Страница:
Я видел, как ночью везли раненых, не выслав для них ни одеял, ни шинелей, и они тряслись от холода; при расследовании оказалось, что эшелоны прибыли ночью и не хотели беспокоить то лицо, кое обязано было выдать и послать одеяла и шинели.
Будь это в моем подчинении, я сумел бы со всем этим справиться, ибо все сие зависит от недостатков исполнителей, а не самой системы.
Мы обязаны и можем дать нашим раненым и больным помещение, койки, белье, пищу и хороший уход; конкурировать по внешности с американцами и чехами мы не в состоянии, но этого и не надо.
Казаки продолжают опустошать все наши склады; Иванов-Ринов завел особых вынюхивателей, которые исследуют все склады и эшелоны; по их указаниям он получает разрешительные приказы Адмирала и путает все расчеты Главного Интенданта; последнего, буквально, разрывают на части присланные с фронта приемщики и ходатаи; каждый считает себя сам первоочередным и при малейшей задержке пытается пробраться с жалобой к Адмиралу; если это ему удается, то на бедного Сторорожева сыплются адмиральские громы. Напрасно прошу установить какую-нибудь систему распределения наших скромных запасов, ибо мы не так богаты, чтобы продолжать то, что привело нас к раздетой армии и полному хаосу в снабжении.
Всюду появились разные добровольческие формирования и суетящееся около них формирователи; все это гарантирует немедленное спасение отечества, требуя взамен миллионные ассигнования и тысячи комплектов всякого снабжения.
Чем сложнее и опаснее обстановка, тем больше нервности и сумбура. Главные распорядители не способны взять себя и других в руки, цукнуть на все смятенное и мятущееся заставить всех успокоиться и понять, что нам более, чем когда-либо, надо хладнокровие, выдержка и система в работе.
В этом отношении Дитерихс много лучше других; он наружно спокоен, методичен и пытается внести всюду систему; но зато он совершенно не умеет рассортировать работу, хочет все знать и сам делать; он занять чуть ли не 20 часов в сутки и принимает доклады до 2 часов ночи; сам он уже переутомлен, а для большой работы такая централизация ничего, кроме вреда, не приносить.
Я сам страдаю до известной степени перегрузкой себя работою, но делаю это только в тех отделах, где нет исполнителей или где некогда уже учить и исправлять.
Один из таких очень модных прожектеров - генерал Голицын, взгромоздившийся уже в звание инспектора всех добровольческих формирований; сей недавний капитан перебывал на фронте во всех армиях, отовсюду почему то изгонялся, вояжировал на Дальний Восток, вернувшись откуда возгласил, что все спасете в добровольцах и что чуть ли не все желают спасать отечество, но для этого нужна организация а во главе ее инспектор.
Явившись ко мне, сей очередной Калиостро прежде всего заявил, что его чуть и не силой привлекли на эту должность; он знает мое нерасположение к предпринимателям своего типа и поэтому забежал вперед. Затем последовала передача распоряжения Адмирала о немедленном ассигновании новому инспектору десяти миллионов рублей; затем появился присланный мне на заключение доклад об утверждении огромнейших штатов по управлению инспектора.
Я сказал Голицыну, что деньги ему будут ассигнованы, а что касается штатов, то я передам их в Военное Совещание; свое же заключение дам только через несколько времени в зависимости от успеха работы и от скорости и числа отправленных на фронт добровольческих организаций; добавил, что в успех последних не верю, ибо все желающее добровольно служить давно это делает; теперь же, если в соберут несколько сот, а, может быт, и тысяч человек, то это будут добровольцы по неволе, от голода, безработицы или ради искания приключений; такие формирования для нас бесполезны и на них мы фронта не выправим. Посулами, завываниями в дутым подъемом не двинуть на подвиг тех, для коих собственное спокойствие и безопасность выше всего на свете.
Инспектор морщился, но доложил, что им уже получены сведения, что всюду добровольцы записываются массами; на это ему ответил, что я слишком старая штабная крыса, чтобы придавать веру таким сведениям.
Мне самому хотелось бы верить в возможность добровольческого подъема, но для этого нет никаких оснований; все источники добровольчества - офицеры, их сыновья, кое кто из идейной интеллигенции, старые солдаты - все это сильно потрепано во время большой войны и еще более пострадало в борьбе за освобождение родины от красной погани. Эти добровольцы пошли на свой крестный подвиг без приглашений и завываний, без пособий и сроков.
Они сбросили с Сибири красное ярмо; они бились с Алексеевым и Корниловым; они бьются и у Деникина, и на нашем фронте; но они вычерпаны до дна и нет новых кадров им на помощь; больше их не будет; не найдешь их даже и в среде теперешней молодежи, в былые времена экзальтированной и способной ради идеи идти на подвиг, а теперь в большинстве или дрябло соглашательской, или хулигански огарочной, но всегда минималистической по части подвига и работы, и максималистической по шкурничеству, внутренней трусости и требованиям.
Но к добровольческой рекламе уже присосалась масса паразитов; они уже начали бить в свои бубны, фабриковать освободительную шумиху и разводить самые розовые перспективы. Скоро лопнет и этот пузырь, прибавив еще одно новое разочарование к длинной их цепи. На подвиг идут те, кто способны служить идее ради нее самой; за деньги это не покупается, от речей не зарождается и от молебнов не распространяется. Рожденные ползать - летать не будут.
Условия добровольческого найма составлены очень неумело; злые языки считают, что это сделано нарочно, чтобы получить сразу большую запись и оправдать свои трескучие обещания; по этим условиям обязательный срок найма 6 месяцев, и нанимающееся получает в полную собственность полное обмундирование и комплект зимней одежды; через 6 месяцев они получают 5 тысяч рублей премии. Считают, что среди городской голытьбы найдется не мало ловкачей, которые учтут, что зимой войны не будет, а к весне можно будет получить расчет; перспектива же иметь всю зиму помещение и довольствие и уйти имея 5 тысяч рублей плюс все обмундирование - это такая перспектива из-за которой стоит потерпеть несколько месяцев казарменной муштры.
Думается, что комментарии к этим цифрам излишни; думается также, что не справившись с этим штабным злом, мы будем бессильны сделать вообще что-либо путное.
Головин мне сообщил, что, по докладу Дитерихса, решено создать в тылу должности инспекторов пополнений и формирования стратегического резерва Дальнего Востока, с изъятием тыловых округов из подчинения Военному Министру и передачей их в распоряжение Главнокомандующего фронтом. Вся эта комбинация проведена Хрещатицким, провалившимся на разных комбинациях создать себе разные синекуры, но успевшем на этом последнем проекте.
Все это проведено помимо меня и зная, что я с этим не согласен. Совершенно не понимаю, для чего же было меня тогда удерживать и просить остаться. Просил Бурлина (Дитерихс уехал на фронт) доложить Адмиралу, что, пока я Военный Министр, я не соглашусь на проведение такого проекта, который ломает все основы военного управления, вносить многовластие и сумбур в наш расхлябанный тыл и нужен только для материального благополучия нескольких авантюристов; я не могу допустить, чтобы такие реформы, сугубо вредные для всего нашего дела, проводились ради личных выгод господина Хрещатицкого, только и мечтающего о том, как бы устроить для себя какую-нибудь синекуру и удрать на Дальний Восток.
Все это я считаю вредной глупостью и молчать больше не намерен; поэтому называю проект даже мягче того, чего он заслуживает, и прошу доложить это Адмиралу.
Бурлин ответил, что он со мной совершенно согласен, но что проект этот проведен Дитерихсом и одобрен Адмиралом, причем все приказано провести ускоренным темпом, так как авторы убедили Адмирала, что здесь залог будущего спасения; основанием для доклада положили, что фронт не верить тылу и что поэтому во главе всех пополнений должны стоять известные фронту люди, пользующиеся там авторитетом, а все должно быть объединено в руках Главнокомандующего.
Опять повторяется та же история, что недостатки людей сваливаются на вину недостатков системы.
Если фронт считает, что, положим, я и генералы Матковский, Артемьев и Розанов не способны подготовить для него укомплектования, то ничто не мешает Адмиралу удалить всех нас с наших должностей, назначив туда таких людей, которые, по мнению Дитерихса и фронта, заслуживают, их доверия и более на это способны.
Вместо этого, делается какой-то абсурд: все негодные остаются на своих местах, сохраняют все обязанности, несут всю черную работу и ответственность, но в их районах появляются посторонние и автономные органы, им не подчиненные в осененные всеми благословениями и полномочиями фронта.
Для исполнения своих обязанностей эти органы принуждены будут узурпировать все права командующих войсками, отобрать у них помещения, склады и запасы, обратив старших тыловых начальников в какие-то обмылки власти, существующие только для того, чтобы разбивать об их голову все горшки и сваливать на них все грехи, промахи, протори и убытки.
Просил Бурлина, едущего с докладом, доложить Адмиралу мои соображения и мою просьбу одновременно с утверждением приказа о новой реформе подписать приказ об увольнении меня от должности Военного Министра, так как при такой обстановке работать я, не могу и не умею.
Ведь, только в Омском болоте, в этой каше безволия и личных честолюбий возможны такие неожиданности. То меня просят занимать сразу должности Наштаверха и Военного Министра; то уговаривают оставаться на посту Военного Министра, обещая полную поддержку и доверие, а через два дня проводят приказ, совершенно разрушающий все управление тылом и заведомо для меня неприемлемый.
Нужно быть пошлой флюгаркой или жалко цепляться за свое положение, чтобы оставаться после всего этого на своем посту.
Я лично согласен со всеми этими заявлениями, но боюсь, что положение фронта и восстания в тылу делают их очень запоздалыми.
Обращаясь к Совету Министров, Верховный правитель высказал свое неудовольствие по поводу разноголосицы в мнениях членов Совета по многим важнейшим государственным вопросам; он подчеркнул, что недопустимо, чтобы решение принималось большинством одного голоса и перевесом голоса председателя.
Сказал он очень резко, затем сообщил о неудовлетворительном настроении и состоянии армии, объяснив это, довольно для меня неожиданно, тем, что армия пропитана большевизмом.
Государственный контролер просил Адмирала передать Совету Министров какие именно требования были заявлены ему казачьей конференцией, так как об этом ходят по городу разные слухи и версии.
Адмирал, не давая ответа по существу, указал только, что он ответил казакам, что сейчас уже не время производить какие-нибудь реформы и перемены в составе Совета Министров, так как это может отразиться на "настроении армии".
Опять откуда-то навязанная идее, ибо армии совершенно не интересуются Советом Министров и не все даже офицеры знают фамилии нашего председателя; фамилии же министров известны только немногим; кроме того я уверен, что всякая перемена в составе Совета будет встречена с удовольствием и с надеждой на что-нибудь лучшее; надежда на нового барина, который "приедет и рассудит", явление широко всероссийское.
Очевидно, что это подсказано Адмиралу теми, кто хочет забронировать теперешний совет министров; если это сделано искренно и убежденно, то показывает глупость и негосударственность советчиков; если же сделано ради эгоизма, то показывает их подлость.
После отъезда Адмирала заседание продолжалось и было посвящено томительным дискуссиям, как осуществить высказанные Адмиралом пожелания.
Я видел его у Головина перед самым его отъездом на фронт и повторил ему тот же вопрос, который задал при первом с ним разговоре по поводу наступления: "а что же будет, если наступление не удастся?"
И он опять повторил, что тогда "придется разделиться на партизанские отряды и начать то же, что было в 1918 году."
Я с удивлением посмотрел на этого Главнокомандующего, так легко и просто решавшего судьбу России и армии, и решавшего ее легкомысленно и ложно; ибо теперь уже не 1918, а осень 1919 года, и вся обстановка резко изменилась не в нашу пользу; теперь для нас белых уже немыслима партизанская война, ибо население не за нас, а против нас; немыслима она и потому, что на Сибирь надвигается регулярная красная сила и идут красные комиссары, уже специализировавшиеся на подавлении наших белых восстаний. Где же мы найдем оружие, патроны и пр. и пр.?
Вспомнил, каким архичехом и русофобом был генерал Дитерихс во Владивостоке; вспомнил рассказ генерала Розанова, о том, как, во время очень тяжелого положения наших войск на Урале в 1918 году, тогдашний Главковерх Болдырев просил командовавшего чешскими войсками генерала Дитерихса помочь нашему фронту и взывал к его, как русского генерала, чувствам, но получил отказ, добавленный словами что, "он был русским генералом, а сейчас он чех".
При такой легкости в перемене направления в священнейших понятиях и обязанностях человека и солдата, мало мудреного в том, что такой человек способен так легко смотреть на возможные последствия от начатой им операции.
Как генерал Генерального штаба, занимавший высокие должности - до наштаверха большой Ставки включительно, он не может не понимать, что все наступление построено на авоську и даже при успехе даст только частичное удовлетворение, ибо развить успех нам нечем.
Я стал излагать Головину свое несогласие с возможностью вести партизанскую войну, но Дитерихс отговорился неотложными делами и уехал.
По сведениям Ставки наступление наше на фронте 3-й армии развивается успешно; но иначе и быть не могло, ибо красные этого не ожидали, и теперь всякое такое наступление будет успешно.
Всюду кричат: "Гром победы раздавайся"; уныние сменилось неумеренной радостью; уральские беженцы собираются уже домой.
Уверяют, что и 1-я армия перешла в наступление и нанесла красным решительное поражение. Дай Бог, чтобы все это было верным, а главное, чтобы у красных не оказалось достаточно резервов, чтобы самим перейти в наступление, которого наши слабые и разорванные по фронту войска не выдержать. Главная же надежда на конницу и на то, что командование ею Иванова-Ринова не испортит дела; на искусство И. Р., как кавалерийского начальника, рассчитывать не приходится, и вся надежда на его честолюбие и жажду воинской славы. Сейчас перед ним путь к этой славе открыть; если конный корпус глубоко врежется в красные тылы, порвет их сообщения и связь и разгромит комиссарские штабы, то Сибирская кампания 1919 года нами выигранa и перед нами вся осень, зима и весна для военных и правительственных реформ.
Несомненно, что от конного корпуса зависит успех всей операции, т.к. пехота, по слабости своего состава, не может развить широкого по фронту наступления и не в состоянии долго питать это наступление резервами и пополнениями; по схеме Дитерихса у него около 11 дивизий числится в резерве, но по численности штыков все они равны настоящей дивизии.
В городе говорят, что в казачьем буме уже начались прорехи, и что в, одиннадцати южных станицах казаки отказались выступить на сборные пункты под предлогом, что после их ухода крестьяне разгромить их семьи.
На фронте два молодых казачьих полка конной группы генерала Волкова уже отказались исполнить боевой приказ; их отвели в тыл и послали стариков их укорять и уговаривать; уверяют, что полки раскаялись, но уже самая возможность таких явлений очень знаменательна.
Но сейчас от казаков зависит вся судьба нашего наступления и я готов все простить и отдать им еще по несколько комплектов снаряжения, если они принесут нам перелом фронтового положения.
Прошло всего несколько дней и Министерство еще более разрушается новыми и вредными реформами; доверие же проявляется тем, что такие реформы проводятся без моего ведома и зная, что я с ними резко несогласен.
Адмирал заштормовал и наговорил мне порядочно резкостей; я все выслушал, но заявил, что все мной сказанное доложено ему по долгу службы и совести; личного я ничего не преследую и думаю только об интересах того дела, которому мы все служим.
Раз я удостоен назначения Военным Министром, то этим на меня возложена тяжелая задача и ответственность; выполнить первую и принять на себя вторую, я могу только при полном доверии и при предоставлении мне данной мне законом власти. Я готов нести всю полноту ответственности, но при условии получения полноты власти.
Если я и командующие войсками в округах не пользуются доверием фронта, то замените нас фронтовыми начальниками, но не ломайте системы; пусть Дитерихс выберет по своему усмотрению кандидатов на мое место и на должности командующий войсками в округах, и мы с радостью уступим им наши места.
Доложил, что я могу остаться только при исполнении указанных мной условий, в противном случае очень прошу послать меня на фронт в распоряжение генерала Лохвицкого, где я смогу принести еще какую-нибудь пользу.
Относительно же защиты Адмиралом личных качеств Хрещатицкого, рекомендовал Адмиралу потребовать из Ставки присланное Владивостокской контрразведкой письмо сидящего в Японии авантюриста очень низкой марки - генерала Потапова, в котором тот сообщает дорогому Борису Ростиславовичу (имя и отчество X.), что принимаются все меры к тому, чтобы Адмирал полетел кувырком и чтобы все попытки к признанию Омской власти окончились неудачей. Конечно, не всему, сообщаемому контрразведкой, надо верить, но в данном случае она личностью X. специально не занимается, и это письмо заслуживало бы известного освещения.
Адмирал сразу смягчился, но просил поговорить обо всем с Дитерихсом, т.к. последний очень убедительно просил утвердить представленный проект; добавил, что ему, Адмиралу, совершенно все равно, как будет организовано управление пополнениями, лишь бы конечные результаты были успешные и лишь бы работа шла хорошо и гладко.
Мне было очень неприятно припирать к стене этого беспомощного ребенка и говорить ему тяжелые для него вещи, но иного исхода не было.
Я не могу спокойно допустить нового развала тыла; я убежденно считаю, что если судьба нам подарит зиму 1920 года, то тогда весь успех весенней кампании будет зависеть от качества подготовленных за это время резервов и пополнений и от тех реформ, которые будут произведены в самих армиях; успех же подготовки резервов и пополнений невозможен, раз в тылу будут сидеть разномастные и разной подчиненности начальники и притом одни - по законам фронта, а другие по законам тыла.
Вечером скучнейшее заседание Совета Министров. Все кругом трещит, а мы занимаемся пустячками самого вермишельного характера. Хладнокровие, спокойствие и отсутствие суетливости, конечно, хороши, но их то у нас и нет; цену же времени всегда надо знать.
Видел казачий проект переустройства власти: наверху Верховный Правитель с помощниками по военной и по гражданской части; дальше совещательный орган Государственное совещание; казакам даруется полная автономия. Проект весьма приемлемый, за исключением казачьей автономии, очень опасной для остального неказачьего населения Сибири.
Судя по той сводке, которую видел в Ставке наше наступление не удалось; сначала красные ошалели и все шло для нас очень удачно, но сейчас они оправились, перешли в контрнаступление на нашем правом фланге и нажимают на Пепеляева; очевидно, сведения разведки о выдыхе красных оказались неправдой.
Одурь берет от своего бессилия: фронту нужны сведущие и опытные военные юристы, которых много в тыловых округах, но которых никак не вытащишь на фронт; в одном Харбине, где нет никаких русских войск, прочно окопались три судейских полковника и упорно не исполняют приказа прибыть в Омск. Хорват их прикрывает под предлогом нужды в военных юристах.
Дитерихс уверяет, что результаты наступления обнаружатся только через две недели; думаю, что это очень опасное заблуждение: при данной обстановке нам нужны были молниеносные результаты, ибо наши войска неспособны на длительное напряжение в тех размерах, как того требует наступательный маневр большого масштаба и решительного характера. Боюсь, что ошибся в своей прежней оценке Дитерихса, считая, что он должен знать состояние фронта; видимо, это знание наружное, по поверхности, без умения оценить многое по его значению и без тех коэффициентов, которые только и определяют истинное боевое значение частей.
Боюсь, что и для него дивизии - это только номера и шашки, ибо только при таком отношении возможно рассчитывать на длительное развитие чрезвычайно трудной операции; он не хочет или не умеет учесть огромного значения душевной усталости и вымотанности войск даже в той части их состава, которая служить только идее и ведет за собой остальных. Успех операции рассчитан на использовали для первого удара Ижевской дивизии; но, ведь, она единственная по своему составу; все остальное, быть может, и способно на первый порыв, но не больше, а если наткнется на сильное сопротивление или, чего Боже упаси, красные перейдут в контрнаступление, то все может кончиться катастрофой.
По прежнему - решительный успех зависит только от действия конного корпуса.
При докладе Совету Министров весьма оптимистической оперативной сводки, Андогский весьма внушительно перечислял многочисленные дивизии резерва. Но разве это дивизии? это еле слепленные кучи частью очень уставших, частью очень сырых солдат, не способных к полевому, маневренному бою, лишенные внутренней спайки, не желающие больше воевать, страдать и терпеть. Лучший офицерский составь, несущий на себе все физические и нравственные тяготы ужасной по обстановке гражданской войны безумно устал и изверился в возможность получения откуда-нибудь смены и отдыха; сырые же, мало дисциплинированные, по специальности безграмотные и душевно надтреснутые ряды остального офицерства мало чем лучше солдат; они тоже способны на временный порыв, но не больше; дальше же опять отрицательная реакция, новая порция потери веры в успех и новый, уже неудержимый, откат на восток.
Если смотреть на нашу операцию по карте, считая размеченные на ней булавки за настоящие и прочные войсковые части, то не может быть сомнения в полном разгроме красных. Этот мираж туманит головы наших командных верхов и грозить нам тяжелыми последствиями. Чем больше будут продолжать насиловать армии при наступлении, тем грознее будет перелом.
Будь это в моем подчинении, я сумел бы со всем этим справиться, ибо все сие зависит от недостатков исполнителей, а не самой системы.
Мы обязаны и можем дать нашим раненым и больным помещение, койки, белье, пищу и хороший уход; конкурировать по внешности с американцами и чехами мы не в состоянии, но этого и не надо.
Казаки продолжают опустошать все наши склады; Иванов-Ринов завел особых вынюхивателей, которые исследуют все склады и эшелоны; по их указаниям он получает разрешительные приказы Адмирала и путает все расчеты Главного Интенданта; последнего, буквально, разрывают на части присланные с фронта приемщики и ходатаи; каждый считает себя сам первоочередным и при малейшей задержке пытается пробраться с жалобой к Адмиралу; если это ему удается, то на бедного Сторорожева сыплются адмиральские громы. Напрасно прошу установить какую-нибудь систему распределения наших скромных запасов, ибо мы не так богаты, чтобы продолжать то, что привело нас к раздетой армии и полному хаосу в снабжении.
Всюду появились разные добровольческие формирования и суетящееся около них формирователи; все это гарантирует немедленное спасение отечества, требуя взамен миллионные ассигнования и тысячи комплектов всякого снабжения.
Чем сложнее и опаснее обстановка, тем больше нервности и сумбура. Главные распорядители не способны взять себя и других в руки, цукнуть на все смятенное и мятущееся заставить всех успокоиться и понять, что нам более, чем когда-либо, надо хладнокровие, выдержка и система в работе.
В этом отношении Дитерихс много лучше других; он наружно спокоен, методичен и пытается внести всюду систему; но зато он совершенно не умеет рассортировать работу, хочет все знать и сам делать; он занять чуть ли не 20 часов в сутки и принимает доклады до 2 часов ночи; сам он уже переутомлен, а для большой работы такая централизация ничего, кроме вреда, не приносить.
Я сам страдаю до известной степени перегрузкой себя работою, но делаю это только в тех отделах, где нет исполнителей или где некогда уже учить и исправлять.
29 Августа.
Прожектеры и спасатели не дают покоя; сначала они лезут к адмиралу, в Ставку, к председателю Совета Министров; оттуда их присылают ко мне и я обязан их выслушивать; иначе на Военное Министерство обрушатся упреки, что оно не пожелало выслушать того чудодея, у которого всамделишный рецепт для сокрушительного разгрома красного врага и блистательного, как 2x2=4, спасения родины.Один из таких очень модных прожектеров - генерал Голицын, взгромоздившийся уже в звание инспектора всех добровольческих формирований; сей недавний капитан перебывал на фронте во всех армиях, отовсюду почему то изгонялся, вояжировал на Дальний Восток, вернувшись откуда возгласил, что все спасете в добровольцах и что чуть ли не все желают спасать отечество, но для этого нужна организация а во главе ее инспектор.
Явившись ко мне, сей очередной Калиостро прежде всего заявил, что его чуть и не силой привлекли на эту должность; он знает мое нерасположение к предпринимателям своего типа и поэтому забежал вперед. Затем последовала передача распоряжения Адмирала о немедленном ассигновании новому инспектору десяти миллионов рублей; затем появился присланный мне на заключение доклад об утверждении огромнейших штатов по управлению инспектора.
Я сказал Голицыну, что деньги ему будут ассигнованы, а что касается штатов, то я передам их в Военное Совещание; свое же заключение дам только через несколько времени в зависимости от успеха работы и от скорости и числа отправленных на фронт добровольческих организаций; добавил, что в успех последних не верю, ибо все желающее добровольно служить давно это делает; теперь же, если в соберут несколько сот, а, может быт, и тысяч человек, то это будут добровольцы по неволе, от голода, безработицы или ради искания приключений; такие формирования для нас бесполезны и на них мы фронта не выправим. Посулами, завываниями в дутым подъемом не двинуть на подвиг тех, для коих собственное спокойствие и безопасность выше всего на свете.
Инспектор морщился, но доложил, что им уже получены сведения, что всюду добровольцы записываются массами; на это ему ответил, что я слишком старая штабная крыса, чтобы придавать веру таким сведениям.
Мне самому хотелось бы верить в возможность добровольческого подъема, но для этого нет никаких оснований; все источники добровольчества - офицеры, их сыновья, кое кто из идейной интеллигенции, старые солдаты - все это сильно потрепано во время большой войны и еще более пострадало в борьбе за освобождение родины от красной погани. Эти добровольцы пошли на свой крестный подвиг без приглашений и завываний, без пособий и сроков.
Они сбросили с Сибири красное ярмо; они бились с Алексеевым и Корниловым; они бьются и у Деникина, и на нашем фронте; но они вычерпаны до дна и нет новых кадров им на помощь; больше их не будет; не найдешь их даже и в среде теперешней молодежи, в былые времена экзальтированной и способной ради идеи идти на подвиг, а теперь в большинстве или дрябло соглашательской, или хулигански огарочной, но всегда минималистической по части подвига и работы, и максималистической по шкурничеству, внутренней трусости и требованиям.
Но к добровольческой рекламе уже присосалась масса паразитов; они уже начали бить в свои бубны, фабриковать освободительную шумиху и разводить самые розовые перспективы. Скоро лопнет и этот пузырь, прибавив еще одно новое разочарование к длинной их цепи. На подвиг идут те, кто способны служить идее ради нее самой; за деньги это не покупается, от речей не зарождается и от молебнов не распространяется. Рожденные ползать - летать не будут.
Условия добровольческого найма составлены очень неумело; злые языки считают, что это сделано нарочно, чтобы получить сразу большую запись и оправдать свои трескучие обещания; по этим условиям обязательный срок найма 6 месяцев, и нанимающееся получает в полную собственность полное обмундирование и комплект зимней одежды; через 6 месяцев они получают 5 тысяч рублей премии. Считают, что среди городской голытьбы найдется не мало ловкачей, которые учтут, что зимой войны не будет, а к весне можно будет получить расчет; перспектива же иметь всю зиму помещение и довольствие и уйти имея 5 тысяч рублей плюс все обмундирование - это такая перспектива из-за которой стоит потерпеть несколько месяцев казарменной муштры.
30 Августа.
Имел длинную беседу с Головиным; доказывал ему необходимость принять исключительные меры по реорганизации фронта и по сокращению штабов и тылов. Мы представляем колоссальное туловище, пухлое и бессильное с маленькими руками. Достаточно указать, что на красной стороне против нас работает один штаб армии, состоящей из 3-4 дивизий и 2-3 конных бригад; на нашей стороне штаб Главнокомандующего, пять армейских штабов, одиннадцать штабов корпусных групп и, кажется, тридцать пять штабов дивизий и отдельных бригад.Думается, что комментарии к этим цифрам излишни; думается также, что не справившись с этим штабным злом, мы будем бессильны сделать вообще что-либо путное.
Головин мне сообщил, что, по докладу Дитерихса, решено создать в тылу должности инспекторов пополнений и формирования стратегического резерва Дальнего Востока, с изъятием тыловых округов из подчинения Военному Министру и передачей их в распоряжение Главнокомандующего фронтом. Вся эта комбинация проведена Хрещатицким, провалившимся на разных комбинациях создать себе разные синекуры, но успевшем на этом последнем проекте.
Все это проведено помимо меня и зная, что я с этим не согласен. Совершенно не понимаю, для чего же было меня тогда удерживать и просить остаться. Просил Бурлина (Дитерихс уехал на фронт) доложить Адмиралу, что, пока я Военный Министр, я не соглашусь на проведение такого проекта, который ломает все основы военного управления, вносить многовластие и сумбур в наш расхлябанный тыл и нужен только для материального благополучия нескольких авантюристов; я не могу допустить, чтобы такие реформы, сугубо вредные для всего нашего дела, проводились ради личных выгод господина Хрещатицкого, только и мечтающего о том, как бы устроить для себя какую-нибудь синекуру и удрать на Дальний Восток.
Все это я считаю вредной глупостью и молчать больше не намерен; поэтому называю проект даже мягче того, чего он заслуживает, и прошу доложить это Адмиралу.
Бурлин ответил, что он со мной совершенно согласен, но что проект этот проведен Дитерихсом и одобрен Адмиралом, причем все приказано провести ускоренным темпом, так как авторы убедили Адмирала, что здесь залог будущего спасения; основанием для доклада положили, что фронт не верить тылу и что поэтому во главе всех пополнений должны стоять известные фронту люди, пользующиеся там авторитетом, а все должно быть объединено в руках Главнокомандующего.
Опять повторяется та же история, что недостатки людей сваливаются на вину недостатков системы.
Если фронт считает, что, положим, я и генералы Матковский, Артемьев и Розанов не способны подготовить для него укомплектования, то ничто не мешает Адмиралу удалить всех нас с наших должностей, назначив туда таких людей, которые, по мнению Дитерихса и фронта, заслуживают, их доверия и более на это способны.
Вместо этого, делается какой-то абсурд: все негодные остаются на своих местах, сохраняют все обязанности, несут всю черную работу и ответственность, но в их районах появляются посторонние и автономные органы, им не подчиненные в осененные всеми благословениями и полномочиями фронта.
Для исполнения своих обязанностей эти органы принуждены будут узурпировать все права командующих войсками, отобрать у них помещения, склады и запасы, обратив старших тыловых начальников в какие-то обмылки власти, существующие только для того, чтобы разбивать об их голову все горшки и сваливать на них все грехи, промахи, протори и убытки.
Просил Бурлина, едущего с докладом, доложить Адмиралу мои соображения и мою просьбу одновременно с утверждением приказа о новой реформе подписать приказ об увольнении меня от должности Военного Министра, так как при такой обстановке работать я, не могу и не умею.
Ведь, только в Омском болоте, в этой каше безволия и личных честолюбий возможны такие неожиданности. То меня просят занимать сразу должности Наштаверха и Военного Министра; то уговаривают оставаться на посту Военного Министра, обещая полную поддержку и доверие, а через два дня проводят приказ, совершенно разрушающий все управление тылом и заведомо для меня неприемлемый.
Нужно быть пошлой флюгаркой или жалко цепляться за свое положение, чтобы оставаться после всего этого на своем посту.
31 Августа.
Вернулся домой очень поздно, так как вечером состоялось заседание Совета Министров с участием Адмирала; выяснилось, что казачья конференция, делавшаяся в последнее время все наглее и наглее, явилась к Адмиралу и предложила ему принять на себя полную диктаторскую власть, подкрепив себя чисто казачьим правительством и оперевшись преимущественно на казаков. Сначала создалось очень острое положение, смягченное затем вмешательством соединенных общественных организаций; в результате все требования свелись к необходимости сокращения министерств, упрощения и ускорения правительственной работы и созыва совещательного собрания. Требования эти заявлены казачьей конференцией и всеми группами Гос. Экон. Совещания, т. е. представителями внушительной и наиболее государственной части населения.Я лично согласен со всеми этими заявлениями, но боюсь, что положение фронта и восстания в тылу делают их очень запоздалыми.
Обращаясь к Совету Министров, Верховный правитель высказал свое неудовольствие по поводу разноголосицы в мнениях членов Совета по многим важнейшим государственным вопросам; он подчеркнул, что недопустимо, чтобы решение принималось большинством одного голоса и перевесом голоса председателя.
Сказал он очень резко, затем сообщил о неудовлетворительном настроении и состоянии армии, объяснив это, довольно для меня неожиданно, тем, что армия пропитана большевизмом.
Государственный контролер просил Адмирала передать Совету Министров какие именно требования были заявлены ему казачьей конференцией, так как об этом ходят по городу разные слухи и версии.
Адмирал, не давая ответа по существу, указал только, что он ответил казакам, что сейчас уже не время производить какие-нибудь реформы и перемены в составе Совета Министров, так как это может отразиться на "настроении армии".
Опять откуда-то навязанная идее, ибо армии совершенно не интересуются Советом Министров и не все даже офицеры знают фамилии нашего председателя; фамилии же министров известны только немногим; кроме того я уверен, что всякая перемена в составе Совета будет встречена с удовольствием и с надеждой на что-нибудь лучшее; надежда на нового барина, который "приедет и рассудит", явление широко всероссийское.
Очевидно, что это подсказано Адмиралу теми, кто хочет забронировать теперешний совет министров; если это сделано искренно и убежденно, то показывает глупость и негосударственность советчиков; если же сделано ради эгоизма, то показывает их подлость.
После отъезда Адмирала заседание продолжалось и было посвящено томительным дискуссиям, как осуществить высказанные Адмиралом пожелания.
1 Сентября.
Несмотря ни на что, на фронте началось наступление. Дитерихсъ взял на себя великую ответственность и поставил на карту последние сибирские ресурсы белой идеи.Я видел его у Головина перед самым его отъездом на фронт и повторил ему тот же вопрос, который задал при первом с ним разговоре по поводу наступления: "а что же будет, если наступление не удастся?"
И он опять повторил, что тогда "придется разделиться на партизанские отряды и начать то же, что было в 1918 году."
Я с удивлением посмотрел на этого Главнокомандующего, так легко и просто решавшего судьбу России и армии, и решавшего ее легкомысленно и ложно; ибо теперь уже не 1918, а осень 1919 года, и вся обстановка резко изменилась не в нашу пользу; теперь для нас белых уже немыслима партизанская война, ибо население не за нас, а против нас; немыслима она и потому, что на Сибирь надвигается регулярная красная сила и идут красные комиссары, уже специализировавшиеся на подавлении наших белых восстаний. Где же мы найдем оружие, патроны и пр. и пр.?
Вспомнил, каким архичехом и русофобом был генерал Дитерихс во Владивостоке; вспомнил рассказ генерала Розанова, о том, как, во время очень тяжелого положения наших войск на Урале в 1918 году, тогдашний Главковерх Болдырев просил командовавшего чешскими войсками генерала Дитерихса помочь нашему фронту и взывал к его, как русского генерала, чувствам, но получил отказ, добавленный словами что, "он был русским генералом, а сейчас он чех".
При такой легкости в перемене направления в священнейших понятиях и обязанностях человека и солдата, мало мудреного в том, что такой человек способен так легко смотреть на возможные последствия от начатой им операции.
Как генерал Генерального штаба, занимавший высокие должности - до наштаверха большой Ставки включительно, он не может не понимать, что все наступление построено на авоську и даже при успехе даст только частичное удовлетворение, ибо развить успех нам нечем.
Я стал излагать Головину свое несогласие с возможностью вести партизанскую войну, но Дитерихс отговорился неотложными делами и уехал.
По сведениям Ставки наступление наше на фронте 3-й армии развивается успешно; но иначе и быть не могло, ибо красные этого не ожидали, и теперь всякое такое наступление будет успешно.
Всюду кричат: "Гром победы раздавайся"; уныние сменилось неумеренной радостью; уральские беженцы собираются уже домой.
Уверяют, что и 1-я армия перешла в наступление и нанесла красным решительное поражение. Дай Бог, чтобы все это было верным, а главное, чтобы у красных не оказалось достаточно резервов, чтобы самим перейти в наступление, которого наши слабые и разорванные по фронту войска не выдержать. Главная же надежда на конницу и на то, что командование ею Иванова-Ринова не испортит дела; на искусство И. Р., как кавалерийского начальника, рассчитывать не приходится, и вся надежда на его честолюбие и жажду воинской славы. Сейчас перед ним путь к этой славе открыть; если конный корпус глубоко врежется в красные тылы, порвет их сообщения и связь и разгромит комиссарские штабы, то Сибирская кампания 1919 года нами выигранa и перед нами вся осень, зима и весна для военных и правительственных реформ.
Несомненно, что от конного корпуса зависит успех всей операции, т.к. пехота, по слабости своего состава, не может развить широкого по фронту наступления и не в состоянии долго питать это наступление резервами и пополнениями; по схеме Дитерихса у него около 11 дивизий числится в резерве, но по численности штыков все они равны настоящей дивизии.
В городе говорят, что в казачьем буме уже начались прорехи, и что в, одиннадцати южных станицах казаки отказались выступить на сборные пункты под предлогом, что после их ухода крестьяне разгромить их семьи.
На фронте два молодых казачьих полка конной группы генерала Волкова уже отказались исполнить боевой приказ; их отвели в тыл и послали стариков их укорять и уговаривать; уверяют, что полки раскаялись, но уже самая возможность таких явлений очень знаменательна.
Но сейчас от казаков зависит вся судьба нашего наступления и я готов все простить и отдать им еще по несколько комплектов снаряжения, если они принесут нам перелом фронтового положения.
2 Сентября.
Был с докладом у Адмирала; доложил ему свой взгляд на образование в тылу автономных инспекций, подчиненных только Дитерихсу, и на назначение на столь ответственные посты таких бездельных авантюристов, как Хрещатицкий; одновременно повторил просьбу освободить меня от управления Военным Министерством, каковое мной принято в надежде полного его восстановления и полных мне доверия и поддержки.Прошло всего несколько дней и Министерство еще более разрушается новыми и вредными реформами; доверие же проявляется тем, что такие реформы проводятся без моего ведома и зная, что я с ними резко несогласен.
Адмирал заштормовал и наговорил мне порядочно резкостей; я все выслушал, но заявил, что все мной сказанное доложено ему по долгу службы и совести; личного я ничего не преследую и думаю только об интересах того дела, которому мы все служим.
Раз я удостоен назначения Военным Министром, то этим на меня возложена тяжелая задача и ответственность; выполнить первую и принять на себя вторую, я могу только при полном доверии и при предоставлении мне данной мне законом власти. Я готов нести всю полноту ответственности, но при условии получения полноты власти.
Если я и командующие войсками в округах не пользуются доверием фронта, то замените нас фронтовыми начальниками, но не ломайте системы; пусть Дитерихс выберет по своему усмотрению кандидатов на мое место и на должности командующий войсками в округах, и мы с радостью уступим им наши места.
Доложил, что я могу остаться только при исполнении указанных мной условий, в противном случае очень прошу послать меня на фронт в распоряжение генерала Лохвицкого, где я смогу принести еще какую-нибудь пользу.
Относительно же защиты Адмиралом личных качеств Хрещатицкого, рекомендовал Адмиралу потребовать из Ставки присланное Владивостокской контрразведкой письмо сидящего в Японии авантюриста очень низкой марки - генерала Потапова, в котором тот сообщает дорогому Борису Ростиславовичу (имя и отчество X.), что принимаются все меры к тому, чтобы Адмирал полетел кувырком и чтобы все попытки к признанию Омской власти окончились неудачей. Конечно, не всему, сообщаемому контрразведкой, надо верить, но в данном случае она личностью X. специально не занимается, и это письмо заслуживало бы известного освещения.
Адмирал сразу смягчился, но просил поговорить обо всем с Дитерихсом, т.к. последний очень убедительно просил утвердить представленный проект; добавил, что ему, Адмиралу, совершенно все равно, как будет организовано управление пополнениями, лишь бы конечные результаты были успешные и лишь бы работа шла хорошо и гладко.
Мне было очень неприятно припирать к стене этого беспомощного ребенка и говорить ему тяжелые для него вещи, но иного исхода не было.
Я не могу спокойно допустить нового развала тыла; я убежденно считаю, что если судьба нам подарит зиму 1920 года, то тогда весь успех весенней кампании будет зависеть от качества подготовленных за это время резервов и пополнений и от тех реформ, которые будут произведены в самих армиях; успех же подготовки резервов и пополнений невозможен, раз в тылу будут сидеть разномастные и разной подчиненности начальники и притом одни - по законам фронта, а другие по законам тыла.
Вечером скучнейшее заседание Совета Министров. Все кругом трещит, а мы занимаемся пустячками самого вермишельного характера. Хладнокровие, спокойствие и отсутствие суетливости, конечно, хороши, но их то у нас и нет; цену же времени всегда надо знать.
Видел казачий проект переустройства власти: наверху Верховный Правитель с помощниками по военной и по гражданской части; дальше совещательный орган Государственное совещание; казакам даруется полная автономия. Проект весьма приемлемый, за исключением казачьей автономии, очень опасной для остального неказачьего населения Сибири.
Судя по той сводке, которую видел в Ставке наше наступление не удалось; сначала красные ошалели и все шло для нас очень удачно, но сейчас они оправились, перешли в контрнаступление на нашем правом фланге и нажимают на Пепеляева; очевидно, сведения разведки о выдыхе красных оказались неправдой.
Одурь берет от своего бессилия: фронту нужны сведущие и опытные военные юристы, которых много в тыловых округах, но которых никак не вытащишь на фронт; в одном Харбине, где нет никаких русских войск, прочно окопались три судейских полковника и упорно не исполняют приказа прибыть в Омск. Хорват их прикрывает под предлогом нужды в военных юристах.
Дитерихс уверяет, что результаты наступления обнаружатся только через две недели; думаю, что это очень опасное заблуждение: при данной обстановке нам нужны были молниеносные результаты, ибо наши войска неспособны на длительное напряжение в тех размерах, как того требует наступательный маневр большого масштаба и решительного характера. Боюсь, что ошибся в своей прежней оценке Дитерихса, считая, что он должен знать состояние фронта; видимо, это знание наружное, по поверхности, без умения оценить многое по его значению и без тех коэффициентов, которые только и определяют истинное боевое значение частей.
Боюсь, что и для него дивизии - это только номера и шашки, ибо только при таком отношении возможно рассчитывать на длительное развитие чрезвычайно трудной операции; он не хочет или не умеет учесть огромного значения душевной усталости и вымотанности войск даже в той части их состава, которая служить только идее и ведет за собой остальных. Успех операции рассчитан на использовали для первого удара Ижевской дивизии; но, ведь, она единственная по своему составу; все остальное, быть может, и способно на первый порыв, но не больше, а если наткнется на сильное сопротивление или, чего Боже упаси, красные перейдут в контрнаступление, то все может кончиться катастрофой.
По прежнему - решительный успех зависит только от действия конного корпуса.
При докладе Совету Министров весьма оптимистической оперативной сводки, Андогский весьма внушительно перечислял многочисленные дивизии резерва. Но разве это дивизии? это еле слепленные кучи частью очень уставших, частью очень сырых солдат, не способных к полевому, маневренному бою, лишенные внутренней спайки, не желающие больше воевать, страдать и терпеть. Лучший офицерский составь, несущий на себе все физические и нравственные тяготы ужасной по обстановке гражданской войны безумно устал и изверился в возможность получения откуда-нибудь смены и отдыха; сырые же, мало дисциплинированные, по специальности безграмотные и душевно надтреснутые ряды остального офицерства мало чем лучше солдат; они тоже способны на временный порыв, но не больше; дальше же опять отрицательная реакция, новая порция потери веры в успех и новый, уже неудержимый, откат на восток.
Если смотреть на нашу операцию по карте, считая размеченные на ней булавки за настоящие и прочные войсковые части, то не может быть сомнения в полном разгроме красных. Этот мираж туманит головы наших командных верхов и грозить нам тяжелыми последствиями. Чем больше будут продолжать насиловать армии при наступлении, тем грознее будет перелом.