Однажды вечером, когда Лиз наполняла миски, Курт недовольно сказал:
— Я заметил, что ты часто трогаешь эту гитару, но никогда не играешь. Сначала я думал, что она принадлежит тебе, а сейчас полагаю, ты нашла ее в развалинах. Верно?
— Да, — согласилась Лиз. — И что же?
— Это противоречит нашему закону. Найденный предмет не твоя собственность, а коллективная.
— Вы хотите, чтобы я отдала ее нашим соседям? Кто-нибудь здесь умеет играть на гитаре?
Курт раздраженно покачал головой.
— Ты ничего не понимаешь. Не нам решать, кому принадлежат найденные предметы. Некто, кто занимается этим. Это его работа. — Лиз широко раскрыла глаза, изобразив удивление. — Послушай, — продолжил Курт, — ты добрая и не отлыниваешь от работы, поэтому я не хотел бы, чтобы тебя наказали. Попробую объяснить. Когда кто-то находит предмет, принесенный течением, он не должен брать его себе. Это запрещено. Его следует положить на первую ступеньку эскалатора, выходящего из глубины пещеры. Таково правило. И его надо соблюдать.
— А что потом? — заинтересовалась девушка.
— Служба найденных вещей находится наверху эскалатора. Некто постоянно живет там. Это девушка, которая ни с кем не общается. Ее называют «надзирательницей». Она забирает находки и размещает их на своем складе. Говорят, там у нее настоящий музей. Ценные вещи, которые нам очень пригодились бы.
— Надзирательница… — повторила, насторожившись, Лиз.
— Да, — подтвердил Курт. — Она не шутит, эта девушка! Живет себе наверху эскалатора, будто принцесса в башне, и наблюдает за нами в бинокль, найденный в рюкзаке одного утонувшего туриста. Она смотрит, что мы делаем, как ведем себя. Говорят, она умеет читать по губам. А к этому стоит прислушаться.
— Я не очень понимаю ее обязанности… Она шпионит за вами, а вы, похоже, почитаете и боитесь ее.
— Ну конечно! Сама подумай! Законы должны быть, иначе наступит анархия. Надзирательница на то и существует, чтобы держать нас в ежовых рукавицах. И я не сетую на это.
— Что она делает с находками?
— Присуждает их тем, кто этого заслуживает. Наблюдая за нами, она все о нас знает. Наши достоинства, недостатки, потребности… Если она выделяет кого-то, то ночью спускается и кладет у порога хижины один из хранящихся у нее предметов. Это — вознаграждение, ясно? Тогда человек получает право пользоваться этой вещью до тех пор, пока она не заберет ее. Это может быть трость, походные тарелки, настольные приборы, нож, одежда, одеяло, очки… книги. Короче, одно из тысяч сокровищ, которые приносит течение и выбрасывает на платформу.
— Ну, точь-в-точь Дед Мороз, — пошутила Лиз. — Или, скорее, Мать Мороз.
Шутка не вызвала смеха у Курта Майерхоффа.
— Гитара… — шепнул он. — Надо положить ее внизу эскалатора. Ты уже давно здесь и должна знать закон. Наблюдательница следит за тобой, она знает, что ты не музыкантша. В ее глазах ты правонарушительница. Она вправе наказать тебя.
— Неужели? И в чем же заключается наказание?
Курт поморщился.
— Нельзя предугадать. Она может подстроить тебе ловушку. Запустить в тебя камнем из пращи. Ты сильна, этого у тебя не отнимешь, но у нее есть способы, неведомые нам. Говорят, она завладела оружием полицейских, охранявших станцию. Есть у нее и медикаменты из медпункта. Она могла бы пробраться сюда и сделать тебе укол, который надолго усыпит тебя… Более того, она может надеть тебе на голову пластиковый мешок, и ты задохнешься.
— И все это из-за гитары?
— Да, закон есть закон.
— Но вы же губернатор, в вашей власти изменить закон…
— Нет, надзирательница не подчиняется мне. Она принадлежит… религии. Да, что-то в этом роде.
— Кто она?
— Никто точно не знает. Она носит маску. Блондинка. Однажды она выбежала из туннеля страха, воя от ужаса. Пробежала через пещеру и взлетела по эскалатору, словно за ней гнался дьявол. Там она и осталась. А потом постепенно ввела закон о найденных вещах. Это устраивало нас, и мы не протестовали. В любом случае она более гибкая и быстрая, чем мы, и нам ее не поймать. Она молода. Только молодая способна так легко взобраться по проржавевшему эскалатору. Никому из нас это не удалось бы.
Волнение охватило Лиз.
«Молодая блондинка, обезображенная, прибежала через туннель страха, — размышляла она. — Это в точности соответствует тому, как описал певицу маленький чистильщик мумий. Неужели это Наша?»
— Завтра же отнесу гитару, — сказала Лиз.
— Очень хорошо, — одобрил Курт. — Не хотелось бы, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Ты нам здорово помогаешь, но надзирательница сурова. Кодекс она соблюдает досконально. Старый Гюнтер нашел кожаную переметную суму на платформе и никому не сказал. Но надзирательница видела его. Однажды ночью она прокралась в жилище Гюнтера и стащила его костыли. Бедняге пришлось ползком добираться до эскалатора, чтобы положить свою добычу на первую ступеньку. Раз десять он чуть не утонул по дороге.
Лиз не спалось. Ей не терпелось повидаться со странным божеством, засевшим наверху механической лестницы. Внутренний голос подсказывал ей, что близилось завершение ее поисков.
Увы, на следующий день под землю ворвался ветер. Сквозняк нес испарения газа, вызывающего беспокойство, и они проникли в пещеру. Пришлось закупориться и надеть маски. Пока Курт корчился на своем тюфяке от кошмаров, заново переживая ужасные минуты катастрофы, Лиз все больше убеждалась, что статуя Великого Ханафоссе Гутбранда преодолела туннель вплавь, дабы покарать ее за проявление неуважения в саду дома в Ольденбурге. Она видела, как он выходит из черной воды и карабкается по склону холма. Через минуту он постучит в дверь…
«Он сожмет руками мою шею, — бредила Лиз, — он задушит меня…»
Из всех жилищ доносились вопли ужаса, тяжелые стоны. Ветер страха веял над маленьким мирком уцелевших.
Наконец сквозняки прекратились и жизнь вошла в свое русло. Тем не менее Лиз вжималась в свое убогое ложе, зубы ее стучали, а странные образы не покидали ее сознание, вцепившись в него, словно крючки в верткую рыбу.
Когда же все это закончилось, она взяла гитару и вышла из лачуги.
— Желаю удачи, — напутствовал ее Курт. — Надеюсь, еще не поздно. Положи инструмент на первую ступеньку и уходи, не задерживаясь. Надзирательница не любит, когда ее беспокоят.
Лиз влезла на свой плотик и поплыла по черному озеру. Ей пришлось лавировать между крохотными островками, и это замедляло плавание. По мере приближения свет тускнел из-за ветхости системы освещения. Атмосфера становилась гнетущей. В глубине вырисовывался изогнутый скелет разрушенной механической лестницы. Ржавчина превратила ее в подобие красного позвоночника, который поднимался вдоль стены метров на пятнадцать до некоего бетонного «мезонина». Вверху виднелся огонек.
Лиз до боли в глазах всматривалась в горящий фитилек, надеясь увидеть мелькнувший женский силуэт.
«Разглядывает ли она меня? — спрашивала себя Лиз. — Раз у нее есть бинокль, она, должно быть, сейчас смотрит на меня».
Медленно произнося слова, она крикнула:
— Здрав-ствуй, На-ша, это я, Лиз. Я пришла за тобой.
Наконец она пристала к каменной отмели. С гитарой в руке приблизилась к железной лестнице. Курт не преувеличивал. Эскалатор был в ужасном состоянии, и, не имея приличных мускулов, подняться по нему невозможно.
* * *
У Лиз и в мыслях не было положить дар и вернуться. Слишком долго она шла сюда, преодолела столько препятствий. Отказаться от всего, когда цель так близка!«Посмотрим», — обронила она, ставя ногу на первую ступеньку.
Без особого труда Лиз поднялась до половины. С этого места путь стал небезопасным. Временами проржавевшие сочленения покачивались и постанывали под ее весом, будто жалуясь на непрошеное вторжение.
Вытирая со лба пот, Лиз подумала об испуганных взглядах обитателей пещеры, устремленных на нее в этот момент. Как, писюшка осмелилась побеспокоить богиню найденных вещей! Молния вот-вот поразит ее, так ей и надо!
Преодолев последние ступеньки, Лиз обогнула мезонин. В пятнадцати метрах под ней лежало озеро. А перед ней открылись остатки торговой галереи с опустошенными бутиками. В витринах на полочках надзирательница аккуратно разложила вещи, принесенные течениями. Разрозненная обувь, сумки, сотни различных инструментов, предметов домашней утвари… Все это выглядело довольно странно, и возникал законный вопрос: зачем нужны в метро рюкзаки, чемоданчики и чемоданы, щетки, расчески, бритвы? Одежда и белье были заботливо выстираны и развешаны на самодельных вешалках, изготовленных из согнутой проволоки.
Бюро находок походило то ли на небрежно устроенный музей, то ли на магазин старьевщика, ожидавшего покупателей. Однако здесь было очень чисто: ни грязи, ни пылинки.
Осматриваясь, Лиз шла медленно. Галерея в свое время приютила туристические агентства, салон видеоигр. Кто-то очистил от мусора разбитые витрины, навел порядок на стеллажах. К стене кнопками был прикреплен план пещеры. Под каждым островком, под каждой лачугой стояли имя и фамилия жильца, указывались его физические характеристики. На одном из столов Лиз углядела раскрытый журнал для записей и полистала его. В нем день за днем описывалась жизнь клана.
«Это почерк Наша?» — спросила она себя, но не ответила на этот вопрос, поскольку почерк ее сестры не отличался специфичностью. Таким почерком писали тысячи других молодых девушек.
Лиз замерла, уверенная, что за ней подсматривают. Где же пряталась надзирательница?
«Она затаилась, увидев, что я поднимаюсь по эскалатору, — подумала Лиз. — Этот лабиринт Наша знает, как свой карман».
— Наша… — окликнула она ободряюще. — Это я, Лиз. Знаешь, сколько дорог я прошла, чтобы найти тебя? Я принесла твою гитару, ты забыла ее у тех умалишенных.
Никто не ответил. Не зная, что делать, Лиз положила инструмент на скамью и села рядом.
— Тебе известно, что они все еще поют песни, которые ты сочинила для них? — продолжила она. — В честь насоса… Гимн кислороду…
По мере того как она разговаривала сама с собой, ее покидала уверенность.
— Я видела Гудрун, — продолжила Лиз, — и родителей. Мама посвятила тебе свое последнее произведение искусства. Оно называется «Пение сирен на тридцатиметровой глубине». Ты слышишь меня?
Лиз заполняла тишину семейными историями, воспоминаниями. Она старалась говорить шутливым тоном, но надзирательница не показывалась.
«Чего она боится? — думала Лиз; горло ее пересохло. — Ей страшно, потому что она обезображена после катастрофы?»
Потом другое предположение зловещей черной бабочкой прилетело в ее сознание: Наша надышалась газа, когда шла через туннель. Она тронулась умом, стала помешанной…
Лиз замолчала. Исподволь она изучала находки, опасаясь увидеть приближающуюся фигуру, которая размахивает ножом.
Она больше не находила подходящих слов, и голос ее звучал фальшиво. И все же Лиз не решалась отступиться.
Она осторожно передвинула скамейку к стене и прислонилась к ней, защищая спину; подтянула к себе стул на тот случай, если придется держать Наша на расстоянии.
Лиз продолжила монолог, напоминая о доме в Ольденбурге, о статуях в парке, о Великом Ханафоссе, о чердаке с сундуком, полном наивных романов.
«Если я замолчу, она появится из темноты и убьет меня», — мысленно повторяла Лиз, чувствуя, как вспотели ладони.
Она находилась в том же положении, как и заклинательница змей, знающая, что при малейшей музыкальной паузе кобра ударит ее.
Пришлось говорить долго, пока не пересохло во рту. Однако надзирательница не выходила из своего тайника.
НАЙДЕННЫЕ ВЕЩИ, ПОТЕРЯННЫЙ РАЗУМ
На следующий день Лиз продолжала вспоминать о прошлом. Ровным голосом она чередовала воспоминания о детстве с забавными историями. Удобно устроившись в кресле, Лиз ждала. Пока она разглагольствовала, взгляд ее блуждал по ближайшим витринам. Разнородный набор предметов не переставал удивлять ее. В метро можно было найти все! Теннисные ракетки, утюги. Десятки фотоаппаратов и столько же видеокамер. Коньки, лыжи и т.д.
Наконец-то надзирательница, худенькая, чисто одетая девушка, вышла из своего укрытия. Белесые, почти белые волосы струились по ее плечам, но лицо пряталось за карнавальной маской, изображавшей морду черной пантеры.
В сумеречной атмосфере бюро находок значение такой маскировки тревожило.
Лиз приложила все усилия, чтобы остаться невозмутимой и продолжать монолог.
Девушка словно не замечала ее. Достав из кармашка передника тряпочку, она начала стирать невидимую пыль с экспонатов.
«Наша ли это?» — думала Лиз, не отрывая глаз от хрупкого силуэта, повернувшегося к ней спиной.
Чтобы сказать это, нужно было увидеть лицо надзирательницы… Да и после этого оставались бы сомнения, поскольку Наша была изуродована во время катастрофы.
«Не могу же я подскочить к ней и сорвать маску», — повторяла про себя Лиз, хотя желание сделать это не давало ей покоя.
Целый час Лиз всматривалась в жесты девушки, надеясь заметить что-то характерное для Наша. Ей хотелось, чтобы та заговорила, но все обращенные к ней вопросы остались без ответа.
«Голос… — думала Лиз. — Убеждена, я узнала бы его. Я все еще слышу ее пение. Наивные песенки о любви. Они до сих пор звучат у меня в ушах! Никогда я и помыслить не могла, что больше не услышу их, и буду сожалеть об этом».
Покончив с уборкой, надзирательница подошла к краю бетонного мезонина и, приставив к глазам бинокль, начала рассматривать пещеру. Свой журнал для записей она положила на перила и время от времени что-то в него вписывала.
Казалось, она решила не обращать внимания на Лиз.
«По крайней мере она не приказала мне уйти», — подумала та, стараясь совладать с разочарованием.
Да, Лиз была разочарована; ибо надеялась на лучший результат.
«Если это действительно Наша, — подумала она, — не исключено, что она потеряла память… Или газ нанес ее мозгу необратимые повреждения. Наша не отличалась психологической устойчивостью, и после коридора страха у нее помутился разум».
Газ — штука непредсказуемая.
Прошла неделя. Лиз постепенно одолевали сомнения в том, правильно ли она действует. Она поймала себя на том, что думает о будущей жизни Наша на поверхности.
«Если она умственно отсталая, ее нельзя оставлять одну. Ей понадобится постоянная медицинская помощь. А со временем, если здоровье ухудшится, придется поместить ее в психиатрическую клинику».
Кто будет заниматься ею? Уж никак не мать, обремененная уходом за своим слабоумным супругом. Ну а что касается Лиз, то при ее работе ей придется нанять сиделку… Но какая сиделка согласится жить в доме, стоящем под бетонной автострадой, жить в страхе, боясь, что какая-нибудь машина свалится ей на голову?
Охваченная противоречивыми чувствами, Лиз наблюдала за надзирательницей, странной королевой временного королевства, устанавливающей свои законы, карающей и вознаграждающей.
«Здесь она хоть кто-то, — размышляла Лиз. — Ее почитают и даже побаиваются. А там она будет просто ненормальной, идиоткой, и ее будут с отвращением сторониться. Имею ли я право лишить Наша короны, вынудить ее носить смирительную рубашку в какой-нибудь государственной больнице для душевнобольных?»
Первоначальные намерения Лиз улетучивались. Вправе ли она увести отсюда Наша против ее воли, навязать ей мерзкую жизнь в убогом пригородном домишке?
«Местные ребятишки быстро узнают, кто она такая, поскольку Наша не откажется от привычки разглядывать их в бинокль. Они начнут выкрикивать ей ругательства, оскорблять, кидать камни в окно ее комнаты. Все это печально до слез! Кончится тем, что сиделке это надоест и она уйдет. А пока я на работе, Наша будет в доме одна, беспомощная перед негодяями и насильниками…»
Умственно отсталые часто становятся козлами отпущения. Лиз неоднократно убеждалась в этом, работая в полиции. Пройдет немного времени, и Наша обвинят в тяжких преступлениях, а ее манию расценят как хулиганство. Наша невзлюбят.
«Мама уже похоронила ее, — подумала Лиз. — Она уже носит траур по ней. И вернуть ей Наша, ослабленной умственно и физически, значит вскрыть затянувшуюся рану».
Лиз вдруг поняла обоснованность аргументов Конноли. Слишком много времени прошло. Никому на самом деле не хотелось получить останки дорогих им существ. Боль уснула, и незачем будить ее. Сначала боль терзала, но постепенно сменилась глухой пульсацией, с которой научились жить…
Надзирательница отлучалась два раза, чтобы забрать предмет, положенный на первую ступеньку эскалатора одним из обитателей пещеры. На Лиз она не обращала никакого внимания.
«Она просто терпит меня, как домашнее животное, — заключила та. — Может, Наша даже не понимает, что я ей говорю».
Вопреки всему Лиз не отступалась. В первые дни она надеялась воспользоваться случаем, застать надзирательницу спящей и снять с нее маску. Но план этот оказался неосуществимым, ибо та запиралась на ключ в подсобке одного из бутиков торговой галереи всякий раз, когда хотела отдохнуть.
Впрочем, она никогда и близко не подпускала к себе Лиз, будто угадывая ее намерения. Равным образом надзирательница не поворачивалась к ней спиной. Их сосуществование было осложнено множеством предосторожностей. Лиз осознавала, что терпению надзирательницы приходит конец. При малейшей оплошности ее прогонят с Олимпа.
И напрасно она твердила себе, что надо отступить: решиться на это Лиз не могла, не убедившись в том, что незнакомка — Наша. Более дикая, чем раньше, но Наша.
«Никогда мне не удастся приручить ее, — вздохнула Лиз. — Вот Гудрун смогла бы… Она нашла бы нужные слова, жесты».
Лиз пустила в ход последний козырь, обрисовав угрозу, нависшую над пещерой: рано или поздно уровень воды поднимется; вода затопит островки, лачуги. Так что не стоит здесь оставаться…
Надзирательница ушла вытирать найденные вещи, оставив Лиз наедине с ее доводами.
Лиз застыла на месте, не в силах протестовать. В полуоткрытой коробочке, обтянутой розовым нейлоном, она увидела щетку для волос, две расчески и несколько заколок.
Надзирательница повторила жест с большей настойчивостью. Терпение ее иссякло.
Лиз готова была вцепиться ей в горло и сорвать проклятую маску.
Но что-то мешало ей. Пристыженная, она отошла к эскалатору.
— Наша, — тихо сказала Лиз, — ты не можешь просто так меня прогнать. Позволь мне взглянуть на твое лицо. Один, только один разочек, и я больше не буду надоедать тебе. Обещаю. И не стану убеждать тебя подняться со мной. Сними маску. Слышишь? Сними эту маску!
Прежде чем Лиз осознала свою ошибку, надзирательница ринулась к ней с протянутыми руками, выставив ладони вперед. Толкнула ее в грудь, отбросив назад. Лиз завопила, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Она сейчас упадет в пустоту!
Выронив туалетный набор, Лиз ухватилась за поручень механической лестницы, но пальцы скользили по металлу. Она опрокинулась через поручень.?
Наконец-то надзирательница, худенькая, чисто одетая девушка, вышла из своего укрытия. Белесые, почти белые волосы струились по ее плечам, но лицо пряталось за карнавальной маской, изображавшей морду черной пантеры.
В сумеречной атмосфере бюро находок значение такой маскировки тревожило.
Лиз приложила все усилия, чтобы остаться невозмутимой и продолжать монолог.
Девушка словно не замечала ее. Достав из кармашка передника тряпочку, она начала стирать невидимую пыль с экспонатов.
«Наша ли это?» — думала Лиз, не отрывая глаз от хрупкого силуэта, повернувшегося к ней спиной.
Чтобы сказать это, нужно было увидеть лицо надзирательницы… Да и после этого оставались бы сомнения, поскольку Наша была изуродована во время катастрофы.
«Не могу же я подскочить к ней и сорвать маску», — повторяла про себя Лиз, хотя желание сделать это не давало ей покоя.
Целый час Лиз всматривалась в жесты девушки, надеясь заметить что-то характерное для Наша. Ей хотелось, чтобы та заговорила, но все обращенные к ней вопросы остались без ответа.
«Голос… — думала Лиз. — Убеждена, я узнала бы его. Я все еще слышу ее пение. Наивные песенки о любви. Они до сих пор звучат у меня в ушах! Никогда я и помыслить не могла, что больше не услышу их, и буду сожалеть об этом».
Покончив с уборкой, надзирательница подошла к краю бетонного мезонина и, приставив к глазам бинокль, начала рассматривать пещеру. Свой журнал для записей она положила на перила и время от времени что-то в него вписывала.
Казалось, она решила не обращать внимания на Лиз.
«По крайней мере она не приказала мне уйти», — подумала та, стараясь совладать с разочарованием.
Да, Лиз была разочарована; ибо надеялась на лучший результат.
«Если это действительно Наша, — подумала она, — не исключено, что она потеряла память… Или газ нанес ее мозгу необратимые повреждения. Наша не отличалась психологической устойчивостью, и после коридора страха у нее помутился разум».
Газ — штука непредсказуемая.
Прошла неделя. Лиз постепенно одолевали сомнения в том, правильно ли она действует. Она поймала себя на том, что думает о будущей жизни Наша на поверхности.
«Если она умственно отсталая, ее нельзя оставлять одну. Ей понадобится постоянная медицинская помощь. А со временем, если здоровье ухудшится, придется поместить ее в психиатрическую клинику».
Кто будет заниматься ею? Уж никак не мать, обремененная уходом за своим слабоумным супругом. Ну а что касается Лиз, то при ее работе ей придется нанять сиделку… Но какая сиделка согласится жить в доме, стоящем под бетонной автострадой, жить в страхе, боясь, что какая-нибудь машина свалится ей на голову?
Охваченная противоречивыми чувствами, Лиз наблюдала за надзирательницей, странной королевой временного королевства, устанавливающей свои законы, карающей и вознаграждающей.
«Здесь она хоть кто-то, — размышляла Лиз. — Ее почитают и даже побаиваются. А там она будет просто ненормальной, идиоткой, и ее будут с отвращением сторониться. Имею ли я право лишить Наша короны, вынудить ее носить смирительную рубашку в какой-нибудь государственной больнице для душевнобольных?»
Первоначальные намерения Лиз улетучивались. Вправе ли она увести отсюда Наша против ее воли, навязать ей мерзкую жизнь в убогом пригородном домишке?
«Местные ребятишки быстро узнают, кто она такая, поскольку Наша не откажется от привычки разглядывать их в бинокль. Они начнут выкрикивать ей ругательства, оскорблять, кидать камни в окно ее комнаты. Все это печально до слез! Кончится тем, что сиделке это надоест и она уйдет. А пока я на работе, Наша будет в доме одна, беспомощная перед негодяями и насильниками…»
Умственно отсталые часто становятся козлами отпущения. Лиз неоднократно убеждалась в этом, работая в полиции. Пройдет немного времени, и Наша обвинят в тяжких преступлениях, а ее манию расценят как хулиганство. Наша невзлюбят.
«Мама уже похоронила ее, — подумала Лиз. — Она уже носит траур по ней. И вернуть ей Наша, ослабленной умственно и физически, значит вскрыть затянувшуюся рану».
Лиз вдруг поняла обоснованность аргументов Конноли. Слишком много времени прошло. Никому на самом деле не хотелось получить останки дорогих им существ. Боль уснула, и незачем будить ее. Сначала боль терзала, но постепенно сменилась глухой пульсацией, с которой научились жить…
Надзирательница отлучалась два раза, чтобы забрать предмет, положенный на первую ступеньку эскалатора одним из обитателей пещеры. На Лиз она не обращала никакого внимания.
«Она просто терпит меня, как домашнее животное, — заключила та. — Может, Наша даже не понимает, что я ей говорю».
Вопреки всему Лиз не отступалась. В первые дни она надеялась воспользоваться случаем, застать надзирательницу спящей и снять с нее маску. Но план этот оказался неосуществимым, ибо та запиралась на ключ в подсобке одного из бутиков торговой галереи всякий раз, когда хотела отдохнуть.
Впрочем, она никогда и близко не подпускала к себе Лиз, будто угадывая ее намерения. Равным образом надзирательница не поворачивалась к ней спиной. Их сосуществование было осложнено множеством предосторожностей. Лиз осознавала, что терпению надзирательницы приходит конец. При малейшей оплошности ее прогонят с Олимпа.
И напрасно она твердила себе, что надо отступить: решиться на это Лиз не могла, не убедившись в том, что незнакомка — Наша. Более дикая, чем раньше, но Наша.
«Никогда мне не удастся приручить ее, — вздохнула Лиз. — Вот Гудрун смогла бы… Она нашла бы нужные слова, жесты».
Лиз пустила в ход последний козырь, обрисовав угрозу, нависшую над пещерой: рано или поздно уровень воды поднимется; вода затопит островки, лачуги. Так что не стоит здесь оставаться…
Надзирательница ушла вытирать найденные вещи, оставив Лиз наедине с ее доводами.
* * *
Однажды утром, когда Лиз произносила очередной монолог, девушка в маске подошла к ней и приложила к ее губам палец, показав этим, что нужно замолчать. Минутой позже она взяла с полочки туалетный несессер и вложила ей в руки. После этого она махнула рукой в сторону пещеры. Недвусмысленный жест означал: «Тебе пора уходить».Лиз застыла на месте, не в силах протестовать. В полуоткрытой коробочке, обтянутой розовым нейлоном, она увидела щетку для волос, две расчески и несколько заколок.
Надзирательница повторила жест с большей настойчивостью. Терпение ее иссякло.
Лиз готова была вцепиться ей в горло и сорвать проклятую маску.
Но что-то мешало ей. Пристыженная, она отошла к эскалатору.
— Наша, — тихо сказала Лиз, — ты не можешь просто так меня прогнать. Позволь мне взглянуть на твое лицо. Один, только один разочек, и я больше не буду надоедать тебе. Обещаю. И не стану убеждать тебя подняться со мной. Сними маску. Слышишь? Сними эту маску!
Прежде чем Лиз осознала свою ошибку, надзирательница ринулась к ней с протянутыми руками, выставив ладони вперед. Толкнула ее в грудь, отбросив назад. Лиз завопила, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Она сейчас упадет в пустоту!
Выронив туалетный набор, Лиз ухватилась за поручень механической лестницы, но пальцы скользили по металлу. Она опрокинулась через поручень.?
ИДИТЕ ПО СТРЕЛКЕ
Не будь толстого слоя ила на дне пещеры, Лиз сломала бы себе позвоночник. К счастью, она погрузилась в ил, как болт в ведро с белым сыром. Сначала Лиз подумала, что умрет, задохнувшись, но ей удалось уцепиться за какой-то стояк и выбраться на твердую почву.
Чуть позже она вымылась в луже воды. Сверху, приставив к глазам бинокль, за ней наблюдала надзирательница.
Лиз помахала ей рукой и удалилась.
Ее злоключение не осталось не замеченным маленьким народом пещеры. Приковылял Курт Майерхофф и осыпал Лиз упреками.
— Она прогнала тебя, — ворчал он. — Для тебя это плохо. Ты надоела ей. Что за идея, скажите, карабкаться по эскалатору! Ты рехнулась? На что ты надеялась?
— Узнать, моя ли это сестра, — устало ответила Лиз. — У нее такие же волосы, тот же рост.
Курт гневно пожал плечами:
— Даже если и так, девушка, которую ты когда-то знала, не имеет ничего общего с надзирательницей. Если бы тебе удалось убедить ее последовать за собой, ты повергла бы нас в отчаяние.
— Знаю, — вздохнула Лиз. — Успокойтесь, она сделала свой выбор. Она останется с вами.
Начиная с этого дня атмосфера накалилась. Больные, узнав о немилости, в которую впала Лиз, сплотились еще больше. Нередко случалось, что во время обхода ей в спину летел камень… Кто-то отвязывал ее плот или пускал по течению кормовое весло. Выражая так свои обиды, ей словно хотели сказать, что она стала нежеланной. Даже Курт Майерхофф начал чураться ее общества. Когда Лиз причаливала к его островку, он прятался и не отвечал на ее зов.
Рассудив, что непрошеная гостья слишком надолго задержалась, в дело вмешалась надзирательница. Однажды утром, когда Лиз садилась на плот, в полуметре от ее левой ноги в доску вонзилась стрела.
На этот раз все стало яснее ясного. Богиня в карнавальной маске изгоняла Лиз из своего королевства.
— Ты нас всех подвергаешь опасности! — вспылил Курт, которому она поведала об этом случае. — Разве не понимаешь, что тебя больше не хотят здесь видеть? Ты — не как мы. Ты… слишком здоровая, вот! И это раздражает. Надзирательница, возможно, опасается, что ты собираешься отнять у нее власть. Тебе это легко сделать. Кто устоит против тебя? Если ты заупрямишься, она пустит стрелу тебе в грудь и покончит с тобой. Убирайся. Уходи туда, откуда пришла. Твое место не здесь. — Лиз покачала головой. Усталая, она готова была отказаться от всего. Почему бы и в самом деле не принять такое решение? Наша убьет ее, и этим все кончится. — Уходи, — умолял ее Курт. — Ты мне очень нравишься. Ты хорошая писюшка, и мне не хотелось бы однажды увидеть тебя со стрелой в груди.
Лиз не ответила. Она думала об уроках стрельбы из лука, организованных их отцом в парке ольденбургского дома. Наша всегда хотела быть Робин Гудом.
«А ты будешь братом Туком», — говорила она, всовывая в руки сестры первую подвернувшуюся палку.
«Вот только не помню, хорошо ли она стреляла. Это было так давно».
И где надзирательница раздобыла этот лук? Наверняка он принадлежал какому-нибудь члену клуба лучников. Метро и впрямь неиссякаемая шкатулка… Опять же цветочки на витринах бюро находок!..
«Гудрун удалось бы, — вновь и вновь повторяла Лиз. — А у меня нет никаких шансов. Я — сестра-пугало, зануда. В конце концов, Наша чувствует себя здесь лучше, чем на поверхности. Недаром ее всегда тяготила тамошняя жизнь. В детстве она хотела быть принцессой. И добилась своего в этой пещере. Она правит народом, который во всем повинуется ей».
Были еще две стрелы. Лиз отказалась от плота и собрала свои пожитки. Курт на костылях проводил ее до входа в коридор страха. Он попросил Лиз в последний раз пописать на его маску. Это было доказательством дружбы.
— Желаю удачи. — Его голос, приглушал тряпичный комок, закрывавший нижнюю часть лица. Мне очень жаль, что все так плохо кончилось.
Лиз прикрыла рот смоченной повязкой. Прежде чем войти в отравленную галерею, она напоследок взглянула в сторону мезонина. Наша была там. В бинокль она наблюдала за сценой прощания. Лиз помахала ей рукой, но та не ответила.
Чуть позже она вымылась в луже воды. Сверху, приставив к глазам бинокль, за ней наблюдала надзирательница.
Лиз помахала ей рукой и удалилась.
Ее злоключение не осталось не замеченным маленьким народом пещеры. Приковылял Курт Майерхофф и осыпал Лиз упреками.
— Она прогнала тебя, — ворчал он. — Для тебя это плохо. Ты надоела ей. Что за идея, скажите, карабкаться по эскалатору! Ты рехнулась? На что ты надеялась?
— Узнать, моя ли это сестра, — устало ответила Лиз. — У нее такие же волосы, тот же рост.
Курт гневно пожал плечами:
— Даже если и так, девушка, которую ты когда-то знала, не имеет ничего общего с надзирательницей. Если бы тебе удалось убедить ее последовать за собой, ты повергла бы нас в отчаяние.
— Знаю, — вздохнула Лиз. — Успокойтесь, она сделала свой выбор. Она останется с вами.
Начиная с этого дня атмосфера накалилась. Больные, узнав о немилости, в которую впала Лиз, сплотились еще больше. Нередко случалось, что во время обхода ей в спину летел камень… Кто-то отвязывал ее плот или пускал по течению кормовое весло. Выражая так свои обиды, ей словно хотели сказать, что она стала нежеланной. Даже Курт Майерхофф начал чураться ее общества. Когда Лиз причаливала к его островку, он прятался и не отвечал на ее зов.
Рассудив, что непрошеная гостья слишком надолго задержалась, в дело вмешалась надзирательница. Однажды утром, когда Лиз садилась на плот, в полуметре от ее левой ноги в доску вонзилась стрела.
На этот раз все стало яснее ясного. Богиня в карнавальной маске изгоняла Лиз из своего королевства.
— Ты нас всех подвергаешь опасности! — вспылил Курт, которому она поведала об этом случае. — Разве не понимаешь, что тебя больше не хотят здесь видеть? Ты — не как мы. Ты… слишком здоровая, вот! И это раздражает. Надзирательница, возможно, опасается, что ты собираешься отнять у нее власть. Тебе это легко сделать. Кто устоит против тебя? Если ты заупрямишься, она пустит стрелу тебе в грудь и покончит с тобой. Убирайся. Уходи туда, откуда пришла. Твое место не здесь. — Лиз покачала головой. Усталая, она готова была отказаться от всего. Почему бы и в самом деле не принять такое решение? Наша убьет ее, и этим все кончится. — Уходи, — умолял ее Курт. — Ты мне очень нравишься. Ты хорошая писюшка, и мне не хотелось бы однажды увидеть тебя со стрелой в груди.
Лиз не ответила. Она думала об уроках стрельбы из лука, организованных их отцом в парке ольденбургского дома. Наша всегда хотела быть Робин Гудом.
«А ты будешь братом Туком», — говорила она, всовывая в руки сестры первую подвернувшуюся палку.
«Вот только не помню, хорошо ли она стреляла. Это было так давно».
И где надзирательница раздобыла этот лук? Наверняка он принадлежал какому-нибудь члену клуба лучников. Метро и впрямь неиссякаемая шкатулка… Опять же цветочки на витринах бюро находок!..
«Гудрун удалось бы, — вновь и вновь повторяла Лиз. — А у меня нет никаких шансов. Я — сестра-пугало, зануда. В конце концов, Наша чувствует себя здесь лучше, чем на поверхности. Недаром ее всегда тяготила тамошняя жизнь. В детстве она хотела быть принцессой. И добилась своего в этой пещере. Она правит народом, который во всем повинуется ей».
Были еще две стрелы. Лиз отказалась от плота и собрала свои пожитки. Курт на костылях проводил ее до входа в коридор страха. Он попросил Лиз в последний раз пописать на его маску. Это было доказательством дружбы.
— Желаю удачи. — Его голос, приглушал тряпичный комок, закрывавший нижнюю часть лица. Мне очень жаль, что все так плохо кончилось.
Лиз прикрыла рот смоченной повязкой. Прежде чем войти в отравленную галерею, она напоследок взглянула в сторону мезонина. Наша была там. В бинокль она наблюдала за сценой прощания. Лиз помахала ей рукой, но та не ответила.
ПРОБУЖДЕНИЕ
Время от времени члены клана собирались вместе, чтобы пропеть гимн помпе, называемый также песнью спрута. И всегда это было тяжелым испытанием ибо племя с трудом вспоминало слова гимна. Сам Первый Класс с огромным усилием прочитывал их на клочке бумаги. Все повторяли за ним, вяло проговаривая строфы, издавая невнятное гудение. Затем наступала очередь проповеди, которую произносил жрец Только-для-инвалидов. Содержание ее никогда не менялось, но мало кто замечал это.
— Помпа стареет! — восклицал жрец. — И однажды у нее не хватит дыхания, чтобы насытить все наши легкие. Тогда придется избавляться от лишних пожирателей воздуха. Придется обуздывать аппетит клана. Мы стянем кожаными шнурками горло бесполезных, паразитов, похитителей кислорода. Да, придет день, когда мы назначим палачей…
Чтобы не выделяться, Лиз тоже покачивала головой, но не понимала смысла проповеди. Все эти незнакомые, слишком сложные слова перекатывались в ее мозгу, отпечатываясь болезненными вопросительными знаками. Лиз не любила речей, которые заставляли думать, вызывали мигрень, она предпочитала пение. Ей казалось, что она вполне довольна своей судьбой. Ест досыта, дышит терпимым воздухом, занимается любовью с любым, кто изъявляет желание… Что еще требовать от жизни! Да и что такое жизнь? Сиюминутность, голод, сон, желание помочиться. И ничего другого… или она о чем-то забыла? Вот только о чем?
«Марафон! Марафон!» Голос резонировал под сводом. И уже собирались группки, готовясь к пробежке. Резко выдернутая из сна, Лиз приподнялась на локте. Головокружительный водоворот буравил позвоночник. Чистый кислород вливался в ее мозг, и тот сотрясался, как старый мотор, долго простоявший без дела… Подступила тошнота, ноги охватили спазмы. Что с ней случилось?
«Марафон! Марафон!»
— Помпа стареет! — восклицал жрец. — И однажды у нее не хватит дыхания, чтобы насытить все наши легкие. Тогда придется избавляться от лишних пожирателей воздуха. Придется обуздывать аппетит клана. Мы стянем кожаными шнурками горло бесполезных, паразитов, похитителей кислорода. Да, придет день, когда мы назначим палачей…
Чтобы не выделяться, Лиз тоже покачивала головой, но не понимала смысла проповеди. Все эти незнакомые, слишком сложные слова перекатывались в ее мозгу, отпечатываясь болезненными вопросительными знаками. Лиз не любила речей, которые заставляли думать, вызывали мигрень, она предпочитала пение. Ей казалось, что она вполне довольна своей судьбой. Ест досыта, дышит терпимым воздухом, занимается любовью с любым, кто изъявляет желание… Что еще требовать от жизни! Да и что такое жизнь? Сиюминутность, голод, сон, желание помочиться. И ничего другого… или она о чем-то забыла? Вот только о чем?
«Марафон! Марафон!» Голос резонировал под сводом. И уже собирались группки, готовясь к пробежке. Резко выдернутая из сна, Лиз приподнялась на локте. Головокружительный водоворот буравил позвоночник. Чистый кислород вливался в ее мозг, и тот сотрясался, как старый мотор, долго простоявший без дела… Подступила тошнота, ноги охватили спазмы. Что с ней случилось?
«Марафон! Марафон!»