старикана, а он никого не замечал. Наконец, мы стали мучительно следить за
тем, как заторможенно он лезет за бумажником. Замедленная съемка. Он раскрыл
его и вгляделся внутрь. Исследовал содержимое пальцами. Даже продолжать не
хочется. В конце концов, он заплатил клерку, а тот медленно вернул ему
деньги. Он стоял, смотря на свои деньги и билеты, потом повернулся к клерку
и сказал:
- Да нет же, я хотел 6 билетов по 4 бакса...
Кто-то выкрикнул непристойность. Я ушел. За воротами виднелись лошади,
а я направлялся в туалет отлить.
Когда вернулся, официант принес мой счет. Я расплатился, дал 20% на
чаевые и поблагодарил его.
- Увидимся завтра, амиго, - сказал официант.
- Может быть, - сказал я.
- Вы придете, - заверил он.
Скачки шли со скрипом. Я поставил в 9-ом и ушел за 10 минут до финиша.
Я сел в машину и тронулся. В конце парковки на бульваре Сенчьюри при
включенной мигалке стояла скорая, пожарная и две полицейских машины. Две
колымаги столкнулись лоб в лоб. Повсюду - битое стекло. Две искалеченные
машины. Один спешил на ипподром, другой оттуда. Игроки.
Я покинул место аварии и взял влево на Сенчьюри.
Еще один день прошил навылет мою голову и скрылся. Шла вторая половина
субботы в аду. Все ехали, и я ехал вместе с ними.
9/15/92 1:06
К вопросу о кресте, который несет писатель. Судя по всему, меня укусил
паук. Трижды. Три здоровых красных рубца на левой руке я заметил вечером 9
августа. На ощупь они отзывались легкой болью. Я решил на них забить. Через
15 минут я показал отметины Линде. Она ездила в больницу днем. Что-то
оставило жало у нее в спине. Теперь уже перевалило за 9 вечера, все, кроме
отделения скорой помощи местной больницы, было закрыто. Я там уже бывал:
когда спьяну свалился в разведенный камин. Само пламя не поймал, зато
налетел на раскаленную облицовку в одних шортах. Теперь вот эти следы.
- Думаю, я буду выглядеть дурачком, если приду туда с этими укусами.
Туда доставляют людей, окровавленных после автоаварий, поножовщины, стрельбы
и попыток самоубийства, а все мои проблемы - это 3 красных следа.
- Я не хочу завтра проснуться в одной постели с мертвым мужем, -
заявила Линда.
15 минут я потратил на размышления об этом, а потом сказал:
- Ладно, поехали.
В приемном покое было тихо. Администраторша висела на телефоне.
Повисела еще и закончила.
- Да? - спросила она.
- Кажется, меня что-то укусило, - сказал я, - может, меня нужно
осмотреть.
Я назвал ей свое имя. Я числился у них в компьютере. Последний визит -
с туберкулезом.
Меня препроводили в палату. Медсестра сделала стандартные замеры.
Кровяное давление. Температура. Врач осмотрел отметины.
- Похоже на паука, - сказал он, - они обычно кусают трижды.
Мне сделали укол от столбняка, всучили рецепт на кое-какие антибиотики
и какой-то Бенедрил.
Мы дернули в круглосуточный магазин, чтобы затариться.
500-милиграммовый Дрьюрисеф надлежало принимать по одной капсуле каждые
12 часов.
Я начал. О том и речь. Через день приема я почувствовал себя аналогично
тому, что было, когда я лечился от туберкулеза. С той лишь разницей, что
тогда, согласно моему выходному распорядку, я еще мог кое-как взбираться по
ступенькам, подтягиваясь за перила. Теперь же меня не покидало противное
ощущение - тупоумие какое-то. Примерно день на 3-й я сел за компьютер, чтобы
посмотреть, что из этого получится. Сидел и только. Вот, наверное, каково,
подумал я, когда талант уходит навсегда. А ты ничего не можешь поделать. В
72 такое более чем возможно. Страшно. И причина не в славе или деньгах.
Причина в тебе самом. Я освобождаюсь, когда пишу. Потому и пекусь о
сохранности таланта. Все, что имеет значение - это следующая строка. И если
когда-нибудь она не придет, я умру, даже оставаясь технически в живых.
На данный момент я не принимал антибиотики 24 часа, но по-прежнему
пребываю в состоянии унынья и болезни. Тому, что я пишу сейчас, недостает
искры и авантюризма. Скверно, друзья мои.
Так, завтра я должен встретиться с лечащим врачем и выяснить, нужны мне
еще антибиотики или где. Следы никуда не делись, только уменьшились в
размерах. Кто его знает, что там к чему.
Ах да, когда я уходил тогда, дамочка на ресепшене принялась
рассказывать о паучьих укусах.
- Да, был тут парнишка двадцатилетний. Его паук укусил, так
парализовало он интоксикации.
- Серьезно? - спросил я.
- Да, - ответила она, - а еще был случай, один парень...
- Не суть, - перебил я, - нам пора.
- Ну, - сказала она, - приятного вечера.
- И вам, - пожелал я.
11/6/82 00:08
Чувствую себя отравленным, опущенным, использованным, заношенным до
дыр. Я не так уж и стар, но, быть может, существует что-то, с чем стоило бы
бороться. Я думаю - это толпа. Человечество, которое всегда было сложным для
моего понимания, где все как один играют в одном и том же спектакле. В них
никакой свежести. Ни малейшей тайны. Люди стираются в пыль друг о друга и об
меня. Если бы хоть однажды мне посчастливилось встретить хоть ОДНОГО
человека, который сказал бы или сделал что-то необычное, это побудило меня
заняться тем же. Но все они черствые и грязные. Воодушевленность на нуле.
Глаза, уши, ноги, голоса, а в целом... ничего. Замыкаются в себе и самих
себя дурят, притворяясь живыми.
В молодости все было лучше. Я искал. Бродил ночными улицами, выискивая,
выискивая... везде суя свой нос, сражаясь, исследуя... Но так ничего и не
нашел. Ни одного настоящего друга. Женщин снимал, каждый раз надеясь, что
вот эта она самая, но то было лишь очередное начало. Очень скоро я воткнул,
что к чему, и перестал бредить Девушкой Мечты. Я просто хотел ту, что не
была бы сущим кошмаром.
Единственных живых людей, которых я нашел - это тех, что уже умерли, но
оставили после себя книги и классическую музыку. Какое-то время это
помогало. Поначалу было много непрочитанных волшебных книг. Потом они
кончились. Классическая музыка была моей крепостью. Большую ее часть я
слушал по радио, как и сегодня. И я все больше изумляюсь, слыша что-то
сильное и незнакомое. Такое случается нередко. Пока я все это пишу, по радио
периодически раздается что-то, чего я раньше не слышал. Я наслаждаюсь каждой
нотой, как человек, изголодавшийся по новому притоку крови и получающий его
из радиоприемника. Я конкретно поражен обилием великой музыки, оставшейся
после многих столетий ее правления. Значит, когда-то жили люди с необъятными
душами. Мне несказанно повезло, что на мою долу выпало внимать этому,
чувствовать, подпитываться и прославлять. Я никогда не пишу без радио,
наведенного на классику. Слушать музыку - такая же часть моей работы, как и
писать. Неужели однажды кто-нибудь мне объяснит, откуда столько чудотворного
в классической музыке? Сомневаюсь, что на это мне кто-либо ответит. Так
останусь в изумлении. Почему, почему, почему так мало книг с такой же мощью?
Что не так с писателями? Почему настоящих из них раз два и обчелся?
Рок-музыка на меня не действует. Ходил тут на рок-концерт, в основном
ради Линды. Ну, разумеется, я же паинька, а? А? В любом случае билеты были
бесплатные - любезность со стороны рок-музыканта, моего читателя. Нас отвели
в особый сектор зала, для больших шишек. Знакомый режиссер и бывший актер
был вынужден сделать ходку, чтобы подвезти нас в своем спортивном фургоне. С
ним был еще один актер. По-своему талантливые люди и сами по себе неплохие.
Режиссер отвез нас к себе, где мы познакомились с его подружкой,
полюбовались на их ребенка, после чего сели лимузин. Напитки, болтология.
Концерт проходил на Стадионе Доджер. Мы припозднились. Рок-группа уже
издавала дребезжащие, чудовищные звуки. 25.000 человек. Резонанс был, но он
был мимолетным. Откровенно упрощенческим. Я считал, что тексты хороши, когда
их понимаешь. Эти пели о Смысле, Правилах Приличия, Любви обретенной и
потерянной и т.д. Пипл все это хавает: анти-истеблишмент, анти-семью,
анти-хрен-знает-что. Но успешная группа миллионеров вроде этой, вне
зависимости от того, что они там долдонят, САМА - ИСТЕБЛИШМЕНТ.
Потом, немного погодя, лидер сказал:
- Этот концерт посвящен Линде и Чарльзу Буковски.
25.000 тысяч завизжали так, будто имели представление о том, кто мы
такие. Есть над чем посмеяться.
По нашей ложе уже шатались. Я встречал их и раньше. Меня это
беспокоило. Нервировали режиссеры и актеры, заезжавшие в гости. У меня
вызывал неприязнь Голливуд - кино слабо на меня работало. Что я делал среди
этих людей? Меня что, хотели облопошить? 72 года отменной борьбы и теперь
вот такое опускалово?
Концерт почти закончился, когда мы последовали за режиссером в VIP-бар.
Мы были в числе избранных. Ухты!
Там были столики. И знаменитости. Я дернул к стойке. Напитки -
бесплатно. Заправлял здоровенный черный бармен. Я заказал напиток и сказал
ему:
- Выпью вот этот, и выйдем перетрем.
Бармен улыбнулся.
- Буковски!
- Знаешь меня?
- Читал "Заметки старого козла" в газетах.
- Ну черти меня дери...
Мы пожали руки. Бой окончен.
Мы с Линдой общались со всеми подряд, о чем, не знаю. Я продолжал
возвращаться в бар за водкой. Бармен накатывал мне в высокие стаканы. Кроме
того, я успел поддать в лимузине по дороге. Вечер упрощался. Оставалось
только пить большими порциями, быстро и часто.
Когда вошел рок-звезда, я был уже где-то далеко, но вроде бы все еще
там. Он сел, и мы разговорились, но я не помню, о чем именно. Далее -
провал. Очевидно, мы ушли. Все, что произошло следом, я знаю с чужих слов.
Лимузин привез нас к дому, но как только я достиг ступенек крыльца, я упал и
треснулся о кирпичи. Их совсем недавно уложили. Правая сторона головы
кровоточила. Кроме того, перепало правой руке и спине.
Об этом я узнал поутру, когда восстал, чтобы отлить. Зеркало. Я
выглядел как в былые дни после драк в барах. Боже. Я смыл часть крови,
покормил 9 кошек и вернулся в постель. Линда тоже недомогала. Но она свое
рок-шоу получила.
Я сознавал, что дня 3-4 не смогу писать и пару дней воздержусь от
ипподрома.
Зато ко мне вернулась классическая музыка. Меня восславили и все такое.
Здорово, что рок-звезда читал мои книги, но то же я слышал от постояльцев
тюрем и дурдомов. Не я выбираю, кому меня читать. Ну да ладно.
Хорошо посиживать здесь, в коморке на втором этаже, слушая радио.
Старое тело латает старый мозг. Мое место здесь, как-то так. Как-то так.
Как-то так.
2/21/93 00:33
Сегодня ездил на ипподром под дождем. Наблюдал, как пришли первыми 7
главных фаворитов из 9. Когда такое происходит, мне не наварить. Я следил за
тем, как тянутся часы, и смотрел, как люди изучают свои шпаргалки, газеты и
программки скачек. Многие из них рано ушли, взойдя на эскалатор. (Пока я тут
пишу, на улице раздался выстрел - жизнь нормализуется). После 4 или 5
заездов я спустился из рекреации на трибуну. Разница налицо. Меньше белых,
разумеется, больше бедных, само собой. Я был в меньшинстве. Пройдясь
туда-сюда, я вдохнул безысходность, висевшую в воздухе. Меня окружали
2-хдолларовые игроки. Мечтая о крупных деньгах, они вкладывали мелкие и
продували. Сливали под дождем. Это было зловеще. Ищу новое хобби.
Ипподром изменился. Сорок лет назад там было весело. Даже среди
неудачников. Бары - битком. Иной мир. Не было денег, чтоб спустить на ветер,
никаких а-хрен-с-ними-денег, никаких мы-еще-вернемся-денег. То был конец
света. Старое тряпье. Перекошенные и горькие лица. Арендная плата. Зарплата
- 5 долларов в час. Зарплата безработных и нелегальных иммигрантов. Деньги
жуликов, взломщиков и рыцарей без наследства. Темное небо. Длинные очереди.
Бедных специально заставляли отстаивать в длиннющих очередях. Они к ним
привыкли и торчали в них, чтобы, пройдя, похоронить свои мечты.
Это было в Голливудском парке, расположенном в черном районе, где жили
пришельцы из Центральной Америки и прочие меньшинства.
Я вернулся наверх к кабинкам и коротким очередям. Встал в одну из них,
поставил 20 на победу второго фаворита.
- Когда вы уже это сделаете? - спросил клерк.
- Сделаю что? - переспросил я.
- Обналичите чеки.
- Да хоть сейчас, - ответил я.
Повернулся и пошел. Я слышал, как он что-то добавил. Седой, сгорбленный
старик. У него выдался плохой день. Многие клерки ставят. Я всегда стараюсь
обращаться к разным клеркам. Так не нарушается дистанция. Этот ебанат
вычеркивается. Не его собачье дело, забираю я наличку или нет. Клерки
дразнят тебя, если начинаешь кипятиться. Они всегда интересуются:
- Сколько он поставил?
Но будь каменным с ними, и они обделаются. Своей башкой надо думать.
Одно только то, что я завсегдатай ипподрома не делает меня профессиональным
игроком. Я - профессиональный писатель. Иногда.
Прогуливаясь, я наткнулся на пацана, ломившегося на меня. Я все понял.
Он загородил мне путь.
- Извините, - спросил он, - вы Чарльз Буковски?
- Чарльз Дарвин, - ответил я и обошел его.
Что бы он ни планировал до меня донести, мне не хотелось это слушать.
Я следил за заездом. Моя лошадь пришла второй, уступив другому
фавориту. В начале скачек и на мокрых дорожках побеждает слишком много
фаворитов. Причина мне неизвестна, но это так.
Я убрался с ипподрома, доехал до дома, поздоровался с Линдой.
Просмотрел почту.
Отказ из Оксфорда. Они заценили мои стихи. Неплохо, даже хорошо, но
неприемлемо. Прямо-таки галимый день. Тем не менее, я все еще был жив. Уже
почти пришел 2000 год, а я был по-прежнему в живых, что бы это ни означало.
Мы выбрались перекусить в мексиканское кафе. Много трепа на тему
предстоящей схватки. Чавез и Хауген на глазах у 130.000 в Мехико. У Хаугена
шансов не было. Запал имелся, но ни удар, ни темп он не держал, плюс уже
года 3 как никого не делал. Чавез мог управиться за раунд.
Все прошло так, как прошло. Чавез даже не присаживался в перерывах. Он
даже почти не запыхался. В целом, это выглядело как сплошная мясорубка.
Удары по корпусу, проводимые Чавезом, заставили меня содрогнуться. Все
равно, что колошматить кого-то по ребрам кувалдой. В конце концов, Чавезу
наскучило тютюшкаться с таким противником и он его выключил.
- Ну и ну, - сказал я жене, - мы заплатили, чтобы увидеть то, что
ожидали увидеть.
Телевизор был вырублен.
Завтра жду японцев - придут брать интервью. Одна моя книга уже вышла на
японском, другая в процессе. О чем мне с ними говорить? О лошадях? Может,
они будут задавать вопросы. Должны бы. Я ведь писатель, так? Странно, что
каждый обязан кем-то быть. Бомжем, знаменитостью, геем, психом, еще
кем-нибудь. Если они впредь приведут 7 из 9, помеченных в программе, я
поменяю круг интересов. На бег трусцой. Музеи. Рисование пальцами. Шахматы.
Но какого хрена - это ведь не менее тупо!
2/27/93 00:56
Капитан ушел обедать, верховодит матросня.
Почему интересных людей раз, два и обчелся? Из миллионов - разве их
много? Стоит ли жить среди серых и нудных индивидов? Кажется, их
единственное проявление в насилии. В этом они безупречны. Аж цветут.
Цветочки-говнолюбы, засирающие нам всю малину. Проблема в том, что если мне
нужно возобновить подачу света, отремонтировать компьютер, прочистить
сортир, купить новый фартук, вставить зубы или вскрыть брюхо, мне придется с
ними взаимодействовать. Мне не обойтись без ебанатов для удовлетворения
естественных потребностей даже если они ужасают меня самим фактом своего
существованием. И "ужасают" еще мягко сказано.
Они выносят мне мозг своей несостоятельностью в житейских вопросах. К
примеру, каждый день я еду на ипподром и тыркаюсь по радиостанциям в поисках
приличной музыки. Куда ни ткни, она никуда не годится - пресная,
безжизненная, дилетантская, вялая. Хуже того, какие-то из этих композиций
издают миллионными тиражами, а их создатели считают себя Артистами. Жуть.
Бредовое блуждание по чердакам с сорванной крышей. Им это нравится. Боже, да
поднеси им дерьмо на блюдечке - съедят. Как только им удается не
распознавать? не слышать? не чувствовать упадок и тухлятину?
Мне не верится, что ничего стоящего не передают. Я продолжаю рыскать по
станциям. Не взирая на то, что машина у меня меньше года, черная краска с
кнопки, которой я щелкаю, окончательно слезла. Кнопка побелела до цвета
слоновой кости и таращится на меня.
Ну, да, классика имеется. Приходится довольствоваться ею. По крайней
мере я знаю, что она всегда на месте. Для меня. Я слушаю классику по 3-4
часа за ночь. Но по-прежнему ищу чего-то еще. Что бы то ни было, его там
нет. Хотя должно быть. Это меня беспокоит. Нас дурит целая индустрия.
Представить всех тех, кто в жизни не слышал достойной музыки. Неудивительно,
что их щеки проваливаются, что они убивают без раздумий, что из них уходит
все тепло.
Что я могу изменить? Ничего.
Кино испорчено не меньше. Послушаешь или почитаешь критиков. Великий
фильм, скажут они. Пойди глянь. Будешь сидеть там, как долбоеб, перенесший
грабеж или лохотрон. Я предвижу любую сцену прежде, чем ее покажут. А
очевидные мотивы персонажей, то, что ими движет, то, чего они жаждут, то,
что для них важно - так инфантильно и высокопарно, так вопиюще скучно. Лики
любви нахальны, старомодны, вычурны и замусолены.
По-моему, многие люди пересмотрели фильмов. Безусловно, это относится и
к критикам. Когда они утверждают, что кино грандиозно, они подразмевают, что
оно грандиозно на фоне того, что они видели раньше. Они лишены целостного
впечатления. На них сваливается все больше и больше фильмов. Они настолько
растворились в кинематографе, что уже не уверены. Они уже подзабыли, какая
вонь исходит почти от всего, что они смотрят.
Вот только только о телевидении давайте не будем.
Как писателю... я что, единственный? Ну что ж. Как писателю мне
невмоготу читать чужую писанину. Для меня в ней ничего нет. Для начала: они
и строчку родить не в состоянии, не говоря уж об абзаце. Пробежал глазами -
нудно. Начинаешь вчитываться - еще хуже. Никакого темпа. Ничего
поразительного или свежего. Ни азарта, ни искры, ни страсти. Чем они
занимаются? Судя по всему, тяжким трудом. Не странно, что большинство
писателей отзывается о творчестве как о чем-то болезненном. Теперь понятно.
Порой, когда моя писанина не пылает, я обращаюсь к другим средствам.
Лью на страницы вино, держу листы над спичкой и прожигаю в них дырки.
- Что ты там ДЕЛАЕШЬ? Пахнет дымом.
- Нет, все в порядке, крошка, все в порядке...
Однажды вспыхнула мусорная корзина, и я сбросил ее с балкона, полив
сверху пивом.
Хорошо пишется под боксерские матчи. Люблю наблюдать, как проходит
прямой по корпусу, левый хук, апперкот, контрвыпад. Люблю наблюдать, как они
вонзаются друг в друга, отлетают к канатам. У них есть чему поучиться,
чему-то, применимому в искусстве письма. Тебе дается всего один шанс. Раз -
и нету. Даются только страницы, а ты способен их разжечь.
Классическая музыка, сигары, компьютер - все это пускает писанину в
пляс, повергает в хохот, в крик. Кошмарная жизнь тоже способствует.
День за днем я спускаю время в сортир. Но ночи все еще мои. Чем
занимаются другие писатели? Стоят перед зеркалом, изучая мочки ушей? А потом
о них пишут. Или о матерях. Или о том, как Спасти Мир. Ну, для меня-то они
его спасти могут - перестав пороть эту нудятину. Эту дряблую и сухую чушь.
Стоп! Стоп! Стоп! Мне необходимо что-то почитать. Неужели ничего нет? Не
думаю. Найдете - дайте знать. Хотя не стоит. Знаю: это ваше творение.
Забудем. Отдыхайте.
Помню то длинное неистовое письмо, которое я однажды получил. Парень
писал, что я не имею права утверждать, что не стою Шекспира. Слишком много
молодых верит мне и не заморачиваются чтением Шекспира. А вот принять их
позицию я действительно права и не имею. Каждый раз одно и то же. Тогда я
ему не ответил. Зато отвечу сейчас.
Иди на хуй, дружок. И Толстого я тоже не стою.
тем, как заторможенно он лезет за бумажником. Замедленная съемка. Он раскрыл
его и вгляделся внутрь. Исследовал содержимое пальцами. Даже продолжать не
хочется. В конце концов, он заплатил клерку, а тот медленно вернул ему
деньги. Он стоял, смотря на свои деньги и билеты, потом повернулся к клерку
и сказал:
- Да нет же, я хотел 6 билетов по 4 бакса...
Кто-то выкрикнул непристойность. Я ушел. За воротами виднелись лошади,
а я направлялся в туалет отлить.
Когда вернулся, официант принес мой счет. Я расплатился, дал 20% на
чаевые и поблагодарил его.
- Увидимся завтра, амиго, - сказал официант.
- Может быть, - сказал я.
- Вы придете, - заверил он.
Скачки шли со скрипом. Я поставил в 9-ом и ушел за 10 минут до финиша.
Я сел в машину и тронулся. В конце парковки на бульваре Сенчьюри при
включенной мигалке стояла скорая, пожарная и две полицейских машины. Две
колымаги столкнулись лоб в лоб. Повсюду - битое стекло. Две искалеченные
машины. Один спешил на ипподром, другой оттуда. Игроки.
Я покинул место аварии и взял влево на Сенчьюри.
Еще один день прошил навылет мою голову и скрылся. Шла вторая половина
субботы в аду. Все ехали, и я ехал вместе с ними.
9/15/92 1:06
К вопросу о кресте, который несет писатель. Судя по всему, меня укусил
паук. Трижды. Три здоровых красных рубца на левой руке я заметил вечером 9
августа. На ощупь они отзывались легкой болью. Я решил на них забить. Через
15 минут я показал отметины Линде. Она ездила в больницу днем. Что-то
оставило жало у нее в спине. Теперь уже перевалило за 9 вечера, все, кроме
отделения скорой помощи местной больницы, было закрыто. Я там уже бывал:
когда спьяну свалился в разведенный камин. Само пламя не поймал, зато
налетел на раскаленную облицовку в одних шортах. Теперь вот эти следы.
- Думаю, я буду выглядеть дурачком, если приду туда с этими укусами.
Туда доставляют людей, окровавленных после автоаварий, поножовщины, стрельбы
и попыток самоубийства, а все мои проблемы - это 3 красных следа.
- Я не хочу завтра проснуться в одной постели с мертвым мужем, -
заявила Линда.
15 минут я потратил на размышления об этом, а потом сказал:
- Ладно, поехали.
В приемном покое было тихо. Администраторша висела на телефоне.
Повисела еще и закончила.
- Да? - спросила она.
- Кажется, меня что-то укусило, - сказал я, - может, меня нужно
осмотреть.
Я назвал ей свое имя. Я числился у них в компьютере. Последний визит -
с туберкулезом.
Меня препроводили в палату. Медсестра сделала стандартные замеры.
Кровяное давление. Температура. Врач осмотрел отметины.
- Похоже на паука, - сказал он, - они обычно кусают трижды.
Мне сделали укол от столбняка, всучили рецепт на кое-какие антибиотики
и какой-то Бенедрил.
Мы дернули в круглосуточный магазин, чтобы затариться.
500-милиграммовый Дрьюрисеф надлежало принимать по одной капсуле каждые
12 часов.
Я начал. О том и речь. Через день приема я почувствовал себя аналогично
тому, что было, когда я лечился от туберкулеза. С той лишь разницей, что
тогда, согласно моему выходному распорядку, я еще мог кое-как взбираться по
ступенькам, подтягиваясь за перила. Теперь же меня не покидало противное
ощущение - тупоумие какое-то. Примерно день на 3-й я сел за компьютер, чтобы
посмотреть, что из этого получится. Сидел и только. Вот, наверное, каково,
подумал я, когда талант уходит навсегда. А ты ничего не можешь поделать. В
72 такое более чем возможно. Страшно. И причина не в славе или деньгах.
Причина в тебе самом. Я освобождаюсь, когда пишу. Потому и пекусь о
сохранности таланта. Все, что имеет значение - это следующая строка. И если
когда-нибудь она не придет, я умру, даже оставаясь технически в живых.
На данный момент я не принимал антибиотики 24 часа, но по-прежнему
пребываю в состоянии унынья и болезни. Тому, что я пишу сейчас, недостает
искры и авантюризма. Скверно, друзья мои.
Так, завтра я должен встретиться с лечащим врачем и выяснить, нужны мне
еще антибиотики или где. Следы никуда не делись, только уменьшились в
размерах. Кто его знает, что там к чему.
Ах да, когда я уходил тогда, дамочка на ресепшене принялась
рассказывать о паучьих укусах.
- Да, был тут парнишка двадцатилетний. Его паук укусил, так
парализовало он интоксикации.
- Серьезно? - спросил я.
- Да, - ответила она, - а еще был случай, один парень...
- Не суть, - перебил я, - нам пора.
- Ну, - сказала она, - приятного вечера.
- И вам, - пожелал я.
11/6/82 00:08
Чувствую себя отравленным, опущенным, использованным, заношенным до
дыр. Я не так уж и стар, но, быть может, существует что-то, с чем стоило бы
бороться. Я думаю - это толпа. Человечество, которое всегда было сложным для
моего понимания, где все как один играют в одном и том же спектакле. В них
никакой свежести. Ни малейшей тайны. Люди стираются в пыль друг о друга и об
меня. Если бы хоть однажды мне посчастливилось встретить хоть ОДНОГО
человека, который сказал бы или сделал что-то необычное, это побудило меня
заняться тем же. Но все они черствые и грязные. Воодушевленность на нуле.
Глаза, уши, ноги, голоса, а в целом... ничего. Замыкаются в себе и самих
себя дурят, притворяясь живыми.
В молодости все было лучше. Я искал. Бродил ночными улицами, выискивая,
выискивая... везде суя свой нос, сражаясь, исследуя... Но так ничего и не
нашел. Ни одного настоящего друга. Женщин снимал, каждый раз надеясь, что
вот эта она самая, но то было лишь очередное начало. Очень скоро я воткнул,
что к чему, и перестал бредить Девушкой Мечты. Я просто хотел ту, что не
была бы сущим кошмаром.
Единственных живых людей, которых я нашел - это тех, что уже умерли, но
оставили после себя книги и классическую музыку. Какое-то время это
помогало. Поначалу было много непрочитанных волшебных книг. Потом они
кончились. Классическая музыка была моей крепостью. Большую ее часть я
слушал по радио, как и сегодня. И я все больше изумляюсь, слыша что-то
сильное и незнакомое. Такое случается нередко. Пока я все это пишу, по радио
периодически раздается что-то, чего я раньше не слышал. Я наслаждаюсь каждой
нотой, как человек, изголодавшийся по новому притоку крови и получающий его
из радиоприемника. Я конкретно поражен обилием великой музыки, оставшейся
после многих столетий ее правления. Значит, когда-то жили люди с необъятными
душами. Мне несказанно повезло, что на мою долу выпало внимать этому,
чувствовать, подпитываться и прославлять. Я никогда не пишу без радио,
наведенного на классику. Слушать музыку - такая же часть моей работы, как и
писать. Неужели однажды кто-нибудь мне объяснит, откуда столько чудотворного
в классической музыке? Сомневаюсь, что на это мне кто-либо ответит. Так
останусь в изумлении. Почему, почему, почему так мало книг с такой же мощью?
Что не так с писателями? Почему настоящих из них раз два и обчелся?
Рок-музыка на меня не действует. Ходил тут на рок-концерт, в основном
ради Линды. Ну, разумеется, я же паинька, а? А? В любом случае билеты были
бесплатные - любезность со стороны рок-музыканта, моего читателя. Нас отвели
в особый сектор зала, для больших шишек. Знакомый режиссер и бывший актер
был вынужден сделать ходку, чтобы подвезти нас в своем спортивном фургоне. С
ним был еще один актер. По-своему талантливые люди и сами по себе неплохие.
Режиссер отвез нас к себе, где мы познакомились с его подружкой,
полюбовались на их ребенка, после чего сели лимузин. Напитки, болтология.
Концерт проходил на Стадионе Доджер. Мы припозднились. Рок-группа уже
издавала дребезжащие, чудовищные звуки. 25.000 человек. Резонанс был, но он
был мимолетным. Откровенно упрощенческим. Я считал, что тексты хороши, когда
их понимаешь. Эти пели о Смысле, Правилах Приличия, Любви обретенной и
потерянной и т.д. Пипл все это хавает: анти-истеблишмент, анти-семью,
анти-хрен-знает-что. Но успешная группа миллионеров вроде этой, вне
зависимости от того, что они там долдонят, САМА - ИСТЕБЛИШМЕНТ.
Потом, немного погодя, лидер сказал:
- Этот концерт посвящен Линде и Чарльзу Буковски.
25.000 тысяч завизжали так, будто имели представление о том, кто мы
такие. Есть над чем посмеяться.
По нашей ложе уже шатались. Я встречал их и раньше. Меня это
беспокоило. Нервировали режиссеры и актеры, заезжавшие в гости. У меня
вызывал неприязнь Голливуд - кино слабо на меня работало. Что я делал среди
этих людей? Меня что, хотели облопошить? 72 года отменной борьбы и теперь
вот такое опускалово?
Концерт почти закончился, когда мы последовали за режиссером в VIP-бар.
Мы были в числе избранных. Ухты!
Там были столики. И знаменитости. Я дернул к стойке. Напитки -
бесплатно. Заправлял здоровенный черный бармен. Я заказал напиток и сказал
ему:
- Выпью вот этот, и выйдем перетрем.
Бармен улыбнулся.
- Буковски!
- Знаешь меня?
- Читал "Заметки старого козла" в газетах.
- Ну черти меня дери...
Мы пожали руки. Бой окончен.
Мы с Линдой общались со всеми подряд, о чем, не знаю. Я продолжал
возвращаться в бар за водкой. Бармен накатывал мне в высокие стаканы. Кроме
того, я успел поддать в лимузине по дороге. Вечер упрощался. Оставалось
только пить большими порциями, быстро и часто.
Когда вошел рок-звезда, я был уже где-то далеко, но вроде бы все еще
там. Он сел, и мы разговорились, но я не помню, о чем именно. Далее -
провал. Очевидно, мы ушли. Все, что произошло следом, я знаю с чужих слов.
Лимузин привез нас к дому, но как только я достиг ступенек крыльца, я упал и
треснулся о кирпичи. Их совсем недавно уложили. Правая сторона головы
кровоточила. Кроме того, перепало правой руке и спине.
Об этом я узнал поутру, когда восстал, чтобы отлить. Зеркало. Я
выглядел как в былые дни после драк в барах. Боже. Я смыл часть крови,
покормил 9 кошек и вернулся в постель. Линда тоже недомогала. Но она свое
рок-шоу получила.
Я сознавал, что дня 3-4 не смогу писать и пару дней воздержусь от
ипподрома.
Зато ко мне вернулась классическая музыка. Меня восславили и все такое.
Здорово, что рок-звезда читал мои книги, но то же я слышал от постояльцев
тюрем и дурдомов. Не я выбираю, кому меня читать. Ну да ладно.
Хорошо посиживать здесь, в коморке на втором этаже, слушая радио.
Старое тело латает старый мозг. Мое место здесь, как-то так. Как-то так.
Как-то так.
2/21/93 00:33
Сегодня ездил на ипподром под дождем. Наблюдал, как пришли первыми 7
главных фаворитов из 9. Когда такое происходит, мне не наварить. Я следил за
тем, как тянутся часы, и смотрел, как люди изучают свои шпаргалки, газеты и
программки скачек. Многие из них рано ушли, взойдя на эскалатор. (Пока я тут
пишу, на улице раздался выстрел - жизнь нормализуется). После 4 или 5
заездов я спустился из рекреации на трибуну. Разница налицо. Меньше белых,
разумеется, больше бедных, само собой. Я был в меньшинстве. Пройдясь
туда-сюда, я вдохнул безысходность, висевшую в воздухе. Меня окружали
2-хдолларовые игроки. Мечтая о крупных деньгах, они вкладывали мелкие и
продували. Сливали под дождем. Это было зловеще. Ищу новое хобби.
Ипподром изменился. Сорок лет назад там было весело. Даже среди
неудачников. Бары - битком. Иной мир. Не было денег, чтоб спустить на ветер,
никаких а-хрен-с-ними-денег, никаких мы-еще-вернемся-денег. То был конец
света. Старое тряпье. Перекошенные и горькие лица. Арендная плата. Зарплата
- 5 долларов в час. Зарплата безработных и нелегальных иммигрантов. Деньги
жуликов, взломщиков и рыцарей без наследства. Темное небо. Длинные очереди.
Бедных специально заставляли отстаивать в длиннющих очередях. Они к ним
привыкли и торчали в них, чтобы, пройдя, похоронить свои мечты.
Это было в Голливудском парке, расположенном в черном районе, где жили
пришельцы из Центральной Америки и прочие меньшинства.
Я вернулся наверх к кабинкам и коротким очередям. Встал в одну из них,
поставил 20 на победу второго фаворита.
- Когда вы уже это сделаете? - спросил клерк.
- Сделаю что? - переспросил я.
- Обналичите чеки.
- Да хоть сейчас, - ответил я.
Повернулся и пошел. Я слышал, как он что-то добавил. Седой, сгорбленный
старик. У него выдался плохой день. Многие клерки ставят. Я всегда стараюсь
обращаться к разным клеркам. Так не нарушается дистанция. Этот ебанат
вычеркивается. Не его собачье дело, забираю я наличку или нет. Клерки
дразнят тебя, если начинаешь кипятиться. Они всегда интересуются:
- Сколько он поставил?
Но будь каменным с ними, и они обделаются. Своей башкой надо думать.
Одно только то, что я завсегдатай ипподрома не делает меня профессиональным
игроком. Я - профессиональный писатель. Иногда.
Прогуливаясь, я наткнулся на пацана, ломившегося на меня. Я все понял.
Он загородил мне путь.
- Извините, - спросил он, - вы Чарльз Буковски?
- Чарльз Дарвин, - ответил я и обошел его.
Что бы он ни планировал до меня донести, мне не хотелось это слушать.
Я следил за заездом. Моя лошадь пришла второй, уступив другому
фавориту. В начале скачек и на мокрых дорожках побеждает слишком много
фаворитов. Причина мне неизвестна, но это так.
Я убрался с ипподрома, доехал до дома, поздоровался с Линдой.
Просмотрел почту.
Отказ из Оксфорда. Они заценили мои стихи. Неплохо, даже хорошо, но
неприемлемо. Прямо-таки галимый день. Тем не менее, я все еще был жив. Уже
почти пришел 2000 год, а я был по-прежнему в живых, что бы это ни означало.
Мы выбрались перекусить в мексиканское кафе. Много трепа на тему
предстоящей схватки. Чавез и Хауген на глазах у 130.000 в Мехико. У Хаугена
шансов не было. Запал имелся, но ни удар, ни темп он не держал, плюс уже
года 3 как никого не делал. Чавез мог управиться за раунд.
Все прошло так, как прошло. Чавез даже не присаживался в перерывах. Он
даже почти не запыхался. В целом, это выглядело как сплошная мясорубка.
Удары по корпусу, проводимые Чавезом, заставили меня содрогнуться. Все
равно, что колошматить кого-то по ребрам кувалдой. В конце концов, Чавезу
наскучило тютюшкаться с таким противником и он его выключил.
- Ну и ну, - сказал я жене, - мы заплатили, чтобы увидеть то, что
ожидали увидеть.
Телевизор был вырублен.
Завтра жду японцев - придут брать интервью. Одна моя книга уже вышла на
японском, другая в процессе. О чем мне с ними говорить? О лошадях? Может,
они будут задавать вопросы. Должны бы. Я ведь писатель, так? Странно, что
каждый обязан кем-то быть. Бомжем, знаменитостью, геем, психом, еще
кем-нибудь. Если они впредь приведут 7 из 9, помеченных в программе, я
поменяю круг интересов. На бег трусцой. Музеи. Рисование пальцами. Шахматы.
Но какого хрена - это ведь не менее тупо!
2/27/93 00:56
Капитан ушел обедать, верховодит матросня.
Почему интересных людей раз, два и обчелся? Из миллионов - разве их
много? Стоит ли жить среди серых и нудных индивидов? Кажется, их
единственное проявление в насилии. В этом они безупречны. Аж цветут.
Цветочки-говнолюбы, засирающие нам всю малину. Проблема в том, что если мне
нужно возобновить подачу света, отремонтировать компьютер, прочистить
сортир, купить новый фартук, вставить зубы или вскрыть брюхо, мне придется с
ними взаимодействовать. Мне не обойтись без ебанатов для удовлетворения
естественных потребностей даже если они ужасают меня самим фактом своего
существованием. И "ужасают" еще мягко сказано.
Они выносят мне мозг своей несостоятельностью в житейских вопросах. К
примеру, каждый день я еду на ипподром и тыркаюсь по радиостанциям в поисках
приличной музыки. Куда ни ткни, она никуда не годится - пресная,
безжизненная, дилетантская, вялая. Хуже того, какие-то из этих композиций
издают миллионными тиражами, а их создатели считают себя Артистами. Жуть.
Бредовое блуждание по чердакам с сорванной крышей. Им это нравится. Боже, да
поднеси им дерьмо на блюдечке - съедят. Как только им удается не
распознавать? не слышать? не чувствовать упадок и тухлятину?
Мне не верится, что ничего стоящего не передают. Я продолжаю рыскать по
станциям. Не взирая на то, что машина у меня меньше года, черная краска с
кнопки, которой я щелкаю, окончательно слезла. Кнопка побелела до цвета
слоновой кости и таращится на меня.
Ну, да, классика имеется. Приходится довольствоваться ею. По крайней
мере я знаю, что она всегда на месте. Для меня. Я слушаю классику по 3-4
часа за ночь. Но по-прежнему ищу чего-то еще. Что бы то ни было, его там
нет. Хотя должно быть. Это меня беспокоит. Нас дурит целая индустрия.
Представить всех тех, кто в жизни не слышал достойной музыки. Неудивительно,
что их щеки проваливаются, что они убивают без раздумий, что из них уходит
все тепло.
Что я могу изменить? Ничего.
Кино испорчено не меньше. Послушаешь или почитаешь критиков. Великий
фильм, скажут они. Пойди глянь. Будешь сидеть там, как долбоеб, перенесший
грабеж или лохотрон. Я предвижу любую сцену прежде, чем ее покажут. А
очевидные мотивы персонажей, то, что ими движет, то, чего они жаждут, то,
что для них важно - так инфантильно и высокопарно, так вопиюще скучно. Лики
любви нахальны, старомодны, вычурны и замусолены.
По-моему, многие люди пересмотрели фильмов. Безусловно, это относится и
к критикам. Когда они утверждают, что кино грандиозно, они подразмевают, что
оно грандиозно на фоне того, что они видели раньше. Они лишены целостного
впечатления. На них сваливается все больше и больше фильмов. Они настолько
растворились в кинематографе, что уже не уверены. Они уже подзабыли, какая
вонь исходит почти от всего, что они смотрят.
Вот только только о телевидении давайте не будем.
Как писателю... я что, единственный? Ну что ж. Как писателю мне
невмоготу читать чужую писанину. Для меня в ней ничего нет. Для начала: они
и строчку родить не в состоянии, не говоря уж об абзаце. Пробежал глазами -
нудно. Начинаешь вчитываться - еще хуже. Никакого темпа. Ничего
поразительного или свежего. Ни азарта, ни искры, ни страсти. Чем они
занимаются? Судя по всему, тяжким трудом. Не странно, что большинство
писателей отзывается о творчестве как о чем-то болезненном. Теперь понятно.
Порой, когда моя писанина не пылает, я обращаюсь к другим средствам.
Лью на страницы вино, держу листы над спичкой и прожигаю в них дырки.
- Что ты там ДЕЛАЕШЬ? Пахнет дымом.
- Нет, все в порядке, крошка, все в порядке...
Однажды вспыхнула мусорная корзина, и я сбросил ее с балкона, полив
сверху пивом.
Хорошо пишется под боксерские матчи. Люблю наблюдать, как проходит
прямой по корпусу, левый хук, апперкот, контрвыпад. Люблю наблюдать, как они
вонзаются друг в друга, отлетают к канатам. У них есть чему поучиться,
чему-то, применимому в искусстве письма. Тебе дается всего один шанс. Раз -
и нету. Даются только страницы, а ты способен их разжечь.
Классическая музыка, сигары, компьютер - все это пускает писанину в
пляс, повергает в хохот, в крик. Кошмарная жизнь тоже способствует.
День за днем я спускаю время в сортир. Но ночи все еще мои. Чем
занимаются другие писатели? Стоят перед зеркалом, изучая мочки ушей? А потом
о них пишут. Или о матерях. Или о том, как Спасти Мир. Ну, для меня-то они
его спасти могут - перестав пороть эту нудятину. Эту дряблую и сухую чушь.
Стоп! Стоп! Стоп! Мне необходимо что-то почитать. Неужели ничего нет? Не
думаю. Найдете - дайте знать. Хотя не стоит. Знаю: это ваше творение.
Забудем. Отдыхайте.
Помню то длинное неистовое письмо, которое я однажды получил. Парень
писал, что я не имею права утверждать, что не стою Шекспира. Слишком много
молодых верит мне и не заморачиваются чтением Шекспира. А вот принять их
позицию я действительно права и не имею. Каждый раз одно и то же. Тогда я
ему не ответил. Зато отвечу сейчас.
Иди на хуй, дружок. И Толстого я тоже не стою.