Булычев Кир. Космический десант (Сборник)

   Тут Римма завопила, словно он ее уже начал душить.
   Бешеными глазами она уставилась за спину Удалова.
   А от двери послышался удивленный голос:
   – Что такое?
   Рот Риммы раскрылся, глаза закатились, и она медленно опустилась на пол.
   Удалов тоже оглянулся и увидел, что в дверях стоит он сам собственной персоной. Только в плаще, костюме и кепке, надвинутой на уши.
   – Ты кто такой? – грозно спросил пришедший Удалов.
   – Стой, стой, стой! – закричал первый Удалов. – Все в порядке! Все путем. Навожу порядок в нашей семье.
   Но тут пришедший Удалов узнал первого Удалова.
   Он, конечно, не поверил собственным глазам, потому что зажмурился и долго не разожмуривался.
   А молодая жена лежала на ковре у его ног и почти не дышала.
   – Слушай меня внимательно! – быстро сказал первый Удалов своему двойнику. Говорил он напористо, чтобы не дать двойнику опомниться. – Я – это ты, тут никакой мистики, одна наука. Все объясню потом. Возьми себя в руки, Корнелий.
   – А она? – спросил, не разожмуриваясь, двойник.
   – Римма пускай полежит в обмороке, – сказал Удалов. – Ничего не случится. Есть дела более важные.
   – Вот это ты брось! – Двойник открыл глаза. Характер у него был удаловский, упрямый.
   Он резким движением сбросил плащ, присел на корточки возле молодой женщины и взял ее пальцами за кисть руки. Слушал пульс.
   – Ну что я тебе говорил? – спросил Удалов. – Нормальный пульс?
   – Пульс слабый, – ответил двойник.
   – Давай ее на диван положим, – предложил Удалов.
   – Я сам, – сказал двойник. – Ты же грязный.
   Он поднатужился, поднял крепкое молодое тело и дотащил его до дивана. Молодая жена не проявляла признаков жизни.
   Сделав это, двойник обратился к Удалову:
   – Ты чего здесь в одних трусах делаешь?
   В голосе его прозвучала ревность.
   – Не по адресу обращаешься, – ответил Удалов. – Ты не меня подозревай, а того, кто через окно сбежал.
   – Через окно? – Двойник бросился к окну.
   – Нет его там, – сообщил Удалов.
   – А кто был?
   – Кто? Сам небось знаешь.
   – Честное слово, не знаю, – ответил двойник.
   – Архитектор Оболенский.
   – Так я и знал! – сказал двойник. – Козел старый!
   – А ты чего хотел? – вскинулся Удалов. – Если старую жену на молодую поменял, учитывай риск. Сам небось не Аполлон.
   – Да помолчи ты! – огрызнулся двойник. Он смотрел на свою молодую жену со странным чувством, которого Удалов разгадать не смог.
   – Она думала, что ты обедать будешь в буфете, – добавил Удалов.
   – Буфет кислотным дождем затопило. Сквозь крышу просочилось. Даже Сам без обеда остался, – ответил двойник. – А ты откуда?
   – Знаешь что, – сказал Удалов, – можно, я помоюсь сначала?
   – У тебя что, дома своего нет? – спросил двойник.
   – Есть, но далеко, в трусах не добежать. А мне с тобой поговорить нужно.
   – О чем? – Видно, двойник все еще был в шоке.
   – Пойдешь со мной, – сказал Удалов. – Побудешь со мной в ванной, пока я буду мыться.
   – Не хочу. Мне на совещание надо.
   – Корнелий, не спорь – разговор у нас секретный. А секретные разговоры лучше вести в ванной, когда там вода течет и никто подслушать не может.
   Удалов решительно пошел в ванную, двойник колебался. Молодая неверная жена лежала без чувств, неизвестно было, то ли ее жалеть, то ли убить.
   Для начала он накрыл ее пледом, потом все же пошел в ванную.
   Удалов включил газовую горелку, разделся. Двойника он не стеснялся. Двойник с удивлением смотрел на большую родинку под правым плечом. Понятно почему – наверняка у него такая же.
   – Потерпи, – сказал Удалов двойнику. – Сначала ополоснусь.
   – А ты Оболенского точно видел? – спросил двойник.
   – Точно, – ответил Удалов. Щадить двойника он не хотел.
   – Этого не может быть, – усомнился двойник. – Она меня любит.
   – Дверь закрой на крючок, – сказал Удалов. – Чтобы Римма случайно не заглянула.
   – Объясни, прошу, что это значит? – взмолился двойник.
   – Все в свое время, – ответил Удалов, садясь на край ванны и указывая двойнику на табуретку.
   Теперь они могли говорить, сблизив головы. Головы отражались в зеркале – это было видно обоим, и оба этому дивились.
   «Ох и молодец Минц, – думал Удалов. – Вот гений человечества!»
   «Что творится, – думал второй Удалов. – Неужели я сплю? Или это вражеская провокация?»
   Но когда он попытался ущипнуть себя, Удалов сказал ему:
   – Не старайся, все это объективная реальность. Я твой двойник из параллельного мира.
   – Ага, – согласился двойник, но вроде бы не понял.
   – Где Ксения? – спросил Удалов.
   – Развод, – ответил двойник.
   – А я в нашем мире с ней живу. И разводиться не собираюсь.
   – Долг выше привычки, – сказал двойник.
   – Ты меня удивил. Я, конечно, понимаю, что наша Ксения – не подарок. Но когда четверть века отбарабанили вместе… А где Максимка?
   – С ней, – кратко ответил двойник. Говорить ему об этом не хотелось.
   «Ну ладно, – решил Удалов, – мы еще вернемся к этой проблеме».
   – А новая, Римма? – спросил он. – Как она тебя подцепила?
   – Она секретаршей была. У Самого. А когда я развелся, он мне ее рекомендовал.
   – Кто, Белосельский?
   – Белосельский?
   – Ты что, Колю Белосельского не знаешь? Мы же с ним в одном классе учились. Он у нас предгор!
   – Не знаю, – сказал двойник, косясь на дверь. – Тебе уходить пора.
   – Что-то у вас здесь неладно, – определил Удалов. – Я, когда сюда приехал, думал, что все как у нас. А вижу, что у вас не параллельный мир, а в некотором смысле… перпендикулярный.
   – Какой еще мир? Что ты городишь?
   – Ты о параллельных мирах разве не слыхал? Известная теория. Наш профессор Минц ее разработал и отправил меня к вам, чтобы одно дельце решить… Ты что отворачиваешься?
   – Не знаю никакого профессора Минца, – ответил ему двойник.
   – Вот это ты брось, – сказал Удалов. – Этот номер у тебя не пройдет. Сейчас пойду к Минцу, он мне все объяснит.
   – Не ходи.
   – Почему?
   – Нет там Минца.
   – Как так нет Минца?
   – Нет, и с концами.
   – А где же он?
   – Где положено.
   – Мне трудно поверить глазам, – сказал Удалов. – Ты – это я. И в то же время ты – это не я. Как это могло произойти? У нас и мама с папой одинаковые, и в школы мы ходили одинаково. И характер должен быть одинаковый.
   – Я не хочу тебя слушать.
   – Почему?
   – Потому что надо разобраться, на чью мельницу ты льешь воду.
   – Ну воще! – возмутился Удалов. – Сейчас же говори, что произошло в Гусляре, что за катаклизмы такие? И почему ты изменился? То-то я чувствую – Ванда на меня волком смотрела. И Савич. Они не на меня волком смотрели – они на тебя волком смотрели.
   – Открой! – раздался голос за дверью. – Открой, мне надо!
   Голос принадлежал Римме-секретарше.
   – Подожди, кисочка! – испугался двойник. – Подожди, я к тебе выйду.
   – Открой, тебе говорят! – воскликнула Римма.
   – Что будет, что будет? – Двойник стал крутить головой, искать, куда бы спрятать Удалова.
   Над их головами было небольшое окошко – оно вело на черную лестницу.
   – Лезь туда! – шепотом приказал двойник.
   – Не полезу!
   – Лезь, ты погубить меня хочешь?
   Дверь зашаталась – видно, Римма пыталась ее сломать.
   – Открой, мерзавец! – вопила она. – Довел меня до инфаркта, это тебе даром не пройдет!
   Двойник буквально на руках поднял Удалова, стараясь выпихнуть его через окошечко, но пролезала только голова. Двойник был в такой панике, что не понимал этого, а только шипел:
   – Ну же! Скорей! Скорей!
   Тут дверь все же распахнулась – не выдержал крючок, и Римма увидела, как ее муж пытается себя же, только совершенно голого, поднять на руках, как Атлант Землю.
   От неожиданности двойник выпустил Удалова, тот упал в ванну, двойник – на него, а Римма завопила, как зарезанная, и выпала из ванной на спину – снова в обморок.
   Удалов поднялся, скользя по мокрой ванне, потер ушибленный бок и помог выбраться из ванны своему обалдевшему двойнику.
   Тот лишь вздыхал, охал и не мог сказать ни слова.
   И тут со двора послышался резкий звук сирены.
   – Меня, – сказал двойник, глядя на распростертое тело жены. – Вызывают. Уже актив начинается, а я здесь…
   И в голосе его была полная безнадежность.
   Со двора снова донесся звук сирены.
   – А ты пойди, – посоветовал Удалов. – Скажи, что не можешь, жена заболела.
   – Да ты что? – удивился двойник. – Меня же вызывают! Я опоздал!
   – Ну тогда я скажу, – заявил Удалов.
   Двойник повис на нем, как мать, которая не пускает сына на фронт. Волоча двойника на себе, Удалов дошел до середины комнаты, но тут вспомнил о своем внешнем виде и, сбросив двойника, завернулся в штору – только голова наружу. Высунулся в окно.
   Под окном стоял мотоцикл с коляской. В нем капитан Пилипенко. Давил на сигнал.
   – Ты чего? – спросил Удалов. – Весь дом перепугаешь.
   – Удалов! – ответил Пилипенко. – Личное приказание – тебя на ковер. Садись в коляску!
   – Я не могу, я из ванны! – ответил Удалов. Он почувствовал, что сзади шевелится, вот-вот вылезет на свет двойник, и, не оборачиваясь, оттолкнул его подальше, а сам, сбросив штору, предстал перед капитаном в полной наготе. – Видишь?
   – Мне плевать, – ответил Пилипенко. – Если сам не спустишься, под конвоем поведу.
   Тут, видно, нервы у двойника не выдержали, потому что за спиной Удалова раздался крик:
   – Иду, спешу! Сейчас!
   И послышался топот.
   Удалов понял, что в таком состоянии его двойник не боец. Нет, не боец. Он догнал его у дверей ванной, где двойник замер над распростертым телом Риммы.
   – Послушай, – сказал Удалов. – Давай рассуждать спокойно. Нельзя тебе в таком состоянии на актив. Отговорись чем-нибудь.
   – Ты ничего не понимаешь! Дело идет о жизни и смерти!
   Римма шевельнулась, попыталась открыть глаза.
   – Сейчас она в себя придет, – предупредил Удалов. – Если ты ей не сможешь доказать…
   – Она к нему побежит! Она меня погубит!
   – Не рыдай, – сказал Удалов. – Есть выход. Я сейчас с Пилипенко поеду на этот самый актив. И отсижу там…
   – Тебя узнают!
   – Кто меня узнает? Я же – ты.
   – Но тебе надо будет говорить, и они догадаются!
   За окном снова взревела сирена.
   – Я буду молчать. Не впервой отмалчиваться на совещаниях. Я привычный. У тебя специфических грехов нету?
   – У меня вообще грехов нету!
   Римма снова пошевелилась, и двойник вздрогнул.
   – Улаживай свои семейные дела – и бегом на центральную площадь. Затаись там, за памятником. Я в перерыве к тебе выбегу, и ты меня заменишь. Ясно?
   Двойник кивнул и лихорадочно прошептал:
   – Только молчи! Кивай и молчи. Ты ничего не знаешь, а погубить меня – проще простого.
   Удалов не стал тратить времени даром, кинулся в комнату, распахнул шкаф. Слава богу – шкаф на месте и вещи лежат как положено. Вытащил выходной костюм, тот, что Ксюша в Вологде покупала, начал было натягивать на голое тело, сообразил, вытащил белье – и с бельем в руке, как с белым флагом, выскочил к окну, помахав Пилипенко.
   – Айн момент! – крикнул ему.
   Сжимая галстук в кулаке, выбежал в коридор. Его двойник сидел на корточках перед своей молодой женой – ничего не соображал.
   Удалов повторил:
   – За памятником! Черные очки надень, помнишь, где лежат?
   И выбежал на лестницу.
   Но не сразу вниз: метнулся по коридору до минцевской квартиры, хотел предупредить Минца, что скоро придет, потом остановился в изумлении: на месте замочной скважины – веревочка, на ней пластилиновая пломба – опечатана квартира. Значит, и в самом деле умер старик? Да какой он старик? Шестидесяти нет. Но что случилось? Сердце у Льва Христофоровича как мотор… Эх, зря связался со спасением двойника – скорее надо узнать, что произошло с профессором, ведь такая же опасность ему может грозить и в нашем мире. Не думаем мы о здоровье, а потом становится поздно.
   С этой мыслью под вой сирены Пилипенко Удалов выбежал во двор, с ходу вскочил в коляску. Пилипенко лишь рявкнул:
   – Убью! – И дал газ. Мотоцикл, как норовистый конь, выскочил на улицу.
   С Пилипенко говорить невозможно: мотоцикл ревет, Пилипенко матерится, люди шарахаются с улицы.
   В пять минут долетели до Гордома, Пилипенко затормозил так, что Удалов вылетел головой вперед из коляски, и его подхватил какой-то незнакомый молодой человек.
   – Эх, Корнелий Иванович! – сказал он укоризненно, помогая Удалову подняться. – Ждут вас, серчают. – И он буквально поволок Удалова наверх по знакомой лестнице, к кабинету предгора.
   Удалов старался на ходу завязать галстук.
   В приемной было тесновато – три стола, за ними три секретарши. Все молодые, яркие, наглые, наманикюренные, перманентные, все похожи на Римму.
   А у двери, обитой натуральной кожей, по обе стороны стояли два молодых спортсмена в серых костюмах, как часовые джинны из восточной сказки, но с красными повязками дружинников на рукавах.
   Молодой человек подтолкнул Удалова.
   Один из спортсменов быстро подтянул его к себе, второй провел ручищами по бокам.
   – Ты чего? – удивился Удалов.
   А спортсмены даже не стали отвечать, правда, может, и не умели. Молодой человек раскрыл дверь, и спортсмены втолкнули Удалова внутрь кабинета. Там сразу наступила тишина.
 
   Знакомо, буквой Т, стояли полированные столы. За главным столом, на месте Белосельского, сидел Пупыкин.
   Именно Пупыкин, никто другой.
   Оттого, что он сидел, он казался крупнее, даже выше ростом. Но Удалову настоящий рост Пупыкина был известен.
   Пупыкин здешний от нашего Пупыкина отличался разительно.
   И не только потому, что отрастил усы и еще более облысел, и не только потому, что одет был в строгий черный костюм с красным галстуком, но взгляд – боже мой, у него же другой взгляд! Разве такой человек смог бы участвовать в утренних забегах и пресмыкаться перед Удаловым? Разве такой Пупыкин мог бы таиться на краю общественности, измазанный зеленкой, и ратовать за сохранение часовни Филиппа? Взгляд у Пупыкина был тигриный, тяжелый, из-под сведенных бровей.
   Другой Пупыкин, куда добрее, с лукавой усмешкой, глядел на Удалова с большой картины, что висела на стене, за живым Пупыкиным. На картине он принимал букет роз от девчушки, в которой Удалов сразу узнал младшую дочку Пупыкина. На заднем плане толпились рукоплещущие зрители, среди них, как ни странно, и сам Удалов.
   Тяжелым взглядом Пупыкин уперся в Удалова.
   И все люди, что сидели за ножкой буквы Т, тоже уперлись в Удалова тяжелыми взглядами.
   Встречаясь с этими взглядами, Удалов узнавал их обладателей, но порой с трудом.
   Вот смотрит на него главстрой Слабенко. Ох и тяжел этот взгляд! Вот уставился, наглец какой, архитектор Оболенский. Забыл уже, как из окна выпадал? А это взгляд редактора Малюжкина. Тоже не без тяжести. Неужели и Малюжкин, радетель за гласность, так переменился? Вот смотрит Финифлюкина, директорша музея, – куда делась приветливость во взоре? А старик Ложкин…
   Удалов не успел рассмотреть остальных, как Пупыкин открыл рот, медленно открыл, с оттяжкой, показал неровные мелкие зубы и рявкнул:
   – Садись, с тобой потом разберемся!
   И тут же все отвернулись от Удалова. Будто его и не было.
   Удалов нашел место с краю стола, сел, а Малюжкин, что был рядом, отодвинулся, скрипнув стулом. И наступила тишина.
   – Нас прервали, – сказал Пупыкин. – Но мы продолжим.
   И Удалов вздрогнул от угрозы в голосе Пупыкина.
   – Продолжай, Мимеонов, – приказал Пупыкин.
   – Спонтанный выброс в атмосферу незначительного количества загрязненного воздуха, – сказал, покорно поднявшись, Мимеонов, уже год как снятый с должности директора фабрики пластмассовых игрушек, потому что был ретроградом; он принялся перебирать бумажки, что держал в руках.
   – А ты нам не по бумажке, – велел Пупыкин. – По бумажке каждый наврет, недорого возьмет. Бумажки ты для ревизии подготовь, а с нами, со своими товарищами, говори открытым текстом. Опозорился?
   – Опозорился, – сказал Мимеонов, – но имею объективные причины. – Он все же развернул бумажку и быстро начал читать: – За прошедший год вверенная мне фабрика перевыполнила план на два и три десятых процента, выпустив для нужд населения изделий номер один – шестьсот двадцать пять, изделий номер два-бис – двести тридцать четыре, в том числе восемнадцать сверх плана. Изделий номер пять…
   – Стой! – остановил Мимеонова Пупыкин.
   – Расшифровать?
   – Ты с ума сошел! Ты лучше расскажи, почему ты наш родной город чуть не погубил.
   – А я неоднократно писал, говорил даже вам, Василий Парфеныч, – сгнили фильтры, кончились. Надо из Вологды специалистов звать, производство останавливать. Сами знаете…
   – Какие будут предложения? – спросил Пупыкин.
   – Я думаю, что сделаем фельетон, – предложил Малюжкин. – О некоторых хозяйственниках. Не пощадим.
   – Хорошая мысль, – согласился Пупыкин. – Пускай народ знает, что мы ни одного отрицательного факта без внимания не оставим.
   – А вдруг в области прочтут? – спросил Оболенский, нагло улыбаясь. – И комиссию к нам, а?
   – А пускай прочтут. Нам гласность не страшна, – ответил Пупыкин твердо. – Пускай весь мир читает.
   – И там тоже? – выкрикнул старик Ложкин. – Империалисты тоже?
   – Это ты, Ложкин, брось! – рассердился Пупыкин. – Тебя здесь как ветерана держат, а не как провокатора.
   – У меня есть предложение, можно? – спросил Савульский – его Удалов тоже знал, он работал санитарным главврачом.
   – Говори. Только короче, надоел ты нам со своими речами, – поморщился Пупыкин.
   – Я буду краток. – Савульский потер ладоши. – Факт вопиющий. Он еще почему вопиющий – многие не ожидали, попали под дождик и потеряли одежду. А при том напряженном положении, которое существует в торговле…
   – Савульский, я тебе сказал, – пригрозил Пупыкин. – Не рассусоливай. Про положение в торговле я лучше тебя знаю и знаю, что оно улучшается, правда?
   Пупыкин взглянул на начальника торга, и тот сразу с места ответил:
   – Принимаем меры!
   – Видишь, человек меры принимает, а ты обезоруживаешь. Ты к делу. Но учти, если твое предложение будет неподходящим, головы тебе не сносить. Давно уже общественность тобой недовольна, плохо ты охраняешь нашу экологию. Так что на растерзание тебя можно в любой момент кинуть, правда, Малюжкин?
   Лицо редактора газеты озарила лукавая усмешка.
   – Фельетон уже готов, – сообщил он. – Лежит у меня в столе.
   Савульский побледнел и качнулся.
   – Ничего, продолжай. Что ты нам хотел сказать?
   – Вы бы провели анализы, – сказал Савульский глухо, будто набрал полон рот картошки. – И выяснили, что выброса с завода детской игрушки не было.
   – Вот это да! – даже Пупыкин удивился.
   – А что же было?
   – А была туча неизвестного происхождения, которая прорвалась в наше родное небо из-за пределов района.
   – А что, идея? – спросил Пупыкин.
   – Можно поправку? – вмешалась директорша музея.
   – Только по делу.
   – Мне кажется, что туча могла прийти и из-за пределов нашей области.
   – Слушай, а что, если… – Голос Пупыкина замер. И тут Удалова черт дернул за язык.
   – Я думаю, – сказал он, – что этот дождик, вернее всего, к нам приплыл из Южно-Африканской Республики, от тамошних расистов.
   – А что? – Пупыкин даже привстал в кресле. – А что? Расисты – они плохо к народу относятся… – Но тут до него дошло, что Удалов шутит и допускает перебор. Он сел обратно, насупился и сказал: – Ладно. Ты, Малюжкин, подготовь материал про тучу из Потемского района. А ты, Удалов, считай, уже допрыгался.
   Люди стали отодвигать стулья подальше от Удалова, а тот себя проклинал: ведь ему-то что – он сегодня дома будет, а все неприятности достанутся его двойнику.
   – И учти, Мимеонов, – закончил Пупыкин, – твой вопрос с повестки дня не снят. Допустишь еще такой выброс – выброшу тебя из города. Сам знаешь куда.
   – Но ведь план…
   – А план ты нам дашь. И с перевыполнением. Какой следующий вопрос?
   – Градостроительство, – сказал Оболенский.
   – Вот это мне по душе. Это настоящий прогресс. Давай сюда изобразительную продукцию.
   По знаку Оболенского молодой порученец открыл дверь. Десять юношей и девушек втащили десять стендов и установили их рядком, чтобы было общее ощущение.
   Удалов с ужасом понял, что призывы и надежды Оболенского, который хотел в нашем мире изгадить магистраль, здесь достигли сказочных масштабов.
   – Вот наша главная улица. Наше завтра, – сказал Оболенский тихо и радостно. Но непроизвольно почесал ушибленное бедро.
   – Улица имени Василия Пупыкина, – прошелестел чей-то голос.
   – Кто сказал? – нахмурился Пупыкин. – Молчите? А ведь знаете, чего я не терплю. Ты, Ложкин?
   Пойманный на месте преступления, Ложкин потупился, встал, как нашкодивший первоклассник, и сказал:
   – Вы, Василий Парфенович, не терпите лести и подхалимства.
   – И заруби себе это на носу. Народ будет решать, как назвать наш проспект. Народ, а не ты, Ложкин.
   – Ну, это вы не правы! – вдруг взвился Малюжкин. – Ложкин – представитель народа. Лучшей его части, ветеран труда.
   – Ладно, ладно, без прений, – смилостивился Пупыкин. – Садись, ветеран, чтобы больше с такими предложениями не лез.
   Оболенский дождался паузы и обернулся к перспективе.
   Через весь город, как стало ясно Удалову, протянется широкая магистраль. Шириной в полкилометра. По обе стороны ее возвысятся различные, но чем-то схожие здания. Каждое здание опирается на множество колонн, над каждым рядом колонн – портики с одинаковыми фигурами. На крышах зданий также стоят статуи. Все здания при этом украшены финтифлюшками и похожи на торты, сделанные к юбилею древнегреческой церкви.
   «Как же пройдет у них эта магистраль? – лихорадочно старался представить Удалов. – Видно, от всего центра ничего не останется».
   Конечно же – вот она, центральная площадь, вот он, выросший вдесятеро, напоминающий одновременно египетскую пирамиду и китайскую пагоду Гордом. Вот она – десятиэтажная статуя в центре… Уже с головой, с портфелем… Статуя самого Пупыкина!
   Удалов говорил себе: «Только не смеяться! Только не улыбаться. Все это меня не касается, а засмеюсь – накажут двойника».
   – Мы с вами шествуем, – донесся до обалдевшего Удалова голос архитектора Оболенского, – мимо городского театра. Здание его, прекрасное, выдержанное в стиле гуслярского социалистического ампир-барокко, встанет на месте устаревшей развалюхи, которая была построена космополитически настроенными купцами…
   «Молчи, Корнелий, – повторял про себя Удалов, – молчи, крепись…»
   Но язык его предал.
   Язык сам по себе сказал:
   – В старом театре лучшая в мире акустика. Сюда симфонические оркестры приезжают.
   Оболенский поперхнулся.
   – Вы что хотите сказать, Корнелий Иванович, – мягко спросил он, – наш новый театр хуже старого?
   Что здесь поднялось! Как все накинулись на Удалова! Он оказался ретроградом, отсталым элементом и, уж конечно, чьим-то наймитом. Слово «наймит» носилось по воздуху и било наотмашь Удалова.
   Но язык Удалова – о враг его! – не выдержал снова и, выискав паузу в хоре осуждения, крикнул:
   – Это бред, а не проект!
   – Что? Он ставит под сомнение мою компетентность?
   Оболенский так растерялся, что обернулся за поддержкой к Пупыкину. А Пупыкин молча покручивал ус, ждал, хотел, видно, чтобы Удалов окончательно высказался.
   – Меньше по чужим женам бегать надо! – крикнул неуправляемый Удалов. – Лучше бы архитектуре учился!
   Тут и у Оболенского нервы не выдержали.
   В наступившей роковой тишине он закричал в ответ:
   – Она меня любит! У нас любовь! Ты ее недостоин!
   – Поговорили? – раздался громовой голос.
   Удалов взглянул на Пупыкина и понял, что говорит тот в мегафон – достал откуда-то трубу раструбом. Видно, берег для особых случаев.
   – Поговорили – и хватит! Всем сидеть!
   Все сели. И замолчали.
   – Оболенский, сядь. С тобой все ясно, старый козел. Заключительное слово по данному вопросу имеет товарищ Слабенко. После этого перерыв. После перерыва обсуждение персонального дела бывшего директора стройконторы, бывшего члена городского президиума, бывшего, не побоюсь этого слова, моего друга, Корнелия Удалова.
   И так всем стало страшно, что даже твердокаменный Слабенко не сразу смог начать свою речь. Он отпил воды из графина, стоявшего перед ним, и руки его дрожали.
   А от Удалова не только все отодвинулись, но даже стол отодвинули. Он теперь сидел один на пустынном пространстве ковра.
   – Снос, – сказал Слабенко, – начинаем с понедельника. Мобилизуем общественность. Она уже подготовлена, радуется.
   – Это хорошо, – одобрил Пупыкин. – Пресса, от тебя зависит многое. Если что не так – ответишь головой!
   – Я вам завтра полосу принесу, – сказал Малюжкин. – У меня уже голоса народа подготовлены, пожелания трудящихся, все как надо. Народ жаждет преобразований.
   – За полгода управимся, – сообщил Слабенко.
   – Что? За полгода?
   – Техники маловато. К тому же эти чертовы эксплуататоры из кирпича строили…
   – Взорвать! – сказал Пупыкин.
   – Там жилые кварталы – трудно.
   – Выселить, – решил Пупыкин. – Пилипенко ко мне вызовешь и прокурора, подумаем, как оформить. Чтобы за две недели центр снести.