Страница:
"Разбирательство дел во всех судах открытое, за исключением случаев, когда это противоречит интересам охраны государственной тайны.
Закрытое судебное разбирательство, кроме того, допускается по мотивированному определению суда по делам о преступлениях лиц, не достигших шестнадцатилетнего возраста, по делам о половых преступлениях, и также по другим делам в целях предотвращения разглашения сведений об интимных сторонах жизни участвующих в деле лиц.
Приговоры судов во всех случаях провозглашаются публично"
Лозунг этот казался безопасным: даже самым благонамеренным гражданам не даете прочесть их книги, так проведите хотя бы "гласным суд" над ними, чтобы мы могли все сами узнать.
Требование застало режим врасплох - такого еще не бывало, чтобы советский человек что-то требовал. Пришлось им изобретать свою "гласность".
В настоящее время Комитетом госбезопасности, совместно с Отделом культуры Центрального Комитета и Союзом писателей СССР готовятся соответствующие публикации в печати, в которых будет раскрыт истинный характер "литературной деятельности" СИНЯВСКОГО и ДАНИЭЛЯ. В целях обеспечения более подробной информации общественности и пресечения аналогичной деятельности со стороны отдельных враждебно настроенных лиц, представляется целесообразным дело СИНЯВСКОГО и ДАНИЭЛЯ рассмотреть в открытом судебном заседании Верховного Суда РСФСР и осудить преступников за изготовление и распространение литературных произведений, содержащих клеветнические измышления на советский государственный и общественный строй, по части 1 статьи 70 УК РСФСР к лишению свободы, - писали в ЦК глава КГБ Семичастный и генеральный прокурор Руденко 23 декабря 1965 года (а ЦК милостиво соглашался), почти за два месяца до суда. - Судебный процесс предполагается провести в начале февраля 1966 года под председательством председателя Верховного Суда РСФСР тов. СМИРНОВА Л. Н. с участием государственного обвинителя - помощника Генерального прокурора СССР тов. ТЕМУШКИНА О. П. в зале судебных заседаний Верховного Суда РСФСР, вмещающем 100 человек, и пригласить на процесс представителей советско-партийного актива и писательской общественности. По нашему мнению, было бы целесообразным участие в судебном процессе общественного обвинителя из числа литературных работников. В этой связи считали бы необходимым поручить Союзу писателей назвать кандидатуру на роль общественного обвинителя. После окончания судебного процесса дать соответствующие публикации в печати и по радио. Просим рассмотреть.
Но это были лишь общие пожелания. Конкретную разработку советского понятия "гласность" представил совсем другой человек, 20 лет спустя ставший зодчим "гласности" при Горбачеве, - Александр Яковлев, в ту пору заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК. Фигура теперь вполне историческая, не зная прошлого которой - не понять всех корней горбачевской "гласности". Вот как он определил тогда понятие "открытый суд":
Имеется в виду, что судебное заседание будет проходить в присутствии представителей трудящихся, партийно-советского актива, писателей и журналистов гор. Москвы; порядок их приглашения обеспечивает МГК КПСС.
В связи с предстоящим судебным процессом считаем необходимым доложить предложения об освещении этого процесса и печати и по радио:
1. Репортажи своих корреспондентов из зала суда, а также специальные сообщения ТАСС о ходе судебного процесса ежедневно публикуют газета "Известия" и "Литературная газета". Редколлегии газет "Правда" и "Комсомольская правда", "Советская культура" и "Советская Россия" по своему усмотрению) могут публиковать заметки собственных корреспондентов из зала суда.
Все остальные газеты публикуют о судебном процессе лишь официальные сообщения ТАСС; по радио о ходе судебного процесса передаются отчеты ТАСС и отдельные корреспонденции из газет.
АПН совместно с КГБ при Совете Министров СССР поручается подготовка соответствующих статей о процессе для опубликования за рубежом.
Корреспонденты указанных газет, ТАСС и АПН проходят в зал суда (без фотоаппаратов) по служебным пропускам, выдаваемым КГБ при Совете Министров СССР.
Иностранные корреспонденты на судебный процесс не допускаются.
2. Для подготовки официальных сообщений и просмотра корреспонденции о ходе судебного процесса образовать специальную пресс-группу в составе т.т. ... (отдел культуры ЦК КПСС, отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС, отдел административных органов ЦК КПСС, КГБ при СМ СССР).
Вроде бы обо всем позаботился, все предусмотрел. Добротно подобранной публикой "приговор суда был встречен аплодисментами". Постаралась и пресса, и партийные организаторы, и КГБ.
Осуждение в уголовном порядке СИНЯВСКОГО и ДАНИЭЛЯ одобрительно воспринято советской общественностью. В адрес суда, редакции газет в ходе судебного разбирательства поступило большое количество писем и телеграмм от советских граждан с требованиями строго наказать клеветников, - гордо докладывал КГБ о проделанной работе.
Но, всем их усилиям вопреки, уже расходились по стране тысячи листочков папиросной бумаги с текстами "последних слов" подсудимых, и все знали, они не признали себя виновными! Нарастали протесты, негодовал мир, возмущался расправой. Работала наша гласность.
Что было делать Яковлеву, кроме как еще громче взвыть:
В целях разъяснения существа судебного процесса над Синявским и Даниэлем, а также разоблачения клеветнических измышлений буржуазной прессы (...) считали бы целесообразным осуществить следующие мероприятия:
- в творческих организациях, в редакциях газет и журналов, и издательствах (...) на гуманитарных факультетах высших учебных заведений, в художественных вузах, в научно-исследовательских учреждениях гуманитарного профиля провести информации и разъяснительные беседы, привлекая в качестве докладчиков и выступающих авторитетных деятелей литературы, искусства и науки;
- поручить Политиздату срочно издать материалы процесса (обвинительное заключение, речи государственного и общественных обвинителей, приговор и др.) с целью ознакомления партийного и творческого актива, а также корреспондентов газет социалистических стран и органон печати компартий капиталистических стран;
- опубликовать в "Литературной газете" и "Известиях" письмо от имени Секретариата правления Союза писателей СССР, в котором бы содержался ответ на выступления зарубежных писателей и деятелей культуры по поводу процесса;
- редакциям газет "Известия", "Комсомольская правда", "Литературная газета", "Советская культура" опубликовать отклики читателей, а также видных представителей литературы, искусства и науки, одобряющие приговор суда и осуждающие антисоветскую деятельность Синявского и Даниэля (...);
- редакциям газет "Правда", "Известия", "Литературная газета", "Комсомольская правда", журнала "Коммунист" опубликовать теоретические статьи о марксистском понимании вопроса о свободе и ответственности личности в условиях социалистического общества.
Комитету по радиовещанию и телевидению при СМ СССР подготовить и передать на зарубежные страны:
- выступления представителей советской общественности в поддержку приговора суда по делу Синявского и Даниэля;
- беседу видного советского юриста с обоснованием правильности приговора с точки зрения советского законодательства...
- материалы, разоблачающие клеветнический характер писаний Синявского и Даниэля, их призывы к террору, злостные антисемитские высказывания, широкое использование их произведений в целях холодной воины (...)
- материалы, показывающие моральную нечистоплотность, политическое двурушничество Синявского и Даниэля;
- комментарии и беседы о свободе творчества в СССР и преследовании прогрессивных деятелей искусства на Западе.
И пошел расползаться по всему миру скандал. Как при Сталине, по всем предприятиям проводились собрания, требовалось "единодушно осудить" писателей, не читавши их книг. Сотни тысяч людей в СССР были принуждены выбирать между совестью и благополучием. Иные отказывались, большинство соглашалось - ведь тех, кто отказывался, было "слишком мало"... Да и какой смысл? Улучшать советскую власть?
Так вырабатывался прототип всех наших последующих судов, своего рода эталон партийной гласности: "открытые" процессы за закрытыми дверями, со специально подобранной публикой, с горсткой друзей подсудимых и иностранных корреспондентов у входа. И, конечно же, с неизменно оглушительным ревом яковлевской пропаганды после каждого суда, которая все равно не могла заглушить нашей гласности, но лишь все больше подрывала доверие к официальной печати. Удивляться ли, что даже дети предпочитали слушать западные радиостанции?
И с самого начала так установилась линия фронта в этом противостоянии: наша гласность против их "гласности", закон против идеологии. Разве кто-то мог этого "не понимать" или "не знать", если режим требовал от своих подданных не просто молчаливой покорности, а вполне активного одобрения?
Конечно, все они все понимали, всё знали. Но после нескольких "оттепельных" лет, когда поговорить о гражданской совести и нравственной ответственности было даже модно, страна покорно вернулась к своему обезьяньему состоянию: ничего не слышать, ничего не видеть и ничего не говорить. Общество предпочло прикинуться слепоглухонемым, чтобы потом, как и после Сталина, иметь возможность опять притворно изумляться:
"Как же это могло случиться? Кто виноват?"
И если была у нашей гласности хоть какая-то реальная цель - так это лишить его такого комфорта в будущем. Ни навязывать людям свои решения, ни втягивать их в свою деятельность никто из нас не считал себя вправе - это должно было оставаться делом совести каждого. Зато, в отличие от сталинских времен, оправдаться незнанием тоже никто уже не мог, ни на Востоке, ни на Западе.
Как ни странно, несмотря на такую философски-этическую нашу позицию, ее политический эффект вначале был чрезвычайно велик. Последовавшие за делом Синявского-Даниэля процессы, в особенности дело Гинзбурга-Галанскова, вызвали целую бурю протестов внутри страны, своего рода "цепную реакцию". Прямые репрессии оказались не только бесполезны, но и вредны для режима: чем больше было процессов, тем больше людей присоединялось к протестам. Да и в лагерях изменилась атмосфера: попавший туда не исчезал больше бесследно, не исключался из жизни, но присоединялся к общему сопротивлению. Сведения о голодовках, забастовках, петиции и даже литературные произведения политзэков стали регулярно просачиваться наружу, словно в насмешку над идеей изоляции. Более того, лагеря оказались как бы связующим звеном для различных групп возникающего в разных концах страны движения. Там и мы узнавали друг друга, а через нас - наши родственники и друзья. Судебные расправы, таким образом, просто теряли смысл: они способствовали росту и консолидации вначале весьма разрозненного, стихийного движения, превращая его в серьезную политическую силу.
Этого урока режим никогда не забыл. Вся последующая история наших взаимоотношений - история поисков режимом иных форм борьбы с нами и наших поисков ответа на их новые формы. Аресты и суды стали лишь крайней, вынужденной мерой, и очень часто заставить их пойти на это было для нас своего рода победой. Предпочтение отдавалось иным средствам, от психушек и кампаний клеветы ("компрометации", как их называли чекисты) до высылки за границу. Характерно, что в 1977 году режим даже попытался "кодифицировать идеологию" в новой конституции СССР, впервые за всю историю своего существования открыто записав в статье 6-й:
"Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза. КПСС существует для народа и служит народу.
Вооруженная марксистско-ленинским учением, Коммунистическая партия определяет генеральную перспективу развития общества, линию внутренней и внешней политики СССР, руководит великой созидательной деятельностью советского народа, придает планомерный, научно обоснованный характер его борьбе за победу коммунизма...".
Так они отчасти приняли предложенные нами правила игры. Вот, дескать, теперь на конституцию не сошлетесь! Все по закону. Но и это им не помогло: мы уже и раньше начали ссылаться на Всеобщую декларацию прав человека ООН, на пакты о гражданских правах, а затем - на Хельсинское соглашение. Всегда найдешь, на что сослаться, было бы желание.
Любопытно, однако, что правозащита - этот, казалось бы, самый трудно усваиваемый аспект нашей философии - стала со временем необычайно популярна. К концу 70-х, просматривая самиздатские документы, я просто поражался тому, с какой аккуратностью ссылались в своих петициях на нее тонкости закона даже простые работяги. "Качать права" стало вдруг невероятно модно.
Не преминул воспользоваться этим и режим, оказавшись на краю гибели. Режим дряхлел, режим дышал на ладан, и надо было как-то спасаться "партийной элите". Тогда-то и появился "либерал" Яковлев, главный прораб перестройки. Вдруг запестрели газеты нашими лозунгами двадцатилетней давности: "правовое государство", "период застоя" и, конечно, гласность. Целые куски из наших самиздатских работ стали вдруг появляться в официальной печати, а то и в партийных решениях, разумеется, без кавычек и без упоминания авторов. А "раскрепощенное" общество, старательно пряча глаза, делало вид, что только теперь все это узнало. Ликовал Запад, поражаясь свободомыслию партийной элиты. Партийная "глазность" - как произносили это словечко зачарованные иностранцы - их вполне устраивала, она стала последним писком западной моды, хотя никто так и не понял, что это значит. Тем более никто не вспоминал про нас - мы даже приехать в Москву не могли: до 1991 года наши имена все еще значились в "черных списках" КГБ. Формально мы все оставались "особо опасными государственными преступниками", "вялотекущими шизофрениками" и агентами империализма. Но и это никого не смущало.
Смешные птицы, кого они надеялись обмануть? Историю? Логику? Самих себя? Ведь даже и без наших имен гласность контролю не поддавалась, а закон все равно не совмещался с идеологией. Всего-то и понадобилось несколько лет без репрессий, несколько лет относительной свободы обмена мнениями, как режим рухнул. Уже к началу 1990 года, нарастая, словно снежный обвал в горах, пронеслась волна забастовок и массовых демонстраций из конца в конец бескрайней страны. И требовали эти люди не хлеба, не денег, хоть и того и другого не было в достатке. Нет, они требовали отмены 6-й статьи Конституции - той самой статьи, утверждавшей господство КПСС над каждой общественной структурой в стране, о котором я говорил на суде 1967 года, размахивая гебешным экземпляром конституции. И, признаюсь, увидев это: перемазанных, как черти, угольной пылью шахтеров, полуголодных людей, целые семьи, со стариками и детьми, - но требующих не расправы, а изменения конституции, - я готов был расплакаться. Будто кадры кинофильма, пронеслись в моем мозгу три десятилетия, и лагерные бараки, и камеры Владимирской тюрьмы, и пахнущие карболкой коридоры психушек, и московские переулки, где я рос, с детства ощущая себя заброшенным в тыл врага. Все это вдруг наполнилось смыслом, нашло свое место в общей стройной симфонии образов, звуков, запахов... Остальное было вопросом года-двух, не более. Последовавший крах режима, распад Союза явились лишь логическим завершением.
И, словно дожидавшийся этого, Верховный суд Российской Федерации тотчас же прислал мне две справки об отмене моих приговоров 1967 и 1972 годов "за отсутствием состава преступления". Обе они были датированы одним и тем же числом - 5 декабря 1991 года, Днем Конституции, в который мы устроили свою первую демонстрацию за 26 лет до этого.
А Яковлев теперь в отставке, политикой не занимается. Он теперь заведует Комиссией при президенте России по реабилитации репрессированных. Как если бы в 1945 году реабилитацией жертв Освенцима заведовал Геббельс.
* * *
Разумеется, большая часть документов ЦК по нашим процессам не содержала для меня каких-то открытий. О чем-то мы знали уже тогда, о чем-то догадывались, кое-что стало известно позже. И, тем не менее, впечатление они производили сильное: все-таки догадываться - это одно, а видеть документ, со всеми подписями и печатями, где предмет твоих догадок изложен черным по белому их непередаваемым казенно-партийным языком, - совсем другое. Да и уровень, на котором эти решения принимались, был, как я уже говорил, гораздо выше, чем мы предполагали. Понятно, что все вопросы решались партией, но предположить, что на уровне ЦК, а то и политбюро, казалось нам слишком нескромным. Тем более, памятуя эзопов язык документов нацистского руководства в Германии, никак не ожидал я такого откровенного и циничного пренебрежения правовыми нормами. Задолго, иногда за несколько недель до суда, решали они, кого сажать, а кого миловать, нимало не стесняясь записанного в конституции принципа независимости судей. Даже санкции на обыски получали в ЦК, а не в прокуратуре. Они действительно, в прямом смысле, были над законом, не только не стесняя себя какими-либо юридическими соображениями, но и ежедневно перекраивая законы по своему усмотрению. Все остальные учреждения только проштамповывали их решения.
Вот в апреле 1968 года, вскоре после процесса Гинзбурга-Галанскова, разъярившись на наших друзей, слишком активно защищавших осужденных, политбюро решает с ними расправиться:
Выступая в роли пособников наиболее реакционной части представителей буржуазной прессы и радио, они систематически снабжают их клеветническими материалами, пытаются проводить частным образом пресс-конференции для иностранцев, подстрекают антиобщественные элементы к политически вредной деятельности, инспирируют изготовление и распространение враждебных по своему содержанию писем, заявлений, "протестов", провокационно ведут себя по отношению к органам власти.
Казалось бы, в чем проблема? Ну, судите и их, как Гинзбурга с Галансковым, заступаясь за которых они уже сделали больше этих двоих. Тем более, что и в документе отмечается:
Таким образом, поведение указанной группы лиц приобретает все более дерзкий характер, а безнаказанность их действий вызывает у многих граждан недоумение.
Но сажать да судить их сейчас ЦК не с руки:
...поскольку эта мера может вызвать новую волну демагогических требований со стороны антиобщественных элементов внутри страны и подстрекательских действий буржуазной пропаганды.
Отсюда - комплексное решение, чтобы и овцы целы, и волки сыты. Петра Григоренко - отправить на психиатрическую экспертизу. Алику Вольпину разрешить уехать в США на математический симпозиум, куда его тщетно приглашают уже не первый раз, а дальше - лишить гражданства и "закрыть ему въезд в СССР", если он "во время пребывания в США скомпрометирует себя недостойным поведением". Якира, Литвинова и Богораз-Брухман - вызвать в прокуратуру СССР и "в категорической форме потребовать немедленного прекращения антиобщественной деятельности".
Предупредить Якира, Литвинова и Богораз-Брухман, что в противном случае они будут лишены прописки и удалены из Москвы.
В связи с этим считаем необходимым внести дополнение к постановлению Совета Министров СССР от 15 августа 1966 года N658-211 "Об укреплении паспортного режима в городах Москве, Ленинграде и Московской области" (проект прилагается);
- поручить Моссовету (если предупреждение не возымеет действия) на основании дополнения к указанному постановлению Совета Министров СССР принять решение о лишении Якира и Литвинова московской прописки сроком на 2 года;
- поручить Министерству охраны общественного порядка удалить Якира и Литвинова из Москвы, определив место жительства Якиру в Тюменской области, Литвинову в Гурьевской области Казахской ССР;
- вопрос о лишении прописки и удаления из Москвы Богораз-Брухман рассмотреть дополнительно в зависимости от ее поведения после применения указанных санкций в отношении Якира и Литвинова;
- подготовить и опубликовать в газете "Советская Россия" в день осуществления санкций в отношении Григоренко, Вольпина-Есенина, Якира, Литвинова и Богораз-Брухман сообщение по этому вопросу.
Тут же приложено и "дополнение" в закон о прописке, позволяющее горсоветам:
...без предварительного наложения административного взыскания аннулировать прописку лиц, занимающихся антиобщественной деятельностью, допускающих клеветнические измышления, подстрекающих антиобщественные элементы к политически вредной деятельности, провокационно ведущих себя по отношению к органам власти... Удаление лиц, указанных в настоящем постановлении, производится в 24 часа с момента вынесения решения об аннулировании прописки.
Ни одна из этих мер в то время не была законной. Но что им до этого? И политбюро распоряжается все оформить в десять дней, ни с кем даже не консультируясь хотя бы для вида. Еще не знают о своей новой неограниченной власти над миллионами москвичей и ленинградцев их горсоветы, не ведает руководство "суверенного" Казахстана о ссылке в их республику Литвинова. Тем более не догадывается редакция "Советской России" о новом материале для своих страниц. Совет Министров СССР, как будто бы законное правительство страны, покорно подпишет приложенный черновик своего "постановления", и начнется новая эра, когда любого человека можно будет лишить его жилья нежданно-негаданно, без суда и следствия, в 24 часа. И все это - чтобы выгнать из Москвы трех человек, которых в тот момент было не с руки судить.
Я привел этот пример не потому, что он самый вопиющий или жестокий, отнюдь нет. Напротив, он из числа "милостивых". Более того, эти меры в основном так и не были осуществлены: через месяц "шум" на Западе поутих, возникла возможность просто посадить столь рассердивших политбюро граждан, и оно свое решение приостанавливает, опять же не извещая об этом заинтересованные стороны.
Так и лежат теперь в архиве должным образом подписанные и проштампованные "законы", так никогда и не увидевшие света. Литвинова и Богораз действительно сослали через полгода, но совершенно по другому поводу и после "законного" суда. Вольпина выпустили в США на его симпозиум... через четыре года, а через пять лет угодил в ссылку и Якир. И тоже по иной причине. Пример этот разителен своей нелепостью да тем чудовищным безразличием к самым элементарным правовым рамкам со стороны верховной власти. Это именовалось у них "социалистической законностью".
Любопытно, что в тот же день, 15 апреля 1968 года, политбюро приняло решение еще о двух людях: Анатолии Марченко и Илье Габае. При абсолютно тех же формулировках и обвинениях, их почему-то предлагалось лишить гражданства СССР и выдворить за границу. Опять же и решение было принято, и указ президиума Верховного Совета подписан, но через месяц передумали. А вскоре нашелся повод арестовать, загнать в лагеря: формально, юридически - уже лиц без советского гражданства! Но о том никто и не вспомнил.
Оба они впоследствии погибли трагически: Габай покончил самоубийством, Марченко умер во время голодовки в тюрьме уже во времена "перестройки". Вот ведь игра случая: выслали бы их тогда - оба, наверное, были бы сейчас живы.
Конечно, так было лишь вначале. Со временем режим научился обращаться с законом более "аккуратно", а готовить свои "мероприятия" более тщательно. Вот более поздний пример того, как в 1977 году ЦК готовил расправу над участниками Хельсинских групп.
С учетом политической и оперативной обстановки пресечение преступной деятельности наиболее активных антисоветчиков представляется целесообразным осуществить разнообразными путями.
Имеется в виду в отношении ОРЛОВА Ю.Ф. провести расследование по ранее возбужденному Прокуратурой г. Москвы уголовному делу с тем расчетом, чтобы в последующем привлечь его к уголовной ответственности по ст. 190 УК РСФСР (...) В ходе следствия ОРЛОВА не арестовывать, если он своими действиями не вынудит к этому.
ГИНЗБУРГА А. И. представляется необходимым арестовать и привлечь к уголовной ответственности по ст. 70 УК РСФСР, следствие по делу провести по месту жительства в Калужской области.
Проживающего в Киеве РУДЕНКО Н. Д. арестовать и привлечь к уголовной ответственности по ст.62 УК УССР (соответствует ст. 70 УК РСФСР), но следствие провести не в Киеве, а в Донецке, для чего имеются процессуальные основания.
В связи с тем, что ВЕНЦЛОВА Т. А., 1937 года рождения, бывший научный сотрудник Института истории Академии паук Литовской ССР, ходатайствует о временном выезде по частному приглашению в США, разрешить ему такую поездку. Вопрос о дальнейшей судьбе ВЕНЦЛОВА будет решаться в зависимости от его поведения за рубежом.
Подготовка к проведению процессов над ними была еще более продуманной и еще менее соответствовала закону. Начать с того, что по соображениям чисто пропагандистским все политические суды в 1977 году были отложены почти на год.
Оконченные расследованием уголовные дела подлежали направлению в суд. Однако с учетом проходивших в стране важнейших политических мероприятий (обсуждение и принятие новой Конституции СССР, празднования 60-летия Великого Октября), а также обстановки в связи с Совещанием в Белграде, проведение судебных процессов по указанным делам в 1977 году было признано нецелесообразным.
Закрытое судебное разбирательство, кроме того, допускается по мотивированному определению суда по делам о преступлениях лиц, не достигших шестнадцатилетнего возраста, по делам о половых преступлениях, и также по другим делам в целях предотвращения разглашения сведений об интимных сторонах жизни участвующих в деле лиц.
Приговоры судов во всех случаях провозглашаются публично"
Лозунг этот казался безопасным: даже самым благонамеренным гражданам не даете прочесть их книги, так проведите хотя бы "гласным суд" над ними, чтобы мы могли все сами узнать.
Требование застало режим врасплох - такого еще не бывало, чтобы советский человек что-то требовал. Пришлось им изобретать свою "гласность".
В настоящее время Комитетом госбезопасности, совместно с Отделом культуры Центрального Комитета и Союзом писателей СССР готовятся соответствующие публикации в печати, в которых будет раскрыт истинный характер "литературной деятельности" СИНЯВСКОГО и ДАНИЭЛЯ. В целях обеспечения более подробной информации общественности и пресечения аналогичной деятельности со стороны отдельных враждебно настроенных лиц, представляется целесообразным дело СИНЯВСКОГО и ДАНИЭЛЯ рассмотреть в открытом судебном заседании Верховного Суда РСФСР и осудить преступников за изготовление и распространение литературных произведений, содержащих клеветнические измышления на советский государственный и общественный строй, по части 1 статьи 70 УК РСФСР к лишению свободы, - писали в ЦК глава КГБ Семичастный и генеральный прокурор Руденко 23 декабря 1965 года (а ЦК милостиво соглашался), почти за два месяца до суда. - Судебный процесс предполагается провести в начале февраля 1966 года под председательством председателя Верховного Суда РСФСР тов. СМИРНОВА Л. Н. с участием государственного обвинителя - помощника Генерального прокурора СССР тов. ТЕМУШКИНА О. П. в зале судебных заседаний Верховного Суда РСФСР, вмещающем 100 человек, и пригласить на процесс представителей советско-партийного актива и писательской общественности. По нашему мнению, было бы целесообразным участие в судебном процессе общественного обвинителя из числа литературных работников. В этой связи считали бы необходимым поручить Союзу писателей назвать кандидатуру на роль общественного обвинителя. После окончания судебного процесса дать соответствующие публикации в печати и по радио. Просим рассмотреть.
Но это были лишь общие пожелания. Конкретную разработку советского понятия "гласность" представил совсем другой человек, 20 лет спустя ставший зодчим "гласности" при Горбачеве, - Александр Яковлев, в ту пору заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК. Фигура теперь вполне историческая, не зная прошлого которой - не понять всех корней горбачевской "гласности". Вот как он определил тогда понятие "открытый суд":
Имеется в виду, что судебное заседание будет проходить в присутствии представителей трудящихся, партийно-советского актива, писателей и журналистов гор. Москвы; порядок их приглашения обеспечивает МГК КПСС.
В связи с предстоящим судебным процессом считаем необходимым доложить предложения об освещении этого процесса и печати и по радио:
1. Репортажи своих корреспондентов из зала суда, а также специальные сообщения ТАСС о ходе судебного процесса ежедневно публикуют газета "Известия" и "Литературная газета". Редколлегии газет "Правда" и "Комсомольская правда", "Советская культура" и "Советская Россия" по своему усмотрению) могут публиковать заметки собственных корреспондентов из зала суда.
Все остальные газеты публикуют о судебном процессе лишь официальные сообщения ТАСС; по радио о ходе судебного процесса передаются отчеты ТАСС и отдельные корреспонденции из газет.
АПН совместно с КГБ при Совете Министров СССР поручается подготовка соответствующих статей о процессе для опубликования за рубежом.
Корреспонденты указанных газет, ТАСС и АПН проходят в зал суда (без фотоаппаратов) по служебным пропускам, выдаваемым КГБ при Совете Министров СССР.
Иностранные корреспонденты на судебный процесс не допускаются.
2. Для подготовки официальных сообщений и просмотра корреспонденции о ходе судебного процесса образовать специальную пресс-группу в составе т.т. ... (отдел культуры ЦК КПСС, отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС, отдел административных органов ЦК КПСС, КГБ при СМ СССР).
Вроде бы обо всем позаботился, все предусмотрел. Добротно подобранной публикой "приговор суда был встречен аплодисментами". Постаралась и пресса, и партийные организаторы, и КГБ.
Осуждение в уголовном порядке СИНЯВСКОГО и ДАНИЭЛЯ одобрительно воспринято советской общественностью. В адрес суда, редакции газет в ходе судебного разбирательства поступило большое количество писем и телеграмм от советских граждан с требованиями строго наказать клеветников, - гордо докладывал КГБ о проделанной работе.
Но, всем их усилиям вопреки, уже расходились по стране тысячи листочков папиросной бумаги с текстами "последних слов" подсудимых, и все знали, они не признали себя виновными! Нарастали протесты, негодовал мир, возмущался расправой. Работала наша гласность.
Что было делать Яковлеву, кроме как еще громче взвыть:
В целях разъяснения существа судебного процесса над Синявским и Даниэлем, а также разоблачения клеветнических измышлений буржуазной прессы (...) считали бы целесообразным осуществить следующие мероприятия:
- в творческих организациях, в редакциях газет и журналов, и издательствах (...) на гуманитарных факультетах высших учебных заведений, в художественных вузах, в научно-исследовательских учреждениях гуманитарного профиля провести информации и разъяснительные беседы, привлекая в качестве докладчиков и выступающих авторитетных деятелей литературы, искусства и науки;
- поручить Политиздату срочно издать материалы процесса (обвинительное заключение, речи государственного и общественных обвинителей, приговор и др.) с целью ознакомления партийного и творческого актива, а также корреспондентов газет социалистических стран и органон печати компартий капиталистических стран;
- опубликовать в "Литературной газете" и "Известиях" письмо от имени Секретариата правления Союза писателей СССР, в котором бы содержался ответ на выступления зарубежных писателей и деятелей культуры по поводу процесса;
- редакциям газет "Известия", "Комсомольская правда", "Литературная газета", "Советская культура" опубликовать отклики читателей, а также видных представителей литературы, искусства и науки, одобряющие приговор суда и осуждающие антисоветскую деятельность Синявского и Даниэля (...);
- редакциям газет "Правда", "Известия", "Литературная газета", "Комсомольская правда", журнала "Коммунист" опубликовать теоретические статьи о марксистском понимании вопроса о свободе и ответственности личности в условиях социалистического общества.
Комитету по радиовещанию и телевидению при СМ СССР подготовить и передать на зарубежные страны:
- выступления представителей советской общественности в поддержку приговора суда по делу Синявского и Даниэля;
- беседу видного советского юриста с обоснованием правильности приговора с точки зрения советского законодательства...
- материалы, разоблачающие клеветнический характер писаний Синявского и Даниэля, их призывы к террору, злостные антисемитские высказывания, широкое использование их произведений в целях холодной воины (...)
- материалы, показывающие моральную нечистоплотность, политическое двурушничество Синявского и Даниэля;
- комментарии и беседы о свободе творчества в СССР и преследовании прогрессивных деятелей искусства на Западе.
И пошел расползаться по всему миру скандал. Как при Сталине, по всем предприятиям проводились собрания, требовалось "единодушно осудить" писателей, не читавши их книг. Сотни тысяч людей в СССР были принуждены выбирать между совестью и благополучием. Иные отказывались, большинство соглашалось - ведь тех, кто отказывался, было "слишком мало"... Да и какой смысл? Улучшать советскую власть?
Так вырабатывался прототип всех наших последующих судов, своего рода эталон партийной гласности: "открытые" процессы за закрытыми дверями, со специально подобранной публикой, с горсткой друзей подсудимых и иностранных корреспондентов у входа. И, конечно же, с неизменно оглушительным ревом яковлевской пропаганды после каждого суда, которая все равно не могла заглушить нашей гласности, но лишь все больше подрывала доверие к официальной печати. Удивляться ли, что даже дети предпочитали слушать западные радиостанции?
И с самого начала так установилась линия фронта в этом противостоянии: наша гласность против их "гласности", закон против идеологии. Разве кто-то мог этого "не понимать" или "не знать", если режим требовал от своих подданных не просто молчаливой покорности, а вполне активного одобрения?
Конечно, все они все понимали, всё знали. Но после нескольких "оттепельных" лет, когда поговорить о гражданской совести и нравственной ответственности было даже модно, страна покорно вернулась к своему обезьяньему состоянию: ничего не слышать, ничего не видеть и ничего не говорить. Общество предпочло прикинуться слепоглухонемым, чтобы потом, как и после Сталина, иметь возможность опять притворно изумляться:
"Как же это могло случиться? Кто виноват?"
И если была у нашей гласности хоть какая-то реальная цель - так это лишить его такого комфорта в будущем. Ни навязывать людям свои решения, ни втягивать их в свою деятельность никто из нас не считал себя вправе - это должно было оставаться делом совести каждого. Зато, в отличие от сталинских времен, оправдаться незнанием тоже никто уже не мог, ни на Востоке, ни на Западе.
Как ни странно, несмотря на такую философски-этическую нашу позицию, ее политический эффект вначале был чрезвычайно велик. Последовавшие за делом Синявского-Даниэля процессы, в особенности дело Гинзбурга-Галанскова, вызвали целую бурю протестов внутри страны, своего рода "цепную реакцию". Прямые репрессии оказались не только бесполезны, но и вредны для режима: чем больше было процессов, тем больше людей присоединялось к протестам. Да и в лагерях изменилась атмосфера: попавший туда не исчезал больше бесследно, не исключался из жизни, но присоединялся к общему сопротивлению. Сведения о голодовках, забастовках, петиции и даже литературные произведения политзэков стали регулярно просачиваться наружу, словно в насмешку над идеей изоляции. Более того, лагеря оказались как бы связующим звеном для различных групп возникающего в разных концах страны движения. Там и мы узнавали друг друга, а через нас - наши родственники и друзья. Судебные расправы, таким образом, просто теряли смысл: они способствовали росту и консолидации вначале весьма разрозненного, стихийного движения, превращая его в серьезную политическую силу.
Этого урока режим никогда не забыл. Вся последующая история наших взаимоотношений - история поисков режимом иных форм борьбы с нами и наших поисков ответа на их новые формы. Аресты и суды стали лишь крайней, вынужденной мерой, и очень часто заставить их пойти на это было для нас своего рода победой. Предпочтение отдавалось иным средствам, от психушек и кампаний клеветы ("компрометации", как их называли чекисты) до высылки за границу. Характерно, что в 1977 году режим даже попытался "кодифицировать идеологию" в новой конституции СССР, впервые за всю историю своего существования открыто записав в статье 6-й:
"Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза. КПСС существует для народа и служит народу.
Вооруженная марксистско-ленинским учением, Коммунистическая партия определяет генеральную перспективу развития общества, линию внутренней и внешней политики СССР, руководит великой созидательной деятельностью советского народа, придает планомерный, научно обоснованный характер его борьбе за победу коммунизма...".
Так они отчасти приняли предложенные нами правила игры. Вот, дескать, теперь на конституцию не сошлетесь! Все по закону. Но и это им не помогло: мы уже и раньше начали ссылаться на Всеобщую декларацию прав человека ООН, на пакты о гражданских правах, а затем - на Хельсинское соглашение. Всегда найдешь, на что сослаться, было бы желание.
Любопытно, однако, что правозащита - этот, казалось бы, самый трудно усваиваемый аспект нашей философии - стала со временем необычайно популярна. К концу 70-х, просматривая самиздатские документы, я просто поражался тому, с какой аккуратностью ссылались в своих петициях на нее тонкости закона даже простые работяги. "Качать права" стало вдруг невероятно модно.
Не преминул воспользоваться этим и режим, оказавшись на краю гибели. Режим дряхлел, режим дышал на ладан, и надо было как-то спасаться "партийной элите". Тогда-то и появился "либерал" Яковлев, главный прораб перестройки. Вдруг запестрели газеты нашими лозунгами двадцатилетней давности: "правовое государство", "период застоя" и, конечно, гласность. Целые куски из наших самиздатских работ стали вдруг появляться в официальной печати, а то и в партийных решениях, разумеется, без кавычек и без упоминания авторов. А "раскрепощенное" общество, старательно пряча глаза, делало вид, что только теперь все это узнало. Ликовал Запад, поражаясь свободомыслию партийной элиты. Партийная "глазность" - как произносили это словечко зачарованные иностранцы - их вполне устраивала, она стала последним писком западной моды, хотя никто так и не понял, что это значит. Тем более никто не вспоминал про нас - мы даже приехать в Москву не могли: до 1991 года наши имена все еще значились в "черных списках" КГБ. Формально мы все оставались "особо опасными государственными преступниками", "вялотекущими шизофрениками" и агентами империализма. Но и это никого не смущало.
Смешные птицы, кого они надеялись обмануть? Историю? Логику? Самих себя? Ведь даже и без наших имен гласность контролю не поддавалась, а закон все равно не совмещался с идеологией. Всего-то и понадобилось несколько лет без репрессий, несколько лет относительной свободы обмена мнениями, как режим рухнул. Уже к началу 1990 года, нарастая, словно снежный обвал в горах, пронеслась волна забастовок и массовых демонстраций из конца в конец бескрайней страны. И требовали эти люди не хлеба, не денег, хоть и того и другого не было в достатке. Нет, они требовали отмены 6-й статьи Конституции - той самой статьи, утверждавшей господство КПСС над каждой общественной структурой в стране, о котором я говорил на суде 1967 года, размахивая гебешным экземпляром конституции. И, признаюсь, увидев это: перемазанных, как черти, угольной пылью шахтеров, полуголодных людей, целые семьи, со стариками и детьми, - но требующих не расправы, а изменения конституции, - я готов был расплакаться. Будто кадры кинофильма, пронеслись в моем мозгу три десятилетия, и лагерные бараки, и камеры Владимирской тюрьмы, и пахнущие карболкой коридоры психушек, и московские переулки, где я рос, с детства ощущая себя заброшенным в тыл врага. Все это вдруг наполнилось смыслом, нашло свое место в общей стройной симфонии образов, звуков, запахов... Остальное было вопросом года-двух, не более. Последовавший крах режима, распад Союза явились лишь логическим завершением.
И, словно дожидавшийся этого, Верховный суд Российской Федерации тотчас же прислал мне две справки об отмене моих приговоров 1967 и 1972 годов "за отсутствием состава преступления". Обе они были датированы одним и тем же числом - 5 декабря 1991 года, Днем Конституции, в который мы устроили свою первую демонстрацию за 26 лет до этого.
А Яковлев теперь в отставке, политикой не занимается. Он теперь заведует Комиссией при президенте России по реабилитации репрессированных. Как если бы в 1945 году реабилитацией жертв Освенцима заведовал Геббельс.
* * *
Разумеется, большая часть документов ЦК по нашим процессам не содержала для меня каких-то открытий. О чем-то мы знали уже тогда, о чем-то догадывались, кое-что стало известно позже. И, тем не менее, впечатление они производили сильное: все-таки догадываться - это одно, а видеть документ, со всеми подписями и печатями, где предмет твоих догадок изложен черным по белому их непередаваемым казенно-партийным языком, - совсем другое. Да и уровень, на котором эти решения принимались, был, как я уже говорил, гораздо выше, чем мы предполагали. Понятно, что все вопросы решались партией, но предположить, что на уровне ЦК, а то и политбюро, казалось нам слишком нескромным. Тем более, памятуя эзопов язык документов нацистского руководства в Германии, никак не ожидал я такого откровенного и циничного пренебрежения правовыми нормами. Задолго, иногда за несколько недель до суда, решали они, кого сажать, а кого миловать, нимало не стесняясь записанного в конституции принципа независимости судей. Даже санкции на обыски получали в ЦК, а не в прокуратуре. Они действительно, в прямом смысле, были над законом, не только не стесняя себя какими-либо юридическими соображениями, но и ежедневно перекраивая законы по своему усмотрению. Все остальные учреждения только проштамповывали их решения.
Вот в апреле 1968 года, вскоре после процесса Гинзбурга-Галанскова, разъярившись на наших друзей, слишком активно защищавших осужденных, политбюро решает с ними расправиться:
Выступая в роли пособников наиболее реакционной части представителей буржуазной прессы и радио, они систематически снабжают их клеветническими материалами, пытаются проводить частным образом пресс-конференции для иностранцев, подстрекают антиобщественные элементы к политически вредной деятельности, инспирируют изготовление и распространение враждебных по своему содержанию писем, заявлений, "протестов", провокационно ведут себя по отношению к органам власти.
Казалось бы, в чем проблема? Ну, судите и их, как Гинзбурга с Галансковым, заступаясь за которых они уже сделали больше этих двоих. Тем более, что и в документе отмечается:
Таким образом, поведение указанной группы лиц приобретает все более дерзкий характер, а безнаказанность их действий вызывает у многих граждан недоумение.
Но сажать да судить их сейчас ЦК не с руки:
...поскольку эта мера может вызвать новую волну демагогических требований со стороны антиобщественных элементов внутри страны и подстрекательских действий буржуазной пропаганды.
Отсюда - комплексное решение, чтобы и овцы целы, и волки сыты. Петра Григоренко - отправить на психиатрическую экспертизу. Алику Вольпину разрешить уехать в США на математический симпозиум, куда его тщетно приглашают уже не первый раз, а дальше - лишить гражданства и "закрыть ему въезд в СССР", если он "во время пребывания в США скомпрометирует себя недостойным поведением". Якира, Литвинова и Богораз-Брухман - вызвать в прокуратуру СССР и "в категорической форме потребовать немедленного прекращения антиобщественной деятельности".
Предупредить Якира, Литвинова и Богораз-Брухман, что в противном случае они будут лишены прописки и удалены из Москвы.
В связи с этим считаем необходимым внести дополнение к постановлению Совета Министров СССР от 15 августа 1966 года N658-211 "Об укреплении паспортного режима в городах Москве, Ленинграде и Московской области" (проект прилагается);
- поручить Моссовету (если предупреждение не возымеет действия) на основании дополнения к указанному постановлению Совета Министров СССР принять решение о лишении Якира и Литвинова московской прописки сроком на 2 года;
- поручить Министерству охраны общественного порядка удалить Якира и Литвинова из Москвы, определив место жительства Якиру в Тюменской области, Литвинову в Гурьевской области Казахской ССР;
- вопрос о лишении прописки и удаления из Москвы Богораз-Брухман рассмотреть дополнительно в зависимости от ее поведения после применения указанных санкций в отношении Якира и Литвинова;
- подготовить и опубликовать в газете "Советская Россия" в день осуществления санкций в отношении Григоренко, Вольпина-Есенина, Якира, Литвинова и Богораз-Брухман сообщение по этому вопросу.
Тут же приложено и "дополнение" в закон о прописке, позволяющее горсоветам:
...без предварительного наложения административного взыскания аннулировать прописку лиц, занимающихся антиобщественной деятельностью, допускающих клеветнические измышления, подстрекающих антиобщественные элементы к политически вредной деятельности, провокационно ведущих себя по отношению к органам власти... Удаление лиц, указанных в настоящем постановлении, производится в 24 часа с момента вынесения решения об аннулировании прописки.
Ни одна из этих мер в то время не была законной. Но что им до этого? И политбюро распоряжается все оформить в десять дней, ни с кем даже не консультируясь хотя бы для вида. Еще не знают о своей новой неограниченной власти над миллионами москвичей и ленинградцев их горсоветы, не ведает руководство "суверенного" Казахстана о ссылке в их республику Литвинова. Тем более не догадывается редакция "Советской России" о новом материале для своих страниц. Совет Министров СССР, как будто бы законное правительство страны, покорно подпишет приложенный черновик своего "постановления", и начнется новая эра, когда любого человека можно будет лишить его жилья нежданно-негаданно, без суда и следствия, в 24 часа. И все это - чтобы выгнать из Москвы трех человек, которых в тот момент было не с руки судить.
Я привел этот пример не потому, что он самый вопиющий или жестокий, отнюдь нет. Напротив, он из числа "милостивых". Более того, эти меры в основном так и не были осуществлены: через месяц "шум" на Западе поутих, возникла возможность просто посадить столь рассердивших политбюро граждан, и оно свое решение приостанавливает, опять же не извещая об этом заинтересованные стороны.
Так и лежат теперь в архиве должным образом подписанные и проштампованные "законы", так никогда и не увидевшие света. Литвинова и Богораз действительно сослали через полгода, но совершенно по другому поводу и после "законного" суда. Вольпина выпустили в США на его симпозиум... через четыре года, а через пять лет угодил в ссылку и Якир. И тоже по иной причине. Пример этот разителен своей нелепостью да тем чудовищным безразличием к самым элементарным правовым рамкам со стороны верховной власти. Это именовалось у них "социалистической законностью".
Любопытно, что в тот же день, 15 апреля 1968 года, политбюро приняло решение еще о двух людях: Анатолии Марченко и Илье Габае. При абсолютно тех же формулировках и обвинениях, их почему-то предлагалось лишить гражданства СССР и выдворить за границу. Опять же и решение было принято, и указ президиума Верховного Совета подписан, но через месяц передумали. А вскоре нашелся повод арестовать, загнать в лагеря: формально, юридически - уже лиц без советского гражданства! Но о том никто и не вспомнил.
Оба они впоследствии погибли трагически: Габай покончил самоубийством, Марченко умер во время голодовки в тюрьме уже во времена "перестройки". Вот ведь игра случая: выслали бы их тогда - оба, наверное, были бы сейчас живы.
Конечно, так было лишь вначале. Со временем режим научился обращаться с законом более "аккуратно", а готовить свои "мероприятия" более тщательно. Вот более поздний пример того, как в 1977 году ЦК готовил расправу над участниками Хельсинских групп.
С учетом политической и оперативной обстановки пресечение преступной деятельности наиболее активных антисоветчиков представляется целесообразным осуществить разнообразными путями.
Имеется в виду в отношении ОРЛОВА Ю.Ф. провести расследование по ранее возбужденному Прокуратурой г. Москвы уголовному делу с тем расчетом, чтобы в последующем привлечь его к уголовной ответственности по ст. 190 УК РСФСР (...) В ходе следствия ОРЛОВА не арестовывать, если он своими действиями не вынудит к этому.
ГИНЗБУРГА А. И. представляется необходимым арестовать и привлечь к уголовной ответственности по ст. 70 УК РСФСР, следствие по делу провести по месту жительства в Калужской области.
Проживающего в Киеве РУДЕНКО Н. Д. арестовать и привлечь к уголовной ответственности по ст.62 УК УССР (соответствует ст. 70 УК РСФСР), но следствие провести не в Киеве, а в Донецке, для чего имеются процессуальные основания.
В связи с тем, что ВЕНЦЛОВА Т. А., 1937 года рождения, бывший научный сотрудник Института истории Академии паук Литовской ССР, ходатайствует о временном выезде по частному приглашению в США, разрешить ему такую поездку. Вопрос о дальнейшей судьбе ВЕНЦЛОВА будет решаться в зависимости от его поведения за рубежом.
Подготовка к проведению процессов над ними была еще более продуманной и еще менее соответствовала закону. Начать с того, что по соображениям чисто пропагандистским все политические суды в 1977 году были отложены почти на год.
Оконченные расследованием уголовные дела подлежали направлению в суд. Однако с учетом проходивших в стране важнейших политических мероприятий (обсуждение и принятие новой Конституции СССР, празднования 60-летия Великого Октября), а также обстановки в связи с Совещанием в Белграде, проведение судебных процессов по указанным делам в 1977 году было признано нецелесообразным.