– А-а, вы… Ну, прошу, прошу.
В полутемной прихожей пахло кошками и книжной пылью. Краевед провел их на маленькую кухню, точь-в-точь похожую на кухню покойного старичка-генерала, и указал на кривые табуретки. Хейти и Сергей сели.
– Что-то вы одеты не по форме, товарищ, – ехидно сказал Екатеринбургский.
– Работаю под прикрытием. Кино смотрите?
– Кино… Все бы вам кино… – беззлобно пробормотал краевед и бухнул на плиту закопченный чайник с изображением заснеженных домишек.
– Дмитрий Дмитриевич, – позвал Сергей. Встопорщив бороду, краевед обернулся. – Дмитрий Дмитриевич, им бы пожить у вас денек.
– Вот еще новости! – фыркнул Екатеринбургский. – Посади свинью за стол…
– Очень нужно, Дмитрий Дмитриевич, – серьезно сказал Сергей.
– Очень нужно… Были тут у меня ваши в ночи, ясно? Перерыли все, перекопали, архивы забрали! А теперь вы являетесь и приюта просите? Не выйдет!
Краевед принял театральную позу, но все испортил толстый полосатый кот, спрыгнувший с форточки на подоконник и сваливший на пол пустую трехлитровую банку.
Сергей поймал банку на лету и подал краеведу. Тот, что-то шепча под нос, вернул ее на место и сказал уже чуть мягче:
– Докопались до своего, да? А я предупреждал. А теперь что я вам скажу? Что покажу? Ворвались в темноте, как тати, и руки ломать…
Про руки ломать, скорее всего, Екатеринбургский загнул, но на лице его была написана небывалая гордость. Еще бы, как в тридцать седьмом. Ночь, машина с погашенными фарами, все дела. Утомленные солнцем дети Арбата.
– Милиция? – спросил Сергей.
– Нет. Чека.
– Значит, они и сюда успели, – помрачнел Сергей. – Это плохо.
– Что плохо? Что архивы забрали?
– Это тоже плохо. Но еще хуже то, что за квартирой определенно следят. И мы влезли в мышеловку сами, хотя сыра в ней уже давно не было…
ГЛАВА 30
Мне приснилось, что я на коне впереди.
Егор Летов
Старик Екатеринбургский принадлежал к тому типу людей, который был очень хорошо известен Хейти как представителю государственных служб безопасности.
В ходе общения с людьми, похожими на этого бородача, создавалось ощущение, что их чем-то обидели. И обидели даже не в детстве, а когда-то давно, в прошлой жизни. Причина и повод уже стерлись в памяти или даже никогда в этой самой памяти не находились, но обида осталась. Как врожденный недуг.
Такие, как Дмитрий Дмитриевич, оставаясь, в общем-то, людьми добрыми, никак не могли отделаться от этого тяжелого, давящего чувства и поэтому мстили обществу, в котором выросли. Мстили «борьбой за свободу», по-своему, по-доброму, безвредно. Они принимали значительные позы, намекали на что-то большее, старались перекричать друг друга в своем стремлении противостоять, как им казалось, несправедливости. Грязи и подлости вокруг них меньше не становилось, а результат всех этих действий обычно был таким: эти люди очень быстро попадали в поле зрения спецслужб, держались на учете и под наблюдением. На всякий случай. Обида из прошлой жизни перетекала в реальность, становилась тем, чем должна была быть изначально. Поводом для борьбы.
Дальше обычно было два варианта развития событий. Либо мнимый «диссидент» пугался и резко «брался за ум», становился благовоспитанным винтиком государственной машины, либо… Либо становился песчинкой в шестернях этой самой машины.
У Екатеринбургского переломный момент как раз наступал. Ночной обыск он пока воспринимал как должное, как естественный ответ государства на его, Екатеринбургского, действия и мысли. Воспринимал, бравируя с детской гордостью, как подтверждение верности его позиций. Но это только пока не прошел шок и остатки адреналина еще не до конца рассосались в мятежном мозгу Дмитрия Дмитриевича.
– Ну, знаете ли, – произнес Екатеринбургский, возмущенно грохоча на плите чайником. – Сейчас вам все-таки не тридцать восьмой год. Тоже мне выдумали… Ловушку-мышеловку! Эта квартира все-таки в некотором роде частная собственность. И я не позволю, как хозяин, чтобы кто-то там вваливался в нее и заламывал руки. Я утверждаю, что вам ничего здесь не грозит! Я не допущу такого беспредела. У меня, в конце концов, связи тоже имеются. Вы же не преступник, в самом деле… Хотя и выглядите, как какой-то клоун, что это за шутовской наряд? Вы что, в магазине вторичной одежды одеваетесь?
Слесарев устало уронил руки и закатил глаза. Губы его шевелились.
– А что, собственно говоря, случилось? – спросил Дмитрий Дмитриевич, глядя на Хейти. – Вы убили кого-нибудь?
Хейти поднял брови кверху и придал лицу неопределенное выражение.
– Меня разыскивают.
– За что? – спросил старик. – Вы иностранец, я вижу. Шпион?
– Нет… – ответил Хейти и посмотрел на Сергея. Тот по-прежнему не отвечал на внешние раздражители. – Не шпион. Как в кино. Подставили.
– Кино! – возмущенно фыркнул Екатеринбургский, разливая чай в граненые стаканы, поставленные в подстаканники с надписью «Мосстрой». – Это же очень серьезно, расскажите толком. Вам с сахаром?
– С сахаром, – подтвердил Хейти. – Побольше.
Старый краевед молча проглотил бестактность и накидал в стакан рафинада. Сунул в густой пар, поднимающийся от чая, ложечку.
– Ну, так что же произошло? Хейти пнул ногой под столом Слесарева. Тот вздрогнул, словно проснулся, и открыл глаза.
– Произошло?.. – переспросил Сергей, словно проснувшись. А может быть, действительно задремал. – Произошло… Много чего произошло, Дмитрий Дмитриевич. Но в основном ничего хорошего. Уходить нам надо, к сожалению.
– Куда? – резонно спросил Екатеринбургский.
– В сторону государственной границы, – непонятно пошутил Слесарев.
– Да? А план у вас есть? – План? – спросил Хейти.
– Ну конечно, как же вы можете без предварительного планирования принимать столь серьезные решения?! Вас же быстро найдут!
За дверью послышался шум. Что-то упало и гулко загрохотало по лестнице.
Сергей вздрогнул, Хейти вытащил «глок».
Краевед, скептически глядя на них, покачал головой:
– Никуда вы не пойдете. Вы устали, не имеете плана и вообще находитесь в состоянии алкогольного опьянения полиролью, насколько я могу судить по запаху. И даже если моя квартира под наблюдением, как вы утверждаете, пройдет некоторое время, пока они сообразят, организуются и так далее. В стране же бардак, вспомните. Довели! К тому же у нас имеется выход на крышу. Я давно… – Он многозначительно поднял вверх палец. – Давно готовился к этому.
«Какая-то логика в этом есть, – подумал Хейти. – Если нами занимается не ФСБ, как утверждает… утверждал Корнелюк, то действительно пройдет время, прежде чем они возьмутся за нас. Все-таки „перерабатывающие мощности“ у них не те. Вневедомственная организация должна сталкиваться с проблемой финансирования… Хотя… Почему я решил, что у них вообще есть какие-то проблемы? Только ориентируясь на слова Корнелюка? Ненадежно. Однако идти нам действительно некуда. По крайней мере мне. Капитан еще имеет шансы выкрутиться…»
Хейти хлебнул чаю, обжег язык и зло подумал: «Может, действительно пойти сдаться фээсбэшникам. Рассказать все. Пожаловаться. Или в посольство… – Но перед глазами мелькнула разлетающаяся голова Корнелюка, удивленное выражение лица Димы-Кактуса, у которого в груди образовалась дыра размером с голову ребенка, и идея сдачи съежилась, спряталась туда, откуда выползла. – Какое там, к черту, посольство?! Это ж скандал какой… Вышвырнут и откажутся на фиг. Скажут, мол, действовал на свой страх и риск. Числился на учете в психушке. Дипломаты»
Екатеринбургский тем временем продолжал диссидентствовать и совершенно не желал внимать доводам рассудка, повелевающего расстаться с двумя подозрительными типами как можно быстрее Хейти вдруг понял, что старик был еще и неизлечимым романтиком.
– Итак, товарищи! – подводя итог собственным рассуждениям, громко сказал Дмитрий Дмитриевич и хитро сверкнул глазами. Старик оказался не прост, своими «товарищами» он заткнул сразу обоих. Хейти уже давно отвык от такого обращения, а Сергей просто удивился, с каких это пор старик краевед успел побрататься с ментом. – Я готов оказать вам помощь!
И он торжествующе громыхнул многострадальным чайником.
– Какую? Какую, на хрен, помощь?! – простонал Слесарев. У него начала болеть голова. Выпитая полироль бурлила в животе и давала обильную икоту, которую приходилось сдерживать.
– Ну, естественно, я готов помочь вам советом! Не ждете же вы, что я начну скакать с вами по крышам, потрясая оружием?! Вы расскажите мне все, что сочтете нужным, а я постараюсь помочь вам найти выход из той непростой ситуации, в которую вы попали.
И Екатеринбургский подлил еще кипятка в стакан Слесарева.
«Действительно, зря мы сюда пришли, – подумал Хейти, глядя на азартно блестевшие глаза старика. – Он-то ведь ничем не виноват…»
Хейти уже собирался было встать и выйти, утаскивая за собой Слесарева, но тот вдруг ни с того ни с сего произнес:
– Ладно, Дмитрий Дмитриевич… Хочешь знать? Я тоже хочу… Будет тебе сказка.
Хейти не стал вставать. До прихода на эту квартиру капитан дал четкие указания не проявлять инициативы, ну вот пускай сам и выпутывается.
– Откуда взялся этот парень, тебе, Дмитриевич, знать совершенно не нужно. Но вот в том грязном мешке у него бомба. Он собрал ее сам. Только не знает, как, и не знает, зачем. – Слесарев испытующе посмотрел на Екатеринбургского, тот молчал. – Поскольку в голове у него то ли электронные «тараканы», то ли еще какая-то дрянь. И себе он принадлежит не всегда. И я, чертов-идиот, во все это влез. И теперь у нас на хвосте сидят мало того что все наши спецслужбы, так еще…
Слесарев говорил не столько для краеведа, сколько для самого себя. Выговаривался. Хейти почти не слушал. Какой смысл слушать то, что и так знаешь.
Поначалу Хейти прислушивался к происходящему на лестнице, а потом, не слыша из-за обитой дерматином двери ничего подозрительного, плюнул на это бесполезное дело и начал маленькими глоточками прихлебывать сладкий чай, показавшийся вдруг невероятно вкусным. Екатеринбургский, не переставая слушать отчаянно ругающегося Сергея, открыл холодильник и достал палку колбасы. Сунул ее Хейти под нос, рядом с буханкой белого хлеба и початой упаковкой пищевого маргарина «Рама». Хейти благодарно кивнул и мигом приготовил себе несколько бутербродов, которые невероятно хорошо легли на желудок, особенно после потребленной вместе с бомжами спиртосодержащей жидкости.
Сергей продолжал ораторствовать, а Хейти, медленно пережевывая сильно перченную колбасу, закрыл глаза и откинулся к стене. Затылок уперся в твердое. Под столом, завернутая в мешок из наволочки, лежала бомба. Ждала чего-то…
«Интересно, – подумал Хейти. – Что сейчас творится дома? Информация просочилась или нет? Конечно, если судить по телевизионным репортажам, я нахожусь в Москве, живой и здоровый… Работаю по обмену и никаких проблем. Но ведь это только по телевизору. Когда-то должен начаться переполох. Когда только?»
На лестнице снова загрохотало. Слесарев замолчал, Хейти очнулся.
– Да не дергайтесь вы, – досадливо произнес Екатеринбургский. – Это сосед сверху… Алкоголик. Каждую пятницу нажирается до ступора и куролесит…
– Что ж он делает-то? – спросил Сергей, нахмурившись. Милиционер внутри него требовал наведения порядка.
– Черт его знает, – поморщился краевед. – Последний раз он вообще на санках по лестнице съехать пытался… Ну, да черт с ним, что дальше было?
– А на чем я остановился?..
– На бомбе…
Хейти снова отключился от разговора и перестал вслушиваться.
«Как там Сергей сказал? Электронные „тараканы“ в голове?.. – подумал он, закрыв глаза, – Может быть, и так… Откуда я знаю?.. Что у меня есть, кроме видений, на которые и полагаться-то нельзя? Все это дурацкое время у меня не было даже минуты, чтобы хорошенько подумать над всем этим. Откуда это на меня свалилось? И почему на меня? Хотя, конечно, последний вопрос совершенно лишний. Почему на меня, почему я… Это все несерьезно. Но вот откуда и что со всем этим делать? Они же из меня сделали болванку. Удивительно… Жил человек, ходил по земле, страдал, радовался, ни секунды не сомневаясь в собственной значимости и уникальности. А потом вдруг выясняется, что не человек ты, а кукла. Почему? Потому что кто-то играет в свои игры, а я забрался на игровую площадку. Чужую.
Хотя почему же чужую? И почему забрался? Нет… Все совсем не так. Меня просто поставили на игровую доску, как дополнительную фигуру в стратегических шахматах. Выдвинули вперед. По какому праву?.. Я не просил… Неужели общество так и не смогло уйти дальше продвинутого первобытно-общинного строя, когда права члена сообщества определялись вожаком. Как смешно смотрятся с этой точки зрения вопросы вроде, «кто я, тварь дрожащая или право имею?» Смешно. В стае имеет право только тот, у кого имеется большая и тяжелая дубина. А все остальные находятся на разной стадии вовлеченности в игру. Кто-то так до конца своей жизни и простоит в счастливом резерве, а кого-то разменяют на первых ходах. Все осталось прежним, только дубина обретает более современные формы, становится все более незаметней, изощренней и даже изящней. Тот, кто сказал, что времена меняются, был просто слеп и глух. Ни черта не меняется. Просто технологии, гипноз…»
– Ну конечно, один ты такой умный… – ворчливо пробормотал кто-то в голове.
– Вас мне только не хватало… – мысленно ответил Хейти. Соврал, на самом деле он был рад этому голосу, отвлекающему его от голоса Сергея, от этой задымленной кухни, от всей этой ненормальной реальности.
– А то… – снова сказал ворчливый голос деда. – Конечно, не хватало. Допрыгался, ничего не скажешь. Ничего у него не меняется. Стая первобытная… Дубины, заговоры…
Хейти ничего не ответил.
– Чего молчишь? Или я не прав?
– Не прав, – мысленно возразил Хейти. – Потому что действительно ничего не изменилось. Люди-пешки, люди-фигуры, короли, ферзи, а игроков не видно. Только раньше кто-то считал, что все это игры богов, что там, за облаками, скрывается могучий мозг, и все, что делается, – это часть великого замысла… И понять мы его не в состоянии. Ибо все для блага делается, для грядущего… Может быть, так оно и было. Может быть, всем правил Бог. Но только потом он умер… Умер, а рычаги, которыми он управлял, остались. И вот сидит сейчас какая-то особо умная обезьяна у этих рычагов и мотает их в разные стороны. Крутит, вертит, двигает фигурки. Все вроде бы как прежде, только теперь делается все не во имя великого замысла, а просто… Просто ради власти. Несколько обезьян, стая бесхвостых властолюбивых мартышек у рычагов небесной власти. Электронные «тараканы» в голове, сейсмическое оружие, атомные боеголовки, нанотехнологии, инструменты власти. Так чем же это все отличается от первобытной стаи?
– Игра, говоришь?.. Ну, хорошо, пусть будет игра. Пусть будут шахматные фигурки, пусть будут мартышки в качестве богов. Ты можешь бесконечно наслаждаться собственным воображением и рисовать себе ту картину мира, которая тебе больше всего нравится, однако ты не понимаешь главного. Главного, чем фигура отличается от человека, чем мартышка отличается от Бога…
– И чем же она отличается?
– Тем, что мартышка не Бог, а человек не шахматная фигура… А шахматы, даже самые сложные, никогда не сравнятся с жизнью. Всегда находился кто-то, не похожий на фигуру, кто-то, стремящийся уйти с доски, нарушить стройный ход «шахматной» комбинации. И нарушал! Пусть его даже после этого снимали с доски насовсем.
– Почему?
– Потому что мартышка никогда не сравнится с Богом. Иначе нашего разговора бы просто не было.
– У меня в голове чип, – жалобно сказал Хейти. – Они могут включить его в любой момент.
– Ну и что?! Пусть будет чип…
– Ты не понимаешь. Это ведь только шаг, только первый шаг на пути… я даже боюсь подумать, к чему. Никакая пропаганда не сравнится с этой маленькой микросхемкой – просто передатчик и приемник. И все. Чем тогда человек будет отличаться от фигуры?
– Ты непроходимо глуп. Человек будет отличаться от фигуры тем, что он человек. Ему свойственно тянуться к свету, как всему живому. А темные века всегда только временно, иначе бы они не назывались темными, никто бы не заметил разницы.
– К свету? – Хейти тихо засмеялся. – Они просто усовершенствуют технологию…
– Технологию? Вздор, мальчик мой. Все эти ваши игрушки, все эти технологические костыли просто пыль.
– Почему?
– Потому что мозг человека используется только на десять процентов. Сейчас это знает каждый школьник. Да, и вот еще что… ты до сих пор жив.
– Разве это много значит?
– Еще бы! А что же еще может много значить?!
– Да, но положение, в сущности, довольно безвыходное.
– Тем лучше, – ответил голос, медленно удаляясь. – Не будет места слабости. Бороться имеет смысл тогда, когда выходов уже не осталось.
Хейти открыл глаза. Похоже, он действительно заснул, и теперь что-то его разбудило.
Сергей и Дмитрий Дмитриевич напряженно вслушивались в тишину.
Внезапно Екатеринбургский вскочил и кинулся куда-то в затемненную дальнюю комнату.
– Быстро! – приглушенно крикнул он. – Уходить надо. Уходить!
Слесарев ринулся за ним, находу подхватывая Хейти.
– Почему? – спросил Хейти.
– Потому что тихо очень, молодой человек, слишком тихо! Я бывалый революционер, бывалый!
– Он что, действительно революционер? – поинтересовался Хейти у Сергея, вылезая через окно и осторожно перенося весь свой вес на хлипкую стальную лестницу.
– Какой там революционер?! Книжек он обчитался и фильмов обсмотрелся! – зло ругался Сергей, напряженно пыхтя где-то внизу.
– А почему же мы бежим? – снова поинтересовался Хейти, приостанавливаясь. Но тут же получил толчок головой в зад и, услышав снизу новый поток матерной брани, опять полез наверх.
– Я откуда знаю, почему мы бежим… Вариантов других нет! Ты можешь что-нибудь предложить?! – отозвался капитан. – Мне осточертело тащить на себе всю эту сраную ситуацию, пусть теперь кто-нибудь другой помается. Даже если это совершенно сдвинутый краевед, мне плевать… Мне плевать! Пусть тащит нас куда угодно, м-мать…
Он чуть не сорвался.
Наконец они оказались на крыше.
Тяжело дыша, Екатеринбургский жестами указал куда-то вниз.
Хейти и Сергей перевесились через жестяной бортик. Замерли. И ничего не увидели. Улица была пуста, как и полагается в этот утренний час.
– Ну! Что я вам говорил?! – торжествующе спросил Екатеринбургский. – Кто там был? Последний вопрос адресовался Сергею. Тот недоуменно пожал плечами:
– Никого не было.
– Бомж там был. Спал под балконом… – неожиданно для самого себя ответил Хейти.
– Так! – удовлетворенно согласился краевед. – А теперь?..
– А теперь его нет… Кажется.
– Совершенно с вами согласен, молодой человек, – пробурчал в бороду Дмитрий Дмитриевич и обратился к Сергею: – А вот вам, товарищ капитан, минус за ненаблюдательность. Теряете профессиональную хватку.
– Ладно вам, пинкертоны… – проворчал Сергей. – При чем тут бомж? И какого рожна мы вперлись на эту крышу? На Солнце пятна искать?
– Мы не вперлись, – несколько обиженно сказал Екатеринбургский. – Мы влезли. А сейчас мы отдыхаем… Вот я отдышусь, и мы пойдем дальше.
– С какой стати?!
– С той, молодой человек, что этот бомж есть лучший индикатор. – Екатеринбургский многозначительно поднял руку вверх. И, ничего не поясняя, двинулся дальше по крыше, неловко пригибаясь под низко висящими проводами.
– Ты, я смотрю, понимаешь тут больше всех… – сказал Сергей, обращаясь к Хейти. – Что все это значит?
Хейти снова перевесился через край.
– Бомжа нет, – сказал он.
В тот же миг из-за угла вылетела сигарета. Упала. Рассыпалась красными горошинками.
– Видел? – спросил Хейти у Сергея. Сергей поморщился, сплюнул вниз и кинул отрывисто:
– Пошли.
ГЛАВА 31
Вижу, ширится – растет
Психоделическая армия.
Егор Летов
Идти по ржавому железу, от которого то и дело отставали огромные пласты древней закурчавившейся краски, было очень трудно. Сергей старался не думать о том, что случится, если он поскользнется и съедет по скату вниз, к хлипкому ограждению из прутьев, которое его восемьдесят кило, конечно же, не выдержит.
А что он потеряет в данном случае?
А что приобретет?
«Нет, такими мыслями лучше голову не засорять», – решил Сергей и поправил автомат покойного Костюма, сползший куда-то на бедро.
– Шли бы вы домой, Дмитрий Дмитриевич, – сказал он пыхтящему рядом старику. Тот негодующе сверкнул глазками и ничего не ответил. «Удар бы не хватил старого козла… Полез, тоже мне, борец с режимом… Обрадовался, наверное».
– Метров через десять должно быть слуховое окно. Оно забито, но я доски отковырял и проволочкой прикрутил, – сказал между тем Хейти краевед, очевидно доверяя эстонцу более, нежели представителю, пусть и опальному, правоохранительных органов. – На честном слове держится.
– Они, наверное, уже в квартире, – предположил Хейти, грюкнув своей бомбой о стояк антенны. Сергей на миг встревожился, но потом улыбнулся: она ж просто чушка, кастрюля. Не взорвется.
«Огневая мощь у нас невелика, – подумал Сергей. – „Глок“ Хейти (сколько у него там патронов хоть осталось?) и автомат. А ведь против двух напившихся суррогата усталых идиотов будут крепкие молодые ребята, хорошо отдохнувшие, плотно перекусившие, с автоматами… Которым, наверное, сказали, что по крыше лезут двое очень нехороших типов, вознамерившихся украсть секреты страны… или ничего им не сказали, а просто они выполняют привычную работу, за которую им неплохо платят, – ловить людей, и нелюдей, и недочеловеков, лишь бы только она была, эта работа, за которую им неплохо платят».
– Оно. Окно, – сказал краевед.
Из низких туч брызнул холодный едкий дождик, сразу захотелось под крышу, и Сергей, оттерев Екатеринбургского и крякнув, одним движением сорвал хилую раму. Аккуратно положив ее рядом, он помог старику забраться внутрь, потом спровадил туда же Хейти и полез сам.
Оцарапав спину о торчавший гвоздь, он мягко спрыгнул на засыпанный шлаком пол.
– Вы извините, я секунду передохну, – попросил Екатеринбургский, тяжело дыша, Он схватился за балку, а свободной рукой растирал грудь.
– Нитроглицерин дома забыл, – пожаловался он. – Всегда забываю.
Сергей присел на корточки. Прямо перед ним на листе газеты лежали остатки чьего-то пиршества: яичная скорлупа, засохший кусок батона, фольга из-под плавленого сырка и откусанные огуречные попки. Поодаль валялась пустая бутылка из-под водки с битым горлышком – такие не принимают, вот и бросили.
Сергей потянул к себе газетный лист, ссыпав с него мусор. Верхний край был оборван, посему, что это была за газета и от какого числа, узнать не представлялось возможным. Бездумно Сергей прочел кусок текста:
...«– Наибольший прогресс у всех испытуемых отмечался на седьмой день, – сообщил один из авторов этой разработки профессор Джозеф Барр. – К тридцатому дню зрение переставало улучшаться. Но если человек прекращал использовать лечебные линзы, эффект со временем исчезал и зрение снова ухудшалось до исходного состояния.
Тем не менее, считают ученые, для людей со средней степенью близорукости новые обратно-геометрические линзы могут стать хорошим способом улучшить зрение без хирургического вмешательства: достаточно лишь надевать их регулярно, по их мнению – на две ночи из трех. Кроме того, стоимость линз в два раза ниже стоимости операции по коррекции зрения».
«Линзы придумали какие-то… Раз профессор Джозеф, значит, не у нас. Кидалово какое-то, должно быть, раз у них зрение то улучшается, то ухудшается. Знаем мы этих джозефов. И вообще, зачем я этот бред читаю?»
– Что пишут? – спросил Хейти, тоже присевший рядом.
– Линзы придумали, чтобы зрение корректировать. У тебя со зрением как?
– Вроде бы в порядке.
– Тогда на хрен. – Сергей смял газету и отшвырнул. – Ну что, пойдем?
– Секундочку еще, – попросил старик. – Вы уж меня не бросайте.
– А что там у вас в архивах-то было? – спросил Сергей. – Помните, на улице мне сказали?
– В архивах? Любопытная вещь. Воспоминания Козодоева Максима Антоновича, был у нас такой партийный и советский работник в шестидесятые годы. Написал мемуары, с литературной точки зрения никуда не годные, с исторической – и подавно, сплошные сессии и стройки пятилеток. Издавать их не стали, Козодоев в семьдесят четвертом скончался, а рукопись завалялась в издательстве нашем, в «Красном пролетарии». Я там копался не так давно, нашел по случаю, выпросил себе. Макулатура сущая. Но были интересные подробности, в том числе по вашему вопросу… Видно, товарищ просто не знал, что пишет. Долго рассказывать, у нас еще будет время. Тем более я уже оправился. – Старик-краевед поднялся. – Пойдемте вон туда, там дверь.
Дверь была заперта. Ничего удивительного – операция «Антитеррор», все подвалы и подъезды увешали амбарными замками, помнится, отчет был по этому поводу на много страниц…
– Закрыто, – сокрушенно сказал Екатеринбургский.
– Отойдите, – велел Сергей. Разбежавшись, он врезался в дверь плечом и взвыл от нахлынувшей боли. Дверь не шелохнулась.
– Давайте вместе, – предложил нерешительно Хейти, но Сергей, растирая плечо, покачал головой: