Захотелось вскочить и присоединиться к другим, но ожившее сознание кричало, что у нее есть нечто более важное… Внезапно к Лиз вернулась ясность ума, обдала жгучей волной.
Боже! Когда же она спустилась с поверхности?
Невозможно вспомнить…
Лиз смутно чувствовала, что пережила какую-то большую травму, частичную амнезию, которая стерла все воспоминания. Она боролась с безумием. Глоток чистого кислорода пробудил ее от спячки. Нужно воспользоваться этой короткой передышкой и упорядочить свои действия. А в голове Лиз еще теснились образы: баллоны с газом, застрявшие в иле… Узкое лицо Шмейссера… Куртка мэра медового цвета…
Подняться на поверхность!
Подняться немедленно, пока работает сознание!
Задержись она, и затопленная станция вновь затянет ее в свое удушье, в свой гипноз… Нужно, нужно было…
Неведомая сила напрягла ее мускулы. Лиз упала, выгнулась, касаясь пола лишь затылком и пятками, как эпилептик. «Поднимайся! Уходи!» Внутренний голос заглушал топот марафонцев.
Лиз обмякла, больно ударившись бедрами об пол. Попыталась припомнить все этапы возвращения: пробежать вдоль платформы, нырнуть, достать первый блок баллонов, спрятанный в иле туннеля, и плыть к промежуточной станции.
Ах, черт! Ей ни за что не сделать длительных остановок… Кессонная болезнь обеспечена… Придется сразу бежать в барокамеру. А если никто не ждет ее там, тогда — верная смерть. Лиз прогнала эту мысль. Оказавшись на поверхности, необходимо предупредить следователя. Нужные ему улики находятся на станции «Кайзер Ульрих III». Их достаточно, чтобы завести дело… Потом спустить туда несколько смелых юристов, и голова мэра покатится в корзину. Да, она должна поступить именно так.
Лиз встала, поискала глазами маленького чистильщика мумий, чтобы попрощаться с ним, но не нашла. Он тоже наверняка присоединился к марафонцам. В любом случае Лиз ничего не могла для него сделать. Поднять мальчика насильно? Это значит обречь себя и его на смерть или на постоянное пребывание в барокамере военного госпиталя. Лиз побежала к платформе. Как ее отравленный организм справится с декомпрессией? Ответа на этот вопрос у Лиз не было. Она села на край платформы, опустила лодыжки в мутную воду и погрузилась в нее с головой. Она убегала как воровка.
Тревога охватила Лиз оттого, что она вот так, голая, углубится в пучину туннелей. Без своего медно-резинового панциря она будет уязвимой. Ну не дурость ли?
Лиз заработала ногами, проталкиваясь туда, где спрятала блок баллонов и автономное снаряжение. Большой резиновый мешок никто не тронул. Она расстегнула молнию, схватила наконечник и повернула кран распределительного клапана. Сделав первый глоток воздуха, Лиз начала снаряжаться, стараясь не баламутить ил. Застегнула ремни баллонов на плечах, надела маску и, дуя носом, вытеснила из нее воду. Наконец надела ласты, прикрепила на запястье глубиномер и сжала в правом кулаке фонарь цилиндрической формы. Лиз замерзла. Чтобы разогнать кровь, немного поплавала. Подсвечивая фонариком, она убедилась, что туннель не заминирован. Уже легче. Она медленно поплыла обратной дорогой. В голове чередой проходили цифры. Лиз не знала степени насыщения своих тканей, а ее коэффициент «с» [5] сводился к огромному вопросительному знаку. Она понятия не имела, сколько времени провела в состоянии погружения: три дня… или три недели? Кроме того, в ее распоряжении было лишь несколько баллонов, позволявших выдержать уровни остановок, тогда как Лиз требовалась целая цистерна кислорода под давлением. Пришлось жонглировать числами для того, чтобы наилучшим образом использовать свой резерв.
Лиз приступила к медленному подъему, не отрывая глаз от стрелки глубиномера, внимательно следя, чтобы не превысить полагающиеся 18 метров в минуту. Не будь Грета полной идиоткой, она уже придвинула бы мобильный реанимационный кессон. Разве что… Разве что следователь счел поражением ее затянувшееся отсутствие. В таком случае никто там не ждет Лиз. Никто и ничто… кроме смерти.
Прибыв на первую остановку, она достала второй блок и вооружилась терпением.
Ей понадобилось несколько часов, чтобы опустошить баллоны. Когда Лиз переключилась на резерв, то, энергично работая ногами, устремилась к поверхности. Она вновь оказалась в вестибюле, заваленном обломками, увидела веревочную лестницу, свисающую из отверстия, пробитого Тропфманом.
Был день. Странно, но это принесло Лиз облегчение.
Вцепившись в нижнюю ступеньку, она подтянулась и вылезла из воды. И тут в глазах у нее потемнело, во рту она ощутила вкус крови. Лиз выплюнула наконечник и заработала локтями, чтобы добраться до асфальта. Острые края отверстия больно царапали бока, но она уже ничего не чувствовала. Когда голова оказалась на уровне тротуара, Лиз заметила, что ограждение снято и ни одной машины нет у памятной плиты. Дело плохо. Вдруг какаято тень накрыла ее, и на тротуар, скрипнув тормозами, въехал незнакомый грузовик. В поле зрения Лиз попали ноги в сапожках, потом кто-то схватил ее под мышки и вытащил на щебеночное покрытие. Грудь оцарапали заклепки куртки…
Гудрун! Это была Гудрун…
Лиз смахнула маску и уцепилась за отвороты потертой кожаной одежды. Бледное лицо девушки расплывалось перед глазами. Вокруг них уже образовалось кольцо зевак.
— Чистого кислорода, быстро! — пробормотала Лиз. — А еще… раствор аспирина… в вену… и кортизон… Затем кессон… барокамеру…
Это были ее последние слова. Мрак туннелей настиг ее, превратив в черный монолит.
БЕГЛЯНКИ
РАЗНОЦВЕТНЫЕ ПУЗЫРЬКИ
Боже! Когда же она спустилась с поверхности?
Невозможно вспомнить…
Лиз смутно чувствовала, что пережила какую-то большую травму, частичную амнезию, которая стерла все воспоминания. Она боролась с безумием. Глоток чистого кислорода пробудил ее от спячки. Нужно воспользоваться этой короткой передышкой и упорядочить свои действия. А в голове Лиз еще теснились образы: баллоны с газом, застрявшие в иле… Узкое лицо Шмейссера… Куртка мэра медового цвета…
Подняться на поверхность!
Подняться немедленно, пока работает сознание!
Задержись она, и затопленная станция вновь затянет ее в свое удушье, в свой гипноз… Нужно, нужно было…
Неведомая сила напрягла ее мускулы. Лиз упала, выгнулась, касаясь пола лишь затылком и пятками, как эпилептик. «Поднимайся! Уходи!» Внутренний голос заглушал топот марафонцев.
Лиз обмякла, больно ударившись бедрами об пол. Попыталась припомнить все этапы возвращения: пробежать вдоль платформы, нырнуть, достать первый блок баллонов, спрятанный в иле туннеля, и плыть к промежуточной станции.
Ах, черт! Ей ни за что не сделать длительных остановок… Кессонная болезнь обеспечена… Придется сразу бежать в барокамеру. А если никто не ждет ее там, тогда — верная смерть. Лиз прогнала эту мысль. Оказавшись на поверхности, необходимо предупредить следователя. Нужные ему улики находятся на станции «Кайзер Ульрих III». Их достаточно, чтобы завести дело… Потом спустить туда несколько смелых юристов, и голова мэра покатится в корзину. Да, она должна поступить именно так.
Лиз встала, поискала глазами маленького чистильщика мумий, чтобы попрощаться с ним, но не нашла. Он тоже наверняка присоединился к марафонцам. В любом случае Лиз ничего не могла для него сделать. Поднять мальчика насильно? Это значит обречь себя и его на смерть или на постоянное пребывание в барокамере военного госпиталя. Лиз побежала к платформе. Как ее отравленный организм справится с декомпрессией? Ответа на этот вопрос у Лиз не было. Она села на край платформы, опустила лодыжки в мутную воду и погрузилась в нее с головой. Она убегала как воровка.
Тревога охватила Лиз оттого, что она вот так, голая, углубится в пучину туннелей. Без своего медно-резинового панциря она будет уязвимой. Ну не дурость ли?
Лиз заработала ногами, проталкиваясь туда, где спрятала блок баллонов и автономное снаряжение. Большой резиновый мешок никто не тронул. Она расстегнула молнию, схватила наконечник и повернула кран распределительного клапана. Сделав первый глоток воздуха, Лиз начала снаряжаться, стараясь не баламутить ил. Застегнула ремни баллонов на плечах, надела маску и, дуя носом, вытеснила из нее воду. Наконец надела ласты, прикрепила на запястье глубиномер и сжала в правом кулаке фонарь цилиндрической формы. Лиз замерзла. Чтобы разогнать кровь, немного поплавала. Подсвечивая фонариком, она убедилась, что туннель не заминирован. Уже легче. Она медленно поплыла обратной дорогой. В голове чередой проходили цифры. Лиз не знала степени насыщения своих тканей, а ее коэффициент «с» [5] сводился к огромному вопросительному знаку. Она понятия не имела, сколько времени провела в состоянии погружения: три дня… или три недели? Кроме того, в ее распоряжении было лишь несколько баллонов, позволявших выдержать уровни остановок, тогда как Лиз требовалась целая цистерна кислорода под давлением. Пришлось жонглировать числами для того, чтобы наилучшим образом использовать свой резерв.
Лиз приступила к медленному подъему, не отрывая глаз от стрелки глубиномера, внимательно следя, чтобы не превысить полагающиеся 18 метров в минуту. Не будь Грета полной идиоткой, она уже придвинула бы мобильный реанимационный кессон. Разве что… Разве что следователь счел поражением ее затянувшееся отсутствие. В таком случае никто там не ждет Лиз. Никто и ничто… кроме смерти.
Прибыв на первую остановку, она достала второй блок и вооружилась терпением.
Ей понадобилось несколько часов, чтобы опустошить баллоны. Когда Лиз переключилась на резерв, то, энергично работая ногами, устремилась к поверхности. Она вновь оказалась в вестибюле, заваленном обломками, увидела веревочную лестницу, свисающую из отверстия, пробитого Тропфманом.
Был день. Странно, но это принесло Лиз облегчение.
Вцепившись в нижнюю ступеньку, она подтянулась и вылезла из воды. И тут в глазах у нее потемнело, во рту она ощутила вкус крови. Лиз выплюнула наконечник и заработала локтями, чтобы добраться до асфальта. Острые края отверстия больно царапали бока, но она уже ничего не чувствовала. Когда голова оказалась на уровне тротуара, Лиз заметила, что ограждение снято и ни одной машины нет у памятной плиты. Дело плохо. Вдруг какаято тень накрыла ее, и на тротуар, скрипнув тормозами, въехал незнакомый грузовик. В поле зрения Лиз попали ноги в сапожках, потом кто-то схватил ее под мышки и вытащил на щебеночное покрытие. Грудь оцарапали заклепки куртки…
Гудрун! Это была Гудрун…
Лиз смахнула маску и уцепилась за отвороты потертой кожаной одежды. Бледное лицо девушки расплывалось перед глазами. Вокруг них уже образовалось кольцо зевак.
— Чистого кислорода, быстро! — пробормотала Лиз. — А еще… раствор аспирина… в вену… и кортизон… Затем кессон… барокамеру…
Это были ее последние слова. Мрак туннелей настиг ее, превратив в черный монолит.
БЕГЛЯНКИ
Сознание Лиз воспринимало лишь окружающее, странным образом суженное, будто мир вдруг сжался до размеров кровати, мшистого прямоугольника, прикрытого шершавым, отвратительным полотном. Лиз лежала на этой простынной равнине с вытянутыми вдоль тела руками, тяжелая и неподъемная. Временами ее восприятие изменялось. Кровать становилась необъятной, а сама она — микроскопической. Иногда все было наоборот: Лиз вдруг начинала расти до бесконечности, и ее конечности вылезали за пределы ложа, бросаясь на штурм здания, окрестностей, Вселенной… Откуда-то приходили запахи. Их приносили ветры, пассаты с антисептической затхлостью. Часто какие-то насекомые из градуированного стекла вонзали свои железные жала в ее вены, впрыскивая ужасные яды, несущие забытье. Тогда Лиз засыпала на века, перепрыгивая через геологические эры… Она смыкала веки, безразличная к эрозии времен на горах. Позже, когда Лиз вновь открывала глаза, уже пролетали тысячелетия, горные пики были обтесаны ветрами, моря высохли, континенты раздробились, раскрошившись на дне морских впадин.
Однажды голос невидимого существа — Бога, быть может, — прозвучал из космоса: «Ее силы восстанавливаются, теперь она пойдет на поправку, хотя вернулась издалека…» Лиз слушала эти загадочные слова, подобные раскатам грома, однако смысл их не доходил до нее. Слова рикошетом отлетали от планет, дробились, порождая падающие звезды изуродованных слогов. Фразы крутились, всасываемые ненасытными пастями черных дыр… В другой раз на ее лоб легла прохладная, чуть костлявая рука, и нетерпеливый голос быстро зашептал:
— Лиз! Ты слышишь меня? Это я, Гудрун! Ну же, черт побери, сделай усилие!
Лиз долго размышляла над значением этого приказания. Она догадывалась, что в нем есть нечто важное, но, несмотря на все усилия, не могла остановить свой медленный дрейф через галактики. Лиз умирала, возрождалась, перевоплощалась тут и там, принимая самые немыслимые формы.
— Знаете ли, мой мальчик, — вновь загремел божественный глас, — ее мозг подвергся необратимым изменениям, так что будьте готовы… Ах, этот углекислый газ! Последствия его еще скажутся…
И наконец, когда три галактики были ослаблены временем, когда угасли два солнца, Лиз увидела конец космического путешествия: лампочку в опаловом шаре, обозначающую центр потолка. Под этим небом, окрашенным белой краской, стояла кровать. В кровати лежала она… и кто-то ерзал на металлическом стуле совсем рядом с ней.
— Лиз! Наконец-то! Ты видишь меня? Понимаешь, что я тебе говорю?
Крикливый голос рвал барабанные перепонки. На мгновение возникло искушение снова погрузиться в сон, но инстинкт Лиз воспротивился этому. Она поморгала, рискнула бросить взгляд по горизонтали. В ложбинке под локтем пустили корни тонкие трубочки из подвешенных флаконов, по ним стекала стекловидная жидкость. На хромированных треножниках подмигивали непонятные приборы. Гудрун поближе придвинула стул. Она переоделась в матросский костюмчик, на коротко стриженной голове сидел красный шерстяной берет.
— Ну как, — спросила Гудрун, — возвращаешься к жизни? Бог мой! Шесть суток ты провела в коме! Я уж было подумала, что тебе прямая дорога в дурдом.
Лиз раздвинула губы; засохшая пена накрахмалила их уголки. Ей показалось, что она больше не сможет говорить.
— Шмейссер… — пробормотала Лиз, — следователь… Надо предупредить его. Улика. Я нашла улику. Следственная комиссия… Нужно…
Чтобы заставить ее замолчать, Гудрун приложила три пальца к губам Лиз.
— Стоп! — прохрипела она. — Выслушай меня, прежде чем городить чепуху. Ты спишь почти неделю. До того как я тебя подобрала, ты провела внизу две недели! Произошло много событий, пока ты прохлаждалась на станции «Кайзер Ульрих III». Сейчас придет доктор, так что поосторожнее, не ляпни при нем чего-нибудь. Мы не в Алзенберге, а в клинике Готтердхала, на побережье. Я выдала тебя за мою мать. Мы приехали на каникулы, развлекались подводным плаванием с аквалангом, и ты заработала кессонную болезнь из-за неисправного баллона. Вот и все! Дошло? Это все!
— Но почему Готтердхал? Так далеко? Я могла скончаться в дороге.
— Привези я тебя в военный госпиталь Алзенберга, ты бы сейчас была мертва, — отчеканила Гудрун, не повышая голоса. — Метро, следователь — со всем этим кончено, все провалилось!
Лиз тщетно боролась с головокружением. Ее мозг казался ей рассыпанной головоломкой, она чувствовала: у нее не хватит смекалки, чтобы собрать все детали. Гудрун порылась в своей сумке, достала оттуда помятую газету.
— Держи! — прошептала она. — Ты можешь читать?
— Нет, — призналась Лиз, и взор ее затуманился.
— Она недельной давности, — объяснила Гудрун. — «Следователь и его секретарша Грета Ландброке погибли в автокатастрофе». Именно так и написано черным по белому. Маленькая заметка на десятой странице. Не бросается в глаза. И это еще не все. По телику объявили, что оползень окончательно разрушил метро. Все воздушные карманы затоплены, а их обитатели утонули. Пока туннели не станут проходимыми, все погружения отменены. Ты лучше меня знаешь, что это значит!
— Пираты! — выдохнула Лиз. — Они взорвали галереи…
— Правильно, — сказала Гудрун, — мэр обвел нас вокруг пальца. Станция «Кайзер Ульрих III» отныне недоступна, погребена под тоннами камня. Твои улики больше не существуют! Муниципалитет с блеском восстановил свою девственность! Они убрали всех любопытствующих, свидетелей, проныр. Теперь понимаешь, почему ты не вышла бы живой из военного госпиталя?
Лиз сделала глотательное движение, но слюны не было; язык будто намазали клеем.
— Но ты… почему ты ждала меня?
— Грета сочла, что ты мертва уже через три дня… Даже сам следователь больше не верил, что ты вернешься. Запахло жареным, и они ушли. А я заупрямилась, зная, какая ты упорная. Я сказала себе: она рано или поздно появится… Свихнувшаяся или побитая, но появится! Надо ждать ее! Я украла грузовик, поменяла номера и достала кое-что для оказания первой помощи: кислородную маску, аптечку… И подстерегала тебя. Я решила, если ты вынырнешь, увезти тебя из города в какую-нибудь спокойную клинику, предпочтительно на побережье.
— Я могла отдать концы во время перевозки.
— Да, риск был. Но в Алзенберге у тебя не было ни единого шанса. Сейчас тебе лучше, и надо удирать тайком. Ведь у меня нет ни гроша, чтобы оплатить лечение. Думаю, мэр тоже считает тебя мертвой, не будем разочаровывать его. Ты способна стоять на ногах?
Лиз приподнялась на локте. Вставленные в вены иглы вонзились в ее плоть.
— Что ты собираешься делать? — спросила она.
— Грузовик все еще при мне, — пояснила Гудрун, — нужно смываться этой ночью. Палата — на первом этаже, — это уже легче. Я отвлеку внимание дежурной… Ты вылезешь через окно. Потом пройдешь садом и залезешь в кабину моей машины, она стоит на углу улицы. Сумеешь?
Лиз поморщилась. Она была слаба, как новорожденный.
— Попробую… — вымолвила Лиз, — постараюсь. Только мне нужны часы и темная одежда.
— Я забрала твой кожаный комбинезон и оружие. Засунула их в стенной шкаф, поглубже. Оставлю тебе свои часы.
— Следователь мертв, — тупо повторила Лиз, пытаясь осмыслить реальность информации. — В какой-то момент там, внизу, я сочла, что выиграла, прищучила этих поганых отравителей!
Гудрун пожала плечами, усмехнулась.
— У вас не было шансов! Вы слишком рассчитывали на законность!
— И все-таки ты помогала нам?
— Ну да. Но вы вели себя как любители, особенно Грета. Ведь она первая и сдрейфила. Заставила Шмейссера дать задний ход. Увы, слишком поздно; они уже были на крючке у мэра. Возможно, Тропфман их и выдал. Время шло, и я видела, как он поджимает хвост. Его запугали, и он раскололся.
Дребезжание тележки в коридоре оборвало беседу. Гудрун засуетилась, положила часики в ящичек прикроватного столика.
— Сегодня вечером… — забормотала она, напирая на слова, — вечером, в десять часов. Я войду в приемную и отвлеку дежурную сказкой о забытой истории болезни или о чем-то в этом роде. Тебе придется все делать быстро. А до тех пор разыгрывай кому, они к этому привыкли. Сейчас восемь часов, скоро потушат свет. До скорого!
Лиз едва заметно улыбнулась. Тонкая фигурка исчезла из ее поля зрения. Тихо закрылась дверь. Она опять осталась одна.
Очень быстро ею вновь овладела дремота, стирая реальность недавней сцены. На секунду Лиз решила, что все это ей приснилось, и она начала проваливаться в пушистый и уютный колодец, разверзшийся под ней.
Проблеск сознания вытащил Лиз из этой ловушки, судорога пробежала по телу, приведя в движение иглы на сгибах рук. Боль прогнала сон. Стараясь не потревожить трубочки, Лиз протянула руку к ящичку, нащупала часики и сжала их в кулаке. Из-под лейкопластыря засочилась кровь. Она решила, что в 9.30 встанет и оденется, но не была уверена, удастся ли ей это. Что произойдет, если она потеряет сознание, упадет у кровати в кожаном комбинезоне и с пистолетом в руке? Кто тогда поверит в россказни Гудрун? Сразу вызовут полицию. Ее быстро опознают… А что потом? Ее точно перевезут в военный госпиталь, где с ней непременно что-то случится. Проблема с антикоагулянтами, возможно? Кровоизлияние в мозг? «От кессонной болезни всего можно ожидать!» — скажет кто-нибудь.
Лиз покрепче сжала часики. Значит, они проиграли. Проиграли…
Преодолевая сонливость, она заставила себя думать о том, что сообщила ей Гудрун. Все, что произошло в ее отсутствие, походило на сжатое резюме телесериала. Лиз не могла убедить себя в непоправимости случившегося. Все казалось абстрактным, тенью, дымкой. Капельки пота выступили на висках. Она постаралась дышать спокойнее. В 9 часов кто-то открыл дверь; Лиз еле успела закрыть глаза. Кто-то прошел по палате, ногтем постучал по флакону с физиологическим раствором, пощупал ее пульс. Длилось это не больше пяти минут. Оставшись одна, Лиз выдернула иголки, обтерла руки простыней и села. Немного кружилась голова. Она сидела неподвижно, пока не прошло недомогание, потом спустила ноги на кафельный пол. Тело ее исполняло приказы — это главное! Лиз сняла просторную рубашку, подошла к шкафу, достала комбинезон. Гудрун догадалась посыпать его с изнанки тальком. Внутри покоился «кольт» армейского образца 45-го калибра подобно железному ядру, тяжелому и ободряющему. Лиз взвесила его на руке. Килограмм стали заполнил ладонь, точно привычный рабочий инструмент. Из коридора не доносилось ни звука. Только за стеной приглушенно мурлыкал телевизор. Лиз оделась, стараясь не очень наклонять голову. Когда она застегнула молнию до подбородка, часы показывали 21.30. Ей понадобилось около получаса, чтобы снарядиться. Замедленным шагом она приблизилась к окну, повернула ручку. Холодным воздухом обдало лицо. За окном была черная ночь. Но, приглядевшись, Лиз все же различила лужайку, аллею, живую изгородь бересклета и полутораметровую ограду, окружавшую сад. А дальше шла улица с влажным асфальтовым покрытием. Движение по ней было редким. Лиз еще раз взглянула на часики. В 21.58 силуэт Гудрун обозначился на аллее, ведущей к приемному покою. Лиз распахнула окно, поставила колено на подоконник. В голове будто жужжали какие-то насекомые; она заставила себя не обращать на это внимание. Перешагнув через цементный отлив, Лиз спрыгнула. Высота не превышала полутора метров, однако для нее она оказалась слишком большой. Ступни примяли мокрую траву. Насыщенная влагой лужайка с хлюпаньем пружинила под ногами. Было темно, светились лишь окна приемного покоя да лампочка над подъездом «неотложки». Тем, кто переходил в освещенную зону, все остальное должно было представляться в виде огромной черной дыры. Лиз ускорила шаг. Она не хотела бежать, не зная, как отреагирует ее ослабленный организм на такое усилие. С колотящимся сердцем Лиз дошла до живой изгороди, проскользнула между кустов. Улица была пуста, ни одной фары не промелькнуло на дороге. Лиз засунула револьвер в карман, влезла на ограду. Когда ноги ее коснулись тротуара, закружилась голова и подступила тошнота. Ее вырвало желчью. Холодный пот заливал ей лоб. Лиз прислонилась спиной к ограде. Старенький грузовичок с брезентовым кузовом дожидался ее в темноте с выключенными фарами, но с тихо урчащим мотором. Пошатываясь, Лиз дошла до подножки, поискала ручку… Дверца легко открылась. Она залезла в кабину; там пахло маслом и табачным дымом. Лиз тяжело повалилась на сиденье для пассажира. Ее тело превратилось в нечто беспозвоночное, в пустой мешок. Револьвер в набрюшном кармане давил на кишки и мочевой пузырь. Слева послышался топот ног, потом дверца открылась, пропустив Гудрун.
— Ну вот! Дело сделано! — отдуваясь, сказала она. — Смываемся! — И нажала на газ.
Руль казался огромным в ее худеньких руках. Грузовик взревел и помчался на штурм желтой полосы, пожирая дорогу со зверским аппетитом. Клиника быстро исчезала из зеркала заднего вида. Лиз откинулась на подголовник. Ей почудилось, что из темноты на нее смотрят лица: Первый Класс, маленький чистильщик мумий, Курт Майерхофф… Надзирательница…
Неужели все это было?
Она потеряла сознание.
Однажды голос невидимого существа — Бога, быть может, — прозвучал из космоса: «Ее силы восстанавливаются, теперь она пойдет на поправку, хотя вернулась издалека…» Лиз слушала эти загадочные слова, подобные раскатам грома, однако смысл их не доходил до нее. Слова рикошетом отлетали от планет, дробились, порождая падающие звезды изуродованных слогов. Фразы крутились, всасываемые ненасытными пастями черных дыр… В другой раз на ее лоб легла прохладная, чуть костлявая рука, и нетерпеливый голос быстро зашептал:
— Лиз! Ты слышишь меня? Это я, Гудрун! Ну же, черт побери, сделай усилие!
Лиз долго размышляла над значением этого приказания. Она догадывалась, что в нем есть нечто важное, но, несмотря на все усилия, не могла остановить свой медленный дрейф через галактики. Лиз умирала, возрождалась, перевоплощалась тут и там, принимая самые немыслимые формы.
— Знаете ли, мой мальчик, — вновь загремел божественный глас, — ее мозг подвергся необратимым изменениям, так что будьте готовы… Ах, этот углекислый газ! Последствия его еще скажутся…
И наконец, когда три галактики были ослаблены временем, когда угасли два солнца, Лиз увидела конец космического путешествия: лампочку в опаловом шаре, обозначающую центр потолка. Под этим небом, окрашенным белой краской, стояла кровать. В кровати лежала она… и кто-то ерзал на металлическом стуле совсем рядом с ней.
— Лиз! Наконец-то! Ты видишь меня? Понимаешь, что я тебе говорю?
Крикливый голос рвал барабанные перепонки. На мгновение возникло искушение снова погрузиться в сон, но инстинкт Лиз воспротивился этому. Она поморгала, рискнула бросить взгляд по горизонтали. В ложбинке под локтем пустили корни тонкие трубочки из подвешенных флаконов, по ним стекала стекловидная жидкость. На хромированных треножниках подмигивали непонятные приборы. Гудрун поближе придвинула стул. Она переоделась в матросский костюмчик, на коротко стриженной голове сидел красный шерстяной берет.
— Ну как, — спросила Гудрун, — возвращаешься к жизни? Бог мой! Шесть суток ты провела в коме! Я уж было подумала, что тебе прямая дорога в дурдом.
Лиз раздвинула губы; засохшая пена накрахмалила их уголки. Ей показалось, что она больше не сможет говорить.
— Шмейссер… — пробормотала Лиз, — следователь… Надо предупредить его. Улика. Я нашла улику. Следственная комиссия… Нужно…
Чтобы заставить ее замолчать, Гудрун приложила три пальца к губам Лиз.
— Стоп! — прохрипела она. — Выслушай меня, прежде чем городить чепуху. Ты спишь почти неделю. До того как я тебя подобрала, ты провела внизу две недели! Произошло много событий, пока ты прохлаждалась на станции «Кайзер Ульрих III». Сейчас придет доктор, так что поосторожнее, не ляпни при нем чего-нибудь. Мы не в Алзенберге, а в клинике Готтердхала, на побережье. Я выдала тебя за мою мать. Мы приехали на каникулы, развлекались подводным плаванием с аквалангом, и ты заработала кессонную болезнь из-за неисправного баллона. Вот и все! Дошло? Это все!
— Но почему Готтердхал? Так далеко? Я могла скончаться в дороге.
— Привези я тебя в военный госпиталь Алзенберга, ты бы сейчас была мертва, — отчеканила Гудрун, не повышая голоса. — Метро, следователь — со всем этим кончено, все провалилось!
Лиз тщетно боролась с головокружением. Ее мозг казался ей рассыпанной головоломкой, она чувствовала: у нее не хватит смекалки, чтобы собрать все детали. Гудрун порылась в своей сумке, достала оттуда помятую газету.
— Держи! — прошептала она. — Ты можешь читать?
— Нет, — призналась Лиз, и взор ее затуманился.
— Она недельной давности, — объяснила Гудрун. — «Следователь и его секретарша Грета Ландброке погибли в автокатастрофе». Именно так и написано черным по белому. Маленькая заметка на десятой странице. Не бросается в глаза. И это еще не все. По телику объявили, что оползень окончательно разрушил метро. Все воздушные карманы затоплены, а их обитатели утонули. Пока туннели не станут проходимыми, все погружения отменены. Ты лучше меня знаешь, что это значит!
— Пираты! — выдохнула Лиз. — Они взорвали галереи…
— Правильно, — сказала Гудрун, — мэр обвел нас вокруг пальца. Станция «Кайзер Ульрих III» отныне недоступна, погребена под тоннами камня. Твои улики больше не существуют! Муниципалитет с блеском восстановил свою девственность! Они убрали всех любопытствующих, свидетелей, проныр. Теперь понимаешь, почему ты не вышла бы живой из военного госпиталя?
Лиз сделала глотательное движение, но слюны не было; язык будто намазали клеем.
— Но ты… почему ты ждала меня?
— Грета сочла, что ты мертва уже через три дня… Даже сам следователь больше не верил, что ты вернешься. Запахло жареным, и они ушли. А я заупрямилась, зная, какая ты упорная. Я сказала себе: она рано или поздно появится… Свихнувшаяся или побитая, но появится! Надо ждать ее! Я украла грузовик, поменяла номера и достала кое-что для оказания первой помощи: кислородную маску, аптечку… И подстерегала тебя. Я решила, если ты вынырнешь, увезти тебя из города в какую-нибудь спокойную клинику, предпочтительно на побережье.
— Я могла отдать концы во время перевозки.
— Да, риск был. Но в Алзенберге у тебя не было ни единого шанса. Сейчас тебе лучше, и надо удирать тайком. Ведь у меня нет ни гроша, чтобы оплатить лечение. Думаю, мэр тоже считает тебя мертвой, не будем разочаровывать его. Ты способна стоять на ногах?
Лиз приподнялась на локте. Вставленные в вены иглы вонзились в ее плоть.
— Что ты собираешься делать? — спросила она.
— Грузовик все еще при мне, — пояснила Гудрун, — нужно смываться этой ночью. Палата — на первом этаже, — это уже легче. Я отвлеку внимание дежурной… Ты вылезешь через окно. Потом пройдешь садом и залезешь в кабину моей машины, она стоит на углу улицы. Сумеешь?
Лиз поморщилась. Она была слаба, как новорожденный.
— Попробую… — вымолвила Лиз, — постараюсь. Только мне нужны часы и темная одежда.
— Я забрала твой кожаный комбинезон и оружие. Засунула их в стенной шкаф, поглубже. Оставлю тебе свои часы.
— Следователь мертв, — тупо повторила Лиз, пытаясь осмыслить реальность информации. — В какой-то момент там, внизу, я сочла, что выиграла, прищучила этих поганых отравителей!
Гудрун пожала плечами, усмехнулась.
— У вас не было шансов! Вы слишком рассчитывали на законность!
— И все-таки ты помогала нам?
— Ну да. Но вы вели себя как любители, особенно Грета. Ведь она первая и сдрейфила. Заставила Шмейссера дать задний ход. Увы, слишком поздно; они уже были на крючке у мэра. Возможно, Тропфман их и выдал. Время шло, и я видела, как он поджимает хвост. Его запугали, и он раскололся.
Дребезжание тележки в коридоре оборвало беседу. Гудрун засуетилась, положила часики в ящичек прикроватного столика.
— Сегодня вечером… — забормотала она, напирая на слова, — вечером, в десять часов. Я войду в приемную и отвлеку дежурную сказкой о забытой истории болезни или о чем-то в этом роде. Тебе придется все делать быстро. А до тех пор разыгрывай кому, они к этому привыкли. Сейчас восемь часов, скоро потушат свет. До скорого!
Лиз едва заметно улыбнулась. Тонкая фигурка исчезла из ее поля зрения. Тихо закрылась дверь. Она опять осталась одна.
Очень быстро ею вновь овладела дремота, стирая реальность недавней сцены. На секунду Лиз решила, что все это ей приснилось, и она начала проваливаться в пушистый и уютный колодец, разверзшийся под ней.
Проблеск сознания вытащил Лиз из этой ловушки, судорога пробежала по телу, приведя в движение иглы на сгибах рук. Боль прогнала сон. Стараясь не потревожить трубочки, Лиз протянула руку к ящичку, нащупала часики и сжала их в кулаке. Из-под лейкопластыря засочилась кровь. Она решила, что в 9.30 встанет и оденется, но не была уверена, удастся ли ей это. Что произойдет, если она потеряет сознание, упадет у кровати в кожаном комбинезоне и с пистолетом в руке? Кто тогда поверит в россказни Гудрун? Сразу вызовут полицию. Ее быстро опознают… А что потом? Ее точно перевезут в военный госпиталь, где с ней непременно что-то случится. Проблема с антикоагулянтами, возможно? Кровоизлияние в мозг? «От кессонной болезни всего можно ожидать!» — скажет кто-нибудь.
Лиз покрепче сжала часики. Значит, они проиграли. Проиграли…
Преодолевая сонливость, она заставила себя думать о том, что сообщила ей Гудрун. Все, что произошло в ее отсутствие, походило на сжатое резюме телесериала. Лиз не могла убедить себя в непоправимости случившегося. Все казалось абстрактным, тенью, дымкой. Капельки пота выступили на висках. Она постаралась дышать спокойнее. В 9 часов кто-то открыл дверь; Лиз еле успела закрыть глаза. Кто-то прошел по палате, ногтем постучал по флакону с физиологическим раствором, пощупал ее пульс. Длилось это не больше пяти минут. Оставшись одна, Лиз выдернула иголки, обтерла руки простыней и села. Немного кружилась голова. Она сидела неподвижно, пока не прошло недомогание, потом спустила ноги на кафельный пол. Тело ее исполняло приказы — это главное! Лиз сняла просторную рубашку, подошла к шкафу, достала комбинезон. Гудрун догадалась посыпать его с изнанки тальком. Внутри покоился «кольт» армейского образца 45-го калибра подобно железному ядру, тяжелому и ободряющему. Лиз взвесила его на руке. Килограмм стали заполнил ладонь, точно привычный рабочий инструмент. Из коридора не доносилось ни звука. Только за стеной приглушенно мурлыкал телевизор. Лиз оделась, стараясь не очень наклонять голову. Когда она застегнула молнию до подбородка, часы показывали 21.30. Ей понадобилось около получаса, чтобы снарядиться. Замедленным шагом она приблизилась к окну, повернула ручку. Холодным воздухом обдало лицо. За окном была черная ночь. Но, приглядевшись, Лиз все же различила лужайку, аллею, живую изгородь бересклета и полутораметровую ограду, окружавшую сад. А дальше шла улица с влажным асфальтовым покрытием. Движение по ней было редким. Лиз еще раз взглянула на часики. В 21.58 силуэт Гудрун обозначился на аллее, ведущей к приемному покою. Лиз распахнула окно, поставила колено на подоконник. В голове будто жужжали какие-то насекомые; она заставила себя не обращать на это внимание. Перешагнув через цементный отлив, Лиз спрыгнула. Высота не превышала полутора метров, однако для нее она оказалась слишком большой. Ступни примяли мокрую траву. Насыщенная влагой лужайка с хлюпаньем пружинила под ногами. Было темно, светились лишь окна приемного покоя да лампочка над подъездом «неотложки». Тем, кто переходил в освещенную зону, все остальное должно было представляться в виде огромной черной дыры. Лиз ускорила шаг. Она не хотела бежать, не зная, как отреагирует ее ослабленный организм на такое усилие. С колотящимся сердцем Лиз дошла до живой изгороди, проскользнула между кустов. Улица была пуста, ни одной фары не промелькнуло на дороге. Лиз засунула револьвер в карман, влезла на ограду. Когда ноги ее коснулись тротуара, закружилась голова и подступила тошнота. Ее вырвало желчью. Холодный пот заливал ей лоб. Лиз прислонилась спиной к ограде. Старенький грузовичок с брезентовым кузовом дожидался ее в темноте с выключенными фарами, но с тихо урчащим мотором. Пошатываясь, Лиз дошла до подножки, поискала ручку… Дверца легко открылась. Она залезла в кабину; там пахло маслом и табачным дымом. Лиз тяжело повалилась на сиденье для пассажира. Ее тело превратилось в нечто беспозвоночное, в пустой мешок. Револьвер в набрюшном кармане давил на кишки и мочевой пузырь. Слева послышался топот ног, потом дверца открылась, пропустив Гудрун.
— Ну вот! Дело сделано! — отдуваясь, сказала она. — Смываемся! — И нажала на газ.
Руль казался огромным в ее худеньких руках. Грузовик взревел и помчался на штурм желтой полосы, пожирая дорогу со зверским аппетитом. Клиника быстро исчезала из зеркала заднего вида. Лиз откинулась на подголовник. Ей почудилось, что из темноты на нее смотрят лица: Первый Класс, маленький чистильщик мумий, Курт Майерхофф… Надзирательница…
Неужели все это было?
Она потеряла сознание.
РАЗНОЦВЕТНЫЕ ПУЗЫРЬКИ
Это была старая развалившаяся ферма, выброшенная на берег бухточки, словно куча камней, обтесанных ветром. Песок с близкого пляжа постоянно обстреливал ее, потрескивая на нескольких плитках черепицы, которые еще покрывали крышу, залетал в зияющие проемы окон.
Для жилья Лиз выбрала не менее старый сарай, где еще осталось несколько кип гниющей от влажности соломы. Забравшись в спальный мешок, она проводила там время, часами следя за изящным рисунком паутин на потолочных балках, сотканных столетними пауками. Во дворе взад и вперед ходила Гудрун, разбирая и вновь собирая двигатель грузовика. Девушки встречались только во время еды, состоящей из банки консервов. Руки Гудрун были испачканы моторным маслом, Лиз выглядела печальной, в волосах ее застряли соломинки. Разговаривали они мало, делясь замечаниями по поводу холода, дождя, приближающейся зимы. Лиз все труднее было сконцентрировать внимание на определенной теме. Иногда она проводила целый день в сарае, забившись в спальный мешок, ни о чем не думая, загипнотизированная какой-либо незначительной мелочью: тенью от гвоздя, соединением деревянных балок, углом, образованным двумя соломинками. Порой она забывала имя Гудрун и до головной боли силилась вспомнить его, безостановочно перебирая более или менее подходящие имена: Вероника, Валерия, Вирджиния, Дория…
Эти моменты сомнений, неуверенности повергали Лиз в панику. Девушка со стриженой головкой приходила тогда к ней, неловко пытаясь успокоить ее.
— Это ничего, — говорила она, — это лишь последствия комы, это пройдет.
Но Лиз не верила. Она чувствовала, что некое серое животное, укрывшееся под ее черепной коробкой, впало в длинную зимнюю спячку. «Мой мозг пошел вразнос», — часто произносила она громким голосом, не думая о том, что рядом нет собеседника. И это было правдой. Мозг ее сморщивался, как лежалое яблоко.
— Иди дышать кислородом! — иногда отчитывала ее Гудрун. — Пройдись по пляжу и подыши полной грудью. Тебе необходимо очистить нервные клетки от накопившейся дряни! Ты расплачиваешься за пребывание в метро. Черт побери, почему ты задержалась у этих чокнутых. Надо было сразу подниматься! Немедля!
Лиз не слушала. Она думала, что неплохо бы сменить имя, выбрать что-нибудь красивое, женственное, вроде: «Курить запрещается» или «Запасной выход», но не решалась сказать об этом подруге. Девушка со стриженой головой временами отличалась непредсказуемостью, иногда проявляла агрессивность.
— Так больше продолжаться не может! — заявила однажды вечером Гудрун. — Ты уходишь в небытие. Тебе нужно встряхнуться. И потом здесь скоро станет очень холодно. Мы не выдержим в этих развалинах, когда температура опустится до нуля. Необходимо покинуть эти места. Грузовик на ходу, я подкачала шины, так что мы прокатимся с ветерком. Кстати, если хочешь, я отращу волосы и ты будешь звать меня Наша. Я прекрасно справлюсь с ее ролью, ты знаешь. Часами я изучала эту маленькую сучку. Если это доставит тебе удовольствие, я стану Наша. Гудрун больше не будет. Я смогу это сделать… Не важно что, лишь бы ты не смотрела на меня как на дохлую рыбу. Так хочешь, чтобы я стала Наша, скажи? Ты поверишь. Получится так, будто она рядом с тобой, настоящая. Я умею двигаться, как она, говорить, как она. Скажи только, что так для тебя будет лучше… Скажи мне…
Лиз покачала головой. Гудрун говорила слишком быстро, ветер уносил ее слова. И все же Лиз нравилась убаюкивающая песня девчонки со стриженой головой. Ее слова вытаскивали на свет забытые вещи, воспоминания о другой жизни. Внезапно Лиз ощутила слабую эйфорию. Пена из разноцветных пузырьков заполнила ее мозг, и, выражая радость, она крикнула: «Марафон! Марафон!»
Когда Лиз наконец успокоилась, она увидела, что Гудрун плачет.
Для жилья Лиз выбрала не менее старый сарай, где еще осталось несколько кип гниющей от влажности соломы. Забравшись в спальный мешок, она проводила там время, часами следя за изящным рисунком паутин на потолочных балках, сотканных столетними пауками. Во дворе взад и вперед ходила Гудрун, разбирая и вновь собирая двигатель грузовика. Девушки встречались только во время еды, состоящей из банки консервов. Руки Гудрун были испачканы моторным маслом, Лиз выглядела печальной, в волосах ее застряли соломинки. Разговаривали они мало, делясь замечаниями по поводу холода, дождя, приближающейся зимы. Лиз все труднее было сконцентрировать внимание на определенной теме. Иногда она проводила целый день в сарае, забившись в спальный мешок, ни о чем не думая, загипнотизированная какой-либо незначительной мелочью: тенью от гвоздя, соединением деревянных балок, углом, образованным двумя соломинками. Порой она забывала имя Гудрун и до головной боли силилась вспомнить его, безостановочно перебирая более или менее подходящие имена: Вероника, Валерия, Вирджиния, Дория…
Эти моменты сомнений, неуверенности повергали Лиз в панику. Девушка со стриженой головкой приходила тогда к ней, неловко пытаясь успокоить ее.
— Это ничего, — говорила она, — это лишь последствия комы, это пройдет.
Но Лиз не верила. Она чувствовала, что некое серое животное, укрывшееся под ее черепной коробкой, впало в длинную зимнюю спячку. «Мой мозг пошел вразнос», — часто произносила она громким голосом, не думая о том, что рядом нет собеседника. И это было правдой. Мозг ее сморщивался, как лежалое яблоко.
— Иди дышать кислородом! — иногда отчитывала ее Гудрун. — Пройдись по пляжу и подыши полной грудью. Тебе необходимо очистить нервные клетки от накопившейся дряни! Ты расплачиваешься за пребывание в метро. Черт побери, почему ты задержалась у этих чокнутых. Надо было сразу подниматься! Немедля!
Лиз не слушала. Она думала, что неплохо бы сменить имя, выбрать что-нибудь красивое, женственное, вроде: «Курить запрещается» или «Запасной выход», но не решалась сказать об этом подруге. Девушка со стриженой головой временами отличалась непредсказуемостью, иногда проявляла агрессивность.
* * *
Приближалась зима. Ее дыхание постепенно опустошало берег, сплющивало дюны. Гудрун прилагала много сил, чтобы обеспечить их существование. Она ставила удочки, собирала улиток. Никто не рисковал заглянуть в этот край земли, обдуваемый ветрами, и только чайки парили над ними. Лиз утратила понятие о времени. Часы сжимались в минуты, минуты в секунды. Она рассчитывала подремать четверть часа, а спала целый день.— Так больше продолжаться не может! — заявила однажды вечером Гудрун. — Ты уходишь в небытие. Тебе нужно встряхнуться. И потом здесь скоро станет очень холодно. Мы не выдержим в этих развалинах, когда температура опустится до нуля. Необходимо покинуть эти места. Грузовик на ходу, я подкачала шины, так что мы прокатимся с ветерком. Кстати, если хочешь, я отращу волосы и ты будешь звать меня Наша. Я прекрасно справлюсь с ее ролью, ты знаешь. Часами я изучала эту маленькую сучку. Если это доставит тебе удовольствие, я стану Наша. Гудрун больше не будет. Я смогу это сделать… Не важно что, лишь бы ты не смотрела на меня как на дохлую рыбу. Так хочешь, чтобы я стала Наша, скажи? Ты поверишь. Получится так, будто она рядом с тобой, настоящая. Я умею двигаться, как она, говорить, как она. Скажи только, что так для тебя будет лучше… Скажи мне…
Лиз покачала головой. Гудрун говорила слишком быстро, ветер уносил ее слова. И все же Лиз нравилась убаюкивающая песня девчонки со стриженой головой. Ее слова вытаскивали на свет забытые вещи, воспоминания о другой жизни. Внезапно Лиз ощутила слабую эйфорию. Пена из разноцветных пузырьков заполнила ее мозг, и, выражая радость, она крикнула: «Марафон! Марафон!»
Когда Лиз наконец успокоилась, она увидела, что Гудрун плачет.