– Слушай, они не виноваты, что родились богатеями, – сказал Джимми.
– Я их и не виню. Виноваты их ебаные родители.
– А также их предки.
– Естественно. Будь у меня новенький авто и такие же клевые телки – да ебал бы я все эти базары о социальной справедливости.
– Ага, – согласился Джим. – Большинство начинают вопить о несправедливости, только когда это касается их лично.
Золотая молодежь парадом проходила по сцене, а я сидел и решал – уебать мне Эйба или нет. Я представил себе этого мудака, распластавшегося на асфальте в берете и плаще – жертва моего праведного гнева, а вокруг нас вопящие девицы с восклицанием в глазах: «Боже мой, этот Чинаски просто настоящее животное!»
Но с другой стороны, Эйб как был слюнтяем, так им и остался. Смелым он был только там, на сцене, среди отличников. Уебать его для меня не составит большого труда. И я решил не делать этого. Хватит с него сломанной руки, за которую его родители так и не подали на нас в суд. Но если я сейчас опять его покалечу, они обязательно дадут делу полный ход и обчистят моих стариков до последнего гроша. Правда, не деньги меня заботили, а моя мать, которая ни за что ни про что оказалась бы в полной жопе.
Наконец церемония закончилась. Все повскакивали с мест и повалили наружу. Во дворе выпускники и их родители, родственники и знакомые встретились – море объятий, лобызаний и поздравлений. Я увидел поджидающих меня родичей, подошел к ним и предусмотрительно остановился шагах в четырех.
– Пошли отсюда, – сказал я.
Мать смотрела на меня во все глаза.
– Генри, я так тобой горжусь! – выпалила она и вдруг отвернулась. – Ой, а вон Эйб со своими родителями! – расплылась в улыбке мать. – Они такие милые люди! О, миссис Мортенсон!
Семейство остановилось. Мать бросилась к миссис Мортенсон с открытыми объятиями. Ведь это именно миссис Мортенсон решила не возбуждать дело после многочасовых телефонных переговоров с моей матерью. Они пришли к выводу, что у меня неуравновешенный характер, а мать и так сильно страдает из-за этого.
Мой отец и мистер Мортенсон пожали друг другу руки, а я подошел к Эйбу:
– Эй, пиздюк, с какой это стати ты показал мне палец?
– Что?
– Палец!
– Не понимаю, о чем ты!
– О пальце!
– Генри, я действительно не понимаю, о чем ты говоришь!
– Абрахам, нам пора идти, – позвала его мать.
Семейство Мортенсон удалялось, а я стоял и смотрел им вслед.
– Вот у Мортенсонов парень знает, чем он будет дальше заниматься, – сказал мой отец, когда мы отправились к нашему старенькому автомобилю. – А вот что ты теперь будешь делать? Я никогда не видел тебя с учебниками!
– В них много глупостей.
– Ах, они глупые, да? А ты, значит, умный? Тебе не надо учиться! А чем ты будешь заниматься? Я затратил тысячи долларов, чтобы вырастить тебя, кормил, одевал! Я спрашиваю, что ты будешь делать, если я вышвырну тебя на улицу?
– Бабочек ловить.
Мать заплакала. Отец поволок ее к нашему «форду» десятилетней давности. А я стоял и смотрел, как мимо меня проносятся другие семьи выпускников в новеньких автомобилях.
Подошли Джимми Хэтчер с матерью.
– Погоди-ка минутку, – сказала Клер сыну, – я хочу поздравить Генри.
Джимми отошел, а Клер придвинулась ко мне и заговорила тихо, чтобы он не мог услышать:
– Послушай, Генри, со временем ты захочешь получить настоящую аттестацию. Я могу выдать тебе твой мужской диплом.
– Спасибо, Клер, скоро увидимся.
– Твои яйца взорвутся, Генри!
– Я не сомневаюсь в этом, Клер.
Она отошла к Джимми, взяла его под руку, и они пошли дальше.
Подкатила наша развалюха, остановилась возле меня. Двигатель чихнул и умер. В кабине рыдала мать, огромные слезы катились по щекам.
– Генри, садись! Прошу тебя, залезай! Отец прав, но я все равно тебя люблю!
– Я пойду пешком.
– Нет, Генри, садись, – завывала мать. – Садись, или я умру!
Я подошел, открыл заднюю дверцу и забрался в кабину.
Двигатель снова ожил, и мы тронулись. Итак, Генри Чинаски – выпускник средней школы 1939 года – ехал в светлое будущее. На первом же светофоре машина остановилась, и двигатель заглох. Уже загорелся зеленый, а отец все никак не мог запустить мотор. Позади нас сигналили другие автомобили. Наконец отцу удалось завести полудохлый механизм, и мы снова двинулись вперед. Мать перестала плакать, и теперь мы ехали в полном молчании.
46
47
– Я их и не виню. Виноваты их ебаные родители.
– А также их предки.
– Естественно. Будь у меня новенький авто и такие же клевые телки – да ебал бы я все эти базары о социальной справедливости.
– Ага, – согласился Джим. – Большинство начинают вопить о несправедливости, только когда это касается их лично.
Золотая молодежь парадом проходила по сцене, а я сидел и решал – уебать мне Эйба или нет. Я представил себе этого мудака, распластавшегося на асфальте в берете и плаще – жертва моего праведного гнева, а вокруг нас вопящие девицы с восклицанием в глазах: «Боже мой, этот Чинаски просто настоящее животное!»
Но с другой стороны, Эйб как был слюнтяем, так им и остался. Смелым он был только там, на сцене, среди отличников. Уебать его для меня не составит большого труда. И я решил не делать этого. Хватит с него сломанной руки, за которую его родители так и не подали на нас в суд. Но если я сейчас опять его покалечу, они обязательно дадут делу полный ход и обчистят моих стариков до последнего гроша. Правда, не деньги меня заботили, а моя мать, которая ни за что ни про что оказалась бы в полной жопе.
Наконец церемония закончилась. Все повскакивали с мест и повалили наружу. Во дворе выпускники и их родители, родственники и знакомые встретились – море объятий, лобызаний и поздравлений. Я увидел поджидающих меня родичей, подошел к ним и предусмотрительно остановился шагах в четырех.
– Пошли отсюда, – сказал я.
Мать смотрела на меня во все глаза.
– Генри, я так тобой горжусь! – выпалила она и вдруг отвернулась. – Ой, а вон Эйб со своими родителями! – расплылась в улыбке мать. – Они такие милые люди! О, миссис Мортенсон!
Семейство остановилось. Мать бросилась к миссис Мортенсон с открытыми объятиями. Ведь это именно миссис Мортенсон решила не возбуждать дело после многочасовых телефонных переговоров с моей матерью. Они пришли к выводу, что у меня неуравновешенный характер, а мать и так сильно страдает из-за этого.
Мой отец и мистер Мортенсон пожали друг другу руки, а я подошел к Эйбу:
– Эй, пиздюк, с какой это стати ты показал мне палец?
– Что?
– Палец!
– Не понимаю, о чем ты!
– О пальце!
– Генри, я действительно не понимаю, о чем ты говоришь!
– Абрахам, нам пора идти, – позвала его мать.
Семейство Мортенсон удалялось, а я стоял и смотрел им вслед.
– Вот у Мортенсонов парень знает, чем он будет дальше заниматься, – сказал мой отец, когда мы отправились к нашему старенькому автомобилю. – А вот что ты теперь будешь делать? Я никогда не видел тебя с учебниками!
– В них много глупостей.
– Ах, они глупые, да? А ты, значит, умный? Тебе не надо учиться! А чем ты будешь заниматься? Я затратил тысячи долларов, чтобы вырастить тебя, кормил, одевал! Я спрашиваю, что ты будешь делать, если я вышвырну тебя на улицу?
– Бабочек ловить.
Мать заплакала. Отец поволок ее к нашему «форду» десятилетней давности. А я стоял и смотрел, как мимо меня проносятся другие семьи выпускников в новеньких автомобилях.
Подошли Джимми Хэтчер с матерью.
– Погоди-ка минутку, – сказала Клер сыну, – я хочу поздравить Генри.
Джимми отошел, а Клер придвинулась ко мне и заговорила тихо, чтобы он не мог услышать:
– Послушай, Генри, со временем ты захочешь получить настоящую аттестацию. Я могу выдать тебе твой мужской диплом.
– Спасибо, Клер, скоро увидимся.
– Твои яйца взорвутся, Генри!
– Я не сомневаюсь в этом, Клер.
Она отошла к Джимми, взяла его под руку, и они пошли дальше.
Подкатила наша развалюха, остановилась возле меня. Двигатель чихнул и умер. В кабине рыдала мать, огромные слезы катились по щекам.
– Генри, садись! Прошу тебя, залезай! Отец прав, но я все равно тебя люблю!
– Я пойду пешком.
– Нет, Генри, садись, – завывала мать. – Садись, или я умру!
Я подошел, открыл заднюю дверцу и забрался в кабину.
Двигатель снова ожил, и мы тронулись. Итак, Генри Чинаски – выпускник средней школы 1939 года – ехал в светлое будущее. На первом же светофоре машина остановилась, и двигатель заглох. Уже загорелся зеленый, а отец все никак не мог запустить мотор. Позади нас сигналили другие автомобили. Наконец отцу удалось завести полудохлый механизм, и мы снова двинулись вперед. Мать перестала плакать, и теперь мы ехали в полном молчании.
46
Времена оставались тяжелыми, и поэтому я очень удивился, когда раздался звонок из компании «Мирз-Старбак» и меня уведомили, что в понедельник я должен явиться на работу. До этого я прошелся по всему городу и рассовал заявки, куда только было возможно, все равно заняться мне было нечем. Собственно, я не горел желанием начать трудовую деятельность, но уж больно не хотелось оставаться под одной крышей с родителями. В отделе кадров «Мирз-Старбак» валялись тысячи заявок, и я не надеялся, что мне повезет. Это была крупная торговая компания с разветвленной сетью универмагов во многих городах страны. Заполнив заявление, я прошел собеседование, которое длилось всего несколько минут. По-моему, на все вопросы я ответил правильно.
Наступил понедельник, и я отправился на работу с бутербродами в коричневом бумажном пакете. Универмаг находился всего в нескольких кварталах от моей бывшей школы. Я все еще недоумевал, почему выбор пал именно на меня.
После получения первого чека я рассчитывал снять себе комнату в центре города рядом с публичной библиотекой.
По пути за мной увязалась изголодавшаяся дворняга. Бедняга так исхудала, что ребра выпирали из-под ее облезлой шкуры, а уцелевшая шерсть свалялась и торчала клочьями. Брошенное, запуганное, избитое животное – жертва homo sapiens.
Я остановился, присел и протянул руку, но пес отскочил.
– Иди сюда, приятель, я твой друг… Ну давай, не бойся…
Он осторожно приблизился. Глаза его были полны печали.
– Что же они сделали с тобой, парень?
Пес подбирался все ближе и ближе, стелясь по тротуару и усердно виляя хвостом. Потом он просто прыгнул на меня, и я, не устояв под ударом его передних лап, распластался на асфальте. Несмотря на худобу, он был все же слишком большой и тяжелый. Оседлав меня, осмелевшая псина принялась лизать мне лицо, уши, лоб. Я еле спихнул его, вскочил и вытер лицо.
– Сидеть! Тебе надо подкрепиться!
Я достал из пакета сэндвич и отломил кусок.
– Немного тебе, остальное мне, старикан! – сказал я и положил его порцию на тротуар.
Пес подошел к угощению, понюхал и отошел. Облизываясь и оглядываясь на меня, он стал удаляться.
– Эй, приятель, погоди! Этот был с арахисовой пастой! Иди попробуй копченой колбаски! Вернись! Ко мне!
Пес с опаской подошел снова. Я отыскал сэндвич с колбасой, отломил большой кусок, соскоблил с него горчицу и бросил на тротуар.
Привереда склонился над подачкой, уткнулся в нее носом, обнюхал, повернулся и потрусил прочь. На этот раз он даже не оборачивался, все быстрее и быстрее удаляясь вдоль по улице. Неудивительно, что я постоянно пребывал в депрессии – нездоровое питание.
Я продолжил свой путь на работу. Это была та же самая улица, по которой я ходил в школу.
Наконец я прибыл на место, отыскал служебный вход и вошел. Из яркого солнечного света я попал во мрак. После того как мои глаза слегка привыкли к темноте, я разглядел мужчину, стоящего всего в нескольких шагах от меня. Половина его левого уха отсутствовала. Сам он был высокий и очень худой. Узкие, как игольное ушко, зрачки как-то странно располагались в его бесцветных глазах. Но что самое удивительное, этот дистрофик был перетянут ремнем, а поверх ремня свисало странное, уродливое брюхо. Видимо, жир со всего организма сконцентрировался именно на животе, обрекая другие части тела на истощение.
– Управляющий Феррис, – представился он. – А вы, я полагаю, мистер Чинаски?
– Да, сэр.
– Вы опоздали на пять минут.
– Меня задержала… Ну, я остановился, чтобы покормить бродячую собаку, – сказал я, улыбаясь.
– Это самое глупое оправдание, которое я слышу за последние тридцать пять лет моей службы здесь. Ты что, не мог придумать чего-нибудь поумнее?
– Я только начинаю, мистер Феррис.
– И скоро закончишь. Ладно, смотри, это – таймер, а вон стеллаж с регистрационными картами. Найди свою карту и отметь время прихода на работу.
Я отыскал – Генри Чинаски, служащий № 68754. Взяв карту, я уставился на таймер – что делать дальше?
Феррис встал позади меня и тоже вытаращился на автомат.
– Ты уже опоздал на шесть минут, – услышал я его голос. – Когда опоздание составляет десять минут, мы вычитаем час.
– Значит, если опаздываешь на десять минут, то лучше не торопиться?
– Не остри. Когда мне хочется посмеяться, я слушаю Джека Бенни[5]. А если ты прогуляешь час, то просто потеряешь работу к чертовой матери.
– Извините, но я не знаю, как управляться с таймером. Как мне отметиться?
Феррис выхватил карту из моих рук и указал на таймер.
– Видишь эту щель?
– Ага.
– Что?
– Я говорю, да, сэр.
– Отлично, она предназначена для первого дня недели, значит, для сегодняшнего дня.
– А-а…
– В нее вставляется карта, вот таким образом. – Он вставил карту в щель и затем вытянул ее обратно. – Когда карта будет там, нужно потянуть за этот рычаг. – Феррис дернул рычаг, но карты-то там не было.
– Я все понял. Давайте приступим, – потянулся я к карте.
– Нет, подожди, – не унимался он. – Когда уходишь на обед, также нужно отмечаться, но уже в этой щели.
– Да, я понял.
– А когда возвращаешься с обеда, то вставляешь карту в следующую щель. Обед тридцать минут.
– Тридцать минут. Все ясно.
– И наконец, когда рабочий день заканчивается и ты уходишь домой, или в свою гостиницу, или еще куда, не знаю, где уж ты там живешь, нужно использовать последнюю щель. Получается четыре отметки в день. И так каждый день – четыре отметки за смену – до тех пор, пока тебя не уволят, или ты сам уйдешь, или умрешь, или выйдешь на пенсию.
– Понятно.
– И еще я хочу, чтобы ты знал: из-за тебя я задержал свой инструктаж новых служащих, одним из которых на данный момент являешься и ты. Я здесь главный. Мое слово – закон. Ваши желания ничего не значат. Если мне что-либо не понравится – как у вас зашнурованы ботинки, уложены волосы или воняет пердеж, – вы возвращаетесь на улицу, ясно?
– Да, сэр!
В проходную влетела молоденькая девица в туфельках на высоком каблуке, ее длинные волосы развевались позади каштановым шлейфом. На ней было красное облегающее платье, и такого же цвета помада чрезмерно покрывала ее пухлые чувственные губы. С театральной резвостью она схватила свою карту со стеллажа, пробила ее и, сдерживая возбужденное дыхание, сунула на место. Потом бросила взгляд на Ферриса.
– Привет, Эдди!
– Привет, Диана!
Скорее всего, Диана работала продавщицей. Феррис подошел к ней, и они принялись болтать. Ничего, кроме смеха, расслышать мне не удалось. Наконец они наговорились. Диана пошла к лифту, а Феррис вернулся ко мне. Моя карта все еще была у него в руке.
– Я бы хотел отметить свой приход на работу, – напомнил я.
– Я сам пробью. Не хочу, чтобы ты начинал с ошибки, – сказал Феррис, вставил мою карту в щель и остановился.
Я ждал. До моего слуха доносилось тиканье часов. Наконец он дернул за рычаг, вытянул карту и положил ее на стеллаж.
– На сколько я опоздал, мистер Феррис?
– На десять минут. Иди за мной.
Я повиновался. В другом помещении нас поджидала группа новых служащих – четыре мужчины и три женщины. Все они были старые, и у всех у них была одна проблема – слюна собиралась в уголках рта, подсыхала и превращалась в белые катышки, которые незамедлительно орошались новой порцией слюны. Одни страдали от ожирения, другие походили на дистрофиков. Одних мучила трясучка, другие морщились от близорукости. У чернокожего старика в яркой цветастой рубашке на спине красовался горб. Новички улыбались и кашляли, пуская клубы сигаретного дыма.
Увидев эту картину, я понял, почему я здесь. «Мирз-Старбак» набирала вьючных мулов. Компанию не волновала проблема текучки кадров (хотя эти новые рекруты могли сбежать только в могилу, но до этого они будут преданными и благодарными служащими). Я был избран трудиться с ними бок о бок. Дама из отдела кадров решила, что я принадлежу к этой жалкой касте неудачников.
Что бы подумали парни из моей школы, увидев меня в этой среде? Меня, самого крутого мужика выпуска 1939 года!
Я подошел и встал рядом с группой новобранцев. Феррис сел на стол лицом к нам. Сквозь потолочную фрамугу на него падал луч света. Управляющий прикурил сигарету, затянулся и широко улыбнулся всем нам.
– Добро пожаловать в «Мирз-Старбак»… – сказал Феррис и впал в задумчивость.
Возможно, он вспомнил те времена, когда впервые пришел в этот магазин тридцать пять лет назад. Выпустив несколько колец, Феррис наблюдал, как они плавно поднимаются в воздухе. Его укороченное ухо, подсвеченное сверху, выглядело потрясающе.
Мой сосед, сухой скрюченный мужичок, ткнул меня в бок своим острым локотком. Он был одним из тех типов, у которых очки вечно висят на самом кончике носа, и кажется, что они вот-вот свалятся. Этот урод был даже противнее меня.
– Привет, – прошептал он. – Я Мьюкс. Оделл Мьюкс.
– Здравствуй, Мьюкс, – отозвался я.
– Послушай, парень, давай после работы заглянем в бар. Может быть, подцепим каких-нибудь бабенок.
– Не могу, Мьюкс.
– Ты что, боишься их?
– Нет. Мой брат болен, я должен присматривать за ним.
– Болен?
– Безнадежно – рак. Ему вставили трубочку в член, и он писает через нее в бутылку, которая привязана к ноге.
Тут очнулся Феррис:
– Ваша начальная ставка – сорок четыре с половиной цента в час. Договора с профсоюзами у нас нет. Руководство верит – все, что выгодно компании, выгодно ее служащим. Мы, подобно большому семейству, должны сообща работать и приносить прибыль. Каждый из вас получит десятипроцентную скидку на все товары, которые вы будете приобретать в «Мирз-Старбак»…
– Вот это да! – вырвалось из Мьюкса.
– Да, мистер Мьюкс, это нормальные партнерские отношения. Вы заботитесь о нас, мы будем заботиться о вас.
Я подумал, что, если бы задержался в «Мирз-Старбак» лет так на сорок семь, жил бы все это время с какой-нибудь чокнутой бабенкой, отхватил бы по пьянке себе половину левого уха, то, возможно, унаследовал бы место Ферриса после его выхода на пенсию.
Феррис перечислил все праздники и выходные, на которые мы могли рассчитывать, и завершил инструктаж. Нам показали наши шкафчики, выдали халаты и затем сопроводили в подвал, где располагалось складское помещение.
Рабочее место Ферриса находилось тоже в подвале. Он сидел на телефоне. Каждый раз, когда раздавался звонок, он левой рукой снимал трубку и прижимал ее к своему левому покоцанному уху, а правую руку непременно запускал в левую подмышку.
– Да? Так. Понятно. Доставим немедленно! – Положив трубку, вызывал: – Чинаски!
– Здесь, сэр.
– Отдел дамского белья, – сообщал Феррис, доставал накладную и заполнял ее – какой товар и в каком количестве.
Он мог бы заниматься этим, когда принимал заказ по телефону, но не делал – наверно, не хотел вынимать руку из-под мышки.
– Собери этот товар, отнеси в отдел женского белья, получи подпись и возвращайся.
Ни одного лишнего слова.
Итак, моя первая доставка была в отдел женского белья. Я собрал товар в маленькую зеленую тележку на резиновых колесах и покатил к лифту. Лифт был где-то на верхних этажах, я нажал кнопку и стал ждать. Прошло довольно много времени, пока я увидел днище опускающегося лифта. Двигался он очень медленно. Наконец кабина приземлилась, дверь открылась, и я увидел оператора – одноглазого альбиноса. О, черт!
Белобрысый осмотрел меня единственным глазом и спросил:
– Новичок?
– Ага.
– Как тебе Феррис?
– Отличный парень, – схитрил я.
Возможно, они жили вместе и по очереди пользовались газовой плитой на кухне.
– Сейчас я не могу тебя поднять.
– Почему?
– Мне надо посрать.
Альбинос ушел, а я остался стоять возле лифта в своем рабочем халате. Такое случается сплошь и рядом. Будь вы губернатор или мусорщик, канатоходец или грабитель, дантист или сборщик фруктов, будь вы там или сям, вы хотите добросовестно выполнять свою работу, вы не желаете зря занимать место, но вам приходится стоять и дожидаться какого-то засранца. Вот и я стоял в спецодежде рядом с тележкой, полной бабьего исподнего, и поджидал, пока лифтер просрется.
И тут со всей очевидностью я понял, почему отпрыски богачей всегда веселы и смеются. Они знают, что это им не грозит.
Вернулся альбинос.
– Уф, здорово. Полегчал фунтов на тридцать.
– Хорошо. Теперь мы можем ехать?
Он закрыл дверь, и мы поднялись на этаж, где располагались торговые залы.
– Удачи, – сказал альбинос, открыв дверь.
Я вытолкал тележку и покатил ее по проходу, высматривая отдел дамского белья; мне нужна была мисс Медоуз.
Мисс Медоуз – шикарная женщина, – скрестив руки на груди, трепетала от нетерпения. Она выглядела как модель. Приблизившись, я разглядел ее глаза – темно-изумрудные, бездонные, опытные. О, я должен был познакомиться с ней, с ее глазами, с ее шиком. Остановив тележку напротив кассы, я улыбнулся и сказал:
– Здравствуйте, мисс Медоуз.
– Где тебя, черт возьми, носит? – ответила она вопросом.
– Так получилось.
– Ты понимаешь, что покупатели ждут? Я отвечаю за эффективную работу отдела, ясно?
Продавцы зарабатывали в час на десять центов больше, чем мы, плюс комиссионные. Поэтому они никогда не разговаривали с нами как с равными. Будь то продавец мужского или женского пола – без разницы. Любые сношения с нами они воспринимали как оскорбление.
– Я решила телефонировать мистеру Феррису.
– Мисс Медоуз, в следующий раз не подведу, – сказал я, выгрузил товар на прилавок и протянул ей накладную.
Гневным росчерком она оставила свою подпись и швырнула накладную в зеленую тележку.
– Господи, ума не приложу, где они находят таких людей!
Я подкатил тележку к лифту, нажал кнопку и подождал. Дверь открылась, и я въехал в лифт.
– Ну, как дела? – поинтересовался альбинос.
– Потяжелел на тридцать фунтов.
Лифтер усмехнулся, закрыл дверь, и мы стали спускаться.
Вечером, за ужином, мать не выдержала:
– Генри, я так за тебя счастлива!
Я промолчал.
– Ты что же, не рад, что получил работу? – спросил отец.
– Нет.
– Нет? Ты говоришь нет? Да ты понимаешь, сколько мужиков сейчас слоняются без дела?
– Похоже, что большинство.
– Поэтому ты должен ценить свою работу.
– Послушайте, можем мы просто поесть?
– И еду ты должен ценить. Знаешь, сколько стоят эти продукты?
Я отпихнул от себя тарелку:
– Черт! Я сыт по горло! – встал и пошел в свою комнату.
– Я думаю, мне придется навестить тебя и объяснить, что к чему, – сказал отец вслед.
Я приостановился.
– Буду с нетерпением ждать тебя, старик, – бросил в ответ и пошел дальше.
Я ждал, хотя отлично понимал, что он не придет. Было всего 7.30 вечера, но я выставил будильник, чтобы вовремя прибыть в «Мирз-Старбак», разделся, залез в постель, выключил свет и лежал в темноте. Делать было нечего, идти некуда. Родители скоро завалятся спать и потушат свет.
Мой отец любил поговорку: «Раньше ляжешь, раньше встанешь, а кто рано встает, тому Бог дает».
Но ему Бог ничего не дал. Наверное, мне стоит попробовать все с точностью до наоборот, думал я.
Уснуть не получалось.
А что, если подрочить на мисс Медоуз?
Нет – дешевый трюк.
Так я валялся в кромешной темноте и в полной прострации.
Наступил понедельник, и я отправился на работу с бутербродами в коричневом бумажном пакете. Универмаг находился всего в нескольких кварталах от моей бывшей школы. Я все еще недоумевал, почему выбор пал именно на меня.
После получения первого чека я рассчитывал снять себе комнату в центре города рядом с публичной библиотекой.
По пути за мной увязалась изголодавшаяся дворняга. Бедняга так исхудала, что ребра выпирали из-под ее облезлой шкуры, а уцелевшая шерсть свалялась и торчала клочьями. Брошенное, запуганное, избитое животное – жертва homo sapiens.
Я остановился, присел и протянул руку, но пес отскочил.
– Иди сюда, приятель, я твой друг… Ну давай, не бойся…
Он осторожно приблизился. Глаза его были полны печали.
– Что же они сделали с тобой, парень?
Пес подбирался все ближе и ближе, стелясь по тротуару и усердно виляя хвостом. Потом он просто прыгнул на меня, и я, не устояв под ударом его передних лап, распластался на асфальте. Несмотря на худобу, он был все же слишком большой и тяжелый. Оседлав меня, осмелевшая псина принялась лизать мне лицо, уши, лоб. Я еле спихнул его, вскочил и вытер лицо.
– Сидеть! Тебе надо подкрепиться!
Я достал из пакета сэндвич и отломил кусок.
– Немного тебе, остальное мне, старикан! – сказал я и положил его порцию на тротуар.
Пес подошел к угощению, понюхал и отошел. Облизываясь и оглядываясь на меня, он стал удаляться.
– Эй, приятель, погоди! Этот был с арахисовой пастой! Иди попробуй копченой колбаски! Вернись! Ко мне!
Пес с опаской подошел снова. Я отыскал сэндвич с колбасой, отломил большой кусок, соскоблил с него горчицу и бросил на тротуар.
Привереда склонился над подачкой, уткнулся в нее носом, обнюхал, повернулся и потрусил прочь. На этот раз он даже не оборачивался, все быстрее и быстрее удаляясь вдоль по улице. Неудивительно, что я постоянно пребывал в депрессии – нездоровое питание.
Я продолжил свой путь на работу. Это была та же самая улица, по которой я ходил в школу.
Наконец я прибыл на место, отыскал служебный вход и вошел. Из яркого солнечного света я попал во мрак. После того как мои глаза слегка привыкли к темноте, я разглядел мужчину, стоящего всего в нескольких шагах от меня. Половина его левого уха отсутствовала. Сам он был высокий и очень худой. Узкие, как игольное ушко, зрачки как-то странно располагались в его бесцветных глазах. Но что самое удивительное, этот дистрофик был перетянут ремнем, а поверх ремня свисало странное, уродливое брюхо. Видимо, жир со всего организма сконцентрировался именно на животе, обрекая другие части тела на истощение.
– Управляющий Феррис, – представился он. – А вы, я полагаю, мистер Чинаски?
– Да, сэр.
– Вы опоздали на пять минут.
– Меня задержала… Ну, я остановился, чтобы покормить бродячую собаку, – сказал я, улыбаясь.
– Это самое глупое оправдание, которое я слышу за последние тридцать пять лет моей службы здесь. Ты что, не мог придумать чего-нибудь поумнее?
– Я только начинаю, мистер Феррис.
– И скоро закончишь. Ладно, смотри, это – таймер, а вон стеллаж с регистрационными картами. Найди свою карту и отметь время прихода на работу.
Я отыскал – Генри Чинаски, служащий № 68754. Взяв карту, я уставился на таймер – что делать дальше?
Феррис встал позади меня и тоже вытаращился на автомат.
– Ты уже опоздал на шесть минут, – услышал я его голос. – Когда опоздание составляет десять минут, мы вычитаем час.
– Значит, если опаздываешь на десять минут, то лучше не торопиться?
– Не остри. Когда мне хочется посмеяться, я слушаю Джека Бенни[5]. А если ты прогуляешь час, то просто потеряешь работу к чертовой матери.
– Извините, но я не знаю, как управляться с таймером. Как мне отметиться?
Феррис выхватил карту из моих рук и указал на таймер.
– Видишь эту щель?
– Ага.
– Что?
– Я говорю, да, сэр.
– Отлично, она предназначена для первого дня недели, значит, для сегодняшнего дня.
– А-а…
– В нее вставляется карта, вот таким образом. – Он вставил карту в щель и затем вытянул ее обратно. – Когда карта будет там, нужно потянуть за этот рычаг. – Феррис дернул рычаг, но карты-то там не было.
– Я все понял. Давайте приступим, – потянулся я к карте.
– Нет, подожди, – не унимался он. – Когда уходишь на обед, также нужно отмечаться, но уже в этой щели.
– Да, я понял.
– А когда возвращаешься с обеда, то вставляешь карту в следующую щель. Обед тридцать минут.
– Тридцать минут. Все ясно.
– И наконец, когда рабочий день заканчивается и ты уходишь домой, или в свою гостиницу, или еще куда, не знаю, где уж ты там живешь, нужно использовать последнюю щель. Получается четыре отметки в день. И так каждый день – четыре отметки за смену – до тех пор, пока тебя не уволят, или ты сам уйдешь, или умрешь, или выйдешь на пенсию.
– Понятно.
– И еще я хочу, чтобы ты знал: из-за тебя я задержал свой инструктаж новых служащих, одним из которых на данный момент являешься и ты. Я здесь главный. Мое слово – закон. Ваши желания ничего не значат. Если мне что-либо не понравится – как у вас зашнурованы ботинки, уложены волосы или воняет пердеж, – вы возвращаетесь на улицу, ясно?
– Да, сэр!
В проходную влетела молоденькая девица в туфельках на высоком каблуке, ее длинные волосы развевались позади каштановым шлейфом. На ней было красное облегающее платье, и такого же цвета помада чрезмерно покрывала ее пухлые чувственные губы. С театральной резвостью она схватила свою карту со стеллажа, пробила ее и, сдерживая возбужденное дыхание, сунула на место. Потом бросила взгляд на Ферриса.
– Привет, Эдди!
– Привет, Диана!
Скорее всего, Диана работала продавщицей. Феррис подошел к ней, и они принялись болтать. Ничего, кроме смеха, расслышать мне не удалось. Наконец они наговорились. Диана пошла к лифту, а Феррис вернулся ко мне. Моя карта все еще была у него в руке.
– Я бы хотел отметить свой приход на работу, – напомнил я.
– Я сам пробью. Не хочу, чтобы ты начинал с ошибки, – сказал Феррис, вставил мою карту в щель и остановился.
Я ждал. До моего слуха доносилось тиканье часов. Наконец он дернул за рычаг, вытянул карту и положил ее на стеллаж.
– На сколько я опоздал, мистер Феррис?
– На десять минут. Иди за мной.
Я повиновался. В другом помещении нас поджидала группа новых служащих – четыре мужчины и три женщины. Все они были старые, и у всех у них была одна проблема – слюна собиралась в уголках рта, подсыхала и превращалась в белые катышки, которые незамедлительно орошались новой порцией слюны. Одни страдали от ожирения, другие походили на дистрофиков. Одних мучила трясучка, другие морщились от близорукости. У чернокожего старика в яркой цветастой рубашке на спине красовался горб. Новички улыбались и кашляли, пуская клубы сигаретного дыма.
Увидев эту картину, я понял, почему я здесь. «Мирз-Старбак» набирала вьючных мулов. Компанию не волновала проблема текучки кадров (хотя эти новые рекруты могли сбежать только в могилу, но до этого они будут преданными и благодарными служащими). Я был избран трудиться с ними бок о бок. Дама из отдела кадров решила, что я принадлежу к этой жалкой касте неудачников.
Что бы подумали парни из моей школы, увидев меня в этой среде? Меня, самого крутого мужика выпуска 1939 года!
Я подошел и встал рядом с группой новобранцев. Феррис сел на стол лицом к нам. Сквозь потолочную фрамугу на него падал луч света. Управляющий прикурил сигарету, затянулся и широко улыбнулся всем нам.
– Добро пожаловать в «Мирз-Старбак»… – сказал Феррис и впал в задумчивость.
Возможно, он вспомнил те времена, когда впервые пришел в этот магазин тридцать пять лет назад. Выпустив несколько колец, Феррис наблюдал, как они плавно поднимаются в воздухе. Его укороченное ухо, подсвеченное сверху, выглядело потрясающе.
Мой сосед, сухой скрюченный мужичок, ткнул меня в бок своим острым локотком. Он был одним из тех типов, у которых очки вечно висят на самом кончике носа, и кажется, что они вот-вот свалятся. Этот урод был даже противнее меня.
– Привет, – прошептал он. – Я Мьюкс. Оделл Мьюкс.
– Здравствуй, Мьюкс, – отозвался я.
– Послушай, парень, давай после работы заглянем в бар. Может быть, подцепим каких-нибудь бабенок.
– Не могу, Мьюкс.
– Ты что, боишься их?
– Нет. Мой брат болен, я должен присматривать за ним.
– Болен?
– Безнадежно – рак. Ему вставили трубочку в член, и он писает через нее в бутылку, которая привязана к ноге.
Тут очнулся Феррис:
– Ваша начальная ставка – сорок четыре с половиной цента в час. Договора с профсоюзами у нас нет. Руководство верит – все, что выгодно компании, выгодно ее служащим. Мы, подобно большому семейству, должны сообща работать и приносить прибыль. Каждый из вас получит десятипроцентную скидку на все товары, которые вы будете приобретать в «Мирз-Старбак»…
– Вот это да! – вырвалось из Мьюкса.
– Да, мистер Мьюкс, это нормальные партнерские отношения. Вы заботитесь о нас, мы будем заботиться о вас.
Я подумал, что, если бы задержался в «Мирз-Старбак» лет так на сорок семь, жил бы все это время с какой-нибудь чокнутой бабенкой, отхватил бы по пьянке себе половину левого уха, то, возможно, унаследовал бы место Ферриса после его выхода на пенсию.
Феррис перечислил все праздники и выходные, на которые мы могли рассчитывать, и завершил инструктаж. Нам показали наши шкафчики, выдали халаты и затем сопроводили в подвал, где располагалось складское помещение.
Рабочее место Ферриса находилось тоже в подвале. Он сидел на телефоне. Каждый раз, когда раздавался звонок, он левой рукой снимал трубку и прижимал ее к своему левому покоцанному уху, а правую руку непременно запускал в левую подмышку.
– Да? Так. Понятно. Доставим немедленно! – Положив трубку, вызывал: – Чинаски!
– Здесь, сэр.
– Отдел дамского белья, – сообщал Феррис, доставал накладную и заполнял ее – какой товар и в каком количестве.
Он мог бы заниматься этим, когда принимал заказ по телефону, но не делал – наверно, не хотел вынимать руку из-под мышки.
– Собери этот товар, отнеси в отдел женского белья, получи подпись и возвращайся.
Ни одного лишнего слова.
Итак, моя первая доставка была в отдел женского белья. Я собрал товар в маленькую зеленую тележку на резиновых колесах и покатил к лифту. Лифт был где-то на верхних этажах, я нажал кнопку и стал ждать. Прошло довольно много времени, пока я увидел днище опускающегося лифта. Двигался он очень медленно. Наконец кабина приземлилась, дверь открылась, и я увидел оператора – одноглазого альбиноса. О, черт!
Белобрысый осмотрел меня единственным глазом и спросил:
– Новичок?
– Ага.
– Как тебе Феррис?
– Отличный парень, – схитрил я.
Возможно, они жили вместе и по очереди пользовались газовой плитой на кухне.
– Сейчас я не могу тебя поднять.
– Почему?
– Мне надо посрать.
Альбинос ушел, а я остался стоять возле лифта в своем рабочем халате. Такое случается сплошь и рядом. Будь вы губернатор или мусорщик, канатоходец или грабитель, дантист или сборщик фруктов, будь вы там или сям, вы хотите добросовестно выполнять свою работу, вы не желаете зря занимать место, но вам приходится стоять и дожидаться какого-то засранца. Вот и я стоял в спецодежде рядом с тележкой, полной бабьего исподнего, и поджидал, пока лифтер просрется.
И тут со всей очевидностью я понял, почему отпрыски богачей всегда веселы и смеются. Они знают, что это им не грозит.
Вернулся альбинос.
– Уф, здорово. Полегчал фунтов на тридцать.
– Хорошо. Теперь мы можем ехать?
Он закрыл дверь, и мы поднялись на этаж, где располагались торговые залы.
– Удачи, – сказал альбинос, открыв дверь.
Я вытолкал тележку и покатил ее по проходу, высматривая отдел дамского белья; мне нужна была мисс Медоуз.
Мисс Медоуз – шикарная женщина, – скрестив руки на груди, трепетала от нетерпения. Она выглядела как модель. Приблизившись, я разглядел ее глаза – темно-изумрудные, бездонные, опытные. О, я должен был познакомиться с ней, с ее глазами, с ее шиком. Остановив тележку напротив кассы, я улыбнулся и сказал:
– Здравствуйте, мисс Медоуз.
– Где тебя, черт возьми, носит? – ответила она вопросом.
– Так получилось.
– Ты понимаешь, что покупатели ждут? Я отвечаю за эффективную работу отдела, ясно?
Продавцы зарабатывали в час на десять центов больше, чем мы, плюс комиссионные. Поэтому они никогда не разговаривали с нами как с равными. Будь то продавец мужского или женского пола – без разницы. Любые сношения с нами они воспринимали как оскорбление.
– Я решила телефонировать мистеру Феррису.
– Мисс Медоуз, в следующий раз не подведу, – сказал я, выгрузил товар на прилавок и протянул ей накладную.
Гневным росчерком она оставила свою подпись и швырнула накладную в зеленую тележку.
– Господи, ума не приложу, где они находят таких людей!
Я подкатил тележку к лифту, нажал кнопку и подождал. Дверь открылась, и я въехал в лифт.
– Ну, как дела? – поинтересовался альбинос.
– Потяжелел на тридцать фунтов.
Лифтер усмехнулся, закрыл дверь, и мы стали спускаться.
Вечером, за ужином, мать не выдержала:
– Генри, я так за тебя счастлива!
Я промолчал.
– Ты что же, не рад, что получил работу? – спросил отец.
– Нет.
– Нет? Ты говоришь нет? Да ты понимаешь, сколько мужиков сейчас слоняются без дела?
– Похоже, что большинство.
– Поэтому ты должен ценить свою работу.
– Послушайте, можем мы просто поесть?
– И еду ты должен ценить. Знаешь, сколько стоят эти продукты?
Я отпихнул от себя тарелку:
– Черт! Я сыт по горло! – встал и пошел в свою комнату.
– Я думаю, мне придется навестить тебя и объяснить, что к чему, – сказал отец вслед.
Я приостановился.
– Буду с нетерпением ждать тебя, старик, – бросил в ответ и пошел дальше.
Я ждал, хотя отлично понимал, что он не придет. Было всего 7.30 вечера, но я выставил будильник, чтобы вовремя прибыть в «Мирз-Старбак», разделся, залез в постель, выключил свет и лежал в темноте. Делать было нечего, идти некуда. Родители скоро завалятся спать и потушат свет.
Мой отец любил поговорку: «Раньше ляжешь, раньше встанешь, а кто рано встает, тому Бог дает».
Но ему Бог ничего не дал. Наверное, мне стоит попробовать все с точностью до наоборот, думал я.
Уснуть не получалось.
А что, если подрочить на мисс Медоуз?
Нет – дешевый трюк.
Так я валялся в кромешной темноте и в полной прострации.
47
Первые мои три-четыре дня в «Мирз-Старбак» прошли однообразно. Фактически однообразие было самой надежной вещью в «Мирз-Старбак». Этому способствовала жесткая кастовая система. Продавец никогда не перекинется словом с подсобным рабочим. Это меня задевало. Я толкал свою тележку и размышлял над этим фактом. Неужели продавцы настолько интеллектуальнее подсобников? Одеваются они, несомненно, лучше. И только. Меня бесила их уверенность в том, что именно должность дает им привилегированное положение. Но возможно, если бы я был продавцом, то вел бы себя подобным образом. Поэтому я старался не замечать как подсобников, так и продавцов, вообще всех.
Итак, продолжал я свои размышления, толкая телегу, у меня есть работа. И это называется работой? Да не работа это, а сплошное унижение. Неудивительно, что люди предпочитают грабить банки. Почему, например, я не устроился верховным судьей или пианистом? Потому что для этого нужно иметь образование, а образование стоит денег. Утешал тот факт, что я и не стремился кем-либо стать. И несомненно, в этом преуспевал.
Подкатив тележку к лифту, я нажал кнопку, мысли текли дальше.
Бабы рыщут в поисках денежных мужиков, им нужны знаменитости. А сколько шикарных женщин живет с опустившимися бездарями? Ну, мне лично женщина ни к чему. Особенно если жить с ней. Как могут мужики жить с бабами? Что это вообще такое? Я бы предпочел пещеру в Колорадо и трехгодичный запас пищи и питья. Лучше уж подтирать задницу песком. Да что угодно, лишь бы не увязнуть с головой в этом безликом, тривиальном и трусливом существовании.
Лифт прибыл. Альбинос был на своем посту.
– Эй, я слышал, что вы с Мьюксом ходили вчера в бар!
– Да, он угостил меня пивом. Я сейчас на нуле.
– Ну, вы сняли кого-нибудь?
– Я – нет.
– Слушайте, парни, может, в следующий раз возьмете и меня с собой? Я бы вам показал, кого нужно цеплять.
– А ты знаешь?
– Да я тут всех знаю. Буквально на прошлой неделе подцепил китаянку. И ты знаешь, я сам удостоверился в том, что о них говорят.
– А что о них говорят?
Лифт остановился, и двери открылись.
– Что у них пизденки расположены не вдоль, а поперек.
Феррис поджидал меня.
– Ты где пропадал?
– В «Домашнем саде».
– И что ты там делал, удобрял фуксии?
– Ага, в каждый горшок положил по какашке.
– Послушай, Чинаски…
– Ну?
– Комиковать здесь могу только я, усек?
– Усек.
– Держи, – протянул он мне накладную. – Я получил заказ из отдела мужской одежды. Соберешь товар, доставишь, получишь подпись и возвращайся.
Отделом мужской одежды заведовал Джастин Филлипс-младший. Это был благовоспитанный, утонченный молодой человек лет двадцати двух. У него была очень прямая осанка, темные волосы, темные глаза и мрачные губы. Сказывалось неудачное строение скул, но это едва бросалось в глаза. Он был бледен и носил костюмы темных тонов с восхитительными накрахмаленными сорочками. Девушки-продавщицы обожали его – чувственного, интеллигентного и умного. Но и в нем была эта общая мерзость, возможно, перешла от предшественников. Лишь один раз он нарушил традицию и заговорил со мной:
– Наверняка неприятно иметь такие ужасные шрамы на лице, да?
Я подкатил тележку к отделу мужской одежды. Джастин Филлипс стоял, вытянувшись во весь рост, слегка откинув голову и уставившись куда-то вдаль; создавалось впечатление, будто ему подвластно видеть нечто такое, что другим не дано напрочь, – это была его обычная поза – отрешенность. Возможно, я просто не мог распознать в этом хорошие манеры. Он всячески показывал, что выше той среды, в которой находится. Отличный трюк – воротить от всех морду и в то же время получать от них деньги. Может быть, именно за эту хитрость все управленцы и девушки-продавщицы так его любили. Они верили, что этот человек достоин большего, но он здесь и, несмотря ни на что, делает свою работу.
– Ваш заказ, мистер Филлипс, – сказал я, подкатив к прилавку.
Он проигнорировал мое появление, что, конечно, было неприятно, но, с другой стороны, я спокойно вывалил весь товар на прилавок, пока он таращился в проем между дверьми лифта.
И тут я услышал до боли знакомый золотой смех. Осмотревшись, я приметил компанию парней, с которыми учился в Челси. Они примеряли свитера, шорты и прочее барахло. Я знал их только в лицо, поскольку за четыре года совместного обучения мы ни разу не разговаривали. Верховодил у них Джимми Ньюхолл. Он был непобедимым полузащитником в нашей футбольной команде три года подряд. Его волосы, восхитительно желтые, казалось, всегда были залиты солнечным светом. Этакое крохотное солнце или маленький пожар в классной комнате. У него была широкая мощная шея, на которой сидела голова с совершенным лицом, будто изваянным великим скульптором. Все его элементы отвечали законам гармонии: нос, лоб, подбородок и все остальное. И его тело, под стать лицу, имело безупречные формы. Приятели Джимми не дотягивали до идеала, но были где-то близко. Компания примеряла свитера, смеялась, они развлекались в ожидании начала учебного года в Стэнфорде.
Джастин Филлипс подписал накладную, и я уже был на пути к лифту, как услышал возглас:
– ЭЙ, ЧИН! ЧИНАСКИ, А ТЕБЕ ИДЕТ ЭТОТ ХАЛАТИК!
Итак, продолжал я свои размышления, толкая телегу, у меня есть работа. И это называется работой? Да не работа это, а сплошное унижение. Неудивительно, что люди предпочитают грабить банки. Почему, например, я не устроился верховным судьей или пианистом? Потому что для этого нужно иметь образование, а образование стоит денег. Утешал тот факт, что я и не стремился кем-либо стать. И несомненно, в этом преуспевал.
Подкатив тележку к лифту, я нажал кнопку, мысли текли дальше.
Бабы рыщут в поисках денежных мужиков, им нужны знаменитости. А сколько шикарных женщин живет с опустившимися бездарями? Ну, мне лично женщина ни к чему. Особенно если жить с ней. Как могут мужики жить с бабами? Что это вообще такое? Я бы предпочел пещеру в Колорадо и трехгодичный запас пищи и питья. Лучше уж подтирать задницу песком. Да что угодно, лишь бы не увязнуть с головой в этом безликом, тривиальном и трусливом существовании.
Лифт прибыл. Альбинос был на своем посту.
– Эй, я слышал, что вы с Мьюксом ходили вчера в бар!
– Да, он угостил меня пивом. Я сейчас на нуле.
– Ну, вы сняли кого-нибудь?
– Я – нет.
– Слушайте, парни, может, в следующий раз возьмете и меня с собой? Я бы вам показал, кого нужно цеплять.
– А ты знаешь?
– Да я тут всех знаю. Буквально на прошлой неделе подцепил китаянку. И ты знаешь, я сам удостоверился в том, что о них говорят.
– А что о них говорят?
Лифт остановился, и двери открылись.
– Что у них пизденки расположены не вдоль, а поперек.
Феррис поджидал меня.
– Ты где пропадал?
– В «Домашнем саде».
– И что ты там делал, удобрял фуксии?
– Ага, в каждый горшок положил по какашке.
– Послушай, Чинаски…
– Ну?
– Комиковать здесь могу только я, усек?
– Усек.
– Держи, – протянул он мне накладную. – Я получил заказ из отдела мужской одежды. Соберешь товар, доставишь, получишь подпись и возвращайся.
Отделом мужской одежды заведовал Джастин Филлипс-младший. Это был благовоспитанный, утонченный молодой человек лет двадцати двух. У него была очень прямая осанка, темные волосы, темные глаза и мрачные губы. Сказывалось неудачное строение скул, но это едва бросалось в глаза. Он был бледен и носил костюмы темных тонов с восхитительными накрахмаленными сорочками. Девушки-продавщицы обожали его – чувственного, интеллигентного и умного. Но и в нем была эта общая мерзость, возможно, перешла от предшественников. Лишь один раз он нарушил традицию и заговорил со мной:
– Наверняка неприятно иметь такие ужасные шрамы на лице, да?
Я подкатил тележку к отделу мужской одежды. Джастин Филлипс стоял, вытянувшись во весь рост, слегка откинув голову и уставившись куда-то вдаль; создавалось впечатление, будто ему подвластно видеть нечто такое, что другим не дано напрочь, – это была его обычная поза – отрешенность. Возможно, я просто не мог распознать в этом хорошие манеры. Он всячески показывал, что выше той среды, в которой находится. Отличный трюк – воротить от всех морду и в то же время получать от них деньги. Может быть, именно за эту хитрость все управленцы и девушки-продавщицы так его любили. Они верили, что этот человек достоин большего, но он здесь и, несмотря ни на что, делает свою работу.
– Ваш заказ, мистер Филлипс, – сказал я, подкатив к прилавку.
Он проигнорировал мое появление, что, конечно, было неприятно, но, с другой стороны, я спокойно вывалил весь товар на прилавок, пока он таращился в проем между дверьми лифта.
И тут я услышал до боли знакомый золотой смех. Осмотревшись, я приметил компанию парней, с которыми учился в Челси. Они примеряли свитера, шорты и прочее барахло. Я знал их только в лицо, поскольку за четыре года совместного обучения мы ни разу не разговаривали. Верховодил у них Джимми Ньюхолл. Он был непобедимым полузащитником в нашей футбольной команде три года подряд. Его волосы, восхитительно желтые, казалось, всегда были залиты солнечным светом. Этакое крохотное солнце или маленький пожар в классной комнате. У него была широкая мощная шея, на которой сидела голова с совершенным лицом, будто изваянным великим скульптором. Все его элементы отвечали законам гармонии: нос, лоб, подбородок и все остальное. И его тело, под стать лицу, имело безупречные формы. Приятели Джимми не дотягивали до идеала, но были где-то близко. Компания примеряла свитера, смеялась, они развлекались в ожидании начала учебного года в Стэнфорде.
Джастин Филлипс подписал накладную, и я уже был на пути к лифту, как услышал возглас:
– ЭЙ, ЧИН! ЧИНАСКИ, А ТЕБЕ ИДЕТ ЭТОТ ХАЛАТИК!