Страница:
— Вид у тебя такой… — многозначительно заметила Вероника, — лицо бледное, синяки под глазами, глаза красные…
— Спасибо, от тебя это слышать особенно приятно, — обиделась Светлана и пошла к общему столу с тарелкой.
Когда она вернулась с порцией овсяной каши и свежевыжатым апельсиновым соком, на столе уже стояла вторая чашка горячего кофе.
— Оставим пока в покое мой внешний вид, — произнесла Лана, отпивая сок, — расскажи, как дела у папы. Звонила домой?
— Они мне звонили. Врачи говорят, что выкарабкается наш профессор Дигорский. И я теперь верю, что все худшее позади.
— Ну и слава Богу, будешь звонить, передавай привет.
— Спасибо. А у вас как дела? Нашли Инну? Дождались Ковалева? Что будем вручать министру? — затараторила Ника.
Лана доела кашу и стала медленно намазывать джем на кусочек хлеба.
— Инну и Ковалева дождались. Но безрезультатно. А относительно министра… — она придирчиво осмотрела готовый бутерброд, — Потапыч обещал что-нибудь придумать.
— А министр?
Лана почувствовала, что слегка краснеет.
— Что с министром? — невозмутимо осведомилась она.
— Вы ведь вчера тоже гуляли по улицам Берлина, — лукаво заметила Вероника, но, встретив укоризненный взгляд подруги, отвела глаза. — Извини, но здесь есть кое-что интересное для тебя, — подала она голос через минуту, — ты только послушай, что пишет «Франкфуртер альге-майне цайтунг». Название статьи «Экология по-немецки в России». — Ника начала читать: — «Успехи России в области защиты окружающей среды объясняются чисто личностным фактором. Русский министр Соколов имеет немецкие корни — его бабушка была немкой. О серьезных намерениях России сделать рывок в этой до сих пор запущенной области, а также стремление министра к подписанию Киотских протоколов было заявлено на традиционной конференции по экологии, прошедшей в Берлине на этих днях». Вот ведь удивительные люди газетчики! — возмутилась Вероника. — Приписывать усердие нашего Соколова только немецким корням! А это правда?
— Что? — переспросила Светлана.
— Бабушка-немка.
— Н-не знаю… — задумчиво протянула Лана. — Значит, бабушка… Так вот почему…
— Все равно! — не слыша подругу, продолжала Дигорская. — При чем здесь наша экология и его «типично германская внешность»?
— Что? — Лана невидящими глазами смотрела на Нику.
— Да вот, смотри, тут на половину страницы дается психологический портрет твоего министра.
— Дай сюда! — Светлана буквально вырвала газету из рук Вероники.
— Читай вот отсюда, — ткнула пальцем в газетный лист Ника.
Лана впилась глазами в газетные строки: «Генетически ему близок немецкий менталитет и не может не раздражать американский невротизм. Спортсмен, пятиборец, он ловко умеет обходить точки сопротивления противника. Любимое слово — „план“. Сам он относится к тому типу людей, которые жестко ориентируются на правила. Любитель намеков — намекает сам и умеет читать намеки других. Манера ведения беседы своеобразная: во-первых, склонен исправлять неточности в формулировках собеседника, переводить его высказывания на свой внятный язык, а во-вторых, он даже мимически не переходит на точку зрения собеседника. Все беседы с русским министром носят ровный, последовательный характер.
В поведении наблюдается демонстративная мужественность невозмутимость, скованность мимики и движений. Но это никого не может обмануть — Соколов очень эмоционален, его любовь к ритуальному поведению, жизни по правилам носит защитный характер. Он часто поджимает и прикусывает нижнюю губу, а это привычка людей, глубоко, по-детски переживающих обиды. Наивность и доброта относятся у него к наиболее ценным качествам».
— Спасибо, — Лана вернула газету подруге, — теперь многое ясно. Ну что же…
— Ну, как тебе психологический портрет?
— Очень поучительно, — фыркнула Светлана и прищурила глаза, — особенно пассаж о наивности и доброте.
— Я все никак не могу успокоиться относительно того, что все позитивное, что приписывается российскому министру, объясняется его немецкими корнями. У каждого народа есть свои плюсы и минусы.
— Что же ты относишь к минусам немецкого менталитета? — поинтересовалась Лана у подруги.
— Ну, например, именно немецкий язык породил слово «бюрократ». За этим словом скрывается не служебная волокита с целью вымогательства, а безусловное доверие к документу. Офисная педантичность характерная черта немецких компаний. При этом им не чуждо трепетное отношение к высоким связям. Сотрудник, женатый на дочери крупного промышленника, имеет гораздо больше шансов на служебный рост, чем его коллега. Так называемый витамин В (Beziehungen — связи) очень хорошо влияет на управленческие решения начальства.
— Вот это да! — Лана с силой потерла виски.
— Я слишком хорошо знаю немецкий менталитет. Считай, всю свою сознательную жизнь. Еще я хочу сказать, что немцы, как и все европейцы, эгоисты.
— А ты знаешь, что наше слово «блат» тоже немецкого происхождения?
— Да?
— Ага, я сама об этом недавно узнала. В те времена, когда в молодой Советской республике затевались великие стройки, куда приглашались западные спецы, как ты сама понимаешь, с продовольствием было туго. Чтобы подкормить западные мозги, было решено выдавать дополнительный паек западным инженерам по специальному списку. Список, листок бумаги с короткой колонкой фамилий, Blatt, блат… Так и родилось это словечко… Пойду-ка я к себе, — Светлана встала из-за стола, — попытаюсь сделать что-то с лицом, чтобы не быть похожей на ночную ведьму, как ты удачно выразилась.
— Я не так сказала! — начала оправдываться Ника.
— На то мы и переводчики, чтобы улавливать скрытый подтекст любого сообщения!
Фойе перед конференц-залом, 12 октября, 10.00-11.00
Отель «Хилтон», номер 3020, 12 октября, 11.00-11.20
Берлин, «Николаусфиртелъ», 12 октября, 11.10-12.00
— Спасибо, от тебя это слышать особенно приятно, — обиделась Светлана и пошла к общему столу с тарелкой.
Когда она вернулась с порцией овсяной каши и свежевыжатым апельсиновым соком, на столе уже стояла вторая чашка горячего кофе.
— Оставим пока в покое мой внешний вид, — произнесла Лана, отпивая сок, — расскажи, как дела у папы. Звонила домой?
— Они мне звонили. Врачи говорят, что выкарабкается наш профессор Дигорский. И я теперь верю, что все худшее позади.
— Ну и слава Богу, будешь звонить, передавай привет.
— Спасибо. А у вас как дела? Нашли Инну? Дождались Ковалева? Что будем вручать министру? — затараторила Ника.
Лана доела кашу и стала медленно намазывать джем на кусочек хлеба.
— Инну и Ковалева дождались. Но безрезультатно. А относительно министра… — она придирчиво осмотрела готовый бутерброд, — Потапыч обещал что-нибудь придумать.
— А министр?
Лана почувствовала, что слегка краснеет.
— Что с министром? — невозмутимо осведомилась она.
— Вы ведь вчера тоже гуляли по улицам Берлина, — лукаво заметила Вероника, но, встретив укоризненный взгляд подруги, отвела глаза. — Извини, но здесь есть кое-что интересное для тебя, — подала она голос через минуту, — ты только послушай, что пишет «Франкфуртер альге-майне цайтунг». Название статьи «Экология по-немецки в России». — Ника начала читать: — «Успехи России в области защиты окружающей среды объясняются чисто личностным фактором. Русский министр Соколов имеет немецкие корни — его бабушка была немкой. О серьезных намерениях России сделать рывок в этой до сих пор запущенной области, а также стремление министра к подписанию Киотских протоколов было заявлено на традиционной конференции по экологии, прошедшей в Берлине на этих днях». Вот ведь удивительные люди газетчики! — возмутилась Вероника. — Приписывать усердие нашего Соколова только немецким корням! А это правда?
— Что? — переспросила Светлана.
— Бабушка-немка.
— Н-не знаю… — задумчиво протянула Лана. — Значит, бабушка… Так вот почему…
— Все равно! — не слыша подругу, продолжала Дигорская. — При чем здесь наша экология и его «типично германская внешность»?
— Что? — Лана невидящими глазами смотрела на Нику.
— Да вот, смотри, тут на половину страницы дается психологический портрет твоего министра.
— Дай сюда! — Светлана буквально вырвала газету из рук Вероники.
— Читай вот отсюда, — ткнула пальцем в газетный лист Ника.
Лана впилась глазами в газетные строки: «Генетически ему близок немецкий менталитет и не может не раздражать американский невротизм. Спортсмен, пятиборец, он ловко умеет обходить точки сопротивления противника. Любимое слово — „план“. Сам он относится к тому типу людей, которые жестко ориентируются на правила. Любитель намеков — намекает сам и умеет читать намеки других. Манера ведения беседы своеобразная: во-первых, склонен исправлять неточности в формулировках собеседника, переводить его высказывания на свой внятный язык, а во-вторых, он даже мимически не переходит на точку зрения собеседника. Все беседы с русским министром носят ровный, последовательный характер.
В поведении наблюдается демонстративная мужественность невозмутимость, скованность мимики и движений. Но это никого не может обмануть — Соколов очень эмоционален, его любовь к ритуальному поведению, жизни по правилам носит защитный характер. Он часто поджимает и прикусывает нижнюю губу, а это привычка людей, глубоко, по-детски переживающих обиды. Наивность и доброта относятся у него к наиболее ценным качествам».
— Спасибо, — Лана вернула газету подруге, — теперь многое ясно. Ну что же…
— Ну, как тебе психологический портрет?
— Очень поучительно, — фыркнула Светлана и прищурила глаза, — особенно пассаж о наивности и доброте.
— Я все никак не могу успокоиться относительно того, что все позитивное, что приписывается российскому министру, объясняется его немецкими корнями. У каждого народа есть свои плюсы и минусы.
— Что же ты относишь к минусам немецкого менталитета? — поинтересовалась Лана у подруги.
— Ну, например, именно немецкий язык породил слово «бюрократ». За этим словом скрывается не служебная волокита с целью вымогательства, а безусловное доверие к документу. Офисная педантичность характерная черта немецких компаний. При этом им не чуждо трепетное отношение к высоким связям. Сотрудник, женатый на дочери крупного промышленника, имеет гораздо больше шансов на служебный рост, чем его коллега. Так называемый витамин В (Beziehungen — связи) очень хорошо влияет на управленческие решения начальства.
— Вот это да! — Лана с силой потерла виски.
— Я слишком хорошо знаю немецкий менталитет. Считай, всю свою сознательную жизнь. Еще я хочу сказать, что немцы, как и все европейцы, эгоисты.
— А ты знаешь, что наше слово «блат» тоже немецкого происхождения?
— Да?
— Ага, я сама об этом недавно узнала. В те времена, когда в молодой Советской республике затевались великие стройки, куда приглашались западные спецы, как ты сама понимаешь, с продовольствием было туго. Чтобы подкормить западные мозги, было решено выдавать дополнительный паек западным инженерам по специальному списку. Список, листок бумаги с короткой колонкой фамилий, Blatt, блат… Так и родилось это словечко… Пойду-ка я к себе, — Светлана встала из-за стола, — попытаюсь сделать что-то с лицом, чтобы не быть похожей на ночную ведьму, как ты удачно выразилась.
— Я не так сказала! — начала оправдываться Ника.
— На то мы и переводчики, чтобы улавливать скрытый подтекст любого сообщения!
Фойе перед конференц-залом, 12 октября, 10.00-11.00
Ермолаев терпеливо дожидался Валеру Ковалева в фойе перед конференц-залом. Спокойный, величественный, он невозмутимо поздоровался с Инной, как будто не было вчерашней ночи, волнений и разговора с герром Вальшем.
Сначала девушка поглядывала на начальника с опаской, а потом поняла, что больше внушений не будет, и начала привычно прохаживаться по фойе перед конференц-залом с томной грацией, как на подиуме.
Когда официально было объявлено о начале второй части конференции и Лана закрыла тяжелую дверь в зал, появился Валера Ковалев. Он был мрачен:
— Что же это такое, Михаил Михайлович, послали с моими людьми в аэропорт Марину… А как же я? Она там все напутает! — И он капризно поднял верхнюю губу.
— Не напутает, — спокойно возразил начальник, — девушка должна научиться работать на любом участке. Ты мне здесь нужен. Переводчицы работают в зале, а ты посиди здесь со мной.
— Как скажете. — Всем своим видом демонстрируя, что он делает большое одолжение начальнику, Ковалев опустился на стул рядом с Потапычем.
— Вот, — Ермолаев протянул ему листки бумаги, — сверь-ка эти списки регистрации с заявленным списком участников!
Состроив брезгливую гримасу, Валера взял списки:
— Унижаете?
— Оставь эти идеи при себе. Никто здесь не выбирает, чем ему заниматься! — рассердился Ермолаев.
Пять минут прошли в молчании. Выступление первого докладчика закончилось под жидкие аплодисменты. Ковалев встал.
— Куда ты? — Ермолаев ухватил его за рукав.
— В туалет. — Валера насмешливо освободил руку из цепких пальцев начальника.
— Очень кстати, я с тобой. — Ермолаев встал и, не отставая от Ковалева, проследовал за ним.
Вернувшись к столу, Ковалев снова принялся читать списки, все чаще отрывая взгляд от ровных строчек. Ермолаев невозмутимо писал что-то в блокноте, разговаривал по телефону, шутил с официантами, накрывающими столы к перерыву на кофе.
— Куда теперь? — Оклик Ермолаева настиг Валеру у выхода из фойе бизнес-центра.
— Не успел позавтракать; пока есть время, выпью кофейку!
— И я с тобой! — Михаил Михайлович ни на мгновение не отставал от своего подчиненного.
В ресторане Ковалев одним глотком осушил чашку кофе и насмешливо посмотрел на шефа.
— Михаил Михайлович, клянусь честью, вы сегодня проявляете максимум внимания к моей персоне, с чего бы это?
— А ты как думаешь?
Ковалев надул щеки и с шумом выпустил воздух:
— Часы?
Ермолаев сделал неопределенный жест.
— Понятно. — Валера оттолкнул от себя пустую чашку. — Мне необходимо подняться в номер, голова разболелась. Выпью таблетку. Вы со мной? — Он ехидно посмотрел на Ермолаева.
Шеф качнул головой:
— Нет, иди, Валера.
Едва Валера скрылся из виду, Ермолаев покинул ресторан и спешно поднялся по лестнице на третий этаж. В каком-то номере гудел пылесос. Ермолаев бесшумно двинулся по коридору и удовлетворенно улыбнулся. Спиной к нему стоял Ковалев, безуспешно щелкая своим ключом в двери номера 3021.
Ермолаев кашлянул, Валера обернулся. Увидев шефа, он изменился в лице и отскочил от двери.
— И не пытайся, милок, дверь Ланы заблокирована, — мягко сказал Ермолаев, — а теперь пойдем-ка со мной!
Сначала девушка поглядывала на начальника с опаской, а потом поняла, что больше внушений не будет, и начала привычно прохаживаться по фойе перед конференц-залом с томной грацией, как на подиуме.
Когда официально было объявлено о начале второй части конференции и Лана закрыла тяжелую дверь в зал, появился Валера Ковалев. Он был мрачен:
— Что же это такое, Михаил Михайлович, послали с моими людьми в аэропорт Марину… А как же я? Она там все напутает! — И он капризно поднял верхнюю губу.
— Не напутает, — спокойно возразил начальник, — девушка должна научиться работать на любом участке. Ты мне здесь нужен. Переводчицы работают в зале, а ты посиди здесь со мной.
— Как скажете. — Всем своим видом демонстрируя, что он делает большое одолжение начальнику, Ковалев опустился на стул рядом с Потапычем.
— Вот, — Ермолаев протянул ему листки бумаги, — сверь-ка эти списки регистрации с заявленным списком участников!
Состроив брезгливую гримасу, Валера взял списки:
— Унижаете?
— Оставь эти идеи при себе. Никто здесь не выбирает, чем ему заниматься! — рассердился Ермолаев.
Пять минут прошли в молчании. Выступление первого докладчика закончилось под жидкие аплодисменты. Ковалев встал.
— Куда ты? — Ермолаев ухватил его за рукав.
— В туалет. — Валера насмешливо освободил руку из цепких пальцев начальника.
— Очень кстати, я с тобой. — Ермолаев встал и, не отставая от Ковалева, проследовал за ним.
Вернувшись к столу, Ковалев снова принялся читать списки, все чаще отрывая взгляд от ровных строчек. Ермолаев невозмутимо писал что-то в блокноте, разговаривал по телефону, шутил с официантами, накрывающими столы к перерыву на кофе.
— Куда теперь? — Оклик Ермолаева настиг Валеру у выхода из фойе бизнес-центра.
— Не успел позавтракать; пока есть время, выпью кофейку!
— И я с тобой! — Михаил Михайлович ни на мгновение не отставал от своего подчиненного.
В ресторане Ковалев одним глотком осушил чашку кофе и насмешливо посмотрел на шефа.
— Михаил Михайлович, клянусь честью, вы сегодня проявляете максимум внимания к моей персоне, с чего бы это?
— А ты как думаешь?
Ковалев надул щеки и с шумом выпустил воздух:
— Часы?
Ермолаев сделал неопределенный жест.
— Понятно. — Валера оттолкнул от себя пустую чашку. — Мне необходимо подняться в номер, голова разболелась. Выпью таблетку. Вы со мной? — Он ехидно посмотрел на Ермолаева.
Шеф качнул головой:
— Нет, иди, Валера.
Едва Валера скрылся из виду, Ермолаев покинул ресторан и спешно поднялся по лестнице на третий этаж. В каком-то номере гудел пылесос. Ермолаев бесшумно двинулся по коридору и удовлетворенно улыбнулся. Спиной к нему стоял Ковалев, безуспешно щелкая своим ключом в двери номера 3021.
Ермолаев кашлянул, Валера обернулся. Увидев шефа, он изменился в лице и отскочил от двери.
— И не пытайся, милок, дверь Ланы заблокирована, — мягко сказал Ермолаев, — а теперь пойдем-ка со мной!
Отель «Хилтон», номер 3020, 12 октября, 11.00-11.20
Крепко схватив Ковалева за запястье, он открыл свой номер, протащил упирающегося сотрудника в глубину комнаты и толкнул в кресло.
— Сидеть! — грозно прорычал он, попискивая клавишами сотового телефона в ответ на попытку подчиненного выбраться из кресла. — Лана? Поднимайся ко мне. Срочно! — скомандовал он переводчице по телефону.
— Михаил Михайлович, это произвол, — заявил Ковалев. В дверь постучали.
— Заходи! — крикнул Ермолаев, не удостоив Ковалева ответом. — Заходи и закрой хорошенько дверь.
— Что случилось? — Лана переводила встревоженный взгляд с начальника на бывшего мужа.
— Садись. Я хочу сказать, что чек нашелся.
— Не может быть! — воскликнула Лана, всплеснув руками.
— Неужели? — Ковалев приподнялся в кресле.
— Да, — подтвердил Ермолаев, — найден.
— Кто же все-таки взял его? — оживленно спросил Ковалев. — Клянусь честью, здесь какой-то заговор!
Ермолаев наклонил голову:
— Перестань притворяться, ты! Чек — на стол! Я к тебе обращаюсь!
Валера обвел всех взглядом, сжал губы, полез во внутренний карман пиджака, неторопливо вытащил плотный конверт и протянул его Ермолаеву.
— Боже мой, — прошептала Лана, — все-таки это был ты!
— Представь себе — не я!
— Чек все время хранился в кармане пиджака Ковалева, — сообщил Ермолаев Лане.
— Да не я это, Михаил Михайлович! Клянусь честью! Это наша новенькая!
— Ложь! — загрохотал Потапыч и покраснел до свекольного оттенка. — Я тебя застал у дверей номера Светланы. Видимо, почувствовав запах жареного, ты решил подкинуть чек к ней в номер. Но я не вчера родился и, после того как мы с Ланой сегодня рано утром расстались, переблокировал ее ключ.
— Ах вот почему у меня не запиралась сегодня дверь! — ахнула Лана. — Пришлось обращаться к горничной!
— Зачем ты это сделал, Валера? — обратился Ермолаев к сгорбившемуся в кресле Ковалеву. — Ты никогда не смог бы получить денег по этому чеку.
— Зачем? — Лицо Ковалева неузнаваемо изменилось. — Вот, Михаил Михайлович, рекомендую: всю жизнь эта дама отравляет мне существование. — Он протянул руку в сторону Ланы. — Прима, звезда, королева! Да ты только вспомни, — его голос сорвался на фальцет, — вспомни, как ты любила шмотки, которые привозили мои родители, как ты визжала от восторга, когда они купили квартиру! Клянусь честью! Ты сама была нищая, но правильная, с принципами. И ты хотела отомстить, я знаю! Хотела, чтобы я просил у тебя денег на еду, на тряпки. Это была сладкая месть! Но я все понял! Я сказал тебе, что докажу, и доказал! Я кандидат наук, я работаю в той же конторе, что и ты! Но ты делала вид, что тебе это все равно. И я решил отомстить!
— Значит, ты хотел мне отомстить? — растерянно переспросила Лана, подходя к Валере почти вплотную. Она внимательно смотрела ему в лицо, замечая розово-фиолетовые склеротические жилки на щеках, выцветшие глаза, обвисшие щеки, вялые губы. Совсем некстати подумалось: «Как же он быстро сдал, а ведь он мой ровесник!»
— Да! Я хотел подкинуть его тебе, — он сжал кулак и прикусил его зубами, — но только после того, как взял чек у девчонки.
— Я не верю тебе! — устало отмахнулся от Ковалева Потапыч.
— Я так и знал. Но есть же презумпция невиновности, в конце концов! Позовите эту вашу Вику, то есть Инну!
Не сводя глаз с Валеры, Ермолаев набрал номер сотового телефона Инны.
— Зайди ко мне в номер, быстро, — скомандовал он и дал отбой.
Несколько минут прошли в тягостном ожидании, все старательно отводили глаза от конверта, лежащего на столике. В дверь постучали.
— Михаил Михайлович, можно? — раздался мелодичный голос, и стройная красавица вошла в номер шефа «Протокола».
— Заходи, — устало произнес Потапыч и ослабил узел галстука.
Увидев конверт на столе, Инна изменилась в лице и попятилась назад к двери.
— Ага! — торжествующе завопил Ковалев. — Видали? Все видали? Это она была, она!
— Инна, ты? — хриплым голосом спросил Потапыч. — Зачем?
Она пожала красивыми плечами, лицо ее уже не выражало никаких эмоций.
— Я услышала, как вы дали поручение Аркатовой спрятать конверт. Случайно я увидела, как сразу после этого она зашла в ваш номер. Мне стало интересно, и после нее в номер зашла я. Конверт с чеком я нашла быстро. Сначала я хотела положить его на место, но потом меня словно кто-то подтолкнул под локоть: «Смотри, какая удача! Теперь ты можешь жить так, как хочешь, ни в чем себе не отказывая. Никогда! И никакой работы!»
— А потом? — иронично поинтересовалась Лана.
— Потом я спросила у Александера, смогу ли я обналичить чек. Он страшно испугался и посоветовал вернуть чек на место. Оказалось, что есть какая-то технология, которая позволяет вычислить в банке неправильного получателя. Ну вот, я вернулась в номер Михаила Михайловича и положила конверт на место. А утром мне Ника сказала, что конверт пропал. И тогда я испугалась. Я же положила его в папку! Ядовито улыбаясь, Ковалев обратился к Инне:
— Глупая девочка! Клянусь честью! Наплел тебе немец с три короба, они не знают, что такое настоящий риск! Сразу теряют голову от страха! Когда эта штучка, — он указал пальцем на Инну, — выскользнула из номера шефа, я заинтересовался. Чего, думаю, ей там понадобилось? Она из двери, я — туда. Гляжу, лежат Светкины сигареты, а Потапыч не курит. Знак, клянусь честью! Я заглянул в конверт — чек! На предъявителя! А времени в обрез, вот-вот шеф должен в номер войти, до вечернего приема оставалось минут десять. Я и схватил конверт. Но только потому, что времени не было проверить. Без труда я узнал, что чек можно обналичить без последствий, да ждать долго надо. Вот я и решил напоследок облегчить свою совесть и подложить его Светке.
Инна широко раскрыла глаза:
— Зачем?
— Это уже не твоего ума дело, проказница, — Ковалев игриво погрозил ей пальцем, — ты же первая стянула чек, а теперь глазки строишь! Клянусь честью!
Ермолаев эффектным жестом разорвал конверт.
— Что вы делаете?! — испугалась Лана.
— Не беспокойся. Неужели ты думаешь, что я настолько выжил из ума, что отпустил бы вора с чеком? Обнаружив пропажу, я связался с бюро ООН и попросил аннулировать чек.
— А что мы вручим Соколову? — пролепетала переводчица.
— По счастью, наш новый министр — человек неглупый. Мы вручим ему пустой конверт. А через неделю ООН переведет деньги на счет комитета.
— Ну-с, а теперь, когда злодей разоблачен, а добро торжествует, позвольте мне пройти в свой номер! — Ковалев вздернул подбородок.
Ермолаев молча посторонился, пропуская его.
Дверь негромко хлопнула, Лана вздрогнула.
— Не могу поверить, все как в дурном сне!
— Старею… — Ермолаев закашлялся, — теряю чутье. Он старался не смотреть на Инну, такую нелепую в ярких узких брючках и кофточке в этом номере. Наконец Потапыч взглянул ей в глаза:
— Не думал я, что у Витьки Кошелева случится такое горе. — Слова давались ему с трудом. — Как ни старался я, не смог уберечь тебя от греха. Звони отцу, сама звони! — загрохотал он вдруг. — И объясни все как было!
У Светланы голова шла кругом: Инна, признание Ковалева… Инфантильная избалованная девчонка ей не понравилась сразу, интуиция подсказывала, что что-то в этом молодом существе порочно. Но она никак не могла предположить, сколько застарелой ненависти к ней накопилось в когда-то любимом ею Ковалеве.
Разговор Инны с отцом был отчаянным, истеричным и жалким. Потом трубку взял Ермолаев:
— Витя, я обязуюсь доставить твою дочь до Москвы, а там ты сам встречай свое чадо. И прости меня: не уберег я ее от беды. Моя вина.
Все еще всхлипывая, Инна выскользнула из номера Потапыча.
— Да… — Ермолаев засунул руки в карманы пиджака и прошелся по номеру. — Витька, боевой офицер, воевал, ничего не боялся, а женщин своих разбаловал! Потакал во всем и жене, и дочери! Чувствовал я, что ничем хорошим это не закончится!
Светлана чувствовала себя неловко и смущенно молчала.
— Мало работаем с кадрами! — продолжал Ермолаев. — Мало! И на тебя понадеялся, между прочим, — он положил тяжелую руку на плечо Светланы, собравшейся что-то возразить, — и был не прав. Век живи — век учись. Подумать только! За сутки чек на такую сумму лежал в карманах стольких сотрудников! А мы-то все опасались, в сейф положить боялись, в десяти конвертах запутывали… а на деле что получилось? Не персонал «Протокола», а сборище гангстеров какое-то! Впервые в жизни у меня такое! Стыдно становится, как отстал от жизни. Вот это молодежь! Палец в рот не клади!
Потапыч старался держаться молодцом, но в его бодром голосе слишком часто проскальзывали горестные нотки, да и глаза были полны боли.
— Иди, Лана, спускайся в зал. На тебя да на Нику только и можно положиться, — уже мирно сказал Ермолаев. — А конференция у нас, между прочим, все еще идет. И в зале сидит сотня граждан, которая жаждет увидеть церемонию вручения гранта ООН министру экологии.
Лана слабо улыбнулась, потом внимательно посмотрела на начальника, в глазах Потапыча сверкнули озорные искры. И у нее отлегло от сердца. Через пять минут Лана уже была в холле перед конференц-залом. А через полчаса из-за неплотно прикрытых дверей раздались аплодисменты, и, засовывая конверт во внутренний карман пиджака, навстречу ей вышел министр экологии.
«Ага, значит, церемония вручения гранта ООН прошла удачно», — автоматически отметила про себя она.
— Света, — воскликнул Соколов, — я вас ищу!
— Я вам нужна?
— Вы заняты в ближайшие час-два? — деловито осведомился министр.
— Нет!
— Как вы полагаете, что скажет ваш шеф, если я вас ненадолго похищу?
— Ничего не скажет, — раздался низкий голос Ермолаева за спиной Соколова, — идите, молодые люди, гуляйте!
Лана высоко подняла брови, но лицо Ермолаева выражало такое безмятежное добродушие, что не знакомые с ним люди вполне могли бы принять его за доброго заботливого дядюшку. Лана растерянно моргнула и пробормотала:
— Я не против, Андрей Александрович, через пять минут я буду готова.
— Сидеть! — грозно прорычал он, попискивая клавишами сотового телефона в ответ на попытку подчиненного выбраться из кресла. — Лана? Поднимайся ко мне. Срочно! — скомандовал он переводчице по телефону.
— Михаил Михайлович, это произвол, — заявил Ковалев. В дверь постучали.
— Заходи! — крикнул Ермолаев, не удостоив Ковалева ответом. — Заходи и закрой хорошенько дверь.
— Что случилось? — Лана переводила встревоженный взгляд с начальника на бывшего мужа.
— Садись. Я хочу сказать, что чек нашелся.
— Не может быть! — воскликнула Лана, всплеснув руками.
— Неужели? — Ковалев приподнялся в кресле.
— Да, — подтвердил Ермолаев, — найден.
— Кто же все-таки взял его? — оживленно спросил Ковалев. — Клянусь честью, здесь какой-то заговор!
Ермолаев наклонил голову:
— Перестань притворяться, ты! Чек — на стол! Я к тебе обращаюсь!
Валера обвел всех взглядом, сжал губы, полез во внутренний карман пиджака, неторопливо вытащил плотный конверт и протянул его Ермолаеву.
— Боже мой, — прошептала Лана, — все-таки это был ты!
— Представь себе — не я!
— Чек все время хранился в кармане пиджака Ковалева, — сообщил Ермолаев Лане.
— Да не я это, Михаил Михайлович! Клянусь честью! Это наша новенькая!
— Ложь! — загрохотал Потапыч и покраснел до свекольного оттенка. — Я тебя застал у дверей номера Светланы. Видимо, почувствовав запах жареного, ты решил подкинуть чек к ней в номер. Но я не вчера родился и, после того как мы с Ланой сегодня рано утром расстались, переблокировал ее ключ.
— Ах вот почему у меня не запиралась сегодня дверь! — ахнула Лана. — Пришлось обращаться к горничной!
— Зачем ты это сделал, Валера? — обратился Ермолаев к сгорбившемуся в кресле Ковалеву. — Ты никогда не смог бы получить денег по этому чеку.
— Зачем? — Лицо Ковалева неузнаваемо изменилось. — Вот, Михаил Михайлович, рекомендую: всю жизнь эта дама отравляет мне существование. — Он протянул руку в сторону Ланы. — Прима, звезда, королева! Да ты только вспомни, — его голос сорвался на фальцет, — вспомни, как ты любила шмотки, которые привозили мои родители, как ты визжала от восторга, когда они купили квартиру! Клянусь честью! Ты сама была нищая, но правильная, с принципами. И ты хотела отомстить, я знаю! Хотела, чтобы я просил у тебя денег на еду, на тряпки. Это была сладкая месть! Но я все понял! Я сказал тебе, что докажу, и доказал! Я кандидат наук, я работаю в той же конторе, что и ты! Но ты делала вид, что тебе это все равно. И я решил отомстить!
— Значит, ты хотел мне отомстить? — растерянно переспросила Лана, подходя к Валере почти вплотную. Она внимательно смотрела ему в лицо, замечая розово-фиолетовые склеротические жилки на щеках, выцветшие глаза, обвисшие щеки, вялые губы. Совсем некстати подумалось: «Как же он быстро сдал, а ведь он мой ровесник!»
— Да! Я хотел подкинуть его тебе, — он сжал кулак и прикусил его зубами, — но только после того, как взял чек у девчонки.
— Я не верю тебе! — устало отмахнулся от Ковалева Потапыч.
— Я так и знал. Но есть же презумпция невиновности, в конце концов! Позовите эту вашу Вику, то есть Инну!
Не сводя глаз с Валеры, Ермолаев набрал номер сотового телефона Инны.
— Зайди ко мне в номер, быстро, — скомандовал он и дал отбой.
Несколько минут прошли в тягостном ожидании, все старательно отводили глаза от конверта, лежащего на столике. В дверь постучали.
— Михаил Михайлович, можно? — раздался мелодичный голос, и стройная красавица вошла в номер шефа «Протокола».
— Заходи, — устало произнес Потапыч и ослабил узел галстука.
Увидев конверт на столе, Инна изменилась в лице и попятилась назад к двери.
— Ага! — торжествующе завопил Ковалев. — Видали? Все видали? Это она была, она!
— Инна, ты? — хриплым голосом спросил Потапыч. — Зачем?
Она пожала красивыми плечами, лицо ее уже не выражало никаких эмоций.
— Я услышала, как вы дали поручение Аркатовой спрятать конверт. Случайно я увидела, как сразу после этого она зашла в ваш номер. Мне стало интересно, и после нее в номер зашла я. Конверт с чеком я нашла быстро. Сначала я хотела положить его на место, но потом меня словно кто-то подтолкнул под локоть: «Смотри, какая удача! Теперь ты можешь жить так, как хочешь, ни в чем себе не отказывая. Никогда! И никакой работы!»
— А потом? — иронично поинтересовалась Лана.
— Потом я спросила у Александера, смогу ли я обналичить чек. Он страшно испугался и посоветовал вернуть чек на место. Оказалось, что есть какая-то технология, которая позволяет вычислить в банке неправильного получателя. Ну вот, я вернулась в номер Михаила Михайловича и положила конверт на место. А утром мне Ника сказала, что конверт пропал. И тогда я испугалась. Я же положила его в папку! Ядовито улыбаясь, Ковалев обратился к Инне:
— Глупая девочка! Клянусь честью! Наплел тебе немец с три короба, они не знают, что такое настоящий риск! Сразу теряют голову от страха! Когда эта штучка, — он указал пальцем на Инну, — выскользнула из номера шефа, я заинтересовался. Чего, думаю, ей там понадобилось? Она из двери, я — туда. Гляжу, лежат Светкины сигареты, а Потапыч не курит. Знак, клянусь честью! Я заглянул в конверт — чек! На предъявителя! А времени в обрез, вот-вот шеф должен в номер войти, до вечернего приема оставалось минут десять. Я и схватил конверт. Но только потому, что времени не было проверить. Без труда я узнал, что чек можно обналичить без последствий, да ждать долго надо. Вот я и решил напоследок облегчить свою совесть и подложить его Светке.
Инна широко раскрыла глаза:
— Зачем?
— Это уже не твоего ума дело, проказница, — Ковалев игриво погрозил ей пальцем, — ты же первая стянула чек, а теперь глазки строишь! Клянусь честью!
Ермолаев эффектным жестом разорвал конверт.
— Что вы делаете?! — испугалась Лана.
— Не беспокойся. Неужели ты думаешь, что я настолько выжил из ума, что отпустил бы вора с чеком? Обнаружив пропажу, я связался с бюро ООН и попросил аннулировать чек.
— А что мы вручим Соколову? — пролепетала переводчица.
— По счастью, наш новый министр — человек неглупый. Мы вручим ему пустой конверт. А через неделю ООН переведет деньги на счет комитета.
— Ну-с, а теперь, когда злодей разоблачен, а добро торжествует, позвольте мне пройти в свой номер! — Ковалев вздернул подбородок.
Ермолаев молча посторонился, пропуская его.
Дверь негромко хлопнула, Лана вздрогнула.
— Не могу поверить, все как в дурном сне!
— Старею… — Ермолаев закашлялся, — теряю чутье. Он старался не смотреть на Инну, такую нелепую в ярких узких брючках и кофточке в этом номере. Наконец Потапыч взглянул ей в глаза:
— Не думал я, что у Витьки Кошелева случится такое горе. — Слова давались ему с трудом. — Как ни старался я, не смог уберечь тебя от греха. Звони отцу, сама звони! — загрохотал он вдруг. — И объясни все как было!
У Светланы голова шла кругом: Инна, признание Ковалева… Инфантильная избалованная девчонка ей не понравилась сразу, интуиция подсказывала, что что-то в этом молодом существе порочно. Но она никак не могла предположить, сколько застарелой ненависти к ней накопилось в когда-то любимом ею Ковалеве.
Разговор Инны с отцом был отчаянным, истеричным и жалким. Потом трубку взял Ермолаев:
— Витя, я обязуюсь доставить твою дочь до Москвы, а там ты сам встречай свое чадо. И прости меня: не уберег я ее от беды. Моя вина.
Все еще всхлипывая, Инна выскользнула из номера Потапыча.
— Да… — Ермолаев засунул руки в карманы пиджака и прошелся по номеру. — Витька, боевой офицер, воевал, ничего не боялся, а женщин своих разбаловал! Потакал во всем и жене, и дочери! Чувствовал я, что ничем хорошим это не закончится!
Светлана чувствовала себя неловко и смущенно молчала.
— Мало работаем с кадрами! — продолжал Ермолаев. — Мало! И на тебя понадеялся, между прочим, — он положил тяжелую руку на плечо Светланы, собравшейся что-то возразить, — и был не прав. Век живи — век учись. Подумать только! За сутки чек на такую сумму лежал в карманах стольких сотрудников! А мы-то все опасались, в сейф положить боялись, в десяти конвертах запутывали… а на деле что получилось? Не персонал «Протокола», а сборище гангстеров какое-то! Впервые в жизни у меня такое! Стыдно становится, как отстал от жизни. Вот это молодежь! Палец в рот не клади!
Потапыч старался держаться молодцом, но в его бодром голосе слишком часто проскальзывали горестные нотки, да и глаза были полны боли.
— Иди, Лана, спускайся в зал. На тебя да на Нику только и можно положиться, — уже мирно сказал Ермолаев. — А конференция у нас, между прочим, все еще идет. И в зале сидит сотня граждан, которая жаждет увидеть церемонию вручения гранта ООН министру экологии.
Лана слабо улыбнулась, потом внимательно посмотрела на начальника, в глазах Потапыча сверкнули озорные искры. И у нее отлегло от сердца. Через пять минут Лана уже была в холле перед конференц-залом. А через полчаса из-за неплотно прикрытых дверей раздались аплодисменты, и, засовывая конверт во внутренний карман пиджака, навстречу ей вышел министр экологии.
«Ага, значит, церемония вручения гранта ООН прошла удачно», — автоматически отметила про себя она.
— Света, — воскликнул Соколов, — я вас ищу!
— Я вам нужна?
— Вы заняты в ближайшие час-два? — деловито осведомился министр.
— Нет!
— Как вы полагаете, что скажет ваш шеф, если я вас ненадолго похищу?
— Ничего не скажет, — раздался низкий голос Ермолаева за спиной Соколова, — идите, молодые люди, гуляйте!
Лана высоко подняла брови, но лицо Ермолаева выражало такое безмятежное добродушие, что не знакомые с ним люди вполне могли бы принять его за доброго заботливого дядюшку. Лана растерянно моргнула и пробормотала:
— Я не против, Андрей Александрович, через пять минут я буду готова.
Берлин, «Николаусфиртелъ», 12 октября, 11.10-12.00
— Куда направимся сегодня? — осведомилась Лана, выходя в сопровождении Соколова из дверей отеля.
— Как скажешь. Наша вчерашняя экскурсия мне очень понравилась. — Соколов открыл дверцу ближайшего такси.
— Тогда едем сегодня в другую сторону, на запад.
— Нет, если можно, продолжим экскурсию по восточной части города. Экскурс в вашу студенческо-молодежную жизнь гораздо интереснее.
— Ну что же, — развела руками Светлана, — тогда едем на Алекс — знаменитую Александерплац.
Уловив знакомое название, таксист кивнул и мягко тронул машину с места.
— Что это в городе так много медведей? — Соколов нетерпеливо обернулся к Лане, указывая на огромные фигуры разноцветных медведей, которые лежали, сидели, стояли на голове, прикладывали лапу к козырькам фуражек, несли подносы с пивом.
— Это символ города, — пояснила Светлана, — мне они нравятся, такие симпатичные!
— Но цвета у них иногда просто дикие! Разве вы видели когда-нибудь фиолетового медведя?
Лана рассмеялась.
— Строго говоря, происхождение слова «Берлин» более относится к обитателям болот, нежели к медведям. Хотя слово «бер» по-немецки и означает «медведь», название города имеет славянские корни. Возьмите для сравнения наше слово «берлога». А вон там сохранилось старинное здание суда. Рядом с ним остатки крепостной стены и трактирчик «Последняя инстанция».
— А это что за чудеса? Почему «Последняя инстанция»?
— В средние века, перед тем как пойти на судебное заседание, люди приходили в трактирчик, пили за успех своего дела и отправлялись в суд в надежде на справедливый приговор. Так что трактир скорее всего был предпоследней инстанцией. А сейчас, когда будем выезжать на Алекс, обрати внимание на телебашню. — Лана легко коснулась плеча Соколова, сидевшего рядом с шофером.
— А что в ней интересного? Башня как башня.
— Конечно, башня башней, но рядом с ней сохранилась старая церковь — Мариенкирхе. Ее не хотели оставлять на центральной площади социалистической столицы. Церковь была недействующей, там выставлялись различные поучительные экспозиции. Ага, вот мы и подъезжаем. Посмотри на шар телебашни!
— Что-то я ничего не вижу, — упорствовал Соколов, выходя из машины.
— Как же так? Видишь, крест церкви отражается прямо на шаре телебашни, и так бывает всегда, когда светит солнце.
— А действительно! Надо же! — удивился Соколов, когда они уже стояли на площади, и приложил ко лбу ладонь козырьком. — Не сдалась церквушка, а?
— Не сдалась. Пойдем дальше?
— Куда теперь?
— В самое сердце Берлина — Николаусфиртель. Это «точка ноль» — здесь зародилась жизнь города.
Они вышли на площадь перед старой красной ратушей. Лучи теплого осеннего солнца резвились в фонтане, где в окружении бронзовых наяд стоял грозный Нептун, поздние розы источали едва ощутимый аромат, многочисленные туристы без устали фотографировали друг друга на фоне ратуши, поедая типичное берлинское лакомство — блинчики с ореховой и шоколадной начинкой. Было так тепло, что Светлане стало жарко в ее костюме от Шанель из буклированной ткани в серо-голубую полоску.
— Хорошо! — выдохнул Соколов. — Дышится легко!
— Это так кажется. А мы ведь находимся в окружении самых оживленных магистралей города. Но я сама люблю эту площадь. Здесь ощущаешь дыхание, ритм столицы. А дальше начинается собственно сам квартал Николауса — дома сохранились еще со старых, довоенных времен.
— Настоящие пряничные домики. Так и кажется, что отсюда выйдут Гензель и Гретель, — задумчиво обронил Соколов.
— Давай немного пройдемся по набережной, — предложила Лана.
— Согласен. — Андрей Александрович решительно подхватил ее под руку и повел к реке.
— Недалеко отсюда река Шпрее разделяется на два русла. На берегу каждого давным-давно первые поселенцы основали два города — Берлин и Кельн. Через сто лет два города объединились в один — Берлин. Ты слушаешь меня? — обернулась Светлана.
— Когда я смотрю на тебя, то вспоминаю бабушку, впрочем, я уже это говорил, — задумчиво ответил Соколов.
Лана решила сменить «архитектурную» тему.
— Расскажи о ней, — попросила она.
— Она была уникальной. Репрессии, голод, нужда, смерть братьев, мужа, ребенка сплошные беды. И несмотря на все это, она продолжала жить. По-настоящему! Радоваться самому незатейливому: солнцу, весне, чьей-то чужой улыбке… И дожила до девяноста с лишним лет. И в тебе я чувствую такую же внутреннюю силу. Знаешь, ты сейчас похожа на ветку сирени в цвету… А в период цветения у растений самая мощная энергетика, — уже озорно прибавил Андрей.
Они остановились у перил набережной и склонились над водой.
На серебристо-зеленой поверхности реки играли солнечные блики.
Пальцы Андрея скользнули по ее руке, Лана чувствовала, как нежно покалывает кожу от прикосновения его рук.
— Когда я прикасаюсь к твоей руке, мне кажется, что я это делал всю жизнь… — прошептал Андрей, — она такая гладкая и теплая…
Он на секунду блаженно закрыл глаза, упиваясь мыслью о том, что Света — это само солнце золотое, дарящее жизнь и тепло.
Он склонил свое лицо над Светланой, щеки ее зарозовели.
«Что я делаю, — подумала она, — зачем? Как все это похоже на сцену из мыльной оперы!»
Но вместо поцелуя Соколов обнял Лану за плечи.
— Не будем торопить события.
— Не будем, — кротко согласилась она.
— Постоим у реки. — Он крепче обнял Лану и прошептал: — Девушка моей мечты! Frau meiner Traume!
— Что? Вы говорите по-немецки? И все это время скрывали?! Ну да, бабушка-немка! Как я могла это упустить! Почему же ты скрывал? — Она отстранилась от Андрея.
— Да я и не скрывал… — он потер лоб, — а вообще-то немецкий — это язык моего детства. На нем говорила бабушка Кристель, рассказывала сказки. Тот язык, на котором говорите вы, совсем другой. Официальный. Сухой. Чужой.
— Господи, представляю себе! — Она всплеснула руками. — А мы бегали, суетились, переводили, пытались тебе все растолковать. А ты сидел и забавлялся тем, как мы пытаемся угодить.
— Как скажешь. Наша вчерашняя экскурсия мне очень понравилась. — Соколов открыл дверцу ближайшего такси.
— Тогда едем сегодня в другую сторону, на запад.
— Нет, если можно, продолжим экскурсию по восточной части города. Экскурс в вашу студенческо-молодежную жизнь гораздо интереснее.
— Ну что же, — развела руками Светлана, — тогда едем на Алекс — знаменитую Александерплац.
Уловив знакомое название, таксист кивнул и мягко тронул машину с места.
— Что это в городе так много медведей? — Соколов нетерпеливо обернулся к Лане, указывая на огромные фигуры разноцветных медведей, которые лежали, сидели, стояли на голове, прикладывали лапу к козырькам фуражек, несли подносы с пивом.
— Это символ города, — пояснила Светлана, — мне они нравятся, такие симпатичные!
— Но цвета у них иногда просто дикие! Разве вы видели когда-нибудь фиолетового медведя?
Лана рассмеялась.
— Строго говоря, происхождение слова «Берлин» более относится к обитателям болот, нежели к медведям. Хотя слово «бер» по-немецки и означает «медведь», название города имеет славянские корни. Возьмите для сравнения наше слово «берлога». А вон там сохранилось старинное здание суда. Рядом с ним остатки крепостной стены и трактирчик «Последняя инстанция».
— А это что за чудеса? Почему «Последняя инстанция»?
— В средние века, перед тем как пойти на судебное заседание, люди приходили в трактирчик, пили за успех своего дела и отправлялись в суд в надежде на справедливый приговор. Так что трактир скорее всего был предпоследней инстанцией. А сейчас, когда будем выезжать на Алекс, обрати внимание на телебашню. — Лана легко коснулась плеча Соколова, сидевшего рядом с шофером.
— А что в ней интересного? Башня как башня.
— Конечно, башня башней, но рядом с ней сохранилась старая церковь — Мариенкирхе. Ее не хотели оставлять на центральной площади социалистической столицы. Церковь была недействующей, там выставлялись различные поучительные экспозиции. Ага, вот мы и подъезжаем. Посмотри на шар телебашни!
— Что-то я ничего не вижу, — упорствовал Соколов, выходя из машины.
— Как же так? Видишь, крест церкви отражается прямо на шаре телебашни, и так бывает всегда, когда светит солнце.
— А действительно! Надо же! — удивился Соколов, когда они уже стояли на площади, и приложил ко лбу ладонь козырьком. — Не сдалась церквушка, а?
— Не сдалась. Пойдем дальше?
— Куда теперь?
— В самое сердце Берлина — Николаусфиртель. Это «точка ноль» — здесь зародилась жизнь города.
Они вышли на площадь перед старой красной ратушей. Лучи теплого осеннего солнца резвились в фонтане, где в окружении бронзовых наяд стоял грозный Нептун, поздние розы источали едва ощутимый аромат, многочисленные туристы без устали фотографировали друг друга на фоне ратуши, поедая типичное берлинское лакомство — блинчики с ореховой и шоколадной начинкой. Было так тепло, что Светлане стало жарко в ее костюме от Шанель из буклированной ткани в серо-голубую полоску.
— Хорошо! — выдохнул Соколов. — Дышится легко!
— Это так кажется. А мы ведь находимся в окружении самых оживленных магистралей города. Но я сама люблю эту площадь. Здесь ощущаешь дыхание, ритм столицы. А дальше начинается собственно сам квартал Николауса — дома сохранились еще со старых, довоенных времен.
— Настоящие пряничные домики. Так и кажется, что отсюда выйдут Гензель и Гретель, — задумчиво обронил Соколов.
— Давай немного пройдемся по набережной, — предложила Лана.
— Согласен. — Андрей Александрович решительно подхватил ее под руку и повел к реке.
— Недалеко отсюда река Шпрее разделяется на два русла. На берегу каждого давным-давно первые поселенцы основали два города — Берлин и Кельн. Через сто лет два города объединились в один — Берлин. Ты слушаешь меня? — обернулась Светлана.
— Когда я смотрю на тебя, то вспоминаю бабушку, впрочем, я уже это говорил, — задумчиво ответил Соколов.
Лана решила сменить «архитектурную» тему.
— Расскажи о ней, — попросила она.
— Она была уникальной. Репрессии, голод, нужда, смерть братьев, мужа, ребенка сплошные беды. И несмотря на все это, она продолжала жить. По-настоящему! Радоваться самому незатейливому: солнцу, весне, чьей-то чужой улыбке… И дожила до девяноста с лишним лет. И в тебе я чувствую такую же внутреннюю силу. Знаешь, ты сейчас похожа на ветку сирени в цвету… А в период цветения у растений самая мощная энергетика, — уже озорно прибавил Андрей.
Они остановились у перил набережной и склонились над водой.
На серебристо-зеленой поверхности реки играли солнечные блики.
Пальцы Андрея скользнули по ее руке, Лана чувствовала, как нежно покалывает кожу от прикосновения его рук.
— Когда я прикасаюсь к твоей руке, мне кажется, что я это делал всю жизнь… — прошептал Андрей, — она такая гладкая и теплая…
Он на секунду блаженно закрыл глаза, упиваясь мыслью о том, что Света — это само солнце золотое, дарящее жизнь и тепло.
Он склонил свое лицо над Светланой, щеки ее зарозовели.
«Что я делаю, — подумала она, — зачем? Как все это похоже на сцену из мыльной оперы!»
Но вместо поцелуя Соколов обнял Лану за плечи.
— Не будем торопить события.
— Не будем, — кротко согласилась она.
— Постоим у реки. — Он крепче обнял Лану и прошептал: — Девушка моей мечты! Frau meiner Traume!
— Что? Вы говорите по-немецки? И все это время скрывали?! Ну да, бабушка-немка! Как я могла это упустить! Почему же ты скрывал? — Она отстранилась от Андрея.
— Да я и не скрывал… — он потер лоб, — а вообще-то немецкий — это язык моего детства. На нем говорила бабушка Кристель, рассказывала сказки. Тот язык, на котором говорите вы, совсем другой. Официальный. Сухой. Чужой.
— Господи, представляю себе! — Она всплеснула руками. — А мы бегали, суетились, переводили, пытались тебе все растолковать. А ты сидел и забавлялся тем, как мы пытаемся угодить.