Я приостановился и небрежно махнул им левой рукой.
– Посмотрите на самого классного парня в городе со времен Томми Дорси![6]
– Гейбл[7] – туалетный ершик по сравнению с ним.
Я бросил свою телегу и подошел к ним. Не зная, что предпринять, я просто стоял и смотрел на них. Мне эти мудаки никогда не нравились. Для других, возможно, они были красавцами, но не для меня. Что-то в их телах было от женской фигуры. В них присутствовала мягкость. Нет, ни за что не выдержать им настоящего испытания. Красивые пустышки. Они меня бесили. Нет, я их ненавидел. Они были частью кошмара, который всегда преследовал меня в той или иной форме.
– Эй, господин кладовщик, что же ты так и не сыграл за нашу команду? – спросил Джимми Ньюхолл, улыбаясь.
– Не хотел.
– Что, кишка тонка?
– Знаешь стоянку на крыше?
– Естественно.
– Увидимся там…
Они пошли на стоянку, а я снял халат и швырнул его в тележку. Джастин Филлипс-младший усмехнулся:
– Мой дорогой мальчик, ты подвергаешь свою задницу крупным неприятностям.
Джимми Ньюхолл поджидал меня в окружении своих приятелей.
– О, а вот и господин кладовщик!
– По-моему, на нем дамские панталоны?
Ньюхолл стоял в лучах солнца. Он был без рубашки и без майки. Впалый живот, выпуклая грудь. Выглядел он отлично. Какого черта нужно было мне залупаться? – думал я, чувствуя, как трясется нижняя губа. Меня охватил страх. Я смотрел на Ньюхолла, его золотые волосы пылали на солнце. Много раз я следил за ним на футбольном поле. Я видел его сквозные проходы ярдов на 50 или 60, когда сам болел за другую команду.
Теперь мы неподвижно стояли друг напротив друга. Он – голый по пояс, я в рубашке. Пауза затянулась.
Наконец Ньюхолл не выдержал.
– Ладно, сейчас я с тобой разберусь, – сказал он и двинулся на меня.
Но тут объявилась миниатюрная пожилая женщина в черном платье и крохотной фетровой шляпке на голове. В руках у нее было множество пакетов.
– Здравствуйте, мальчики, – сказала она, проходя мимо.
– Здравствуйте, мэм, – ответили мы хором.
– Чудесный денек выдался сегодня, – тарахтела дама, открывая дверцу автомобиля и загружая в него свои пакеты.
Разобравшись с ношей, она повернулась к Джимми:
– Ох, какая у тебя превосходная фигура, парень! Могу поспорить, что ты мог бы быть Тарзаном.
– Нет, мэм, – встрял я, – к сожалению, он обезьяна, а эти – его племя.
– Ах вот как, – улыбнулась старушка, села в автомобиль и запустила двигатель.
Мы подождали, пока она развернулась и укатила.
– Ну что ж, Чинаски, – продолжил Ньюхолл, – в школе ты пиздел, что в башку взбредет, и глумливо щерился. Сейчас я излечу тебя от этой напасти. – И ринулся на меня.
Я не был готов к отпору. Передо мной на фоне голубого неба мелькала фигура Ньюхолла и его кулаки. Он был проворнее обезьяны и крупнее. Я ощущал удары его кулаков, они были словно каменные. Мне казалось, что я уже не смогу нанести ни одного ответного удара. Сквозь прищуры подбитых глаз я продолжал наблюдать, как его кулаки меня молотят. Черт бы его взял, он не выдыхался, и отступать уже было некуда. Я стал подумывать: возможно, это я слабак, может, я должен просто убежать?
Но постепенно мой страх стал ослабевать и совсем исчез. Осталось лишь удивление его силой и выносливостью. Где он научился этому? Этакая свинья? А он все долбил. Я уже ничего не мог видеть – глаза застили желтые, зеленые, лиловые вспышки, и вдруг ужасный взрыв КРАСНОГО… И я понял, что падаю.
Как такое могло случиться?
Я приземлился на одно колено. Над головой послышался звук пролетающего самолета. Мне захотелось оказаться в нем. Губы и подбородок были мокрыми, это из носа бежала моя теплая кровь.
– Оставь его, Джимми. Он готов…
Я поднял голову и сфокусировал взгляд на Ньюхолле.
– Похоже, твоя мамаша неплохо отсасывает, – выговорил я.
– УБЬЮ!
Ньюхолл бросился на меня раньше, чем я успел подняться. Он схватил меня за глотку, мы повалились на асфальт и покатились, и закатились под «додж». Там Ньюхолл обо что-то ударился головой. Не знаю, обо что, я услышал только звук. Все произошло так быстро, что другие ничего не поняли. Ньюхолл ослабил хватку, я вырвался и выбрался из-под машины. За мной вылез и Джимми.
– Я убью тебя, – повторил он и снова замахал кулаками.
Он молотил с прежней яростью, но удары были уже не те.
Он ослабел. Теперь после его попаданий у меня перед глазами не появлялись цветные вспышки. Я видел небо, припаркованные авто, лица его друзей и его самого. Я всегда медленно раскачиваюсь. Ньюхолл пытался сохранить преимущество, но он явно выдохся. И я поднял свои короткие руки. Мои руки – мое проклятие – вшивое оружие.
Что за утомительные были времена – годы моей юности, – я хотел жить на полную катушку, но не имел ни малейшей возможности.
Я нанес ему сильный удар правой в живот, он стал задыхаться. Тогда я схватил его левой за шею и еще раз приложился правой в живот, потом оттолкнул и тут же пару раз съездил по его точеной физиономии. У него глаза полезли на лоб. Раньше он не испытывал такого. Золотоволосый был в ужасе. Он не знал, что такое поражение, как его переносить, и запаниковал. Я решил прикончить его не спеша.
Но тут я получил удар сзади по голове.
Кто-то здорово приложился. Я повернулся – это был его рыжеволосый друг Кэл Эванс.
Замахнувшись на него, я заорал:
– Пошел нахуй! Я разберусь со всеми вами по очереди! Ты следующий!
Джимми долго не простоял. Я слегка потанцевал вокруг него, затем атаковал. Сначала он держал удары здорово, я даже стал подумывать, что не смогу его завалить. Но он вдруг пошатнулся, посмотрел на меня так, будто хотел сказать: «Эй, послушай, мы могли бы стать корешами, посидеть в баре и выпить по паре пива», и рухнул.
Приятели подскочили к нему и подняли на ноги. Поддерживая его под руки, они справлялись:
– Ты в порядке, Джим?
– Что этот ублюдок с тобой сделал? Скажи только слово, Джим, и мы размажем его в говно.
– Отведите меня домой, – сказал свое слово Джимми.
Я наблюдал, как они спускаются по лестнице и каждый пытается поддерживать своего лидера. Один парень нес его рубашку и майку…
Я вернулся к своей телеге. Джастин Филлипс встретил меня презрительной усмешкой.
– Я не надеялся тебя снова увидеть.
– Не фамильярничай с неквалифицированной рабсилой, – ответил я и покатил телегу к лифту.
Мое лицо и одежда были в ужасном беспорядке. Я нажал кнопку лифта. Альбинос, как ни странно, не заставил себя ждать. Двери открылись.
– Нет слов, – сказал лифтер. – Я слышал, ты стал чемпионом в тяжелом весе.
Там, где годами ничего не происходит, новости распространяются очень быстро.
Полутораухий Феррис поджидал меня.
– Ты решил перебить всех наших посетителей?
– Только одного.
– Откуда нам знать, что ты не возьмешься за остальных?
– Он первый меня избил.
– Нас это не касается. Факт налицо. Ты перешел все границы.
– Как насчет моего чека?
– Вышлем по почте.
– Отлично. До встречи…
– Подожди. Верни ключ от шкафчика.
Я достал цепочку, на которой болтался единственный ключ, отцепил его и отдал Феррису.
Дверь служебного хода была стальная, тяжелая и неуклюжая. Я отворил ее и, стоя в потоках дневного света, помахал на прощание своему первому управляющему. Он не ответил, просто смотрел на меня. Я вышел, и дверь захлопнулась. Как бы там ни было, но мне нравился этот человек.
48
49
– Посмотрите на самого классного парня в городе со времен Томми Дорси![6]
– Гейбл[7] – туалетный ершик по сравнению с ним.
Я бросил свою телегу и подошел к ним. Не зная, что предпринять, я просто стоял и смотрел на них. Мне эти мудаки никогда не нравились. Для других, возможно, они были красавцами, но не для меня. Что-то в их телах было от женской фигуры. В них присутствовала мягкость. Нет, ни за что не выдержать им настоящего испытания. Красивые пустышки. Они меня бесили. Нет, я их ненавидел. Они были частью кошмара, который всегда преследовал меня в той или иной форме.
– Эй, господин кладовщик, что же ты так и не сыграл за нашу команду? – спросил Джимми Ньюхолл, улыбаясь.
– Не хотел.
– Что, кишка тонка?
– Знаешь стоянку на крыше?
– Естественно.
– Увидимся там…
Они пошли на стоянку, а я снял халат и швырнул его в тележку. Джастин Филлипс-младший усмехнулся:
– Мой дорогой мальчик, ты подвергаешь свою задницу крупным неприятностям.
Джимми Ньюхолл поджидал меня в окружении своих приятелей.
– О, а вот и господин кладовщик!
– По-моему, на нем дамские панталоны?
Ньюхолл стоял в лучах солнца. Он был без рубашки и без майки. Впалый живот, выпуклая грудь. Выглядел он отлично. Какого черта нужно было мне залупаться? – думал я, чувствуя, как трясется нижняя губа. Меня охватил страх. Я смотрел на Ньюхолла, его золотые волосы пылали на солнце. Много раз я следил за ним на футбольном поле. Я видел его сквозные проходы ярдов на 50 или 60, когда сам болел за другую команду.
Теперь мы неподвижно стояли друг напротив друга. Он – голый по пояс, я в рубашке. Пауза затянулась.
Наконец Ньюхолл не выдержал.
– Ладно, сейчас я с тобой разберусь, – сказал он и двинулся на меня.
Но тут объявилась миниатюрная пожилая женщина в черном платье и крохотной фетровой шляпке на голове. В руках у нее было множество пакетов.
– Здравствуйте, мальчики, – сказала она, проходя мимо.
– Здравствуйте, мэм, – ответили мы хором.
– Чудесный денек выдался сегодня, – тарахтела дама, открывая дверцу автомобиля и загружая в него свои пакеты.
Разобравшись с ношей, она повернулась к Джимми:
– Ох, какая у тебя превосходная фигура, парень! Могу поспорить, что ты мог бы быть Тарзаном.
– Нет, мэм, – встрял я, – к сожалению, он обезьяна, а эти – его племя.
– Ах вот как, – улыбнулась старушка, села в автомобиль и запустила двигатель.
Мы подождали, пока она развернулась и укатила.
– Ну что ж, Чинаски, – продолжил Ньюхолл, – в школе ты пиздел, что в башку взбредет, и глумливо щерился. Сейчас я излечу тебя от этой напасти. – И ринулся на меня.
Я не был готов к отпору. Передо мной на фоне голубого неба мелькала фигура Ньюхолла и его кулаки. Он был проворнее обезьяны и крупнее. Я ощущал удары его кулаков, они были словно каменные. Мне казалось, что я уже не смогу нанести ни одного ответного удара. Сквозь прищуры подбитых глаз я продолжал наблюдать, как его кулаки меня молотят. Черт бы его взял, он не выдыхался, и отступать уже было некуда. Я стал подумывать: возможно, это я слабак, может, я должен просто убежать?
Но постепенно мой страх стал ослабевать и совсем исчез. Осталось лишь удивление его силой и выносливостью. Где он научился этому? Этакая свинья? А он все долбил. Я уже ничего не мог видеть – глаза застили желтые, зеленые, лиловые вспышки, и вдруг ужасный взрыв КРАСНОГО… И я понял, что падаю.
Как такое могло случиться?
Я приземлился на одно колено. Над головой послышался звук пролетающего самолета. Мне захотелось оказаться в нем. Губы и подбородок были мокрыми, это из носа бежала моя теплая кровь.
– Оставь его, Джимми. Он готов…
Я поднял голову и сфокусировал взгляд на Ньюхолле.
– Похоже, твоя мамаша неплохо отсасывает, – выговорил я.
– УБЬЮ!
Ньюхолл бросился на меня раньше, чем я успел подняться. Он схватил меня за глотку, мы повалились на асфальт и покатились, и закатились под «додж». Там Ньюхолл обо что-то ударился головой. Не знаю, обо что, я услышал только звук. Все произошло так быстро, что другие ничего не поняли. Ньюхолл ослабил хватку, я вырвался и выбрался из-под машины. За мной вылез и Джимми.
– Я убью тебя, – повторил он и снова замахал кулаками.
Он молотил с прежней яростью, но удары были уже не те.
Он ослабел. Теперь после его попаданий у меня перед глазами не появлялись цветные вспышки. Я видел небо, припаркованные авто, лица его друзей и его самого. Я всегда медленно раскачиваюсь. Ньюхолл пытался сохранить преимущество, но он явно выдохся. И я поднял свои короткие руки. Мои руки – мое проклятие – вшивое оружие.
Что за утомительные были времена – годы моей юности, – я хотел жить на полную катушку, но не имел ни малейшей возможности.
Я нанес ему сильный удар правой в живот, он стал задыхаться. Тогда я схватил его левой за шею и еще раз приложился правой в живот, потом оттолкнул и тут же пару раз съездил по его точеной физиономии. У него глаза полезли на лоб. Раньше он не испытывал такого. Золотоволосый был в ужасе. Он не знал, что такое поражение, как его переносить, и запаниковал. Я решил прикончить его не спеша.
Но тут я получил удар сзади по голове.
Кто-то здорово приложился. Я повернулся – это был его рыжеволосый друг Кэл Эванс.
Замахнувшись на него, я заорал:
– Пошел нахуй! Я разберусь со всеми вами по очереди! Ты следующий!
Джимми долго не простоял. Я слегка потанцевал вокруг него, затем атаковал. Сначала он держал удары здорово, я даже стал подумывать, что не смогу его завалить. Но он вдруг пошатнулся, посмотрел на меня так, будто хотел сказать: «Эй, послушай, мы могли бы стать корешами, посидеть в баре и выпить по паре пива», и рухнул.
Приятели подскочили к нему и подняли на ноги. Поддерживая его под руки, они справлялись:
– Ты в порядке, Джим?
– Что этот ублюдок с тобой сделал? Скажи только слово, Джим, и мы размажем его в говно.
– Отведите меня домой, – сказал свое слово Джимми.
Я наблюдал, как они спускаются по лестнице и каждый пытается поддерживать своего лидера. Один парень нес его рубашку и майку…
Я вернулся к своей телеге. Джастин Филлипс встретил меня презрительной усмешкой.
– Я не надеялся тебя снова увидеть.
– Не фамильярничай с неквалифицированной рабсилой, – ответил я и покатил телегу к лифту.
Мое лицо и одежда были в ужасном беспорядке. Я нажал кнопку лифта. Альбинос, как ни странно, не заставил себя ждать. Двери открылись.
– Нет слов, – сказал лифтер. – Я слышал, ты стал чемпионом в тяжелом весе.
Там, где годами ничего не происходит, новости распространяются очень быстро.
Полутораухий Феррис поджидал меня.
– Ты решил перебить всех наших посетителей?
– Только одного.
– Откуда нам знать, что ты не возьмешься за остальных?
– Он первый меня избил.
– Нас это не касается. Факт налицо. Ты перешел все границы.
– Как насчет моего чека?
– Вышлем по почте.
– Отлично. До встречи…
– Подожди. Верни ключ от шкафчика.
Я достал цепочку, на которой болтался единственный ключ, отцепил его и отдал Феррису.
Дверь служебного хода была стальная, тяжелая и неуклюжая. Я отворил ее и, стоя в потоках дневного света, помахал на прощание своему первому управляющему. Он не ответил, просто смотрел на меня. Я вышел, и дверь захлопнулась. Как бы там ни было, но мне нравился этот человек.
48
– Значит, ты не смог продержаться на работе и неделю?
Мы ели тефтели со спагетти. Мои проблемы всегда обсуждались за ужином. Ужин – самое несчастливое время суток.
Я не ответил на поставленный отцом вопрос.
– Так что случилось? Почему они дали тебе под зад?
Я молчал.
– Генри, отвечай, когда с тобой отец разговаривает! – не выдержала мать.
– Да он просто не выдержал, вот и все!
– Посмотри на его лицо, – обратилась к отцу мать, – оно все в ушибах и ссадинах. Генри, твой начальник тебя не бил?
– Нет, мама…
– Ну почему ты не ешь, Генри? У тебя никогда не бывает аппетита.
– Он не может есть, – начал отец, – он не может работать, он ничего не может, и ни одна баба ему не даст!
– Незачем говорить о таких вещах за столом, папочка, – пожурила его мать.
– Так это правда! – воскликнул отец, накручивая спагетти на вилку.
Он соорудил огромный шар, запихнул его в рот и принялся жевать. Чавкая, он подцепил тефтельку, запустил ее следом и в завершение присовокупил кусок французской булки.
Я вспомнил Ивана из «Братьев Карамазовых». «Кто не хотел убить своего отца?» – вопрошал парень.
Отец старательно перемалывал это месиво пищи, и одна макаронина свисала с его губ. Наконец он заметил беглянку и с шумом всосал ее в общий котел.
Прожевав, отец засыпал в чашку кофе две чайные ложки сахара с горкой, размешал и сделал гигантский глоток, который тут же выплюнул мимо своей тарелки прямо на скатерть.
– Да это крутой кипяток!
– Аккуратней, папочка! Не нужно так спешить, дорогой, – сказала на это мать.
По настоянию родителей я стал околачиваться на бирже труда, но это было тупое и бесполезное занятие. Нужно было иметь знакомства, чтобы устроиться хотя бы помощником официанта. А так можно было рассчитывать только на судомоя, город кишел судомоями. И я просиживал вместе с этим скопищем невостребованной рабсилы полуденные часы в Першинг-сквере. Здесь же располагались евангелисты, у одних были барабаны, у других гитары, по кустам и уборным шастали гомики.
– У педиков всегда есть деньги, – рассказывал мне один бродяга, совсем юнец. – Я у одного прожил две недели. Пил, жрал все, что хотел, он даже купил мне кое-какие шмотки, но по ночам высасывал, сука, из меня все силы. Я скоро вставать с кровати не мог. Однажды ночью сбежал, пока он спал. Погано было. Один раз он попробовал меня поцеловать в губы, я так въебал ему, что он летел через всю комнату. «Еще раз сделаешь такое, убью!» – сказал я ему.
Еще было хорошее местечко – кафетерий Клифтона. Если денег не хватало, они брали сколько было. А если вовсе не было, то можно было поесть и даром. Многие бродяги приходили туда и хорошо питались. Держал это заведение какой-то богатый старик, очень неординарная личность. Но я не мог заставить себя прийти туда и нажраться до отвала на дармовщину. Я брал кофе, кусок яблочного пирога и давал им пятак. Иногда я разрешал себе съесть пару горячих сосисок. Там было тихо, прохладно и чисто. Приятно было посидеть возле декоративного водопада – возникала иллюзия, что жизнь прекрасна. Можно было пробыть там весь день, попивая чашку кофе за три цента, и никто не попросит вас удалиться, как бы скверно вы ни выглядели. Выставлялось только одно условие – бродяг просили не приносить и не распивать спиртное. Такое место было островком надежды для тех, у кого ее совсем не оставалось.
Между тем в Першинг-сквере люди днями напролет спорили на тему: есть Бог или Его нет. Большинство выдвигали довольно слабые аргументы, но время от времени сходились по-настоящему подкованные Верующий и Атеист, и на это стоило посмотреть и послушать.
Когда у меня заводилось несколько монет, я шел в бар, который располагался под большим кинотеатром. Мне было восемнадцать, но меня обслуживали. Выглядел я неопределенно, иногда на двадцать пять, а порой и на тридцать. Бар держал китаец, он никогда ни с кем не разговаривал. Все, что от меня требовалось, это расплатиться за первое пиво, потом платил какой-нибудь озабоченный гомик. Чтобы не было противно, приходилось переключаться на виски. Я раскручивал его на виски, но, когда он подступал уж совсем близко, меня тошнило, я отталкивал его и уходил. Со временем пидоры меня раскусили, и местечко потеряло свою привлекательность.
Посещения библиотеки наводили на меня тоску. Я быстро пресытился чтением и вскоре просто хватал первый попавшийся под руку том, желательно потолще, и шел по залу, высматривая девиц. Всегда находились одна или две симпатичные, молодые. Я садился за три-четыре стула от нее и прикидывался, будто читаю, стараясь выглядеть настоящим интеллектуалом. Я надеялся, что какая-нибудь да клюнет на меня. Я знал, что безобразен, но думал, что если буду выглядеть достаточно интеллигентным, то и у меня появится шанс. Но, увы, это никогда не срабатывало. Девицы сосредоточенно строчили в блокнотах, потом вставали и уходили, тогда как я наблюдал за мерными и магическими движениями их тел под чистенькими платьями. Интересно, что бы Максим Горький предпринял в таких обстоятельствах?
Дома разыгрывался один и тот же сценарий. Вопросы не задавались, пока мы не усаживались за ужин.
– Ты нашел работу? – спрашивал отец, отведав первое блюдо.
– Нет.
– А пытался?
– Много раз. В некоторые места заходил по два-три раза.
– Не верю.
Но это было правдой. Как было правдой и то, что многие компании давали объявления в газеты, но свободных рабочих мест не имели. Так они поддерживали на плаву свои отделы кадров. А еще убивали время и надежды многих отчаявшихся людей.
– Ничего, ты найдешь работу завтра, Генри, – заканчивала разговор мать…
Мы ели тефтели со спагетти. Мои проблемы всегда обсуждались за ужином. Ужин – самое несчастливое время суток.
Я не ответил на поставленный отцом вопрос.
– Так что случилось? Почему они дали тебе под зад?
Я молчал.
– Генри, отвечай, когда с тобой отец разговаривает! – не выдержала мать.
– Да он просто не выдержал, вот и все!
– Посмотри на его лицо, – обратилась к отцу мать, – оно все в ушибах и ссадинах. Генри, твой начальник тебя не бил?
– Нет, мама…
– Ну почему ты не ешь, Генри? У тебя никогда не бывает аппетита.
– Он не может есть, – начал отец, – он не может работать, он ничего не может, и ни одна баба ему не даст!
– Незачем говорить о таких вещах за столом, папочка, – пожурила его мать.
– Так это правда! – воскликнул отец, накручивая спагетти на вилку.
Он соорудил огромный шар, запихнул его в рот и принялся жевать. Чавкая, он подцепил тефтельку, запустил ее следом и в завершение присовокупил кусок французской булки.
Я вспомнил Ивана из «Братьев Карамазовых». «Кто не хотел убить своего отца?» – вопрошал парень.
Отец старательно перемалывал это месиво пищи, и одна макаронина свисала с его губ. Наконец он заметил беглянку и с шумом всосал ее в общий котел.
Прожевав, отец засыпал в чашку кофе две чайные ложки сахара с горкой, размешал и сделал гигантский глоток, который тут же выплюнул мимо своей тарелки прямо на скатерть.
– Да это крутой кипяток!
– Аккуратней, папочка! Не нужно так спешить, дорогой, – сказала на это мать.
По настоянию родителей я стал околачиваться на бирже труда, но это было тупое и бесполезное занятие. Нужно было иметь знакомства, чтобы устроиться хотя бы помощником официанта. А так можно было рассчитывать только на судомоя, город кишел судомоями. И я просиживал вместе с этим скопищем невостребованной рабсилы полуденные часы в Першинг-сквере. Здесь же располагались евангелисты, у одних были барабаны, у других гитары, по кустам и уборным шастали гомики.
– У педиков всегда есть деньги, – рассказывал мне один бродяга, совсем юнец. – Я у одного прожил две недели. Пил, жрал все, что хотел, он даже купил мне кое-какие шмотки, но по ночам высасывал, сука, из меня все силы. Я скоро вставать с кровати не мог. Однажды ночью сбежал, пока он спал. Погано было. Один раз он попробовал меня поцеловать в губы, я так въебал ему, что он летел через всю комнату. «Еще раз сделаешь такое, убью!» – сказал я ему.
Еще было хорошее местечко – кафетерий Клифтона. Если денег не хватало, они брали сколько было. А если вовсе не было, то можно было поесть и даром. Многие бродяги приходили туда и хорошо питались. Держал это заведение какой-то богатый старик, очень неординарная личность. Но я не мог заставить себя прийти туда и нажраться до отвала на дармовщину. Я брал кофе, кусок яблочного пирога и давал им пятак. Иногда я разрешал себе съесть пару горячих сосисок. Там было тихо, прохладно и чисто. Приятно было посидеть возле декоративного водопада – возникала иллюзия, что жизнь прекрасна. Можно было пробыть там весь день, попивая чашку кофе за три цента, и никто не попросит вас удалиться, как бы скверно вы ни выглядели. Выставлялось только одно условие – бродяг просили не приносить и не распивать спиртное. Такое место было островком надежды для тех, у кого ее совсем не оставалось.
Между тем в Першинг-сквере люди днями напролет спорили на тему: есть Бог или Его нет. Большинство выдвигали довольно слабые аргументы, но время от времени сходились по-настоящему подкованные Верующий и Атеист, и на это стоило посмотреть и послушать.
Когда у меня заводилось несколько монет, я шел в бар, который располагался под большим кинотеатром. Мне было восемнадцать, но меня обслуживали. Выглядел я неопределенно, иногда на двадцать пять, а порой и на тридцать. Бар держал китаец, он никогда ни с кем не разговаривал. Все, что от меня требовалось, это расплатиться за первое пиво, потом платил какой-нибудь озабоченный гомик. Чтобы не было противно, приходилось переключаться на виски. Я раскручивал его на виски, но, когда он подступал уж совсем близко, меня тошнило, я отталкивал его и уходил. Со временем пидоры меня раскусили, и местечко потеряло свою привлекательность.
Посещения библиотеки наводили на меня тоску. Я быстро пресытился чтением и вскоре просто хватал первый попавшийся под руку том, желательно потолще, и шел по залу, высматривая девиц. Всегда находились одна или две симпатичные, молодые. Я садился за три-четыре стула от нее и прикидывался, будто читаю, стараясь выглядеть настоящим интеллектуалом. Я надеялся, что какая-нибудь да клюнет на меня. Я знал, что безобразен, но думал, что если буду выглядеть достаточно интеллигентным, то и у меня появится шанс. Но, увы, это никогда не срабатывало. Девицы сосредоточенно строчили в блокнотах, потом вставали и уходили, тогда как я наблюдал за мерными и магическими движениями их тел под чистенькими платьями. Интересно, что бы Максим Горький предпринял в таких обстоятельствах?
Дома разыгрывался один и тот же сценарий. Вопросы не задавались, пока мы не усаживались за ужин.
– Ты нашел работу? – спрашивал отец, отведав первое блюдо.
– Нет.
– А пытался?
– Много раз. В некоторые места заходил по два-три раза.
– Не верю.
Но это было правдой. Как было правдой и то, что многие компании давали объявления в газеты, но свободных рабочих мест не имели. Так они поддерживали на плаву свои отделы кадров. А еще убивали время и надежды многих отчаявшихся людей.
– Ничего, ты найдешь работу завтра, Генри, – заканчивала разговор мать…
49
Гитлер разворачивал военные действия в Европе, создавая рабочие места для своих безработных. Я искал работу все лето, но так и не нашел. Джимми Хэтчер получил место на авиационном заводе. В тот день я был вместе с ним, и мы одной ручкой заполнили анкеты. Мы заполнили их идентично, кроме одной графы – место рождения. Я поставил – Германия, Джимми – Рединг, Пенсильвания.
– Джимми получил работу на авиационном заводе, – выговаривала мне мать, – а ведь он заканчивал ту же самую школу, что и ты, и лет ему столько же. Почему же тебе отказали?
– Зачем им человек, у которого на лице написано, что он не любит работать, – вмешался отец. – Все, на что он способен, это просиживать в спальне свою чугунную задницу и слушать симфонии по радио!
– Ну, мальчик любит музыку. Это уже что-то.
– Но что он может с этим «что-то» сделать? Это БЕСПОЛЕЗНО!
– Ну а что тут можно сделать? – не выдержал я.
– Ты должен пойти на радиостанцию и сказать, что обожаешь такого рода музыку и можешь работать радиоведущим.
– О боже, если бы было все так просто!
– А откуда ты знаешь? Ты что, пробовал?
– Да я знаю, что это невозможно.
Отец потянул в рот большой кусок свиной отбивной. Сальный край торчал между губ, пока он пытался прожевать мясо. Казалось, что у него три губы. Когда с отбивной было покончено, отец обратился к матери:
– Вот видишь, твой мальчик просто не хочет работать.
Мать посмотрела на меня и задала свой постоянный вопрос:
– Генри, ты почему не ешь?
В конце концов было решено, что я должен пойти в городской колледж. Тем более что обучение было бесплатным, а подержанные учебники можно было приобрести в букинистическом магазине. Отец стыдился, что я безработный, а моя учеба в колледже придавала бы ему респектабельности. Эли Ла Кросс (Плешивый) уже проучился там семестр, он-то меня и проконсультировал.
– На каком факультете меньше всего мозгоебки? – спросил я.
– На журналистике. Они там ничего не делают.
– Отлично. Буду журналистом.
Я пробежал расписание занятий.
– А что это за координационный день?
– Ой, это чушь несусветная. Можешь пропустить.
– Спасибо, что предупредил. Давай тогда заглянем в тот бар, что напротив колледжа и примем по паре пива.
– Вот это правильно!
– Надо думать.
После координационного дня был день выбора учебных дисциплин. Я прибыл в колледж на трамваях с пересадкой: «W» до Вермонта, а там на «V» до Монро. Народ носился по университетскому городку с брошюрами и бумагами. Я понятия не имел, что мне делать, куда все бегут. Я разнервничался.
– Извините… – обратился я к девушке, но она лишь мельком глянула на меня и улизнула.
Тогда я схватил пробегавшего парня за пояс и остановил его.
– Ты что делаешь? Совсем уже…
– Заткнись. Я хочу узнать, куда это все несутся? Мне-то что делать?
– Так вам же вчера все объяснили! Для чего тогда координационный день?
– Ох, черт…
Я отпустил его. Парень исчез, оставив меня в полном неведении. Я-то представлял себе, что приду в колледж, скажу, что хочу изучать журналистику, и мне выдадут расписание занятий. Но ничего подобного. И я снова почувствовал себя первоклассником, который ничего не знает и с ужасом смотрит на коварных старшеклассников. Я сел на скамейку и стал разглядывать снующих взад и вперед людишек. «А что, если прикинуться? – пришла мне в голову забавная мысль. – Буду говорить родителям, что занятия в колледже идут полным ходом, а сам целыми днями буду валяться на газоне».
Но тут я узнал в пробегающем мимо студенте Плешивого. Я вскочил и схватил его сзади за воротник.
– Эй, эй, Хэнк! Ты чего делаешь?
– Сейчас увидишь, придурок!
– Да что случилось? В чем дело?
– Как мне теперь получить это ебучее расписание? Что делать?
– Я думал, ты знаешь.
– Откуда? Что я, родился с этим знанием?
Я потащил его к скамейке, удерживая за ворот рубашки.
– Давай выкладывай все по порядку, коротко и ясно. Что нужно сделать и как. Справишься – будешь пока жить!
И Плешивый все разъяснил. У меня был персональный координационный день. Напоследок, все еще держа его за воротник, я заявил:
– Сейчас я отпускаю тебя. Но наступит день, когда ты заплатишь мне за всю эту мозгоебку. Не знаю когда, но это обязательно случится.
Я отпустил его, и он смешался с потоком студентов. Получалось, что мне уже не имело смысла спешить и беспокоиться. Все равно теперь на мою долю оставались наихудшие классы, наипротивнейшие учителя и неудобнейшие часы. Я не спеша брел по университетскому городку и подписывал класс за классом. Выходило, что я был самый незаинтересованный студент во всем колледже. Меня посетило чувство превосходства.
Но ненадолго, до моего первого урока английского, назначенного на 7 утра. На часах было 7.30, я был с бодуна, стоял у двери класса и прислушивался. Родители выдали мне деньги на учебники, а я их пропил. Ночью улизнул через окно своей комнаты и просидел до закрытия в ближайшем баре. От выпитого пива меня трясло. Я еще не проспался. Решившись, я открыл дверь и вошел. Мистер Гамильтон, наш преподаватель английского, стоял перед классом и пел. Громко работал граммофон, и класс пел вместе с мистером Гамильтоном песню Гилберта и Салливана[8]:
– Джимми получил работу на авиационном заводе, – выговаривала мне мать, – а ведь он заканчивал ту же самую школу, что и ты, и лет ему столько же. Почему же тебе отказали?
– Зачем им человек, у которого на лице написано, что он не любит работать, – вмешался отец. – Все, на что он способен, это просиживать в спальне свою чугунную задницу и слушать симфонии по радио!
– Ну, мальчик любит музыку. Это уже что-то.
– Но что он может с этим «что-то» сделать? Это БЕСПОЛЕЗНО!
– Ну а что тут можно сделать? – не выдержал я.
– Ты должен пойти на радиостанцию и сказать, что обожаешь такого рода музыку и можешь работать радиоведущим.
– О боже, если бы было все так просто!
– А откуда ты знаешь? Ты что, пробовал?
– Да я знаю, что это невозможно.
Отец потянул в рот большой кусок свиной отбивной. Сальный край торчал между губ, пока он пытался прожевать мясо. Казалось, что у него три губы. Когда с отбивной было покончено, отец обратился к матери:
– Вот видишь, твой мальчик просто не хочет работать.
Мать посмотрела на меня и задала свой постоянный вопрос:
– Генри, ты почему не ешь?
В конце концов было решено, что я должен пойти в городской колледж. Тем более что обучение было бесплатным, а подержанные учебники можно было приобрести в букинистическом магазине. Отец стыдился, что я безработный, а моя учеба в колледже придавала бы ему респектабельности. Эли Ла Кросс (Плешивый) уже проучился там семестр, он-то меня и проконсультировал.
– На каком факультете меньше всего мозгоебки? – спросил я.
– На журналистике. Они там ничего не делают.
– Отлично. Буду журналистом.
Я пробежал расписание занятий.
– А что это за координационный день?
– Ой, это чушь несусветная. Можешь пропустить.
– Спасибо, что предупредил. Давай тогда заглянем в тот бар, что напротив колледжа и примем по паре пива.
– Вот это правильно!
– Надо думать.
После координационного дня был день выбора учебных дисциплин. Я прибыл в колледж на трамваях с пересадкой: «W» до Вермонта, а там на «V» до Монро. Народ носился по университетскому городку с брошюрами и бумагами. Я понятия не имел, что мне делать, куда все бегут. Я разнервничался.
– Извините… – обратился я к девушке, но она лишь мельком глянула на меня и улизнула.
Тогда я схватил пробегавшего парня за пояс и остановил его.
– Ты что делаешь? Совсем уже…
– Заткнись. Я хочу узнать, куда это все несутся? Мне-то что делать?
– Так вам же вчера все объяснили! Для чего тогда координационный день?
– Ох, черт…
Я отпустил его. Парень исчез, оставив меня в полном неведении. Я-то представлял себе, что приду в колледж, скажу, что хочу изучать журналистику, и мне выдадут расписание занятий. Но ничего подобного. И я снова почувствовал себя первоклассником, который ничего не знает и с ужасом смотрит на коварных старшеклассников. Я сел на скамейку и стал разглядывать снующих взад и вперед людишек. «А что, если прикинуться? – пришла мне в голову забавная мысль. – Буду говорить родителям, что занятия в колледже идут полным ходом, а сам целыми днями буду валяться на газоне».
Но тут я узнал в пробегающем мимо студенте Плешивого. Я вскочил и схватил его сзади за воротник.
– Эй, эй, Хэнк! Ты чего делаешь?
– Сейчас увидишь, придурок!
– Да что случилось? В чем дело?
– Как мне теперь получить это ебучее расписание? Что делать?
– Я думал, ты знаешь.
– Откуда? Что я, родился с этим знанием?
Я потащил его к скамейке, удерживая за ворот рубашки.
– Давай выкладывай все по порядку, коротко и ясно. Что нужно сделать и как. Справишься – будешь пока жить!
И Плешивый все разъяснил. У меня был персональный координационный день. Напоследок, все еще держа его за воротник, я заявил:
– Сейчас я отпускаю тебя. Но наступит день, когда ты заплатишь мне за всю эту мозгоебку. Не знаю когда, но это обязательно случится.
Я отпустил его, и он смешался с потоком студентов. Получалось, что мне уже не имело смысла спешить и беспокоиться. Все равно теперь на мою долю оставались наихудшие классы, наипротивнейшие учителя и неудобнейшие часы. Я не спеша брел по университетскому городку и подписывал класс за классом. Выходило, что я был самый незаинтересованный студент во всем колледже. Меня посетило чувство превосходства.
Но ненадолго, до моего первого урока английского, назначенного на 7 утра. На часах было 7.30, я был с бодуна, стоял у двери класса и прислушивался. Родители выдали мне деньги на учебники, а я их пропил. Ночью улизнул через окно своей комнаты и просидел до закрытия в ближайшем баре. От выпитого пива меня трясло. Я еще не проспался. Решившись, я открыл дверь и вошел. Мистер Гамильтон, наш преподаватель английского, стоял перед классом и пел. Громко работал граммофон, и класс пел вместе с мистером Гамильтоном песню Гилберта и Салливана[8]:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента