Страница:
К исходу 28 января дивизия расположилась на ночлег в Садках. Прежде всего необходимо было решить вопрос, что делать с пленными и обозами. Они становились помехой для дивизии, тормозили ее продвижение и отвлекали значительное число бойцов для конвоя. Однако все наши попытки связаться с нашими стрелковыми частями, чтобы передать им пленных и весь лишний груз для последующей отправки в армейский тыл, оказались безуспешными. Поэтому все это осталось при дивизии.
Связи со штабом армии по-прежнему не было. Лично допросив нескольких пленных офицеров, я установил, что противник занимает Котлубань, Гумрак, Песчанку, Большие и Малые Чапурники, Райгород.
Положение 10-й армии становилось исключительно тяжелым. Если на северном участке ее обороны противник в результате действий нашей кавалерийской дивизии был отброшен от Волги на запад, то в центре - на западном участке - и на юге - на левом фланге армии - нависла угроза прорыва противника, а следовательно, разгрома 10-й армии и падения Царицына. Передо мной встал вопрос - куда в этих условиях направить удары дивизии?
Посоветовавшись с командирами бригад и полков и исполняющим обязанности начальника штаба дивизии Григорием Хоперским - бывшим офицером Донского казачества, человеком трезвого ума, храбрым и преданным революции, я принял следующее решение: наступая из района Садки через Заварыкин, овладеть станцией Иловля и, перерезав железнодорожное сообщение белых, нанести удар по станице Иловлинской, где, по сведениям, полученным от пленных, был расположен штаб корпуса генерала Радко-Дмитриева; из Иловлинской развить наступление вдоль железной дороги на станицу Качалинскую и далее по железной дороге в направлении Царицына. Для обеспечения безопасности тыла дивизии Особый Иловлинский казачий полк Колесова должен был нанести удар вдоль железной дороги на север по станции Лог.
30 января дивизия начала наступление. В Заварыкине, куда кавдивизия вступила почти без боя, оказалось несколько тысяч человек, мобилизованных белыми для укомплектования своих новых формирований. Здесь же была захвачена группа офицеров, занимавшаяся организацией и обучением белогвардейских частей, и большой обоз.
1 февраля, выступив из Заварыкина, кавдивизия продолжала движение в направлении станции Иловля. Мы с начальником штаба дивизии Григорием Хоперским находились с головным разъездом. Не доезжая станции Иловля метров пятьсот, я остановил разъезд, выехал на высоту и стал рассматривать в бинокль пристанционные постройки. Тем временем к разъезду, с которым мы находились, подъехали еще два наших разъезда. Вдруг со стороны вокзала станции Иловля раздался одиночный выстрел. В этот же миг мне обожгло ногу ниже бедра. Не ощущая еще сильной боли, я выхватил шашку из ножен и повел разъезды в атаку на станцию. Молниеносно ворвавшись на станцию, мы без боя захватили в плен триста белогвардейцев, паровоз с вагонами, приспособленными под бронепоезд, и шесть эшелонов с паровозами под парами. Эшелоны были забиты продовольствием и различным имуществом, в том числе и военным.
Тем временем к станции подошла вся дивизия. Полк Колесова повернул на север и повел наступление на станцию Лог.
С подходом дивизии я вызвал к себе командиров бригад и полков, коротко информировал их о противнике, расположенном в станице Иловлинской, изложил свое решение и поставил задачу каждому полку. Суть решения состояла в том, чтобы сначала окружить станицу, а затем атаковать расположенного в "ей противника. Главный удар дивизия должна была нанести с юга, отрезать белых от Дона и уничтожить или пленить их непосредственно в станице.
После получения задач части дивизии сейчас же начали выдвигаться к Иловлинской в указанных им направлениях, охватывая ее со всех сторон.
Белогвардейцы спохватились, когда красные кавалеристы уже карьером неслись на станицу и мощное "ура" гремело со всех сторон - с юга и севера, с востока и запада. Артиллерия белых открыла огонь, однако скоро замолчала, атакованная эскадронами первого эшелона. Бой был скоротечным, но ожесточенным. Пехота противника упорно сопротивлялась, но в конце концов под бурным натиском наших частей начала разбегаться и сдаваться в плен. Упорнее и дольше всех дрались гвардейцы личной охраны генерала Радко-Дмитриева, защищая штаб корпуса и своего генерала. В плен они не сдавались, каждый дрался, пока мог держать в руках оружие. Все они были вырублены, в числе убитых, по донесению командира 20 кавполка Гончарова, оказались генерал Радко-Дмитриев и его начальник штаба.
Во время боя я попал на участок, обстреливаемый артиллерией противника, и был ранен в правую руку картечью. Картечь не перебила кость руки, но нанесла очень сильный ушиб у запястья и повредила мышцу.
К вечеру, когда были отданы последние распоряжения по дивизии, расположившейся на ночлег в Иловлинской, когда прекратилась возбужденная сутолока, неизбежная после горячего боя, и наступила неизменно следовавшая за ней тишина, я вошел в домик, облюбованный для меня ординарцами. Днем, захваченный боем, находясь непрерывно в движении, я как-то мало ощущал ранения в ногу и руку. Теперь же, в тишине крестьянской хаты, ранения сразу дали сильно почувствовать себя. Ноюшая боль левой ноги передавалась по всему телу, правая рука опухла и отяжелела, пальцы руки посинели. Раненая нога тоже опухла. С большим трудом я стянул с нее сапог, из сапога выпали сгустки крови. Так как у меня не было под рукой ни бинта, ни иода, я попросил хозяйку сходить за ними в аптеку. Посылать за санитарами я не хотел разнесут весть, что я ранен, и это, учитывая, что мы находимся в тылу белых, может нехорошо повлиять на бойцов.
Хозяйка не успела еще уйти, как вошел Гриша Хоперский. Поглядев на мою раненую ногу, он встревожился и сказал, что сам возьмется за лечение.
- Только чтобы никто не знал, - сказал я. Гриша кивнул мне и ушел. Вскоре он вернулся с флаконом в руке.
- Вот, - говорит, - искал, искал и все-таки нашел лекарство.
Хозяйка дала чистое белье, Гриша тут же его располосовал и, оперируя, как бывалая медсестра, сделал мне перевязку руки и ноги. Боль несколько утихла, но лечь спать я не мог. Лягу на правый бок - мешает раненая рука. Лягу на левый бок - усиливается боль раненой ноги. Попробовал было лечь на спину, но и на спине тоже было больно. Наконец я нашел наиболее удобное положение: сел за стол, на стол положил подушку, на подушку - больную руку и так отдыхал. Кружилась голова, подташнивало и вообще чувствовал себя скверно.
4
Иловлинский казачий полк Колесова занял станцию Лог и одноименный поселок и после короткого отдыха в соответствии с полученным распоряжением выступил на соединение с дивизией.
Таким образом, на правом фланге обороны 10-й армии противник был разбит. Мы перерезали единственную железнодорожную магистраль, связывавшую белоказаков, наступавших на Царицын, с войсками Краснова, которые действовали против нашей 9-й армии, и установили связь с последней. Теперь, выполняя ранее принятое решение, дивизия должна была повернуть на Царицын, чтобы ударить с тыла по войскам противника, продолжавшим упорные атаки на центральном и южном участках обороны 10-й армии.
9 февраля в четыре часа утра дивизия выступила из Иловлинской на Качалинскую.
Каждый шаг, каждое движение причиняли мне нестерпимую боль. С большим трудом сел я на лошадь и поехал. В пути несколько поразмялся, и раны уже меньше мучили меня.
При подходе к Качалинской дивизия развернулась для боя, но вошла в станицу, не встретив ощутимого сопротивления белых. Тут у них был только штаб формирования. При нем находилось двести пятьдесят офицеров и полторы тысячи мобилизованных крестьян и казаков.
В Качалинской дивизия расположилась на ночлег. Ночью подошел сюда и полк Колесова. Я уже ложился спать, когда мне доложили, что на одной из сторожевых застав дивизии задержан человек и этот человек заявил, что имеет особое поручение к Буденному. Я приказал привести задержанного. Это был офицер в чине есаула по фамилии Аксенов, взятый в плен нашей дивизией в Прямой Балке. По пути из Прямой Балки в Дубовку, куда мы отправили пленных, он убежал и, добравшись до Качалинской, где ранее жил, снова угодил к нам в плен, не зная, что в Качалинской красные, как он сам откровенно признался.
Попросив меня выслушать его, Аксенов стал рассказывать, как казаки-старики заставили его вступить в белую армию, хотя после тяжелого ранения под Перемышлём он вернулся с германского фронта непригодным к строевой службе.
Конечно, никакого поручения у него ко мне не было. Аксенов выдумал его. И вот для чего: он боялся, что его расстреляют - поэтому и убежал из плена, а вторично попав в плен, решил, что у него теперь одна надежда - добраться до самого Буденного.
- Ходит слух, что Буденный относится к пленным великодушно и не расстреливает их, - сказал он. - Поэтому я и просил доставить меня к вам, надеясь на вашу справедливость. Я рассказал вам все как есть и заявляю, что если останусь жив, то служить у белых не буду. Если вы сочтете возможным, то сохраните мне жизнь и разрешите служить у вас там, где я могу принести пользу.
Я приказал отпустить Аксенова домой, считая, что там он больше всего принесет нам пользы - пусть расскажет казакам, как красные поступают с пленными.
Только увели от меня этого офицера, как с другой сторожевой заставы привели еще одного задержанного, который оказался командиром батальона 3-й бригады 39-й стрелковой дивизии нашей армии. Он сообщил, что его бригада, занимавшая оборону в районе станции Котлубань, 20 января была атакована и пленена конницей генерала Попова; ему удалось бежать, но в темноте он сбился с пути и оказался в Качалинской.
По сведениям, полученным от пленных, я знал, что группа генерала Попова состоит из казачьей дивизии четырехполкового состава, отдельной кавалерийской бригады трехполкового состава и двух пехотных полков генерала Маркова. По численности эта группа превосходила нашу кавдивизию, но мы находились в выгодном положении для нанесения удара по ней.
В три часа ночи дивизия, поднятая по тревоге, форсированным маршем двинулась на хутор Вертячий с целью отрезать противника, занявшего Котлубань, от его тылов, освободить взятую им в плен бригаду 39-й стрелковой дивизии и внезапно атаковать группу генерала Попова с тыла.
В хуторе Вертячем и соседнем с ним хуторе Песковатка дивизия захватила обозы частей генерала Попова и после этого резко повернула на восток, в направлении на Котлубань. По пути между Вертячим и Котлубанью наш 4-й полк встретил конвоируемую белогвардейцами 3-ю бригаду 39-й стрелковой дивизии.
Она двигалась тремя колоннами, в хвосте которых конвойные везли на санях сложенное бригадой оружие. За санями артиллерийские уносы тянули пушки, захваченные противником у бригады.
Конвой сдался в плен без выстрела. Радости освобожденных красноармейцев не было предела. Всем бойцам и командирам тут же было возвращено их оружие, выданы боеприпасы. Таким образом, 3-я бригада 39-й стрелковой дивизии была вновь восстановлена в полном составе, за исключением некоторых политработников, которых белые расстреляли в Котлубани.
Вырученная из плена бригада двинулась вслед за нами в бой.
При подходе к станции Котлубань наши части развернулись и атаковали противника с тыла. Атака конников была поддержана мощным огнем артиллерии и пулеметов с тачанок, двигавшихся на флангах атакующих частей. Мощное "ура" гремело кругом. Стремительно неслись полки. Казалось, что, если бы противник и ожидал атаки с тыла, он все равно не выдержал бы такого ураганного натиска. Но он не ожидал. Дикая паника охватила белогвардейцев. Они метались, как в огне. Видно, только одна мысль владела ими: бежать, спасаться любым способом. Некоторые подразделения противника пытались прорваться на флангах наших частей, но все они попадали под огонь станковых пулеметов и сабельные удары красных полков.
Под ливнем пулеметного огня, преследуемые нашими частями, белогвардейцы бежали из Котлубани по большой дороге на юго-восток, к Царицыну. Масса кавалерии вырвалась на простор заснеженной степи и лавиной покатилась на Городище, обороняемое нашими стрелковыми частями. Впереди, насколько позволяла резвость лошадей, мчалась казачья конница Попова. Позади белогвардейцев, ощетинившись сотнями сверкающих клинков, вихрем летела красная конница. Каждый чуть приотставший казак попадал под удары наших клинков.
Красная пехота, занявшая оборону у Городище, увидев огромную массу несущейся на нее конницы, начала было отходить. Однако пулеметные подразделения остались на месте и открыли сильный огонь. Белогвардейцы не могли повернуть назад, так как на хвост их конной толпы неудержимо нажимала наша дивизия. Попав под пулеметный огонь, они повернули резко на юг и помчались вдоль линии обороны нашей пехоты, подставив под удар нашей дивизии свой правый фланг. Части дивизии еще глубже врезались в конную массу противника. Спасаясь от гибели, белогвардейцы хлынули к Гумраку, где стояли два наших бронепоезда. Бронепоезда открыли по ним ураганный огонь. Белогвардейцы отпрянули назад и лицом к лицу столкнулись с полками кавдивизии.
Все перемешалось, началась отчаянная рубка. Кавалерия закружилась, как в бурном водовороте. Противники группами и в одиночку сшибались и рубились, одни молча, другие с криком и бранью, бешено крутились, гонялись друг за другом. Падает с лошади красный боец, и в тот же миг два - три белогвардейца под ударами шашек наших конников валятся под копыта коней. Звон клинков, топот, храп и ржание лошадей, злая брань, стоны и крики раненых - все это слилось в один разноголосый шум сражения.
Бой продолжался под неослабевающим огнем бронепоездов. Сначала белогвардейцы стеной отгораживали нас от него, но потом, когда в бою все перемешалось, огонь наших бронепоездов стал одинаково опасен как для противника, так и для нас.
Во избежание лишних потерь я с ординарцем стал пробиваться вперед, чтобы остановить огонь бронепоездов и дать целеуказания. И вдруг вижу: скачет командир полка Рябышев за казаком, стремится достать его и зарубить, да так увлекся погоней, что не замечает, как два белогвардейца приспосабливаются ударить по нему шашками. Я бросился Рябышеву на помощь и буквально над его головой отбил шашки казаков. Рябышев оглянулся, зарубил одного из преследователей и проговорил:
- Вот черт, совсем не заметил, что смерть на спине сидит.
Я порекомендовал ему не увлекаться так, если он еще хочет воевать и тем более командовать.
Наконец, мы с ординарцем выскочили из гущи сражения и карьером помчались к бронепоездам, размахивая шапками. Там, вероятно, поняли, что мы хотим что-то сказать и прекратили огонь. Я влез на бронепоезд и спросил командира. Мне указали на матроса, сидевшего с биноклем у трубы бронепоезда.
- Что же ты, брат, бьешь и чужих и своих? - набросился я на него.
- Да я никак не пойму, где свои и где чужие, и стреляю-то только так, для острастки, - ответил он.
К этому времени наша пехота, занимавшая оборону в районе Городище, поняла, что происходит перед ее фронтом. По всей линии обороны поднялись тысячи бойцов и командиров пехотинцев, и раскатистое несмолкаемое "ура" покатилось по степи. Бойцы размахивали винтовками, кидали вверх шапки, бурно приветствуя своих славных братьев по оружию - красных кавалеристов, которые на их глазах громили конницу белых.
Из Гумрака я соединился по телефону с командующим армией. Наконец-то я имел возможность доложить ему о действиях дивизии. Но Егоров так обрадовался, когда услышал мой голос, что не стал слушать доклада по телефону, а приказал немедленно на бронепоезде следовать к нему в Царицын. Я попросил разрешения задержаться до окончания боя и сбора дивизии. Егоров разрешил.
- Только скорее, не медли. Моя машина будет ждать тебя на вокзале, а мы в Реввоенсовете, - сказал он.
Бой закончился полным разгромом группы генерала Попова. Сам Попов и его начальник штаба полковник Калин были убиты. Эим боем и завершилась рейдовая операция Особой кавалерийской дивизии.
...По дорогам к Царицыну строились колонны пленных, тянулись бесчисленные подводы с трофеями - оружием, боеприпасами, продовольствием и различным военным имуществом, в частности перевязочными средствами и медикаментами, в которых мы испытывали особый недостаток.
Приказав дивизии расположиться в Котлубани на отдых и ночлег, я поехал на бронепоезде в Царицын.
Командующий Егоров и члены Реввоенсовета Сомов и Легран встретили меня с распростертыми объятиями и засыпали вопросами:
- Где вы были?
- Почему не давали знать о себе столько времени?
- Какую это пехоту привели с собой?
- А знаете, до нас доходили слухи, что вы ушли в девятую армию и не думаете к нам возвращаться. И еще более невероятное - что вы перешли на сторону белых и действуете на севере против частей Красной Армии.
- Ну докладывайте, что вы натворили, - сказал Егоров.
- Да, пожалуйста, со всеми подробностями, - добавил Легран.
Я сообщил, как была потеряна связь с нашими стрелковыми частями, а затем доложил о боевых действиях за период рейда, в результате которого дивизия разгромила десять полков пехоты и тринадцать полков кавалерии противника, прошла с боями около четырехсот километров, очистив от противника фронт протяженностью в сто пятьдесят километров; частями дивизии взято в плен свыше пятнадцати тысяч солдат и офицеров, захвачено семьдесят два орудия, сто шестнадцать пулеметов "максим ", много пулеметов иностранных систем, около трех тысяч подвод с боеприпасами, продовольствием, снаряжением и различным военным имуществом, много лошадей с седлами, десять тысяч голов рогатого скота и овец.
В заключение я доложил, что дивизия вышла из рейда окрепшей во всех отношениях - возросло боевое мастерство бойцов и командиров, повысилась их уверенность в нашей окончательной победе.
- Да, добре ты, батенька мой, потрепал беляков, - сказал Сомов. - А казаки говорили про вас - рваная кавалерия! - Он засмеялся: - Вот вам и рваная: побила хваленых казаков, да и как!
- Нет, подумайте, товарищи, - воскликнул Легран, - какой политический эффект! Белогвардейцы кричат о слабости Красной Армии и непобедимости своих казачьих корпусов. А на проверку вышло совсем наоборот.
Егоров, говоря о результатах рейда Особой кавалерийской дивизии, подчеркнул, что этот рейд должен быть началом большого дела.
- Мы обязаны воспользоваться успехом кавдивизии, чтобы перейти в общее наступление по всему фронту, - заявил он и стал рассказывать мне о положении на фронте под Царицыном к моменту выхода нашей дивизии к Котлубани.
- Прямо скажу, - говорил он, - положение было критическим. Резервы вышли. Последние двести человек послал в тридцать восьмую стрелковую дивизию, на участок которой белые особо нажимали. Кавалерийская группа Городовикова на южном участке после тяжелых боев фактически перестала существовать. Тяжелое положение было и на центральном участке обороны армии. После того как два полка тридцать девятой стрелковой дивизии полностью попали в плен к белым, оборона тут держалась в основном бронепоездами... В общем вовремя вы подоспели. Трудно сказать, устоял бы Царицын или нет, окажись вы у Гумрака на сутки позже.
Впоследствии, оценивая этот рейд Особой кавалерийской дивизии под Царицыном, А. И. Егоров писал:
"Февраль месяц 1919 года. Наша линия обороны под Царицыном имела в радиусе в среднем не более 10 километров. Внутри этого кольца обороны был зажат героический Царицын. Это кольцо обороны было разорвано только благодаря доблестным действиям славной конницы Буденного... Результатом действий его конницы явился полный разгром противника перед фронтом всего северного участка и центра 10-й армии... Результатом этого рейда нашей конницы явилась полная возможность начать общее наступление. Это было предпринято на следующий же день.
...Наша армия, окрыленная боевыми успехами конницы Буденного, с повышенным настроением рванулась вперед, преследуя отступавшего противника на Маныч"{7}.
Таким образом, задача, выполненная кавдивизией в рейде, вышла за рамки задачи оперативно-тактического характера. Результаты рейда имели стратегическое значение. Это было начало разгрома армии Краснова.
Советская республика высоко оценила боевые успехи Особой кавалерийской дивизии, наградив ее Почетным революционным знаменем. Ряд бойцов и командиров, в числе их Булаткин и я, получили ордена Красного Знамени. Многие были награждены боевыми подарками.
5
Заседание Реввоенсовета закончилось поздно вечером. Нужно было торопиться с возвращением в дивизию, так как на завтра, 12 февраля, командующий армией поставил нам новую боевую задачу: овладеть Карповкой, а затем, разгромив противостоящего противника, занять станцию Ляпичев. В дальнейшем дивизии предстояло наступать по левому берегу Дона вниз по течению, в общем направлении на станицу Романовскую.
Решив отправиться в Котлубань бронепоездом, я обратился к командующему армией за разрешением отбыть в дивизию.
- Да, пожалуйста, - сказал Егоров. - Только поезжай не бронепоездом, а на машине Реввоенсовета. Ты заслужил, - добавил он шутливо, - ездить не общественным, а персональным транспортом.
- Ночь на дворе, да и вообще по ряду соображений я все-таки предпочитаю бронепоезд, - ответил я Егорову.
- Нет, нет, Семен Михайлович, отправляйся машиной, - стоял на своем командующий.
Не верил я автотранспорту, которым мы тогда располагали, и поэтому с большой неохотой сел в машину, поданную к подъезду здания, занимаемого Реввоенсоветом армии.
Машина была английского производства, изрядно потрепанная, похожая на помятый, ржавый железный сундук. Шофер долго крутил заводную ручку, мотор пыхтел, чихал, но работать отказывался. Наконец мотор завелся, шофер, тяжело дыша, ввалился в кабину, и машина со скрежетом и заунывным воем двинулась.
Когда мы выехали из Царицына, повалил густой снег. Машину бросало на ухабах, и она так скрипела и стонала, что казалось вот-вот развалится. Влажный снег залеплял стекла кабины, и шофер то и дело останавливался, чтобы очистить их. Фары не могли осветить и десятка метров дороги. Перед нами стояла плотная пелена густого снега. Шофер поминутно сбивался с дороги, машина буксовала, попадая в ямы и мелкие воронки от снарядов. Где-то около Городище мы ввалились в стрелковый окоп, и на этом мое путешествие на персональном транспорте закончилось, так как наши попытки вытащить машину из окопа при помощи бревна не увенчались успехом. Опасаясь опоздать к началу наступления дивизии, я послал шофера в Городище, а сам вышел к железной дороге и зашагал в Котлубань по шпалам.
Первые три - четыре километра я прошел сравнительно легко, а потом почувствовал, что железнодорожное полотно вовсе не приспособлено для хождения по нему - шпалы лежали на разном расстоянии одна от другой, и приходилось идти то по-гусиному, то прыгать по-козлиному. Так я передвигался к Котлубани всю ночь.
В ложбинах и выемках, особенно под железнодорожными мостами, могли прятаться от непогоды мелкие группы разгромленных накануне белогвардейцев или же дезертиры. Поэтому я вытащил из кобуры револьвер и держал его наготове. Но все обошлось благополучно. В 7.30 утра уже возле станции Котлубань меня остановил полевой караул нашей дивизии. Начальник караула подал мне лошадь, и через полчаса я приехал в штаб дивизии.
К утру снегопад прекратился. Небо расчистилось от облаков. Поднялось яркое, совсем весеннее, необычно теплое для февраля солнце. Под его лучами буквально на глазах снег превращался в потоки воды, и она заполняла собою ложбины и овраги, окопы и канавы, тысячами ручейков вливалась в речки.
В 9 часов утра дивизия выступила на Карповку.
На подступах к Карповке передовые части дивизии, встретив белоказаков, развернулись и пошли в атаку. Однако противник, не приняв боя, оставил Карповку. Увидев, что он быстро отходит в направлении Бузиновки, я приказал ослабить нажим с фронта, а подразделениям, действующим на флангах дивизии, стремительным броском вперед охватить фланги противника. Белогвардейцы оказались зажатыми в полукольцо, а путь отхода им преградила разлившаяся река Карповка.
Грозно надвигались наши атакующие эскадроны, мощное "ура" гремело на всю долину. Казалось, что белые не устоят, бросят оружие, сдадутся в плен. Но нет! Перед нами были казаки-старики, всегда предпочитавшие плену смерть в бою. Повернувшись лицом к атакующим, они встретили красных кавалеристов в шашки. Бой был свирепым и по-кавалерийски скоротечным. Казаки-старики рубились до тех пор, пока могли держаться на лошадях.
Спаслась, бежав в Бузиновку, только та часть белоказаков, которая не была окружена. Но и мы понесли большие потери.
Интересно отметить, что место жестокого боя в районе Карповки теперь стало дном Карповского водохранилища. Думали ли наши бойцы и командиры под Карповкой, что место, на котором они сражались за Советскую власть, проливали кровь и умирали, начнет свою новую историю с победой Советской власти? Да, красные бойцы и командиры не только думали о великом будущем своей Отчизны, но и видели его. Именно поэтому они храбро сражались с силами, стоящими на пути советского будущего, именно поэтому они умирали, сраженные в бою, без вздохов сожаления за свою жизнь. А им, конечно, жизнь была дорога и не только потому, что жизнь дорога каждому человеку, но и потому, что они хотели собственными руками строить коммунистическое завтра.
Связи со штабом армии по-прежнему не было. Лично допросив нескольких пленных офицеров, я установил, что противник занимает Котлубань, Гумрак, Песчанку, Большие и Малые Чапурники, Райгород.
Положение 10-й армии становилось исключительно тяжелым. Если на северном участке ее обороны противник в результате действий нашей кавалерийской дивизии был отброшен от Волги на запад, то в центре - на западном участке - и на юге - на левом фланге армии - нависла угроза прорыва противника, а следовательно, разгрома 10-й армии и падения Царицына. Передо мной встал вопрос - куда в этих условиях направить удары дивизии?
Посоветовавшись с командирами бригад и полков и исполняющим обязанности начальника штаба дивизии Григорием Хоперским - бывшим офицером Донского казачества, человеком трезвого ума, храбрым и преданным революции, я принял следующее решение: наступая из района Садки через Заварыкин, овладеть станцией Иловля и, перерезав железнодорожное сообщение белых, нанести удар по станице Иловлинской, где, по сведениям, полученным от пленных, был расположен штаб корпуса генерала Радко-Дмитриева; из Иловлинской развить наступление вдоль железной дороги на станицу Качалинскую и далее по железной дороге в направлении Царицына. Для обеспечения безопасности тыла дивизии Особый Иловлинский казачий полк Колесова должен был нанести удар вдоль железной дороги на север по станции Лог.
30 января дивизия начала наступление. В Заварыкине, куда кавдивизия вступила почти без боя, оказалось несколько тысяч человек, мобилизованных белыми для укомплектования своих новых формирований. Здесь же была захвачена группа офицеров, занимавшаяся организацией и обучением белогвардейских частей, и большой обоз.
1 февраля, выступив из Заварыкина, кавдивизия продолжала движение в направлении станции Иловля. Мы с начальником штаба дивизии Григорием Хоперским находились с головным разъездом. Не доезжая станции Иловля метров пятьсот, я остановил разъезд, выехал на высоту и стал рассматривать в бинокль пристанционные постройки. Тем временем к разъезду, с которым мы находились, подъехали еще два наших разъезда. Вдруг со стороны вокзала станции Иловля раздался одиночный выстрел. В этот же миг мне обожгло ногу ниже бедра. Не ощущая еще сильной боли, я выхватил шашку из ножен и повел разъезды в атаку на станцию. Молниеносно ворвавшись на станцию, мы без боя захватили в плен триста белогвардейцев, паровоз с вагонами, приспособленными под бронепоезд, и шесть эшелонов с паровозами под парами. Эшелоны были забиты продовольствием и различным имуществом, в том числе и военным.
Тем временем к станции подошла вся дивизия. Полк Колесова повернул на север и повел наступление на станцию Лог.
С подходом дивизии я вызвал к себе командиров бригад и полков, коротко информировал их о противнике, расположенном в станице Иловлинской, изложил свое решение и поставил задачу каждому полку. Суть решения состояла в том, чтобы сначала окружить станицу, а затем атаковать расположенного в "ей противника. Главный удар дивизия должна была нанести с юга, отрезать белых от Дона и уничтожить или пленить их непосредственно в станице.
После получения задач части дивизии сейчас же начали выдвигаться к Иловлинской в указанных им направлениях, охватывая ее со всех сторон.
Белогвардейцы спохватились, когда красные кавалеристы уже карьером неслись на станицу и мощное "ура" гремело со всех сторон - с юга и севера, с востока и запада. Артиллерия белых открыла огонь, однако скоро замолчала, атакованная эскадронами первого эшелона. Бой был скоротечным, но ожесточенным. Пехота противника упорно сопротивлялась, но в конце концов под бурным натиском наших частей начала разбегаться и сдаваться в плен. Упорнее и дольше всех дрались гвардейцы личной охраны генерала Радко-Дмитриева, защищая штаб корпуса и своего генерала. В плен они не сдавались, каждый дрался, пока мог держать в руках оружие. Все они были вырублены, в числе убитых, по донесению командира 20 кавполка Гончарова, оказались генерал Радко-Дмитриев и его начальник штаба.
Во время боя я попал на участок, обстреливаемый артиллерией противника, и был ранен в правую руку картечью. Картечь не перебила кость руки, но нанесла очень сильный ушиб у запястья и повредила мышцу.
К вечеру, когда были отданы последние распоряжения по дивизии, расположившейся на ночлег в Иловлинской, когда прекратилась возбужденная сутолока, неизбежная после горячего боя, и наступила неизменно следовавшая за ней тишина, я вошел в домик, облюбованный для меня ординарцами. Днем, захваченный боем, находясь непрерывно в движении, я как-то мало ощущал ранения в ногу и руку. Теперь же, в тишине крестьянской хаты, ранения сразу дали сильно почувствовать себя. Ноюшая боль левой ноги передавалась по всему телу, правая рука опухла и отяжелела, пальцы руки посинели. Раненая нога тоже опухла. С большим трудом я стянул с нее сапог, из сапога выпали сгустки крови. Так как у меня не было под рукой ни бинта, ни иода, я попросил хозяйку сходить за ними в аптеку. Посылать за санитарами я не хотел разнесут весть, что я ранен, и это, учитывая, что мы находимся в тылу белых, может нехорошо повлиять на бойцов.
Хозяйка не успела еще уйти, как вошел Гриша Хоперский. Поглядев на мою раненую ногу, он встревожился и сказал, что сам возьмется за лечение.
- Только чтобы никто не знал, - сказал я. Гриша кивнул мне и ушел. Вскоре он вернулся с флаконом в руке.
- Вот, - говорит, - искал, искал и все-таки нашел лекарство.
Хозяйка дала чистое белье, Гриша тут же его располосовал и, оперируя, как бывалая медсестра, сделал мне перевязку руки и ноги. Боль несколько утихла, но лечь спать я не мог. Лягу на правый бок - мешает раненая рука. Лягу на левый бок - усиливается боль раненой ноги. Попробовал было лечь на спину, но и на спине тоже было больно. Наконец я нашел наиболее удобное положение: сел за стол, на стол положил подушку, на подушку - больную руку и так отдыхал. Кружилась голова, подташнивало и вообще чувствовал себя скверно.
4
Иловлинский казачий полк Колесова занял станцию Лог и одноименный поселок и после короткого отдыха в соответствии с полученным распоряжением выступил на соединение с дивизией.
Таким образом, на правом фланге обороны 10-й армии противник был разбит. Мы перерезали единственную железнодорожную магистраль, связывавшую белоказаков, наступавших на Царицын, с войсками Краснова, которые действовали против нашей 9-й армии, и установили связь с последней. Теперь, выполняя ранее принятое решение, дивизия должна была повернуть на Царицын, чтобы ударить с тыла по войскам противника, продолжавшим упорные атаки на центральном и южном участках обороны 10-й армии.
9 февраля в четыре часа утра дивизия выступила из Иловлинской на Качалинскую.
Каждый шаг, каждое движение причиняли мне нестерпимую боль. С большим трудом сел я на лошадь и поехал. В пути несколько поразмялся, и раны уже меньше мучили меня.
При подходе к Качалинской дивизия развернулась для боя, но вошла в станицу, не встретив ощутимого сопротивления белых. Тут у них был только штаб формирования. При нем находилось двести пятьдесят офицеров и полторы тысячи мобилизованных крестьян и казаков.
В Качалинской дивизия расположилась на ночлег. Ночью подошел сюда и полк Колесова. Я уже ложился спать, когда мне доложили, что на одной из сторожевых застав дивизии задержан человек и этот человек заявил, что имеет особое поручение к Буденному. Я приказал привести задержанного. Это был офицер в чине есаула по фамилии Аксенов, взятый в плен нашей дивизией в Прямой Балке. По пути из Прямой Балки в Дубовку, куда мы отправили пленных, он убежал и, добравшись до Качалинской, где ранее жил, снова угодил к нам в плен, не зная, что в Качалинской красные, как он сам откровенно признался.
Попросив меня выслушать его, Аксенов стал рассказывать, как казаки-старики заставили его вступить в белую армию, хотя после тяжелого ранения под Перемышлём он вернулся с германского фронта непригодным к строевой службе.
Конечно, никакого поручения у него ко мне не было. Аксенов выдумал его. И вот для чего: он боялся, что его расстреляют - поэтому и убежал из плена, а вторично попав в плен, решил, что у него теперь одна надежда - добраться до самого Буденного.
- Ходит слух, что Буденный относится к пленным великодушно и не расстреливает их, - сказал он. - Поэтому я и просил доставить меня к вам, надеясь на вашу справедливость. Я рассказал вам все как есть и заявляю, что если останусь жив, то служить у белых не буду. Если вы сочтете возможным, то сохраните мне жизнь и разрешите служить у вас там, где я могу принести пользу.
Я приказал отпустить Аксенова домой, считая, что там он больше всего принесет нам пользы - пусть расскажет казакам, как красные поступают с пленными.
Только увели от меня этого офицера, как с другой сторожевой заставы привели еще одного задержанного, который оказался командиром батальона 3-й бригады 39-й стрелковой дивизии нашей армии. Он сообщил, что его бригада, занимавшая оборону в районе станции Котлубань, 20 января была атакована и пленена конницей генерала Попова; ему удалось бежать, но в темноте он сбился с пути и оказался в Качалинской.
По сведениям, полученным от пленных, я знал, что группа генерала Попова состоит из казачьей дивизии четырехполкового состава, отдельной кавалерийской бригады трехполкового состава и двух пехотных полков генерала Маркова. По численности эта группа превосходила нашу кавдивизию, но мы находились в выгодном положении для нанесения удара по ней.
В три часа ночи дивизия, поднятая по тревоге, форсированным маршем двинулась на хутор Вертячий с целью отрезать противника, занявшего Котлубань, от его тылов, освободить взятую им в плен бригаду 39-й стрелковой дивизии и внезапно атаковать группу генерала Попова с тыла.
В хуторе Вертячем и соседнем с ним хуторе Песковатка дивизия захватила обозы частей генерала Попова и после этого резко повернула на восток, в направлении на Котлубань. По пути между Вертячим и Котлубанью наш 4-й полк встретил конвоируемую белогвардейцами 3-ю бригаду 39-й стрелковой дивизии.
Она двигалась тремя колоннами, в хвосте которых конвойные везли на санях сложенное бригадой оружие. За санями артиллерийские уносы тянули пушки, захваченные противником у бригады.
Конвой сдался в плен без выстрела. Радости освобожденных красноармейцев не было предела. Всем бойцам и командирам тут же было возвращено их оружие, выданы боеприпасы. Таким образом, 3-я бригада 39-й стрелковой дивизии была вновь восстановлена в полном составе, за исключением некоторых политработников, которых белые расстреляли в Котлубани.
Вырученная из плена бригада двинулась вслед за нами в бой.
При подходе к станции Котлубань наши части развернулись и атаковали противника с тыла. Атака конников была поддержана мощным огнем артиллерии и пулеметов с тачанок, двигавшихся на флангах атакующих частей. Мощное "ура" гремело кругом. Стремительно неслись полки. Казалось, что, если бы противник и ожидал атаки с тыла, он все равно не выдержал бы такого ураганного натиска. Но он не ожидал. Дикая паника охватила белогвардейцев. Они метались, как в огне. Видно, только одна мысль владела ими: бежать, спасаться любым способом. Некоторые подразделения противника пытались прорваться на флангах наших частей, но все они попадали под огонь станковых пулеметов и сабельные удары красных полков.
Под ливнем пулеметного огня, преследуемые нашими частями, белогвардейцы бежали из Котлубани по большой дороге на юго-восток, к Царицыну. Масса кавалерии вырвалась на простор заснеженной степи и лавиной покатилась на Городище, обороняемое нашими стрелковыми частями. Впереди, насколько позволяла резвость лошадей, мчалась казачья конница Попова. Позади белогвардейцев, ощетинившись сотнями сверкающих клинков, вихрем летела красная конница. Каждый чуть приотставший казак попадал под удары наших клинков.
Красная пехота, занявшая оборону у Городище, увидев огромную массу несущейся на нее конницы, начала было отходить. Однако пулеметные подразделения остались на месте и открыли сильный огонь. Белогвардейцы не могли повернуть назад, так как на хвост их конной толпы неудержимо нажимала наша дивизия. Попав под пулеметный огонь, они повернули резко на юг и помчались вдоль линии обороны нашей пехоты, подставив под удар нашей дивизии свой правый фланг. Части дивизии еще глубже врезались в конную массу противника. Спасаясь от гибели, белогвардейцы хлынули к Гумраку, где стояли два наших бронепоезда. Бронепоезда открыли по ним ураганный огонь. Белогвардейцы отпрянули назад и лицом к лицу столкнулись с полками кавдивизии.
Все перемешалось, началась отчаянная рубка. Кавалерия закружилась, как в бурном водовороте. Противники группами и в одиночку сшибались и рубились, одни молча, другие с криком и бранью, бешено крутились, гонялись друг за другом. Падает с лошади красный боец, и в тот же миг два - три белогвардейца под ударами шашек наших конников валятся под копыта коней. Звон клинков, топот, храп и ржание лошадей, злая брань, стоны и крики раненых - все это слилось в один разноголосый шум сражения.
Бой продолжался под неослабевающим огнем бронепоездов. Сначала белогвардейцы стеной отгораживали нас от него, но потом, когда в бою все перемешалось, огонь наших бронепоездов стал одинаково опасен как для противника, так и для нас.
Во избежание лишних потерь я с ординарцем стал пробиваться вперед, чтобы остановить огонь бронепоездов и дать целеуказания. И вдруг вижу: скачет командир полка Рябышев за казаком, стремится достать его и зарубить, да так увлекся погоней, что не замечает, как два белогвардейца приспосабливаются ударить по нему шашками. Я бросился Рябышеву на помощь и буквально над его головой отбил шашки казаков. Рябышев оглянулся, зарубил одного из преследователей и проговорил:
- Вот черт, совсем не заметил, что смерть на спине сидит.
Я порекомендовал ему не увлекаться так, если он еще хочет воевать и тем более командовать.
Наконец, мы с ординарцем выскочили из гущи сражения и карьером помчались к бронепоездам, размахивая шапками. Там, вероятно, поняли, что мы хотим что-то сказать и прекратили огонь. Я влез на бронепоезд и спросил командира. Мне указали на матроса, сидевшего с биноклем у трубы бронепоезда.
- Что же ты, брат, бьешь и чужих и своих? - набросился я на него.
- Да я никак не пойму, где свои и где чужие, и стреляю-то только так, для острастки, - ответил он.
К этому времени наша пехота, занимавшая оборону в районе Городище, поняла, что происходит перед ее фронтом. По всей линии обороны поднялись тысячи бойцов и командиров пехотинцев, и раскатистое несмолкаемое "ура" покатилось по степи. Бойцы размахивали винтовками, кидали вверх шапки, бурно приветствуя своих славных братьев по оружию - красных кавалеристов, которые на их глазах громили конницу белых.
Из Гумрака я соединился по телефону с командующим армией. Наконец-то я имел возможность доложить ему о действиях дивизии. Но Егоров так обрадовался, когда услышал мой голос, что не стал слушать доклада по телефону, а приказал немедленно на бронепоезде следовать к нему в Царицын. Я попросил разрешения задержаться до окончания боя и сбора дивизии. Егоров разрешил.
- Только скорее, не медли. Моя машина будет ждать тебя на вокзале, а мы в Реввоенсовете, - сказал он.
Бой закончился полным разгромом группы генерала Попова. Сам Попов и его начальник штаба полковник Калин были убиты. Эим боем и завершилась рейдовая операция Особой кавалерийской дивизии.
...По дорогам к Царицыну строились колонны пленных, тянулись бесчисленные подводы с трофеями - оружием, боеприпасами, продовольствием и различным военным имуществом, в частности перевязочными средствами и медикаментами, в которых мы испытывали особый недостаток.
Приказав дивизии расположиться в Котлубани на отдых и ночлег, я поехал на бронепоезде в Царицын.
Командующий Егоров и члены Реввоенсовета Сомов и Легран встретили меня с распростертыми объятиями и засыпали вопросами:
- Где вы были?
- Почему не давали знать о себе столько времени?
- Какую это пехоту привели с собой?
- А знаете, до нас доходили слухи, что вы ушли в девятую армию и не думаете к нам возвращаться. И еще более невероятное - что вы перешли на сторону белых и действуете на севере против частей Красной Армии.
- Ну докладывайте, что вы натворили, - сказал Егоров.
- Да, пожалуйста, со всеми подробностями, - добавил Легран.
Я сообщил, как была потеряна связь с нашими стрелковыми частями, а затем доложил о боевых действиях за период рейда, в результате которого дивизия разгромила десять полков пехоты и тринадцать полков кавалерии противника, прошла с боями около четырехсот километров, очистив от противника фронт протяженностью в сто пятьдесят километров; частями дивизии взято в плен свыше пятнадцати тысяч солдат и офицеров, захвачено семьдесят два орудия, сто шестнадцать пулеметов "максим ", много пулеметов иностранных систем, около трех тысяч подвод с боеприпасами, продовольствием, снаряжением и различным военным имуществом, много лошадей с седлами, десять тысяч голов рогатого скота и овец.
В заключение я доложил, что дивизия вышла из рейда окрепшей во всех отношениях - возросло боевое мастерство бойцов и командиров, повысилась их уверенность в нашей окончательной победе.
- Да, добре ты, батенька мой, потрепал беляков, - сказал Сомов. - А казаки говорили про вас - рваная кавалерия! - Он засмеялся: - Вот вам и рваная: побила хваленых казаков, да и как!
- Нет, подумайте, товарищи, - воскликнул Легран, - какой политический эффект! Белогвардейцы кричат о слабости Красной Армии и непобедимости своих казачьих корпусов. А на проверку вышло совсем наоборот.
Егоров, говоря о результатах рейда Особой кавалерийской дивизии, подчеркнул, что этот рейд должен быть началом большого дела.
- Мы обязаны воспользоваться успехом кавдивизии, чтобы перейти в общее наступление по всему фронту, - заявил он и стал рассказывать мне о положении на фронте под Царицыном к моменту выхода нашей дивизии к Котлубани.
- Прямо скажу, - говорил он, - положение было критическим. Резервы вышли. Последние двести человек послал в тридцать восьмую стрелковую дивизию, на участок которой белые особо нажимали. Кавалерийская группа Городовикова на южном участке после тяжелых боев фактически перестала существовать. Тяжелое положение было и на центральном участке обороны армии. После того как два полка тридцать девятой стрелковой дивизии полностью попали в плен к белым, оборона тут держалась в основном бронепоездами... В общем вовремя вы подоспели. Трудно сказать, устоял бы Царицын или нет, окажись вы у Гумрака на сутки позже.
Впоследствии, оценивая этот рейд Особой кавалерийской дивизии под Царицыном, А. И. Егоров писал:
"Февраль месяц 1919 года. Наша линия обороны под Царицыном имела в радиусе в среднем не более 10 километров. Внутри этого кольца обороны был зажат героический Царицын. Это кольцо обороны было разорвано только благодаря доблестным действиям славной конницы Буденного... Результатом действий его конницы явился полный разгром противника перед фронтом всего северного участка и центра 10-й армии... Результатом этого рейда нашей конницы явилась полная возможность начать общее наступление. Это было предпринято на следующий же день.
...Наша армия, окрыленная боевыми успехами конницы Буденного, с повышенным настроением рванулась вперед, преследуя отступавшего противника на Маныч"{7}.
Таким образом, задача, выполненная кавдивизией в рейде, вышла за рамки задачи оперативно-тактического характера. Результаты рейда имели стратегическое значение. Это было начало разгрома армии Краснова.
Советская республика высоко оценила боевые успехи Особой кавалерийской дивизии, наградив ее Почетным революционным знаменем. Ряд бойцов и командиров, в числе их Булаткин и я, получили ордена Красного Знамени. Многие были награждены боевыми подарками.
5
Заседание Реввоенсовета закончилось поздно вечером. Нужно было торопиться с возвращением в дивизию, так как на завтра, 12 февраля, командующий армией поставил нам новую боевую задачу: овладеть Карповкой, а затем, разгромив противостоящего противника, занять станцию Ляпичев. В дальнейшем дивизии предстояло наступать по левому берегу Дона вниз по течению, в общем направлении на станицу Романовскую.
Решив отправиться в Котлубань бронепоездом, я обратился к командующему армией за разрешением отбыть в дивизию.
- Да, пожалуйста, - сказал Егоров. - Только поезжай не бронепоездом, а на машине Реввоенсовета. Ты заслужил, - добавил он шутливо, - ездить не общественным, а персональным транспортом.
- Ночь на дворе, да и вообще по ряду соображений я все-таки предпочитаю бронепоезд, - ответил я Егорову.
- Нет, нет, Семен Михайлович, отправляйся машиной, - стоял на своем командующий.
Не верил я автотранспорту, которым мы тогда располагали, и поэтому с большой неохотой сел в машину, поданную к подъезду здания, занимаемого Реввоенсоветом армии.
Машина была английского производства, изрядно потрепанная, похожая на помятый, ржавый железный сундук. Шофер долго крутил заводную ручку, мотор пыхтел, чихал, но работать отказывался. Наконец мотор завелся, шофер, тяжело дыша, ввалился в кабину, и машина со скрежетом и заунывным воем двинулась.
Когда мы выехали из Царицына, повалил густой снег. Машину бросало на ухабах, и она так скрипела и стонала, что казалось вот-вот развалится. Влажный снег залеплял стекла кабины, и шофер то и дело останавливался, чтобы очистить их. Фары не могли осветить и десятка метров дороги. Перед нами стояла плотная пелена густого снега. Шофер поминутно сбивался с дороги, машина буксовала, попадая в ямы и мелкие воронки от снарядов. Где-то около Городище мы ввалились в стрелковый окоп, и на этом мое путешествие на персональном транспорте закончилось, так как наши попытки вытащить машину из окопа при помощи бревна не увенчались успехом. Опасаясь опоздать к началу наступления дивизии, я послал шофера в Городище, а сам вышел к железной дороге и зашагал в Котлубань по шпалам.
Первые три - четыре километра я прошел сравнительно легко, а потом почувствовал, что железнодорожное полотно вовсе не приспособлено для хождения по нему - шпалы лежали на разном расстоянии одна от другой, и приходилось идти то по-гусиному, то прыгать по-козлиному. Так я передвигался к Котлубани всю ночь.
В ложбинах и выемках, особенно под железнодорожными мостами, могли прятаться от непогоды мелкие группы разгромленных накануне белогвардейцев или же дезертиры. Поэтому я вытащил из кобуры револьвер и держал его наготове. Но все обошлось благополучно. В 7.30 утра уже возле станции Котлубань меня остановил полевой караул нашей дивизии. Начальник караула подал мне лошадь, и через полчаса я приехал в штаб дивизии.
К утру снегопад прекратился. Небо расчистилось от облаков. Поднялось яркое, совсем весеннее, необычно теплое для февраля солнце. Под его лучами буквально на глазах снег превращался в потоки воды, и она заполняла собою ложбины и овраги, окопы и канавы, тысячами ручейков вливалась в речки.
В 9 часов утра дивизия выступила на Карповку.
На подступах к Карповке передовые части дивизии, встретив белоказаков, развернулись и пошли в атаку. Однако противник, не приняв боя, оставил Карповку. Увидев, что он быстро отходит в направлении Бузиновки, я приказал ослабить нажим с фронта, а подразделениям, действующим на флангах дивизии, стремительным броском вперед охватить фланги противника. Белогвардейцы оказались зажатыми в полукольцо, а путь отхода им преградила разлившаяся река Карповка.
Грозно надвигались наши атакующие эскадроны, мощное "ура" гремело на всю долину. Казалось, что белые не устоят, бросят оружие, сдадутся в плен. Но нет! Перед нами были казаки-старики, всегда предпочитавшие плену смерть в бою. Повернувшись лицом к атакующим, они встретили красных кавалеристов в шашки. Бой был свирепым и по-кавалерийски скоротечным. Казаки-старики рубились до тех пор, пока могли держаться на лошадях.
Спаслась, бежав в Бузиновку, только та часть белоказаков, которая не была окружена. Но и мы понесли большие потери.
Интересно отметить, что место жестокого боя в районе Карповки теперь стало дном Карповского водохранилища. Думали ли наши бойцы и командиры под Карповкой, что место, на котором они сражались за Советскую власть, проливали кровь и умирали, начнет свою новую историю с победой Советской власти? Да, красные бойцы и командиры не только думали о великом будущем своей Отчизны, но и видели его. Именно поэтому они храбро сражались с силами, стоящими на пути советского будущего, именно поэтому они умирали, сраженные в бою, без вздохов сожаления за свою жизнь. А им, конечно, жизнь была дорога и не только потому, что жизнь дорога каждому человеку, но и потому, что они хотели собственными руками строить коммунистическое завтра.