Страница:
Курс нашего рубля неизменно ползет вниз, на что влияет, как общее положение, так и введение в обращение разных суррогатов денег в виде керенок, почтовых марок, кредитных билетов старых образцов и т. п. Надо знать китайский рынок и быть очень осторожным при введении новых для него денежных знаков, так как китайцы очень недоверчивы.
Впечатления от Харбина тяжелые; не то ожидал я здесь увидеть; на улицах шатаются и носятся на извозчиках совсем разболтавшиеся офицеры (очень много в нетрезвом виде); по вечерам это явление усиливается; настроение у этих господь очень воинственное, с готовностью обнажать оружие и стрелять по первому подвернувшемуся под руку поводу. Иногда харбинские улицы начинают напоминать нам то, что месяц тому назад мы видели в Александровском саду и на Кронверкском проспекте: те же малостесняющиеся парочки, та же развинченная походка, те же кудлы волос...
Сейчас жe, по мнению Го, на дороге очень много разговаривают и занимаются совершенно посторонними делами; надо работать, а кому такой порядок не нравится, тот может получить заштатные деньги и уезжать в Россию; на работе дороги это не отразится, так как если уйдут pyccкие служащие, то в распоряжении Го имеется до тридцати тысяч китайцев, которые готовы занять все могущие освободиться места.
Речь очень деловая и определенная. Сейчас в руках Хорвата задача огромной важности сохранить дорогу в руках России и не дать китайцам стать полными хозяевами положения; прежде всего, надо изгнать из обихода служащих политику; ведь сейчас при бегстве из России масс интеллигенции и технических сил, можно подобрать для дороги редкий состав отборных служащих; всех смутьянов и политиканов отсортировать и отправить их наслаждаться порядками комиссародержавия, а их места занять дельными, честными и далекими от политики людьми, которые будут осчастливлены получением обеспеченного заработка; я, например, с величайшей радостью пошел бы на место начальника какой-нибудь скромной станции, чтобы получить приют и кусок хлеба, и был бы добросовестным и полезным для дела служащим; а таких, как я, целые сотни и ими было бы можно заменить и то жулье, и тех съежившихся и притаившихся товарищей, которые сидят и в управлении, и на линии.
Вечером был у Самойлова и слушал про бесчинства, чинимые Семеновым и его отрядом; приехавший недавно пограничник генерал Чевакинский был свидетелем, как на ст. Даурия Семеновские офицеры убили взятого ими с поезда пассажира за его отчаянные протесты по поводу отобрания у него законно ему принадлежавших 200.000 рублей; этого пассажира пристрелили тут же на платформе и тело его выбросили за перила, ограждавшие платформу.
И таких случаев десятки. Меня это не удивляет; я слишком хорошо познакомился с тем материалом, из которого состоит наше офицерство военного и революционного времени, и знаю, до чего они могут распуститься в обстановке полной свободы и безнаказанности. Революция распустила нас всех, а молодежь par excellence. И я вполне уверен, что большая часть тех ужасов, про которые украдкой рассказывают в Харбине и которые творятся в "Даурских сопках", куда уводят снимаемых с поездов пассажиров, не преувеличена.
Несомненно, что наравне с красным большевизмом здесь мы имеем дело с настоящим белым большевизмом.
Особенно шумит и безобразничает здесь генерального штаба генерал Доманевский; судя по рассказам об его деяниях, это совершенно спившийся алкоголик, распустившийся до полной потери офицерского достоинства, и которому место только в больнице для алкоголиков и нервнобольных. А он играет здесь какую-то роль государственного и военного деятеля. Все потешаются над его пьяными и дикими выходками, но нет власти, которая положила бы предел таким безобразиям, он кутит по кабакам, не платит, награждает орденами лакеев, рубит шашкой пальмы, делает из них букеты и, перевязав снятой с шеи Владимирской лентой, отправляет их певицам на сцену, посылает ресторанные счеты обратно с надписью "Китайскому генералу Ма, рассмотреть и доложить"... и т. п. Харбин скалит на все это зубы, не понимая, какой печальный ужас для будущего заключается в самой возможности наличия в нашей жизни таких явлений.
Очень невесело здесь; на тех организациях, которые здесь создались, можно установить или белобольшевистскую диктатуру разболтанного офицерства, или же самую мрачную реакцию, и при том только здесь, так как с такими силами безнадежно идти на спасение России; ведь прошли те времена, когда группе вооруженных людей можно было держать в страхе целые народы.
Психологически явление таких организаций неизбежно, как бурная реакция против совершившегося в России, как протест против надругания над заветами и святынями прошлого, но в своем настоящем проявлении оно не может послужить основанием для восстановления разрушаемой уже целый год государственности; ведь по сути своей оно также противогосударственно, ибо зачато и растет в атмосфере презрения к закону, разрушения всех неприятных ограничений и допустимости произвола и насилия по отношению ко всему, что не их лагеря и обычая; необуздываемое ничем, это разлагает, развращает, охулиганивает последние остатки русской молодежи, приучает их к лени, произволу, пренебрежению к долгу и обязанностям, приучает к жизни не по средствам и к добыванию средств для всяких наслаждений, не стесняясь ничем в способах добывания, одним словом, делает с нашей белой молодежью то же, что делает с красной комиссарщина и красная армия.
Верхопрап Крыленко испустил истерический приказ - прокламацию, в которой требует победы или смерти; прокламация написана, как то и подобает хулиганскому Главковерху, самым хулиганским стилем.
Здесь появился какой-то самочинный штаб Дальневосточного Корпуса Защиты Родины и Учредительного Собрания (удивительное название! кого только они хотят им надуть?). Штаб сей объявляет, что все офицеры обязаны записаться в подчиненный ему войска; редакция приказа по стилю очень недалеко ушла от Крыленковской, так как вышла из лавочки того же сорта, но только с правой стороны улицы: тем не менее среди офицеров некоторое смущение, так как более порядочные боятся объявления уклоняющимися от исполнения долга, а более трусливые боятся реальных воздействий.
Вечером встретил знакомого по Владивостоку полковника Ходановича, бывающего на заседаниях этого комитета (состав его до сих пор не объявлен), и спросил, из кого же состоит этот комитет. Получил ответ: "из жуликов, хулиганов, авантюристов и купцов, жаждущих спасти свои застрявшие в большевизии капиталы"...
Таково общее мнение об этом комитете; если это верно, то не поздоровится ни Родине, ни Учредительному Собранию от таких защитников.
Вечером узнал, что китайцы присылали к Хорвату узнать, что это за корпус, указывая, что по договору в полосе отчуждения может стоять только вольнонаемная охрана; Доманевский ездил после этого объясняться к генералу Ма и дело кончилось каким то скандалом.
Опубликованы условия мира, продиктованные немцами и принятые вчера комиссарами; в главных чертах Россия теряет все, что западнее Двины и Бреста; восстанавливается старый торговый договор, преимущества которого, как говорили, были так велики, что окупали немцам все содержание их армии; затем Россия обязуется демобилизоваться и разоружиться.
В Петрограде царство террора; издан декрет, разрешающий расстреливать контрреволюционеров на месте; выходит - стреляй, кого хочешь.
Условия мира приняты Циком большинством 116 против 85; нашлись еще и в царстве комиссаров люди, не убоявшиеся голосовать против.
Получено известие, что из Иркутска идут эшелоны красных войск, -двинутые комиссарами для ликвидации Семенова; последний разобрал путь между станциями Борзя и Оловянная и таким образом железнодорожное сообщение с западом прекратилось. Харбинские спасители настроены очень воинственно, но я не вижу оснований, чтобы оптимистически смотреть на исход возможных столкновений Семенова с красными; если бы даже у Семенова и было достаточно сил, то, не имея ни артиллерии, ни обозов, ни обеспеченного интендантского и артиллерийского подвоза, базируясь на точку - ст. Маньчжурия и будучи привязан к железнодорожной линии, проходящей очень невыгодно (в облическом к границе направлении), он не в состоянии ни держаться в Даурском районе, ни двигаться вперед. Общие законы войны непреложные, а малая война, да еще в условиях гражданской войны, вещь очень деликатная.
Неделя Харбинской жизни, личные наблюдения и рассказы беспристрастных людей дали самую безотрадную картину того, чем живет большинство собравшейся здесь молодежи, захваченной революцией и ее последствиями в самый опасный для нее период полной неустойчивости и нахождения на острие ножа, с возможностью свалиться и на одну и на другую сторону. Судя по рассказам обывателей, по вечерам во всех местных кабаках-шантанах все столы заняты спасителями родины разных рангов, вино льется рекой, кутеж и разврат идут во всю; кто успел награбить и нацапать, тот жарит на наличные, а кто не успел, должает, лупит в кредит и жадными глазами и всей силой звериного желания ищет где бы схватить, где бы поживиться и получить такие же, как у некоторых счастливцев, средства для пьяной, беззаботной жизни и удовлетворения животных наслаждений. Сейчас Харбин это помойница, в которой гноятся и безвозвратно погибают последние остатки русской молодежи, той самой, из которой, попади она в другую обстановку и в другие руки, могли бы выйти целые рати героев подвижников, истинных спасителей гибнущей Родины. Конечно, и сейчас здесь есть и идейные борцы за Россию, и добросовестные, скромные работники, но их капля сравнительно со всем остальным.
Во главе всей местной чепуховидной оперетки на государственно-военные темы взгромоздился ничтожнейший господинчик из бывших консульских чиновников, ныне исполняющий обязанности русского здесь консула - Попов, изображающий сейчас что-то в роде местного Главковерха, жалкая пародия на жалкого Керенского.
Все виденное заставило меня считать себя обязанным проехать в Японию, рассказать про виденное и пытаться убедить во-первых в необходимости назначить какое-нибудь компетентное и с авторитетным именем лицо для сбора, организации и муштровки русского офицерства, как необходимейших кадров грядущей антибольшевистской борьбы, а во-вторых изложить мои взгляды на срочную необходимость союзного вмешательства и союзной оккупации Дальнего Востока для спасения его от разложения, неизбежного спутника большевизма, и для предотвращения учинения над населением обид и беззаконий, откуда бы они ни шли. Оккупацию я представляю себе в виде занятия главных центров и железных дорог союзными войсками, назначения которых восстановить действие старых законов, судебные, земские и финансовые учреждения, потребовать от всех соблюдения строжайшего порядка и усекать каждого, кто сего не исполнит; борьбу с большевизмом предоставить русским, дав им только военно-технические средства и обеспечив снабжение; при порядке в тылу и на железных дорогах больших сил, чтобы справиться с красной сволочью, не требуется, но надо, чтобы свои силы были бы настоящими русскими войсками, а не бандами белых большевиков.
На западе немцы крепят свои условия мира неизменным продвижением в наши пределы. Комиссары вопят, что все войска двинуты для защиты Петрограда. Продали всю Россию, а теперь только и думают о спасении своего большевичьего гнезда.
На станции Чан-Чунь пересели в японский экспресс, представляющий разительный контраст с теми свинушниками, в которых ехали по нашей южной ветке от Харбина; душа ноет и плакать хочется, когда видишь, что у чужих так хорошо, а у нас все разваливается.
Еду под тяжелым гнетом Харбинских впечатлений; на наше великое горе здесь нет никого, кто бы мог взять на себя великое дело восстановления армии, администрации и государственного устройства; какое счастье было бы, окажись здесь, на Дальнем Востоке, сейчас Лечицкий или Нищенков.
Многоликий Хорват, способный только на ловкие компромиссы и на искусную лавировку среди самых разнообразных течений, несомненно умный, умеющий обходиться с людьми и к себе их привлекать, но абсолютно неспособный к решительным активным действиям, не знающий армии, совершенно не подходящий к тому, чтобы идейным, величественным утесом подняться среди общего развала и безлюдья и громовым, безотказным кличем собрать все уцелевшее и властно, железной рукой, повести его на великий жертвенный подвиг спасения гибнущей родины... Опереточный консул Попов, случайный прыщ вроде Семенова, алкоголик, скандалист Доманевский, полусумасшедший авантюрист Потапов - вот действующие персонажи маньчжурского Кобленца.
Проехали Антунг, бывшую корейскую деревушку, а теперь солидный город с каменными домами, фабриками и заводами. Грустно думается о том, что и этому начало положено нами; мы первые разбудили пустынную Маньчжурию, внесли в нее культуру, уложили многие миллионы русских денег, потеряли сотни тысяч русских людей и в конце концов сделали ее источником великих благ и доходов, но только не для себя; нажилась Япония, приобрел многое и готовится приобрести еще больше Китай, мы же по исторической привычке добыли себе только горе, убытки и позицию у разбитого корыта.
Переехали р. Ялу; вспомнился 1904 год и тяжелые апрельские дни здешних боев и ужас первого поражения; на северных берегах еще видны остатки наших траншей, в которых, по отсутствию у старших начальников способности говорить правду, погибли бесцельно лучшие люди третьего сибирского корпуса; только генерал Трусов доложил правду, за что и был с ошельмованием удален от командования шестой сибирской дивизией.
От едущего в экспрессе директора Владивостокского отделения Сибирского банка узнал, что во Владивостоке все трещит и внешний порядок охраняется только нажимом со стороны иностранных консулов, грозящих, в случай беспорядков, запретить ввоз продуктов из-за границы.
Из Кобеских газет узнал, что союзники упрашивают Японию выступить на Дальнем Востоке, но Япония отказывается на том основании, что ее интересы не затронуты; между строчек читается, что японцам не охота ради других таскать горячие каштаны из большевистской печки. Тяжкодумы японцы не понимают, что пожар у соседа надо тушить, пока не поздно.
Те же газеты сообщают очень горестное известие о занятии немцами Ревеля и Пскова.
Поражает также малое количество видимых на станциях служащих и удивительная точность движения.
Местные газеты обсуждают вопрос о выступлении Японии для водворения порядка на Дальнем Востоке; общее настроение отрицательное, ибо Японии, де, непосредственно ничего не угрожает и торопиться ей не зачем. Не хочется думать, что за этим уклончивым ответом, кроется скрытое желание дать России побольше развалиться и этим скинуть с будущих счетов на Азиатском материке наиболее опасного конкурента.
Все это очень огорчительно, ибо из этого ясно, что здесь, как и у союзников, никто не понимает того, что совершается сейчас в России и какими результатами это грозит всему миру.
Некоторые газеты заявляют, что Япония ожидает, как выскажется по этому вопросу Америка, зорко и ревниво следящая за каждым шагом Японии, особенно на азиатском материке.
В полдень приехал Яхонтов; конечно, у него ни на одну минуту не могло быть мысли, что я принял назначение от большевиков; он сразу понял, что это было для меня единственным способом удрать из Петрограда; но посланник, по его словам, дуется и сомневается, не приехал ли я от большевиков. Просил Яхонтова доложить послу, что уже 8 февраля я послал заявление о своей отставке из российской военной службы настоящего порядка, и что я приехал исключительно для того, чтобы: первое - рассказать, что сделали с нашей армией; что делается вообще в России и рекомендовать бить большую тревогу, ибо делается нечто очень ядовитое, ползучее и грозное по своим последствиям; второе - кричать о необходимости скорейшего вмешательства (если уже не поздно) союзников для того, чтобы спасти ошалевший русский народ от власти одурманивших его насильников и обеспечит работу, безопасность и спокойствие тех, кто будет создавать разрушенный государственный строй; и третье - умолять подумать о гибнущем в красных тисках русском офицерстве, столько положившем на союзное дело, устроить для них пути и убежища для спасения и помочь им сорганизоваться в кадры для будущей русской армии. Главное же, по моему мнению, это то, чтобы союзники поняли, что борьба с большевизмом это не узко русское дело, а дело мировое, одинаково для всех необходимое.
По словам Яхонтова вмешательство Японии в наши Сибирские дела, по-видимому, неизбежно, но едва ли она пойдет дальше Забайкалья; наибольшее затруднение пока представляет резкий протест Америки, несогласной на такое японское выступление. Китай же сам напрашивается, чтобы союзники поручили ему эту миссию (дожили до того, что люди собираются водворять у нас порядок, которого у них у самих нет). Одно время намечалась идея общесоюзного вмешательства, но была погашена заявлением Японии, что она обязалась поддерживать сохранение порядка на Дальнем Востоке и одна желает выполнить такое свое обязательство.
Союзники дебатируют, а мы все разваливаемся, да разваливаемся; ведь и то, что творится сейчас в Харбине тоже развал, и очень грозный по своим последствиям.
Здесь ходят слухи о попытке образовать в Пекине новое Сибирское правительство (вместо разогнанного большевиками в Томске); в справедливости слухов заставляет сомневаться сумбурность сообщаемого состава этого правительства: председатель Князь Львов, военный министр Брусилов, министр финансов Путилов и т. п.
Сегодняшние газеты наполнены слухами о выступлении Японии и Америки, о поездах разных послов к премьеру и о длительных совещаниях.
Сообщают, что Китай уже назначил 40.000 войск для Сибирской экспедиции.
Утром ездил к послу, - это один из многочисленных Крупенскихъ; рассказал ему, что делается в России, в каком ужасном положении находится русская интеллигенция и pyccкие офицеры, и всячески старался охарактеризовать серьезность положения, усиленно подчеркивая, что сейчас не повторение 1906 года и что болезнь бесконечно опаснее и так уже прогрессировала, что может являться опасение, не опоздают ли доктора.
Такие господа, как местный посол и многие наши представители за границей, знают что такое революция только по газетам, да по розовым телеграммам Терещенко и Ко.; они ничего не испытали, обеспечены на долгое время прекрасными окладами в золотых рублях и очень горды тем, что могут, сидя в полной безопасности, рядиться в ризы ярых и непримиримых ненавистников большевизма и грозно размахивать руками. Все те, кто ущемлены, мучаются и погибают в России, ненавидят большевизм сильнее и острее, но что они могут сделать, разрозненные, беспомощные... Ведь для многих - только тот исход, который нашел в Бресте генерал Скалон. Посмотрел бы я на всех этих заграничных синьоров, если бы они попали в комиссарские лапы.
Высказал также послу свой взгляд на интервенцию и на острую потребность возможно скорее положить предел прогрессирующему разложению последних остатков осмысленного человеческого существования.
Вечер провел в отчаянном настроении, все те мечты, с которыми я стремился сюда, оказались очень далекими от возможности осуществления; вдобавок, начитался газет, перенесся мыслями в Россию и мучился неспособностью хоть чем-нибудь помочь тем, кто там остался.
Прочитал сообщение, что за время последнего продвижения вглубь России немцы захватили 3000 орудий, несколько десятков тысяч пулеметов и необозримое количество всевозможных боевых и технических запасов, и плакал от боли и стыда; минутами вторгалась в голову мысль: "а, быть может, даже лучше, что все это брошено, чем если бы было продано, все равно кем, товарищами или комиссарами; результаты одни, но позора меньше".
Вспомнилось, как страдали мы; не имея ни орудий, ни пулеметов и снарядов; какой радостью было для нас получение этих средств борьбы и постепенное их накапливание и улучшение; какие надежды мы связывали с тем временем, когда, наконец, у нас будут средства бороться с врагом равным оружием... И когда все это пришло, когда состояние материи поднялось, развалился дух, и через 8-9 месяцев на месте русской армии остались какие-то кучи нравственного навоза-дезорганизованные банды товарищей, продающих немцам пушки и пулеметы и позорно бегущих перед наступающими церемониальным маршем немцами. Как счастливы те, кому судьба была благосклонна и не дала им увидеть всего этого позора!
9 Февраля.
Газеты сообщают, что Украинская Рада, угрожаемая большевиками, обратилась за помощью к Германии и что немцы двинулись на Режицу, Полоцк и Витебск по путям на Петроград и Москву, и на Киев. Думается мне, что так далеко немцы не пойдут; им в первую голову важно захватить всю укрепленную полосу фронта и сосредоточенные на ней огромные запасы боевого снаряжения, и этим навсегда обеспечить себя от возможности какого-нибудь рецидива на нашем фронте.Впечатления от Харбина тяжелые; не то ожидал я здесь увидеть; на улицах шатаются и носятся на извозчиках совсем разболтавшиеся офицеры (очень много в нетрезвом виде); по вечерам это явление усиливается; настроение у этих господь очень воинственное, с готовностью обнажать оружие и стрелять по первому подвернувшемуся под руку поводу. Иногда харбинские улицы начинают напоминать нам то, что месяц тому назад мы видели в Александровском саду и на Кронверкском проспекте: те же малостесняющиеся парочки, та же развинченная походка, те же кудлы волос...
10 Февраля.
Приехал новый председатель правления Восточно-Китайской дороги генерал Го (китайцы впервые осуществили свое право иметь председателем дороги китайца), собрал старших агентов дороги и очень решительно указал им, что внутренние беспорядки России не должны отражаться на продуктивности работы этой очень важной для всего Китая железной дороги, и что они, китайцы, примут все меры к, тому, чтобы дорога работала как следует.Сейчас жe, по мнению Го, на дороге очень много разговаривают и занимаются совершенно посторонними делами; надо работать, а кому такой порядок не нравится, тот может получить заштатные деньги и уезжать в Россию; на работе дороги это не отразится, так как если уйдут pyccкие служащие, то в распоряжении Го имеется до тридцати тысяч китайцев, которые готовы занять все могущие освободиться места.
Речь очень деловая и определенная. Сейчас в руках Хорвата задача огромной важности сохранить дорогу в руках России и не дать китайцам стать полными хозяевами положения; прежде всего, надо изгнать из обихода служащих политику; ведь сейчас при бегстве из России масс интеллигенции и технических сил, можно подобрать для дороги редкий состав отборных служащих; всех смутьянов и политиканов отсортировать и отправить их наслаждаться порядками комиссародержавия, а их места занять дельными, честными и далекими от политики людьми, которые будут осчастливлены получением обеспеченного заработка; я, например, с величайшей радостью пошел бы на место начальника какой-нибудь скромной станции, чтобы получить приют и кусок хлеба, и был бы добросовестным и полезным для дела служащим; а таких, как я, целые сотни и ими было бы можно заменить и то жулье, и тех съежившихся и притаившихся товарищей, которые сидят и в управлении, и на линии.
Вечером был у Самойлова и слушал про бесчинства, чинимые Семеновым и его отрядом; приехавший недавно пограничник генерал Чевакинский был свидетелем, как на ст. Даурия Семеновские офицеры убили взятого ими с поезда пассажира за его отчаянные протесты по поводу отобрания у него законно ему принадлежавших 200.000 рублей; этого пассажира пристрелили тут же на платформе и тело его выбросили за перила, ограждавшие платформу.
И таких случаев десятки. Меня это не удивляет; я слишком хорошо познакомился с тем материалом, из которого состоит наше офицерство военного и революционного времени, и знаю, до чего они могут распуститься в обстановке полной свободы и безнаказанности. Революция распустила нас всех, а молодежь par excellence. И я вполне уверен, что большая часть тех ужасов, про которые украдкой рассказывают в Харбине и которые творятся в "Даурских сопках", куда уводят снимаемых с поездов пассажиров, не преувеличена.
Несомненно, что наравне с красным большевизмом здесь мы имеем дело с настоящим белым большевизмом.
Особенно шумит и безобразничает здесь генерального штаба генерал Доманевский; судя по рассказам об его деяниях, это совершенно спившийся алкоголик, распустившийся до полной потери офицерского достоинства, и которому место только в больнице для алкоголиков и нервнобольных. А он играет здесь какую-то роль государственного и военного деятеля. Все потешаются над его пьяными и дикими выходками, но нет власти, которая положила бы предел таким безобразиям, он кутит по кабакам, не платит, награждает орденами лакеев, рубит шашкой пальмы, делает из них букеты и, перевязав снятой с шеи Владимирской лентой, отправляет их певицам на сцену, посылает ресторанные счеты обратно с надписью "Китайскому генералу Ма, рассмотреть и доложить"... и т. п. Харбин скалит на все это зубы, не понимая, какой печальный ужас для будущего заключается в самой возможности наличия в нашей жизни таких явлений.
Очень невесело здесь; на тех организациях, которые здесь создались, можно установить или белобольшевистскую диктатуру разболтанного офицерства, или же самую мрачную реакцию, и при том только здесь, так как с такими силами безнадежно идти на спасение России; ведь прошли те времена, когда группе вооруженных людей можно было держать в страхе целые народы.
Психологически явление таких организаций неизбежно, как бурная реакция против совершившегося в России, как протест против надругания над заветами и святынями прошлого, но в своем настоящем проявлении оно не может послужить основанием для восстановления разрушаемой уже целый год государственности; ведь по сути своей оно также противогосударственно, ибо зачато и растет в атмосфере презрения к закону, разрушения всех неприятных ограничений и допустимости произвола и насилия по отношению ко всему, что не их лагеря и обычая; необуздываемое ничем, это разлагает, развращает, охулиганивает последние остатки русской молодежи, приучает их к лени, произволу, пренебрежению к долгу и обязанностям, приучает к жизни не по средствам и к добыванию средств для всяких наслаждений, не стесняясь ничем в способах добывания, одним словом, делает с нашей белой молодежью то же, что делает с красной комиссарщина и красная армия.
11 Февраля.
Официально сообщается о занятии немцами Вендена, Двинска и Луцка. Украинская рада заключила самостоятельный мир с центральными державами. Комиссары объявили какую-то сумбурную мобилизацию, сдобрив ее террором против буржуев. Кого хотят обмануть комиссары своими мобилизационными громами? Разве возможна какая-нибудь мобилизация в то время, когда толпы ушедших с фронта и покончивших со всякой войной и мобилизациями товарищей стихийно расползаются по домам!Верхопрап Крыленко испустил истерический приказ - прокламацию, в которой требует победы или смерти; прокламация написана, как то и подобает хулиганскому Главковерху, самым хулиганским стилем.
Здесь появился какой-то самочинный штаб Дальневосточного Корпуса Защиты Родины и Учредительного Собрания (удивительное название! кого только они хотят им надуть?). Штаб сей объявляет, что все офицеры обязаны записаться в подчиненный ему войска; редакция приказа по стилю очень недалеко ушла от Крыленковской, так как вышла из лавочки того же сорта, но только с правой стороны улицы: тем не менее среди офицеров некоторое смущение, так как более порядочные боятся объявления уклоняющимися от исполнения долга, а более трусливые боятся реальных воздействий.
Вечером встретил знакомого по Владивостоку полковника Ходановича, бывающего на заседаниях этого комитета (состав его до сих пор не объявлен), и спросил, из кого же состоит этот комитет. Получил ответ: "из жуликов, хулиганов, авантюристов и купцов, жаждущих спасти свои застрявшие в большевизии капиталы"...
Таково общее мнение об этом комитете; если это верно, то не поздоровится ни Родине, ни Учредительному Собранию от таких защитников.
Вечером узнал, что китайцы присылали к Хорвату узнать, что это за корпус, указывая, что по договору в полосе отчуждения может стоять только вольнонаемная охрана; Доманевский ездил после этого объясняться к генералу Ма и дело кончилось каким то скандалом.
12 Февраля.
В городе много разговоров по поводу активного проявления деятельности Дальневосточного Комитета и рожденного им корпуса (пока только из одного начальства, но без войск); думают, что это - попытка создать в Харбине повторение Семеновского отряда со всеми вкусными для антрепренеров последствиями. Приверженцы комитета распространяют слухи, что работают по указанию союзников, которые де отпустили уже комитету 40 миллионов, и с отеческого благословения Хорвата.Опубликованы условия мира, продиктованные немцами и принятые вчера комиссарами; в главных чертах Россия теряет все, что западнее Двины и Бреста; восстанавливается старый торговый договор, преимущества которого, как говорили, были так велики, что окупали немцам все содержание их армии; затем Россия обязуется демобилизоваться и разоружиться.
В Петрограде царство террора; издан декрет, разрешающий расстреливать контрреволюционеров на месте; выходит - стреляй, кого хочешь.
Условия мира приняты Циком большинством 116 против 85; нашлись еще и в царстве комиссаров люди, не убоявшиеся голосовать против.
15 Февраля.
Все три харбинские газеты обрушились на Дальневосточный Коматет, требуя опубликования его состава и объяснения прав, на основании которых он распоряжается; при этом комитет обвиняется в желании установить режим палки.Получено известие, что из Иркутска идут эшелоны красных войск, -двинутые комиссарами для ликвидации Семенова; последний разобрал путь между станциями Борзя и Оловянная и таким образом железнодорожное сообщение с западом прекратилось. Харбинские спасители настроены очень воинственно, но я не вижу оснований, чтобы оптимистически смотреть на исход возможных столкновений Семенова с красными; если бы даже у Семенова и было достаточно сил, то, не имея ни артиллерии, ни обозов, ни обеспеченного интендантского и артиллерийского подвоза, базируясь на точку - ст. Маньчжурия и будучи привязан к железнодорожной линии, проходящей очень невыгодно (в облическом к границе направлении), он не в состоянии ни держаться в Даурском районе, ни двигаться вперед. Общие законы войны непреложные, а малая война, да еще в условиях гражданской войны, вещь очень деликатная.
14 Февраля.
Был у Самойлова; слушал рассказы участников про вчерашнее собрание офицеров Харбинского гарнизона для выяснения отношений к родившемуся из пены харбинской Дальневосточному Корпусу; судя по рассказам, вышел самый бестолковый кавардак самого митингового характера с руганью, попреками и прочими аксессуарами таких собраний; подполковника генерального штаба Акинтиевского, сказавшего собравшимся горькую правду, чуть не избили. Впрочем, трудно было ожидать уравновешенности, спокойствия и деловитости от случайного собрания самых разношерстных элементов, большею частью издерганных, распустившихся, многое потерявших, много испытавших, жаждущих мести, отвыкших от истового исполнения тяжелых обязанностей и, в большинстве, очень и очень далеких от подвига; устроиться хочется почти всем, но работать и рисковать не особенно много охотников.Неделя Харбинской жизни, личные наблюдения и рассказы беспристрастных людей дали самую безотрадную картину того, чем живет большинство собравшейся здесь молодежи, захваченной революцией и ее последствиями в самый опасный для нее период полной неустойчивости и нахождения на острие ножа, с возможностью свалиться и на одну и на другую сторону. Судя по рассказам обывателей, по вечерам во всех местных кабаках-шантанах все столы заняты спасителями родины разных рангов, вино льется рекой, кутеж и разврат идут во всю; кто успел награбить и нацапать, тот жарит на наличные, а кто не успел, должает, лупит в кредит и жадными глазами и всей силой звериного желания ищет где бы схватить, где бы поживиться и получить такие же, как у некоторых счастливцев, средства для пьяной, беззаботной жизни и удовлетворения животных наслаждений. Сейчас Харбин это помойница, в которой гноятся и безвозвратно погибают последние остатки русской молодежи, той самой, из которой, попади она в другую обстановку и в другие руки, могли бы выйти целые рати героев подвижников, истинных спасителей гибнущей Родины. Конечно, и сейчас здесь есть и идейные борцы за Россию, и добросовестные, скромные работники, но их капля сравнительно со всем остальным.
Во главе всей местной чепуховидной оперетки на государственно-военные темы взгромоздился ничтожнейший господинчик из бывших консульских чиновников, ныне исполняющий обязанности русского здесь консула - Попов, изображающий сейчас что-то в роде местного Главковерха, жалкая пародия на жалкого Керенского.
Все виденное заставило меня считать себя обязанным проехать в Японию, рассказать про виденное и пытаться убедить во-первых в необходимости назначить какое-нибудь компетентное и с авторитетным именем лицо для сбора, организации и муштровки русского офицерства, как необходимейших кадров грядущей антибольшевистской борьбы, а во-вторых изложить мои взгляды на срочную необходимость союзного вмешательства и союзной оккупации Дальнего Востока для спасения его от разложения, неизбежного спутника большевизма, и для предотвращения учинения над населением обид и беззаконий, откуда бы они ни шли. Оккупацию я представляю себе в виде занятия главных центров и железных дорог союзными войсками, назначения которых восстановить действие старых законов, судебные, земские и финансовые учреждения, потребовать от всех соблюдения строжайшего порядка и усекать каждого, кто сего не исполнит; борьбу с большевизмом предоставить русским, дав им только военно-технические средства и обеспечив снабжение; при порядке в тылу и на железных дорогах больших сил, чтобы справиться с красной сволочью, не требуется, но надо, чтобы свои силы были бы настоящими русскими войсками, а не бандами белых большевиков.
15 Февраля.
С тяжелым чувством тронулся в дальнейший путь.На западе немцы крепят свои условия мира неизменным продвижением в наши пределы. Комиссары вопят, что все войска двинуты для защиты Петрограда. Продали всю Россию, а теперь только и думают о спасении своего большевичьего гнезда.
На станции Чан-Чунь пересели в японский экспресс, представляющий разительный контраст с теми свинушниками, в которых ехали по нашей южной ветке от Харбина; душа ноет и плакать хочется, когда видишь, что у чужих так хорошо, а у нас все разваливается.
Еду под тяжелым гнетом Харбинских впечатлений; на наше великое горе здесь нет никого, кто бы мог взять на себя великое дело восстановления армии, администрации и государственного устройства; какое счастье было бы, окажись здесь, на Дальнем Востоке, сейчас Лечицкий или Нищенков.
Многоликий Хорват, способный только на ловкие компромиссы и на искусную лавировку среди самых разнообразных течений, несомненно умный, умеющий обходиться с людьми и к себе их привлекать, но абсолютно неспособный к решительным активным действиям, не знающий армии, совершенно не подходящий к тому, чтобы идейным, величественным утесом подняться среди общего развала и безлюдья и громовым, безотказным кличем собрать все уцелевшее и властно, железной рукой, повести его на великий жертвенный подвиг спасения гибнущей родины... Опереточный консул Попов, случайный прыщ вроде Семенова, алкоголик, скандалист Доманевский, полусумасшедший авантюрист Потапов - вот действующие персонажи маньчжурского Кобленца.
16 Февраля.
Несемся дальше на юг; чистенький и аккуратненький японский экспрессик проносится через мосты и туннели; дорога очень походить на нашу Амурскую и на восточную ветвь Китайской.Проехали Антунг, бывшую корейскую деревушку, а теперь солидный город с каменными домами, фабриками и заводами. Грустно думается о том, что и этому начало положено нами; мы первые разбудили пустынную Маньчжурию, внесли в нее культуру, уложили многие миллионы русских денег, потеряли сотни тысяч русских людей и в конце концов сделали ее источником великих благ и доходов, но только не для себя; нажилась Япония, приобрел многое и готовится приобрести еще больше Китай, мы же по исторической привычке добыли себе только горе, убытки и позицию у разбитого корыта.
Переехали р. Ялу; вспомнился 1904 год и тяжелые апрельские дни здешних боев и ужас первого поражения; на северных берегах еще видны остатки наших траншей, в которых, по отсутствию у старших начальников способности говорить правду, погибли бесцельно лучшие люди третьего сибирского корпуса; только генерал Трусов доложил правду, за что и был с ошельмованием удален от командования шестой сибирской дивизией.
От едущего в экспрессе директора Владивостокского отделения Сибирского банка узнал, что во Владивостоке все трещит и внешний порядок охраняется только нажимом со стороны иностранных консулов, грозящих, в случай беспорядков, запретить ввоз продуктов из-за границы.
17 Февраля-2 Марта.
Решил перейти на новый стиль - за границей двойственность сугубо путает. Рано утром мы в Фузане; поезд подходит прямо к пароходу. Везде очень усердно допрашивают японцы, прилично говорящие по-русски. В Симоносеки пересели в чисто японские вагоны.Из Кобеских газет узнал, что союзники упрашивают Японию выступить на Дальнем Востоке, но Япония отказывается на том основании, что ее интересы не затронуты; между строчек читается, что японцам не охота ради других таскать горячие каштаны из большевистской печки. Тяжкодумы японцы не понимают, что пожар у соседа надо тушить, пока не поздно.
Те же газеты сообщают очень горестное известие о занятии немцами Ревеля и Пскова.
3 Марта.
Весь день любовался японскими пейзажами, всюду образцовый порядок чисто до подлости; вот куда надо пригнать наших российских лежебоков и показать, каким каторжным трудом зарабатывается здесь каждая пригоршня риса. На станциях полный порядок; нигде нет праздной толпы, а ожидающие поезда спокойно ждут за тонкими перилами, пока им разрешат садиться в вагоны.Поражает также малое количество видимых на станциях служащих и удивительная точность движения.
Местные газеты обсуждают вопрос о выступлении Японии для водворения порядка на Дальнем Востоке; общее настроение отрицательное, ибо Японии, де, непосредственно ничего не угрожает и торопиться ей не зачем. Не хочется думать, что за этим уклончивым ответом, кроется скрытое желание дать России побольше развалиться и этим скинуть с будущих счетов на Азиатском материке наиболее опасного конкурента.
Все это очень огорчительно, ибо из этого ясно, что здесь, как и у союзников, никто не понимает того, что совершается сейчас в России и какими результатами это грозит всему миру.
Некоторые газеты заявляют, что Япония ожидает, как выскажется по этому вопросу Америка, зорко и ревниво следящая за каждым шагом Японии, особенно на азиатском материке.
4 Марта.
Приехали в Токио; в отель ехал на рикше и думал о том резком контрасте, который пришлось пережить: за шесть недель тому назад на нас ездили, а сегодня самому приходится ехать на упряжном человеке.В полдень приехал Яхонтов; конечно, у него ни на одну минуту не могло быть мысли, что я принял назначение от большевиков; он сразу понял, что это было для меня единственным способом удрать из Петрограда; но посланник, по его словам, дуется и сомневается, не приехал ли я от большевиков. Просил Яхонтова доложить послу, что уже 8 февраля я послал заявление о своей отставке из российской военной службы настоящего порядка, и что я приехал исключительно для того, чтобы: первое - рассказать, что сделали с нашей армией; что делается вообще в России и рекомендовать бить большую тревогу, ибо делается нечто очень ядовитое, ползучее и грозное по своим последствиям; второе - кричать о необходимости скорейшего вмешательства (если уже не поздно) союзников для того, чтобы спасти ошалевший русский народ от власти одурманивших его насильников и обеспечит работу, безопасность и спокойствие тех, кто будет создавать разрушенный государственный строй; и третье - умолять подумать о гибнущем в красных тисках русском офицерстве, столько положившем на союзное дело, устроить для них пути и убежища для спасения и помочь им сорганизоваться в кадры для будущей русской армии. Главное же, по моему мнению, это то, чтобы союзники поняли, что борьба с большевизмом это не узко русское дело, а дело мировое, одинаково для всех необходимое.
По словам Яхонтова вмешательство Японии в наши Сибирские дела, по-видимому, неизбежно, но едва ли она пойдет дальше Забайкалья; наибольшее затруднение пока представляет резкий протест Америки, несогласной на такое японское выступление. Китай же сам напрашивается, чтобы союзники поручили ему эту миссию (дожили до того, что люди собираются водворять у нас порядок, которого у них у самих нет). Одно время намечалась идея общесоюзного вмешательства, но была погашена заявлением Японии, что она обязалась поддерживать сохранение порядка на Дальнем Востоке и одна желает выполнить такое свое обязательство.
Союзники дебатируют, а мы все разваливаемся, да разваливаемся; ведь и то, что творится сейчас в Харбине тоже развал, и очень грозный по своим последствиям.
Здесь ходят слухи о попытке образовать в Пекине новое Сибирское правительство (вместо разогнанного большевиками в Томске); в справедливости слухов заставляет сомневаться сумбурность сообщаемого состава этого правительства: председатель Князь Львов, военный министр Брусилов, министр финансов Путилов и т. п.
5 Марта.
Отдыхаю без работы и обязанностей; непривычно чувствовать себя никуда не торопящимся и ничем не связанным. Временами стыдно, что живешь так покойно и ешь так обильно в то время, когда другие, там ущемленные, страдают, голодают и ведут существование аналогичное каторжным гребцам, прикованным на галерах к веслам.Сегодняшние газеты наполнены слухами о выступлении Японии и Америки, о поездах разных послов к премьеру и о длительных совещаниях.
Сообщают, что Китай уже назначил 40.000 войск для Сибирской экспедиции.
Утром ездил к послу, - это один из многочисленных Крупенскихъ; рассказал ему, что делается в России, в каком ужасном положении находится русская интеллигенция и pyccкие офицеры, и всячески старался охарактеризовать серьезность положения, усиленно подчеркивая, что сейчас не повторение 1906 года и что болезнь бесконечно опаснее и так уже прогрессировала, что может являться опасение, не опоздают ли доктора.
Такие господа, как местный посол и многие наши представители за границей, знают что такое революция только по газетам, да по розовым телеграммам Терещенко и Ко.; они ничего не испытали, обеспечены на долгое время прекрасными окладами в золотых рублях и очень горды тем, что могут, сидя в полной безопасности, рядиться в ризы ярых и непримиримых ненавистников большевизма и грозно размахивать руками. Все те, кто ущемлены, мучаются и погибают в России, ненавидят большевизм сильнее и острее, но что они могут сделать, разрозненные, беспомощные... Ведь для многих - только тот исход, который нашел в Бресте генерал Скалон. Посмотрел бы я на всех этих заграничных синьоров, если бы они попали в комиссарские лапы.
Высказал также послу свой взгляд на интервенцию и на острую потребность возможно скорее положить предел прогрессирующему разложению последних остатков осмысленного человеческого существования.
Вечер провел в отчаянном настроении, все те мечты, с которыми я стремился сюда, оказались очень далекими от возможности осуществления; вдобавок, начитался газет, перенесся мыслями в Россию и мучился неспособностью хоть чем-нибудь помочь тем, кто там остался.
6 Марта.
Газеты продолжают обсуждать вопрос о вмешательстве Японии в русские дела; появились кое-какие намеки на возможность общего союзного выступления с участием Америки.Прочитал сообщение, что за время последнего продвижения вглубь России немцы захватили 3000 орудий, несколько десятков тысяч пулеметов и необозримое количество всевозможных боевых и технических запасов, и плакал от боли и стыда; минутами вторгалась в голову мысль: "а, быть может, даже лучше, что все это брошено, чем если бы было продано, все равно кем, товарищами или комиссарами; результаты одни, но позора меньше".
Вспомнилось, как страдали мы; не имея ни орудий, ни пулеметов и снарядов; какой радостью было для нас получение этих средств борьбы и постепенное их накапливание и улучшение; какие надежды мы связывали с тем временем, когда, наконец, у нас будут средства бороться с врагом равным оружием... И когда все это пришло, когда состояние материи поднялось, развалился дух, и через 8-9 месяцев на месте русской армии остались какие-то кучи нравственного навоза-дезорганизованные банды товарищей, продающих немцам пушки и пулеметы и позорно бегущих перед наступающими церемониальным маршем немцами. Как счастливы те, кому судьба была благосклонна и не дала им увидеть всего этого позора!