Страница:
Артикул шестой
Вероотступник
На поляне горели костры, у костров сидели мужики. Чуть поодаль виднелись землянки. При виде пленных кое-кто из мужиков поднялся посмотреть. Тогда старший в отряде - его звали Тит - строго оглянулся на солдат, расправил плечи и приказал: - Ну, веселей! Однако пленные от этой команды смешались еще больше и вконец сломали строй. А зря: за ними внимательно наблюдал человек, во власти которого было решать - казнить или миловать. Таковым всесильным человеком был деревенский староста Игорка или, что будет точнее, Егорка Бухматый. Староста, костистый и не Старый еще мужик, сидел на трофейном барабане и постукивал кнутовищем по валенку. На плечах у него был накинут щегольский, расшитый узорами кожушок. За спиной у Егорки стояли двое мужиков с короткими кирасирскими ружьями наперевес. Пленных остановили поодаль. Увели лошадей, укатили карету. Пленные молчали. Тогда Егорка важно почесал за ухом, подмигнул Мадам и спросил: - Откудова, Тит? - Из Пышач. - Ну и как там? Вместо ответа Тит неопределенно пожал плечами. - Дядька Егор, я видела! - выбежала вперед злополучная девочка. - Как наскочили, как наскочили! Забор повалили, сено растащили. Потом... - И девочка замолчала, вспоминая. - Горит деревня? - спросил Бухматый. Партизаны посмотрели в сторону деревни - не видать ли зарева? Но нет, горизонт был спокоен. Только где-то далеко не смолкала кононада. - Мельчает француз, торопится, - заключил староста.- Так сено, говоришь, растащили? - обратился он к Дювалю, нисколько не заботясь о том, поймет тот его или нет. Сержант молчал, и староста все так же беззлобно продолжил: - Нам такие гости не нужны. Нам и без вас мало радости. Веревку! Подали веревку. И Тит, тут же, перед старостой, принялся вязать удавку. Мужики, разглядывая пленных, вполголоса о чем-то переговаривались. Сержант оглянулся на Мадам. - Простите,- сказал Дюваль, - но я не думал, что все решится так быстро. Мадам не отвечала. Она как завороженная наблюдала за тем, как Тит пробовал петлю на крепость. Убедившись, что веревка не подведет, Тит шагнул к сержанту и хотел было примериться... но тут Дюваль резко оттолкнул его руку и возмущенно воскликнул: - Нет, нет! Я протестую! - И, взяв себя в руки, спокойно Добавил: - Я требую справедливости. Насмешливо щурясь, Егорка слушал сержанта и словно понимал его. Сержант, ободренный этим, продолжал: - Вешают только разбойников и дезертиров,- и он опять оттолкнул от себя веревку.- А честные солдаты достойны расстрела. Егорка добродушно рассмеялся. - Егор Апанасыч! - напомнил Тит, распрямляя петлю поудобнее. Егор отмахнулся - мол, подождешь - и с интересом посмотрел на сержанта. Егору было любопытно: обычно пленный падал на колени, умолял, иные ползали, кричали - а этот явно оскорблен! Выкрикивает что-то, машет руками и - глянь ты! - как будто нажимает на невидимый курок. Грозит, наверное. А если так... Егор потянулся к поясу и вытащил трофейный седельный пистолет. Мадам тихо вскрикнула, а сержант успокоился и улыбнувшись сказал: - Благодарю вас, месье. Егор благосклонно кивнул и аккуратно взвел курок. Дюваль, чтобы не думать о близкой смерти, стал с интересом рассматривать пистолет. Прекрасный пистолет, он стрелял из такого... Однако только думать - этого мало, тут нужно говорить, говорить без умолку! Бухматый поднял пистолет, а сержант торопливо сказал: - Отменная игрушка! Я, помнится, точно такой же подарил одному славному малому, его звали Матес Шилян. Бухматый растерялся. - Шилян? - переспросил он недоверчиво. - Шилян, Матес,- подтвердил Дюваль. Староста невольно опустил пистолет и оглянулся на мужиков. Тит выступил вперед. Сержант, увидев в руках у него веревку, брезгливо отвернулся - да, видно, судьба!.. Но в это-время Бухматый строго спросил: - Где Трахимка? Среди партизан прошло движение, ]л к командиру вытолкнули Трахимку худого и белобрысого мальчишку в длинном не по росту армяке. Трахимка нерешительно потоптался на месте, а потом сказал: - Говорите, я слушаю вас, господин сержант. Сержант от неожиданности вздрогнул и не сразу спросил: - Мальчик, откуда ты знаешь французский? - От французских солдат. Говорите. Сержант сказал: - Веревка - это нечестно. Вы нарушаете законы -войны. Меня, как солдата, должны расстрелять. Я готов. Трахимка перевел. Бухматый нахмурился и ничего не сказал. Тогда Трахимка спросил: - Откуда ты знаешь Мацея Шиляна? - Мы вместе воевали,- сухо пояснил Дюваль и напомнил: - Я требую справедливости. Трахимка перевел, и Бухматый надолго задумался. История Шиляна была ему хорошо знакома. Когда пришли французы, и крестьянам надоело ждать обещанной воли, тогда дьяков сын Мацейка Шилян сказал: указ-де написан, да шляхта его придержала, бей шляхту! И били долго, и сгорело много маентков. Было это в июле, крестьяне штурмовали помещичьи усадьбы вместе с французами - не то добровольцами, не то мародерами. Но вскоре Великая Армия ушла на восток, белорусские губернии были заняты прусаками генерала Граверта, и жандармские команды Великого Княжества Литовского начали карательные выступления против непокорных. Мацей Шилян был схвачен, осужден "до горла" и повешен. По деревням читали указ, требовавший, как и впредь, "отправлять предписанные дворовые повинности". Бухматого тогда не взяли; Бухматый до нашествия был мельником, а потому знался с нечистой силой... И вот теперь Бухматый сидел и думал. Придумав, он поднял .голову и сказал: - Да, сено они растащили. Но ведь скотину кормить нужно? Мужики согласно закивали. - Солдатский конь, он тоже скотиной является,- вслух рассуждал Бухматый.И если дальше глядеть, так солдаты те же мужики, над ними тоже своя шляхта есть. Партизаны и с этим согласились. Тогда Егорка решил окончательно: - Мацейка Шилян хорошим человеком был. А этот, - Бухматый посмотрел на сержанта. - Этот... коня кормил, а сам, небось, голодный. Думайте, мужики, думайте! А если что, так и завтра повесить не поздно. Мужики не стали спорить - согласно молчали. А высокий и сутулый как коса партизан подошел к пленным и пригласил: - Филес, филес! Проходи! Каша! Тепло - вот как! - Водка? - оживился Курт и первым пошел к огню. За ним потянулись и остальные. У костра Егорки остались лишь Дюваль да Мадам. Когда им подали по котелку с кашей, то особого приглашения не потребовалось. Мужики смотрели на голодных пленников и качали головами - да, голод дело невеселое. (Далее Иван Петрович без каких-либо объяснений вымарал едва ли не страницу, однако я позволю себе восстановить написанное.- С. К.) А Бухматый, ни к кому не обращаясь, вдруг сказал: - Твое счастье, коза, что царь в силу вошел. А не то висеть бы тебе на осине. Ей-бо! Вот сидишь себе, кашу мою глящешь, а помнишь? Мадам мельком глянула на Егорку, но ничего не сказала. А тот недобро улыбнулся и продолжал: - Всех бы вас повесить, да руки мои коротки. Вот, плохо живем, в лесу, голодно, холодно. Зато вольные! Кончается воля... Ты думаешь, одни французы мерзнут! А мы что, медведи, что ли?! Обманул Наполеон, и Алексашка обманет. Дураки мужики, выслуживаются! Думают, волю им выпишут... Нет, врет государь и не краснеет. Но не все дураки, нет, не все! Мне бы для начала хоть два уезда поднять, а там никакой Кутузов, никакой Наполеон не остановит! Что, скажешь, отечество продал? А у меня свое отечество; без вас, панов, и без французов! Мадам перестала есть и посмотрела на Бухматого. Тот добродушно улыбнулся и сказал: - А я тебя с прошлого года запомнил. Ты у наших панов на троицу гостевала. А теперь негде будет плясать: Егор Апанасыч все начисто сжег! И снова Мадам ничего не ответила. (Далее наш любезный майор оставил текст в сохранности.- С. К.) Бухматый недобро прищурился и добавил: - Ладно, пока что...- подумал и спросил: - Что он там про Мацея? Спроси, интересно мне. Мадам хотела сделать вид, что ничего не понимает, однако не решилась и перевела вопрос, добавив: - Быть может, ваш ответ принесет нам свободу. Сержант нахмурился. Он понимал, что попал в глупейшее положение. Вот сидит перед ним бородатый дикарь и ждет, что пленник начнет лебезить и выставлять себя в лучшем свете, лишь бы остаться в живых. Дикарь небось считает, что Дюваль кривил душой, требуя расстрела, и вспомнил про Шиляна единственно ради спасения собственной шкуры. Эх, был бы он здесь один, а то ведь с ним солдаты да еще и Мадам - хоть шпионка, а все же... Но ничего, он попробует. И сержант заговорил: - К моему величайшему сожалению, я с ним не знаком. Про Шиляна мне рассказывали мои солдаты, так как именно они сражались под его началом, а я здесь ни при чем. Мадам внимательно посмотрела сержанту прямо в глаза - тот даже не моргнул,- потом покосилась, нет ли рядом Трахимки, и перевела: - Сержант говорит, что они вместе сожгли два поместья неподалеку от Орши, а потом войска двинулись дальше, и они больше не виделись. - Это что, пана Синькевича, что ли? - спросил Бухматый. Мадам перевела: - Вам не верят, сержант. Вас видели при взятии маентка пана Синькевича. Сержант вздохнул. Ну что ж, видели так видели. И он сказал: - Да, это правда. Однако же теперь я очень сожалею о содеянном. Шилян был подданным русского царя, так что, помогая ему, я невольно потворствовал неприятелю. Сержанту было обидно, что его уличили во лжи. Ложь - последнее дело. Ему хотелось, чтоб разговор скорей закончился, чтоб все решилось скорее пусть отведут, расстреляют... Нервы, нервы ни к черту! - подумал Дюваль, а может, даже и высказал вслух... Мадам перевела: - Да вы правы. При взятии маентка сержант был ранен в руку, но пуля, не задев кости, прошла навылет, и рана быстро зажила. Бухматый недоверчиво посмотрел на сержанта и сказал: - А ты не врешь? - Он говорит, что вы храбрый солдат,- перевела Мадам. Сержант улыбнулся. Дикарь ему определенно нравился. Дикарь его понимает! Знает, что нельзя сержанту иначе, нельзя! Тут лучше пулю в лоб, нежели вилять и выпрашивать. А что было, то было. Горели .поместья, стреляли из окон, однажды даже зацепили, но легко, навылет... Зачем он это делал? Он сражался! У них в Бордо тоже было такое - жгли, стреляли, волокли на фонарь - давно это было, забылось, а матушка помнит. Отца - того не зацепило, а прямо в грудь... И сержант признался: - Да, я сражался вместе с Матео, он был веселый человек, а я... Мне приказали, я ушел. Только не думайте, будто я ищу снисхождения; нет ничего хуже снисхождения к солдату. По вашим законам меня должны расстрелять, и я готов, а Матео здесь ни при чем. Мадам смешалась, не зная, как перевести. - Давайте я, - послышалось у нее за спиной. Мадам обернулась - позади нее стоял Трахимка. Мадам покачала головой. Трахимка угрюмо сказал: - У вас не так получается,- помолчал немного и перевел слово в слово. Выслушав Трахимку, Бухматый некоторое время молчал, а потом, так ничего и не сказав, встал и ушел в темноту. - Строгий у нас Егорий,-- задумчиво сказал Тит. - Не приведи господь, если в силу войдет. Всех перешерстит. И у костра надолго замолчали. У соседнего костра тоже молчали. Там все давно уже поели и теперь ждали маленького щуплого мужичонку, который все никак не мог справиться с кашей. Но вот и мужичонка отставил котелок, достал из-под себя бутыль и взялся разливать по кружкам. Мужики принимали, глотали и согревались. Дойдя до себя, мужичонка налил до краев... однако сам пить не стал, а протянул угощение Сайду. Тот молча отказался. Сидел на снегу, дрожал от холода... и не брал! Мужики пораженно молчали. - Ну, что я говорил?! - обрадовался щуплый.- Гля еще! - И вновь предложил. И вновь - на этот раз куда решительней - мамелюк отказался от водки. Мужики с интересом посмотрели на щуплого - что скажет, чем объяснит. - Вера! - сказал им щуплый.- Нельзя по закону. Мужики сомневались, пожимали плечами. А щуплый не унимался: - Я и сам раньше не верил, думал, неправда. А после раз, второй глянул... И точно! Вера такая,- подумал, признался: - Вот бы мне такую же веру сыскать! - И, поморщившись, выпил до дна. Вокруг засмеялись. А солнце тем временем уже опускалось за деревья. Отставив пустой котелок, Сайд жестом поблагодарил щуплого за угощение, отошел от костра и, повернувшись лицом к Мекке, пал на колени и зашептал: - Бисмоллую Рахману Рахим, Авзу Биллаю шайтану раджим... И красная куртка согбенного мамелюка горела на белом снегу. А Франц как ни в чем не бывало сидел у третьего костра и наигрывал грустный, очень многим знакомый мотивчик. Ему было тепло и сытно, отчего глаза сами собою слипались, а флейта фальшивила пуще обычного. Рядом с Францем сидел Чико и вторил флейте на донышке пустого котелка. Стучать по котелку и в то же время не моргая смотреть на огонь - воз можно, глупое занятие, однако... - Самого Наполеона барабанщик,- глубокомысленно заметил Тит, стоявший неподалеку с удавкой через плечо. В удавке темнела вязанка дров. А еще дальше, у самых землянок, Гаспар, подвязав себе холстинку наподобие салфетки, подбирался "козьей ножкой" к больному зубу того самого старика, который днем наотрез отказался от фальшивых ассигнаций. Пришел-таки дед, хотел на врагов посмотреть, и на тебе - попал на лекаря. - Полегше, полегше! --просился старик.- Куда-а-а?! - и попытался вырваться... Да только Курт и Хосе не пустили. Старик рассерженно сплюнул, недобро покосился на солдат... А Гаспар уже показывал вырванный зуб обступившим его любопытным. - Ловок, черт! - было их общее мнение. Да только аптекарь не слушал похвал. Истосковавшись по привычной работе, он тщательно вытирал "козью ножку" не очень-то чистым носовым платком и объяснял стоявшему рядом Трахимке: - И еще скажи ему: пусть возьмет гвоздь из старой подковы, сделает из него кольцо и носит; если болит правый зуб, то на правой, а левый - на левой руке. Ну а чтоб зубы совсем не болели, нужно всегда обуваться и разуваться с левой ноги. Запомнил? - Запомнил. - Ну, смотри, не перепутай,- и Гаспар убрал "козью ножку" за пазуху. И в это время на поляне показался верховой. И хоть был он в потертом кожухе, но выправка у него была отменная; Дюваль это сразу отметил. И не ошибся: когда незнакомец спрыгнул с лошади, кожух распахнулся, и под ним показался офицерский мундир. Единственно, что смутило сержанта, так это то, что поверх мундира на груди у приехавшего поблескивало несколько не то иконок, не то амулетов. Уж не капеллан ли? Заметив недоумение сержанта, Мадам шепотом пояснила: - Это русский ротмистр. А образа у него на груди для того, чтоб не приняли за неприятеля. Партизаны не очень-то разбираются в мундирах. Ротмистр мельком глянул на пленных и подошел к старосте. - Егор Афанасьевич, срочное дело, надо помочь... И они отошли в темноту. - Сержант! -окликнула Мадам. Сержант не слышал. Он как гончая, почуявшая дичь, следил за ротмистром и командиром партизан, которые ходили по лагерю и отдавали приказания. - Сержант! - повторила Мадам. - Молчите! Сержант, конечно же, был крайне невежлив, однако... Он видел, как партизаны вдруг стали спешно собираться в дорогу, а два их отряда, примерно по взводу каждый, уже выходили из лагеря и направлялись туда, откуда днем доносилась стрельба. Так партизаны уходят, Пленных... с пленными много мороки, так что нужно решаться - да или нет... Конечно, да! Сержант поднялся, отряхнул с мундира снег и посмотрел по сторонам. До лошадей было шагов пятьдесят. Лошадей уже не охраняют. Конечно, будет много пальбы и мало надежды, однако... Сержант, завидев Чико, сделал ему знак, и тот поспешно подошел к командиру. - Где наше оружие? - спросил сержант. - В карете. Я...- тут Чико замолчал и красноречиво посмотрел сержанту за спину. Дюваль обернулся - к ним подходили Тит, Трахимка и ещё с десяток вооруженных мужиков. Сержант беззвучно чертыхнулся и опустил глаза - эх, не успели!..
...Сержант нахмурился, открыл глаза и вновь зажмурился. Лежал, не открывая глаз, и думал - открыть, не открыть? Открыл. Увидел над собою настил из неошкуренных сосновых бревен. Ну что ж, могло быть и хуже, а так... Надежда еще есть. Сержант медленно повернул голову и посмотрел на Мадам. Мадам сидела тут же рядом и внимательно смотрела на лучину, воткнутую прямо в стену. Нельзя сказать, чтобы в землянке было тепло, однако Мадам давно уже сняла с себя шубу и оставалась в одном платье - в красивом белом платье. Да и сама Мадам, напомним еще раз, была весьма привлекательной особой. Вот только что белое платье... словно Белая Дама. Смешно, конечно, никто этому не верит, однако... Когда Трахимка передал приказ Бухматого и пленных привели в эту землянку, то солдаты предпочли устроиться подальше от Мадам. Вот и сейчас они сидят почти у самого входа - благо, что землянка длинная, на полуэскадрон, не менее,- сидят у входа и шепчутся. Ну а сержант - сержант лежал на жестких нарах, считал сучья на потолке и время от времени поглядывал на Мадам. Мадам молчала. Сержант прекрасно понимал, что он как мужчина должен хоть что-то сказать, успокоить шпионку... и тем не менее уже в который раз молча отворачивался от Мадам и вновь смотрел в потолок. Смотрел и ни о чем не думал. Его ничто не волновало, все было безразлично: расстреляют так расстреляют, отпустят так отпустят. Когда их заперли в землянке и Курт спросил, как быть дальше, сержант пожал плечами... но тут же спохватился и строго приказал: - Отставить! Солдаты ничего не поняли, переглянулись... А сержант тем временем ушел в дальний угол землянки, лег на нары и вот уже не первый час смотрел на неошкуренные бревна и молчал. Поначалу он еще пытался разобраться в себе и понять, а что же с ним случилось, откуда такая усталость, такое раздражение на самого себя непонятно за что... однако вскоре и это стало ему безразлично. Сержант еще раз посмотрел на Мадам и опять отвернулся к неошкуренным бревнам. Хотелось спать, но сон не приходил, и глаза сами собой открывались. Солдатам тоже не спалось. Они сидели на полу землянки и тихо переговаривались. - ...Быть этого не может! - сказал Курт и строго посмотрел на товарищей. Не стали бы они нас перед этим кормить. Не так ли, Франц? - Да, наверное,- безо всякой охоты отозвался австриец, - Накормить, а после повесить... - Но почему же именно повесить?! - поддельно удивился Чико. - Сержант хлопотал, чтоб тебя расстреляли. - Ты ошибаешься, он попросил за всех! - Нет, с веревками меньше хлопот, - вмешался Хосе.- Порох они берегут для наших маршалов. Никто не стал с ним спорить. И вдруг... Вдруг кто-то тихо засмеялся. Солдаты дружно оглянулись... Однако Сайд уже успокоился - сидел, медленно поглаживая бороду и едва заметно улыбаясь. Потом заговорил: - Это было в Сирийском походе, я сам видел своими глазами. Четыре тысячи арнаутов заперлись в крепости и потребовали, чтобы им даровали жизнь, иначе они обещали стоять до последнего. И взять их не было никакой возможности. Франки дали честное слово, и арнауты сложили оружие. Но когда паша над пашами узнал об этом, он ужасно разгневался: "Что мне с ними делать?!" - кричал он и топал ногами.- Где у меня припасы, чтоб их кормить?!" А потом успокоился и приказал вывести арнаутов на берег моря. Потом... они не пожалели пороха. Сайд опустил голову, и никто не решился нарушить молчание. Однако вскоре Чико не выдержал и мрачно спросил: - Что, так и будем сидеть? - и посмотрел на товарищей. Никто ему не ответил. - А! Заячьи души... Тогда Хосе осторожно поднялся, крадучись подошел к выходу и выглянул из землянки. - Ну, что там? - нетерпеливо спросил Чико. - Погасили костры. - А часовые? Хосе долго всматривался в темноту и не отвечал. - Ну?! - Н-не знаю,- и Хосе также крадучись вернулся к товарищам. - Да,- насупился Чико.- А ведь кому-то все равно придется брать часовых на себя. Все молчали. - Я вижу, никто из вас не хочет домой,- продолжал неаполитанец. - Вы все так и рветесь на соляные копи. - Но ведь тот, кто выйдет к кострам, домой уж точно не вернется, - сказал Франц. Опять помолчали. - Тогда останусь я,- сказал Хосе.- Меня никто не ждет. - Нет,- покачал головою Чико,- ты не подходишь. Ты горный человек. И я, и Гаспар. Франц труслив, а Курт исполняет приказы только сержанта и выше. Я над ним не властен. Все посмотрели на Сайда. Сайд молчал, лицо его ровным счетом ничего не выражало. Тогда Чико сказал: - Нет, Сайд не сможет. Тут нужен человек, привычный к морозам и, кроме того, отчаянной храбрости. Сайд поднял руку, и Чико умолк. А мамелюк тем временем неторопливо поднялся, поправил чалму, подкрался к выходу - и исчез в темноте. Солдаты некоторое время молчали, а потом Франц не выдержал и сказал: - -Хороший был человек. - Хороший,- со вздохом согласился Гаспар. - Да уж лучше тебя! - воскликнул Чико.- И тебя! И тебя! И... - Тебя,- подсказал Курт. - Возможно,- согласился Чико и насупился.- Если честно признаться, так я паршивый человек. Я ведь специально сказал про мороз и про храбрость. Я знал, Сайд не выдержит...- Тут Чико замолчал и отвернулся. И все молчали. Всем было холодно и стыдно. Ну а сержант тем временем лежал, смотрел в потолок и, чтоб поскорее уснуть, считал сучья на бревнах. Сучьев было много, как солдат в эскадроне, а сон все не шел. Зато Мадам - Мадам не умела подолгу оставаться задумчивой. Она давно уже поглядывала на Дюваля и все ждала, когда же он к ней обернется. Дюваль не оборачивался, и тогда Мадам спросила: - Сержант, о чем .вы думаете? Сержант нехотя повернул голову, посмотрел на Мадам, но ничего не ответил. Глаза его были пусты, ибо сержанту непреодолимо хотелось уснуть, провалиться, не видеть, не слышать, забыть, откреститься - все что угодно, лишь бы не возвращаться сюда. Он чувствовал, что запутался в чем-то простом, но очень важном, быть может, в самом важном в жизни... Вот только кто бы сказал, а что же это такое - самое простое и самое важное? Что? - Сержант, вы женаты? Сержант опять не ответил. Женщины - удивительные создания. Порой они необыкновенно чутки, но нередко являют собой... - Я вас обидела? Ну вот, опять! Нарочно, что ли? Сержант вздохнул и сел на нарах. Недобро посмотрел на Мадам и сказал: - У вас красивое платье. Мадам улыбнулась, не скрывая в своей улыбке обиды. Сержант был вынужден ответить: - Да, у меня была жена,- потом он немного подумал и прибавил: Одиннадцать дней. Мадам хотела промолчать, но не сдержалась и спросила: - Она ушла от вас? - Ушла. Ее убили. Мадам прекрасно понимала, что спрашивать нельзя... однако не из любопытства, а... - За что? - Не знаю. Недавно, под Смоленском, был голод, а она маркитантка. Вот... Сержант лег навзничь и стал смотреть в потолок. - Одиннадцать дней,- прошептала Мадам... И сержант догадался - считает. Одиннадцать дней под Смоленском - это значит, что уже не отступали, а бежали. Голод, холод - и вдруг маркитантка, вино и горячая похлебка. Понятно, чего он хотел... Хотя женщины мыслят иначе, они все это могут представить и так: кругом отступление, паника, предательства... и вдруг венчание! - Сержант!!! Сержант от неожиданности вздрогнул и обернулся. Рядом с ним стоял растерянный Чико. - Что случилось? - Партизаны ушли... - Как?! - Не знаю. В лагере пусто. Сайд исчез... Но сержант уже не слушал его. Он торопливо вышел из землянки и подбежал к ближайшему погасшему костру. Ни огонька кругом, ни души! Только возле самого леса чернеет под лунным светом карета, а рядом стоят оседланные лошади. Так, значит, ушли партизаны, бросили, но увезли с собой, не расстреляли, а просто оставили за полной ненадобностью. - Что будем делать, сержант? Дюваль оглянулся - к нему подходили солдаты: Чико, Курт, Франц, Хосе, Гаспар... - Где Сайд? Солдаты молчали, поглядывая на Чико. Тот нехотя признался: - Он вызвался... Нет, я послал его... узнать про караульных. Мы долго ждали, а потом... Мне стало стыдно. Вышел - нет никого. Сержант посмотрел на Мадам - та пожала плечами. - Ну хорошо,- сказал Дюваль,- к карете. Пока Гаспар запрягал лошадей, сержант развернул карету, пытаясь определить, где они находятся... Как вдруг послышался пушечный выстрел, второй, третий! - Это на переправе! - уверенно сказал сержант.- Нам туда! И отряд медленно двинулся по узкой лесной дороге.
...А Сайд посмотрел на огонь, взял кружку, поморщился, выпил до дна и зашептал: - Бисмоллую Рахману Рахим... - Замаливает, значит,- шепнул один караульный другому. Тот согласно кивнул и протянул солдату огурец. - На, закуси. Этот фрукт никем не возбраняется. Сайд взял угощение и улыбнулся. Караульные улыбнулись ему в ответ и посмотрели туда, откуда слышалась канонада. Сайд отряхнул с мундира снег и вздохнул. Когда он выполз из землянки, в лагере никого не было видно. Военная хитрость, подумал Сайд, и пополз к ближайшему костру... Никого! Ко второму - и там никого. В сугробах было холодно, но Сайд не сдавался; он полз и полз, и полз... пока не наткнулся на костер в непроходимой чаще, на караульных. Завидев его, они отставили ружья и замахали руками, приглашая к теплу. Сайд поверил, а теперь... - Успеют? - спросил первый караульный. - Должны,- ответил другой.- До этой Студянки верст пятнадцать, не больше. - А эти, пленные, тоже ушли? - Только что. Один вот и остался. Должно, понравилось у нас. Караульные вновь повернулись к Сайду. И тот заговорил: сначала тихо, а потом все громче и громче, нимало не беспокоясь о том, что партизаны не знали арабского языка: - Теперь я знаю, отчего цветущая страна становится пустыней - в страну приходит саранча: желтая, красная, черная и голубая, конная, с пушками, всепожирающая! Поля затоптаны, селенья сожжены... Но теперь, когда нечего есть, мы перегрызем сами себя. Мне очень стыдно, что я, сам житель пустыни, пришел в вашу страну как саранча! Караульные не понимали, что говорит им странный человек в чалме, но им казалось, что он более не желает им зла.
Артикул седьмой
Крушение блестящей карьеры
Уже начинало светать. Отряд беглецов спешил по лесной дороге: впереди солдаты, а чуть позади карета и сержант.
Вероотступник
На поляне горели костры, у костров сидели мужики. Чуть поодаль виднелись землянки. При виде пленных кое-кто из мужиков поднялся посмотреть. Тогда старший в отряде - его звали Тит - строго оглянулся на солдат, расправил плечи и приказал: - Ну, веселей! Однако пленные от этой команды смешались еще больше и вконец сломали строй. А зря: за ними внимательно наблюдал человек, во власти которого было решать - казнить или миловать. Таковым всесильным человеком был деревенский староста Игорка или, что будет точнее, Егорка Бухматый. Староста, костистый и не Старый еще мужик, сидел на трофейном барабане и постукивал кнутовищем по валенку. На плечах у него был накинут щегольский, расшитый узорами кожушок. За спиной у Егорки стояли двое мужиков с короткими кирасирскими ружьями наперевес. Пленных остановили поодаль. Увели лошадей, укатили карету. Пленные молчали. Тогда Егорка важно почесал за ухом, подмигнул Мадам и спросил: - Откудова, Тит? - Из Пышач. - Ну и как там? Вместо ответа Тит неопределенно пожал плечами. - Дядька Егор, я видела! - выбежала вперед злополучная девочка. - Как наскочили, как наскочили! Забор повалили, сено растащили. Потом... - И девочка замолчала, вспоминая. - Горит деревня? - спросил Бухматый. Партизаны посмотрели в сторону деревни - не видать ли зарева? Но нет, горизонт был спокоен. Только где-то далеко не смолкала кононада. - Мельчает француз, торопится, - заключил староста.- Так сено, говоришь, растащили? - обратился он к Дювалю, нисколько не заботясь о том, поймет тот его или нет. Сержант молчал, и староста все так же беззлобно продолжил: - Нам такие гости не нужны. Нам и без вас мало радости. Веревку! Подали веревку. И Тит, тут же, перед старостой, принялся вязать удавку. Мужики, разглядывая пленных, вполголоса о чем-то переговаривались. Сержант оглянулся на Мадам. - Простите,- сказал Дюваль, - но я не думал, что все решится так быстро. Мадам не отвечала. Она как завороженная наблюдала за тем, как Тит пробовал петлю на крепость. Убедившись, что веревка не подведет, Тит шагнул к сержанту и хотел было примериться... но тут Дюваль резко оттолкнул его руку и возмущенно воскликнул: - Нет, нет! Я протестую! - И, взяв себя в руки, спокойно Добавил: - Я требую справедливости. Насмешливо щурясь, Егорка слушал сержанта и словно понимал его. Сержант, ободренный этим, продолжал: - Вешают только разбойников и дезертиров,- и он опять оттолкнул от себя веревку.- А честные солдаты достойны расстрела. Егорка добродушно рассмеялся. - Егор Апанасыч! - напомнил Тит, распрямляя петлю поудобнее. Егор отмахнулся - мол, подождешь - и с интересом посмотрел на сержанта. Егору было любопытно: обычно пленный падал на колени, умолял, иные ползали, кричали - а этот явно оскорблен! Выкрикивает что-то, машет руками и - глянь ты! - как будто нажимает на невидимый курок. Грозит, наверное. А если так... Егор потянулся к поясу и вытащил трофейный седельный пистолет. Мадам тихо вскрикнула, а сержант успокоился и улыбнувшись сказал: - Благодарю вас, месье. Егор благосклонно кивнул и аккуратно взвел курок. Дюваль, чтобы не думать о близкой смерти, стал с интересом рассматривать пистолет. Прекрасный пистолет, он стрелял из такого... Однако только думать - этого мало, тут нужно говорить, говорить без умолку! Бухматый поднял пистолет, а сержант торопливо сказал: - Отменная игрушка! Я, помнится, точно такой же подарил одному славному малому, его звали Матес Шилян. Бухматый растерялся. - Шилян? - переспросил он недоверчиво. - Шилян, Матес,- подтвердил Дюваль. Староста невольно опустил пистолет и оглянулся на мужиков. Тит выступил вперед. Сержант, увидев в руках у него веревку, брезгливо отвернулся - да, видно, судьба!.. Но в это-время Бухматый строго спросил: - Где Трахимка? Среди партизан прошло движение, ]л к командиру вытолкнули Трахимку худого и белобрысого мальчишку в длинном не по росту армяке. Трахимка нерешительно потоптался на месте, а потом сказал: - Говорите, я слушаю вас, господин сержант. Сержант от неожиданности вздрогнул и не сразу спросил: - Мальчик, откуда ты знаешь французский? - От французских солдат. Говорите. Сержант сказал: - Веревка - это нечестно. Вы нарушаете законы -войны. Меня, как солдата, должны расстрелять. Я готов. Трахимка перевел. Бухматый нахмурился и ничего не сказал. Тогда Трахимка спросил: - Откуда ты знаешь Мацея Шиляна? - Мы вместе воевали,- сухо пояснил Дюваль и напомнил: - Я требую справедливости. Трахимка перевел, и Бухматый надолго задумался. История Шиляна была ему хорошо знакома. Когда пришли французы, и крестьянам надоело ждать обещанной воли, тогда дьяков сын Мацейка Шилян сказал: указ-де написан, да шляхта его придержала, бей шляхту! И били долго, и сгорело много маентков. Было это в июле, крестьяне штурмовали помещичьи усадьбы вместе с французами - не то добровольцами, не то мародерами. Но вскоре Великая Армия ушла на восток, белорусские губернии были заняты прусаками генерала Граверта, и жандармские команды Великого Княжества Литовского начали карательные выступления против непокорных. Мацей Шилян был схвачен, осужден "до горла" и повешен. По деревням читали указ, требовавший, как и впредь, "отправлять предписанные дворовые повинности". Бухматого тогда не взяли; Бухматый до нашествия был мельником, а потому знался с нечистой силой... И вот теперь Бухматый сидел и думал. Придумав, он поднял .голову и сказал: - Да, сено они растащили. Но ведь скотину кормить нужно? Мужики согласно закивали. - Солдатский конь, он тоже скотиной является,- вслух рассуждал Бухматый.И если дальше глядеть, так солдаты те же мужики, над ними тоже своя шляхта есть. Партизаны и с этим согласились. Тогда Егорка решил окончательно: - Мацейка Шилян хорошим человеком был. А этот, - Бухматый посмотрел на сержанта. - Этот... коня кормил, а сам, небось, голодный. Думайте, мужики, думайте! А если что, так и завтра повесить не поздно. Мужики не стали спорить - согласно молчали. А высокий и сутулый как коса партизан подошел к пленным и пригласил: - Филес, филес! Проходи! Каша! Тепло - вот как! - Водка? - оживился Курт и первым пошел к огню. За ним потянулись и остальные. У костра Егорки остались лишь Дюваль да Мадам. Когда им подали по котелку с кашей, то особого приглашения не потребовалось. Мужики смотрели на голодных пленников и качали головами - да, голод дело невеселое. (Далее Иван Петрович без каких-либо объяснений вымарал едва ли не страницу, однако я позволю себе восстановить написанное.- С. К.) А Бухматый, ни к кому не обращаясь, вдруг сказал: - Твое счастье, коза, что царь в силу вошел. А не то висеть бы тебе на осине. Ей-бо! Вот сидишь себе, кашу мою глящешь, а помнишь? Мадам мельком глянула на Егорку, но ничего не сказала. А тот недобро улыбнулся и продолжал: - Всех бы вас повесить, да руки мои коротки. Вот, плохо живем, в лесу, голодно, холодно. Зато вольные! Кончается воля... Ты думаешь, одни французы мерзнут! А мы что, медведи, что ли?! Обманул Наполеон, и Алексашка обманет. Дураки мужики, выслуживаются! Думают, волю им выпишут... Нет, врет государь и не краснеет. Но не все дураки, нет, не все! Мне бы для начала хоть два уезда поднять, а там никакой Кутузов, никакой Наполеон не остановит! Что, скажешь, отечество продал? А у меня свое отечество; без вас, панов, и без французов! Мадам перестала есть и посмотрела на Бухматого. Тот добродушно улыбнулся и сказал: - А я тебя с прошлого года запомнил. Ты у наших панов на троицу гостевала. А теперь негде будет плясать: Егор Апанасыч все начисто сжег! И снова Мадам ничего не ответила. (Далее наш любезный майор оставил текст в сохранности.- С. К.) Бухматый недобро прищурился и добавил: - Ладно, пока что...- подумал и спросил: - Что он там про Мацея? Спроси, интересно мне. Мадам хотела сделать вид, что ничего не понимает, однако не решилась и перевела вопрос, добавив: - Быть может, ваш ответ принесет нам свободу. Сержант нахмурился. Он понимал, что попал в глупейшее положение. Вот сидит перед ним бородатый дикарь и ждет, что пленник начнет лебезить и выставлять себя в лучшем свете, лишь бы остаться в живых. Дикарь небось считает, что Дюваль кривил душой, требуя расстрела, и вспомнил про Шиляна единственно ради спасения собственной шкуры. Эх, был бы он здесь один, а то ведь с ним солдаты да еще и Мадам - хоть шпионка, а все же... Но ничего, он попробует. И сержант заговорил: - К моему величайшему сожалению, я с ним не знаком. Про Шиляна мне рассказывали мои солдаты, так как именно они сражались под его началом, а я здесь ни при чем. Мадам внимательно посмотрела сержанту прямо в глаза - тот даже не моргнул,- потом покосилась, нет ли рядом Трахимки, и перевела: - Сержант говорит, что они вместе сожгли два поместья неподалеку от Орши, а потом войска двинулись дальше, и они больше не виделись. - Это что, пана Синькевича, что ли? - спросил Бухматый. Мадам перевела: - Вам не верят, сержант. Вас видели при взятии маентка пана Синькевича. Сержант вздохнул. Ну что ж, видели так видели. И он сказал: - Да, это правда. Однако же теперь я очень сожалею о содеянном. Шилян был подданным русского царя, так что, помогая ему, я невольно потворствовал неприятелю. Сержанту было обидно, что его уличили во лжи. Ложь - последнее дело. Ему хотелось, чтоб разговор скорей закончился, чтоб все решилось скорее пусть отведут, расстреляют... Нервы, нервы ни к черту! - подумал Дюваль, а может, даже и высказал вслух... Мадам перевела: - Да вы правы. При взятии маентка сержант был ранен в руку, но пуля, не задев кости, прошла навылет, и рана быстро зажила. Бухматый недоверчиво посмотрел на сержанта и сказал: - А ты не врешь? - Он говорит, что вы храбрый солдат,- перевела Мадам. Сержант улыбнулся. Дикарь ему определенно нравился. Дикарь его понимает! Знает, что нельзя сержанту иначе, нельзя! Тут лучше пулю в лоб, нежели вилять и выпрашивать. А что было, то было. Горели .поместья, стреляли из окон, однажды даже зацепили, но легко, навылет... Зачем он это делал? Он сражался! У них в Бордо тоже было такое - жгли, стреляли, волокли на фонарь - давно это было, забылось, а матушка помнит. Отца - того не зацепило, а прямо в грудь... И сержант признался: - Да, я сражался вместе с Матео, он был веселый человек, а я... Мне приказали, я ушел. Только не думайте, будто я ищу снисхождения; нет ничего хуже снисхождения к солдату. По вашим законам меня должны расстрелять, и я готов, а Матео здесь ни при чем. Мадам смешалась, не зная, как перевести. - Давайте я, - послышалось у нее за спиной. Мадам обернулась - позади нее стоял Трахимка. Мадам покачала головой. Трахимка угрюмо сказал: - У вас не так получается,- помолчал немного и перевел слово в слово. Выслушав Трахимку, Бухматый некоторое время молчал, а потом, так ничего и не сказав, встал и ушел в темноту. - Строгий у нас Егорий,-- задумчиво сказал Тит. - Не приведи господь, если в силу войдет. Всех перешерстит. И у костра надолго замолчали. У соседнего костра тоже молчали. Там все давно уже поели и теперь ждали маленького щуплого мужичонку, который все никак не мог справиться с кашей. Но вот и мужичонка отставил котелок, достал из-под себя бутыль и взялся разливать по кружкам. Мужики принимали, глотали и согревались. Дойдя до себя, мужичонка налил до краев... однако сам пить не стал, а протянул угощение Сайду. Тот молча отказался. Сидел на снегу, дрожал от холода... и не брал! Мужики пораженно молчали. - Ну, что я говорил?! - обрадовался щуплый.- Гля еще! - И вновь предложил. И вновь - на этот раз куда решительней - мамелюк отказался от водки. Мужики с интересом посмотрели на щуплого - что скажет, чем объяснит. - Вера! - сказал им щуплый.- Нельзя по закону. Мужики сомневались, пожимали плечами. А щуплый не унимался: - Я и сам раньше не верил, думал, неправда. А после раз, второй глянул... И точно! Вера такая,- подумал, признался: - Вот бы мне такую же веру сыскать! - И, поморщившись, выпил до дна. Вокруг засмеялись. А солнце тем временем уже опускалось за деревья. Отставив пустой котелок, Сайд жестом поблагодарил щуплого за угощение, отошел от костра и, повернувшись лицом к Мекке, пал на колени и зашептал: - Бисмоллую Рахману Рахим, Авзу Биллаю шайтану раджим... И красная куртка согбенного мамелюка горела на белом снегу. А Франц как ни в чем не бывало сидел у третьего костра и наигрывал грустный, очень многим знакомый мотивчик. Ему было тепло и сытно, отчего глаза сами собою слипались, а флейта фальшивила пуще обычного. Рядом с Францем сидел Чико и вторил флейте на донышке пустого котелка. Стучать по котелку и в то же время не моргая смотреть на огонь - воз можно, глупое занятие, однако... - Самого Наполеона барабанщик,- глубокомысленно заметил Тит, стоявший неподалеку с удавкой через плечо. В удавке темнела вязанка дров. А еще дальше, у самых землянок, Гаспар, подвязав себе холстинку наподобие салфетки, подбирался "козьей ножкой" к больному зубу того самого старика, который днем наотрез отказался от фальшивых ассигнаций. Пришел-таки дед, хотел на врагов посмотреть, и на тебе - попал на лекаря. - Полегше, полегше! --просился старик.- Куда-а-а?! - и попытался вырваться... Да только Курт и Хосе не пустили. Старик рассерженно сплюнул, недобро покосился на солдат... А Гаспар уже показывал вырванный зуб обступившим его любопытным. - Ловок, черт! - было их общее мнение. Да только аптекарь не слушал похвал. Истосковавшись по привычной работе, он тщательно вытирал "козью ножку" не очень-то чистым носовым платком и объяснял стоявшему рядом Трахимке: - И еще скажи ему: пусть возьмет гвоздь из старой подковы, сделает из него кольцо и носит; если болит правый зуб, то на правой, а левый - на левой руке. Ну а чтоб зубы совсем не болели, нужно всегда обуваться и разуваться с левой ноги. Запомнил? - Запомнил. - Ну, смотри, не перепутай,- и Гаспар убрал "козью ножку" за пазуху. И в это время на поляне показался верховой. И хоть был он в потертом кожухе, но выправка у него была отменная; Дюваль это сразу отметил. И не ошибся: когда незнакомец спрыгнул с лошади, кожух распахнулся, и под ним показался офицерский мундир. Единственно, что смутило сержанта, так это то, что поверх мундира на груди у приехавшего поблескивало несколько не то иконок, не то амулетов. Уж не капеллан ли? Заметив недоумение сержанта, Мадам шепотом пояснила: - Это русский ротмистр. А образа у него на груди для того, чтоб не приняли за неприятеля. Партизаны не очень-то разбираются в мундирах. Ротмистр мельком глянул на пленных и подошел к старосте. - Егор Афанасьевич, срочное дело, надо помочь... И они отошли в темноту. - Сержант! -окликнула Мадам. Сержант не слышал. Он как гончая, почуявшая дичь, следил за ротмистром и командиром партизан, которые ходили по лагерю и отдавали приказания. - Сержант! - повторила Мадам. - Молчите! Сержант, конечно же, был крайне невежлив, однако... Он видел, как партизаны вдруг стали спешно собираться в дорогу, а два их отряда, примерно по взводу каждый, уже выходили из лагеря и направлялись туда, откуда днем доносилась стрельба. Так партизаны уходят, Пленных... с пленными много мороки, так что нужно решаться - да или нет... Конечно, да! Сержант поднялся, отряхнул с мундира снег и посмотрел по сторонам. До лошадей было шагов пятьдесят. Лошадей уже не охраняют. Конечно, будет много пальбы и мало надежды, однако... Сержант, завидев Чико, сделал ему знак, и тот поспешно подошел к командиру. - Где наше оружие? - спросил сержант. - В карете. Я...- тут Чико замолчал и красноречиво посмотрел сержанту за спину. Дюваль обернулся - к ним подходили Тит, Трахимка и ещё с десяток вооруженных мужиков. Сержант беззвучно чертыхнулся и опустил глаза - эх, не успели!..
...Сержант нахмурился, открыл глаза и вновь зажмурился. Лежал, не открывая глаз, и думал - открыть, не открыть? Открыл. Увидел над собою настил из неошкуренных сосновых бревен. Ну что ж, могло быть и хуже, а так... Надежда еще есть. Сержант медленно повернул голову и посмотрел на Мадам. Мадам сидела тут же рядом и внимательно смотрела на лучину, воткнутую прямо в стену. Нельзя сказать, чтобы в землянке было тепло, однако Мадам давно уже сняла с себя шубу и оставалась в одном платье - в красивом белом платье. Да и сама Мадам, напомним еще раз, была весьма привлекательной особой. Вот только что белое платье... словно Белая Дама. Смешно, конечно, никто этому не верит, однако... Когда Трахимка передал приказ Бухматого и пленных привели в эту землянку, то солдаты предпочли устроиться подальше от Мадам. Вот и сейчас они сидят почти у самого входа - благо, что землянка длинная, на полуэскадрон, не менее,- сидят у входа и шепчутся. Ну а сержант - сержант лежал на жестких нарах, считал сучья на потолке и время от времени поглядывал на Мадам. Мадам молчала. Сержант прекрасно понимал, что он как мужчина должен хоть что-то сказать, успокоить шпионку... и тем не менее уже в который раз молча отворачивался от Мадам и вновь смотрел в потолок. Смотрел и ни о чем не думал. Его ничто не волновало, все было безразлично: расстреляют так расстреляют, отпустят так отпустят. Когда их заперли в землянке и Курт спросил, как быть дальше, сержант пожал плечами... но тут же спохватился и строго приказал: - Отставить! Солдаты ничего не поняли, переглянулись... А сержант тем временем ушел в дальний угол землянки, лег на нары и вот уже не первый час смотрел на неошкуренные бревна и молчал. Поначалу он еще пытался разобраться в себе и понять, а что же с ним случилось, откуда такая усталость, такое раздражение на самого себя непонятно за что... однако вскоре и это стало ему безразлично. Сержант еще раз посмотрел на Мадам и опять отвернулся к неошкуренным бревнам. Хотелось спать, но сон не приходил, и глаза сами собой открывались. Солдатам тоже не спалось. Они сидели на полу землянки и тихо переговаривались. - ...Быть этого не может! - сказал Курт и строго посмотрел на товарищей. Не стали бы они нас перед этим кормить. Не так ли, Франц? - Да, наверное,- безо всякой охоты отозвался австриец, - Накормить, а после повесить... - Но почему же именно повесить?! - поддельно удивился Чико. - Сержант хлопотал, чтоб тебя расстреляли. - Ты ошибаешься, он попросил за всех! - Нет, с веревками меньше хлопот, - вмешался Хосе.- Порох они берегут для наших маршалов. Никто не стал с ним спорить. И вдруг... Вдруг кто-то тихо засмеялся. Солдаты дружно оглянулись... Однако Сайд уже успокоился - сидел, медленно поглаживая бороду и едва заметно улыбаясь. Потом заговорил: - Это было в Сирийском походе, я сам видел своими глазами. Четыре тысячи арнаутов заперлись в крепости и потребовали, чтобы им даровали жизнь, иначе они обещали стоять до последнего. И взять их не было никакой возможности. Франки дали честное слово, и арнауты сложили оружие. Но когда паша над пашами узнал об этом, он ужасно разгневался: "Что мне с ними делать?!" - кричал он и топал ногами.- Где у меня припасы, чтоб их кормить?!" А потом успокоился и приказал вывести арнаутов на берег моря. Потом... они не пожалели пороха. Сайд опустил голову, и никто не решился нарушить молчание. Однако вскоре Чико не выдержал и мрачно спросил: - Что, так и будем сидеть? - и посмотрел на товарищей. Никто ему не ответил. - А! Заячьи души... Тогда Хосе осторожно поднялся, крадучись подошел к выходу и выглянул из землянки. - Ну, что там? - нетерпеливо спросил Чико. - Погасили костры. - А часовые? Хосе долго всматривался в темноту и не отвечал. - Ну?! - Н-не знаю,- и Хосе также крадучись вернулся к товарищам. - Да,- насупился Чико.- А ведь кому-то все равно придется брать часовых на себя. Все молчали. - Я вижу, никто из вас не хочет домой,- продолжал неаполитанец. - Вы все так и рветесь на соляные копи. - Но ведь тот, кто выйдет к кострам, домой уж точно не вернется, - сказал Франц. Опять помолчали. - Тогда останусь я,- сказал Хосе.- Меня никто не ждет. - Нет,- покачал головою Чико,- ты не подходишь. Ты горный человек. И я, и Гаспар. Франц труслив, а Курт исполняет приказы только сержанта и выше. Я над ним не властен. Все посмотрели на Сайда. Сайд молчал, лицо его ровным счетом ничего не выражало. Тогда Чико сказал: - Нет, Сайд не сможет. Тут нужен человек, привычный к морозам и, кроме того, отчаянной храбрости. Сайд поднял руку, и Чико умолк. А мамелюк тем временем неторопливо поднялся, поправил чалму, подкрался к выходу - и исчез в темноте. Солдаты некоторое время молчали, а потом Франц не выдержал и сказал: - -Хороший был человек. - Хороший,- со вздохом согласился Гаспар. - Да уж лучше тебя! - воскликнул Чико.- И тебя! И тебя! И... - Тебя,- подсказал Курт. - Возможно,- согласился Чико и насупился.- Если честно признаться, так я паршивый человек. Я ведь специально сказал про мороз и про храбрость. Я знал, Сайд не выдержит...- Тут Чико замолчал и отвернулся. И все молчали. Всем было холодно и стыдно. Ну а сержант тем временем лежал, смотрел в потолок и, чтоб поскорее уснуть, считал сучья на бревнах. Сучьев было много, как солдат в эскадроне, а сон все не шел. Зато Мадам - Мадам не умела подолгу оставаться задумчивой. Она давно уже поглядывала на Дюваля и все ждала, когда же он к ней обернется. Дюваль не оборачивался, и тогда Мадам спросила: - Сержант, о чем .вы думаете? Сержант нехотя повернул голову, посмотрел на Мадам, но ничего не ответил. Глаза его были пусты, ибо сержанту непреодолимо хотелось уснуть, провалиться, не видеть, не слышать, забыть, откреститься - все что угодно, лишь бы не возвращаться сюда. Он чувствовал, что запутался в чем-то простом, но очень важном, быть может, в самом важном в жизни... Вот только кто бы сказал, а что же это такое - самое простое и самое важное? Что? - Сержант, вы женаты? Сержант опять не ответил. Женщины - удивительные создания. Порой они необыкновенно чутки, но нередко являют собой... - Я вас обидела? Ну вот, опять! Нарочно, что ли? Сержант вздохнул и сел на нарах. Недобро посмотрел на Мадам и сказал: - У вас красивое платье. Мадам улыбнулась, не скрывая в своей улыбке обиды. Сержант был вынужден ответить: - Да, у меня была жена,- потом он немного подумал и прибавил: Одиннадцать дней. Мадам хотела промолчать, но не сдержалась и спросила: - Она ушла от вас? - Ушла. Ее убили. Мадам прекрасно понимала, что спрашивать нельзя... однако не из любопытства, а... - За что? - Не знаю. Недавно, под Смоленском, был голод, а она маркитантка. Вот... Сержант лег навзничь и стал смотреть в потолок. - Одиннадцать дней,- прошептала Мадам... И сержант догадался - считает. Одиннадцать дней под Смоленском - это значит, что уже не отступали, а бежали. Голод, холод - и вдруг маркитантка, вино и горячая похлебка. Понятно, чего он хотел... Хотя женщины мыслят иначе, они все это могут представить и так: кругом отступление, паника, предательства... и вдруг венчание! - Сержант!!! Сержант от неожиданности вздрогнул и обернулся. Рядом с ним стоял растерянный Чико. - Что случилось? - Партизаны ушли... - Как?! - Не знаю. В лагере пусто. Сайд исчез... Но сержант уже не слушал его. Он торопливо вышел из землянки и подбежал к ближайшему погасшему костру. Ни огонька кругом, ни души! Только возле самого леса чернеет под лунным светом карета, а рядом стоят оседланные лошади. Так, значит, ушли партизаны, бросили, но увезли с собой, не расстреляли, а просто оставили за полной ненадобностью. - Что будем делать, сержант? Дюваль оглянулся - к нему подходили солдаты: Чико, Курт, Франц, Хосе, Гаспар... - Где Сайд? Солдаты молчали, поглядывая на Чико. Тот нехотя признался: - Он вызвался... Нет, я послал его... узнать про караульных. Мы долго ждали, а потом... Мне стало стыдно. Вышел - нет никого. Сержант посмотрел на Мадам - та пожала плечами. - Ну хорошо,- сказал Дюваль,- к карете. Пока Гаспар запрягал лошадей, сержант развернул карету, пытаясь определить, где они находятся... Как вдруг послышался пушечный выстрел, второй, третий! - Это на переправе! - уверенно сказал сержант.- Нам туда! И отряд медленно двинулся по узкой лесной дороге.
...А Сайд посмотрел на огонь, взял кружку, поморщился, выпил до дна и зашептал: - Бисмоллую Рахману Рахим... - Замаливает, значит,- шепнул один караульный другому. Тот согласно кивнул и протянул солдату огурец. - На, закуси. Этот фрукт никем не возбраняется. Сайд взял угощение и улыбнулся. Караульные улыбнулись ему в ответ и посмотрели туда, откуда слышалась канонада. Сайд отряхнул с мундира снег и вздохнул. Когда он выполз из землянки, в лагере никого не было видно. Военная хитрость, подумал Сайд, и пополз к ближайшему костру... Никого! Ко второму - и там никого. В сугробах было холодно, но Сайд не сдавался; он полз и полз, и полз... пока не наткнулся на костер в непроходимой чаще, на караульных. Завидев его, они отставили ружья и замахали руками, приглашая к теплу. Сайд поверил, а теперь... - Успеют? - спросил первый караульный. - Должны,- ответил другой.- До этой Студянки верст пятнадцать, не больше. - А эти, пленные, тоже ушли? - Только что. Один вот и остался. Должно, понравилось у нас. Караульные вновь повернулись к Сайду. И тот заговорил: сначала тихо, а потом все громче и громче, нимало не беспокоясь о том, что партизаны не знали арабского языка: - Теперь я знаю, отчего цветущая страна становится пустыней - в страну приходит саранча: желтая, красная, черная и голубая, конная, с пушками, всепожирающая! Поля затоптаны, селенья сожжены... Но теперь, когда нечего есть, мы перегрызем сами себя. Мне очень стыдно, что я, сам житель пустыни, пришел в вашу страну как саранча! Караульные не понимали, что говорит им странный человек в чалме, но им казалось, что он более не желает им зла.
Артикул седьмой
Крушение блестящей карьеры
Уже начинало светать. Отряд беглецов спешил по лесной дороге: впереди солдаты, а чуть позади карета и сержант.