Страница:
нет, действуешь ты или бездействуешь. Нам отводиться лишь списать самих
себя, как пропажу: любой ход ведет к шаху с матом.
Так вот, скверный выдался денек на ипподроме. Во рту воцарился
противный привкус собственной души. Но завтра я пойду. Боюсь отказаться.
Потому что когда возвращусь, слова поползут по экрану, приводя в восторг мою
измотанную задницу. Оставлю все, как есть. Я ведь могу к этому вернуться и
завтра. Конечно-конечно. Так и есть. Разве нет?
6/26/92 00:34
Последние два года я писал, пожалуй, больше и лучше, чем когда-либо.
Словно за 50 лет я наконец подобрался вплотную к тому, чтобы делать это как
следует. Правда, в последние 2 месяца я стал испытывать истощение. Истощение
скорее физическое, хотя и чуть-чуть духовное. Не исключено, что я прихожу в
негодность. Страшная мысль. Предполагалось, что я буду продолжать до прихода
смерти, а не медленно угасну. В 1989 году я перенес туберкулез. В том же
году состоялась операция на глаз, которая до сих не принесла успехов. И
ноющая лодыжка. Мелочи. Укусы рака кожи. Смерть щекочет мне пятки, намекая.
Я - старый пердун, и все тут. Что ж, мне не удалось допиться до смерти. Я
был близок, но сорвалось. Теперь мне осталось доживать с тем, что от меня
осталось.
Так вот, я не писал 3 ночи подряд. Стоит ли сходить с ума? Даже в
период кризиса я ощущаю, как слова во мне пузыряться, становясь наизготовку,
чтоб ударить ключом. Я ни с кем не состязаюсь. Мне это никогда не
требовалось, только и всего. Я всегда добивался, чтобы текст ложился так,
как мне этого хочется. Мне необходимо, чтобы текст ложился или пусть меня
одолеет что-нибудь похуже смерти. Текст - не роскошь, а средство выживания.
Помимо всего прочего, когда я начинаю сомневаться в способности
работать со словом, я просто читаю кого-нибудь еще, после чего убеждаюсь,
что волноваться не о чем. Я соревнуюсь лишь с самим собой: в том, чтобы не
ошибиться, пустить в ход всю энергетику и мощь, обаяние и азарт. По-другому
никак.
Я был достаточно мудр, чтобы оставаться изолированным. Посетители в
этом доме - явление редкое. Мои 9 кошек носятся как угорелые, если
появляется чужой. Жена тоже становится все больше напоминает меня. Ей я
этого не желаю. Для меня это обыденно. Для Линды - нет. Я радуюсь, когда она
берет машину и едет на какое-нибудь сборище. У меня, в конце концов, для
этого есть ипподром. Эта громадная дыра. Я еду туда принести себя в жертву,
скоротать часы, убить их. Они нуждаются в том, чтоб их прикончили. Это часы
ожидания. Идеальные часы - это проведенные за компьютером. Но для того,
чтобы они существовали необходимо обзавестись несовершенными часами. Чтобы
подарить жизнь двум часам, требуется убить десять. Опасаться следует только
того, чтобы не укокошить ВСЕ часы, ВСЕ годы.
Чтобы стать писателем надо соответственно организовать себя,
инстинктивно делая то, что питает и тебя, и твой слог, а заодно защищает от
смерти. Каждого по-своему. Для меня это однажды обернулось тяжким запоем,
доведшим до точки. Он освободил мой слог, заострил его. Мне понадобилась
опасность. Я должен был помещать себя в рисковые ситуации. С мужиками. С
женщинами. С автомобилями. С азартными играми. С голодом. С чем угодно. Это
удобряло слог. Так прошли десятилетия. Сейчас все иначе. Я стараюсь быть
умнее и незаметнее. Это висит в воздухе. Сказанное, услышанное. Все
читается. Я по-прежнему нуждаюсь в нескольких стаканах. Но сегодня я
увлекаюсь нюансами и тенями. Я заправляю слог тем, в чем с трудом отдаю себе
отчет. Это хорошо. Теперь я другого рода лажу гоню. Кое-кто подмечал.
- Ты прорвался, - самое распространенное, что мне говорят.
Мне известно, что они чувствуют. Это чувствую и я. Слог приобрел
простоту, тепло, мрачность. Я подкрепляюсь из новых источников. Приближение
смерти пропускает через меня ток. У меня колоссальное преимущество. Я вижу и
чувствую многое из того, что скрыто для молодых. Я поменял силу юности на
силу опыта. Так что увядания не дождетесь. Ха-ха. А теперь, извиняюсь, но
мне пора в постель - сейчас 00.55. Возьму-ка я отгул. А ты смейся пока
смеется...
8/24/92 00:28
Ну что же, мне уже 8 суток как 72, и я никогда этого впредь не повторю.
Дрянные выдались последние два месяца. Изнуряющие. Физически и
морально. Смерть ничего не значит. Она околачивается неподалеку от твоей
тяжелой жопы. И то только когда слова не приходят. А обычно мне удается с
ней жухать.
Сейчас у меня отек на нижней губе и под ней. И заряда во мне никакого.
На ипподром сегодня не ездил. Весь день провалялся в постели.
Усталый-усталый. Хуже всего эти воскресные толпы народа. У меня проблемы с
лицами. Мне на них трудно смотреть. Мне открывается жизнь каждого человека в
своей совокупности и ужасающем ракурсе. Когда наглядишься за день на тысячи
лиц, истома наваливается тебе на мокушку и спускается вплоть до кончиков
носков. Сквозь нутро. По воскресеньям ипподром запружен. Дилетантский день.
Все орут и отпускают проклятья. Все бесятся. Потом сникают и уходят в
расстройстве. А как они хотели?
Мне сделали операцию по удалению катаракты на правом глазу несколько
месяцев назад. Операция оказалась не такой простой, как дезинформация,
которой меня накормили те, кто заявлял, что перенес глазные операции. Я
слышал, как жена разговаривала со своей матерью по телефону:
- Неужели, все сделали за несколько минут? И что, ты вела после этого
машину?
Другой старикан втирал мне:
- О, это фигня. Раз-два и готово, можешь отправляться по своим делам.
Другие вообще импровизировали. Операция приравнивалась к прогулке по
парку. Причем, многих из группы поддержки я ни о чем не спрашивал. Они
вызвались сами. Постепенно я им поверил. Хотя мне до сих пор любопытно, как
можно проводить аналогию между операцией на такую тонкую штуку, как глаз, и
постриганием ногтей на ногах. В мой первый визит ко врачу, тот провел осмотр
и сказал, что нужна операция.
- Ладно, - сказал я, - валяйте.
- Что? - спросил он.
- Ну, делайте давайте. Я не тороплюсь. Порезвимся!
- Погодите, - сказал он, - сперва надо договориться с больницей.
Сделать другие приготовления. Для начала покажем вам фильм про эту операцию.
Длится всего 15 минут.
- Операция?
- Нет, фильм.
И вот, что мне показали. Они полностью извлекают хрусталик глаза и
заменяют на искусственный. Хрусталик вшивают, и глаз должен прийти в порядок
и вылечиться. По прошествии приблизительно трех недель швы снимают. Это
далеко не прогулка по парку и занимает побольше, чем "пара минут". Так или
иначе, после того, как все было сделано, мать жены сказала, что, возможно,
она имела в виду послеоперационные процедуры. А что же старикан? Я спросил
его:
- Долго вы оправлялись от операции на глаз?
- Не уверен, что мне ее делали, - ответил он.
Может, губа у меня опухла от того, что пил из кошачей миски? Сегодня
мне немного лучше. Шесть дней в неделю на ипподроме любого выдавят. Сходишь,
бывало, вернешься и садишься за роман. А, может, смерть подает мне тайные
знаки? Иногда представляю себе мир без меня. Планета, которая продолжает
вращаться, как вращалась. А меня нет. Очень странно. К дому подъедет
мусоросборник и загрузится, а меня здесь не будет. Или на крыльцо бросят
газету, а меня не будет, чтобы ее подобрать. Не может быть. И, что хуже,
спустя какое-то время после моей смерти, меня по-настоящему признают. Все
те, кто боялся или ненавидел меня при жизни, внезапно меня примут. Мои
тексты проникнут всюду. Откроются фан-клубы и всякие общества. Это будет
тошнотворно. О моей жизни снимут кино. Меня подадут куда более отважным и
талантливым, чем я есть. Гораздо. Этого хватит, чтобы боги блеванули.
Человеческая раса преувеличивает все: своих героев, своих врагов, свое
значение. Ебанаты. Вот, мне уже лучше. Проклятая человеческая раса. Еще
лучше стало. Ночь теплеет. Может, я заплачу за газ. Помнится, в
Лос-Анджелесе пристрелили дамочку по фамилии Лав за неуплату счета за газ.
Компания хотела отрубить ей подачу. Забыл чем. Возможно, лопатой. Прибыли
легавые. Не помню, как так вышло. Кажется, они за чем-то полезла в фартук.
Они пальнули и убили ее. Ладно, ладно, заплачу я за газ. Волнуюсь за роман.
Он про детектива. Я помещаю его в почти невероятные ситуации, из которых мне
же его потом вытаскивать. Иногда я прикидываю, как его выковыривать, когда
торчу на ипподроме. Насколько же пытливый ум у моегоредактора-издателя.
Может статься, он считает произведение нелитературным. По-моему, все, что я
делаю, литературно, даже если я стараюсь препятствую. Пора бы ему мне
довериться. А если не пожелает, я выложу роман кому-нибудь еще. Он уйдет так
же хорошо, как и все, что я написал. Не потому, что он лучше, а потому, что
настолько же хорош. А еще потому, что мои чокнутые читатели к нему готовы.
Ну-ка, а если хорошенько выспаться сегодня ночью, вдруг опухоль с губы
спадет? Представляете меня нагнувшимся с огромной губой к клерку,
принимающему ставки, и говорящим: "Двадцатку на победителя на шестую
лошадь"? Не вопрос. Знаю. Он даже не заметит. Жена вообще спросила:
- А разве этого раньше не было?
О, Боже.
Вам известно, что кошки спят по 20 часов в сутки? Неудивительно, что
они выглядят лучше, чем я.
8/28/92 00:40
В жизни нас подстерегают тысячи капканов, и большинство из нас в них
попадается. Задача в том, чтобы обойти как можно большое число силков. Эта
чечетка позволяет тебе оставаться живее всех живых, пока не помрешь...
Письмо пришло из офиса какой-то телекомпании. Простая констатация того,
что этот парень, назовем его Джо Сингер, желал бы наведаться. Обсудить
определенные варианты. К странице 1 были прикреплены два стодолларовых чека.
К странице два прилагалась еще сотня. Я был на пути к ипподрому. Чеки слезли
со страниц без повреждений. Указывался телефонный номер. Я решил звякнуть
Джо Сингеру вечером после скачек.
Что я и сделал. Джо был прост и легкомысленен. Идея, сказал он,
заключалась в том, чтобы сделать телесериал о писателе вроде меня.
Старикане, что по-прежнему пишет, киряет и играет на скачках.
- Почему бы нам не пересечься и не обсудить это? - спросил он.
- Вам придется приехать сюда, - ответил я, - вечерком.
- Хорошо, - сказал он, когда?
- Послезавтра.
- Отлично. Знаете, кто я хочу, чтобы вас играл?
- Кто?
Он назвал актера, назовем его Гарри Дейн. Он всегда мне нравился.
- Превосходно, - сказал я, - и спасибо за три сотни.
- Мы стремились привлечь ваше внимание.
- И вам это удалось.
Наступила та ночь, прибыл Джо Сингер. Он выглядел достаточно приятным,
интеллигентным, простым. Мы пили и общались. О лошадях и не только. Немного
о телесериалах. Линда сидела с нами.
- Расскажите побольше о сериале, - попросила она.
- Все в норме, Линда, - сказал я, - мы расслабляемся...
Я просек, что Джо Сингер заехал скорее убедиться, насколько я тронутый.
- Ладно, - сказал он, залезая в портфель, - вот наметки...
Он передал мне 4 или 5 листов бумаги. В основном описание главного
героя. Я понял, что меня прочухали весьма недурно. Старый писатель жил с
молоденькой девицей, только что закончившей колледж, которая делала за него
всю черновую работу. Выстраивала по порядку его писульки и тому подобное.
- Вставить сюда девчушку распорядились на канале, понимаете? - спросил
Джо.
- Ага, - ответил я.
Линда промолчала.
- Ну, - сказал Джо, - вы просмотрите это еще разок. Там есть кое-какие
задумки, в том числе структурные. Каждая серия будет выполнена в своем
ключе, понимаете, но все вместе они основаны на вашем образе.
- Ага, - сказал я, - уже начиная напрягаться.
Мы пили еще пару часов. Я не очень много помню из беседы. Так, сжатую
версию. Вечер подошел к концу...
На следующий день после ипподрома я обратился к задумкам серий. 1.
Планы Хэнка пообедать лобстером расстроены активистами за права животных. 2.
Секретарь путает Хэнку карты с его поклонницей. 3. В честь Хемингуэя Хэнк
дрючит проститутку по имени Милли, за что ее муж-жокей хочет отдрючить
Хэнка. 4. Хэнк разрешает молодому художнику написать свой портрет, и
предстает под углом, разоблачающим его гомосексуальный опыт. 5. Друг Хэнка
хочет, чтобы тот проинвестировал его последний проект - промышленное
применение переработанной рвоты.
Я поймал Джо по телефону.
- Господи, мужик, что за херня на счет гомосексуального опыта? У меня
его не было.
- Ну, это мы можем выкинуть.
- Давай так и поступим. Слушай, Джо, давай позже переговорим.
Я сбросил. Начинались странности. Я позвонил Гарри Дейну, актеру. Он
бывал у меня дважды или трижды. Обветренное лицо всегда говорило напрямик. В
нем проскальзывала какая-то деланность. Мне он нравился.
- Гарри, - сказал я, - тут один телеканал хочет сделать обо мне сериал,
где меня сыграешь ты. Слышал что-нибудь об этом?
- Нет.
- Я подумал, можно было бы собраться - я, ты и этот парень с телеканала
- и посмотреть, что из этого выйдет.
- Какой канал?
Я назвал.
- Но это коммерческое телевидение. Цензура, реклама, фонограммы со
смехом.
- Этот Джо утверждает, что они обладают достаточными свободами.
- Цензура есть цензура. Против рекламодателей не попрешь.
- Что меня подкупило, так это то, что он хочет тебя на главную роль.
Почему бы тебе не подъехать и не встретиться с ним?
- Мне нравится то, что ты пишешь, Хэнк. Если бы нам удалось привлечь,
допустим, "ЭйчБиОу", может, у нас получилось бы все сделать как следует.
- Ну, да. Но почему бы тебе не подгрести и выслушать? Мы давно не
виделись.
- И правда. Ладушки, я подъеду, но это скорее, чтобы повидаться с тобой
и Линдой.
- Здорово. Как на счет послезавтра? Я подготовлюсь.
- Договорились, - сказал он.
Я позвонил Джо Сингеру.
- Джо, послезавтра вечером, в 9. Я условился с Гарри Дейном, он тоже
будет.
- Класс! Мы можем послать за ним лимузин.
- Он один в нем поедет?
- Возможно. Или кто-то из наших людей будет с ним.
- Ну, не знаю. Я перезвоню...
- Гарри, они собираются тебя обставить. Хотят послать за тобой лимузин.
- Чисто для меня?
- Он не уверен.
- Можно его телефон?
- Разумеется.
Началось.
Когда я вернулся с ипподрома на следующий день, Линда сказала:
- Звонил Гарри Дейн. Мы говорили на счет этой истории с телевидением.
Он спросил, не нуждаемся ли мы. Я сказала, что нет.
- Но он приедет?
- Да.
На следующий день я приехал с ипподрома чуть пораньше. Решил залезть в
джакузи. Линда куда-то ушла. Видимо, закупала горючее к приходу гостей. Я
уже тихонько побаивался этого телесериала. Они легко могли меня поиметь.
Старый писака делает то. Старый писака делает это. Фонограмма со смехом.
Старый писака надирается и пропускает поэтический вечер. Что ж, это было бы
неплохо. Но я бы не стал писать ширпотреб. Я десятилетиями писал в
клетушках, засыпая на парковой скамейке, сидючи в баре, вкалывая на
идиотских работах, тем временем, печатая в точности то, что я чувствовал, и
так, как мне хотелось. Постепенно мое творчество начали признавать. И я
по-прежнему писал так, как мне того хотелось и так, как я чувствовал. Я все
еще писал, чтобы не свихнуться. Я все еще писал, чтобы постичь смысл этой
гребаной жизни. И вот я втянут в телесериал на коммерческом канале. Все, за
что я боролся, могут высмеять в водевиле с фонограммой смеха. Господи,
помоги.
Я разделся и ступил в джакузи. Я размышлял о телесериале, своей прошлой
и нынешней жизни и многом другом. Я не вполне отдавал себе отчет в том, что
происходит, забираясь в джакузи с другого краю.
Я понял это в момент, когда зашел. Там не было ступенек. Все случилось
быстро. Там был специальный выступ, чтобы сидеть. Моя правая нога на него
встала, соскользнула, и я потерял равновесие.
"Ты трюхнешься головой о край джакузи" - прошелестело в моем мозгу.
По мере падения я сосредоточился на том, чтобы сместить голову вперед,
забивая болт на все остальное. Тяжесть удара приняла на себя правая нога. Я
подвернул ее, но ухитрился не стукнутся головой. Потом я поплавал в
пузырящейся воде, чувствуя в ноге болевые спазмы. У меня и до того бывали
боли, теперь же ногу просто разрывало. Я почувствовал себя дурнем. Я могу
упасть в обморок. Могу случайно утопиться. Линда придет и обнаружит меня
всплывшим и мертвым.
ИЗВЕСТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ, ПРИЗНАННЫЙ ПОЭТ ТРУЩОБ И ВЫПИВОХА
НАЙДЕН МЕРТВЫМ В ДЖАКУЗИ. ОН ТОЛЬКО ЧТО ПОДПИСАЛ КОНТРАКТ
НА СЪЕМКИ КОМЕДИЙНОГО ШОУ, ОСНОВАННОГО НА ИСТОРИИ ЕГО ЖИЗНИ.
Это даже не называется плохо кончить. Это называется быть обосранным
богами с высокой колокольни.
Мне удалось выбраться из джакузи и перебраться в дом. Я еле шел. Каждым
шагом доставляя себе адскую боль - от лодыжки до колена. Прохромал к
холодильнику и достал пиво...
Гарри Дейн приехал первым. На своей машине. Мы открыли вино, и я налил.
Скоро прибыл и Джо Сингер. Я всех представил и мы врезали еще. Джо выложил
Гарри общий формат предполагаемого сериала. Гарри курил и довольно энергично
пил вино.
- Да, да, - говорил он, - а что с саундтреком? Да, и мы с Хэнком
намерены полностью контролировать материал. К тому же не знаю. Эта
цензура...
- Цензура? Какая цензура? - спросил Джо.
- Спонсоры, которым надо угодить. Есть же ограничения в материале.
- У нас будет полная свобода, - заверил Джо.
- Вам ее не дадут, - сказал Гарри.
- Фонограммы смеха омерзительны, - сказала Линда.
- Ага, - подтвердил я.
- И потом, - продолжал Гарри, - я снимался в телесериалах. Это
тягомотина, отнимающая помногу часов на дню. Это гораздо хуже кино.
Каторжный труд.
Джо не ответил.
Мы продолжали пить. Прошло пару часов. Все это время мы переливали из
пустого в порожнее. Гарри, говорящий что хорошо бы прописаться на "ЭйчБиОу".
А фонограммы смеха омерзительны. Джо божился, что все будет в ажуре, и
свободы на коммерческом телевидении хоть отбавляй, поскольку времена
изменились. Поистине нудно. Гарри заливался вином. Потом его понесло в
неисправности мира и причины, их повлекшие. Звуковая дорожка стояла в режиме
нон-стоп. Трэк был неплохим. К сожалению, он был слишком хорош, чтобы
запомниться. А Гарри все не унимался.
Ни с того, ни с сего Джо Сингер вскочил:
- Да черти вас дери, вы, ребята понаделали кучу галимых фильмов! А
телевидение кое-чего добилось! Что бы мы ни делали, это не гнило! А вы,
ребята, продолжаете выпускать отстойное кино!
Он пошел в ванную.
Гарри глянул на меня и ухмыльнулся:
- Э, да он рехнулся, нет?
- Ага.
Я налил еще вина. Мы сидели в ожидании. Джо Сингер долго еще оставался
в ванной. Когда он вышел, Гарри встал и стал ему что-то говорить. Что, я не
слышал. По-моему, Гарри его стало жалко. Вскоре после этого Сингер принялся
сгребать свое барахло в портфель. Он дошел до двери, когда обернулся и
сказал:
- Я вам позвоню.
- Ладно, Джо.
Он ушел.
Линда, я и Гарри продолжали пить. Гарри все талдычил о том, что в мире
неправильно, выгибая свою достойную линию, которую я не могу восстановить.
Мы немного поговорили о планируемом сериале. После того, как он ушел, мы
волновались о его вождении. Мы предлагали ему остаться. Он отказался.
Добавил, что справится. По счастью, он не обманул.
Следующим вечером позвонил Джо Сингер.
- Слушай, нам этот парень не нужен. Он не желает работать. Достанем
кого-нибудь еще.
- Но, Джо, одна из основных причин, по которым мне понравилась ваша
идея - это возможное участие Гарри Дейна.
- Добудем еще кого-нибудь. Я составлю и отправлю вам список. Уж я над
этим поработаю.
- Ну не знаю, Джо...
- Я вам напишу. И вот еще что. Я говорил с людьми, и они сказали, что
никаких фонограмм со смехом не будет. Более того, они сказали, что легко
можно будет наведаться в "ЭйчБиОу". Это меня удивило, потому что я работаю
на них, а не "ЭйчБиОу". В любом случае я вышлю вам список актеров...
- Ладно, Джо...
Я запутался в паутине. Теперь я хотел на волю, но не вполне
представлял, как его об этом известить. Осознание этого меня поразило.
Обычно я не испытывал неловкости, когда хотел от кого-то избавиться. Я
чувствовал свою вину, потому что он, возможно, потратил немало сил на эту
мульку. Первоначально идея того, что сериал будет основан на истории моей
жизни сыграла на струнах моего тщеславия. Теперь эта идея казалась
неудачной. Чувствовал я себя в целом паршиво.
Пару дней спустя прибыли фотографии актеров, целая кипа.
Предпочтительные были обведены кружком. Под фото каждого указывался
телефонный номер агента. Меня уже подташнивало от изучения всех этих лиц, в
массе своей улыбающихся. Лица были ласковыми, пустыми, очень Голливудскими,
порядком устрашающие.
К фото прилагалась писулька:
"...отправляюсь в трехнедельный отпуск. Когда вернусь, собираюсь с
головой окунуться в работу..."
Лица меня добили. Я уже не выдерживал. Сел за компьютер и застучал.
"...Я всерьез подумал о проекте и, если честно, не могу на это пойти.
Это привело бы к концу той, жизни, которую я прожил и хотел прожить. Это
чересчур крупное вторжение в мое существование. Оно бы сделало меня
несчастным и подавленным. Это ощущение исподволь настигает меня, но я не
знаю, как вам его описать. Когда вы поссорились с Гарри Дейном той ночью, я
обрадовался. Я подумал, вот и все. Но вы быстро оправились, собрав список
актеров. Я хочу выйти из игры. Это ощущение росло во мне по мере того, как
развивались события. Ничего не имею против вас. Вы - интеллигентный юноша,
пытающийся впрыснуть свежую кровь в телевидение, но пусть она будет не моей.
Вы, вероятно, не поймете моего беспокойства, но, поверьте мне, оно далеко не
пустое. Я бы должен гордиться, что вы хотите показать мою жизнь людям. Но,
по правде сказать, я более, чем замучан мыслью о том, что она в опасности. Я
выхожу из игры. Я плохо сплю, не могу ни о чем думать и вообще что-либо
делать.
Пожалуйста, никаких телефонных звонков. Ничто не побудит меня
передумать."
На следующий день по пути на ипподром я бросил письмо в почтовый ящик.
Как будто заново родился. Кажется, в моем положении приходится защищать свою
свободу еще более яро. Я бы и до суда дошел. Все что угодно. Тем не менее,
Джо Сингера было жалко. Но - гори все синим пламенем - я вновь был свободен.
Выехав на магистраль, я включил радио и слушал Моцарта. Жизнь бывает
хороша, но иногда это зависит и от нас.
8/30/92 1:30
Я спускался на ипподромном эскалаторе после 6-го заезда, когда попал в
поле зрения официанта.
- Вы домой? - спросил он.
Таким, как он, бедолагам надлежало таскать еду из кухни на верхние
этажи, управляясь с диким количеством подносов. Когда на них налетали
клиенты, расходы несли они. Игроки сидели по четыре человека за столом.
Официанты могли горбатиться день напролет, и все равно оставались в долгу у
ипподрома. Худшими были дни столпотворений, когда официанты не всех могли
заметить. А когда наконец замечали, чаевые им доставались хреновые.
Я спустился на первый этаж и вышел на улицу, постоял на солнце. Хорошо.
Может, стоит вернуться на ипподром и постоять на солнышке там. Я изредка
думал о том, чтобы здесь писать, но иногда прибегал к этому. Я думал о том,
что я недавно прочел, о том, что я, едва ли не самый продаваемый поэт
Америки и наиболее влиятельный и подражаемый из них. Как странно. Мне на
этом плевать. Все, что считается - это то, что я напишу, в следующий раз сев
за компьютер. Если я все еще могу, я жив, а нет - так все, что этому
предшествовало, для меня маловажно. Но что я делал в своей писанине? Я нес
гадости. Я никогда не думал о писательстве даже когда писал. Тут я услышал
сигнал к началу, обернулся, зашел внутрь и ступил на эскалатор. Поднимаясь,
я миновал одного моего должника. Он опустил голову. Я притворился, что его
не заметил. Ничего хорошего из того, что он мне вернет, не выйдет. Он опять
попросит взаймы. А чуть раньше ко мне подошел старикашка:
- Дай мне 60 центов!
Вместе с ними ему хватало на двухдолларовый билет, лишний шанс
помечтать. Здесь уныло и гадко, а где иначе? Податься некуда. Ну, можно,
конечно запереться в четырех стенах, но тогда жена будет переживать или что
похуже. Америка - это страна Депрессивных Жен. А вина за это ложится на
мужчин. Разумеется. Кто еще всегда рядом? Ни к чему винить птиц, собак,
кошек, червей, мышей, пауков, рыб и т.д. Мужчины. Самим же мужчинам нельзя
поддаваться панике, иначе корабль пойдет ко дну. Да, черт побери.
Я сел за свой столик. Соседний заняли трое мужчин и мальчишка.
Маленькие телевизоры стояли на каждом столике, но только их ящик ОРАЛ.
Мальчишка смотрел какую-то комедию. Со стороны мужиков было милым дать парню
насладиться его программой. Но никакого внимания на экран он не обращал и не
слушал. Он третировал скомканный кусок бумаги. Сначала просто толкал об
чашки, а потом взял его и начал бросать то в одну чашку, то в другую. В
некоторых чашках был кофе. Мужчины продолжали обсуждать лошадей. Господи,
телик так ОРАЛ. Я-было подумал попросить их убавить звук, но они были
черными и вообразили бы, что я - расист. Я встал из-за стола и пошел к
заветным окошкам. Мне не повезло, я попал в медленную очередь. Впереди
застрял старикан, который никак не мог сделать ставку. Он уронил в окошко
свой бланк на пару с программкой и вообще очень колебался, как ему быть. По
ходу, он жил в доме престарелых или еще в каком учреждении, но выходил
оттуда в дни скачек. Что ж, закона, запрещающего такое поведение, нет, как
нет закона, запрещающего витать в облаках. Но меня почему-то это ранило.
Боже, я не должен от этого страдать, подумал я. Я уже наизусть знал его
затылок, уши, прикид, осанку. Лошади подтягивались к воротам. Все орали на
себя, как пропажу: любой ход ведет к шаху с матом.
Так вот, скверный выдался денек на ипподроме. Во рту воцарился
противный привкус собственной души. Но завтра я пойду. Боюсь отказаться.
Потому что когда возвращусь, слова поползут по экрану, приводя в восторг мою
измотанную задницу. Оставлю все, как есть. Я ведь могу к этому вернуться и
завтра. Конечно-конечно. Так и есть. Разве нет?
6/26/92 00:34
Последние два года я писал, пожалуй, больше и лучше, чем когда-либо.
Словно за 50 лет я наконец подобрался вплотную к тому, чтобы делать это как
следует. Правда, в последние 2 месяца я стал испытывать истощение. Истощение
скорее физическое, хотя и чуть-чуть духовное. Не исключено, что я прихожу в
негодность. Страшная мысль. Предполагалось, что я буду продолжать до прихода
смерти, а не медленно угасну. В 1989 году я перенес туберкулез. В том же
году состоялась операция на глаз, которая до сих не принесла успехов. И
ноющая лодыжка. Мелочи. Укусы рака кожи. Смерть щекочет мне пятки, намекая.
Я - старый пердун, и все тут. Что ж, мне не удалось допиться до смерти. Я
был близок, но сорвалось. Теперь мне осталось доживать с тем, что от меня
осталось.
Так вот, я не писал 3 ночи подряд. Стоит ли сходить с ума? Даже в
период кризиса я ощущаю, как слова во мне пузыряться, становясь наизготовку,
чтоб ударить ключом. Я ни с кем не состязаюсь. Мне это никогда не
требовалось, только и всего. Я всегда добивался, чтобы текст ложился так,
как мне этого хочется. Мне необходимо, чтобы текст ложился или пусть меня
одолеет что-нибудь похуже смерти. Текст - не роскошь, а средство выживания.
Помимо всего прочего, когда я начинаю сомневаться в способности
работать со словом, я просто читаю кого-нибудь еще, после чего убеждаюсь,
что волноваться не о чем. Я соревнуюсь лишь с самим собой: в том, чтобы не
ошибиться, пустить в ход всю энергетику и мощь, обаяние и азарт. По-другому
никак.
Я был достаточно мудр, чтобы оставаться изолированным. Посетители в
этом доме - явление редкое. Мои 9 кошек носятся как угорелые, если
появляется чужой. Жена тоже становится все больше напоминает меня. Ей я
этого не желаю. Для меня это обыденно. Для Линды - нет. Я радуюсь, когда она
берет машину и едет на какое-нибудь сборище. У меня, в конце концов, для
этого есть ипподром. Эта громадная дыра. Я еду туда принести себя в жертву,
скоротать часы, убить их. Они нуждаются в том, чтоб их прикончили. Это часы
ожидания. Идеальные часы - это проведенные за компьютером. Но для того,
чтобы они существовали необходимо обзавестись несовершенными часами. Чтобы
подарить жизнь двум часам, требуется убить десять. Опасаться следует только
того, чтобы не укокошить ВСЕ часы, ВСЕ годы.
Чтобы стать писателем надо соответственно организовать себя,
инстинктивно делая то, что питает и тебя, и твой слог, а заодно защищает от
смерти. Каждого по-своему. Для меня это однажды обернулось тяжким запоем,
доведшим до точки. Он освободил мой слог, заострил его. Мне понадобилась
опасность. Я должен был помещать себя в рисковые ситуации. С мужиками. С
женщинами. С автомобилями. С азартными играми. С голодом. С чем угодно. Это
удобряло слог. Так прошли десятилетия. Сейчас все иначе. Я стараюсь быть
умнее и незаметнее. Это висит в воздухе. Сказанное, услышанное. Все
читается. Я по-прежнему нуждаюсь в нескольких стаканах. Но сегодня я
увлекаюсь нюансами и тенями. Я заправляю слог тем, в чем с трудом отдаю себе
отчет. Это хорошо. Теперь я другого рода лажу гоню. Кое-кто подмечал.
- Ты прорвался, - самое распространенное, что мне говорят.
Мне известно, что они чувствуют. Это чувствую и я. Слог приобрел
простоту, тепло, мрачность. Я подкрепляюсь из новых источников. Приближение
смерти пропускает через меня ток. У меня колоссальное преимущество. Я вижу и
чувствую многое из того, что скрыто для молодых. Я поменял силу юности на
силу опыта. Так что увядания не дождетесь. Ха-ха. А теперь, извиняюсь, но
мне пора в постель - сейчас 00.55. Возьму-ка я отгул. А ты смейся пока
смеется...
8/24/92 00:28
Ну что же, мне уже 8 суток как 72, и я никогда этого впредь не повторю.
Дрянные выдались последние два месяца. Изнуряющие. Физически и
морально. Смерть ничего не значит. Она околачивается неподалеку от твоей
тяжелой жопы. И то только когда слова не приходят. А обычно мне удается с
ней жухать.
Сейчас у меня отек на нижней губе и под ней. И заряда во мне никакого.
На ипподром сегодня не ездил. Весь день провалялся в постели.
Усталый-усталый. Хуже всего эти воскресные толпы народа. У меня проблемы с
лицами. Мне на них трудно смотреть. Мне открывается жизнь каждого человека в
своей совокупности и ужасающем ракурсе. Когда наглядишься за день на тысячи
лиц, истома наваливается тебе на мокушку и спускается вплоть до кончиков
носков. Сквозь нутро. По воскресеньям ипподром запружен. Дилетантский день.
Все орут и отпускают проклятья. Все бесятся. Потом сникают и уходят в
расстройстве. А как они хотели?
Мне сделали операцию по удалению катаракты на правом глазу несколько
месяцев назад. Операция оказалась не такой простой, как дезинформация,
которой меня накормили те, кто заявлял, что перенес глазные операции. Я
слышал, как жена разговаривала со своей матерью по телефону:
- Неужели, все сделали за несколько минут? И что, ты вела после этого
машину?
Другой старикан втирал мне:
- О, это фигня. Раз-два и готово, можешь отправляться по своим делам.
Другие вообще импровизировали. Операция приравнивалась к прогулке по
парку. Причем, многих из группы поддержки я ни о чем не спрашивал. Они
вызвались сами. Постепенно я им поверил. Хотя мне до сих пор любопытно, как
можно проводить аналогию между операцией на такую тонкую штуку, как глаз, и
постриганием ногтей на ногах. В мой первый визит ко врачу, тот провел осмотр
и сказал, что нужна операция.
- Ладно, - сказал я, - валяйте.
- Что? - спросил он.
- Ну, делайте давайте. Я не тороплюсь. Порезвимся!
- Погодите, - сказал он, - сперва надо договориться с больницей.
Сделать другие приготовления. Для начала покажем вам фильм про эту операцию.
Длится всего 15 минут.
- Операция?
- Нет, фильм.
И вот, что мне показали. Они полностью извлекают хрусталик глаза и
заменяют на искусственный. Хрусталик вшивают, и глаз должен прийти в порядок
и вылечиться. По прошествии приблизительно трех недель швы снимают. Это
далеко не прогулка по парку и занимает побольше, чем "пара минут". Так или
иначе, после того, как все было сделано, мать жены сказала, что, возможно,
она имела в виду послеоперационные процедуры. А что же старикан? Я спросил
его:
- Долго вы оправлялись от операции на глаз?
- Не уверен, что мне ее делали, - ответил он.
Может, губа у меня опухла от того, что пил из кошачей миски? Сегодня
мне немного лучше. Шесть дней в неделю на ипподроме любого выдавят. Сходишь,
бывало, вернешься и садишься за роман. А, может, смерть подает мне тайные
знаки? Иногда представляю себе мир без меня. Планета, которая продолжает
вращаться, как вращалась. А меня нет. Очень странно. К дому подъедет
мусоросборник и загрузится, а меня здесь не будет. Или на крыльцо бросят
газету, а меня не будет, чтобы ее подобрать. Не может быть. И, что хуже,
спустя какое-то время после моей смерти, меня по-настоящему признают. Все
те, кто боялся или ненавидел меня при жизни, внезапно меня примут. Мои
тексты проникнут всюду. Откроются фан-клубы и всякие общества. Это будет
тошнотворно. О моей жизни снимут кино. Меня подадут куда более отважным и
талантливым, чем я есть. Гораздо. Этого хватит, чтобы боги блеванули.
Человеческая раса преувеличивает все: своих героев, своих врагов, свое
значение. Ебанаты. Вот, мне уже лучше. Проклятая человеческая раса. Еще
лучше стало. Ночь теплеет. Может, я заплачу за газ. Помнится, в
Лос-Анджелесе пристрелили дамочку по фамилии Лав за неуплату счета за газ.
Компания хотела отрубить ей подачу. Забыл чем. Возможно, лопатой. Прибыли
легавые. Не помню, как так вышло. Кажется, они за чем-то полезла в фартук.
Они пальнули и убили ее. Ладно, ладно, заплачу я за газ. Волнуюсь за роман.
Он про детектива. Я помещаю его в почти невероятные ситуации, из которых мне
же его потом вытаскивать. Иногда я прикидываю, как его выковыривать, когда
торчу на ипподроме. Насколько же пытливый ум у моегоредактора-издателя.
Может статься, он считает произведение нелитературным. По-моему, все, что я
делаю, литературно, даже если я стараюсь препятствую. Пора бы ему мне
довериться. А если не пожелает, я выложу роман кому-нибудь еще. Он уйдет так
же хорошо, как и все, что я написал. Не потому, что он лучше, а потому, что
настолько же хорош. А еще потому, что мои чокнутые читатели к нему готовы.
Ну-ка, а если хорошенько выспаться сегодня ночью, вдруг опухоль с губы
спадет? Представляете меня нагнувшимся с огромной губой к клерку,
принимающему ставки, и говорящим: "Двадцатку на победителя на шестую
лошадь"? Не вопрос. Знаю. Он даже не заметит. Жена вообще спросила:
- А разве этого раньше не было?
О, Боже.
Вам известно, что кошки спят по 20 часов в сутки? Неудивительно, что
они выглядят лучше, чем я.
8/28/92 00:40
В жизни нас подстерегают тысячи капканов, и большинство из нас в них
попадается. Задача в том, чтобы обойти как можно большое число силков. Эта
чечетка позволяет тебе оставаться живее всех живых, пока не помрешь...
Письмо пришло из офиса какой-то телекомпании. Простая констатация того,
что этот парень, назовем его Джо Сингер, желал бы наведаться. Обсудить
определенные варианты. К странице 1 были прикреплены два стодолларовых чека.
К странице два прилагалась еще сотня. Я был на пути к ипподрому. Чеки слезли
со страниц без повреждений. Указывался телефонный номер. Я решил звякнуть
Джо Сингеру вечером после скачек.
Что я и сделал. Джо был прост и легкомысленен. Идея, сказал он,
заключалась в том, чтобы сделать телесериал о писателе вроде меня.
Старикане, что по-прежнему пишет, киряет и играет на скачках.
- Почему бы нам не пересечься и не обсудить это? - спросил он.
- Вам придется приехать сюда, - ответил я, - вечерком.
- Хорошо, - сказал он, когда?
- Послезавтра.
- Отлично. Знаете, кто я хочу, чтобы вас играл?
- Кто?
Он назвал актера, назовем его Гарри Дейн. Он всегда мне нравился.
- Превосходно, - сказал я, - и спасибо за три сотни.
- Мы стремились привлечь ваше внимание.
- И вам это удалось.
Наступила та ночь, прибыл Джо Сингер. Он выглядел достаточно приятным,
интеллигентным, простым. Мы пили и общались. О лошадях и не только. Немного
о телесериалах. Линда сидела с нами.
- Расскажите побольше о сериале, - попросила она.
- Все в норме, Линда, - сказал я, - мы расслабляемся...
Я просек, что Джо Сингер заехал скорее убедиться, насколько я тронутый.
- Ладно, - сказал он, залезая в портфель, - вот наметки...
Он передал мне 4 или 5 листов бумаги. В основном описание главного
героя. Я понял, что меня прочухали весьма недурно. Старый писатель жил с
молоденькой девицей, только что закончившей колледж, которая делала за него
всю черновую работу. Выстраивала по порядку его писульки и тому подобное.
- Вставить сюда девчушку распорядились на канале, понимаете? - спросил
Джо.
- Ага, - ответил я.
Линда промолчала.
- Ну, - сказал Джо, - вы просмотрите это еще разок. Там есть кое-какие
задумки, в том числе структурные. Каждая серия будет выполнена в своем
ключе, понимаете, но все вместе они основаны на вашем образе.
- Ага, - сказал я, - уже начиная напрягаться.
Мы пили еще пару часов. Я не очень много помню из беседы. Так, сжатую
версию. Вечер подошел к концу...
На следующий день после ипподрома я обратился к задумкам серий. 1.
Планы Хэнка пообедать лобстером расстроены активистами за права животных. 2.
Секретарь путает Хэнку карты с его поклонницей. 3. В честь Хемингуэя Хэнк
дрючит проститутку по имени Милли, за что ее муж-жокей хочет отдрючить
Хэнка. 4. Хэнк разрешает молодому художнику написать свой портрет, и
предстает под углом, разоблачающим его гомосексуальный опыт. 5. Друг Хэнка
хочет, чтобы тот проинвестировал его последний проект - промышленное
применение переработанной рвоты.
Я поймал Джо по телефону.
- Господи, мужик, что за херня на счет гомосексуального опыта? У меня
его не было.
- Ну, это мы можем выкинуть.
- Давай так и поступим. Слушай, Джо, давай позже переговорим.
Я сбросил. Начинались странности. Я позвонил Гарри Дейну, актеру. Он
бывал у меня дважды или трижды. Обветренное лицо всегда говорило напрямик. В
нем проскальзывала какая-то деланность. Мне он нравился.
- Гарри, - сказал я, - тут один телеканал хочет сделать обо мне сериал,
где меня сыграешь ты. Слышал что-нибудь об этом?
- Нет.
- Я подумал, можно было бы собраться - я, ты и этот парень с телеканала
- и посмотреть, что из этого выйдет.
- Какой канал?
Я назвал.
- Но это коммерческое телевидение. Цензура, реклама, фонограммы со
смехом.
- Этот Джо утверждает, что они обладают достаточными свободами.
- Цензура есть цензура. Против рекламодателей не попрешь.
- Что меня подкупило, так это то, что он хочет тебя на главную роль.
Почему бы тебе не подъехать и не встретиться с ним?
- Мне нравится то, что ты пишешь, Хэнк. Если бы нам удалось привлечь,
допустим, "ЭйчБиОу", может, у нас получилось бы все сделать как следует.
- Ну, да. Но почему бы тебе не подгрести и выслушать? Мы давно не
виделись.
- И правда. Ладушки, я подъеду, но это скорее, чтобы повидаться с тобой
и Линдой.
- Здорово. Как на счет послезавтра? Я подготовлюсь.
- Договорились, - сказал он.
Я позвонил Джо Сингеру.
- Джо, послезавтра вечером, в 9. Я условился с Гарри Дейном, он тоже
будет.
- Класс! Мы можем послать за ним лимузин.
- Он один в нем поедет?
- Возможно. Или кто-то из наших людей будет с ним.
- Ну, не знаю. Я перезвоню...
- Гарри, они собираются тебя обставить. Хотят послать за тобой лимузин.
- Чисто для меня?
- Он не уверен.
- Можно его телефон?
- Разумеется.
Началось.
Когда я вернулся с ипподрома на следующий день, Линда сказала:
- Звонил Гарри Дейн. Мы говорили на счет этой истории с телевидением.
Он спросил, не нуждаемся ли мы. Я сказала, что нет.
- Но он приедет?
- Да.
На следующий день я приехал с ипподрома чуть пораньше. Решил залезть в
джакузи. Линда куда-то ушла. Видимо, закупала горючее к приходу гостей. Я
уже тихонько побаивался этого телесериала. Они легко могли меня поиметь.
Старый писака делает то. Старый писака делает это. Фонограмма со смехом.
Старый писака надирается и пропускает поэтический вечер. Что ж, это было бы
неплохо. Но я бы не стал писать ширпотреб. Я десятилетиями писал в
клетушках, засыпая на парковой скамейке, сидючи в баре, вкалывая на
идиотских работах, тем временем, печатая в точности то, что я чувствовал, и
так, как мне хотелось. Постепенно мое творчество начали признавать. И я
по-прежнему писал так, как мне того хотелось и так, как я чувствовал. Я все
еще писал, чтобы не свихнуться. Я все еще писал, чтобы постичь смысл этой
гребаной жизни. И вот я втянут в телесериал на коммерческом канале. Все, за
что я боролся, могут высмеять в водевиле с фонограммой смеха. Господи,
помоги.
Я разделся и ступил в джакузи. Я размышлял о телесериале, своей прошлой
и нынешней жизни и многом другом. Я не вполне отдавал себе отчет в том, что
происходит, забираясь в джакузи с другого краю.
Я понял это в момент, когда зашел. Там не было ступенек. Все случилось
быстро. Там был специальный выступ, чтобы сидеть. Моя правая нога на него
встала, соскользнула, и я потерял равновесие.
"Ты трюхнешься головой о край джакузи" - прошелестело в моем мозгу.
По мере падения я сосредоточился на том, чтобы сместить голову вперед,
забивая болт на все остальное. Тяжесть удара приняла на себя правая нога. Я
подвернул ее, но ухитрился не стукнутся головой. Потом я поплавал в
пузырящейся воде, чувствуя в ноге болевые спазмы. У меня и до того бывали
боли, теперь же ногу просто разрывало. Я почувствовал себя дурнем. Я могу
упасть в обморок. Могу случайно утопиться. Линда придет и обнаружит меня
всплывшим и мертвым.
ИЗВЕСТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ, ПРИЗНАННЫЙ ПОЭТ ТРУЩОБ И ВЫПИВОХА
НАЙДЕН МЕРТВЫМ В ДЖАКУЗИ. ОН ТОЛЬКО ЧТО ПОДПИСАЛ КОНТРАКТ
НА СЪЕМКИ КОМЕДИЙНОГО ШОУ, ОСНОВАННОГО НА ИСТОРИИ ЕГО ЖИЗНИ.
Это даже не называется плохо кончить. Это называется быть обосранным
богами с высокой колокольни.
Мне удалось выбраться из джакузи и перебраться в дом. Я еле шел. Каждым
шагом доставляя себе адскую боль - от лодыжки до колена. Прохромал к
холодильнику и достал пиво...
Гарри Дейн приехал первым. На своей машине. Мы открыли вино, и я налил.
Скоро прибыл и Джо Сингер. Я всех представил и мы врезали еще. Джо выложил
Гарри общий формат предполагаемого сериала. Гарри курил и довольно энергично
пил вино.
- Да, да, - говорил он, - а что с саундтреком? Да, и мы с Хэнком
намерены полностью контролировать материал. К тому же не знаю. Эта
цензура...
- Цензура? Какая цензура? - спросил Джо.
- Спонсоры, которым надо угодить. Есть же ограничения в материале.
- У нас будет полная свобода, - заверил Джо.
- Вам ее не дадут, - сказал Гарри.
- Фонограммы смеха омерзительны, - сказала Линда.
- Ага, - подтвердил я.
- И потом, - продолжал Гарри, - я снимался в телесериалах. Это
тягомотина, отнимающая помногу часов на дню. Это гораздо хуже кино.
Каторжный труд.
Джо не ответил.
Мы продолжали пить. Прошло пару часов. Все это время мы переливали из
пустого в порожнее. Гарри, говорящий что хорошо бы прописаться на "ЭйчБиОу".
А фонограммы смеха омерзительны. Джо божился, что все будет в ажуре, и
свободы на коммерческом телевидении хоть отбавляй, поскольку времена
изменились. Поистине нудно. Гарри заливался вином. Потом его понесло в
неисправности мира и причины, их повлекшие. Звуковая дорожка стояла в режиме
нон-стоп. Трэк был неплохим. К сожалению, он был слишком хорош, чтобы
запомниться. А Гарри все не унимался.
Ни с того, ни с сего Джо Сингер вскочил:
- Да черти вас дери, вы, ребята понаделали кучу галимых фильмов! А
телевидение кое-чего добилось! Что бы мы ни делали, это не гнило! А вы,
ребята, продолжаете выпускать отстойное кино!
Он пошел в ванную.
Гарри глянул на меня и ухмыльнулся:
- Э, да он рехнулся, нет?
- Ага.
Я налил еще вина. Мы сидели в ожидании. Джо Сингер долго еще оставался
в ванной. Когда он вышел, Гарри встал и стал ему что-то говорить. Что, я не
слышал. По-моему, Гарри его стало жалко. Вскоре после этого Сингер принялся
сгребать свое барахло в портфель. Он дошел до двери, когда обернулся и
сказал:
- Я вам позвоню.
- Ладно, Джо.
Он ушел.
Линда, я и Гарри продолжали пить. Гарри все талдычил о том, что в мире
неправильно, выгибая свою достойную линию, которую я не могу восстановить.
Мы немного поговорили о планируемом сериале. После того, как он ушел, мы
волновались о его вождении. Мы предлагали ему остаться. Он отказался.
Добавил, что справится. По счастью, он не обманул.
Следующим вечером позвонил Джо Сингер.
- Слушай, нам этот парень не нужен. Он не желает работать. Достанем
кого-нибудь еще.
- Но, Джо, одна из основных причин, по которым мне понравилась ваша
идея - это возможное участие Гарри Дейна.
- Добудем еще кого-нибудь. Я составлю и отправлю вам список. Уж я над
этим поработаю.
- Ну не знаю, Джо...
- Я вам напишу. И вот еще что. Я говорил с людьми, и они сказали, что
никаких фонограмм со смехом не будет. Более того, они сказали, что легко
можно будет наведаться в "ЭйчБиОу". Это меня удивило, потому что я работаю
на них, а не "ЭйчБиОу". В любом случае я вышлю вам список актеров...
- Ладно, Джо...
Я запутался в паутине. Теперь я хотел на волю, но не вполне
представлял, как его об этом известить. Осознание этого меня поразило.
Обычно я не испытывал неловкости, когда хотел от кого-то избавиться. Я
чувствовал свою вину, потому что он, возможно, потратил немало сил на эту
мульку. Первоначально идея того, что сериал будет основан на истории моей
жизни сыграла на струнах моего тщеславия. Теперь эта идея казалась
неудачной. Чувствовал я себя в целом паршиво.
Пару дней спустя прибыли фотографии актеров, целая кипа.
Предпочтительные были обведены кружком. Под фото каждого указывался
телефонный номер агента. Меня уже подташнивало от изучения всех этих лиц, в
массе своей улыбающихся. Лица были ласковыми, пустыми, очень Голливудскими,
порядком устрашающие.
К фото прилагалась писулька:
"...отправляюсь в трехнедельный отпуск. Когда вернусь, собираюсь с
головой окунуться в работу..."
Лица меня добили. Я уже не выдерживал. Сел за компьютер и застучал.
"...Я всерьез подумал о проекте и, если честно, не могу на это пойти.
Это привело бы к концу той, жизни, которую я прожил и хотел прожить. Это
чересчур крупное вторжение в мое существование. Оно бы сделало меня
несчастным и подавленным. Это ощущение исподволь настигает меня, но я не
знаю, как вам его описать. Когда вы поссорились с Гарри Дейном той ночью, я
обрадовался. Я подумал, вот и все. Но вы быстро оправились, собрав список
актеров. Я хочу выйти из игры. Это ощущение росло во мне по мере того, как
развивались события. Ничего не имею против вас. Вы - интеллигентный юноша,
пытающийся впрыснуть свежую кровь в телевидение, но пусть она будет не моей.
Вы, вероятно, не поймете моего беспокойства, но, поверьте мне, оно далеко не
пустое. Я бы должен гордиться, что вы хотите показать мою жизнь людям. Но,
по правде сказать, я более, чем замучан мыслью о том, что она в опасности. Я
выхожу из игры. Я плохо сплю, не могу ни о чем думать и вообще что-либо
делать.
Пожалуйста, никаких телефонных звонков. Ничто не побудит меня
передумать."
На следующий день по пути на ипподром я бросил письмо в почтовый ящик.
Как будто заново родился. Кажется, в моем положении приходится защищать свою
свободу еще более яро. Я бы и до суда дошел. Все что угодно. Тем не менее,
Джо Сингера было жалко. Но - гори все синим пламенем - я вновь был свободен.
Выехав на магистраль, я включил радио и слушал Моцарта. Жизнь бывает
хороша, но иногда это зависит и от нас.
8/30/92 1:30
Я спускался на ипподромном эскалаторе после 6-го заезда, когда попал в
поле зрения официанта.
- Вы домой? - спросил он.
Таким, как он, бедолагам надлежало таскать еду из кухни на верхние
этажи, управляясь с диким количеством подносов. Когда на них налетали
клиенты, расходы несли они. Игроки сидели по четыре человека за столом.
Официанты могли горбатиться день напролет, и все равно оставались в долгу у
ипподрома. Худшими были дни столпотворений, когда официанты не всех могли
заметить. А когда наконец замечали, чаевые им доставались хреновые.
Я спустился на первый этаж и вышел на улицу, постоял на солнце. Хорошо.
Может, стоит вернуться на ипподром и постоять на солнышке там. Я изредка
думал о том, чтобы здесь писать, но иногда прибегал к этому. Я думал о том,
что я недавно прочел, о том, что я, едва ли не самый продаваемый поэт
Америки и наиболее влиятельный и подражаемый из них. Как странно. Мне на
этом плевать. Все, что считается - это то, что я напишу, в следующий раз сев
за компьютер. Если я все еще могу, я жив, а нет - так все, что этому
предшествовало, для меня маловажно. Но что я делал в своей писанине? Я нес
гадости. Я никогда не думал о писательстве даже когда писал. Тут я услышал
сигнал к началу, обернулся, зашел внутрь и ступил на эскалатор. Поднимаясь,
я миновал одного моего должника. Он опустил голову. Я притворился, что его
не заметил. Ничего хорошего из того, что он мне вернет, не выйдет. Он опять
попросит взаймы. А чуть раньше ко мне подошел старикашка:
- Дай мне 60 центов!
Вместе с ними ему хватало на двухдолларовый билет, лишний шанс
помечтать. Здесь уныло и гадко, а где иначе? Податься некуда. Ну, можно,
конечно запереться в четырех стенах, но тогда жена будет переживать или что
похуже. Америка - это страна Депрессивных Жен. А вина за это ложится на
мужчин. Разумеется. Кто еще всегда рядом? Ни к чему винить птиц, собак,
кошек, червей, мышей, пауков, рыб и т.д. Мужчины. Самим же мужчинам нельзя
поддаваться панике, иначе корабль пойдет ко дну. Да, черт побери.
Я сел за свой столик. Соседний заняли трое мужчин и мальчишка.
Маленькие телевизоры стояли на каждом столике, но только их ящик ОРАЛ.
Мальчишка смотрел какую-то комедию. Со стороны мужиков было милым дать парню
насладиться его программой. Но никакого внимания на экран он не обращал и не
слушал. Он третировал скомканный кусок бумаги. Сначала просто толкал об
чашки, а потом взял его и начал бросать то в одну чашку, то в другую. В
некоторых чашках был кофе. Мужчины продолжали обсуждать лошадей. Господи,
телик так ОРАЛ. Я-было подумал попросить их убавить звук, но они были
черными и вообразили бы, что я - расист. Я встал из-за стола и пошел к
заветным окошкам. Мне не повезло, я попал в медленную очередь. Впереди
застрял старикан, который никак не мог сделать ставку. Он уронил в окошко
свой бланк на пару с программкой и вообще очень колебался, как ему быть. По
ходу, он жил в доме престарелых или еще в каком учреждении, но выходил
оттуда в дни скачек. Что ж, закона, запрещающего такое поведение, нет, как
нет закона, запрещающего витать в облаках. Но меня почему-то это ранило.
Боже, я не должен от этого страдать, подумал я. Я уже наизусть знал его
затылок, уши, прикид, осанку. Лошади подтягивались к воротам. Все орали на