Лейтенант Герман Бичкрофт был лучше. Его отец владел пекарней и рестораном при гостинице. Но, как бы там ни было, лейтенант выделялся. Он всегда перед маневрами напутствовал нас горячей речью.
– Помните, вы должны ненавидеть противника! Они хотят изнасиловать ваших матерей и сестер! Вы хотите, чтобы эти выродки надругались над вашими матерями и сестрами?
У лейтенанта почти не было подбородка. В остальном его лицо ничем не отличалось от обыкновенного, но вот там, где под нижней челюстью должен быть подбородок, у него виднелась лишь маленькая шишечка. Мы не знали, было это физическое уродство или еще что. Но его огромные голубые глаза притягивали своей яростью – символы войны и предвестники победы.
– Уитлингер!
– Да, сэр!
– Ты допустишь, чтобы враги изнасиловали твою мать?
– Моя мать умерла, сэр.
– Ох, извини… Дрейк!
– Да, сэр!
– Ты хочешь, чтобы враг изнасиловал твою мать?
– Нет, сэр!
– Молодец. Помните, это – война! Мы признаем милосердие, но для врагов у нас нет пощады! Мы должны ненавидеть противника. Убейте их! Только мертвый враг не опасен. Поражение недопустимо! Историю пишет победа! А ТЕПЕРЬ ИДИТЕ И УНИЧТОЖЬТЕ ЭТИХ ТВАРЕЙ!
Мы развернулись во фронт, выслали вперед дозоры и стали продираться сквозь заросли кустарника. Полковник Сассекс с блокнотом в руках наблюдал за нами с высокого холма. Это была война Синих против Зеленых. У каждого из нас на правой руке была цветная повязка. Я принадлежал к армии Синих. Продираться сквозь кустарник было чистейшим адом. Жара. Назойливая мошкара, пыль, под ногами трава и камни. Вскоре я заблудился. Наш командир отделения Козак куда-то исчез. Связи никакой не было. Похоже, нас они выебали. Теперь на очереди наши матери. Я продолжал двигаться вперед, набивая синяки и расцарапываясь в кровь, потерянный и напуганный, но в большей степени чувствующий всю нелепость происходящего. Все эти земли и чистое небо, холмы, ручьи, акры за акрами, – кому все это принадлежит? Возможно, богатому отцу одного из наших парней. Мы ничего не собирались ни отвоевывать, ни завоевывать. Это место было арендовано школой. НЕ КУРИТЬ! Я продирался вперед. У нас не было авиации, танков – ничего. Мы были всего-навсего кучкой стрелков, брошенных на говняные учебные маневры без жратвы, без женщин, беспричинно. Я сел под дерево, прислонился к стволу спиной, бросил винтовку и стал ждать. Все потерялись, и это ничего не значило, ничего не меняло. Я сорвал свою повязку с рукава и теперь уже стал дожидаться Красного Креста. Возможно, настоящая война и ад, но игрушечная – скука. Затрещали кусты, из них выпрыгнул боец и уставился на меня. На руке у него была зеленая повязка – насильник. Он наставил на меня винтовку. Но у меня не было повязки, она валялась в траве. Похоже, он хотел взять пленного. Я знал его. Это был Гарри Мишнс. У его отца была лесозаготовительная компания. Я не сдвинулся с места.
– Синий или Зеленый? – заорал он на меня.
– Я Мата Хари[4].
– Шпион! Я поймал шпиона!
– Эй, Гарри, кончай мозги ебать. Это детская игра. Не доставай меня своей вонючей мелодрамой.
И тут кусты снова затрещали – это был лейтенант Бичкрофт. Мишнс и Бичкрофт оказались лицом к лицу.
– Я беру тебя в плен! – крикнул Бичкрофт Гарри.
– Я беру тебя в плен! – прокричал Гарри Бичкрофту.
Сразу было видно, что оба взвинчены и озлоблены.
Бичкрофт выхватил кинжал:
– Сдавайся, или я выпущу тебе кишки!
Мишнс взялся за цевье своей винтовки:
– Давай подходи, я размозжу тебе башку!
Но тут затрещали кусты повсюду, и армии Синих и Зеленых с дикими воплями кинулись друг на друга. Сидя под деревом, я наблюдал, как они сшиблись и перемешались. Вспыхнула драка, поднялась пыль, повсюду раздавались страшные удары прикладов по челюстям.
– На, сука!
– Ой, бля!
Некоторые бойцы уже лежали. Повсюду валялись потерянные винтовки. Разум – стоп, в ход пошли кулаки. Двое парней с зелеными повязками вцепились друг в друга мертвой хваткой. Но тут появился полковник Сассекс и дунул в свой свисток с такой неистовой силой, что из него вырвался фонтан слюны. Затем он взмахнул своей щегольской тростью и ринулся в самую гущу свары, раздавая удары направо и налево. Он был хорош, а его тросточка смахивала частью на хлыст, частью на шпагу.
– Ох, черт! Я вне игры!
– Хватит!
– Мама!
Враждующие стороны разъединились и выстроились напротив друг друга. Полковник подобрал свой блокнот. На его кителе не появилось ни одной складки, все медали были на месте, фуражка сидела точно по уставу. Бравый ветеран слегка подбросил свою элегантную трость, перехватил ее другой рукой и пошел к месту сбора. Мы последовали за ним.
Нас снова посадили в старые армейские грузовики с ветхими брезентовыми тентами. Двигатели взревели, и машины тронулись. Когда мы только ехали на войну, Синие сидели в одном грузовике, Зеленые – в другом. Теперь все перемешались, и Синие и Зеленые расположились на двух длинных деревянных скамейках друг против друга. Мы рассматривали свои сбитые и пыльные ботинки, раскачиваясь в такт ползущему по старой дороге грузовику. Измученные, мы были и побежденными, и победителями. Война закончилась.
41
42
– Помните, вы должны ненавидеть противника! Они хотят изнасиловать ваших матерей и сестер! Вы хотите, чтобы эти выродки надругались над вашими матерями и сестрами?
У лейтенанта почти не было подбородка. В остальном его лицо ничем не отличалось от обыкновенного, но вот там, где под нижней челюстью должен быть подбородок, у него виднелась лишь маленькая шишечка. Мы не знали, было это физическое уродство или еще что. Но его огромные голубые глаза притягивали своей яростью – символы войны и предвестники победы.
– Уитлингер!
– Да, сэр!
– Ты допустишь, чтобы враги изнасиловали твою мать?
– Моя мать умерла, сэр.
– Ох, извини… Дрейк!
– Да, сэр!
– Ты хочешь, чтобы враг изнасиловал твою мать?
– Нет, сэр!
– Молодец. Помните, это – война! Мы признаем милосердие, но для врагов у нас нет пощады! Мы должны ненавидеть противника. Убейте их! Только мертвый враг не опасен. Поражение недопустимо! Историю пишет победа! А ТЕПЕРЬ ИДИТЕ И УНИЧТОЖЬТЕ ЭТИХ ТВАРЕЙ!
Мы развернулись во фронт, выслали вперед дозоры и стали продираться сквозь заросли кустарника. Полковник Сассекс с блокнотом в руках наблюдал за нами с высокого холма. Это была война Синих против Зеленых. У каждого из нас на правой руке была цветная повязка. Я принадлежал к армии Синих. Продираться сквозь кустарник было чистейшим адом. Жара. Назойливая мошкара, пыль, под ногами трава и камни. Вскоре я заблудился. Наш командир отделения Козак куда-то исчез. Связи никакой не было. Похоже, нас они выебали. Теперь на очереди наши матери. Я продолжал двигаться вперед, набивая синяки и расцарапываясь в кровь, потерянный и напуганный, но в большей степени чувствующий всю нелепость происходящего. Все эти земли и чистое небо, холмы, ручьи, акры за акрами, – кому все это принадлежит? Возможно, богатому отцу одного из наших парней. Мы ничего не собирались ни отвоевывать, ни завоевывать. Это место было арендовано школой. НЕ КУРИТЬ! Я продирался вперед. У нас не было авиации, танков – ничего. Мы были всего-навсего кучкой стрелков, брошенных на говняные учебные маневры без жратвы, без женщин, беспричинно. Я сел под дерево, прислонился к стволу спиной, бросил винтовку и стал ждать. Все потерялись, и это ничего не значило, ничего не меняло. Я сорвал свою повязку с рукава и теперь уже стал дожидаться Красного Креста. Возможно, настоящая война и ад, но игрушечная – скука. Затрещали кусты, из них выпрыгнул боец и уставился на меня. На руке у него была зеленая повязка – насильник. Он наставил на меня винтовку. Но у меня не было повязки, она валялась в траве. Похоже, он хотел взять пленного. Я знал его. Это был Гарри Мишнс. У его отца была лесозаготовительная компания. Я не сдвинулся с места.
– Синий или Зеленый? – заорал он на меня.
– Я Мата Хари[4].
– Шпион! Я поймал шпиона!
– Эй, Гарри, кончай мозги ебать. Это детская игра. Не доставай меня своей вонючей мелодрамой.
И тут кусты снова затрещали – это был лейтенант Бичкрофт. Мишнс и Бичкрофт оказались лицом к лицу.
– Я беру тебя в плен! – крикнул Бичкрофт Гарри.
– Я беру тебя в плен! – прокричал Гарри Бичкрофту.
Сразу было видно, что оба взвинчены и озлоблены.
Бичкрофт выхватил кинжал:
– Сдавайся, или я выпущу тебе кишки!
Мишнс взялся за цевье своей винтовки:
– Давай подходи, я размозжу тебе башку!
Но тут затрещали кусты повсюду, и армии Синих и Зеленых с дикими воплями кинулись друг на друга. Сидя под деревом, я наблюдал, как они сшиблись и перемешались. Вспыхнула драка, поднялась пыль, повсюду раздавались страшные удары прикладов по челюстям.
– На, сука!
– Ой, бля!
Некоторые бойцы уже лежали. Повсюду валялись потерянные винтовки. Разум – стоп, в ход пошли кулаки. Двое парней с зелеными повязками вцепились друг в друга мертвой хваткой. Но тут появился полковник Сассекс и дунул в свой свисток с такой неистовой силой, что из него вырвался фонтан слюны. Затем он взмахнул своей щегольской тростью и ринулся в самую гущу свары, раздавая удары направо и налево. Он был хорош, а его тросточка смахивала частью на хлыст, частью на шпагу.
– Ох, черт! Я вне игры!
– Хватит!
– Мама!
Враждующие стороны разъединились и выстроились напротив друг друга. Полковник подобрал свой блокнот. На его кителе не появилось ни одной складки, все медали были на месте, фуражка сидела точно по уставу. Бравый ветеран слегка подбросил свою элегантную трость, перехватил ее другой рукой и пошел к месту сбора. Мы последовали за ним.
Нас снова посадили в старые армейские грузовики с ветхими брезентовыми тентами. Двигатели взревели, и машины тронулись. Когда мы только ехали на войну, Синие сидели в одном грузовике, Зеленые – в другом. Теперь все перемешались, и Синие и Зеленые расположились на двух длинных деревянных скамейках друг против друга. Мы рассматривали свои сбитые и пыльные ботинки, раскачиваясь в такт ползущему по старой дороге грузовику. Измученные, мы были и побежденными, и победителями. Война закончилась.
41
В то время, когда я гнил в РТОК, другие ребята продолжали заниматься спортом. Они создавали команды, участвовали в турнирах, получали наградные значки и кадрили девчонок. Мои дни по большей части проходили в строевой подготовке под палящим солнцем. Все, что я видел, это затылок и уши впередистоящего. Я быстро начал разочаровываться в военном деле. Мои же братья по оружию рьяно начищали свои ботинки и с большим воодушевлением участвовали в учениях. Я не видел в этом никакого смысла. Просто из нас готовили свежее пушечное мясо. Но с другой стороны, я также не мог представить себя в футбольном шлеме, наплечных щитках, бело-голубой майке с номером 69, пытающегося блокировать сразу нескольких бугаев из другой команды – вонючих животных, пропахших табаком, – только для того, чтобы сынок окружного прокурора мог спокойно обойти левого защитника. Вся проблема была в том, что приходилось выбирать между одним злом и другим. Результаты выбора не имели никакого значения, все равно вас брали за жабры и ебали по полной программе; к двадцати пяти годам большинство людей уже становились полными кретинами. Целая нация болванов, помешавшихся на своих автомобилях, жратве и потомстве. И самое гнусное – на президентских выборах они голосовали за кандидата, который больше всех походил на серое большинство.
Меня брала тоска. Ни в чем я не находил интереса и, что самое гнусное, не искал способа, чтобы выбраться из этого тупика. Другие, по крайней мере, имели вкус к жизни, казалось, они понимают нечто такое, что мне недоступно. Возможно, я был недоразвит. Вполне вероятно. Я частенько ощущал свою неполноценность. Мне хотелось просто отстраниться от всего. Но не было такого места, где я мог скрыться. Суицид? Ничем не лучше, чем любая другая работа. Я предпочел бы уснуть лет этак на пять, но разве мне позволили бы?
Итак, я был учеником средней школы Челси, состоял в РТОК, давил свои прыщи. Это обстоятельство всегда напоминало мне, какой я недоносок.
Это был великий день. Проходил заключительный тур соревнований по ружейным приемам. От каждого отряда участвовало по одному человеку – победители в своих подразделениях. Каким-то образом я оказался в длинном строю финалистов. Не знаю, как так случилось, что я победил. Собственно, я никогда не рвал жопу и не выделялся успехами.
Была суббота. Трибуны заполнили отцы и матери соревнующихся. Прозвучала сигнальная труба. Судья дал отмашку шашкой. Последовали команды. Оружие на правое плечо! Оружие на левое плечо! Винтовки замелькали, перескакивая с плеча на плечо, приклады то опускались на землю, то снова взмывали, чтобы опуститься на плечи. Трибуны пестрели девицами в голубых, зеленых, желтых, оранжевых, розовых и белых платьях. Было жарко, скучно, а действо смахивало на безумие.
– Чинаски, вы будете отстаивать честь нашего эскадрона!
– Есть, капрал Монти!
А девочки все сидели на трибунах в ожидании своего любимого, своего победителя, своего менеджера высшего звена. Грустно было об этом думать. Стайку голубей вспугнул поднятый ветром обрывок бумаги, и они поднялись, шумно захлопав крыльями. Я жаждал опиться пивом. Мне хотелось быть где угодно, но только не здесь.
Как только участник делал ошибку, он покидал строй. Вскоре осталось шесть, пять и вот уже трое. Я был среди них. Мне не нужна была победа, я знал, что скоро вылечу. Я хотел побыстрее выйти из игры, мне все это надоело, я устал, да еще эти мерзкие прыщи. Насрать мне было на все их награды. Но я не мог ошибиться специально. Капрал Монти очень обиделся бы.
И вот нас осталось только двое. Я и Эндрю Пост. Этот Пост слыл всеобщим любимчиком. Его отец был знаменитым адвокатом по уголовным делам. Он находился сейчас на трибунах вместе со своей женой. Пост обливался потом, но действовал точно и решительно. Мы оба знали, что победит он. Я чувствовал энергию поединка, и вся она была на его стороне.
Все правильно, думал я, ему это нужно, это нужно его семье. Иначе вся эта суета не имеет никакого смысла.
Мы продолжали отрабатывать различные ружейные приемы. Краем глаза я видел штангу ворот и думал о том, что если бы я хорошо постарался, смог бы стать великим футболистом.
– Товсь! – прогорланил командир, и я передернул затвор.
Прозвучал только один щелчок. Слева щелчка не последовало. Эндрю Пост словно окаменел. Приглушенный стон раздался со стороны трибун.
– К ружью! – последовала последняя команда, и я завершил упражнение.
Пост сделал то же самое, но затвор его винтовки был открыт.
Церемония награждения победителя проходила несколькими днями позже. К счастью для меня, в этот день полковник Сассекс вручал награды и за другие соревнования. Я стоял в общем ряду победителей и ждал своей очереди. Прыщи донимали меня пуще прежнего, и, как назло, когда я надевал свою форму из коричневой шерстяной ткани, солнце палило особенно нещадно. Каждый волосок этой блядской рубашки давал о себе знать нестерпимым зудом. Я не был образцовым солдатом, и все это знали. Я победил совершенно случайно, потому что ничуть не переживал по этому поводу. Мне было очень неудобно перед полковником, я знал, что он обо мне думает, и наверняка он знал, что думаю о нем я: эта его исключительная преданность своему делу и безграничное мужество вовсе не казались мне чем-то необыкновенным.
Наконец Сассекс добрался до меня. Я стоял по стойке «смирно», но умудрился мельком оглядеть его. Слюна подсохла. Возможно, когда полковник хорошенько опорожнял свой мочевой пузырь, она не выделялась так интенсивно. Сассекс приколол мне медаль, затем пожал руку.
– Поздравляю, – сказал полковник и вдруг улыбнулся. Да, усмехнулся и пошел дальше.
Ах ты, старый хрыч! Я даже зауважал его…
Я шел домой, медаль лежала у меня в кармане. Я размышлял. А собственно, кто он, этот полковник Сассекс? Один из нас, простой человек, которому тоже хотелось есть, спать и срать. Всем приходится как-то приспосабливаться, искать определенную форму, чтобы существовать. Будь то обличье доктора, адвоката или солдата – большой роли не играет, что именно это будет. Просто, выбрав определенную форму, приходится идти в этом обличье до конца. Сассекс свой выбор сделал. Таковы правила: или вы умудряетесь вписаться в общую схему, или подохнете на улице.
На подходе к первому бульвару мне попался маленький запущенный магазинчик. Я остановился перед его витриной. За стеклом было выставлено много разных предметов, и на каждом висел пыльный ценник: несколько подсвечников, электрический тостер, настольная лампа. Стекло витрины было грязным как внутри, так и снаружи. Сквозь слой пыли и грязи я видел двух игрушечных псов, которые весело улыбались, и миниатюрное пианино. Весь товар выглядел весьма непривлекательно. В магазине не было ни одного посетителя, я не видел никого, кроме продавцов. Много раз я проходил мимо этого места, но никогда не обращал на него внимания.
Чем дольше я всматривался в этот странный мир, тем больше он мне нравился. На его территории не происходило ничего. Это было место покоя и сна – владения смерти. Я был бы счастлив служить клерком в этом магазинчике, но только до тех пор, пока не явился бы первый посетитель.
Я отвернулся и пошел дальше своей дорогой. Достигнув бульвара, ступил на проезжую часть – под моими ногами оказалась решетка канализационного люка. Она смахивала на огромный черный рот, ведущий в самое чрево земли. Я достал из кармана медаль и бросил ее в смердящую пасть. Моя награда исчезла в темноте.
Я вернулся на тротуар и прямиком направился домой. Родители были заняты уборкой. Была суббота, и, значит, мне надлежало подстригать газон и поливать цветы.
Я переоделся в рабочую одежду и вышел во двор. Отец наблюдал за мной из-под своих черных и суровых бровей. Я открыл двери гаража и осторожно выкатил газонокосилку задним ходом. Лопасти машины не вращались, но были отточены и ждали своего часа.
Меня брала тоска. Ни в чем я не находил интереса и, что самое гнусное, не искал способа, чтобы выбраться из этого тупика. Другие, по крайней мере, имели вкус к жизни, казалось, они понимают нечто такое, что мне недоступно. Возможно, я был недоразвит. Вполне вероятно. Я частенько ощущал свою неполноценность. Мне хотелось просто отстраниться от всего. Но не было такого места, где я мог скрыться. Суицид? Ничем не лучше, чем любая другая работа. Я предпочел бы уснуть лет этак на пять, но разве мне позволили бы?
Итак, я был учеником средней школы Челси, состоял в РТОК, давил свои прыщи. Это обстоятельство всегда напоминало мне, какой я недоносок.
Это был великий день. Проходил заключительный тур соревнований по ружейным приемам. От каждого отряда участвовало по одному человеку – победители в своих подразделениях. Каким-то образом я оказался в длинном строю финалистов. Не знаю, как так случилось, что я победил. Собственно, я никогда не рвал жопу и не выделялся успехами.
Была суббота. Трибуны заполнили отцы и матери соревнующихся. Прозвучала сигнальная труба. Судья дал отмашку шашкой. Последовали команды. Оружие на правое плечо! Оружие на левое плечо! Винтовки замелькали, перескакивая с плеча на плечо, приклады то опускались на землю, то снова взмывали, чтобы опуститься на плечи. Трибуны пестрели девицами в голубых, зеленых, желтых, оранжевых, розовых и белых платьях. Было жарко, скучно, а действо смахивало на безумие.
– Чинаски, вы будете отстаивать честь нашего эскадрона!
– Есть, капрал Монти!
А девочки все сидели на трибунах в ожидании своего любимого, своего победителя, своего менеджера высшего звена. Грустно было об этом думать. Стайку голубей вспугнул поднятый ветром обрывок бумаги, и они поднялись, шумно захлопав крыльями. Я жаждал опиться пивом. Мне хотелось быть где угодно, но только не здесь.
Как только участник делал ошибку, он покидал строй. Вскоре осталось шесть, пять и вот уже трое. Я был среди них. Мне не нужна была победа, я знал, что скоро вылечу. Я хотел побыстрее выйти из игры, мне все это надоело, я устал, да еще эти мерзкие прыщи. Насрать мне было на все их награды. Но я не мог ошибиться специально. Капрал Монти очень обиделся бы.
И вот нас осталось только двое. Я и Эндрю Пост. Этот Пост слыл всеобщим любимчиком. Его отец был знаменитым адвокатом по уголовным делам. Он находился сейчас на трибунах вместе со своей женой. Пост обливался потом, но действовал точно и решительно. Мы оба знали, что победит он. Я чувствовал энергию поединка, и вся она была на его стороне.
Все правильно, думал я, ему это нужно, это нужно его семье. Иначе вся эта суета не имеет никакого смысла.
Мы продолжали отрабатывать различные ружейные приемы. Краем глаза я видел штангу ворот и думал о том, что если бы я хорошо постарался, смог бы стать великим футболистом.
– Товсь! – прогорланил командир, и я передернул затвор.
Прозвучал только один щелчок. Слева щелчка не последовало. Эндрю Пост словно окаменел. Приглушенный стон раздался со стороны трибун.
– К ружью! – последовала последняя команда, и я завершил упражнение.
Пост сделал то же самое, но затвор его винтовки был открыт.
Церемония награждения победителя проходила несколькими днями позже. К счастью для меня, в этот день полковник Сассекс вручал награды и за другие соревнования. Я стоял в общем ряду победителей и ждал своей очереди. Прыщи донимали меня пуще прежнего, и, как назло, когда я надевал свою форму из коричневой шерстяной ткани, солнце палило особенно нещадно. Каждый волосок этой блядской рубашки давал о себе знать нестерпимым зудом. Я не был образцовым солдатом, и все это знали. Я победил совершенно случайно, потому что ничуть не переживал по этому поводу. Мне было очень неудобно перед полковником, я знал, что он обо мне думает, и наверняка он знал, что думаю о нем я: эта его исключительная преданность своему делу и безграничное мужество вовсе не казались мне чем-то необыкновенным.
Наконец Сассекс добрался до меня. Я стоял по стойке «смирно», но умудрился мельком оглядеть его. Слюна подсохла. Возможно, когда полковник хорошенько опорожнял свой мочевой пузырь, она не выделялась так интенсивно. Сассекс приколол мне медаль, затем пожал руку.
– Поздравляю, – сказал полковник и вдруг улыбнулся. Да, усмехнулся и пошел дальше.
Ах ты, старый хрыч! Я даже зауважал его…
Я шел домой, медаль лежала у меня в кармане. Я размышлял. А собственно, кто он, этот полковник Сассекс? Один из нас, простой человек, которому тоже хотелось есть, спать и срать. Всем приходится как-то приспосабливаться, искать определенную форму, чтобы существовать. Будь то обличье доктора, адвоката или солдата – большой роли не играет, что именно это будет. Просто, выбрав определенную форму, приходится идти в этом обличье до конца. Сассекс свой выбор сделал. Таковы правила: или вы умудряетесь вписаться в общую схему, или подохнете на улице.
На подходе к первому бульвару мне попался маленький запущенный магазинчик. Я остановился перед его витриной. За стеклом было выставлено много разных предметов, и на каждом висел пыльный ценник: несколько подсвечников, электрический тостер, настольная лампа. Стекло витрины было грязным как внутри, так и снаружи. Сквозь слой пыли и грязи я видел двух игрушечных псов, которые весело улыбались, и миниатюрное пианино. Весь товар выглядел весьма непривлекательно. В магазине не было ни одного посетителя, я не видел никого, кроме продавцов. Много раз я проходил мимо этого места, но никогда не обращал на него внимания.
Чем дольше я всматривался в этот странный мир, тем больше он мне нравился. На его территории не происходило ничего. Это было место покоя и сна – владения смерти. Я был бы счастлив служить клерком в этом магазинчике, но только до тех пор, пока не явился бы первый посетитель.
Я отвернулся и пошел дальше своей дорогой. Достигнув бульвара, ступил на проезжую часть – под моими ногами оказалась решетка канализационного люка. Она смахивала на огромный черный рот, ведущий в самое чрево земли. Я достал из кармана медаль и бросил ее в смердящую пасть. Моя награда исчезла в темноте.
Я вернулся на тротуар и прямиком направился домой. Родители были заняты уборкой. Была суббота, и, значит, мне надлежало подстригать газон и поливать цветы.
Я переоделся в рабочую одежду и вышел во двор. Отец наблюдал за мной из-под своих черных и суровых бровей. Я открыл двери гаража и осторожно выкатил газонокосилку задним ходом. Лопасти машины не вращались, но были отточены и ждали своего часа.
42
– Тебе нужно брать пример с Эйба Мортенсона, – говорила мне мать. – Он круглый отличник. Ну почему ты не можешь получить ни одной отличной отметки?
– Генри умер, приклеив свою задницу к стулу, – подпевал отец. – Иногда мне даже не верится, что это мой сын.
– Ты не хочешь быть счастливым, Генри? – приставала мать. – Ты никогда не улыбаешься. Улыбайся, живи радостно!
– Прекрати себя жалеть, – подхватывал отец. – Будь мужчиной!
– Улыбайся, Генри!
– Кем ты собираешься стать? Как будешь добиваться этого? Тебя ничего не увлекает, ты ни к чему не стремишься!
– Почему бы тебе не сходить к Эйбу? Поговорить с ним, поучиться у него, – твердила мать.
Я постучался в дверь Мортенсонов. Открыла мать Эйба.
– Эйб занят, он занимается.
– Я знаю, миссис Мортенсон, но мне буквально на минутку.
– Ну хорошо. Его дверь направо по коридору.
Я вошел. Эйб сидел за столом. Перед ним лежала открытая книга, она покоилась на двух других. Я узнал книгу по расцветке обложки – гражданское право. Ебаный ты в рот, гражданское право в воскресенье!
Эйб повернулся и посмотрел на меня, затем сплюнул на ладонь, растер и снова уткнулся в книгу.
– Привет, – сказал он, пялясь в страницу.
– Зуб даю, что ты раз по десять читаешь одну и ту же страницу, заморыш.
– Я должен запомнить все наизусть.
– Это же мусор.
– Все равно экзамены-то надо сдавать.
– Слушай, а ты когда-нибудь думал о ебле?
– Чего? – И он снова сплюнул на ладонь.
– Я говорю, ты когда-нибудь заглядывал девчонке под платье? Знаешь, что у них там есть? Хотел попробовать всунуть ей между ног?
– Это не так важно.
– Для них это первостепенно.
– Я должен учиться.
– Ладно, мы собираемся врезать по бейсболу. Несколько парней из школы.
– В воскресенье?
– А что тут удивительного? Люди черт знает чем занимаются по выходным.
– Нет, но в бейсбол?
– Профессионалы играют по воскресеньям.
– Ну, им же платят.
– А тебе платят за то, что ты перечитываешь одну и ту же страницу миллион раз? Давай пошли, глотнешь немного свежего воздуха, может, и башка проветрится.
– Ладно, но только ненадолго.
Он встал, и мы вышли из комнаты. Мы уже подходили к двери, когда его мать нас остановила:
– Эйб, ты куда?
– Я выйду ненадолго.
– Хорошо, но только не задерживайся. Тебе надо заниматься.
– Я знаю…
– Генри, проследи, чтобы он не заигрался.
– Я позабочусь о нем, миссис Мортенсон.
Играли Плешивый, Джимми Хэтчер, еще ребята из нашей школы и несколько соседских парней. С каждой стороны было только по семь игроков, и в обороне у обеих команд оставались дыры. Но мне это нравилось. Я играл в центре и поспевал контролировать почти все внешнее поле. Я быстро передвигался и хорошо ловил мяч. Мне также нравилось играть и во внутреннем поле и перехватывать короткие мячи, но больше я любил вытягивать мячи-свечки, которые шли выше моей головы, как это делал Джаггер Статц из «Лос-Анджелесских ангелов». Сам он выбил за игру только 280 очков, а мячи, которые он вытянул у другой команды, принесли ему 500.
Каждое воскресенье дюжина, а может, и больше девчонок из нашего квартала собирались посмотреть на игру. Я игнорировал их присутствие. Они дико орали, когда игра обострялась или происходило что-либо интригующее. Мы играли жестким мячом, и поэтому у каждого была перчатка-ловушка, даже у Мортенсона. Кстати, у него она была лучшая – почти новая.
Я выбежал в центр, и игра началась. Эйб стоял у нас на второй базе. Я захватил свой первый мяч в ловушку и заорал на Мортенсона:
– Эй, Эйб, ты всё яйца чешешь? Не умирай заранее, а то в рай не попадешь!
Я слышал, как девчонки рассмеялись.
Первый парень подавал плохо. Я тоже подавал не лучше, но зато ловчее всех орудовал битой. Я мог махнуть так, что мяч вылетал с поля на улицу. У меня была очень низкая стойка, и когда я стоял с битой на пятачке, то смахивал на взведенную пружину.
Каждое мгновение нашей игры было для меня по-особому волнующим. То время, когда я подстригал газон, вместо того чтобы бить по мячу, те ранние школьные дни закончились. Я расцветал. Во мне было что-то особенное, я знал это и чувствовал себя превосходно.
– Эй, Эйб! – кричал я. – Кончай слюнявить ладони, шевели яйцами!
Следующий удар был сильный, и мяч пошел высоко, очень высоко. Я побежал, следя через плечо, как он летит. Я мчался, как спринтер, чувствуя, что смогу совершить чудо еще раз.
Блядь! Мяч угодил в крону высокого дерева на краю площадки, я увидел, как он стал падать сквозь ветви. Я приостановился и стал ждать. Хреново. Мяч отскочил влево. Я рванул влево. Но мяч ударился о другую ветку и пошел вправо. Я кинулся направо. А мяч завяз в листве, но потом соскользнул и плюхнулся прямо мне в перчатку.
Послышались девичьи вопли.
Я послал мяч нашему питчеру, а сам вернулся в центр. У них выбивал следующий парень, но наш питчер прострелил его отличным пушечным выстрелом.
Команды поменялись местами, и мне выпало первым брать биту. Подавал парень, которого я раньше никогда не видел. Он был не из Челси. Я гадал, откуда он взялся. Ну и здоровый же он был: огромная голова, огромный рот, здоровенные уши и слоновье туловище. Волосы застили ему глаза, в общем, выглядел он полным идиотом. Сквозь каштановые лохмы на меня уставились зеленые зенки, похоже, он ненавидел меня. К тому же он был левшой и левая рука у него казалась длиннее правой. Никогда раньше мне не доводилось встречаться в игре с левшой. Нужно было приспосабливаться: а вдруг они все такие. И я представил себе, что достаточно перевернуть левшу вверх ногами, и он становился как все.
Они называли его «Котенок» Флосс. Ничего себе котенок! Под 190 фунтов.
– Давай, Палач, покажи ему! – крикнула одна девчонка.
Девки прозвали меня Палач, потому что я делал хорошую игру и не обращал на них никакого внимания.
Котенок таращился на меня всей своей зеленью, что сверкала у него между большими ушами. Я сплюнул себе под ноги, растер плевок и поднял биту.
Котенок кивнул, давая понять кэтчеру, что получил его знак. Но это была игра на публику. Затем он окинул взглядом внутреннее поле. Спектакль продолжался. Бенефис для девочек. Мысли о пизде не давали ему покоя.
Вот он сделал обманный замах, но я видел, что мяч у него в левой руке. Мой взгляд прилип к мячу. Я заучил это правило: сосредоточить все свое внимание на мяче и не отпускать его до тех пор, пока мяч не достигнет пятачка, а затем прикончить его битой.
Сквозь яркий солнечный свет я видел, как мяч вырвался из его пальцев. Смертоносное жужжащее пятно стремительно надвигалось, но оно не представляло опасности. Мяч прошел ниже моих колен – далеко от проходной зоны. Кэтчер вынужден был почти распластаться, чтобы поймать его.
– Первый мяч, – пробормотал наш судья.
Этот старый пердун жил в нашем квартале и работал ночным сторожем в универмаге. Больше всего он любил беседовать с девчонками.
– У меня есть две дочки точь-в-точь как вы, девочки. Настоящие милашки. Они тоже наряжаются в такие тесные платья.
Ему нравилось выходить на поле и, делая вид, что разглядывает следы от мяча, демонстрировать малолеткам свои пухлые ягодицы. Это все, что у него имелось, – мясистая жопа да еще один золотой зуб.
Кэтчер послал мяч обратно Котенку Флоссу.
– Эй, пиздося! – крикнул ему я.
– Это ты мне?
– Тебе, тебе, криворукий. Бросай точнее, а то мне придется вызывать окулиста.
– Следующие все твои, – ответил чудила.
– Отлично, – прокричал я, встал в стойку и впился взглядом в мяч.
Парень снова устроил показуху: перекивнулся с кэтчером, пошарил взглядом по внутреннему полю. Наконец его зеленые глаза уставились на меня сквозь засаленные каштановые лохмы. Вот он замахнулся, и я уловил момент, когда мяч вылетел из его руки: темное пятнышко на фоне залитого солнечным светом неба стало нарастать, и вдруг я понял, что оно нацелено мне в челюсть. Я тут же пригнулся, почувствовав, как мяч чиркнул по волосам на макушке.
– Первый страйк, – прошамкал старый хрен.
– Что?! – заорал я.
Мяч все еще был у кэтчера. Похоже, он не меньше меня был удивлен решением судьи. Я забрал у него мяч и сунул его под нос старому мудаку.
– Что это? – спросил я.
– Мяч.
– Молодец. Запомни хорошенько, как он выглядит.
Я направился к питчеру. Зеленый взгляд не дрогнул под завесой грязных волос. Только рот слегка приоткрылся, словно у лягушки, заглатывающей воздух.
Я подошел к Котенку и предупредил:
– Послушай, я бью битой, а не головой. Еще раз так сделаешь, и я вколочу этот мяч тебе прямо через штаны в то место, которое ты всегда забываешь подтирать.
Затем вручил ему мяч, вернулся на свое место, встал в стойку и поднял биту.
– Один – один, – пронудил старикан.
Флосс поворошил мусор ногами и уставился на левый фланг поля. Ничего там особенного не было, кроме собаки, почесывающей свое ухо. Наконец Флосс глянул на кэтчера. Девчонки не давали покоя его яйцам, и он заботился о своем имидже. Судья, старая развалина, нагнулся так низко, что штаны на его дурацкой жопе чуть не лопнули по шву. Он тоже хотел выглядеть привлекательным. Возможно, я был один из немногих, кто находился на поле непосредственно по спортивному делу.
Время вышло, и Котенок Флосс размахнулся. Такой замах мог ввергнуть в панику кого угодно. Чтобы не сплоховать, нужно быть терпеливым и ждать мяч. И чем сильнее бросок, тем сильнее должен быть ответный удар.
Я видел, как мяч вылетел из его руки под девичий визг. Да, Флосс не растерял темперамент. Мяч был похож на огромную пчелу, которая нацелилась мне прямо в череп. Единственное, о чем я успел подумать, – это как мне побыстрее оказаться на земле. Я потерял дар речи.
– Второй сирайк! – услышал я вопль старого дристуна.
Он и слово «страйк» не мог правильно выговорить.
Я поднялся и стряхнул с себя мусор. Песок набился мне даже в трусы. Опять мать будет приставать ко мне: «Генри, чем ты занимаешься, что у тебя даже трусы в грязи? И не делай такое лицо. Улыбайся, будь оптимистом!»
Я снова направился к Котенку. Подошел вплотную и остановился. Все молчали. Я смотрел на него в упор. Бита была у меня в руке. Я поднял ее и припечатал торец к кончику его носа. Флосс отмахнулся. Я развернулся и пошел на место. На полпути я приостановился и еще раз пристально посмотрел на него.
И опять я встал в стойку и поднял биту. На этот раз подача должна была быть моей. Котенок повторялся, вглядываясь в несуществующий знак кэтчера. Он тянул время, затем встряхнул головой. Нет, не решился. Зеленые глаза продолжали буравить меня из-под грязных волос.
Я еще раз, но уже со всей силы взмахнул битой.
– Выбей его, Палач! – кричала одна девчонка.
– Палач! Палач! Палач! – надрывалась другая.
Но Котенок вдруг повернулся ко мне спиной и уставился в центр поля.
– Время, – объявил я и сошел с метки.
Среди зрительниц была одна очень симпатичная девчонка в оранжевом платье. У нее были светлые волосы, ниспадающие на плечи, как желтый водопад, – здорово. Наши взгляды пересеклись, когда она выкрикнула:
– Палач, пожалуйста, сделай его!
– Заткнись, – огрызнулся я и снова ступил на метку.
Наконец Котенок разродился. Я отследил его замах от и до. Напрасно я ждал очередного выебона с его стороны. Я так хотел, чтобы он повторился, и тогда я бы ринулся на него и убил бы или был убит. Но мяч летел прямо по центру проходной зоны. Лучшее, что я мог сделать, это приподняться чуть повыше, но, пока я перегруппировался, мяч уже прошел мимо.
– Генри умер, приклеив свою задницу к стулу, – подпевал отец. – Иногда мне даже не верится, что это мой сын.
– Ты не хочешь быть счастливым, Генри? – приставала мать. – Ты никогда не улыбаешься. Улыбайся, живи радостно!
– Прекрати себя жалеть, – подхватывал отец. – Будь мужчиной!
– Улыбайся, Генри!
– Кем ты собираешься стать? Как будешь добиваться этого? Тебя ничего не увлекает, ты ни к чему не стремишься!
– Почему бы тебе не сходить к Эйбу? Поговорить с ним, поучиться у него, – твердила мать.
Я постучался в дверь Мортенсонов. Открыла мать Эйба.
– Эйб занят, он занимается.
– Я знаю, миссис Мортенсон, но мне буквально на минутку.
– Ну хорошо. Его дверь направо по коридору.
Я вошел. Эйб сидел за столом. Перед ним лежала открытая книга, она покоилась на двух других. Я узнал книгу по расцветке обложки – гражданское право. Ебаный ты в рот, гражданское право в воскресенье!
Эйб повернулся и посмотрел на меня, затем сплюнул на ладонь, растер и снова уткнулся в книгу.
– Привет, – сказал он, пялясь в страницу.
– Зуб даю, что ты раз по десять читаешь одну и ту же страницу, заморыш.
– Я должен запомнить все наизусть.
– Это же мусор.
– Все равно экзамены-то надо сдавать.
– Слушай, а ты когда-нибудь думал о ебле?
– Чего? – И он снова сплюнул на ладонь.
– Я говорю, ты когда-нибудь заглядывал девчонке под платье? Знаешь, что у них там есть? Хотел попробовать всунуть ей между ног?
– Это не так важно.
– Для них это первостепенно.
– Я должен учиться.
– Ладно, мы собираемся врезать по бейсболу. Несколько парней из школы.
– В воскресенье?
– А что тут удивительного? Люди черт знает чем занимаются по выходным.
– Нет, но в бейсбол?
– Профессионалы играют по воскресеньям.
– Ну, им же платят.
– А тебе платят за то, что ты перечитываешь одну и ту же страницу миллион раз? Давай пошли, глотнешь немного свежего воздуха, может, и башка проветрится.
– Ладно, но только ненадолго.
Он встал, и мы вышли из комнаты. Мы уже подходили к двери, когда его мать нас остановила:
– Эйб, ты куда?
– Я выйду ненадолго.
– Хорошо, но только не задерживайся. Тебе надо заниматься.
– Я знаю…
– Генри, проследи, чтобы он не заигрался.
– Я позабочусь о нем, миссис Мортенсон.
Играли Плешивый, Джимми Хэтчер, еще ребята из нашей школы и несколько соседских парней. С каждой стороны было только по семь игроков, и в обороне у обеих команд оставались дыры. Но мне это нравилось. Я играл в центре и поспевал контролировать почти все внешнее поле. Я быстро передвигался и хорошо ловил мяч. Мне также нравилось играть и во внутреннем поле и перехватывать короткие мячи, но больше я любил вытягивать мячи-свечки, которые шли выше моей головы, как это делал Джаггер Статц из «Лос-Анджелесских ангелов». Сам он выбил за игру только 280 очков, а мячи, которые он вытянул у другой команды, принесли ему 500.
Каждое воскресенье дюжина, а может, и больше девчонок из нашего квартала собирались посмотреть на игру. Я игнорировал их присутствие. Они дико орали, когда игра обострялась или происходило что-либо интригующее. Мы играли жестким мячом, и поэтому у каждого была перчатка-ловушка, даже у Мортенсона. Кстати, у него она была лучшая – почти новая.
Я выбежал в центр, и игра началась. Эйб стоял у нас на второй базе. Я захватил свой первый мяч в ловушку и заорал на Мортенсона:
– Эй, Эйб, ты всё яйца чешешь? Не умирай заранее, а то в рай не попадешь!
Я слышал, как девчонки рассмеялись.
Первый парень подавал плохо. Я тоже подавал не лучше, но зато ловчее всех орудовал битой. Я мог махнуть так, что мяч вылетал с поля на улицу. У меня была очень низкая стойка, и когда я стоял с битой на пятачке, то смахивал на взведенную пружину.
Каждое мгновение нашей игры было для меня по-особому волнующим. То время, когда я подстригал газон, вместо того чтобы бить по мячу, те ранние школьные дни закончились. Я расцветал. Во мне было что-то особенное, я знал это и чувствовал себя превосходно.
– Эй, Эйб! – кричал я. – Кончай слюнявить ладони, шевели яйцами!
Следующий удар был сильный, и мяч пошел высоко, очень высоко. Я побежал, следя через плечо, как он летит. Я мчался, как спринтер, чувствуя, что смогу совершить чудо еще раз.
Блядь! Мяч угодил в крону высокого дерева на краю площадки, я увидел, как он стал падать сквозь ветви. Я приостановился и стал ждать. Хреново. Мяч отскочил влево. Я рванул влево. Но мяч ударился о другую ветку и пошел вправо. Я кинулся направо. А мяч завяз в листве, но потом соскользнул и плюхнулся прямо мне в перчатку.
Послышались девичьи вопли.
Я послал мяч нашему питчеру, а сам вернулся в центр. У них выбивал следующий парень, но наш питчер прострелил его отличным пушечным выстрелом.
Команды поменялись местами, и мне выпало первым брать биту. Подавал парень, которого я раньше никогда не видел. Он был не из Челси. Я гадал, откуда он взялся. Ну и здоровый же он был: огромная голова, огромный рот, здоровенные уши и слоновье туловище. Волосы застили ему глаза, в общем, выглядел он полным идиотом. Сквозь каштановые лохмы на меня уставились зеленые зенки, похоже, он ненавидел меня. К тому же он был левшой и левая рука у него казалась длиннее правой. Никогда раньше мне не доводилось встречаться в игре с левшой. Нужно было приспосабливаться: а вдруг они все такие. И я представил себе, что достаточно перевернуть левшу вверх ногами, и он становился как все.
Они называли его «Котенок» Флосс. Ничего себе котенок! Под 190 фунтов.
– Давай, Палач, покажи ему! – крикнула одна девчонка.
Девки прозвали меня Палач, потому что я делал хорошую игру и не обращал на них никакого внимания.
Котенок таращился на меня всей своей зеленью, что сверкала у него между большими ушами. Я сплюнул себе под ноги, растер плевок и поднял биту.
Котенок кивнул, давая понять кэтчеру, что получил его знак. Но это была игра на публику. Затем он окинул взглядом внутреннее поле. Спектакль продолжался. Бенефис для девочек. Мысли о пизде не давали ему покоя.
Вот он сделал обманный замах, но я видел, что мяч у него в левой руке. Мой взгляд прилип к мячу. Я заучил это правило: сосредоточить все свое внимание на мяче и не отпускать его до тех пор, пока мяч не достигнет пятачка, а затем прикончить его битой.
Сквозь яркий солнечный свет я видел, как мяч вырвался из его пальцев. Смертоносное жужжащее пятно стремительно надвигалось, но оно не представляло опасности. Мяч прошел ниже моих колен – далеко от проходной зоны. Кэтчер вынужден был почти распластаться, чтобы поймать его.
– Первый мяч, – пробормотал наш судья.
Этот старый пердун жил в нашем квартале и работал ночным сторожем в универмаге. Больше всего он любил беседовать с девчонками.
– У меня есть две дочки точь-в-точь как вы, девочки. Настоящие милашки. Они тоже наряжаются в такие тесные платья.
Ему нравилось выходить на поле и, делая вид, что разглядывает следы от мяча, демонстрировать малолеткам свои пухлые ягодицы. Это все, что у него имелось, – мясистая жопа да еще один золотой зуб.
Кэтчер послал мяч обратно Котенку Флоссу.
– Эй, пиздося! – крикнул ему я.
– Это ты мне?
– Тебе, тебе, криворукий. Бросай точнее, а то мне придется вызывать окулиста.
– Следующие все твои, – ответил чудила.
– Отлично, – прокричал я, встал в стойку и впился взглядом в мяч.
Парень снова устроил показуху: перекивнулся с кэтчером, пошарил взглядом по внутреннему полю. Наконец его зеленые глаза уставились на меня сквозь засаленные каштановые лохмы. Вот он замахнулся, и я уловил момент, когда мяч вылетел из его руки: темное пятнышко на фоне залитого солнечным светом неба стало нарастать, и вдруг я понял, что оно нацелено мне в челюсть. Я тут же пригнулся, почувствовав, как мяч чиркнул по волосам на макушке.
– Первый страйк, – прошамкал старый хрен.
– Что?! – заорал я.
Мяч все еще был у кэтчера. Похоже, он не меньше меня был удивлен решением судьи. Я забрал у него мяч и сунул его под нос старому мудаку.
– Что это? – спросил я.
– Мяч.
– Молодец. Запомни хорошенько, как он выглядит.
Я направился к питчеру. Зеленый взгляд не дрогнул под завесой грязных волос. Только рот слегка приоткрылся, словно у лягушки, заглатывающей воздух.
Я подошел к Котенку и предупредил:
– Послушай, я бью битой, а не головой. Еще раз так сделаешь, и я вколочу этот мяч тебе прямо через штаны в то место, которое ты всегда забываешь подтирать.
Затем вручил ему мяч, вернулся на свое место, встал в стойку и поднял биту.
– Один – один, – пронудил старикан.
Флосс поворошил мусор ногами и уставился на левый фланг поля. Ничего там особенного не было, кроме собаки, почесывающей свое ухо. Наконец Флосс глянул на кэтчера. Девчонки не давали покоя его яйцам, и он заботился о своем имидже. Судья, старая развалина, нагнулся так низко, что штаны на его дурацкой жопе чуть не лопнули по шву. Он тоже хотел выглядеть привлекательным. Возможно, я был один из немногих, кто находился на поле непосредственно по спортивному делу.
Время вышло, и Котенок Флосс размахнулся. Такой замах мог ввергнуть в панику кого угодно. Чтобы не сплоховать, нужно быть терпеливым и ждать мяч. И чем сильнее бросок, тем сильнее должен быть ответный удар.
Я видел, как мяч вылетел из его руки под девичий визг. Да, Флосс не растерял темперамент. Мяч был похож на огромную пчелу, которая нацелилась мне прямо в череп. Единственное, о чем я успел подумать, – это как мне побыстрее оказаться на земле. Я потерял дар речи.
– Второй сирайк! – услышал я вопль старого дристуна.
Он и слово «страйк» не мог правильно выговорить.
Я поднялся и стряхнул с себя мусор. Песок набился мне даже в трусы. Опять мать будет приставать ко мне: «Генри, чем ты занимаешься, что у тебя даже трусы в грязи? И не делай такое лицо. Улыбайся, будь оптимистом!»
Я снова направился к Котенку. Подошел вплотную и остановился. Все молчали. Я смотрел на него в упор. Бита была у меня в руке. Я поднял ее и припечатал торец к кончику его носа. Флосс отмахнулся. Я развернулся и пошел на место. На полпути я приостановился и еще раз пристально посмотрел на него.
И опять я встал в стойку и поднял биту. На этот раз подача должна была быть моей. Котенок повторялся, вглядываясь в несуществующий знак кэтчера. Он тянул время, затем встряхнул головой. Нет, не решился. Зеленые глаза продолжали буравить меня из-под грязных волос.
Я еще раз, но уже со всей силы взмахнул битой.
– Выбей его, Палач! – кричала одна девчонка.
– Палач! Палач! Палач! – надрывалась другая.
Но Котенок вдруг повернулся ко мне спиной и уставился в центр поля.
– Время, – объявил я и сошел с метки.
Среди зрительниц была одна очень симпатичная девчонка в оранжевом платье. У нее были светлые волосы, ниспадающие на плечи, как желтый водопад, – здорово. Наши взгляды пересеклись, когда она выкрикнула:
– Палач, пожалуйста, сделай его!
– Заткнись, – огрызнулся я и снова ступил на метку.
Наконец Котенок разродился. Я отследил его замах от и до. Напрасно я ждал очередного выебона с его стороны. Я так хотел, чтобы он повторился, и тогда я бы ринулся на него и убил бы или был убит. Но мяч летел прямо по центру проходной зоны. Лучшее, что я мог сделать, это приподняться чуть повыше, но, пока я перегруппировался, мяч уже прошел мимо.