– Это ваши же вояки. Только у вас, поскольку вы не воевали, их некомпетентность не вылезла наружу – отсиделись вы. А мы за это очень дорого заплатили.
– Ну, мы тоже полмиллиона положили на Амуре в пятьдесят втором. И все же личность Сталина, я считаю, положительна и необходима в советской истории. Он уберег нас (да и вас) от троцкистской нечисти и космополитических вырожденцев. Видишь ли, в двадцатые годы была единственная валена: между Сталиным и Троцким…
– Валена? – переспросил я.
– Германоязычное слово. Означает выбор.
– У нас говорят: альтернатива. Англоязычное слово.
– Ах да! у вас же Америка самая главная страна. Удивительно, как могли эти забитые эмигранты так возвыситься? У вас какой-то нереальный вариант истории.
– В принципе я с тобой согласен. Но неужели все вы – наивные коммунисты?
– Коммунизм бывает разный. Мы ж не троцкисты. Россия – цель, коммунизм – средство. Да, мы уж и не столь наивны, как десять лет назад.
– По дороге сюда я видел коммерческие ларьки….
– Да, пять лет назад у нас разрешили мелкое предпринимательство. Разумеется, под партийным контролем.
– А ты в партии?
– Нет, но собираюсь вступить… О, уже восемь! Я побегу в фотоателье, надо забрать фотографии. Если в мое отсутствие придет Виола, веди себя, как ни в чем не бывало. Скажи, что идешь за фотографиями, и поджидай меня у подъезда. Завтра у нас суббота? Да?
– И у нас тоже.
– В понедельник у меня последний экзамен сессии. Диалектический материализм! У вас, небось, такого не учат.
В коридоре он заглянул в мою кожаную сумку:
– Это оттуда?
– Да.
– Ладно, потом посмотрим. Пошел я.
И он исчез.
Я, оставшись один, обошел обе комнаты. Мебель и прочая обстановка были иных конструкций, однако телевизор, как и у меня, назывался «Радуга 716». Но меня больше заинтересовали книги, куда многочисленнее моих. Многие были мне незнакомы, другие соответствовали моим, многих из имеющихся у меня тоже не было. Десятитомник Сталина, сочинения Гракха, Бабефа в четырех томах. Международные ежегодники начиная с 1957 года, «Россия в 1913 году», Л.Н.Гумилев «Этногенез и биосфера Земли», «Иерусалимский процесс» в трех томах.
Последние я полистал. Оказывается, в августе 41-го года германская армия заняла Палестину, а год спустя в Иерусалиме открылся под председательством доктора Фрайслера процесс над сионистами. В числе подсудимых – Менахем Усышкин, Давид Бен-Гурион, Мартии Бубер, Хаим Вейцман и другие. В материалах процесса – тексты Ветхого Завета, Талмуда и «Протоколов сионских мудрецов», свидетельские показания местных жителей-арабов и граждан различных европейских стран. Семьдесят главных обвиняемых были приговорены к публичной смертной казни, а Иерусалим отдан арабам и переименован в Аль-Кудс. Советский Союз признал основные положения Иерусалимского процесса в декабре 49-го года.
Художественная литература несколько беднее. Книги Набокова, Генриха Сенкевича и Экзюпери отсутствовали. Зато стоял шеститомник Аркадия Гайдара с фотографией престарелого писателя в первом томе (романы «Целинные годы» 1958 года, «Он сказал: Поехали!» 1962 года, «Сибирские истории» 1977 года). Помимо общеизвестной классики было еще несколько неизвестных мне фамилий: Соколов, Заварзин, Романовский…
Пока я пролистывал книги, в замке захрустел ключ, и я услышал свой голос:
– Да, это действительно так! Я и сам сначала не поверил! Когда видишь самого себя, это невероятно. Но если невероятное становится очевидным, его принимаешь как факт.
– Где он сейчас? – этот голос, без всякого сомнения, принадлежал моей возлюбленной Виоле. Вернее, ее двойнику из этого мира.
– Да здесь. Вальдемар!
Я вышел. Блондинка Виола была восхитительна в своей мягкой белой шубке из заячьего меха. А мой двойник помогал ей разуться, наклонившись к ее коленям, как не раз наклонялся я. При моём появлении Виола вскрикнула.
– Извините, – забормотал я, пытаясь как бы оправдаться, – я сам не знаю, как это произошло… Это, конечное невероятно, но…
Через полчаса мы ужинали. На столе – копченая мойва, бутерброды, чай с клубничным вареньем.
– А где мама? – поинтересовался я.
– Она вышла замуж… за немецкого барона… полтора года назад, – отвечал мне мой двойник в перерывах между пережёвыванием пищи.
– И живет в Германии?
– Разумеется. Берлин. Геббельс-штрассе, 14.
– А я там, – кивнула Виола в мою сторону, – есть?
– Да, – только и смог ответить я.
Я чувствовал себя в самом что ни на есть дурацком положении и старался не смотреть на нее.
– Вот что я придумал, – сказал после некоторого молчания мой двойник. – Ты можешь через три дня съездить в Германию. Дело в том, что туда должен ехать я, у меня уж все готово: все документы, справки, виза и все такое, но мне не хотелось бы сейчас никуда ехать: я тут диплом пишу, и работы в училище много (я преподаю в Высшем Военном-Политическом Училище МГБ). Съездишь?
– Хорошо, – ничего другого мне и не оставалось сказать. – Но ты введи меня в курс дела, чтобы я там глазами не хлопал.
– Ты немецкий знаешь?
– Более-менее.
– Ну, это не беда, полистаешь разговорник. Барон, Иоганн фон Кампенгаузен, милейший человек пятидесяти лет, полковник люфтваффе, истинный ариец, воевал в Африке, интересуется русской классической литературой, на досуге музицирует. Он вдовец, и у него пятилетняя дочь Кунигунда, в которую мама влюблена без памяти. Его младший брат Отто – профессор генетики и евгеники Кенигсбергского университета, немецкий вариант Жака Паганеля. У него двое детей: наш с тобой ровесник курсант танковой академии войск СС Харальд (мировой парень) и Ингрид – студентка-энтомолог (она же – активистка университетского комитета Союза немецких девушек, а также член молодежной секции Союза арийских писателей, ибо она поэт в стиле Ахматовой – мне, во всяком случае, так показалось). Ее опасайся больше всего: эта валькирия видит людей насквозь. Жена дяди Отто – тетя Свава, полунорвежка, выглядит лет на пятнадцать младше своего возраста (я подозреваю, что муж делает на ней какие-то генетические опыты, потому что не может сорокалетняя женщина так юно выглядеть!) Все они, естественно, аристократы до мозга костей и ужинают за столом из шестнадцати кувертов (так что, будучи на свадьбе, я чувствовал себя хамом). Прислуга у них вся из итальянок и болгарок, так что можешь при случае завязать интрижку, – продолжал он, но осекся под пристальным взглядом Виолы. – Уже девять: пора «Время» смотреть.
Когда я чистил зубы в ванной, я услышал, как Виола спросила своего мужа:
– Ну и что потом?
– Побудет недельку в Рейхе, – довольно беспечно ответил тот, – вернется – дальше видно будет. Но в МГБ пока о нем заявлять не будем. Не забывай, что точно так же, как он здесь появился, он и исчезнуть может в любую минуту.
Это лишило меня последних крох оптимизма, которого и раньше у меня было немного.
– Если Алеша Данилчук тебя спросит о нашей с ним встрече сегодня, – сказал я ему, выйдя из ванной, – скажи…
– Понял, все понял, – закивал он.
Виола тем временем уже включила большой телевизор в зале и забралась в большое мягкое кресло. Я сел поодаль на диван.
– А как у вас с экологией? – неожиданно спросила она.
– Скверно, – констатировал я. – Но нет худа без добра: закрывшиеся заводы перестали загрязнять атмосферу.
Экран засветился на полуфразе диктора:
– …дружественный визит президента Арабского Государства Палестина господина Ясира Арафата в Москву. У трапа самолета в Шереметьеве высокого гостя встречали министр иностранных дел СССР Владимир Михайлович Виноградов и член Политбюро ЦК КПСС Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе. В приветственной речи, произнесенной высоким палестинским гостем в люфтхафене, Ясир Арафат пожелал мира и благоденствия великому советскому народу, построившему справедливый социализм.
– Кортеж автовагенов с палестинской делегацией в сопровождении эскорта мотоциклистов проследовал по улицам столицы и прибыл в Кремль, где господин Ясир Арафат был принят Генеральным Секретарем ЦК КПСС Алексеем Ивановичем Архиповым. В честь высокого гостя был дан обед.
– В центральных газетах страны опубликован Закон об изменениях и дополнениях к Закону об индивидуальной трудовой деятельности, принятый на очередной сессии Верховного Совета СССР в декабре 1995 года. Новый закон ужесточает санитарно-эпидемиологический контроль над частными закусочными и кафе.
– Советская делегация во главе с членом Политбюро ЦК КПСС Сергеем Афанасьевичем Молчановым отбыла в Турецкую Народную Республику для участия в празднествах, посвященных пятьдесят четвертой годовщине установления в Турции народно-демократического строя… Тогда, в начале сороковых годов, турецкий народ, руководимый народно-патриотическими силами с компартией во главе, не позволил правителям втянуть страну в бессмысленную бойню второй мировой войны в угоду британскому империализму. Верный заветам Великого Ата-Тюрка турецкий народ сохранил мир и дружбу с советским и германским народами. В эту решающую минуту советский народ протянул руку братскому турецкому народу, и наша страна приняла меры по защите национальной независимости Турции. 21 февраля 1942 года едва только вышедшая из подполья Коммунистическая партия Турции возглавила народную революцию. Так на турецкой земле впервые возникло государство рабочих и крестьян. Из отсталой аграрной страны за прошедшие полвека Турция превратилась в первоклассную индустриально-аграрную державу Востока.
– Продолжается полет межпланетного советского космического корабля «Буран-4» к Марсу. Все системы корабля функционируют в заданном режиме. Самочувствие команды нормальное.
– В Германии после продолжительной болезни на восемьдесят пятом году жизни скончался Вальтер Шелленберг, в сороковых-пятидесятых годах возглавлявший германскую политическую разведку. Он будет захоронен на Вольфшанском мемориале «Вальгалла».
– У берегов Норвегии завершились масштабные учения германского военно-морского флота совместно с вооруженными силами Норвегии «Нордлихт-96».
– В Испании прошли очередные выборы в генеральные кортесы. Избиратели в подавляющем большинстве отдали голоса кандидатам правящей и единственной партии «Испанская фаланга», основанной генералиссимусом Франсиско Франко в 1933 году.
– Американское правительство ужесточило блокаду Кубы. Седьмой флот США в полном составе крейсирует в непосредственной близости от территориальных вод революционной Кубы.
– Советское правительство гневно осуждает очередное поползновение американского экспансионизма. В заявлении советского МИДа подчеркивается, что «одностороннее толкование американскими средствами массовой информации событий, произошедших в территориальных водах Кубы в минувшее воскресенье, не способно ввести мировую общественность в заблуждение относительно истинных целей американской военщины, для которой революционная независимая Куба давно является бельмом на глазу, устранить которое она стремится любой ценой, даже не размениваясь на дипломатические приличия».
– Советским судам, осуществляющим рейсы в кубинские порты, предписано усилить обороноспособность за счет привлечения к эскортированию патрульных катеров и эсминцев Советского Океанического флота, крейсирующих в Атлантическом океане.
– В столице Тамилнада Мадрасе произошел военный переворот. Власть захватили военные во главе с министром обороны этого густонаселенного дравидского государства на юге Индостанского полуострова.
– Необычайно суровые морозы на севере Маньчжуржии привели к гибели нескольких десятков человек.
Таким вот образом я и оказался в этом фантомном мире, в котором самым первым фантомом был я сам. Хорошо еще, что я попал в эпоху благодушного посмеивания над антисоветчиной, а не во время охоты на антикоммунистических ведьм. Впрочем, я утрирую – этот мир не был точной копией СССР времен «застоя», да и в культурной ретроспективе этих людей отсутствовала Великая Отечественная война, которую далекая дальневосточная кампания 52–53 годов заменить не смогла. «Заграница» же здесь была совсем иной, и иностранные влияния носили преимущественно германофильский характер.
АВЕНТЮРА ПЕРВАЯ,
АВЕНТЮРА ВТОРАЯ,
Международный поезд «Ленинград – Берлин» отходил около полудня двадцать третьего февраля. Меня провожала Виола. Она была в своей очаровательной шубке из белого меха и в темном платке, делающем ее очень похожей на древнюю гречанку. Я пытался по дороге занять ее рассказами о своем мире, но разговор как-то не клеился.
– Хорошо еще, что вы надо мною не подшутили, – неожиданно произнесла она почти обиженным тоном.
– Каким образом? – не понял я.
– Могли поменяться.
– Нет… Я был настолько потрясен, что чувство юмора у меня ампутировалось. Да и, потом, мы все же различаемся стрижкой, и он поранил руку о банку с консервами…
– Ты там тоже женат на мне?
– Нет. К сожалению, нет…
– Я до сих пор не могу поверить в реальность произошедшего.
– Да я тоже поначалу не поверил. Но, как говорит твой муж, очевидное может быть и невероятным. Я уж как-то смирился. Из себя не выпрыгнешь, хотя один раз мне это уже удалось.
– А я тебе даже завидую. Если бы у меня была возможность заглянуть в иной мир, под иное небо, я бы никогда не отказалась.
– Чему завидовать? Страна, в которой жил я – это убогое, саморазрушающееся и отвратительное место. Это я должен вам завидовать. Вы живете в куда более лучшем мире, а я здесь призрак, пришелец из небытия.
Метропоезд подъехал к станции «Балтийская». Мы оказались в вокзальном муравейнике, когда поезд уже был подан. Пока я проходил долгую, нудную и малоизвестную мне процедуру с проверкой множества документов, справок, отпечатков пальцев и скромного багажа, уместившегося в одном единственном чемодане зеленей кожи, Виола терпеливо ожидала меня в сторонке. Когда я освободился, она взяла меня за руки и сказала:
– Я не знаю, что будет впереди, но я хочу одарить тебя тем, чем я обделила тебя там.
И она меня исцеловала (единственный раз в жизни!) Если бы таможенники более внимательно следили за пассажирами, им показалось бы странным, что молодожены, прожившие уже два с половиной года, целуются с такой хрупкой трогательностью.
В мое купе я вошел первым и бистро расставил свои немногочисленные вещи. Я не люблю путешествовать куда бы то ни было зимой, но, как вы помните, выбирать мне не приходилось.
Вторым вошел статный военный средних лет, майор, если не ошибаюсь в погонах. Он кивнул мне и сразу же расставил на столе несколько бутылок «Боржоми». Согласно билетам, наши места располагались на двух верхних полках, и мне, несмотря на предостережение Вальдемара, чтобы я вел себя по дороге и, особенно, в Германии как верный семьянин, захотелось, чтобы нижние заняли особы женского пола, склонные к ни к чему не обязывающим купейным знакомствам. Но судьба в лице железнодорожной кассы распорядилась (как всегда в моей жизни) иначе: уже перед самым отправлением появился пожилой человек в строгом английском костюме и его жена, лет на десять его помладше – очень красивая блондинка, явно не имеющая детей.
– Давайте знакомиться, – предложил он и представился. – Степан Викторович Карелин, эмигрант в третьем поколении, жил в Лондоне, прошлым летом вернулись с женой в Россию, едем в Германию как туристы, – закончил он свою сверхинформативную фразу.
– Глеб Александрович Гумбольт, – приподнялся офицер, – подполковник.
– Вальдемар Тарнавский, – это моя реплика, – студент.
– Ну, мы тоже полмиллиона положили на Амуре в пятьдесят втором. И все же личность Сталина, я считаю, положительна и необходима в советской истории. Он уберег нас (да и вас) от троцкистской нечисти и космополитических вырожденцев. Видишь ли, в двадцатые годы была единственная валена: между Сталиным и Троцким…
– Валена? – переспросил я.
– Германоязычное слово. Означает выбор.
– У нас говорят: альтернатива. Англоязычное слово.
– Ах да! у вас же Америка самая главная страна. Удивительно, как могли эти забитые эмигранты так возвыситься? У вас какой-то нереальный вариант истории.
– В принципе я с тобой согласен. Но неужели все вы – наивные коммунисты?
– Коммунизм бывает разный. Мы ж не троцкисты. Россия – цель, коммунизм – средство. Да, мы уж и не столь наивны, как десять лет назад.
– По дороге сюда я видел коммерческие ларьки….
– Да, пять лет назад у нас разрешили мелкое предпринимательство. Разумеется, под партийным контролем.
– А ты в партии?
– Нет, но собираюсь вступить… О, уже восемь! Я побегу в фотоателье, надо забрать фотографии. Если в мое отсутствие придет Виола, веди себя, как ни в чем не бывало. Скажи, что идешь за фотографиями, и поджидай меня у подъезда. Завтра у нас суббота? Да?
– И у нас тоже.
– В понедельник у меня последний экзамен сессии. Диалектический материализм! У вас, небось, такого не учат.
В коридоре он заглянул в мою кожаную сумку:
– Это оттуда?
– Да.
– Ладно, потом посмотрим. Пошел я.
И он исчез.
Я, оставшись один, обошел обе комнаты. Мебель и прочая обстановка были иных конструкций, однако телевизор, как и у меня, назывался «Радуга 716». Но меня больше заинтересовали книги, куда многочисленнее моих. Многие были мне незнакомы, другие соответствовали моим, многих из имеющихся у меня тоже не было. Десятитомник Сталина, сочинения Гракха, Бабефа в четырех томах. Международные ежегодники начиная с 1957 года, «Россия в 1913 году», Л.Н.Гумилев «Этногенез и биосфера Земли», «Иерусалимский процесс» в трех томах.
Последние я полистал. Оказывается, в августе 41-го года германская армия заняла Палестину, а год спустя в Иерусалиме открылся под председательством доктора Фрайслера процесс над сионистами. В числе подсудимых – Менахем Усышкин, Давид Бен-Гурион, Мартии Бубер, Хаим Вейцман и другие. В материалах процесса – тексты Ветхого Завета, Талмуда и «Протоколов сионских мудрецов», свидетельские показания местных жителей-арабов и граждан различных европейских стран. Семьдесят главных обвиняемых были приговорены к публичной смертной казни, а Иерусалим отдан арабам и переименован в Аль-Кудс. Советский Союз признал основные положения Иерусалимского процесса в декабре 49-го года.
Художественная литература несколько беднее. Книги Набокова, Генриха Сенкевича и Экзюпери отсутствовали. Зато стоял шеститомник Аркадия Гайдара с фотографией престарелого писателя в первом томе (романы «Целинные годы» 1958 года, «Он сказал: Поехали!» 1962 года, «Сибирские истории» 1977 года). Помимо общеизвестной классики было еще несколько неизвестных мне фамилий: Соколов, Заварзин, Романовский…
Пока я пролистывал книги, в замке захрустел ключ, и я услышал свой голос:
– Да, это действительно так! Я и сам сначала не поверил! Когда видишь самого себя, это невероятно. Но если невероятное становится очевидным, его принимаешь как факт.
– Где он сейчас? – этот голос, без всякого сомнения, принадлежал моей возлюбленной Виоле. Вернее, ее двойнику из этого мира.
– Да здесь. Вальдемар!
Я вышел. Блондинка Виола была восхитительна в своей мягкой белой шубке из заячьего меха. А мой двойник помогал ей разуться, наклонившись к ее коленям, как не раз наклонялся я. При моём появлении Виола вскрикнула.
– Извините, – забормотал я, пытаясь как бы оправдаться, – я сам не знаю, как это произошло… Это, конечное невероятно, но…
Через полчаса мы ужинали. На столе – копченая мойва, бутерброды, чай с клубничным вареньем.
– А где мама? – поинтересовался я.
– Она вышла замуж… за немецкого барона… полтора года назад, – отвечал мне мой двойник в перерывах между пережёвыванием пищи.
– И живет в Германии?
– Разумеется. Берлин. Геббельс-штрассе, 14.
– А я там, – кивнула Виола в мою сторону, – есть?
– Да, – только и смог ответить я.
Я чувствовал себя в самом что ни на есть дурацком положении и старался не смотреть на нее.
– Вот что я придумал, – сказал после некоторого молчания мой двойник. – Ты можешь через три дня съездить в Германию. Дело в том, что туда должен ехать я, у меня уж все готово: все документы, справки, виза и все такое, но мне не хотелось бы сейчас никуда ехать: я тут диплом пишу, и работы в училище много (я преподаю в Высшем Военном-Политическом Училище МГБ). Съездишь?
– Хорошо, – ничего другого мне и не оставалось сказать. – Но ты введи меня в курс дела, чтобы я там глазами не хлопал.
– Ты немецкий знаешь?
– Более-менее.
– Ну, это не беда, полистаешь разговорник. Барон, Иоганн фон Кампенгаузен, милейший человек пятидесяти лет, полковник люфтваффе, истинный ариец, воевал в Африке, интересуется русской классической литературой, на досуге музицирует. Он вдовец, и у него пятилетняя дочь Кунигунда, в которую мама влюблена без памяти. Его младший брат Отто – профессор генетики и евгеники Кенигсбергского университета, немецкий вариант Жака Паганеля. У него двое детей: наш с тобой ровесник курсант танковой академии войск СС Харальд (мировой парень) и Ингрид – студентка-энтомолог (она же – активистка университетского комитета Союза немецких девушек, а также член молодежной секции Союза арийских писателей, ибо она поэт в стиле Ахматовой – мне, во всяком случае, так показалось). Ее опасайся больше всего: эта валькирия видит людей насквозь. Жена дяди Отто – тетя Свава, полунорвежка, выглядит лет на пятнадцать младше своего возраста (я подозреваю, что муж делает на ней какие-то генетические опыты, потому что не может сорокалетняя женщина так юно выглядеть!) Все они, естественно, аристократы до мозга костей и ужинают за столом из шестнадцати кувертов (так что, будучи на свадьбе, я чувствовал себя хамом). Прислуга у них вся из итальянок и болгарок, так что можешь при случае завязать интрижку, – продолжал он, но осекся под пристальным взглядом Виолы. – Уже девять: пора «Время» смотреть.
Когда я чистил зубы в ванной, я услышал, как Виола спросила своего мужа:
– Ну и что потом?
– Побудет недельку в Рейхе, – довольно беспечно ответил тот, – вернется – дальше видно будет. Но в МГБ пока о нем заявлять не будем. Не забывай, что точно так же, как он здесь появился, он и исчезнуть может в любую минуту.
Это лишило меня последних крох оптимизма, которого и раньше у меня было немного.
– Если Алеша Данилчук тебя спросит о нашей с ним встрече сегодня, – сказал я ему, выйдя из ванной, – скажи…
– Понял, все понял, – закивал он.
Виола тем временем уже включила большой телевизор в зале и забралась в большое мягкое кресло. Я сел поодаль на диван.
– А как у вас с экологией? – неожиданно спросила она.
– Скверно, – констатировал я. – Но нет худа без добра: закрывшиеся заводы перестали загрязнять атмосферу.
Экран засветился на полуфразе диктора:
– …дружественный визит президента Арабского Государства Палестина господина Ясира Арафата в Москву. У трапа самолета в Шереметьеве высокого гостя встречали министр иностранных дел СССР Владимир Михайлович Виноградов и член Политбюро ЦК КПСС Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе. В приветственной речи, произнесенной высоким палестинским гостем в люфтхафене, Ясир Арафат пожелал мира и благоденствия великому советскому народу, построившему справедливый социализм.
– Кортеж автовагенов с палестинской делегацией в сопровождении эскорта мотоциклистов проследовал по улицам столицы и прибыл в Кремль, где господин Ясир Арафат был принят Генеральным Секретарем ЦК КПСС Алексеем Ивановичем Архиповым. В честь высокого гостя был дан обед.
– В центральных газетах страны опубликован Закон об изменениях и дополнениях к Закону об индивидуальной трудовой деятельности, принятый на очередной сессии Верховного Совета СССР в декабре 1995 года. Новый закон ужесточает санитарно-эпидемиологический контроль над частными закусочными и кафе.
– Советская делегация во главе с членом Политбюро ЦК КПСС Сергеем Афанасьевичем Молчановым отбыла в Турецкую Народную Республику для участия в празднествах, посвященных пятьдесят четвертой годовщине установления в Турции народно-демократического строя… Тогда, в начале сороковых годов, турецкий народ, руководимый народно-патриотическими силами с компартией во главе, не позволил правителям втянуть страну в бессмысленную бойню второй мировой войны в угоду британскому империализму. Верный заветам Великого Ата-Тюрка турецкий народ сохранил мир и дружбу с советским и германским народами. В эту решающую минуту советский народ протянул руку братскому турецкому народу, и наша страна приняла меры по защите национальной независимости Турции. 21 февраля 1942 года едва только вышедшая из подполья Коммунистическая партия Турции возглавила народную революцию. Так на турецкой земле впервые возникло государство рабочих и крестьян. Из отсталой аграрной страны за прошедшие полвека Турция превратилась в первоклассную индустриально-аграрную державу Востока.
– Продолжается полет межпланетного советского космического корабля «Буран-4» к Марсу. Все системы корабля функционируют в заданном режиме. Самочувствие команды нормальное.
– В Германии после продолжительной болезни на восемьдесят пятом году жизни скончался Вальтер Шелленберг, в сороковых-пятидесятых годах возглавлявший германскую политическую разведку. Он будет захоронен на Вольфшанском мемориале «Вальгалла».
– У берегов Норвегии завершились масштабные учения германского военно-морского флота совместно с вооруженными силами Норвегии «Нордлихт-96».
– В Испании прошли очередные выборы в генеральные кортесы. Избиратели в подавляющем большинстве отдали голоса кандидатам правящей и единственной партии «Испанская фаланга», основанной генералиссимусом Франсиско Франко в 1933 году.
– Американское правительство ужесточило блокаду Кубы. Седьмой флот США в полном составе крейсирует в непосредственной близости от территориальных вод революционной Кубы.
– Советское правительство гневно осуждает очередное поползновение американского экспансионизма. В заявлении советского МИДа подчеркивается, что «одностороннее толкование американскими средствами массовой информации событий, произошедших в территориальных водах Кубы в минувшее воскресенье, не способно ввести мировую общественность в заблуждение относительно истинных целей американской военщины, для которой революционная независимая Куба давно является бельмом на глазу, устранить которое она стремится любой ценой, даже не размениваясь на дипломатические приличия».
– Советским судам, осуществляющим рейсы в кубинские порты, предписано усилить обороноспособность за счет привлечения к эскортированию патрульных катеров и эсминцев Советского Океанического флота, крейсирующих в Атлантическом океане.
– В столице Тамилнада Мадрасе произошел военный переворот. Власть захватили военные во главе с министром обороны этого густонаселенного дравидского государства на юге Индостанского полуострова.
– Необычайно суровые морозы на севере Маньчжуржии привели к гибели нескольких десятков человек.
Таким вот образом я и оказался в этом фантомном мире, в котором самым первым фантомом был я сам. Хорошо еще, что я попал в эпоху благодушного посмеивания над антисоветчиной, а не во время охоты на антикоммунистических ведьм. Впрочем, я утрирую – этот мир не был точной копией СССР времен «застоя», да и в культурной ретроспективе этих людей отсутствовала Великая Отечественная война, которую далекая дальневосточная кампания 52–53 годов заменить не смогла. «Заграница» же здесь была совсем иной, и иностранные влияния носили преимущественно германофильский характер.
АВЕНТЮРА ПЕРВАЯ,
в которой я осваиваюсь в новом мире, а мой двойник предстает перед товарищеским судом
На следующее утро (я переночевал в зале) Вальдемар сказал за завтраком:
– Я сейчас еду в университет, где должен предстать перед товарищеским судом (у нас, видишь, здесь свои заботы).
– А что случилось?
– Да… чепуха! Один мой знакомый, Миша Хавский, – он нарочно скривил рот и рассмеялся, – взял у меня почитать роскошный античный словарь на немецком языке. Вернул с опозданием на две недели и запачканный каким-то жиром. Я, естественно, высказал ему все, что думаю по этому поводу. Может быть, я и погорячился, и инцидент был бы исчерпан, но сестра этого самого Микаэля, которая также учится в нашем университете (стерва, каких свет не видывал, и скорее всего, тайная сионистка – в этом мы еще разберемся!), подняла такую вонь, что никакой дезодорант не помогал! – и дошла до комсомольской организации. Вызывает меня наш комсорг Руслан Омельченко…
– Комсорг? – удивился я. – А в нашем мире он поклонник Николая Рериха!
– Да, да, одно другому не мешает. Он действительно увлекается Индией. Ну, вызывает – это громко сказано, просто начинает увещевать: дескать, я должен извиниться за недостойное советского человека проявление антисемитизма. Я категорически, – он подобно мне подчеркнул это слово характерным жестом, – отказываюсь. И в итоге сегодня собирается товарищеский суд на базе нашего факультета, где я – главное действующее лицо.
– И что тебе грозит?
– Да… ничего страшного. Поболтаем – разойдемся.
Фамилия Хавский мне ничего не говорила, но я догадался:
– Сколько в СССР евреев?
– Около восьми миллионов. Ассимиляция очень незначительна. В сорок девятом году ввели процентную норму: не более десяти процентов во всех учреждениях, учебных заведениях и органах власти. В последние годы жизни Сталина их выселили из всех крупных городов (это когда дело врачей было). Половина из них проживает в специальных юденблоках на западе страны.
– В нашем варианте истории, прости мне такую банальную фразу, немцы уничтожили половину советских евреев, а потом миллион выехал за рубеж. Они создали себе в сорок восьмом году государство в Палестине.
– Да, у нас тоже хотели их куда-нибудь выселить. Немцы нам предлагали их поменять на оборудование для добычи нефти.
– У вас известно, что немцы уничтожили всех европейских евреев в лагерях?
– По-моему, это все сионистская пропаганда. Как же! будем мы с немцами из-за евреев ссориться! Абсурд какой-то.
– А что буду делать я? – напомнил я о себе.
– Поезди по городу, освойся. Я дам тебе десять рублей, трать на что хочешь, – он достал из кошелька червонец со знакомым изображением Ленина. – На метро у тебя есть?
Я показал ему свой студенческий проездной билет на февраль.
– 10 500 рублей! Не слабо! А какая же у вас средняя зарплата?
– Полмиллиона.
– А стипендия?
– Сто тысяч, но это с доплатой на питание от Собчака.
– Собчак? Анатолий Александрович? Он же преподает у нас на юридическом! А его жена – на историческом и в институте культуры.
– А у нас он мэр города Санкт-Петербурга.
– И все же, согласись, Ленинград звучит красивее, чем Санкт-Петербург.
Я пожал плечами и показал ему несколько купюр наших денег: пятьдесят, пять тысяч и другие. Он внимательно рассмотрел их и показал Виоле, потом загорелся какой-то мыслью и спросил:
– Дай-ка мне одну такую, вот эту хотя бы, на пять тысяч. У меня есть один знакомый – страстный бонист. Загнию ему за пятьдесят рублей. Скажу, что это деньги белогвардейцев.
– А дата?
На банкноте стоял 1993 год.
– Сотрем. Ну ладно, пора мне.
– Вальдемар, – сказала ему Виола (она, бедная, различала нас только по одежде, да по выражению лица), – ты там не слишком…
– За исключением того, что должно быть исключено, – отозвался он уже из коридора.
Я тоже засобирался, потому что мне очень не хотелось оставаться с нею наедине. Он поехал в центр, а я сел в трамвай и вскоре достиг Автова. Близ Красненького кладбища, как и следовало ожидать, не было танка. Я стал бродить по улицам, заходить в магазины и присматриваться к людям. Меня поразило то, что они в целом были гораздо красивее, чем в моем мире. Вчера я, кстати, не подметил одного важного признака в покрое одежды: она была подобием допетровской! Мужчины носили высокие шапки, дубленки старинного длиннополого покроя, женщины – вариации кокошника, и притом имели ярко нарумяненные щеки. Такой исторической псевдоморфозы, выражаясь словами Шпенглера, я и предположить же мог.
Не буду описывать мои путешествия по морозному городу, скажу лишь, что я два раза заходил в кафе с их скурпулезно-копеечными ценами, был в нескольких книжных магазинах, в одном из которых меня привлекла потрепанная книжка (последний экземпляр), которая называлась «Американские баптисты: царство антиразума». Насколько я смог понять из неадаптированного для меня текста, в середине XX века христианство весьма видоизменилось. Православие, жестоко преследуемое в первые десятилетия советской власти, растеряло почти всю свою паству и в последние десять лет превратилось в духовную нишу части советских интеллектуалов. Католицизм потерял свой ватиканский центр, секвестрированный фашистским правительством графа Чиано в 61 году, и новый папа Павел VI обосновался в Бразилии. Лютеранство в странах Северной Европы, прежде всего в Германии, постепенно слилось с возрождающимися древнегерманскими культами (кирхи, как и предсказывал Гауптман, были пересозданы в арийские священные комплексы по образцу Вевельсбурга). Американские же протестанты проделали ряд сложных метаморфоз, частью перешли в расистскую церковь «Арийские нации», признающую Иисуса Христа двухметровым белокурым конунгом, предательски распятом жидами, частью сблизились с евреями и ввели обрезание и большинство ветхозаветных пищевых запретов.
Вернулся я около пяти вечера, когда все вокруг уже посинело от сумерек, а мороз усилился до невыносимости. Мой двойник был дома:
– Все прошло как по маслу. Я перед началом положил украдкой твою купюру на стол Президиума, они ее вскоре обнаружили и все заседание рассматривали с очень удивленным видом – и, разумеется, не вникали в суть происходящего.
– И чем все закончилось?
– Нам обоим вынесли по выговору: мне – за разжигание национальной ненависти, ему – за варварское обращение с книгами, с запретом пользоваться университетской библиотекой в течение трех месяцев, а его сестра предстанет перед подобным судилищем за свои античеловеческие сионистские убеждения. А ты где пропадал?
– Осматривался. Заметил, кстати, что у вас машин в два раза меньше, а загрязненность воздуха пропорционально ниже… Вероятно, я останусь здесь надолго, а может и навсегда.
– Космология пространства у нас развита не ахти, но кое-что я узнаю по поводу твоего «чуда». Оно, несомненно, имеет вполне научное объяснение.
– Плохо то, что я никого не предупредил, там, у себя… Поставь себя на мое место…
– Да, это скверно… Так что вот, Виола, если я когда-нибудь бесследно исчезну, сделай и это невероятное, но очевидное предположение.
– Да я уж надеюсь, что не придется, – отшутилась она.
– Мы с тобой идентичны, – продолжал Вальдемар, нарезая аппетитную розовую ветчину к ужину. – Это, с одной стороны, хорошо, а с другой – плохо. Ситуация, с одной стороны, банальна (как в фильме об Электронике)…
Я понимающе кивнул.
– Мне бы не хотелось впутывать в это дело официальные органы, но рано или поздно…
– Но ведь не съедят же они его, в самом деле, – сказала на это Виола.
– Верно, – согласился ее муж. – Но ситуация пока терпит. Тебя ждет поездка в Германию, что будет, я думаю, для тебя довольно небезынтересно. Ты был там, у себя, за рубежом?
– Понятие «за рубежом» у нас неопределенное, – ответил я. – Бывшие республики СССР называются «ближнее зарубежье», и попасть туда просто. А прочая заграница – «дальнее зарубежье». Я был двухлетним малышом с родителями в Польше.
– Польша у вас в границах 39-го года?
– Нет, в 45 году к ней присоединили Силезию, Померанию, – я заколебался, припоминая нюансы политической географии тридцатых годов, – Данциг, половину Восточной Пруссии и Белосток.
– А что же у нас было в 45 году? – задумался он. – Гражданская война в Бразилии (иитегралисты против панамериканистов)… наши войска заняли Бомбей… визит Молотова в Берлин на открытие первой сессии Европейского Совета в качестве наблюдателя… ну и окончание Тихоокеанской войны атомными бомбардировками Хиросимы и Лос-Анджелеса (японская атомная бомба «Камикадзе» угодила прямо в район Голливуда, так что американцы на пять лет лишились почти всей киноиндустрии).
– Да, бедные янки – это, наверно, было самое большое для них испытание. А освоение Космоса?
– Немцы запустили первые свои спутники с Пенемюнде в пятьдесят третьем году (тогда нам было не до того – мы с Берией боролись). У нас это состоялось через четыре года, а Гагарин полетел в шестьдесят первом.
– Еще одно совпадение! У нас – те же даты.
Мы еще долго перебирали исторические вехи и находили то поразительные совпадения, то неожиданные отличия, пока Виола не напомнила нам о фильме «Комедия ошибок», который вот-вот должен был начаться по первой программе.
– Я сейчас еду в университет, где должен предстать перед товарищеским судом (у нас, видишь, здесь свои заботы).
– А что случилось?
– Да… чепуха! Один мой знакомый, Миша Хавский, – он нарочно скривил рот и рассмеялся, – взял у меня почитать роскошный античный словарь на немецком языке. Вернул с опозданием на две недели и запачканный каким-то жиром. Я, естественно, высказал ему все, что думаю по этому поводу. Может быть, я и погорячился, и инцидент был бы исчерпан, но сестра этого самого Микаэля, которая также учится в нашем университете (стерва, каких свет не видывал, и скорее всего, тайная сионистка – в этом мы еще разберемся!), подняла такую вонь, что никакой дезодорант не помогал! – и дошла до комсомольской организации. Вызывает меня наш комсорг Руслан Омельченко…
– Комсорг? – удивился я. – А в нашем мире он поклонник Николая Рериха!
– Да, да, одно другому не мешает. Он действительно увлекается Индией. Ну, вызывает – это громко сказано, просто начинает увещевать: дескать, я должен извиниться за недостойное советского человека проявление антисемитизма. Я категорически, – он подобно мне подчеркнул это слово характерным жестом, – отказываюсь. И в итоге сегодня собирается товарищеский суд на базе нашего факультета, где я – главное действующее лицо.
– И что тебе грозит?
– Да… ничего страшного. Поболтаем – разойдемся.
Фамилия Хавский мне ничего не говорила, но я догадался:
– Сколько в СССР евреев?
– Около восьми миллионов. Ассимиляция очень незначительна. В сорок девятом году ввели процентную норму: не более десяти процентов во всех учреждениях, учебных заведениях и органах власти. В последние годы жизни Сталина их выселили из всех крупных городов (это когда дело врачей было). Половина из них проживает в специальных юденблоках на западе страны.
– В нашем варианте истории, прости мне такую банальную фразу, немцы уничтожили половину советских евреев, а потом миллион выехал за рубеж. Они создали себе в сорок восьмом году государство в Палестине.
– Да, у нас тоже хотели их куда-нибудь выселить. Немцы нам предлагали их поменять на оборудование для добычи нефти.
– У вас известно, что немцы уничтожили всех европейских евреев в лагерях?
– По-моему, это все сионистская пропаганда. Как же! будем мы с немцами из-за евреев ссориться! Абсурд какой-то.
– А что буду делать я? – напомнил я о себе.
– Поезди по городу, освойся. Я дам тебе десять рублей, трать на что хочешь, – он достал из кошелька червонец со знакомым изображением Ленина. – На метро у тебя есть?
Я показал ему свой студенческий проездной билет на февраль.
– 10 500 рублей! Не слабо! А какая же у вас средняя зарплата?
– Полмиллиона.
– А стипендия?
– Сто тысяч, но это с доплатой на питание от Собчака.
– Собчак? Анатолий Александрович? Он же преподает у нас на юридическом! А его жена – на историческом и в институте культуры.
– А у нас он мэр города Санкт-Петербурга.
– И все же, согласись, Ленинград звучит красивее, чем Санкт-Петербург.
Я пожал плечами и показал ему несколько купюр наших денег: пятьдесят, пять тысяч и другие. Он внимательно рассмотрел их и показал Виоле, потом загорелся какой-то мыслью и спросил:
– Дай-ка мне одну такую, вот эту хотя бы, на пять тысяч. У меня есть один знакомый – страстный бонист. Загнию ему за пятьдесят рублей. Скажу, что это деньги белогвардейцев.
– А дата?
На банкноте стоял 1993 год.
– Сотрем. Ну ладно, пора мне.
– Вальдемар, – сказала ему Виола (она, бедная, различала нас только по одежде, да по выражению лица), – ты там не слишком…
– За исключением того, что должно быть исключено, – отозвался он уже из коридора.
Я тоже засобирался, потому что мне очень не хотелось оставаться с нею наедине. Он поехал в центр, а я сел в трамвай и вскоре достиг Автова. Близ Красненького кладбища, как и следовало ожидать, не было танка. Я стал бродить по улицам, заходить в магазины и присматриваться к людям. Меня поразило то, что они в целом были гораздо красивее, чем в моем мире. Вчера я, кстати, не подметил одного важного признака в покрое одежды: она была подобием допетровской! Мужчины носили высокие шапки, дубленки старинного длиннополого покроя, женщины – вариации кокошника, и притом имели ярко нарумяненные щеки. Такой исторической псевдоморфозы, выражаясь словами Шпенглера, я и предположить же мог.
Не буду описывать мои путешествия по морозному городу, скажу лишь, что я два раза заходил в кафе с их скурпулезно-копеечными ценами, был в нескольких книжных магазинах, в одном из которых меня привлекла потрепанная книжка (последний экземпляр), которая называлась «Американские баптисты: царство антиразума». Насколько я смог понять из неадаптированного для меня текста, в середине XX века христианство весьма видоизменилось. Православие, жестоко преследуемое в первые десятилетия советской власти, растеряло почти всю свою паству и в последние десять лет превратилось в духовную нишу части советских интеллектуалов. Католицизм потерял свой ватиканский центр, секвестрированный фашистским правительством графа Чиано в 61 году, и новый папа Павел VI обосновался в Бразилии. Лютеранство в странах Северной Европы, прежде всего в Германии, постепенно слилось с возрождающимися древнегерманскими культами (кирхи, как и предсказывал Гауптман, были пересозданы в арийские священные комплексы по образцу Вевельсбурга). Американские же протестанты проделали ряд сложных метаморфоз, частью перешли в расистскую церковь «Арийские нации», признающую Иисуса Христа двухметровым белокурым конунгом, предательски распятом жидами, частью сблизились с евреями и ввели обрезание и большинство ветхозаветных пищевых запретов.
Вернулся я около пяти вечера, когда все вокруг уже посинело от сумерек, а мороз усилился до невыносимости. Мой двойник был дома:
– Все прошло как по маслу. Я перед началом положил украдкой твою купюру на стол Президиума, они ее вскоре обнаружили и все заседание рассматривали с очень удивленным видом – и, разумеется, не вникали в суть происходящего.
– И чем все закончилось?
– Нам обоим вынесли по выговору: мне – за разжигание национальной ненависти, ему – за варварское обращение с книгами, с запретом пользоваться университетской библиотекой в течение трех месяцев, а его сестра предстанет перед подобным судилищем за свои античеловеческие сионистские убеждения. А ты где пропадал?
– Осматривался. Заметил, кстати, что у вас машин в два раза меньше, а загрязненность воздуха пропорционально ниже… Вероятно, я останусь здесь надолго, а может и навсегда.
– Космология пространства у нас развита не ахти, но кое-что я узнаю по поводу твоего «чуда». Оно, несомненно, имеет вполне научное объяснение.
– Плохо то, что я никого не предупредил, там, у себя… Поставь себя на мое место…
– Да, это скверно… Так что вот, Виола, если я когда-нибудь бесследно исчезну, сделай и это невероятное, но очевидное предположение.
– Да я уж надеюсь, что не придется, – отшутилась она.
– Мы с тобой идентичны, – продолжал Вальдемар, нарезая аппетитную розовую ветчину к ужину. – Это, с одной стороны, хорошо, а с другой – плохо. Ситуация, с одной стороны, банальна (как в фильме об Электронике)…
Я понимающе кивнул.
– Мне бы не хотелось впутывать в это дело официальные органы, но рано или поздно…
– Но ведь не съедят же они его, в самом деле, – сказала на это Виола.
– Верно, – согласился ее муж. – Но ситуация пока терпит. Тебя ждет поездка в Германию, что будет, я думаю, для тебя довольно небезынтересно. Ты был там, у себя, за рубежом?
– Понятие «за рубежом» у нас неопределенное, – ответил я. – Бывшие республики СССР называются «ближнее зарубежье», и попасть туда просто. А прочая заграница – «дальнее зарубежье». Я был двухлетним малышом с родителями в Польше.
– Польша у вас в границах 39-го года?
– Нет, в 45 году к ней присоединили Силезию, Померанию, – я заколебался, припоминая нюансы политической географии тридцатых годов, – Данциг, половину Восточной Пруссии и Белосток.
– А что же у нас было в 45 году? – задумался он. – Гражданская война в Бразилии (иитегралисты против панамериканистов)… наши войска заняли Бомбей… визит Молотова в Берлин на открытие первой сессии Европейского Совета в качестве наблюдателя… ну и окончание Тихоокеанской войны атомными бомбардировками Хиросимы и Лос-Анджелеса (японская атомная бомба «Камикадзе» угодила прямо в район Голливуда, так что американцы на пять лет лишились почти всей киноиндустрии).
– Да, бедные янки – это, наверно, было самое большое для них испытание. А освоение Космоса?
– Немцы запустили первые свои спутники с Пенемюнде в пятьдесят третьем году (тогда нам было не до того – мы с Берией боролись). У нас это состоялось через четыре года, а Гагарин полетел в шестьдесят первом.
– Еще одно совпадение! У нас – те же даты.
Мы еще долго перебирали исторические вехи и находили то поразительные совпадения, то неожиданные отличия, пока Виола не напомнила нам о фильме «Комедия ошибок», который вот-вот должен был начаться по первой программе.
АВЕНТЮРА ВТОРАЯ,
в которой я совершаю путешествие из Ленинграда в Берлин, по-своему хрестоматийное
Не может быть и речи с том, чтобы я усомнился в непобедимости нашего дела, напротив, трудности, возникающие непрерывно и возрастающие с каждым днем, надо преодолевать, если к этому есть настоящая воля.
И.Геббельс
Международный поезд «Ленинград – Берлин» отходил около полудня двадцать третьего февраля. Меня провожала Виола. Она была в своей очаровательной шубке из белого меха и в темном платке, делающем ее очень похожей на древнюю гречанку. Я пытался по дороге занять ее рассказами о своем мире, но разговор как-то не клеился.
– Хорошо еще, что вы надо мною не подшутили, – неожиданно произнесла она почти обиженным тоном.
– Каким образом? – не понял я.
– Могли поменяться.
– Нет… Я был настолько потрясен, что чувство юмора у меня ампутировалось. Да и, потом, мы все же различаемся стрижкой, и он поранил руку о банку с консервами…
– Ты там тоже женат на мне?
– Нет. К сожалению, нет…
– Я до сих пор не могу поверить в реальность произошедшего.
– Да я тоже поначалу не поверил. Но, как говорит твой муж, очевидное может быть и невероятным. Я уж как-то смирился. Из себя не выпрыгнешь, хотя один раз мне это уже удалось.
– А я тебе даже завидую. Если бы у меня была возможность заглянуть в иной мир, под иное небо, я бы никогда не отказалась.
– Чему завидовать? Страна, в которой жил я – это убогое, саморазрушающееся и отвратительное место. Это я должен вам завидовать. Вы живете в куда более лучшем мире, а я здесь призрак, пришелец из небытия.
Метропоезд подъехал к станции «Балтийская». Мы оказались в вокзальном муравейнике, когда поезд уже был подан. Пока я проходил долгую, нудную и малоизвестную мне процедуру с проверкой множества документов, справок, отпечатков пальцев и скромного багажа, уместившегося в одном единственном чемодане зеленей кожи, Виола терпеливо ожидала меня в сторонке. Когда я освободился, она взяла меня за руки и сказала:
– Я не знаю, что будет впереди, но я хочу одарить тебя тем, чем я обделила тебя там.
И она меня исцеловала (единственный раз в жизни!) Если бы таможенники более внимательно следили за пассажирами, им показалось бы странным, что молодожены, прожившие уже два с половиной года, целуются с такой хрупкой трогательностью.
В мое купе я вошел первым и бистро расставил свои немногочисленные вещи. Я не люблю путешествовать куда бы то ни было зимой, но, как вы помните, выбирать мне не приходилось.
Вторым вошел статный военный средних лет, майор, если не ошибаюсь в погонах. Он кивнул мне и сразу же расставил на столе несколько бутылок «Боржоми». Согласно билетам, наши места располагались на двух верхних полках, и мне, несмотря на предостережение Вальдемара, чтобы я вел себя по дороге и, особенно, в Германии как верный семьянин, захотелось, чтобы нижние заняли особы женского пола, склонные к ни к чему не обязывающим купейным знакомствам. Но судьба в лице железнодорожной кассы распорядилась (как всегда в моей жизни) иначе: уже перед самым отправлением появился пожилой человек в строгом английском костюме и его жена, лет на десять его помладше – очень красивая блондинка, явно не имеющая детей.
– Давайте знакомиться, – предложил он и представился. – Степан Викторович Карелин, эмигрант в третьем поколении, жил в Лондоне, прошлым летом вернулись с женой в Россию, едем в Германию как туристы, – закончил он свою сверхинформативную фразу.
– Глеб Александрович Гумбольт, – приподнялся офицер, – подполковник.
– Вальдемар Тарнавский, – это моя реплика, – студент.