Страница:
подписались меняться местами, переключаться. Тот, что печатает по 5 часов,
ебется всю ночь, а тот, что ебался, вынужден настукивать по 5 часов. Или они
ебут друг дружку, пока кто-то за них печатает. Не я, увольте. Предоставьте
это женщине. Если она согласится...
Хмм... Знаете, сегодня я чувствую себя каким-то бестолковым. Не устаю
думать о Максиме Горьком. Почему? Не знаю. Почему-то кажется, что Горький
никогда не существовал. В некоторых писателей поверить еще можно. Например,
в Тургенева или Д.Лоуренса. Хемингуэй для меня реален 50/50. Он и впрямь
был, но на самом деле не был. Но Горький? Он же написал-таки несколько
сильных вещей. До Революции. После нее его писанина потускнела. Ему не о чем
было канючить. Это как протестующие против войны. С ее подачи они
преуспевают. Многие неплохо разжились за счет этих протестов. Когда война
кончается, они недоумевают, куда податься. Так было и при войне в Заливе.
Группа писателей и поэтов запланировала масштабный антивоенный протест,
подготовили стихи и речи. Внезапно война свернулась. А протест был назначен
на неделю позже. Но они его не отменили. Мероприятие провели. Потому что их
тянуло на сцену. Им без нее не по себе. Все равно что индейцы с их
танцами-просьбами о дожде. Я сам против войны. Я был против войны давным
давно, когда это еще не было популярным, благопристойным и интеллектуальным
времяпрепровождением. Но меня терзают смутные сомнения по поводу бесстрашия
и истинных мотивов множества профессиональных антивоенных протестующих. От
Горького к этому всему, ну и что? Пусть мысль несется, кому какое дело?
Еще один славный денек на ипподроме. Не переживайте, я не хапаю все
деньги. Обычно я ставлю десятку или двадцатку. Если хорошо идет - 40.
Ипподромы активно сбивают людей с панталыку. Эту задачу выполняет
неизменная пара ребят на ТВ перед каждым заездом, которые судачат о том,
кто, по их мнению, победит. Тем, кто к ним прислушивается, они приносят
чистый убыток на каждой встрече. Как поступают все социальные лишенцы, они
добывают сведения о лошадях и загоняют их букмекерам. Даже компьютеры не
могу вычислить нужного скакуна, без разницы сколько исходных данных ты в них
засунешь. Всякий раз, как платишь кому-то, чтобы тебя проинструктировали,
что делать, ты сольешь. Это относится и к твоему психиатру, психологу,
брокеру, ведущему семинара и т.д.
Ничто не учит тебя лучше, чем перегруппировка сил после провала и
оправки от него. К тому же большинство людей приканчивает страх. Они так
сильно боятся слить, что сливают. Они слишком зашорены, слишком послушны.
Это начинается с семьи, продолжается в школе и сопровождает их в мир
бизнеса.
Видите, у меня выдались парочка удачных дней на ипподроме, и теперь я -
всезнайка.
Дверь в ночь открыта, а я сижу и дрогну, но не встану и не закрою ее,
потому что эти слова захватили меня с потрохами и я слишком увлечен, чтобы
остановиться. Но я, блин, остановлюсь. Встану, закрою дверь и схожу отлить.
Вот, я все сделал. И то, и другое. Я даже свитер надел. Старый писатель
одевает свитер, садится, косится в монитор и пишет о жизни. Насколько
святыми мы можем стать? И, Боже, никто не задумывался, какой объем мочи
выходит из человека за всю жизнь? Сколько он съедает, высирает? Тонны. Ужас.
Лучший вариант - это умереть и свалить отсюда. Мы отравляем все живое тем,
что вырабатываем. Чертовы стриптизерши, и они не исключение.
Никаких завтра лошадей. Вторник - выходной.
Думаю спуститься и посидеть с женой, покнокать тупорылое ТВ. Я либо на
ипподроме, либо с этой махиной. Может, она этому рада. Надеюсь. Ну, я иду.
Знаете, я ведь славный парень. Вниз по ступенькам. Странновато, наверное,
жить со мной. Сам дивлюсь.
Доброй ночи.
10/20/91 12:18
Одна из никаких ночей. А если бы так всегда? Выпотрошенный. Апатичный.
Ни просвета. Ни танца. Ни даже отвращения.
Некоторые даже не чувствуют момента, когда пора кончать с собой. Мысли
не возникает.
Встань. Почешись. Глотни воды.
Чувствуешь себя как дворняга в Июле. Вот только сейчас Октябрь.
Тем не менее, год выдался хороший. Уйма страниц засели в книжном шкафу
передо мной. Написаны после 18 января. Это безумец сорвался с цепи.
Вменяемый никогда бы столько не накатал. Это болезнь.
Этот год потому еще был хорошим, что я воздерживался от посетителей,
строже чем когда-либо. Однажды меня, правда, провели. Какой-то тип написал
мне из Лондона, что преподователь в ЮАР. И когда он прочитал кое-что из
Буковски своим студентам, многие из них по-настоящему проявили интерес.
Черные африканские дети. Мне это понравилось. Мне всегда нравилось, когда
что-то происходило далеко. Позднее он написал мне, что работает на
"Гардиан", и что был бы не прочь зайти и взять у меня интервью. Он спросил
мой номер телефона (посредством почты), и я ему его дал. Он позвонил. По
голосу вроде ничего. Мы назначили дату. Пришел день и час, а вместе с ними и
он сам. Мы с Линдой заправили его вином, и он начал. Интервью продвигалось
нормально, только слегка бесцеремонно, необычно. Он мог задать вопрос, а я
на него ответить, после чего он пускался в болтологию об опыте, в той или
иной степени связанном с его вопросом и моим ответом. Вино лилось рекой, а
интервью закончилось. Мы все пили, а он рассказывал об Африке и т.д. Его
акцент постепенно менялся, становясь, казалось, грубее. А он все глупел и
глупел. Перевоплощался на глазах. Он дошел до секса, и его заклинило. Ему
нравились чернокожие девицы. Я сказал, что мы знакомы с немногими, но у
Линды есть подруга из Мексики. Это его разнесло. Он настаивал на том, чтобы
позвать эту мексиканку. Это было острой потребностью. Мы сказали, что не
уверены. Он продолжал. Мы пили хорошее вино, но его мозг реагировал так,
будто его взорвали вискарем. Вскоре это дошло до мерных:
- Мексиканка... мексиканка... где это мексиканская девица?
Он распустился окончательно. Он превратился в сентиментального
невменяемого синяка из бара. Я сказал, что вечер подошел к концу. У меня на
завтра был запланирован ипподром. Мы теснили его к двери.
- Мексиканка... мексиканка... - твердил он.
- Ты пришлешь копию интервью, да? - спросил я.
- Конечно-конечно, - сказал он, - мексиканка...
Мы закрыли дверь, и он ушел.
Потом нам пришлось пить, чтобы прогнать мысли о нем.
Это было несколько месяцев назад. Статья так и не вышла. С "Гардиан"
его ничто не связывало. Не уверен, что он вообще звонил из Лондона. Он мог
звонить и из Лонг Бич. Люди часто используют интервью, как уловку, чтобы
двери распахивались. А поскольку за интервью ни шиша не платят, любой может
постучаться в дверь с диктофоном и списком вопросов. Парнишка с немецким
акцентом тоже явился среди ночи с диктофоном. Он заявил, что пишет для
немецкого издания с тиражем в не один миллион. Он остался на много часов.
Его вопросы казались мне маразматическими, но я раскрылся, постарался
отвечать живо и выигрышно. По идее длительность его кассеты должна была
составлять часа 3. Мы пили и пили и пили. Вскоре его голова уже падала
вперед. Он добухал до того, что грохался под стол, но готов был продолжать.
Он кайфовал. Голова свалилась на грудь. Из уголков рта побежали капельки. Я
встряхнул его.
- Эй! Эй! Очнись!
Он включился и глянул на меня.
- Я должен тебе кое-что сказать, - проговорил он, - я не репортер, я
просто хотел повидаться.
Бывали случаи, когда меня лохали и фотографы. Они козыряют связями,
высылают образцы работ. Заявляются с камерами, установкой света, вспышками и
ассистентами. Больше ты о них не слышишь. В смысле, они никогда не высылают
готовые фотографии. Ни один из них. Искуснейшие вруны.
- Я отправлю вам всю сессию.
Один вообще пообещал:
- Я вышлю вам одну в полный рост.
- Как это? - спросил я.
- Фото 6 на 4 фута.
Это было пару лет назад.
Я всегда говорил, что работа писателя - писать. Если я растрачусь на
этих фокусников и сукиных детей, буду виноват сам. Достали. Пусть лебезят
перед Элизабет Тейлор.
10/22/91 16:46
Жизнь опасна. Пришлось встать в 8 утра покормить кошек, поскольку
сотрудник "Вестек Секьюрити" обещал прийти к 8.30, чтобы начать установку
более замороченной охранной системы. (Разве я не тот парень, в чьих правилах
спать на мусорных баках?)
"Вестек Секьюрити" объявился ровно в 8.30. Добрый знак. Я провел его
вокруг дома, указывая окна, двери и т.д. Ладно, ладно. Мы все подключим,
установим детекторы на бьющееся стекло, нижние лучи, перекрестные лучи,
противопожарные разбрызгиватели и т.д. Спустилась Линда, задала какие-то
вопросы. Она в этом больше сечет, чем я.
Меня волновало единственное: "Сколько это займет?"
- Три дня, - сказал он.
- Господи помилуй! - выпалил я. (Два ближайших дня ипподром будет
закрыт).
Мы еще немного провозились и наконец оставили его, пообещав, что скоро
будем. Нас ждала 100-долларовая дарственная кое от кого на годовщину свадьбы
плюс чек лицензионного платежа. Короче, мы выбрались для похода в банк. Я
подписал чек.
- Мне нравится ваша подпись, - сказала девушка.
Другая прошла мимо и бросила взгляд на мой автограф.
- Его подпись по-прежнему меняется, - сказала Линда.
- Мне приходится подписывать книги, - сказал я.
- Он - писатель, - пояснила Линда.
- Правда? А что вы пишете? - спросила одна из девушек.
- Скажи ей, - попросил я Линду.
- Он пишет стихи, рассказы и романы, - сказала та.
- А еще я сценарий написал, - добавил я, - к фильму "Пьянь".
- О, - заулыбалась одна из девиц, - я его видела.
- Понравился?
- Да, - улыбалась она.
- Спасибо, - сказал я.
Мы вышли.
- Я слышала, - сказала Линда, - как одна из девиц сказала, когда мы
выходили: "Я знаю, кто это".
Видите? Мы были популярны. Мы сели в машину и добрались до торгового
центра, чтобы перекусить.
Сели за столик, заказали по шаурме, яблочный сок и капуччино. С нашей
точки открывался вид на значительную часть галереи. Практически пусто.
Бизнес шел плохо. Что ж, у нас был 100-долларовый купон на спуск. Мы могли
поправить их дела.
Я был единственным мужчиной в центре. За столиками сидели только
женщины, по одной или парами. Мужчины где-то шастали. Я не был против. Среди
дам я был в безопасности. Я отдыхал. Мои раны заживали. Я уже мог отдохнуть
в теньке. Все бы отдал за то, чтобы навсегда сорваться в пропасть. Возможно,
после передышки я бы смог добраться до следующей. Возможно.
Мы доели и дошли до "Магнин'с".
Мне нужны были рубашки. Я заценил их. Выбрать одну долбаную я не мог.
Они смотрелись так, будто над их дизайном корпел слабоумный. Я пасанул.
Линде нужна была сумочка. Одна ей приглянулась, уцененная на 50%. Итого 395
долларов. На 395 она не тянула. Скорее, на 49,5. Линда пасанула. Там стояли
два стула со головами слонов на спинках. Милые. Но стоили не одну тысячу.
Стеклянная птица, тоже милая, 75 баксов, но Линда сказала, что ее некуда
ставить. Такая же рыба с синими полосками. Я начал уставать. Долго смотреть
на вещи выматывает. Универмаги утомляют меня и подавляют. В них ничего нет.
Тонны хлама. Я бы все это и за бесплатно не взял. Они хоть иногда
выбрасывают что-нибудь привлекательное?
Мы решили, что уж как-нибудь в другой раз. Поехали в книжный. Мне нужно
было больше знать. Нашел книгу. Подошел к клерку. Он ее пробил. Я
расплатился карточкой.
- Спасибо, - сказал он, - вы не могли бы это подписать?
Он протянул мне мою последнюю книгу. Вот, я был популярен. Убедился
дважды за день. Двух раз достаточно. Три или больше - и ты попал. Но боги
старались для меня. Я спросил его имя, что-то нацарапал, подписал и
закудрявил автограф.
Мы остановились возле комьютерного магазина. Мне нужна была бумага для
принтера. У них ее не было. Я показал клерку кулак. Заставил меня вспомнить
молодость. Он порекомендовал мне магазин. Нашли. Там было все, и по
сниженным ценам. Я набрал бумаги на два года вперед, а также почтовых
конвертов, ручек и скрепок. Оставалось только писать.
Вернулись домой. Человек из охранной фирмы испарился. Плиточник
приходил и ушел. Оставил записку: "Буду к 16.00". Мы понимали, что ждать его
к четырем ни к чему. Он был тронутым. Трудное детство, скользкий подоконник.
Сбивчив. Но большой умелец по части плитки.
Я распаковал покупки наверху. Я был готов. Известен. Писатель.
Сел и открыл ноутбук. Залез в ТУПЫЕ ИГРЫ. Принялся резаться в "Тао". Я
играл все лучше и лучше. В компьютере я западаю изредка. Это лучше
тотализатора, но оттяг не тот. Что ж, я окажусь там в среду. Я подсел на то,
чтобы ставить на лошадей. Это было составной частью процесса. Приносило
плоды. А еще мне предстояло заполнить 5000 листов принтерной бумаги.
10/31/91 00:27
Жуткий день на ипподроме. Не столько проигрался (может, даже выиграл
центовик), сколько испытал ужасное ощущение. Ничего вдохновляющего. Будто
мотаешь срок, сознавая, что осталось недолго. Те же лица, та же
18-процентная комиссия. Порой мне кажется, мы в плену у кино. Зазубрили
текст, когда вступать, как играть. Только что камеры нет. Кроме того, нам из
этого фильма не вырваться. И он низкопробный. Я одинаково неплохо знаком со
всеми служащими здесь. Мы перекидываемся парой слов, пока я делаю ставку. Я
мечтаю хоть раз попасть на клерка-молчуна, который справился бы с моими
билетами, не произнеся ни слова. Но все они в конечном счете оказываются
общительными. Им скучно. К тому же они на чеку: многие из игроков - в той
или иной степени душевнобольные. Конфронтации с клерками случаются сплошь и
рядом. Громогласно звучит сирена, и прибегает охрана. Беседуя, клерки
выясняют твое мнение. Так им спокойнее. Им по душе дружелюдные игроки.
Последние мне ближе. Завсегдатаи знают, что я с легким прибабахом и не
желаю с ними разговаривать. Я постоянно разрабатываю новую систему.
Частенько меняю лошадей на переправе. Я постоянно пытаюсь увязать номера с
фактами, стараюсь закодировать безумие в натуральном числе или их группе. Я
хочу вникнуть в жизнь и в ее события. Когда-то я читал статью, где
говорилось, что в шахматах король, слон и ладья равносильны королю и двум
коням. Компьютер в Лос Аламосе с 65 тысячами 536 процессорами должен был
разработать соответствующую программу. Компьютер решил проблему за 5 часов
разбирания 100 миллиардов ходов, двигаясь обратно от выигрышной позиции.
Выяснилось, что король, ладья и слон могут сделать короля и двух коней в 224
хода. По мне, так это чрезвычайно пленительно. Это по всем показателям
обгоняет тягучий блошиный цирк на ипподроме.
По-моему, я слишком много в жизни пахал, как обычный трудяга. Так
продолжалось до 50 лет. Эти ублюдки заставляли меня куда-то ежедневно
ходить, торчать там, а потом возвращаться. Я чувствую себя виноватым за одно
уже то, что наклоняюсь. И вот я на ипподроме, скучаю и одновременно слетаю с
катушек. Ночи я оставляю компьютеру или пьянству. Или всему вместе. Часть
моих читателей считает, я люблю лошадей, что происходящее меня захватывает,
что я - азартный авантюрист, настоящий мачо, счастливчик. Дескать, я
заказываю по почте книги о лошадях и бегах, коллекционирую байки со скачек и
т.д. Мне на все это начхать. Я хожу на ипподром почти через силу. Я чересчур
идиот, чтобы придумать, куда бы еще себя деть. Где, ну где скоротать день?
Побродить по Висячим Садам? Сходить в кино? Черт, помогите, я не могу
рассиживаться без дела среди женщин. Мужчины моих лет мертвы, а если и нет,
то должны бы, потому что выглядят именно так.
Я как-то попробовал сторониться ипподрома, но стал очень нервным и
угнетенным. В какую-то ночь из меня ушли все соки, и залить в компьютер было
нечего. Мне кажется, вынося свою задницу из дому, я невольно смотрю на
Человечество. А когда на него смотришь, ты ОБЯЗАН реагировать. Это
бесконечный ужастик. Да, мне там скучно, меня все пугает, но там я до сих
пор кто-то наподобие студента. Практикант в аду.
Кто знает. Возможно, скоро я буду прикован к постели. Стану, лежа,
рисовать на бумажных листах, прибитых к стене. Рисовать я буду длинной
кистью, и мне это, наверное, понравится.
Но сейчас меня окружают лица игроков, картонные лица, перекошенные,
злодейские, ничего не выражающие, жадные, умирающие. Они высматривают в
дневных газетах результаты скачек, а я стою с ними так, будто я - один из
них. Мы больны, в нас живут глисты надежды. Наша нищенская одежонка, наши
колымаги. Мы шагаем к миражу. Наша жизнь такая же чахлая, как и у других.
11/3/91 00:48
Вместо ипподрома остался дома, с ангиной и болью немного правее
макушки. Когда тебе 71, ты уже не скажешь, в какой момент твоя голова
протаранит ветровое стекло. Я по-прежнему не дурак кирнуть и обильно
покурить. Организм от этого негодует, но не хлебом же единым сыт человек.
Душе тоже нужна пища. Пьянство насыщает как мой дух, так и рассудок. Как бы
там ни было, на ипподром я не поехал, проспав до 12.20.
Легкий денек. Погрузился в горячую ванну, как термометр. Вышло солнце,
вода пузырилась и бурлила, горячая. Я облегчился. А почему бы и нет? Иди по
лезвию. Улучши свое самочувствие. МИР - это мешок с говном, раскрытый
нараспашку. Мне его не спасти. Хотя я и получил кучу писем, где
утверждается, что моя писанина уберегла немало жоп. Но писал я не для этого.
Писал я, чтобы мой собственный зад пребывал в целости и сохранности. Я
всегда был аутсайдером, никогда ни во что не вписывался. Это прояснилось еще
на школьном дворе. А еще я очень медленно учился. Мои сверстники знали все.
Я ни знал ни хуя. Все заливал белый головокружительный свет. Я был дураком.
Даже будучи дураком, я сознавал, что не полный дурак. Было во мне что-то,
что я готов был защищать, неважно что. Неважно. Вот лежу я в ванной, а моя
жизнь подходит к концу. Хрен с ней, понавидался я цирковых представлений.
Кроме того, всегда достаточно того, о чем можно написать, прежде чем это
что-то забросит тебя в клоаку или куда-нибудь подальше. Хорошо сказано про
слово, что оно просто продолжает вышагивать, что-то выискивая, составляя
предложения, кайфуя. Слов во мне было навалом, и они по-прежнему сыпались из
меня в подходящей форме. Мне везло. В ванне. Больное горло, трещащая голова.
Мне везло. Старый писатель в ванне, в раздумьях. Мило, мило. Но ад всегда
поблизости, поджидающий, чтобы распахнуть ворота.
Мой старый рыжий кот пришел и взглянул на меня в воде. Мы изучили друг
друга. Оба знали об оппоненте все и ничего. Он ушел.
День продолжался. Мы с Линдой где-то пообедали, не помню, где. Так себе
еда, поданная с гарниром из субботнего народа. Живого и вместе с тем давно
усопшего. Занявшего столы, жующего и говорящего одновременно. Стойте, Боже,
мне это кое-что напоминает. Обедал как-то перед тем, как двинуться на
ипподром. Сел за стойку, она была совершенно пуста. Принесли мой заказ, я
ел. Вошел мужик и занял место РЯДОМ СО МНОЙ. Там было 20-25 свободных мест.
А он сел рядом со мной. Я просто не настолько тащусь от людей. Чем дальше я
от них, тем лучше себя чувствую. А он сделал заказ и начал разговаривать с
официанткой. О профессиональном футболе. Я и сам его смотрю, но заводить об
этом в кафе? Они все терли, переминали о том о сем. Лили из пустого в
порожнее. Любимый игрок, кто выиграет и т.д. Потом к ним кто-то
присоединился. Полагаю, мне бы так это не запало, если б об меня не терся
локтем ублюдок на соседнем стуле. Симпатяга, конечно-конечно. Ему нравился
футбол. Безопасный. Американский. Забейте.
Так вот, пообедали мы с Линдой и вернулись домой. Тихо дошло до ночи.
Сразу как стемнело, Линда кое-что заметила. Она в таких вещах молодец. Она
вернулась через задний двор и сказала:
- Старина Чарли упал, там пожарные.
Старина Чарли - 96-летний дядя, живущий в большом доме по соседству. На
прошлой неделе умерла его жена. Они прожили вместе 46 лет.
Я пошел туда, где стояла пожарная машина. Рядом стоял парень.
- Я - сосед Чарли. Он жив?
- Да, - сказал тот.
Они явно ждали скорую. Просто их машина докатила сюда быстрее. Мы с
Линдой ожидали. Приехала скорая. Необычная. Вылезли два коротышки. Они
казались не на шутку мелковатыми. Встали бок о бок. Трое пожарных обступили
их. Один с ними заговорил. Они стояли и кивали. Потом перестали. Взяли
носилки и понесли их по длинной лестнице к дому.
Долго были внутри. Потом вышли. Старый Чарли был пристегнут к носилкам.
Когда они собирались погрузить его в скорую, мы подошли.
- Держись, Чарли, - сказал я.
- Будем ждать вашего возвращения, - сказала Линда.
- Кто вы? - спросил Чарли.
- Мы - ваши соседи, - ответила Линда.
Они погрузили его и уехали. Красная машина с парой родственников
последовала за ними.
Мой сосед перешел ко мне улицу. Мы пожали руки. Парочка алкашей.
Рассказали ему о Чарли. Коллективно злились по поводу того, что родственники
подолгу оставляли его одного. Но толку-то?
- Вы обязаны увидеть мой водопад, - сказал сосед.
- Хорошо, - сказал я, - давай заценим.
Мы пошли к нему, поздоровались с женой, миновали семейство, через
черный ход на задний двор, мимо бассейна, позади которого и располагался
ОГРОМНЫЙ водопад. Часть воды, казалось, поступает из ствола дерева. Оно было
громадным. И состроено из здоровенных и красивых камней всех цветов радуги.
Вода струилась, нашпигованная огнями. Верилось во все это с трудом. Над
механизмом все еще вкалывал рабочий. Хотя совершенствовать было уже нечего.
Мы обменялись рукопожатием.
- Он прочел все ваши книги, - сказал сосед.
- Говно вопрос, - сказал я.
Рабочий улыбался мне.
Мы прошествовали в дом. Сосед спросил:
- Как на счет стакана вина?
Я ответил:
- Нет, спасибо.
Объяснил это ангиной и болью в макушке.
Мы с Линдой перешли улицу обратно и вернулись домой.
День, по сути, закончился, и началась ночь.
11/22/91 00:26
Ну что ж, 71-й год моей жизни выдался самым продуктивным. Пожалуй, я
выдал больше текста, чем в любой другой год. И несмотря на то, что писатель
- это несчастный судья собственного творчества, я по-прежнему склонен
считать, что моя писанина все так же хороша; имею в виду, столь же хороша,
как и на пике. Компьютер, что я принял в эксплуатацию 18 января здорово мне
помог. Слово набирается проще, куда быстрее передается от мозга (или откуда
там) пальцам, а от них - экрану, на котором оно немедленно появляется -
веское и отчетливое. Дело не в скорости в секунду, это вопрос потока слов, и
если они хороши, позволь им бежать легко. Больше никакой копирки, никаких
перепечаток. Раньше мне требовалась ночь на написание и другая - чтобы
устранить ошибки и сентиментальность предыдущей. Орфография, ляпсусы в
предложениях и т.п. теперь можно выправлять в оригинале без капитального
перепечатывания или приписок с выносами. Никому не захочется читать кое-как
сделанную копию, вплоть до самого писателя. Знаю, это звучит жеманно и
излишне щепитильно, но это ложное впечатление. На самом деле теперь,
неважно, шпыняет тебя что-то или окрыляет, ты возбуждаешься настолько, что
раскрываешься полностью. Это только к лучшему, серьезно. И если такова
прямая дорога к продаже души, я обеими "за".
Бывали, конечно, и дурные моменты. Помню ту ночь, когда пропечатав
добрых 4 часа или около того, я удостоился сногсшибательной улыбки удачи.
После того, как я, видимо, что-то повредил, вспыхнул синим свет, стерев
очень много страниц. Я перепробовал все, чтобы их восстановить. Они просто
исчезли. Да, у меня стоял режим "Сохранить все", и тем не менее. Это и
раньше случалось, но не при таком количестве страниц. Поясню, что самое
фекальное в дерьмовом ощущении, когда испаряются страницы. Представьте-ка,
иной раз я лишался 3-х или 4-х страниц романа. Целой главы. Приходилось
банально переписывать. При этом что-то теряется - крохотные нюансы, которые
в памяти не воскресишь - зато получаешь что-то взамен, поскольку по мере
переписи ты пропускаешь какие-то отрывки, тебя не удовлетворившие и
добавляешь те, что получше. И? Ну, словом, тебя ждет длинная ночь. Птицы
просыпаются. Жена и кошки решают, что ты рехнулся.
Я справился у компьютерных экспертов на предмет "голубой вспышки", но
все как один пожимали плечами. Мне открылось, что большинство компьютерных
экспертов не такие уж эксперты. То, что может их смутить, в книгах не
описано. Теперь, когда я знаю о компьютерах больше, по-моему, я найду, как
поступить при следующем появлении "синей вспышки"...
Худшей ночью была та, когда я сел за компьютер, а он совершенно
ополоумел. Вывешивал предупреждения, странно и громко изъяснялся, затухал в
смертоносной черноте. Я тыркался-тыркался, но поправить положение не мог.
Тут я заметил, как что-то прозрачное медленно застывает на экране и вокруг
"башни". Один из моих котов оросил машину. Пришлось нести в магазин.
Механика на месте не нашлось, а продавец вынул часть "башни", и желтая
жидкость брызнула на его белую рубашку, а он закричал:
- Кошачьи ссаки!
Бедолага-бедолага. Так или иначе, компьютер я им оставил. Никакая
гарантия не покрывает последствия кошачьих выделений. Им понадобилось почти
целиком выпотрошить "башню". На починку ушло 8 дней. В этот период я
вернулся к печатной машинке. Равносильно раскалыванию камня ребром ладони.
Пришлось учиться заново. Навостриться и поддать для куражу. И опять-таки:
ночь - писать, другая - править. Но и машинке я был рад. Нас связывали 50
лет. Когда я принес назад компьютер, мелькнула тень сожаления по поводу
машинки, вновь занявшей место у стены. Но я сел за агрегат, и слова
понеслись, как стая шизанутых птиц. И никаких больше синих вспышек и
стираемых страниц. Все шло куда лучше. Испражнившийся кот в итоге все
разрулил. Только теперь, покидая компьютер, я накрываю его большим
ебется всю ночь, а тот, что ебался, вынужден настукивать по 5 часов. Или они
ебут друг дружку, пока кто-то за них печатает. Не я, увольте. Предоставьте
это женщине. Если она согласится...
Хмм... Знаете, сегодня я чувствую себя каким-то бестолковым. Не устаю
думать о Максиме Горьком. Почему? Не знаю. Почему-то кажется, что Горький
никогда не существовал. В некоторых писателей поверить еще можно. Например,
в Тургенева или Д.Лоуренса. Хемингуэй для меня реален 50/50. Он и впрямь
был, но на самом деле не был. Но Горький? Он же написал-таки несколько
сильных вещей. До Революции. После нее его писанина потускнела. Ему не о чем
было канючить. Это как протестующие против войны. С ее подачи они
преуспевают. Многие неплохо разжились за счет этих протестов. Когда война
кончается, они недоумевают, куда податься. Так было и при войне в Заливе.
Группа писателей и поэтов запланировала масштабный антивоенный протест,
подготовили стихи и речи. Внезапно война свернулась. А протест был назначен
на неделю позже. Но они его не отменили. Мероприятие провели. Потому что их
тянуло на сцену. Им без нее не по себе. Все равно что индейцы с их
танцами-просьбами о дожде. Я сам против войны. Я был против войны давным
давно, когда это еще не было популярным, благопристойным и интеллектуальным
времяпрепровождением. Но меня терзают смутные сомнения по поводу бесстрашия
и истинных мотивов множества профессиональных антивоенных протестующих. От
Горького к этому всему, ну и что? Пусть мысль несется, кому какое дело?
Еще один славный денек на ипподроме. Не переживайте, я не хапаю все
деньги. Обычно я ставлю десятку или двадцатку. Если хорошо идет - 40.
Ипподромы активно сбивают людей с панталыку. Эту задачу выполняет
неизменная пара ребят на ТВ перед каждым заездом, которые судачат о том,
кто, по их мнению, победит. Тем, кто к ним прислушивается, они приносят
чистый убыток на каждой встрече. Как поступают все социальные лишенцы, они
добывают сведения о лошадях и загоняют их букмекерам. Даже компьютеры не
могу вычислить нужного скакуна, без разницы сколько исходных данных ты в них
засунешь. Всякий раз, как платишь кому-то, чтобы тебя проинструктировали,
что делать, ты сольешь. Это относится и к твоему психиатру, психологу,
брокеру, ведущему семинара и т.д.
Ничто не учит тебя лучше, чем перегруппировка сил после провала и
оправки от него. К тому же большинство людей приканчивает страх. Они так
сильно боятся слить, что сливают. Они слишком зашорены, слишком послушны.
Это начинается с семьи, продолжается в школе и сопровождает их в мир
бизнеса.
Видите, у меня выдались парочка удачных дней на ипподроме, и теперь я -
всезнайка.
Дверь в ночь открыта, а я сижу и дрогну, но не встану и не закрою ее,
потому что эти слова захватили меня с потрохами и я слишком увлечен, чтобы
остановиться. Но я, блин, остановлюсь. Встану, закрою дверь и схожу отлить.
Вот, я все сделал. И то, и другое. Я даже свитер надел. Старый писатель
одевает свитер, садится, косится в монитор и пишет о жизни. Насколько
святыми мы можем стать? И, Боже, никто не задумывался, какой объем мочи
выходит из человека за всю жизнь? Сколько он съедает, высирает? Тонны. Ужас.
Лучший вариант - это умереть и свалить отсюда. Мы отравляем все живое тем,
что вырабатываем. Чертовы стриптизерши, и они не исключение.
Никаких завтра лошадей. Вторник - выходной.
Думаю спуститься и посидеть с женой, покнокать тупорылое ТВ. Я либо на
ипподроме, либо с этой махиной. Может, она этому рада. Надеюсь. Ну, я иду.
Знаете, я ведь славный парень. Вниз по ступенькам. Странновато, наверное,
жить со мной. Сам дивлюсь.
Доброй ночи.
10/20/91 12:18
Одна из никаких ночей. А если бы так всегда? Выпотрошенный. Апатичный.
Ни просвета. Ни танца. Ни даже отвращения.
Некоторые даже не чувствуют момента, когда пора кончать с собой. Мысли
не возникает.
Встань. Почешись. Глотни воды.
Чувствуешь себя как дворняга в Июле. Вот только сейчас Октябрь.
Тем не менее, год выдался хороший. Уйма страниц засели в книжном шкафу
передо мной. Написаны после 18 января. Это безумец сорвался с цепи.
Вменяемый никогда бы столько не накатал. Это болезнь.
Этот год потому еще был хорошим, что я воздерживался от посетителей,
строже чем когда-либо. Однажды меня, правда, провели. Какой-то тип написал
мне из Лондона, что преподователь в ЮАР. И когда он прочитал кое-что из
Буковски своим студентам, многие из них по-настоящему проявили интерес.
Черные африканские дети. Мне это понравилось. Мне всегда нравилось, когда
что-то происходило далеко. Позднее он написал мне, что работает на
"Гардиан", и что был бы не прочь зайти и взять у меня интервью. Он спросил
мой номер телефона (посредством почты), и я ему его дал. Он позвонил. По
голосу вроде ничего. Мы назначили дату. Пришел день и час, а вместе с ними и
он сам. Мы с Линдой заправили его вином, и он начал. Интервью продвигалось
нормально, только слегка бесцеремонно, необычно. Он мог задать вопрос, а я
на него ответить, после чего он пускался в болтологию об опыте, в той или
иной степени связанном с его вопросом и моим ответом. Вино лилось рекой, а
интервью закончилось. Мы все пили, а он рассказывал об Африке и т.д. Его
акцент постепенно менялся, становясь, казалось, грубее. А он все глупел и
глупел. Перевоплощался на глазах. Он дошел до секса, и его заклинило. Ему
нравились чернокожие девицы. Я сказал, что мы знакомы с немногими, но у
Линды есть подруга из Мексики. Это его разнесло. Он настаивал на том, чтобы
позвать эту мексиканку. Это было острой потребностью. Мы сказали, что не
уверены. Он продолжал. Мы пили хорошее вино, но его мозг реагировал так,
будто его взорвали вискарем. Вскоре это дошло до мерных:
- Мексиканка... мексиканка... где это мексиканская девица?
Он распустился окончательно. Он превратился в сентиментального
невменяемого синяка из бара. Я сказал, что вечер подошел к концу. У меня на
завтра был запланирован ипподром. Мы теснили его к двери.
- Мексиканка... мексиканка... - твердил он.
- Ты пришлешь копию интервью, да? - спросил я.
- Конечно-конечно, - сказал он, - мексиканка...
Мы закрыли дверь, и он ушел.
Потом нам пришлось пить, чтобы прогнать мысли о нем.
Это было несколько месяцев назад. Статья так и не вышла. С "Гардиан"
его ничто не связывало. Не уверен, что он вообще звонил из Лондона. Он мог
звонить и из Лонг Бич. Люди часто используют интервью, как уловку, чтобы
двери распахивались. А поскольку за интервью ни шиша не платят, любой может
постучаться в дверь с диктофоном и списком вопросов. Парнишка с немецким
акцентом тоже явился среди ночи с диктофоном. Он заявил, что пишет для
немецкого издания с тиражем в не один миллион. Он остался на много часов.
Его вопросы казались мне маразматическими, но я раскрылся, постарался
отвечать живо и выигрышно. По идее длительность его кассеты должна была
составлять часа 3. Мы пили и пили и пили. Вскоре его голова уже падала
вперед. Он добухал до того, что грохался под стол, но готов был продолжать.
Он кайфовал. Голова свалилась на грудь. Из уголков рта побежали капельки. Я
встряхнул его.
- Эй! Эй! Очнись!
Он включился и глянул на меня.
- Я должен тебе кое-что сказать, - проговорил он, - я не репортер, я
просто хотел повидаться.
Бывали случаи, когда меня лохали и фотографы. Они козыряют связями,
высылают образцы работ. Заявляются с камерами, установкой света, вспышками и
ассистентами. Больше ты о них не слышишь. В смысле, они никогда не высылают
готовые фотографии. Ни один из них. Искуснейшие вруны.
- Я отправлю вам всю сессию.
Один вообще пообещал:
- Я вышлю вам одну в полный рост.
- Как это? - спросил я.
- Фото 6 на 4 фута.
Это было пару лет назад.
Я всегда говорил, что работа писателя - писать. Если я растрачусь на
этих фокусников и сукиных детей, буду виноват сам. Достали. Пусть лебезят
перед Элизабет Тейлор.
10/22/91 16:46
Жизнь опасна. Пришлось встать в 8 утра покормить кошек, поскольку
сотрудник "Вестек Секьюрити" обещал прийти к 8.30, чтобы начать установку
более замороченной охранной системы. (Разве я не тот парень, в чьих правилах
спать на мусорных баках?)
"Вестек Секьюрити" объявился ровно в 8.30. Добрый знак. Я провел его
вокруг дома, указывая окна, двери и т.д. Ладно, ладно. Мы все подключим,
установим детекторы на бьющееся стекло, нижние лучи, перекрестные лучи,
противопожарные разбрызгиватели и т.д. Спустилась Линда, задала какие-то
вопросы. Она в этом больше сечет, чем я.
Меня волновало единственное: "Сколько это займет?"
- Три дня, - сказал он.
- Господи помилуй! - выпалил я. (Два ближайших дня ипподром будет
закрыт).
Мы еще немного провозились и наконец оставили его, пообещав, что скоро
будем. Нас ждала 100-долларовая дарственная кое от кого на годовщину свадьбы
плюс чек лицензионного платежа. Короче, мы выбрались для похода в банк. Я
подписал чек.
- Мне нравится ваша подпись, - сказала девушка.
Другая прошла мимо и бросила взгляд на мой автограф.
- Его подпись по-прежнему меняется, - сказала Линда.
- Мне приходится подписывать книги, - сказал я.
- Он - писатель, - пояснила Линда.
- Правда? А что вы пишете? - спросила одна из девушек.
- Скажи ей, - попросил я Линду.
- Он пишет стихи, рассказы и романы, - сказала та.
- А еще я сценарий написал, - добавил я, - к фильму "Пьянь".
- О, - заулыбалась одна из девиц, - я его видела.
- Понравился?
- Да, - улыбалась она.
- Спасибо, - сказал я.
Мы вышли.
- Я слышала, - сказала Линда, - как одна из девиц сказала, когда мы
выходили: "Я знаю, кто это".
Видите? Мы были популярны. Мы сели в машину и добрались до торгового
центра, чтобы перекусить.
Сели за столик, заказали по шаурме, яблочный сок и капуччино. С нашей
точки открывался вид на значительную часть галереи. Практически пусто.
Бизнес шел плохо. Что ж, у нас был 100-долларовый купон на спуск. Мы могли
поправить их дела.
Я был единственным мужчиной в центре. За столиками сидели только
женщины, по одной или парами. Мужчины где-то шастали. Я не был против. Среди
дам я был в безопасности. Я отдыхал. Мои раны заживали. Я уже мог отдохнуть
в теньке. Все бы отдал за то, чтобы навсегда сорваться в пропасть. Возможно,
после передышки я бы смог добраться до следующей. Возможно.
Мы доели и дошли до "Магнин'с".
Мне нужны были рубашки. Я заценил их. Выбрать одну долбаную я не мог.
Они смотрелись так, будто над их дизайном корпел слабоумный. Я пасанул.
Линде нужна была сумочка. Одна ей приглянулась, уцененная на 50%. Итого 395
долларов. На 395 она не тянула. Скорее, на 49,5. Линда пасанула. Там стояли
два стула со головами слонов на спинках. Милые. Но стоили не одну тысячу.
Стеклянная птица, тоже милая, 75 баксов, но Линда сказала, что ее некуда
ставить. Такая же рыба с синими полосками. Я начал уставать. Долго смотреть
на вещи выматывает. Универмаги утомляют меня и подавляют. В них ничего нет.
Тонны хлама. Я бы все это и за бесплатно не взял. Они хоть иногда
выбрасывают что-нибудь привлекательное?
Мы решили, что уж как-нибудь в другой раз. Поехали в книжный. Мне нужно
было больше знать. Нашел книгу. Подошел к клерку. Он ее пробил. Я
расплатился карточкой.
- Спасибо, - сказал он, - вы не могли бы это подписать?
Он протянул мне мою последнюю книгу. Вот, я был популярен. Убедился
дважды за день. Двух раз достаточно. Три или больше - и ты попал. Но боги
старались для меня. Я спросил его имя, что-то нацарапал, подписал и
закудрявил автограф.
Мы остановились возле комьютерного магазина. Мне нужна была бумага для
принтера. У них ее не было. Я показал клерку кулак. Заставил меня вспомнить
молодость. Он порекомендовал мне магазин. Нашли. Там было все, и по
сниженным ценам. Я набрал бумаги на два года вперед, а также почтовых
конвертов, ручек и скрепок. Оставалось только писать.
Вернулись домой. Человек из охранной фирмы испарился. Плиточник
приходил и ушел. Оставил записку: "Буду к 16.00". Мы понимали, что ждать его
к четырем ни к чему. Он был тронутым. Трудное детство, скользкий подоконник.
Сбивчив. Но большой умелец по части плитки.
Я распаковал покупки наверху. Я был готов. Известен. Писатель.
Сел и открыл ноутбук. Залез в ТУПЫЕ ИГРЫ. Принялся резаться в "Тао". Я
играл все лучше и лучше. В компьютере я западаю изредка. Это лучше
тотализатора, но оттяг не тот. Что ж, я окажусь там в среду. Я подсел на то,
чтобы ставить на лошадей. Это было составной частью процесса. Приносило
плоды. А еще мне предстояло заполнить 5000 листов принтерной бумаги.
10/31/91 00:27
Жуткий день на ипподроме. Не столько проигрался (может, даже выиграл
центовик), сколько испытал ужасное ощущение. Ничего вдохновляющего. Будто
мотаешь срок, сознавая, что осталось недолго. Те же лица, та же
18-процентная комиссия. Порой мне кажется, мы в плену у кино. Зазубрили
текст, когда вступать, как играть. Только что камеры нет. Кроме того, нам из
этого фильма не вырваться. И он низкопробный. Я одинаково неплохо знаком со
всеми служащими здесь. Мы перекидываемся парой слов, пока я делаю ставку. Я
мечтаю хоть раз попасть на клерка-молчуна, который справился бы с моими
билетами, не произнеся ни слова. Но все они в конечном счете оказываются
общительными. Им скучно. К тому же они на чеку: многие из игроков - в той
или иной степени душевнобольные. Конфронтации с клерками случаются сплошь и
рядом. Громогласно звучит сирена, и прибегает охрана. Беседуя, клерки
выясняют твое мнение. Так им спокойнее. Им по душе дружелюдные игроки.
Последние мне ближе. Завсегдатаи знают, что я с легким прибабахом и не
желаю с ними разговаривать. Я постоянно разрабатываю новую систему.
Частенько меняю лошадей на переправе. Я постоянно пытаюсь увязать номера с
фактами, стараюсь закодировать безумие в натуральном числе или их группе. Я
хочу вникнуть в жизнь и в ее события. Когда-то я читал статью, где
говорилось, что в шахматах король, слон и ладья равносильны королю и двум
коням. Компьютер в Лос Аламосе с 65 тысячами 536 процессорами должен был
разработать соответствующую программу. Компьютер решил проблему за 5 часов
разбирания 100 миллиардов ходов, двигаясь обратно от выигрышной позиции.
Выяснилось, что король, ладья и слон могут сделать короля и двух коней в 224
хода. По мне, так это чрезвычайно пленительно. Это по всем показателям
обгоняет тягучий блошиный цирк на ипподроме.
По-моему, я слишком много в жизни пахал, как обычный трудяга. Так
продолжалось до 50 лет. Эти ублюдки заставляли меня куда-то ежедневно
ходить, торчать там, а потом возвращаться. Я чувствую себя виноватым за одно
уже то, что наклоняюсь. И вот я на ипподроме, скучаю и одновременно слетаю с
катушек. Ночи я оставляю компьютеру или пьянству. Или всему вместе. Часть
моих читателей считает, я люблю лошадей, что происходящее меня захватывает,
что я - азартный авантюрист, настоящий мачо, счастливчик. Дескать, я
заказываю по почте книги о лошадях и бегах, коллекционирую байки со скачек и
т.д. Мне на все это начхать. Я хожу на ипподром почти через силу. Я чересчур
идиот, чтобы придумать, куда бы еще себя деть. Где, ну где скоротать день?
Побродить по Висячим Садам? Сходить в кино? Черт, помогите, я не могу
рассиживаться без дела среди женщин. Мужчины моих лет мертвы, а если и нет,
то должны бы, потому что выглядят именно так.
Я как-то попробовал сторониться ипподрома, но стал очень нервным и
угнетенным. В какую-то ночь из меня ушли все соки, и залить в компьютер было
нечего. Мне кажется, вынося свою задницу из дому, я невольно смотрю на
Человечество. А когда на него смотришь, ты ОБЯЗАН реагировать. Это
бесконечный ужастик. Да, мне там скучно, меня все пугает, но там я до сих
пор кто-то наподобие студента. Практикант в аду.
Кто знает. Возможно, скоро я буду прикован к постели. Стану, лежа,
рисовать на бумажных листах, прибитых к стене. Рисовать я буду длинной
кистью, и мне это, наверное, понравится.
Но сейчас меня окружают лица игроков, картонные лица, перекошенные,
злодейские, ничего не выражающие, жадные, умирающие. Они высматривают в
дневных газетах результаты скачек, а я стою с ними так, будто я - один из
них. Мы больны, в нас живут глисты надежды. Наша нищенская одежонка, наши
колымаги. Мы шагаем к миражу. Наша жизнь такая же чахлая, как и у других.
11/3/91 00:48
Вместо ипподрома остался дома, с ангиной и болью немного правее
макушки. Когда тебе 71, ты уже не скажешь, в какой момент твоя голова
протаранит ветровое стекло. Я по-прежнему не дурак кирнуть и обильно
покурить. Организм от этого негодует, но не хлебом же единым сыт человек.
Душе тоже нужна пища. Пьянство насыщает как мой дух, так и рассудок. Как бы
там ни было, на ипподром я не поехал, проспав до 12.20.
Легкий денек. Погрузился в горячую ванну, как термометр. Вышло солнце,
вода пузырилась и бурлила, горячая. Я облегчился. А почему бы и нет? Иди по
лезвию. Улучши свое самочувствие. МИР - это мешок с говном, раскрытый
нараспашку. Мне его не спасти. Хотя я и получил кучу писем, где
утверждается, что моя писанина уберегла немало жоп. Но писал я не для этого.
Писал я, чтобы мой собственный зад пребывал в целости и сохранности. Я
всегда был аутсайдером, никогда ни во что не вписывался. Это прояснилось еще
на школьном дворе. А еще я очень медленно учился. Мои сверстники знали все.
Я ни знал ни хуя. Все заливал белый головокружительный свет. Я был дураком.
Даже будучи дураком, я сознавал, что не полный дурак. Было во мне что-то,
что я готов был защищать, неважно что. Неважно. Вот лежу я в ванной, а моя
жизнь подходит к концу. Хрен с ней, понавидался я цирковых представлений.
Кроме того, всегда достаточно того, о чем можно написать, прежде чем это
что-то забросит тебя в клоаку или куда-нибудь подальше. Хорошо сказано про
слово, что оно просто продолжает вышагивать, что-то выискивая, составляя
предложения, кайфуя. Слов во мне было навалом, и они по-прежнему сыпались из
меня в подходящей форме. Мне везло. В ванне. Больное горло, трещащая голова.
Мне везло. Старый писатель в ванне, в раздумьях. Мило, мило. Но ад всегда
поблизости, поджидающий, чтобы распахнуть ворота.
Мой старый рыжий кот пришел и взглянул на меня в воде. Мы изучили друг
друга. Оба знали об оппоненте все и ничего. Он ушел.
День продолжался. Мы с Линдой где-то пообедали, не помню, где. Так себе
еда, поданная с гарниром из субботнего народа. Живого и вместе с тем давно
усопшего. Занявшего столы, жующего и говорящего одновременно. Стойте, Боже,
мне это кое-что напоминает. Обедал как-то перед тем, как двинуться на
ипподром. Сел за стойку, она была совершенно пуста. Принесли мой заказ, я
ел. Вошел мужик и занял место РЯДОМ СО МНОЙ. Там было 20-25 свободных мест.
А он сел рядом со мной. Я просто не настолько тащусь от людей. Чем дальше я
от них, тем лучше себя чувствую. А он сделал заказ и начал разговаривать с
официанткой. О профессиональном футболе. Я и сам его смотрю, но заводить об
этом в кафе? Они все терли, переминали о том о сем. Лили из пустого в
порожнее. Любимый игрок, кто выиграет и т.д. Потом к ним кто-то
присоединился. Полагаю, мне бы так это не запало, если б об меня не терся
локтем ублюдок на соседнем стуле. Симпатяга, конечно-конечно. Ему нравился
футбол. Безопасный. Американский. Забейте.
Так вот, пообедали мы с Линдой и вернулись домой. Тихо дошло до ночи.
Сразу как стемнело, Линда кое-что заметила. Она в таких вещах молодец. Она
вернулась через задний двор и сказала:
- Старина Чарли упал, там пожарные.
Старина Чарли - 96-летний дядя, живущий в большом доме по соседству. На
прошлой неделе умерла его жена. Они прожили вместе 46 лет.
Я пошел туда, где стояла пожарная машина. Рядом стоял парень.
- Я - сосед Чарли. Он жив?
- Да, - сказал тот.
Они явно ждали скорую. Просто их машина докатила сюда быстрее. Мы с
Линдой ожидали. Приехала скорая. Необычная. Вылезли два коротышки. Они
казались не на шутку мелковатыми. Встали бок о бок. Трое пожарных обступили
их. Один с ними заговорил. Они стояли и кивали. Потом перестали. Взяли
носилки и понесли их по длинной лестнице к дому.
Долго были внутри. Потом вышли. Старый Чарли был пристегнут к носилкам.
Когда они собирались погрузить его в скорую, мы подошли.
- Держись, Чарли, - сказал я.
- Будем ждать вашего возвращения, - сказала Линда.
- Кто вы? - спросил Чарли.
- Мы - ваши соседи, - ответила Линда.
Они погрузили его и уехали. Красная машина с парой родственников
последовала за ними.
Мой сосед перешел ко мне улицу. Мы пожали руки. Парочка алкашей.
Рассказали ему о Чарли. Коллективно злились по поводу того, что родственники
подолгу оставляли его одного. Но толку-то?
- Вы обязаны увидеть мой водопад, - сказал сосед.
- Хорошо, - сказал я, - давай заценим.
Мы пошли к нему, поздоровались с женой, миновали семейство, через
черный ход на задний двор, мимо бассейна, позади которого и располагался
ОГРОМНЫЙ водопад. Часть воды, казалось, поступает из ствола дерева. Оно было
громадным. И состроено из здоровенных и красивых камней всех цветов радуги.
Вода струилась, нашпигованная огнями. Верилось во все это с трудом. Над
механизмом все еще вкалывал рабочий. Хотя совершенствовать было уже нечего.
Мы обменялись рукопожатием.
- Он прочел все ваши книги, - сказал сосед.
- Говно вопрос, - сказал я.
Рабочий улыбался мне.
Мы прошествовали в дом. Сосед спросил:
- Как на счет стакана вина?
Я ответил:
- Нет, спасибо.
Объяснил это ангиной и болью в макушке.
Мы с Линдой перешли улицу обратно и вернулись домой.
День, по сути, закончился, и началась ночь.
11/22/91 00:26
Ну что ж, 71-й год моей жизни выдался самым продуктивным. Пожалуй, я
выдал больше текста, чем в любой другой год. И несмотря на то, что писатель
- это несчастный судья собственного творчества, я по-прежнему склонен
считать, что моя писанина все так же хороша; имею в виду, столь же хороша,
как и на пике. Компьютер, что я принял в эксплуатацию 18 января здорово мне
помог. Слово набирается проще, куда быстрее передается от мозга (или откуда
там) пальцам, а от них - экрану, на котором оно немедленно появляется -
веское и отчетливое. Дело не в скорости в секунду, это вопрос потока слов, и
если они хороши, позволь им бежать легко. Больше никакой копирки, никаких
перепечаток. Раньше мне требовалась ночь на написание и другая - чтобы
устранить ошибки и сентиментальность предыдущей. Орфография, ляпсусы в
предложениях и т.п. теперь можно выправлять в оригинале без капитального
перепечатывания или приписок с выносами. Никому не захочется читать кое-как
сделанную копию, вплоть до самого писателя. Знаю, это звучит жеманно и
излишне щепитильно, но это ложное впечатление. На самом деле теперь,
неважно, шпыняет тебя что-то или окрыляет, ты возбуждаешься настолько, что
раскрываешься полностью. Это только к лучшему, серьезно. И если такова
прямая дорога к продаже души, я обеими "за".
Бывали, конечно, и дурные моменты. Помню ту ночь, когда пропечатав
добрых 4 часа или около того, я удостоился сногсшибательной улыбки удачи.
После того, как я, видимо, что-то повредил, вспыхнул синим свет, стерев
очень много страниц. Я перепробовал все, чтобы их восстановить. Они просто
исчезли. Да, у меня стоял режим "Сохранить все", и тем не менее. Это и
раньше случалось, но не при таком количестве страниц. Поясню, что самое
фекальное в дерьмовом ощущении, когда испаряются страницы. Представьте-ка,
иной раз я лишался 3-х или 4-х страниц романа. Целой главы. Приходилось
банально переписывать. При этом что-то теряется - крохотные нюансы, которые
в памяти не воскресишь - зато получаешь что-то взамен, поскольку по мере
переписи ты пропускаешь какие-то отрывки, тебя не удовлетворившие и
добавляешь те, что получше. И? Ну, словом, тебя ждет длинная ночь. Птицы
просыпаются. Жена и кошки решают, что ты рехнулся.
Я справился у компьютерных экспертов на предмет "голубой вспышки", но
все как один пожимали плечами. Мне открылось, что большинство компьютерных
экспертов не такие уж эксперты. То, что может их смутить, в книгах не
описано. Теперь, когда я знаю о компьютерах больше, по-моему, я найду, как
поступить при следующем появлении "синей вспышки"...
Худшей ночью была та, когда я сел за компьютер, а он совершенно
ополоумел. Вывешивал предупреждения, странно и громко изъяснялся, затухал в
смертоносной черноте. Я тыркался-тыркался, но поправить положение не мог.
Тут я заметил, как что-то прозрачное медленно застывает на экране и вокруг
"башни". Один из моих котов оросил машину. Пришлось нести в магазин.
Механика на месте не нашлось, а продавец вынул часть "башни", и желтая
жидкость брызнула на его белую рубашку, а он закричал:
- Кошачьи ссаки!
Бедолага-бедолага. Так или иначе, компьютер я им оставил. Никакая
гарантия не покрывает последствия кошачьих выделений. Им понадобилось почти
целиком выпотрошить "башню". На починку ушло 8 дней. В этот период я
вернулся к печатной машинке. Равносильно раскалыванию камня ребром ладони.
Пришлось учиться заново. Навостриться и поддать для куражу. И опять-таки:
ночь - писать, другая - править. Но и машинке я был рад. Нас связывали 50
лет. Когда я принес назад компьютер, мелькнула тень сожаления по поводу
машинки, вновь занявшей место у стены. Но я сел за агрегат, и слова
понеслись, как стая шизанутых птиц. И никаких больше синих вспышек и
стираемых страниц. Все шло куда лучше. Испражнившийся кот в итоге все
разрулил. Только теперь, покидая компьютер, я накрываю его большим