Страница:
Еще в 1901 г. тогдашний министр внутренних дел Д. С. Сипягин предложил Лопухину должность вице-директора Департамента полиции, но тот отказался. Об этом Лопухин говорил, когда его судили в 1909 г. за раскрытие эсерам Е. Ф. Азефа как платного агента полиции. Лопухин хотел объяснить причину отказа от должности, но председатель суда прервал его [5].
Приезжавшему в Харьков и Полтаву по поводу крестьянских волнений министру внутренних дел В. К. фон Плеве Лопухин докладывал о ходе беспорядков и производившемся о них следствии.
В крестьянском движении на Украине Лопухин увидел «начало русской революции» [6]. Это убеждение, а также опыт прокурорской работы привели его к мысли о необходимости реформы полиции. Программу реформы Лопухин предложил Плеве, который в ответ пригласил его на пост директора Департамента полиции. Лопухин счел себя непригодным для руководства политическим сыском. Плеве заявил, что он нужен не для сыска, которым должно заведовать другое лицо в департаменте, «а для участия в общей реформе полиции и в руководстве деятельностью местных властей по охране порядка при отсутствии положения об охране» (Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия от 14 августа 1881 г. — А.М.), которое Плеве предполагал упразднить [7].
Шурин Лопухина князь С. Д. Урусов, бывший с ним не только в родственных, но и в «тесно дружеских отношениях», подтверждал, что Лопухин сам в общих чертах выработал план «для упорядочения полиции» и предложил его Плеве [8].
Лопухин принял предложение Плеве. Мотивы такого поступка он излагал уже на скамье подсудимых. Не желая ухудшать свое положение напоминанием суду о прогрессивной программе реформ, Лопухин приписал авторство плана Плеве, в котором отмечались недостатки существующей системы политического розыска и говорилось о необходимости упразднения охранных отделений, реформы полиции и передачи политических дел на рассмотрение суда [9].
Назначение произошло в мае 1902 г.
Сразу же после прошедшего 6…7 апреля 1903 г. еврейского погрома в Кишиневе Плеве командировал туда Лопухина для расследования его причин и обстоятельств. Однако его доклад по итогам поездки неизвестен, ибо после разгрома здания Департамента полиции во время Февральской революции из четырех томов архивного дела «Об антиеврейских беспорядках в городе Кишиневе» остался только четвертый [10]. Известно лишь, что Лопухин признал неправильность действий администрации и военных во время погрома [11].
А уже значительно позже он оценил этот погром как «меру не только гнусную, но и политически глупую» [12].
Директор Департамента полиции заведовал всеми делами по еврейскому вопросу, проходившими по министерству внутренних дел.
В 1903 г. Лопухин составил записку об историческом очерке развития сионизма. В ней были обобщены сведения, которые накопились в департаменте, о русском и зарубежном сионизме в течение периода от I (1897 г.) до V (1901 г.) Конгрессов, а также о Всероссийском съезде сионистов в 1902 г. Записка носила чисто информативный характер, без анализа, оценок, выводов и рекомендаций [13].
Записка была составлена в первой половине 1903 г., так как уже в августе того же года проходил VI Конгресс Всемирной сионистской организации.
Еще работая в Москве, Лопухин познакомился с С. В. Зубатовым, и между ними установились товарищеские отношения. Зубатов зимой 1902 г. был назначен начальником особого отдела Департамента полиции.
В августе — сентябре 1903 г. Лопухин проводил отпуск в Париже и в письме к Зубатову от 2 сентября затронул еврейскую тему. Поводом для письма послужила заметка в газете «Новое время» от 24 августа, рассказывавшая об избиении на почве конкуренции в Южном Уэльсе горняками-англичанами рабочих-евреев, иммигрантов из Польши и Румынии.
Еще 1 июня 1902 г. Плеве образовал Особое совещание для разработки вопросов по пересмотру Временных правил о евреях от 3 мая 1882 г. Председателем совещания был назначен товарищ министра П. Н. Дурново, а одним из членов — Лопухин [14]. Поэтому он писал Зубатову, что английский инцидент будет иметь большое значение для России, ибо дает «опору антисемитическому движению». И далее: «Если нам осенью удастся приступить к еврейскому вопросу, решение его будет еще более осложнено» [15].
Конечно, Лопухин ошибался, придавая такое значение для России описанному случаю, где антисемитизм не нуждался в подпитке извне.
Продолжая письмо, он говорил, что немного познакомился с историей еврейства, после чего «мрачными глазами» смотрит в будущее: «…и от еврейства нечего ждать, и мы ему вряд ли что-нибудь дадим, а дать нужно» [16].
Лопухин воспринял распространенный взгляд о главенствующей роли евреев в масонстве, которое якобы финансирует революционеров. «Ничто не помешает ему (масонству — А.М.) перейти к действию, когда оно перейдет к нам» — писал он в заключение [17].
Осенью 1903 г. министр внутренних дел предложил всем губернаторам представить соображения об изменениях, которые следовало бы внести в законы об евреях. В январе 1904 г. собралось Особое совещание для рассмотрения мнения губернаторов по указанному вопросу. В состав совещания были включены несколько губернаторов и ряд высокопоставленных чиновников.
О работе совещания существуют разноречивые суждения.
В программе работы совещания, в частности, значился вопрос о недостатках закона от 3 мая 1882 г., его изменениях или полной отмене [18]. Член совещания Виленский губернатор граф К. К. Пален в записке о положении евреев в России, представленной совещанию, предложил отменить все ограничительные законы для евреев, проживающих в черте оседлости, сохранив саму черту [19].
Бессарабский губернатор князь С. Д. Урусов, также участвовавший в совещании, в своей записке высказал мнение о том, что Временные правила о евреях не дали ожидаемого результата не только для самих евреев, но и для русского общества [20].
Урусов в своих воспоминаниях писал, что он вместе с Лопухиным на совещании оказался среди меньшинства, предложившего рассмотреть вопрос о прекращении действия закона от 3 мая 1882 г., как временно созданного. Предлагалось исходить из равноправия евреев и обсуждать только исключения, жизненную необходимость которых доказывать в каждом отдельном случае [21].
Однако Урусов изложил позицию Лопухина не совсем точно. Из материалов совещания видно, что Лопухин действительно выступал за отмену Временных правил, но был против равноправия евреев и высказывался за сохранение черты оседлости, хотя и за расширение ее. Остальные ограничения Лопухин предлагал пересмотреть [22].
Совещание решило предоставить сельским обществам право высказываться за допущение евреев в свою среду с последующим утверждением приговора губернскими властями [23]. Таким образом, появлялась возможность жительства евреев в сельской местности.
Урусов писал, что начало русско-японской войны положило конец работе совещания [24]. По другой версии, изложенной в редакционном предисловии к записке Палена, Плеве посчитал совещание «крамольным» и распустил его [25].
В итоге никаких практических результатов работа Особого совещания не дала.
После убийства Плеве в июле 1904 г. Лопухин присутствовал при официальном осмотре оставшихся в кабинете министра бумаг. Были обнаружены перлюстрированные письма. В одной пачке находились копии писем Лопухина его двоюродному брату и другу, профессору Московского университета князю С. Н.Трубецкому. Лопухин вспоминал, что в письмах осуждал политику Плеве, но свое осуждение «от него не скрывал». Кроме копий имелись два письма в подлинниках, не доставленные адресату. Их задержали, так как автор «доказывал близость революции и неизбежность свержения самодержавия» [26]. Но еще в самом начале деятельности на посту директора департамента Лопухин говорил примерно о том же.
Так, весной 1902 г. министерство финансов внесло в Государственный совет законопроект о страховании рабочих. Приглашенный на заседание Лопухин, обрисовывая политическую обстановку, сильно шокировал присутствовавших, потому что слово «революция» не сходило с его языка [27].
6 декабря 1904 г., уже при новом министре внутренних дел князе П. Д. Святополк-Мирском, сменившем покойного Плеве, Лопухин передал в Комитет министров упомянутую ранее записку о развитии революционного движения, где подчеркивал, что «борьба с крамолой одними полицейскими методами была бессильной» [28].
8 декабря Святополк-Мирский представил Николаю II записку Лопухина, в которой революционная ситуация в стране была показана как следствие произвола власти в отношении прав населения или бездействия власти в части его насущных интересов.
В этой записке была очевидной необходимость признания неизбежности революции и ее предупреждения посредством законодательных реформ. Царь никак не отреагировал, и Лопухин отметил: «Единственным последствием моей записки было то, что при дворе и в кругах петербургской бюрократии я был произведен в революционеры, во всяком случае, в человека в смысле карьеры отпетого» [29]. Петербургская великосветская «львица» А. В. Богданович вообще называла Лопухина «красным» [30].
12 декабря 1904 г. был издан указ «О мерах к усовершенствованию государственного порядка». Для работы в исполнение указа Лопухин по поручению председателя Комитета министров С. Ю. Витте 28 декабря составил записку о практическом значении действовавшего с 1881 г. исключительного закона (положения об охране), который он подверг резкой критике, подчеркнув, что этот закон не дал никаких результатов [31].
Лопухин вспоминал, как на заседании Комитета министров в январе 1905 г. Витте «восклицал, потрясая этой запиской, что близость революции неудивительна, когда во главе Департамента полиции стоит лицо, позволяющее себе такую критику законов» [32].
После убийства 4 февраля 1905 г. великого князя Сергея Александровича министр внутренних дел А. Г. Булыгин, заменивший уволенного в отставку Святополк-Мирского, Лопухин и вице-директор Департамента полиции Н. П. Зуев обсуждали случившееся. В кабинет без доклада быстро вошел петербургский генерал-губернатор Д. Ф. Трепов, не поздоровавшись, в повышенном тоне сказал Лопухину: «Этим мы Вам обязаны», — и также быстро удалился. Основанием для обвинения послужил отказ Лопухина на просьбу Трепова, бывшего тогда московским обер-полицмейстером, ассигновать 30 тыс. руб. на организацию охраны великого князя [33].
Успешно развивавшаяся карьера Лопухина дала осечку, и 4 марта он за неприятие должных мер охраны Сергея Александровича был смещен с должности директора Департамента полиции и назначен эстляндским губернатором, что считалось понижением [34]. По-видимому, снятие Лопухина не обошлось без Трепова, имевшего огромное влияние на царя.
Летом 1905 г. Лопухина в Ревеле посетил Урусов [35]. Они обсуждали положение в стране и пришли к выводу о предстоящем революционном взрыве [36].
В октябре 1905 г. представители ревельской еврейской общины заявили Лопухину, как губернатору Эстляндии, о готовящемся погроме, подтвердив сказанное документами. Лопухин объявил ревельской полиции, что «околоточный, помощник пристава и пристав», на участке которых возникнет погром, будут «вместе с полицмейстером» уволены [37]. Погрома, конечно, не было.
Независимо от этого, 15 октября в Ревеле разгромили ряд винных лавок. Полиция оказалась бессильной. Лопухин через городскую думу обратился к рабочим с предложением организовать охрану Ревеля милицией, включающей как население, так и полицию. Рабочие согласились, и почти сразу же милиция восстановила в городе порядок.
По телеграмме начальника губернского жандармского управления и прокурора окружного суда из Петербурга прислали войска. Начальник гарнизона без ведома Лопухина выслал на улицы военные патрули. Столкновение гражданского патруля с военным вызвало возмущение рабочих, и они организовали митинг, который войска расстреляли; было более ста убитых и раненых.
Дурново, ставший министром внутренних дел после Булыгина, объявил вызванному вскоре в Петербург Лопухину об увольнении от должности губернатора и причислении к министерству внутренних дел за то, что он «сдал власть революционерам». При этом в приказе значилось, что Лопухин уволен «по прошению», и Дурново предложил ему подать прошение об отставке задним числом. Лопухин заявил, что «такой шаг знаменовал бы сознание вины, трусость или угодничество» и потребовал расследования. Была создана комиссия из трех человек, пришедшая к каким-то неблагоприятным для Лопухина выводам, оставшимся для него неизвестными. Дурново объяснил Лопухину, что если бы последовало объяснение, он представил бы возражения, потребовавшие возобновления расследования.
В итоге Лопухин писал: «В сущности, это являлось признанием моей правоты» [38].
В июле 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства допрашивали бывшего товарища министра внутренних дел С. Е. Крыжановского при министре Столыпине. Допрос больше походил на диалог между председателем комиссии и допрашиваемым. Из диалога явствует следующее.
Перед выборами в I Государственную думу Дурново решил направить их в нужное русло, для чего послать к губернаторам доверенных лиц. Выбор пал на Лопухина, причисленного к министерству, но находившегося как бы не у дел, князя Н. В. Шаховского, члена совета министерства и Л. В. Половцева, чиновника особых поручений при министерстве. Их снабдили письмами за подписью Дурново на имя губернаторов с предписанием «исполнить то, что будет передано».
Каждый из командированных объехал по три приволжских губернии. Лопухин просил направить его в Саратовскую губернию, «ссылаясь на то, что саратовский губернатор Столыпин его приятель».
Поездка не имела последствий. До выборов оставалось мало времени, «да и никто не знал, как взяться за дело, на кого опереться» [39].
Во время суда над Лопухиным начальник Петербургского охранного отделения А. В. Герасимов, выступавший в качестве свидетеля, утверждал, что Лопухин был уволен с государственной службы [40]. Такой же версии придерживается современный историк Ф. М. Лурье [41]. Сам Лопухин отвергал указанный факт, подчеркивая, что «ушел в отставку по доброй воле, по соображениям принципиального свойства» [42].
Отставка состоялась в июле 1906 г. Но еще находясь в штате министерства внутренних дел, Лопухин совершил поступок, который произвел на все российское общество впечатление взрыва разорвавшейся бомбы. Он раскрыл существование в самом Департаменте полиции тайной типографии, печатавшей антиеврейские прокламации, призывавшие к погромам. Вдохновителями, авторами и распространителями прокламаций во многих местностях страны были чины жандармерии и полиции разных рангов в центральном аппарате и на местах. Это событие подробно описано во многих публикациях [43]. Здесь необходимо подчеркнуть позицию Лопухина.
Он был уверен в том, что погромы организуют черносотенные организации и «крайний правительственный антисемитизм», при этом основным являлся второй фактор. «Правительственный антисемитизм по иерархической лестнице доходил до низов правительственного механизма» в виде прямого призыва к избиению евреев; этот призыв реализовывался в действия черносотенцами [44]. За два с небольшим года со времени работы Особого совещания в мировоззрении Лопухина произошли существенные изменения, и выход из создавшегося положения он видел уже только в установлении равноправия евреев [45].
Таким образом, Лопухин выступал против государственного, да и всякого другого антисемитизма. Подобная политика претила ему, и именно она явилась принципиальным соображением для отставки.
Герасимов, а впоследствии Лурье, считали, что Лопухин был обижен за свое увольнение без пенсии [46]. Но Лопухин рассказывал, как директор Департамента общих дел А. Д. Арбузов предлагал ему просить пенсию по болезни, если он не выслужил пенсионного срока. Лопухин же считал себя здоровым и вообще не имеющим права на пенсию и ее даже не просил [47]. Арбузов на судебном заседании подтвердил сказанное [48].
О какой обиде можно говорить, если вспомнить поведение Лопухина в Ревеле: он знал, что идет не просто на превышение власти, а на проступок, противоречащий идеологии всей правящей верхушки, знал, что ему не простят такого. Раскрывая деяния руководства по антиеврейским погромным воззваниям, Лопухин также мог предположить, что это не пройдет для него даром.
После многих лет перерыва в общении Лопухин в 1904 г. встретился с товарищем гимназических лет Столыпиным. Когда его в апреле 1906 г. назначили министром внутренних дел, Лопухин посвятил Столыпина в детали погромной деятельности тайной типографии и самого Департамента полиции, к чему министр, как показалось бывшему директору департамента, отнесся «с искренним негодованием, высказав полную решимость покончить» с этим [49].
Возмущенные печатанием в Департаменте полиции погромных воззваний, члены I Государственной думы 8 мая 1906 г. приняли срочное заявление о запросе министру внутренних дел по поводу указанного факта. 8 июня министр Столыпин, отвечая на запрос, свел дело к «неправильным» поступкам отдельных лиц, действовавших как будто только по собственной инициативе, и отрицал наличие в департаменте «преступной типографии» [50].
Прочитав ответ Столыпина в Думе, Лопухин увидел явное извращение сведений, сообщенных им министру. Находившийся за рубежом Лопухин написал министру письмо, еще раз повторив сказанное ему в беседе. По возвращении из-за границы при новой встрече с министром Лопухин понял, что Столыпин «сознательно искажал истину в своих заявлениях перед Думой». Лопухин отмечал: «Наши отношения после этого объяснения порвались» [51].
Осенью 1906 г. состоялась, вероятно, последняя встреча Лопухина со Столыпиным, на которой они говорили об августовском погроме в Седлеце (в Царстве Польском — А.М.). Министр «с величайшим раздражением» назвал Лопухина «революционером» и они «разошлись окончательно» [52].
Впоследствии Лопухин узнал, что Столыпин поднимал вопрос о предании его суду, но даже тогдашняя юстиция не нашла в приведенном случае состава преступления [53].
После выхода в отставку, по рассказу И. В. Гессена, Лопухин пытался поступить в присяжные поверенные [54], но вследствие прошлой службы в полиции его не приняли, и он занялся частной юридической практикой. Лопухин был юридическим посредником по сделкам общегражданского характера, по коммерческим сделкам и по созданию новых акционерных организаций, в частности, совместного русско-английского Соединенного банка.
Работая директором Департамента полиции, Лопухин рассчитывал осуществить реформы. Но Плеве постоянно откладывал «созидательную работу» [55]. Поэтому реформы полиции Лопухину не удались. Тогда он решил изложить свое видение преобразований в книге, вышедшей в 1907 г. [56]. Существенное место в ней занимают взгляды Лопухина на взаимоотношения государственной власти и народа.
Основной функцией полиции, — писал Лопухин, — является охрана государственной власти от народа [57].
Значительное внимание Лопухин уделил положению политической полиции — отдельного корпуса жандармов в жизни страны. Резко отрицательно он оценивал профессиональные качества личного состава корпуса жандармов и делал вывод о том, что «деятельность политической полиции представляется не только враждебной народу, но и противогосударственной» [58]. Лопухин подчеркивал вседозволенность, безграничность власти и безнаказанность полиции при постоянных нарушениях ею закона [59].
В качестве практических шагов по реформе Лопухин предлагал ликвидацию политической полиции; он считал, что собственно полиция должна заниматься охраной порядка, частной и общественной безопасности и должна находиться в ведении местных самоуправляющихся учреждений [60].
В общем плане Лопухин призывал к «упразднению бюрократического принципа», в чем видел «положительное начало демократическое». Развивая этот тезис, он говорил, что господство демократического принципа может быть обеспечено только при участии всего народа в законодательстве, распоряжении народными деньгами и контроле над исполнительной властью, а также в сосредоточении управления на местах в руках всего населения [61].
Продолжая деятельность, начатую разоблачением печатания антиеврейских воззваний, Лопухин написал статью «Как живется евреям в России» [62]. Она была пронизана идеей о несправедливости ограничений прав евреев. В основной части статьи была кратко изложена история русского законодательства о евреях или, точнее, — антиеврейского законодательства. Лопухин отметал все хорошо известные обвинения, выдвигавшиеся против евреев их недругами, и объяснял недостатки, присущие евреям, условиями их жизни в России и самими же законами. Например, евреев обвиняли в невежестве, отмечал автор, в то же время им ограничивали доступ в общие государственные школы, а в царствование Александра III им вообще «запрещалось учиться русской грамоте» [63].
В заключение Лопухин провозглашал: «Настало время, чтобы несправедливости и бесправию был положен конец» [64].
Приезжавшему в Харьков и Полтаву по поводу крестьянских волнений министру внутренних дел В. К. фон Плеве Лопухин докладывал о ходе беспорядков и производившемся о них следствии.
В крестьянском движении на Украине Лопухин увидел «начало русской революции» [6]. Это убеждение, а также опыт прокурорской работы привели его к мысли о необходимости реформы полиции. Программу реформы Лопухин предложил Плеве, который в ответ пригласил его на пост директора Департамента полиции. Лопухин счел себя непригодным для руководства политическим сыском. Плеве заявил, что он нужен не для сыска, которым должно заведовать другое лицо в департаменте, «а для участия в общей реформе полиции и в руководстве деятельностью местных властей по охране порядка при отсутствии положения об охране» (Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия от 14 августа 1881 г. — А.М.), которое Плеве предполагал упразднить [7].
Шурин Лопухина князь С. Д. Урусов, бывший с ним не только в родственных, но и в «тесно дружеских отношениях», подтверждал, что Лопухин сам в общих чертах выработал план «для упорядочения полиции» и предложил его Плеве [8].
Лопухин принял предложение Плеве. Мотивы такого поступка он излагал уже на скамье подсудимых. Не желая ухудшать свое положение напоминанием суду о прогрессивной программе реформ, Лопухин приписал авторство плана Плеве, в котором отмечались недостатки существующей системы политического розыска и говорилось о необходимости упразднения охранных отделений, реформы полиции и передачи политических дел на рассмотрение суда [9].
Назначение произошло в мае 1902 г.
Сразу же после прошедшего 6…7 апреля 1903 г. еврейского погрома в Кишиневе Плеве командировал туда Лопухина для расследования его причин и обстоятельств. Однако его доклад по итогам поездки неизвестен, ибо после разгрома здания Департамента полиции во время Февральской революции из четырех томов архивного дела «Об антиеврейских беспорядках в городе Кишиневе» остался только четвертый [10]. Известно лишь, что Лопухин признал неправильность действий администрации и военных во время погрома [11].
А уже значительно позже он оценил этот погром как «меру не только гнусную, но и политически глупую» [12].
Директор Департамента полиции заведовал всеми делами по еврейскому вопросу, проходившими по министерству внутренних дел.
В 1903 г. Лопухин составил записку об историческом очерке развития сионизма. В ней были обобщены сведения, которые накопились в департаменте, о русском и зарубежном сионизме в течение периода от I (1897 г.) до V (1901 г.) Конгрессов, а также о Всероссийском съезде сионистов в 1902 г. Записка носила чисто информативный характер, без анализа, оценок, выводов и рекомендаций [13].
Записка была составлена в первой половине 1903 г., так как уже в августе того же года проходил VI Конгресс Всемирной сионистской организации.
Еще работая в Москве, Лопухин познакомился с С. В. Зубатовым, и между ними установились товарищеские отношения. Зубатов зимой 1902 г. был назначен начальником особого отдела Департамента полиции.
В августе — сентябре 1903 г. Лопухин проводил отпуск в Париже и в письме к Зубатову от 2 сентября затронул еврейскую тему. Поводом для письма послужила заметка в газете «Новое время» от 24 августа, рассказывавшая об избиении на почве конкуренции в Южном Уэльсе горняками-англичанами рабочих-евреев, иммигрантов из Польши и Румынии.
Еще 1 июня 1902 г. Плеве образовал Особое совещание для разработки вопросов по пересмотру Временных правил о евреях от 3 мая 1882 г. Председателем совещания был назначен товарищ министра П. Н. Дурново, а одним из членов — Лопухин [14]. Поэтому он писал Зубатову, что английский инцидент будет иметь большое значение для России, ибо дает «опору антисемитическому движению». И далее: «Если нам осенью удастся приступить к еврейскому вопросу, решение его будет еще более осложнено» [15].
Конечно, Лопухин ошибался, придавая такое значение для России описанному случаю, где антисемитизм не нуждался в подпитке извне.
Продолжая письмо, он говорил, что немного познакомился с историей еврейства, после чего «мрачными глазами» смотрит в будущее: «…и от еврейства нечего ждать, и мы ему вряд ли что-нибудь дадим, а дать нужно» [16].
Лопухин воспринял распространенный взгляд о главенствующей роли евреев в масонстве, которое якобы финансирует революционеров. «Ничто не помешает ему (масонству — А.М.) перейти к действию, когда оно перейдет к нам» — писал он в заключение [17].
Осенью 1903 г. министр внутренних дел предложил всем губернаторам представить соображения об изменениях, которые следовало бы внести в законы об евреях. В январе 1904 г. собралось Особое совещание для рассмотрения мнения губернаторов по указанному вопросу. В состав совещания были включены несколько губернаторов и ряд высокопоставленных чиновников.
О работе совещания существуют разноречивые суждения.
В программе работы совещания, в частности, значился вопрос о недостатках закона от 3 мая 1882 г., его изменениях или полной отмене [18]. Член совещания Виленский губернатор граф К. К. Пален в записке о положении евреев в России, представленной совещанию, предложил отменить все ограничительные законы для евреев, проживающих в черте оседлости, сохранив саму черту [19].
Бессарабский губернатор князь С. Д. Урусов, также участвовавший в совещании, в своей записке высказал мнение о том, что Временные правила о евреях не дали ожидаемого результата не только для самих евреев, но и для русского общества [20].
Урусов в своих воспоминаниях писал, что он вместе с Лопухиным на совещании оказался среди меньшинства, предложившего рассмотреть вопрос о прекращении действия закона от 3 мая 1882 г., как временно созданного. Предлагалось исходить из равноправия евреев и обсуждать только исключения, жизненную необходимость которых доказывать в каждом отдельном случае [21].
Однако Урусов изложил позицию Лопухина не совсем точно. Из материалов совещания видно, что Лопухин действительно выступал за отмену Временных правил, но был против равноправия евреев и высказывался за сохранение черты оседлости, хотя и за расширение ее. Остальные ограничения Лопухин предлагал пересмотреть [22].
Совещание решило предоставить сельским обществам право высказываться за допущение евреев в свою среду с последующим утверждением приговора губернскими властями [23]. Таким образом, появлялась возможность жительства евреев в сельской местности.
Урусов писал, что начало русско-японской войны положило конец работе совещания [24]. По другой версии, изложенной в редакционном предисловии к записке Палена, Плеве посчитал совещание «крамольным» и распустил его [25].
В итоге никаких практических результатов работа Особого совещания не дала.
После убийства Плеве в июле 1904 г. Лопухин присутствовал при официальном осмотре оставшихся в кабинете министра бумаг. Были обнаружены перлюстрированные письма. В одной пачке находились копии писем Лопухина его двоюродному брату и другу, профессору Московского университета князю С. Н.Трубецкому. Лопухин вспоминал, что в письмах осуждал политику Плеве, но свое осуждение «от него не скрывал». Кроме копий имелись два письма в подлинниках, не доставленные адресату. Их задержали, так как автор «доказывал близость революции и неизбежность свержения самодержавия» [26]. Но еще в самом начале деятельности на посту директора департамента Лопухин говорил примерно о том же.
Так, весной 1902 г. министерство финансов внесло в Государственный совет законопроект о страховании рабочих. Приглашенный на заседание Лопухин, обрисовывая политическую обстановку, сильно шокировал присутствовавших, потому что слово «революция» не сходило с его языка [27].
6 декабря 1904 г., уже при новом министре внутренних дел князе П. Д. Святополк-Мирском, сменившем покойного Плеве, Лопухин передал в Комитет министров упомянутую ранее записку о развитии революционного движения, где подчеркивал, что «борьба с крамолой одними полицейскими методами была бессильной» [28].
8 декабря Святополк-Мирский представил Николаю II записку Лопухина, в которой революционная ситуация в стране была показана как следствие произвола власти в отношении прав населения или бездействия власти в части его насущных интересов.
В этой записке была очевидной необходимость признания неизбежности революции и ее предупреждения посредством законодательных реформ. Царь никак не отреагировал, и Лопухин отметил: «Единственным последствием моей записки было то, что при дворе и в кругах петербургской бюрократии я был произведен в революционеры, во всяком случае, в человека в смысле карьеры отпетого» [29]. Петербургская великосветская «львица» А. В. Богданович вообще называла Лопухина «красным» [30].
12 декабря 1904 г. был издан указ «О мерах к усовершенствованию государственного порядка». Для работы в исполнение указа Лопухин по поручению председателя Комитета министров С. Ю. Витте 28 декабря составил записку о практическом значении действовавшего с 1881 г. исключительного закона (положения об охране), который он подверг резкой критике, подчеркнув, что этот закон не дал никаких результатов [31].
Лопухин вспоминал, как на заседании Комитета министров в январе 1905 г. Витте «восклицал, потрясая этой запиской, что близость революции неудивительна, когда во главе Департамента полиции стоит лицо, позволяющее себе такую критику законов» [32].
После убийства 4 февраля 1905 г. великого князя Сергея Александровича министр внутренних дел А. Г. Булыгин, заменивший уволенного в отставку Святополк-Мирского, Лопухин и вице-директор Департамента полиции Н. П. Зуев обсуждали случившееся. В кабинет без доклада быстро вошел петербургский генерал-губернатор Д. Ф. Трепов, не поздоровавшись, в повышенном тоне сказал Лопухину: «Этим мы Вам обязаны», — и также быстро удалился. Основанием для обвинения послужил отказ Лопухина на просьбу Трепова, бывшего тогда московским обер-полицмейстером, ассигновать 30 тыс. руб. на организацию охраны великого князя [33].
Успешно развивавшаяся карьера Лопухина дала осечку, и 4 марта он за неприятие должных мер охраны Сергея Александровича был смещен с должности директора Департамента полиции и назначен эстляндским губернатором, что считалось понижением [34]. По-видимому, снятие Лопухина не обошлось без Трепова, имевшего огромное влияние на царя.
Летом 1905 г. Лопухина в Ревеле посетил Урусов [35]. Они обсуждали положение в стране и пришли к выводу о предстоящем революционном взрыве [36].
В октябре 1905 г. представители ревельской еврейской общины заявили Лопухину, как губернатору Эстляндии, о готовящемся погроме, подтвердив сказанное документами. Лопухин объявил ревельской полиции, что «околоточный, помощник пристава и пристав», на участке которых возникнет погром, будут «вместе с полицмейстером» уволены [37]. Погрома, конечно, не было.
Независимо от этого, 15 октября в Ревеле разгромили ряд винных лавок. Полиция оказалась бессильной. Лопухин через городскую думу обратился к рабочим с предложением организовать охрану Ревеля милицией, включающей как население, так и полицию. Рабочие согласились, и почти сразу же милиция восстановила в городе порядок.
По телеграмме начальника губернского жандармского управления и прокурора окружного суда из Петербурга прислали войска. Начальник гарнизона без ведома Лопухина выслал на улицы военные патрули. Столкновение гражданского патруля с военным вызвало возмущение рабочих, и они организовали митинг, который войска расстреляли; было более ста убитых и раненых.
Дурново, ставший министром внутренних дел после Булыгина, объявил вызванному вскоре в Петербург Лопухину об увольнении от должности губернатора и причислении к министерству внутренних дел за то, что он «сдал власть революционерам». При этом в приказе значилось, что Лопухин уволен «по прошению», и Дурново предложил ему подать прошение об отставке задним числом. Лопухин заявил, что «такой шаг знаменовал бы сознание вины, трусость или угодничество» и потребовал расследования. Была создана комиссия из трех человек, пришедшая к каким-то неблагоприятным для Лопухина выводам, оставшимся для него неизвестными. Дурново объяснил Лопухину, что если бы последовало объяснение, он представил бы возражения, потребовавшие возобновления расследования.
В итоге Лопухин писал: «В сущности, это являлось признанием моей правоты» [38].
В июле 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства допрашивали бывшего товарища министра внутренних дел С. Е. Крыжановского при министре Столыпине. Допрос больше походил на диалог между председателем комиссии и допрашиваемым. Из диалога явствует следующее.
Перед выборами в I Государственную думу Дурново решил направить их в нужное русло, для чего послать к губернаторам доверенных лиц. Выбор пал на Лопухина, причисленного к министерству, но находившегося как бы не у дел, князя Н. В. Шаховского, члена совета министерства и Л. В. Половцева, чиновника особых поручений при министерстве. Их снабдили письмами за подписью Дурново на имя губернаторов с предписанием «исполнить то, что будет передано».
Каждый из командированных объехал по три приволжских губернии. Лопухин просил направить его в Саратовскую губернию, «ссылаясь на то, что саратовский губернатор Столыпин его приятель».
Поездка не имела последствий. До выборов оставалось мало времени, «да и никто не знал, как взяться за дело, на кого опереться» [39].
Во время суда над Лопухиным начальник Петербургского охранного отделения А. В. Герасимов, выступавший в качестве свидетеля, утверждал, что Лопухин был уволен с государственной службы [40]. Такой же версии придерживается современный историк Ф. М. Лурье [41]. Сам Лопухин отвергал указанный факт, подчеркивая, что «ушел в отставку по доброй воле, по соображениям принципиального свойства» [42].
Отставка состоялась в июле 1906 г. Но еще находясь в штате министерства внутренних дел, Лопухин совершил поступок, который произвел на все российское общество впечатление взрыва разорвавшейся бомбы. Он раскрыл существование в самом Департаменте полиции тайной типографии, печатавшей антиеврейские прокламации, призывавшие к погромам. Вдохновителями, авторами и распространителями прокламаций во многих местностях страны были чины жандармерии и полиции разных рангов в центральном аппарате и на местах. Это событие подробно описано во многих публикациях [43]. Здесь необходимо подчеркнуть позицию Лопухина.
Он был уверен в том, что погромы организуют черносотенные организации и «крайний правительственный антисемитизм», при этом основным являлся второй фактор. «Правительственный антисемитизм по иерархической лестнице доходил до низов правительственного механизма» в виде прямого призыва к избиению евреев; этот призыв реализовывался в действия черносотенцами [44]. За два с небольшим года со времени работы Особого совещания в мировоззрении Лопухина произошли существенные изменения, и выход из создавшегося положения он видел уже только в установлении равноправия евреев [45].
Таким образом, Лопухин выступал против государственного, да и всякого другого антисемитизма. Подобная политика претила ему, и именно она явилась принципиальным соображением для отставки.
Герасимов, а впоследствии Лурье, считали, что Лопухин был обижен за свое увольнение без пенсии [46]. Но Лопухин рассказывал, как директор Департамента общих дел А. Д. Арбузов предлагал ему просить пенсию по болезни, если он не выслужил пенсионного срока. Лопухин же считал себя здоровым и вообще не имеющим права на пенсию и ее даже не просил [47]. Арбузов на судебном заседании подтвердил сказанное [48].
О какой обиде можно говорить, если вспомнить поведение Лопухина в Ревеле: он знал, что идет не просто на превышение власти, а на проступок, противоречащий идеологии всей правящей верхушки, знал, что ему не простят такого. Раскрывая деяния руководства по антиеврейским погромным воззваниям, Лопухин также мог предположить, что это не пройдет для него даром.
После многих лет перерыва в общении Лопухин в 1904 г. встретился с товарищем гимназических лет Столыпиным. Когда его в апреле 1906 г. назначили министром внутренних дел, Лопухин посвятил Столыпина в детали погромной деятельности тайной типографии и самого Департамента полиции, к чему министр, как показалось бывшему директору департамента, отнесся «с искренним негодованием, высказав полную решимость покончить» с этим [49].
Возмущенные печатанием в Департаменте полиции погромных воззваний, члены I Государственной думы 8 мая 1906 г. приняли срочное заявление о запросе министру внутренних дел по поводу указанного факта. 8 июня министр Столыпин, отвечая на запрос, свел дело к «неправильным» поступкам отдельных лиц, действовавших как будто только по собственной инициативе, и отрицал наличие в департаменте «преступной типографии» [50].
Прочитав ответ Столыпина в Думе, Лопухин увидел явное извращение сведений, сообщенных им министру. Находившийся за рубежом Лопухин написал министру письмо, еще раз повторив сказанное ему в беседе. По возвращении из-за границы при новой встрече с министром Лопухин понял, что Столыпин «сознательно искажал истину в своих заявлениях перед Думой». Лопухин отмечал: «Наши отношения после этого объяснения порвались» [51].
Осенью 1906 г. состоялась, вероятно, последняя встреча Лопухина со Столыпиным, на которой они говорили об августовском погроме в Седлеце (в Царстве Польском — А.М.). Министр «с величайшим раздражением» назвал Лопухина «революционером» и они «разошлись окончательно» [52].
Впоследствии Лопухин узнал, что Столыпин поднимал вопрос о предании его суду, но даже тогдашняя юстиция не нашла в приведенном случае состава преступления [53].
После выхода в отставку, по рассказу И. В. Гессена, Лопухин пытался поступить в присяжные поверенные [54], но вследствие прошлой службы в полиции его не приняли, и он занялся частной юридической практикой. Лопухин был юридическим посредником по сделкам общегражданского характера, по коммерческим сделкам и по созданию новых акционерных организаций, в частности, совместного русско-английского Соединенного банка.
Работая директором Департамента полиции, Лопухин рассчитывал осуществить реформы. Но Плеве постоянно откладывал «созидательную работу» [55]. Поэтому реформы полиции Лопухину не удались. Тогда он решил изложить свое видение преобразований в книге, вышедшей в 1907 г. [56]. Существенное место в ней занимают взгляды Лопухина на взаимоотношения государственной власти и народа.
Основной функцией полиции, — писал Лопухин, — является охрана государственной власти от народа [57].
Значительное внимание Лопухин уделил положению политической полиции — отдельного корпуса жандармов в жизни страны. Резко отрицательно он оценивал профессиональные качества личного состава корпуса жандармов и делал вывод о том, что «деятельность политической полиции представляется не только враждебной народу, но и противогосударственной» [58]. Лопухин подчеркивал вседозволенность, безграничность власти и безнаказанность полиции при постоянных нарушениях ею закона [59].
В качестве практических шагов по реформе Лопухин предлагал ликвидацию политической полиции; он считал, что собственно полиция должна заниматься охраной порядка, частной и общественной безопасности и должна находиться в ведении местных самоуправляющихся учреждений [60].
В общем плане Лопухин призывал к «упразднению бюрократического принципа», в чем видел «положительное начало демократическое». Развивая этот тезис, он говорил, что господство демократического принципа может быть обеспечено только при участии всего народа в законодательстве, распоряжении народными деньгами и контроле над исполнительной властью, а также в сосредоточении управления на местах в руках всего населения [61].
Продолжая деятельность, начатую разоблачением печатания антиеврейских воззваний, Лопухин написал статью «Как живется евреям в России» [62]. Она была пронизана идеей о несправедливости ограничений прав евреев. В основной части статьи была кратко изложена история русского законодательства о евреях или, точнее, — антиеврейского законодательства. Лопухин отметал все хорошо известные обвинения, выдвигавшиеся против евреев их недругами, и объяснял недостатки, присущие евреям, условиями их жизни в России и самими же законами. Например, евреев обвиняли в невежестве, отмечал автор, в то же время им ограничивали доступ в общие государственные школы, а в царствование Александра III им вообще «запрещалось учиться русской грамоте» [63].
В заключение Лопухин провозглашал: «Настало время, чтобы несправедливости и бесправию был положен конец» [64].