настолько, чтобы дать деньги этим двум попрошайкам. Скажи, пусть поищут кого-нибудь другого. Мне они не нужны. Хорошо?
– Нет, не хорошо.
Тоцци приник к щели. Низенький капо сидел прямо, раздувая ноздри. Беллз все-таки вывел его из себя.
Но Беллз стоял на своем.
– Послушай, приятель. Ни одна баба в мире не стоит тридцати двух кусков. Какая бы она ни была.
Перекатывая солонку в ладонях. Будда смотрел на Беллза.
– Странный ты парень, Беллз. Но палец тебе в рот не клади.
Беллз улыбнулся одними губами.
– Ты много теряешь, Будда, понимаешь? Много теряешь.
Будда тоже улыбнулся.
– Что же ты сам не одолжишь им?
– У меня нет таких денег.
– Не болтай.
Беллз пожал плечами.
– Не веришь – не надо. У меня нет таких наличных.
Кривая улыбка Будды стала чуть шире.
– Давай-давай, одолжи им деньги. Благословляю тебя на это. Можешь действовать самостоятельно, я своей доли не потребую.
Беллз молча смотрел на него.
– Ну что ж ты, Беллз? Тебе это не нравится? Что так? Ты можешь сам стать большой шишкой. Живчик будет землю целовать, по которой ты ходишь. Он устроит так, что его сестричка усядется к тебе на колени и скажет, какой подарок ей хочется к Рождеству.
Плечи Будды затряслись от тихого смеха. Беллз молча смотрел на него. На лице его застыло такое выражение, будто он хочет стереть улыбку с лица Будды, и на минуту Тоцци показалось, что он приведет свое желание в исполнение, несмотря на четырех бугаев, сидевших у другой стены.
– Что с тобой, Беллз? Ты чем-то недоволен? Тебе не нравится, когда я говорю о твоихденьгах, да? Когда речь идет о моихденьгах, тут все в порядке. Но твои деньги – это совсем другое дело.
С минуту Беллз молчал. Казалось, он даже не слушает. Вдруг он улыбнулся.
– Делай как знаешь, Будда. Никто тебе рук не выкручивает. Я только говорю, что, с деловой точки зрения, ты поступаешь глупо. Эти двое зарабатывают каждую неделю на продаже порнофильмов по десять кусков. Ты даешь им бабки, они покупают дополнительное оборудование, нанимают еще людей, увеличивают прокат. По их словам, они могут получать втрое больше, если найдут где-нибудь деньги.
– Когда нужны деньги, наговоришь что угодно.
– Говорю тебе, делай как знаешь. Не хочешь давать деньги – не давай. Я, как всегда, пришел сначала к тебе. Мы с тобой делаем хорошие дела. Но если ты отказываешься, я поищу кого-нибудь еще, кто не боится подзаработать. Безо всяких обид.
Рот маленького капо снова превратился в узкую линию. Он повернул руку, и его маленькие пальцы легко забегали по миниатюрным кнопкам встроенного в наручные часы калькулятора. Получив сумму, он всякий раз на секунду задерживал на ней взгляд, затем стирал ее и начинал все снова. Он проделал это раз шесть подряд. Беллз наблюдал за ним с ухмылкой, как будто ему было известно то, чего не знал Будда.
– Ладно, – наконец произнес Будда тихим, даже сонным голосом.
Беллз кивнул, будто с самого начала знал, чем все кончится. Будда показал на сине-желтый ранец:
– Я знаю, что это твои деньги, Беллз. Что бы ты ни говорил. Если тебе хочется ставить себя под удар из-за этого Живчика, дело твое. Мое дело – делать деньги. Ты так уверен в этих ребятах, отлично. Я дам им то, что они просят, но под полтора пункта в неделю. И под твоюответственность. Понял? Если они не заплатят вовремя, заплатишь ты. Если что-то сорвется – они смоются из города или еще что, – мне начхать. Это твояпроблема. Понял? Если они не отдадут деньги, пусть у тебяголова болит.
Беллз посмотрел ему прямо в глаза.
– Кто же, если он в своем уме, станет выколачивать деньги у меня?
Будда наклонился к его лицу и тоже уставился на него.
– Не слишком-то заносись, приятель. Ты не единственный урод в этом деле.
Тоцци удивился. Урод? Что бы это значило?
– Ты издеваешься над моими чувствами. Будда.
– Плевать я хотел на твои чувства. Меня интересуют только бабки. Да и тебя тоже.
Беллз пожал плечами.
– За деньги любовь не купишь. – Он рассмеялся над своей сентенцией.
Будда поднялся.
– Скажи своим порнодружкам, что они получат деньги. Хотя на твоем месте я взял бы у них залог. Помни, ты за них отвечаешь.
Беллз пристально посмотрел на него.
– Я никогда ничего не забываю, Будда. Ты знаешь.
Капо ничего не ответил. Он протянул руку и поставил солонку и перечницу на место, рядом с сахарницей, в которой лежали пакетики с сахаром, и бутылочкой кетчупа «Хайнц». Потом направился к задней двери, и двое горилл бросились открывать перед ним дверь. Двое других прикрывали его сзади. Держа сине-желтый ранец под мышкой, маленький капо вышел на улицу.
Тоцци поставил стакан на раковину и спустил воду. Отвернул кран и помыл руки. Когда, откинув крючок, он открыл дверь туалета, Беллз сидел, развалясь, на стуле, руки его лежали на столе ладонями вниз. Глубоко задумавшись, он смотрел прямо перед собой.
Тоцци шагнул к нему.
– Все в порядке, Беллз?
Ростовщик механически кивнул, затем вдруг взглянул на Тоцци и ухмыльнулся.
– Да, все в порядке. А у тебя?
Тоцци пожал плечами.
– Отлично.
Беллз вновь уставился в пространство.
– У меня для вас хорошие новости, ребята.
В мужском туалете продолжала шуметь вода.
Тоцци взял свой пустой стакан с долькой лимона, похожей на дохлую рыбку, и вышел из кабинки.
Живчик удивленно посмотрел на него:
– Куда это ты?
– Мне надо в туалет.
Он подошел к Тасманскому Дьяволу Стенли, сидящему у стойки бара.
– Чего тебе? – рявкнул тот, впрочем, вполне дружелюбно.
Тоцци кивнул в сторону задней комнаты, где совещались Будда и Беллз. Мужской туалет находился за ней.
– Мне надо в туалет.
Взгляд Стенли скользнул к ширинке Тоцци. Сегодня он выполнял функции сторожевого пса, и ему было приказано не подпускать никого к задней комнате. Он кивнул на входную дверь:
– Выйди на улицу.
Тоцци поморщился и сказал несчастным голосом:
– Мне надо по-большому.
Тасманский Дьявол в задумчивости поскреб подбородок. Затем покачал головой:
– Иди на улицу.
– Ладно тебе, Стенли. Мне правда нужно.
Стенли снова уставился на его ширинку, будто искал там подтверждения.
– Ну же, Стенли. Я не могу больше.
Стенли нахмурился и еще какое-то время думал. Потом встал со стула:
– Подожди.
Он направился в заднюю комнату и остановился в дверях, дожидаясь, пока на него обратят внимание.
Будда заметил его, но ничего не сказал.
Беллз вслед за Буддой перевел взгляд на стоящего в дверях громилу.
– Что случилось? – Он был раздражен тем, что их прервали.
– Прости, что влезаю, Беллз, но Санторо говорит, ему надо в сортир. – Стенли пожал плечами. Это не входило в его обязанности.
– Пусть идет на улицу.
– Он говорит, что ему надо... ну ты знаешь, другое.
Беллз нахмурился и взглянул на Будду. Капо безразлично пожал плечами:
– Пусть идет.
Стенли посторонился и пропустил Тоцци.
– Давай побыстрей, – процедил он сквозь зубы.
Тоцци боком протиснулся в заднюю комнату и, проходя к мужскому туалету, повернулся лицом к Беллзу и Будде.
– Спасибо, мистер Станционе. Вы очень любезны.
Беллз и Станционе молча смотрели на него, дожидаясь, пока он пройдет, чтобы возобновить свою беседу. С противоположной стороны комнаты с него не спускали глаз четыре гориллы Будды.
Тоцци вошел в маленькую комнатку мужского туалета, закрыл за собой дверь и накинул покрытый засохшей краской крючок. Туалет был еще более обветшалым, чем сам «Звездный свет». Там было ужасно холодно. Писсуар, заполненный соломинками для размешивания льда, был весь в паутине трещин, пол покрыт чем-то липким, дверь, закрывающая кабинку, давно сорвана, а пластиковое ведро под раковиной набито использованными бумажными полотенцами. Несмотря на холод, в туалете воняло мочой и дезинфицирующими средствами.
Тоцци выбросил в туалет дольку лимона и вытряхнул остатки растаявшего льда. Потом взобрался на унитаз и выглянул из маленького, покрытого грязью окошка. Снаружи, на боковой стоянке, скрытой от улицы разросшейся живой изгородью, стояли две одинаковые машины «линкольн-континентал-таункар», черного и серого цвета. Кортеж Будды.
Тоцци слез с унитаза и подошел к криво висящей деревянной двери. Через щель в том месте, где дверь неплотно примыкала к дверной раме, ему были видны сидящие за столом Будда и Беллз. Стараясь не шуметь, он прислонил край пустого стакана к двери и приложил ухо к донышку. Не самая современная техника подслушивания, но ничего другого под рукой нет.
Тоцци слушал целую минуту, но до него доносилась только тихая музыка из бара, где стоял музыкальный автомат. Он отнял ухо от стакана и посмотрел в щель. Будда и Беллз сидели, не произнося ни слова. Казалось, они соревнуются, кто кого перемолчит.
Беллз смотрел на что-то, лежащее внизу, на полу между ним и Буддой. Тоцци привстал на цыпочки, пытаясь рассмотреть, что же там такое интересное. Он наморщил лоб, когда разглядел наконец сине-желтый детский ранец с какой-то дурацкой картинкой: кто-то растрепанный, синий, с вытаращенными глазами и зажатым в лапе печеньем. Такие же сумасшедшие глаза бывали у Живчика Дефреско, когда тот чего-то хотел.
Будда передвигал по столу, как шахматные фигуры, солонку и перечницу. Казалось, он глубоко задумался, сосредоточившись на этом действии. Двигались только его пальцы. Для человека невысокого роста у Будды было широкое лицо, которое почти всегда оставалось неподвижным. Живыми были только глаза. Даже его крашеные черные волосы, которые он зачесывал в стиле «помпадур», редко были растрепаны. Судя по телосложению, Будда должен быть крепким и выносливым. Но говорил он и двигался мало, поэтому его и прозвали Буддой. Настоящая статуя Будды. Однако прозвище было обманчивым. Змеи тоже мало двигаются – до тех пор, пока не нападут.
Похоже, Беллз ждал, чтобы Будда заговорил первым. Он просто сидел, положив руки на стол, наблюдая с еле заметной ухмылкой, как капо передвигает солонку и перечницу. Каждый ждал, когда заговорит другой.
Тоцци то смотрел сквозь щель, то прислонял ухо к дну стакана в ожидании, что кто-нибудь из них заговорит.
Через какое-то время взгляд Будды скользнул вниз, к ранцу на полу, на минуту задержался на нем, затем снова поднялся. Он взглянул в глаза Беллзу:
– Твоя жена уже вернулась?
От нечастого употребления голос его напоминал карканье.
Беллз покачал головой.
– Сколько времени ее уже нет? Месяц, полтора?
Беллз поднял бровь и пожал плечами:
– Она не вернется. Оставила все: обручальное кольцо, кольцо, подаренное на помолвку, – все.
– Это плохо. Ушла к другому?
– Марджи? Может, и так, не знаю. Кто знает? Она ведь чокнутая. Надеюсь, она нашла свое счастье.
Будда взял в руку солонку и уставился на нее.
– Она симпатичная. Казалась такой милой.
Беллз не ответил, и снова воцарилось молчание.
Теперь понятно, почему они так долго не могут ни до чего договориться, подумал Тоцци.
Будда снова взглянул на ранец и какое-то время постукивал стеклянной солонкой о перечницу. Наконец он подбородком указал на ранец:
– Не думаю. Не сейчас.
Беллз уставился на Будду, как будто тот сошел с ума.
– Почему нет?
Будда нахмурился и покачал головой. Нет – значит, нет.
– Глупо, – сказал Беллз.
Будда не ответил. Тоцци ждал реакции капо, но лицо того оставалось невозмутимым. Это удивило Тоцци. Обычно капо не нравится, когда им говорят, что они поступают глупо, особенно если это говорят их подчиненные.
– Глупо, – повторил Беллз, повысив голос, будто давая понять, что Будда упускает уникальную возможность. – Это глупо.
Тоцци нахмурил брови, прижав ухо к стакану. Может, Беллз занимает более высокое положение в мафии, чем думают в ФБР? Парень определенно не пресмыкается и не заискивает перед капо.
Будда откашлялся:
– Он ненадежен. Он никогда не вернет бабки.
Беллз кивнул в сторону мужского туалета и перегнулся через стол.
– Его дружок Санторо присмотрит за ним. Похоже, у него котелок варит.
Тоцци ухмыльнулся. Но Будда стоял на своем:
– А что ты знаешь о Санторо? Ничего.
– А что тут знать? Я видел их заведение в Юнион-Сити. Они выпускают пятьсот видеокопий в день. Делают хорошие бабки. Я узнавал в Канога-Парк. Там Санторо знают.
Тоцци наблюдал за реакцией Будды. Это должно произвести на него впечатление. Ведь Канога-Парк в Калифорнии – порностолица Соединенных Штатов. ФБР прижало там крупного прокатчика, и теперь тот работал на правительство. Он и поручился за Майка Санторо перед нью-йоркской мафией. Если у Санторо есть друзья в Канога-Парк, он в порядке. Тоцци снова прижал ухо к стакану.
Будда принялся опять постукивать солонкой по перечнице. Еще одна длинная пауза.
– Нет, – наконец прокаркал он. – Он ненадежен. Все это плохо кончится. Нам это не нужно.
Беллз стал постукивать ногой по ранцу:
– Он же принес это. Значит, не такой уж он никчемушник. Ты сказал, что не дашь ему денег, пока он не вернет те, что брал раньше. Пожалуйста, он принес. Тридцать две пятьсот. Не такой уж он никчемушник.
Беллз поставил ногу на ранец и немного примял его. Губы Будды сложились в еле заметную улыбку.
– Кого ты хочешь провести, Беллз? Это не он принес деньги. Ты принес.
Беллз засмеялся:
– Я? Ты спятил, что ли? Я что, похож на Санта-Клауса?
Губы капо снова превратились в короткую прямую линию, глаза потускнели. И без слов было ясно, что он думает о Беллзе в эту минуту.
Беллз развел руками:
– Давай поговорим спокойно, ладно? Какого черта стал бы я отдавать такие деньги за кого-то?
Будда покачал головой:
– Не за кого-то. За Живчика Дефреско.
– А что такого особенного в Живчике Дефреско, что я должен в долги залезать, чтобы он мог одолжить у тебя денег? Тут концы с концами не сходятся.
Солонка брякала о перечницу, будто тикали часы.
– В Живчике ничего особенного нет. Но у него есть сестра по имени Джина.
Джина? Тоцци выронил стакан, но ухитрился поймать его прежде, чем он упал на пол. Его лицо вспыхнуло.
С вытаращенными глазами Беллз пристально уставился на Будду. Тоцци чувствовал, что выглядит так же.
На лице Будды снова появилась слабая улыбка.
– Ты думаешь, я ничего не знаю. Вот что я тебе скажу, Беллз. Я много чего знаю. Я знаю все про тебя и эту девицу. Ты вьешься вокруг нее, как муха вокруг банки с вареньем. Постыдился бы. Поэтому и жена от тебя ушла. Наверняка.
– Тебе-то что до этого? С этим-то какая связь? – Беллз пнул ранец.
– Прямая. Ты так хочешь забраться к ней в постель, что сделаешь что угодно. Например, выручишь ее братишку, этого никчемушника. Чтобы он получил в долг большие деньги, которые, может, и вернуть не сможет. Что угодно, только бы покрасоваться перед его сестренкой.
– Ты спятил.
– Да?
– Говорю тебе, ты спятил.
– Может, я и спятил. Но не настолько, чтобы дать деньги этим двум попрошайкам. Скажи, пусть поищут кого-нибудь другого. Мне они не нужны. Хорошо?
– Нет, не хорошо.
Тоцци приник к щели. Низенький капо сидел прямо, раздувая ноздри. Беллз все-таки вывел его из себя.
Но Беллз стоял на своем.
– Послушай, приятель. Ни одна баба в мире не стоит тридцати двух кусков. Какая бы она ни была.
Перекатывая солонку в ладонях. Будда смотрел на Беллза.
– Странный ты парень, Беллз. Но палец тебе в рот не клади.
Беллз улыбнулся одними губами.
– Ты много теряешь, Будда, понимаешь? Много теряешь.
Будда тоже улыбнулся.
– Что же ты сам не одолжишь им?
– У меня нет таких денег.
– Не болтай.
Беллз пожал плечами.
– Не веришь – не надо. У меня нет таких наличных.
Кривая улыбка Будды стала чуть шире.
– Давай-давай, одолжи им деньги. Благословляю тебя на это. Можешь действовать самостоятельно, я своей доли не потребую.
Беллз молча смотрел на него.
– Ну что ж ты, Беллз? Тебе это не нравится? Что так? Ты можешь сам стать большой шишкой. Живчик будет землю целовать, по которой ты ходишь. Он устроит так, что его сестричка усядется к тебе на колени и скажет, какой подарок ей хочется к Рождеству.
Плечи Будды затряслись от тихого смеха. Беллз молча смотрел на него. На лице его застыло такое выражение, будто он хочет стереть улыбку с лица Будды, и на минуту Тоцци показалось, что он приведет свое желание в исполнение, несмотря на четырех бугаев, сидевших у другой стены.
– Что с тобой, Беллз? Ты чем-то недоволен? Тебе не нравится, когда я говорю о твоихденьгах, да? Когда речь идет о моихденьгах, тут все в порядке. Но твои деньги – это совсем другое дело.
С минуту Беллз молчал. Казалось, он даже не слушает. Вдруг он улыбнулся.
– Делай как знаешь, Будда. Никто тебе рук не выкручивает. Я только говорю, что, с деловой точки зрения, ты поступаешь глупо. Эти двое зарабатывают каждую неделю на продаже порнофильмов по десять кусков. Ты даешь им бабки, они покупают дополнительное оборудование, нанимают еще людей, увеличивают прокат. По их словам, они могут получать втрое больше, если найдут где-нибудь деньги.
– Когда нужны деньги, наговоришь что угодно.
– Говорю тебе, делай как знаешь. Не хочешь давать деньги – не давай. Я, как всегда, пришел сначала к тебе. Мы с тобой делаем хорошие дела. Но если ты отказываешься, я поищу кого-нибудь еще, кто не боится подзаработать. Безо всяких обид.
Рот маленького капо снова превратился в узкую линию. Он повернул руку, и его маленькие пальцы легко забегали по миниатюрным кнопкам встроенного в наручные часы калькулятора. Получив сумму, он всякий раз на секунду задерживал на ней взгляд, затем стирал ее и начинал все снова. Он проделал это раз шесть подряд. Беллз наблюдал за ним с ухмылкой, как будто ему было известно то, чего не знал Будда.
– Ладно, – наконец произнес Будда тихим, даже сонным голосом.
Беллз кивнул, будто с самого начала знал, чем все кончится. Будда показал на сине-желтый ранец:
– Я знаю, что это твои деньги, Беллз. Что бы ты ни говорил. Если тебе хочется ставить себя под удар из-за этого Живчика, дело твое. Мое дело – делать деньги. Ты так уверен в этих ребятах, отлично. Я дам им то, что они просят, но под полтора пункта в неделю. И под твоюответственность. Понял? Если они не заплатят вовремя, заплатишь ты. Если что-то сорвется – они смоются из города или еще что, – мне начхать. Это твояпроблема. Понял? Если они не отдадут деньги, пусть у тебяголова болит.
Беллз посмотрел ему прямо в глаза.
– Кто же, если он в своем уме, станет выколачивать деньги у меня?
Будда наклонился к его лицу и тоже уставился на него.
– Не слишком-то заносись, приятель. Ты не единственный урод в этом деле.
Тоцци удивился. Урод? Что бы это значило?
– Ты издеваешься над моими чувствами. Будда.
– Плевать я хотел на твои чувства. Меня интересуют только бабки. Да и тебя тоже.
Беллз пожал плечами.
– За деньги любовь не купишь. – Он рассмеялся над своей сентенцией.
Будда поднялся.
– Скажи своим порнодружкам, что они получат деньги. Хотя на твоем месте я взял бы у них залог. Помни, ты за них отвечаешь.
Беллз пристально посмотрел на него.
– Я никогда ничего не забываю, Будда. Ты знаешь.
Капо ничего не ответил. Он протянул руку и поставил солонку и перечницу на место, рядом с сахарницей, в которой лежали пакетики с сахаром, и бутылочкой кетчупа «Хайнц». Потом направился к задней двери, и двое горилл бросились открывать перед ним дверь. Двое других прикрывали его сзади. Держа сине-желтый ранец под мышкой, маленький капо вышел на улицу.
Тоцци поставил стакан на раковину и спустил воду. Отвернул кран и помыл руки. Когда, откинув крючок, он открыл дверь туалета, Беллз сидел, развалясь, на стуле, руки его лежали на столе ладонями вниз. Глубоко задумавшись, он смотрел прямо перед собой.
Тоцци шагнул к нему.
– Все в порядке, Беллз?
Ростовщик механически кивнул, затем вдруг взглянул на Тоцци и ухмыльнулся.
– Да, все в порядке. А у тебя?
Тоцци пожал плечами.
– Отлично.
Беллз вновь уставился в пространство.
– У меня для вас хорошие новости, ребята.
В мужском туалете продолжала шуметь вода.
Глава 5
9.02 утра
Тоцци смотрел в окно на очертания Манхэттена по ту сторону гавани, по которой перекатывались неспокойные волны стального цвета. Он слышал, как наверху в душе льется вода и Живчик поет какую-то идиотскую песенку в стиле реп о том, что надо растрясти свои кости, хорошенько их растрясти. Вид перекатывающихся волн напомнил Тоцци завитки глазури на шоколадном торте, и он снова подумал о еде. Он устал, с похмелья болела голова и смертельно хотелось есть, но в доме не было ни крошки еды, потому что родители Живчика уехали на неделю в Атлантик-Сити, а самому Живчику и в голову не приходило купить чего-нибудь пожевать. Тоцци уже выбросил в мусорное ведро старые протухшие продукты, которые он выгреб из холодильника, куда залез, пытаясь найти что-нибудь на завтрак. Молоко, которое он вылил в раковину, уже напоминало прессованный творог, поэтому Тоцци пил черный кофе, дожидаясь, пока Живчик выйдет наконец из этого проклятого душа, оденется и они смогут пойти куда-нибудь поесть.
Сидя за кухонным столом, он сделал глоток из чашки с надписью «Нью-Джерси девилз» и поморщился. Он терпеть не мог черный кофе, но ему был необходим кофеин. Мысли его вертелись вокруг одного из тех чудесных греческих ресторанов, где ему нальют в кофе столько молока, сколько он пожелает, принесут слабо прожаренную яичницу и гору мелко нарезанного поджаристого мяса. Да, много-много домашнего жаркого с поджаристой корочкой – как раз то, что надо, чтобы набить пустой желудок. И конечно, тост. Из ржаного хлеба с маслом. Только бы Живчик вышел наконец из этого чертова душа.
Тоцци выгнул спину и покрутил головой. Чувствовал он себя отвратительно. Все кончилось тем, что ему пришлось спать на этой старой кушетке с вылезающими пружинами в гостиной Живчика. Ночью он подумал было возвратиться к себе в Хобокен, так как «Звездный свет» находился на другом конце города, но потом решил, что этого делать не стоит. Майк Санторо жил на побережье, в часе езды оттуда. Кто-нибудь мог проводить его до дома, его настоящего дома, а это означало бы конец его легенде. Поэтому, вместо того чтобы вернуться к себе домой, поспать восемь часов и как следует отдохнуть перед экзаменом на черный пояс, он ушел из бара в качестве Майка Санторо и поехал в дом родителей Живчика в Байонне, провалялся пять часов на этой кушетке и чуть не сломал себе спину. Но это ничего. Куда хуже, чем если бы Беллз и Будда узнали, где он живет на самом деле. Но как только он выпьет нормального кофе и съест гору домашнего жаркого, чтобы подкрепиться перед экзаменом, он поедет домой, заберется в кровать и поспит еще несколько часов. Хорошо поспит. Только бы Живчик перестал наконец голосить о том, что надо растрясти эти чертовы кости, и вышел из этого поганого душа.
Он потер шею и подумал, что ему тоже не помешало бы принять душ. Он отвратительно себя чувствовал и много бы дал за пару свежего белья. Тоцци поднял глаза к потолку, откуда доносился звук льющейся воды. Ну давай же, выходи, черт бы тебя побрал.
Машинально он снова потянулся к чашке с кофе и поднес ее к губам, потом нахмурился и поставил на место. Без молока кофе напоминал электролит. Он выглянул в освещенное солнцем окно, хотел было выплеснуть остатки кофе в раковину, как вдруг ему показалось, что он слышит снаружи какие-то звуки. Звуки шагов по деревянным ступеням лестницы, ведущей к двери на кухню. Инстинктивно он повернулся на стуле так, чтобы можно было быстро выхватить пистолет из кобуры на лодыжке. Потом вспомнил, что пистолета у него нет. Он решил не брать его на вчерашнюю встречу. Один из громил Будды мог обыскать его, и пистолет сочли бы знаком недоверия.
Снаружи в замок вставили ключ. Сквозь непрозрачные шторы на дверном стекле Тоцци разглядел, что у того, кто там стоял, были две хозяйственные сумки. Должно быть, мать Живчика вернулась с побережья.
Дверь распахнулась и ударилась о кухонный столик.
– Какого черта тыздесь делаешь?
Это была не мать Живчика. Это была его сестра Джина.
Тоцци молча смотрел на нее, решая про себя, относится ли выражение отвращения на ее лице к вони и мусору на кухне или к нему самому. Он напомнил себе, что он – Майк Санторо, а не Майк Тоцци, и предполагалось, что его чувства по отношению к ней не отличались от тех, что он испытывал к любой симпатичной бабенке. Что касалось Майка Тоцци, дело обстояло совсем не так. Джина много значила для него. Она была настоящей, той соседской девчонкой, американкой-итальянкой, о которой он всегда мечтал.
Джина поставила хозяйственные сумки на кухонный столик и поправила очки. Очки были круглыми, в тонкой фиолетовой металлической оправе. На ее лице они выглядели очень сексуально. У нее были мягкие каштановые волосы, рассыпанные веером по плечам, светло-карие глаза и римский нос. Она казалась рассерженной, но это было ее обычное выражение. Девушка была стройной, ростом около пяти с половиной футов, чуть больше тридцати лет. Она всегда носила слаксы, Тоцци никогда не видел ее в платье или юбке. Сегодня на ней были черные слаксы, черные лакированные туфли без каблуков и шелковая блузка бананово-желтого цвета под шикарным зеленым атласным жакетом. Тоцци подумал, что выглядит она очень стильно и привлекательно, но все-таки так, будто пребывает в скверном настроении. Как-то он сказал ей, что находит ее очень привлекательной, на что она ответила, что он – олух царя небесного, что она похожа на Джона Леннона в тоске, что у нее слишком маленькая грудь и слишком большая попа. Если она думала, что Тоцци согласится с ней, то на эту удочку он не попался.
Тоцци сидел и смотрел, как Джина разгружает сумки. Он не осмеливался произнести что-нибудь, даже отдаленно напоминающее любезность, например поздороваться, потому что знал, как она на это отреагирует. К тому же Майк Санторо был гнусным типом, занимающимся порнографией, и он не мог быть вежливым или любезным. Как бы то ни было, один раз он уже попытался сказать ей, что она очень привлекательна, но она ему не поверила.
Это случилось в один из тех невероятно теплых и ярких осенних дней, когда листья уже начинают желтеть, но погода стоит ясная и расслабляющая. Такие дни бывают в конце августа. Они как будто выпадают из времени, и хочется совершать какие-нибудь безумства, потому что кажется, что на самом деле таких дней нет в реальном календаре и, значит, что бы вы ни сделали, никто об этом не узнает.
В тот день крестили одного из племянников Джины, и Живчик пригласил Тоцци на церемонию и вечеринку после нее. На вечеринку Тоцци так и не попал, потому что, пока младенец надрывался от крика, а священник поливал его маленькую головку святой водой, Джина и Тоцци отчаянно флиртовали. Она еще не знала, что он занимается порнографическими фильмами. Когда все вышли из церкви, вместо того чтобы пойти вместе со всеми к кузине, Джина направилась к своему дому. Тоцци пошел за ней, и все было как в чудесном чувственном сне, когда не хочется просыпаться. Она шествовала медленно и изящно, описывая зигзаги, подбрасывая носком туфли оранжевые и желтые листья, бросая украдкой взгляды на Тоцци. Тоцци следовал за ней на некотором расстоянии, наблюдая, как солнечные лучи пронзают опавшие листья и просвечивают сквозь ее распущенные по плечам светло-каштановые волосы. Когда они подошли к ее дому, Джина остановилась, повернулась и посмотрела на него, лукаво улыбаясь, ожидая, что он сделает. Он не спеша подошел. И хотя они были знакомы совсем недолго, оба знали, чего хотят, но никто не был готов сделать первый шаг. Он вдруг засмеялся, и она засмеялась тоже, и очень скоро они уже были на грани истерики, потеряв контроль, хохоча как ненормальные.
– Зайдешь выпить чашечку кофе? – спросила она, вытирая слезы.
– Конечно, – ответил он.
– Или, может, вернешься на вечеринку?
– Нет, спасибо.
Она покачала головой.
– Я тоже. – От шуршания ее рассыпавшихся по плечам волос у него закружилась голова.
Ее квартира была маленькой, каждый предмет имел свое назначение и стоял на своем месте. Голые деревянные полы и жалюзи. Ни штор, ни безделушек, ни цветов. Только на стене множество черно-белых фотографий смеющихся детишек в рамках. Она сказала, что сделала эти снимки сама.
Тоцци сел на диван, раскинув руки по спинке, и смотрел, как она делает кофе.
– Не надо, – сказала она с самоуверенной усмешкой.
Он шевельнул рукой.
– Не надо что?
– Не надо на меня смотреть. Смотри на что-нибудь другое.
Тоцци пожал плечами.
– Если тебе это мешает... – Он повернулся и растянулся на диване. Оранжевые солнечные лучи косо падали через створчатые окна и квадратными пятнами ложились на ноги и лицо Тоцци, лаская их теплом. Он закрыл глаза и почти заснул. Но мысль о ней заставила его проснуться.
Он прищурил глаза, пытаясь сквозь солнечный свет разглядеть, что она делает, и вздрогнул, увидев, что она стоит прямо возле него. Она сбросила туфли и села у него в ногах на другом краю дивана. Из кухни донесся запах закипевшего кофе. Она заслонила от солнца глаза и посмотрела на него.
– И о чем же ты думаешь? – спросила она.
Он улыбнулся.
– Не знаю.
Она подобрала под себя ноги и повернулась к нему лицом, откинувшись на подлокотник дивана. Ступни она просунула ему под ягодицы.
– Ноги замерзли, – сказала она.
– Угу.
– Есть идеи?
– Относительно чего?
– Как их согреть?
Тоцци ухмыльнулся.
– Что-нибудь придумаем.
– Ну так давай.
– Что давай?
– Согрей их.
– Ах да. Хорошо.
Он потянулся, вытащил из-под себя ее ногу и растер пальцы между ладонями.
– Ну как?
– Хорошо. Теперь другую.
Он взял другую ногу и растер ее.
– Лучше?
Ее глаза были закрыты, голова откинута назад.
– Да... чудесно.
Когда он прекратил растирать ногу, она открыла глаза.
– И все-таки мне холодно.
Она улыбалась.
– Да? Где именно?
– Везде.
– Так, с чего же мне начать?
Тоцци смотрел в окно на очертания Манхэттена по ту сторону гавани, по которой перекатывались неспокойные волны стального цвета. Он слышал, как наверху в душе льется вода и Живчик поет какую-то идиотскую песенку в стиле реп о том, что надо растрясти свои кости, хорошенько их растрясти. Вид перекатывающихся волн напомнил Тоцци завитки глазури на шоколадном торте, и он снова подумал о еде. Он устал, с похмелья болела голова и смертельно хотелось есть, но в доме не было ни крошки еды, потому что родители Живчика уехали на неделю в Атлантик-Сити, а самому Живчику и в голову не приходило купить чего-нибудь пожевать. Тоцци уже выбросил в мусорное ведро старые протухшие продукты, которые он выгреб из холодильника, куда залез, пытаясь найти что-нибудь на завтрак. Молоко, которое он вылил в раковину, уже напоминало прессованный творог, поэтому Тоцци пил черный кофе, дожидаясь, пока Живчик выйдет наконец из этого проклятого душа, оденется и они смогут пойти куда-нибудь поесть.
Сидя за кухонным столом, он сделал глоток из чашки с надписью «Нью-Джерси девилз» и поморщился. Он терпеть не мог черный кофе, но ему был необходим кофеин. Мысли его вертелись вокруг одного из тех чудесных греческих ресторанов, где ему нальют в кофе столько молока, сколько он пожелает, принесут слабо прожаренную яичницу и гору мелко нарезанного поджаристого мяса. Да, много-много домашнего жаркого с поджаристой корочкой – как раз то, что надо, чтобы набить пустой желудок. И конечно, тост. Из ржаного хлеба с маслом. Только бы Живчик вышел наконец из этого чертова душа.
Тоцци выгнул спину и покрутил головой. Чувствовал он себя отвратительно. Все кончилось тем, что ему пришлось спать на этой старой кушетке с вылезающими пружинами в гостиной Живчика. Ночью он подумал было возвратиться к себе в Хобокен, так как «Звездный свет» находился на другом конце города, но потом решил, что этого делать не стоит. Майк Санторо жил на побережье, в часе езды оттуда. Кто-нибудь мог проводить его до дома, его настоящего дома, а это означало бы конец его легенде. Поэтому, вместо того чтобы вернуться к себе домой, поспать восемь часов и как следует отдохнуть перед экзаменом на черный пояс, он ушел из бара в качестве Майка Санторо и поехал в дом родителей Живчика в Байонне, провалялся пять часов на этой кушетке и чуть не сломал себе спину. Но это ничего. Куда хуже, чем если бы Беллз и Будда узнали, где он живет на самом деле. Но как только он выпьет нормального кофе и съест гору домашнего жаркого, чтобы подкрепиться перед экзаменом, он поедет домой, заберется в кровать и поспит еще несколько часов. Хорошо поспит. Только бы Живчик перестал наконец голосить о том, что надо растрясти эти чертовы кости, и вышел из этого поганого душа.
Он потер шею и подумал, что ему тоже не помешало бы принять душ. Он отвратительно себя чувствовал и много бы дал за пару свежего белья. Тоцци поднял глаза к потолку, откуда доносился звук льющейся воды. Ну давай же, выходи, черт бы тебя побрал.
Машинально он снова потянулся к чашке с кофе и поднес ее к губам, потом нахмурился и поставил на место. Без молока кофе напоминал электролит. Он выглянул в освещенное солнцем окно, хотел было выплеснуть остатки кофе в раковину, как вдруг ему показалось, что он слышит снаружи какие-то звуки. Звуки шагов по деревянным ступеням лестницы, ведущей к двери на кухню. Инстинктивно он повернулся на стуле так, чтобы можно было быстро выхватить пистолет из кобуры на лодыжке. Потом вспомнил, что пистолета у него нет. Он решил не брать его на вчерашнюю встречу. Один из громил Будды мог обыскать его, и пистолет сочли бы знаком недоверия.
Снаружи в замок вставили ключ. Сквозь непрозрачные шторы на дверном стекле Тоцци разглядел, что у того, кто там стоял, были две хозяйственные сумки. Должно быть, мать Живчика вернулась с побережья.
Дверь распахнулась и ударилась о кухонный столик.
– Какого черта тыздесь делаешь?
Это была не мать Живчика. Это была его сестра Джина.
Тоцци молча смотрел на нее, решая про себя, относится ли выражение отвращения на ее лице к вони и мусору на кухне или к нему самому. Он напомнил себе, что он – Майк Санторо, а не Майк Тоцци, и предполагалось, что его чувства по отношению к ней не отличались от тех, что он испытывал к любой симпатичной бабенке. Что касалось Майка Тоцци, дело обстояло совсем не так. Джина много значила для него. Она была настоящей, той соседской девчонкой, американкой-итальянкой, о которой он всегда мечтал.
Джина поставила хозяйственные сумки на кухонный столик и поправила очки. Очки были круглыми, в тонкой фиолетовой металлической оправе. На ее лице они выглядели очень сексуально. У нее были мягкие каштановые волосы, рассыпанные веером по плечам, светло-карие глаза и римский нос. Она казалась рассерженной, но это было ее обычное выражение. Девушка была стройной, ростом около пяти с половиной футов, чуть больше тридцати лет. Она всегда носила слаксы, Тоцци никогда не видел ее в платье или юбке. Сегодня на ней были черные слаксы, черные лакированные туфли без каблуков и шелковая блузка бананово-желтого цвета под шикарным зеленым атласным жакетом. Тоцци подумал, что выглядит она очень стильно и привлекательно, но все-таки так, будто пребывает в скверном настроении. Как-то он сказал ей, что находит ее очень привлекательной, на что она ответила, что он – олух царя небесного, что она похожа на Джона Леннона в тоске, что у нее слишком маленькая грудь и слишком большая попа. Если она думала, что Тоцци согласится с ней, то на эту удочку он не попался.
Тоцци сидел и смотрел, как Джина разгружает сумки. Он не осмеливался произнести что-нибудь, даже отдаленно напоминающее любезность, например поздороваться, потому что знал, как она на это отреагирует. К тому же Майк Санторо был гнусным типом, занимающимся порнографией, и он не мог быть вежливым или любезным. Как бы то ни было, один раз он уже попытался сказать ей, что она очень привлекательна, но она ему не поверила.
Это случилось в один из тех невероятно теплых и ярких осенних дней, когда листья уже начинают желтеть, но погода стоит ясная и расслабляющая. Такие дни бывают в конце августа. Они как будто выпадают из времени, и хочется совершать какие-нибудь безумства, потому что кажется, что на самом деле таких дней нет в реальном календаре и, значит, что бы вы ни сделали, никто об этом не узнает.
В тот день крестили одного из племянников Джины, и Живчик пригласил Тоцци на церемонию и вечеринку после нее. На вечеринку Тоцци так и не попал, потому что, пока младенец надрывался от крика, а священник поливал его маленькую головку святой водой, Джина и Тоцци отчаянно флиртовали. Она еще не знала, что он занимается порнографическими фильмами. Когда все вышли из церкви, вместо того чтобы пойти вместе со всеми к кузине, Джина направилась к своему дому. Тоцци пошел за ней, и все было как в чудесном чувственном сне, когда не хочется просыпаться. Она шествовала медленно и изящно, описывая зигзаги, подбрасывая носком туфли оранжевые и желтые листья, бросая украдкой взгляды на Тоцци. Тоцци следовал за ней на некотором расстоянии, наблюдая, как солнечные лучи пронзают опавшие листья и просвечивают сквозь ее распущенные по плечам светло-каштановые волосы. Когда они подошли к ее дому, Джина остановилась, повернулась и посмотрела на него, лукаво улыбаясь, ожидая, что он сделает. Он не спеша подошел. И хотя они были знакомы совсем недолго, оба знали, чего хотят, но никто не был готов сделать первый шаг. Он вдруг засмеялся, и она засмеялась тоже, и очень скоро они уже были на грани истерики, потеряв контроль, хохоча как ненормальные.
– Зайдешь выпить чашечку кофе? – спросила она, вытирая слезы.
– Конечно, – ответил он.
– Или, может, вернешься на вечеринку?
– Нет, спасибо.
Она покачала головой.
– Я тоже. – От шуршания ее рассыпавшихся по плечам волос у него закружилась голова.
Ее квартира была маленькой, каждый предмет имел свое назначение и стоял на своем месте. Голые деревянные полы и жалюзи. Ни штор, ни безделушек, ни цветов. Только на стене множество черно-белых фотографий смеющихся детишек в рамках. Она сказала, что сделала эти снимки сама.
Тоцци сел на диван, раскинув руки по спинке, и смотрел, как она делает кофе.
– Не надо, – сказала она с самоуверенной усмешкой.
Он шевельнул рукой.
– Не надо что?
– Не надо на меня смотреть. Смотри на что-нибудь другое.
Тоцци пожал плечами.
– Если тебе это мешает... – Он повернулся и растянулся на диване. Оранжевые солнечные лучи косо падали через створчатые окна и квадратными пятнами ложились на ноги и лицо Тоцци, лаская их теплом. Он закрыл глаза и почти заснул. Но мысль о ней заставила его проснуться.
Он прищурил глаза, пытаясь сквозь солнечный свет разглядеть, что она делает, и вздрогнул, увидев, что она стоит прямо возле него. Она сбросила туфли и села у него в ногах на другом краю дивана. Из кухни донесся запах закипевшего кофе. Она заслонила от солнца глаза и посмотрела на него.
– И о чем же ты думаешь? – спросила она.
Он улыбнулся.
– Не знаю.
Она подобрала под себя ноги и повернулась к нему лицом, откинувшись на подлокотник дивана. Ступни она просунула ему под ягодицы.
– Ноги замерзли, – сказала она.
– Угу.
– Есть идеи?
– Относительно чего?
– Как их согреть?
Тоцци ухмыльнулся.
– Что-нибудь придумаем.
– Ну так давай.
– Что давай?
– Согрей их.
– Ах да. Хорошо.
Он потянулся, вытащил из-под себя ее ногу и растер пальцы между ладонями.
– Ну как?
– Хорошо. Теперь другую.
Он взял другую ногу и растер ее.
– Лучше?
Ее глаза были закрыты, голова откинута назад.
– Да... чудесно.
Когда он прекратил растирать ногу, она открыла глаза.
– И все-таки мне холодно.
Она улыбалась.
– Да? Где именно?
– Везде.
– Так, с чего же мне начать?