– Устройте его в кабине, – крикнул Фрисснер и обратился к Людвигу: – Что вы ему сказали?
– Я договорился на половину суммы, которую он хотел, десяти продовольственных пайках и тысяче патронов для его винтовки. Деньги он получит по возвращении на базу, остальное – после того, как доведет нас до цели.
– Я не видел у него винтовки…
Ягер устало посмотрел на Фрисснера:
– Я не удивлюсь, если башню с того танка утащил за барханы именно он… Странно, что с нас не потребовали снаряды. Этот песчаный черт требовал кучу денег и оружие. Ненавижу торговаться.
– Но у вас это неплохо получается…
– Если бы вы пожили тут с годик, то и у вас это стало бы получаться не хуже. Однако удовольствия это не доставляет. Мы вынуждены вести себя подобным образом, но я надеюсь, что это явление временное.
– Будем думать… – Фрисснер неопределенно хмыкнул.
Ягер забрался в машину.
– Обст!
– Да, господин капитан. – Унтер-офицер объявился чуть позади. То ли все время тут стоял, то ли просто находился где-то неподалеку.
– Рассаживайте людей по машинам, сейчас трогаемся. Передайте водителям, чтобы не отставали. Если проводник подаст знак, останавливайтесь и сигнальте. Все ясно?
– Так точно, господин капитан.
– Исполняйте… – И Фрисснер хлопнул дверцей головного «фиата». – Вам повезло, Богер: некоторое время вы сможете наслаждаться прохладой прибрежной зоны. Тут будет не так жарко…
– Не так жарко, как где? – спросил Макс, заводя двигатель.
– Нигде… – проворчал Ягер. – Вопросы нужно задавать правильно, тогда вы услышите на них правильные ответы. Не так жарко, как потом.
Фрисснер натянул на лицо маску.
23
Мы послали им знак Но они небрегли им.
Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 4
От Юлиуса Замке воняло. Не так, как, скажем, от Фрисснера или от Богера. Не так, как от любого другого человека. Все остальные пахли потом, грязью, табаком… От них всех пахло, как от нормальных людей, немытых и уставших. Но нестерпимый запах шел именно от Замке. Ягеру была знакома эта вонь. Так пахли все, кого он когда-либо допрашивал. Так пахнут трусы и предатели, так пахнут крысы, когда они поедают умершего тигра. Не гадко, нет. Гаденько! Они омерзительно живы, их глазки поблескивают, носики стремительно шевелятся, впитывая запах смерти.
Вот и Замке такой же. Крыса. И глаза у него блестят в темноте совсем не потому, что на носу у него очки, просто он крыса. Гадкая крыса, готовая выползти из своей щели в полу и броситься на мертвого тигра, когда придет срок. И пусть тигр – людоед, пусть кровь стекает по его усам, но у маленьких серых созданий не хватает смелости даже заглянуть ему в глаза, пока тот жив. Они могут ползать только по мертвому тигру, тигру, которого кто-то убил. Такой же великий, как и сам тигр.
И когда это произойдет, когда некогда сильные лапы подогнутся и грозный хищник упадет на брюхо, вот тогда эти гаденькие крысы-Замке выползут из всех своих щелей. Влезут мертвому тигру на спину и начнут пищать своими погаными голосами о том, как они втайне боролись, как они ненавидели тигра, как они тихонько и про себя не соглашались с ним. Мелкие крысы-Замке. Они промолчат, что они так же радовались бы победе тигра-людоеда, потому что им наплевать на все, их интерес – еда. И кто это будет, тигр-людоед или кто-то другой, такой же могучий… Крысам не важно. Крысы не дерутся, крысы едят. Смешные крысы-Замке. Они не знают, что он знает о них и не обращает внимания.
До поры.
Ягер улыбнулся. Он откинулся назад, на спинку кресла и, повернув голову, посмотрел на ученого. Ягер внимательно рассмотрел его удлиненную мордочку, его блестящие черные глазки, его беспрестанно шевелящийся черный носик-пуговку, на который были нацеплены очки. Крыса, огромная крыса в полевой форме, сидела рядом с Людвигом Ягером. Она была до того смешна в своих нелепых потугах выглядеть человеком, что штурмбаннфюрер засмеялся. Крыса негодующе зыркнула на него своими черными глазками. Но Людвиг не обращал внимания на ее угрозы. Он просто хохотал, показывая пальцем на толстый, серый живот, выпирающий из-под кителя, и на длинный чешуйчатый хвост, бессильно висящий между ног Замке
Ягер был великаном, по сравнению с которым мелкая крыса с документами – просто грязное, никчемное животное. Ягер унизительно хлопал крысу-Замке по щекам, бил по носу, зажимая ее в дальний угол несущегося по пескам «фиата». Крыса панически пищала, ее голос все больше и больше терял сходство с человеческим. И вот, когда до победы оставалось уже совсем чуть-чуть, крыса-Замке вдруг сверкнула багровой чернотой своих глаз и, ощерив огромные клыки, сбросила с себя человеческое обличье. Она бросилась на Ягера, сбила его с сиденья, и, барахтаясь под тяжестью омерзительно пахнущего тела, Людвиг решил бороться до конца. Он вцепился в толстое, мускулистое тело грызуна и стиснул его изо всех сил, чувствуя, как поганая пасть уже смыкается на его горле.
– Весьма благодарен вам, штурмбаннфюрер, что вы меня удержали от падения, – вдруг сказала крыса, на глазах превращаясь в Юлиуса Замке. – Но вы не могли бы отпустить костюм? Пожалуйста…
Ягер обнаружил, что лежит на полу автомобиля, а двумя руками удерживает профессора за грудки. В машину через заднее стекло вливается яркий свет подошедших сзади грузовиков.
– У вас неплохая реакция, Людвиг. Как вы успели среагировать? Вы же спали… – Фрисснер потирал рассеченный лоб ладонью, размазывая кровь.
Замке полузадушенно пискнул, и Ягер разжал руки. Профессор облегченно вздохнул.
– Что случилось? – спросил Людвиг.
– Дьявол разберет, господин майор, то есть штурмбаннфюрер… – сквозь кашель просипел Богер. – Что-то перебежало нам дорогу.
– Так и давили бы его… – Ягер рассматривал песчаный холм, в который угодил «фиат».
– Я и давил… – пробормотал под нос Богер. – Дьявольщина… Что это было?
Фрисснер пожал плечами и выскочил из автомобиля. За ним последовал Ягер.
Темнело, место аварии уже окружили солдаты из грузовиков. Богер возился с передним колесом, остальные толкались вокруг, обсуждая сложившуюся ситуацию.
– Ойнер, Людвиг! – прозвучал голос Обета. – В охранение, живо!
«Молодец, унтер, – подумал Ягер. – До фронта, может быть, и далеко, но местные жители – не тот народ, которому можно доверять. Вот и проводник наш того же мнения, похоже».
Муамар то обеспокоенно рассматривал что-то на дороге, то обращал свой взор в сторону пустыни.
Ягер подошел к нему и увидел, что на дороге валяется бесформенное, изломанное тело. Антилопа.
– Что-нибудь не так? – спросил Ягер у проводника.
Тот посмотрел на темнеющее небо, оглянулся вокруг и сделал жест рукой в сторону дороги. Потом поднял руки к горлу.
– Что он хочет сказать? – спросил стоящий неподалеку Фрисснер.
– Если б я знал… – Людвиг пожал плечами.
– Но вы же понимали его, когда речь шла о торге.
– Можно сказать, что я и сейчас его понимаю… Насколько это вообще возможно. Он хочет, чтобы мы двигались вперед. И ни в коем случае не останавливались на ночлег. Это опасно.
– Почему?
– Если вам приспичило увидеть еще одну пантомиму, то спросите у него сами…
– Хм. – Замке поправил сползающие очки. – Я думаю, что это как-то связано с разрушенной дорогой в Уаддан.
– Почему? – спросил Ягер.
– Дикие племена, – ответил Замке и, видя непонимание на лицах офицеров, пояснил: – Этот район страны не совсем лоялен к итальянскому правительству. Фактически Триполитанию так и не удалось до конца взять под контроль. Итальянцы смогли это сделать только при помощи танков Роммеля. Однако партизаны, если их можно так назвать, до сих пор имеют большое влияние в этих местах.
– Странно, что власти не навели здесь порядок. Замке презрительно пожал плечами:
– Итальянцы…
И, провожаемый удивленными взглядами, профессор полез в «фиат».
– А наш профессор-то… шовинист, – брякнул Богер. Он вместе с Вайсмюллером пытался поставить на место какую-то выскочившую деталь. Звякали ключи. Слышались ругательства.
Ягер и Фрисснер обменялись многозначительными взглядами. Казалось, каждый произнес: «Я же говорил».
Тело антилопы в косых лучах садящегося солнца казалось черным. Стоящий рядом Муамар по-прежнему вглядывался в пески. Он снял маску с лица и теперь было видно, как подергиваются скулы на смуглом, иссушенном лице. Глядя на его морщины, Ягер уловил краем глаза какое-то изменение в бескрайних золотых просторах. Быстро обернувшись, он понял, что это Богер за какой-то надобностью полез в грузовик и его тень на мгновение пронеслась по пескам уродливым призраком. Больше ничего. Пустыня, исчерченная длинными тенями от редких пальм, молча и неподвижно, как каменный Будда, смотрела в небо.
– Она черная, – неожиданно сказал кто-то за спиной Ягера.
Людвиг повернул голову.
Фрисснер стоял рядом и крутил во рту неведомо откуда взявшуюся зубочистку.
– Кто? – спросил Ягер.
– Антилопа. – Ну и что?
– Ее вымазали дегтем. Вы суеверный человек, Людвиг?
– Нет.
– И, наверное, это правильно, негоже офицеру верить в черных кошек. Но черные антилопы… – Фрисснер чуть-чуть помедлил, – сами по себе под колеса не кидаются.
Когда совсем стемнело, их маленький караван въехал в город Эш-Шувейреф. Мимо Ягера, словно привидения, проплыли огромные бастионы из красного камня. Из древних бойниц торчали решетчатые дула тяжелых пулеметов. Из-за мешков с песком к машине выскочил заспанный часовой в форме итальянской армии.
24
Это ложь, которую он измыслил, а помогли ему в этом другие люди!
Коран. Различение. 5 (4)
– А вы знаете, гашиш, оказывается, исключительно коварное зелье, – Ягеру показалось, что голос говорившего совершенно не связан с той белой тенью, что виднеется в темноте у стены.
Людвиг пошевелился в кровати и протянул руку к внезапно погасшему светильнику.
– Нет-нет, не нужно света. Достаточно уже и того, что я пришел сюда… – Белая тень пошевелилась и села на единственный в комнате стул. – Чертовски неприятно…
– Что неприятно?
– То, что вы так высоко живете…
– Я тут не живу, меня сюда поселили. Равно как и всю нашу группу.
– Ну да, ну да… – поправилась белая тень. – Это же один из немногих цивилизованных ночлегов у вас на пути.
– Фактически единственный. Что будет дальше…
– Никому не известно, – сказала белая тень. – Вы знаете, что гашиш вредно влияет на сердце?
– Не слышал… – ответил Ягер, прикидывая, сколько же нужно, курить, чтобы наркотик оказал такое воздействие
– Да, представьте себе, оказывает. Потому мне уже трудно ползать по этим чертовым башням и минаретам… По крайней мере «всухую».
– Всухую?
– Без… стимуляторов. Вы не возражаете, если я затянусь?
– Постарайтесь дымить в окно.
– Благодарю вас…
Вспыхнула спичка, язычок пламени выхватил из темноты узкое лицо, жесткую линию носа и прищуренные глаза. Ягер знал, что за этими глазами прячется холодный ледок зимних горных вершин.
Белая тень взмахнула рукой, и комната снова погрузилась во тьму. Только бордовый огонек сигареты то разгорался, то гас, покрываясь седоватым пеплом. Людвиг ощутил горьковатый запах конопли.
– Я смешал с табаком, – донеслось из-за дымовой завесы. – Так дольше хватает… Мне кажется, что удовольствие не в результате, а в процессе.
– Как вы попали ко мне в комнату?
– Вошел через дверь… – последовал невозмутимый ответ.
Ягер ничего не сказал, но про себя отметил, что связной говорит неправду. Людвиг спал очень чутко и не услышать отчаянно скрипящую деревянную дверь никак не мог.
«Впрочем, не в окно же он влез», – подумал Ягер, вспоминая, что находится где-то под крышей, а за окном вертикальная стена и единственная в этом городе булыжная мостовая.
– Давайте ближе к делу… – поторопил связного Ягер. – Если вы пришли среди ночи, наплевав на все правила, то этому есть, вероятно, серьезная причина.
– Конечно.
– И?..
– Сперва скажите, цели экспедиции вам ясны?
– Мы идем за Зеркалом? – вопросом на вопрос ответил Ягер.
– Вы не просто идете за Зеркалом. Вы идете и возвращаетесь с Зеркалом! Этой операции придана высшая степень важности.
– Значит, достоверно известно, что этот предмет существует?
– Достоверно, – бордовый огонек сигареты вспыхнул, – не известно ничего. Но вы не должны себя тешить надеждой, что можете дойти до места, ничего не найти и со спокойной совестью возвратиться в Берлин. Вы должны перерыть все, просеять эту чертову пустыню, если потребуется, запытать на допросах всех местных жителей. От вас, Ягер, ждут невозможного!
– И чтобы сказать это, вы явились ночью?
– Верно, хотя и не совсем. Нам стало известно, что в игру включилась еще одна сторона. Поэтому будьте осмотрительны.
– Кто?
– Пока сказать я вам не могу. Как уже говорилось, достоверно не известно ничего. И еще…
– Что?
– Еще, я надеюсь, вы понимаете, в Берлин вы должны вернуться один…
– Понимаю.
– И это правильно… – Огонек сигареты погас. Неслышно отворилась дверь.
На фоне слабого коридорного света Ягер увидел фигуру в белом пиджаке.
Дверь закрылась, и в комнате стало темно.
Спать не хотелось.
25
Вот муж достойный!
Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 31 (32)
Он возжелал родиться в тот час, когда муэдзины только-только просыпаются, чтобы начать свой ежеутренний ритуал. За час до рассвета, когда ночные демоны еще кружатся над городскими башнями, когда лик Аллаха скрыт за темнотой, когда человек, встреченный на улице, может оказаться и не человеком вовсе, ребенок зашевелился в утробе матери, впервые требуя свободы…
Первые схватки разбудили женщину под утро. Это было не похоже ни на что дотоле испытанное, спутать было невозможно. Роды начались на несколько дней раньше того срока, который положила опытная бабка-повитуха.
Как и следовало ожидать, кроме встревоженного и не до конца проснувшегося супруга, рядом не оказалось никого, кто мог бы помочь женщине в ее тяжелом положении.
Ребенок стремился на свободу, женщина кричала, ее муж носился по дому, как полоумный, пытаясь сообразить, что ему делать. И не мудрено. В этом городе они поселились недавно. Знакомые наперечет, и все спят, стучи не стучи – не откроют… А единственная жена, которую он любит больше всех на свете, кричит и страдает.
Вырванная с корнем из своей постели старушка, принимавшая роды чуть ли не у всего Эш-Шувейрефа, только цокала в расстройстве языком, разводила руками и качала головой.
В семействе Каддафи назревала катастрофа.
В это время по притихшим и безразличным улицам города Эш-Шувейреф шел человек в темной одежде. Человека звали Муамар, он поднялся раньше всех и неслышно покинул постоялый двор, в котором наспех разместила экспедицию местная комендатура. Муамар прошел мимо дверей Богера и Каунитца, из-за которых несся могучий храп двух глоток, мимо дверей Фрисснера, за которыми было тихо, и мимо дверей Ягера, из-за которых выплывал в коридор горьковатый дым анаши. Немцы спали. Ловили крохи относительного уюта и комфорта перед трудным переходом.
Муамар не имел намерения бросить экспедицию, у него была другая цель.
Когда он свернул в боковую улочку, выложенную булыжником, из-под ног взвились облачка пыли, которая поднималась и висела в безветренном воздухе, отмечая пройденный путь. Эш-Шувейреф переживал не самое легкое время, улицы покрывала грязь, люди грубели, забывали заветы Истинной Веры, и слова пророков не трогали их сердца.
«И хитрили они, и хитрил Аллах, а Аллах – лучший из хитрецов»… Слышите, люди?
Нет. Только пыль поднимается вслед идущему по темным улицам человеку.
Муамар свернул еще раз и остановился. Впереди, там, где кончался переулок, в землю был воткнут факел. Его неверный свет озарял облако пыли, создавая своеобразный мерцающий ореол, в котором медленно кружился оборванец с непокрытой головой.
Факел чадил и отбрасывал искры, оборванец кружил, поднимая пыль босыми ногами и повинуясь только ему одному слышному ритму.
Подойдя ближе, Муамар более внимательно разглядел танцующего. Коричневые, все в земле, лохмотья покрывали такое же грязное тело. Казалось, что дотронься до нищего – и с него начнут осыпаться пласты грязи, земли и песка. Голова была покрыта лишь спекшейся коркой из глины и волос.
«Глиняный дервиш», – подумал Муамар.
Оборванец, не переставая кружиться, тихонько завыл по-собачьи. И откуда-то издалека ему откликнулась одна, вторая, третья собака. По всему городу сторожевые псы вдруг поднимали головы и выли на ночное небо, распугивая ночных демонов, льнущих к крышам.
Дервиш остановился. Устало упал на землю возле факела. Его худые колени издали при падении отчетливый щелчок, словно лопнул глиняный кувшин.,
Муамару припомнилась легенда, связанная с дервишем, который так долго пребывал в размышлениях, что оброс глиной и затвердел. Попытавшись пошевелиться, дервиш раскололся на несколько частей и не умер только потому, что в процессе своих размышлений открыл тайну бессмертия. Снова восстановив свое тело, дервиш не смог окончательно избавиться от глины и стал называться с тех пор «глиняный дервиш». К сожалению, восстановление тела произошло не полностью и мудрец утратил дар речи, поэтому тайна бессмертия так и осталась с ним навеки. Встреча с ним у всех народов означала приход больших перемен, влияющих на ход всей дальнейшей жизни, Если, конечно, этой жизни суждено было продолжаться…
Осталось неясным, то ли сам дервиш так влиял на грядущие события, то ли он являлся просто предвестником оных… Во многих домах можно было встретить танцующую фигурку человека из глины. Считалось, что она приносит удачу.
Муамар осторожно обошел сидящего у стены человека и углубился в лабиринт пыльных улочек. Он шагал бесшумно, как привык ходить по пескам все эти годы, внимательно вслушиваясь в происходящее вокруг. И все же Муамар не заметил две темные фигуры, прячущиеся в тени высокой арки.
Они прыгнули почти одновременно. И Муамар, мгновенно отреагировав на кинувшиеся на него тени, покатился по уличной пыли.
Двое, утратив преимущество внезапности, остановились и, перегородив дорогу, начали медленно приближаться к Муамару. В неверном предутреннем свете тускло блеснули ножи. Муамар спокойно ждал их с уверенностью человека, привыкшего к опасностям. Он немного вздрогнул, лишь когда один из нападавших вышел из тени. Муамар увидел уродливую маску вместо лица. Тяжелый нос с вывернутыми ноздрями, круто изогнутый рот и налитые кровью глаза, очень маленькие, словно поросячьи. Может быть, полумрак сыграл с Муамаром злую шутку, но ему еще показалось… На малое мгновение показалось, что из грубых губ высовывались два острых зуба, загнутые кверху.
Кто-то там говорил, что ночью из пустыни приходят не то одичавшие люди, не то демоны, которым не нашлось места ни среди небесного воинства, ни среди армии Иблиса. Отовсюду изгнанные, неприкаянные, бродят они по улицам города, убивают случайных прохожих, стучат в двери и обманывают честных жителей жалобными голосами, пытаясь проникнуть в дом.
Вероятно, эта ночь была особенной. Не каждый раз можно повстречать и «глиняного дервиша», и двух демонов. Эта ночь много значила для будущего этой страны…
Итальянские патрули не вылезали в темное время на улицы, а сидели в своих сторожках, пили и играли в карты. Таиться было не от кого, поэтому Муамар не стал давать своим противникам еще один шанс, а, дождавшись, когда двое подойдут достаточно близко, достал «вальтер» и выстрелил одному в голову, а второму куда-то в область груди. Грохот почти одновременных выстрелов гулко покатился по пустынной улице.
Нападавшие упали в пыль, но тут же вскочили и кинулись наутек.
«А ведь у обоих смертельное ранение… – подумал Муамар, провожая их взглядом. В конце улицы одна бежавшая тень споткнулась, упала, да так и осталась лежать. Второй убежал немногим дальше. – Все-таки люди».
Муамар спрятал пистолет и пошел дальше, прежней стремительной и бесшумной походкой. Двое остались лежать на темнеющем песке. Один некоторое время пытался ползти, но вскоре затих.
«Говорят, что у демонов кровь синяя… – подумал Муамар, сворачивая в очередной переулок. – Как это ни смешно, но в темноте она у всех просто черная, получается, что ночью нет никакой разницы между человеком и демоном».
Он усмехнулся одними губами и остановился перед домом. Конечной целью своего путешествия.
Это был квартал бедуинов, которых итальянцы оттесняли все дальше к окраине города. Люди старались осесть, бросить кочевое существование, однако они не вписывались в новый порядок. И власть старалась от них избавиться всеми возможными цивилизованными методами.
Муамар прислушался к крикам, доносящимся изнутри. Окинул взглядом улицу. И коротким, но крепким ударом распахнул дверь, которая оказалась заперта только на слабенькую щеколду, обмотанную поясом отца семейства. Муамар знал, что эта нехитрая премудрость призвана не пускать в дом злые силы, могущие повредить роженице.
Роженица от крика уже сорвала все связки, когда в дверях появился мужчина в темной одежде с обветренным лицом жителя пустыни. Он мягко отстранил бабульку-повитуху в сторону, та подняла глаза, охнула и осела куда-то на пол. Осела, да так, на заднице, и отползла в угол комнаты.
Муж кинулся было к пришельцу, но тот взял его за плечо и, глядя в глаза, произнес:
– Принеси воды…
И больше ничего.
Муамар вышел из дома Каддафи, когда муэдзины закончили свою утреннюю песню и ее эхо еще бродило по улочкам Эш-Шувейрефа.
Проводнику пришлось спешить, немцы вряд ли были бы в восторге оттого, что Муамар где-то шляется и не готов к утреннему выходу.
Не успел он сделать и нескольких шагов, как двери дома, из которого он только что вышел, распахнулись и, крича и заливаясь слезами, выскочил отец семейства.
– Подождите! Подождите! Господин… Подождите! – Он бежал, смешно вскидывая ноги и путаясь в развевающемся халате. – Подождите!
Догнав Муамара, человек упал перед ним на колени, схватил за руку.
– Как вас зовут?! Как вас зовут?!
– Муамар.
Человек поцеловал его руку, вскочил, кинулся домой, радостно восклицая:
– Мы назовем его Муамар!!! Муамар!!! Он будет великим воином! Муамар! – Ему всегда хотелось вырастить не просто наследника, а мужчину, достойного своих предков, кочевавших на верблюдах едва ли не по всей Сахаре и не боявшихся взять в руки оружие.
Проводник пожал плечами и ускорил шаги.
Когда он прибыл на постоялый двор, немцы еще не были готовы.
26
Он показывает вам молнию на страх и надежду.
Коран. Румы. 23 (24)
Утро по выезде из Эш-Шувейрефа было ознаменовано появлением британского самолета. Он возник высоко в небе, среди рваных пушистых облаков, словно из ничего. Ирреальный в этом огромном пространстве, чуждом всякой технике, чуждом даже птицам, самолет неспешно описывал круг, явно наблюдая за маленькой колонной
Машины остановились. Офицеры вылезли из «фиата» и принялись рассматривать чудную машину странноватого вида.
– «Уэллсли», трехместный самолет-разведчик, – сказал Ягер, приложив ладонь ко лбу и вглядываясь вверх. – Около тонны бомб на внешней подвеске, тихоходное корыто…
– Будет бомбить? – спросил Фрисснер.
– Вряд ли. Маленький итальянский отряд, что; ему с нас? К тому же он не знает, что тут под тентами, вдруг зенитные пулеметы? Да и наши МГ могут его запросто достать.
– Может, пальнем? – спросил азартный Богер.
– Не стоит, – сказал Артур. – Пусть себе летает. Нам лишний шум ни к чему.
Англичанин покружился еще немного и ушел на север. Фрисснер повернулся к машине и обнаружил, что Муамар стоял все это время практически у него за спиной. Ничего не сказав, проводник зыркнул глазами из-под своих тряпок.
– Вот и все. Спектакль закончен, – пробормотал Ягер. Он спрыгнул с подножки «фиата», обошел вокруг машины.
– Что вы мечетесь? – спросил Фрисснер ехидно.
– Я думаю, – сказал штурмбаннфюрер без всякой злости. – Некоторые думают сидя, некоторые – лежа, а я думаю в движении. Знаете, я не уверен, что этот самолет был таким уж безобидным.
– Мания преследования, – прошептал Богер так, чтобы Фрисснер слышал, а Ягер – нет. Но штурмбаннфюрер услышал.
– Отнюдь, – сказал он – Какого черта делать здесь разведчику? Шпионить за чахлым гарнизоном Эш-Шувейрефа? Он стратегически ничего не значит, и гонять сюда самолет – значит неразумно распоряжаться авиацией, которой у «томми» не так уж много. Кто-то что-то знает.
– Осталось начать поиск британских агентов среди нас, – с вызовом сказал Фрисснер.
– Чем черт не шутит… – Ягер забрался в салон и оттуда добавил нетерпеливо: – Ну, мы едем или нет?
Примерно около двух часов дня небо впереди заволокло сизыми тучами.
– Дождик, – сказал Богер почти радостно.
– Это не дождик, – Замке покачал головой. – Дождик тут в редкость… А вот песчаная буря – другое дело.
– Что вы сказали? – вскинулся Ягер.
– Песчаная буря, – повторил Замке. – Не волнуйтесь, она далеко. Вряд ли нас заденет.
Сзади засигналил грузовик, и Богер остановил машину Практически тут же в дверцу постучал Муамар. Он что-то показал на пальцах, и Ягер сообщил:
– Советует остановиться и переждать.
– Ради бога, – пожал плечами Фрисснер. – Тем более время обедать.
На горизонте собирались черные тучи.
Разогретые на спиртовках мясные консервы пришлись как нельзя кстати. Кое-кто из солдат отхлебывал из фляжек явно что-то спиртное, но Артур не стал делать замечаний – пустыня есть пустыня, и пусть лучше кто-то напьется и мирно спит в кузове, чем… Чем сделает нечто такое, что навредит экспедиции.