Страница:
– Надеюсь, этого не случится. На юге нам пришлось столкнуться с плодами «русской смекалки» – тяжелые пушки на шасси «Т-34». Нам не понравилось.
– Тогда готовьтесь, генерал. Эти твари появились уже и здесь. К счастью, их пока мало.
– Думаю, это наши старые знакомые. Железнодорожные коммуникации у русских короче. Видимо, они отследили нашу переброску и смогли нас опередить.
– Хорошо если так. Тогда хотя бы не стоит ждать неожиданностей на юге.
– Очень надеюсь на это.
За светской беседой генералы зашли в здание вокзала, где царил благодатный армейский Ordnung, [20]который случайный человек принял бы за апофеоз хаоса. Ну на то он и случайный. Беготня офицеров с разноцветными выпушками, трезвон телефонных аппаратов – людской муравейник, как и его природный собрат, жил по четкому, хотя и непонятному посторонним распорядку. В огромном зале ожидания на собранном из разнокалиберных столов подиуме раскинулась грандиозная склейка карт. Штабные умники обеих армий голова к голове согласовывали районы сосредоточения, маршруты выдвижения, направления ударов. Деловое мельтешение мундиров успокаивало нервы, укрепляло веру в победу. Внезапно стекла в фигурных рамах дрогнули. Сопровождаемый разрывами зенитных снарядов, в занавешенные окна ворвался рев моторов, яркий свет осветительных бомб подсветил плотные шторы снаружи. Все, включая обоих командующих, рухнули на щербатые плитки пола, закрыв голову руками. Однако взрывов бомб не последовало.
– Поздравляю, герр генерал, – Гудериан отряхивал цементную пыль с шинели. – Это был русский разведчик. Теперь они знают о вашем прибытии. И подготовятся к встрече.
– Ого! – В неверном свете САБов [21]танки на платформах казались больше, чем на самом деле. Конечно, аналитики генштаба анализировали снимки с холодной головой, но Сталин мог позволить себе ненадолго впечатлиться. Или сделать вид, что впечатлился. – Вот теперь они, похоже, действительно собрали все, что у них было. И это… весомо, да. Ваше мнение, товарищ Василевский?
– С учетом ранее понесенных потерь мы предполагаем, что объединенная танковая группа Гудериана будет насчитывать до двухсот танков. Кроме того, хотя немецкие пехотные дивизии и понесли серьезные потери, их потенциал в прорыве нашей обороны далеко не исчерпан. Прошу также отметить большое количество разгружаемой полевой артиллерии. С аэродромов в районе Смоленска их смогут поддерживать до четырехсот бомбардировщиков под прикрытием истребителей.
– Серьезно. Вы в состоянии остановить их, товарищ Рокоссовский?
– Полагаю, да, товарищ Сталин. Хотя и с трудом. Это – весомая гиря на их чашу весов. Двести танков – это очень много. Конечно, у нас достаточно много противотанковой артиллерии, но ее маневренность по такому снегу крайне ограничена. К счастью, на снегу маневренность немецких танков также оставляет желать лучшего. Мы перекроем наиболее явные направления, в частности дороги, но в случае если им все-таки удастся осуществить маневр танковыми частями вне дорог, они будут выигрывать темп. Конечно, мы оттянем часть танков ударами на смежных участках фронта – но для отражения действительно опасных прорывов сил у нас пока не хватит.
– Значит, тогда у нас останутся только?..
– Так точно, товарищ Сталин. Танки против танков. Это плохо, это неправильно – но это так. И тут уж кто кого переманеврирует.
– Плохо. Насколько я помню, у границы они пе-ре-ма-неврировали нас, – Сталин произнес это слово почти по складам, – вчистую.
– Мы уже не те, – заметил приглашенный на совещание Федоренко.
– Вы – да, – Сталин был согласен, танкисты действительно многому научились. В том числе и у незваных «учителей», – но танковые операции – это не только лихие атаки. Это прежде всего снабжение. Кому страшны танки без снарядов и без горючего? Как у наших танкистов со снабжением, товарищ Василевский?
– Хорошо, товарищ Сталин.
– Вы уверены? Товарищ Рокоссовский, ваше мнение, вам воевать.
– Мы потеряли очень много машин, товарищ Сталин. И автотранспорта не хватает всегда.
– Значит, и сейчас не хватает. Товарищ Василевский, что можно сделать? Запчасти, бензин, масло?
* * *
– Тихо! Идут!
Андрей вжался в снежную толщу, невидимый под выменянной у медсестрички в госпитале белоснежной простыней. Вот и пригодилась. А хотел на тряпки пустить. Две черных хохочущих над чем-то непонятным фигуры прошли в пяти метрах. Чиркнула зажигалка, ветер донес запах немецких сигарет. Затем скрип шагов под сапогами затих вдали.
– Вперед!
Они перескочили через тропку, занырнули за ощерившийся голыми прутьями кустарник и снова плюхнулись в снег. В ста метрах левее застыли черные туши танков, ходил часовой. Оба медленно и осторожно поползли к невысокому штабелю бочек, из-за которого доносилось тихое посапывание.
– Дрыхнет, скотина.
– Тихо! – Посвистывание прекратилось, бесконечно долгую минуту Андрей обливался холодным потом. Затем на смену посвистыванию пришел богатырский храп. Теперь ак-ку-рат-но!
Они закатились под самую стену бочек. Остро воняло горючим.
– Здесь!
Отогнув угол брезента, Андрей нащупал ряд квадратных жестянок. Оно! Теперь главное не загреметь.
– Взял?
– Ага. Я тоже. Уходим.
Ползти с двумя пятикилограммовыми банками было неудобно, но другого выхода не было. Пропахав метров двести снежной целины, Андрей ухватил ползущего впереди напарника за пятку.
– А?
– Все, вставай. Тут уже наши.
Оба оглянулись, затем медленно поднялись. Тут же из-за елок раздалось грозное: «Стой! Кто идет?»
– Чеботарев, Синицын!
– Ага. Достали?
– А то! Американское! – продемонстрировал Андрей надпись «Shell» на боку тяжелой жестянки.
– С ума сойти. Ладно, как договаривались – две нам, две вам. Да, мужик, ты силен. Ну, давай пять. Пассатижи – с меня.
– Пассатижи и набор напильников. Уговор дороже денег.
– Вот же черт памятливый. Присылай Рустама.
– В пехоту спишу! Грязь месить! – В гневе комбат был страшен, Давид вместе со всеми благодарил судьбу, что не попал в злосчастный караул.
– Раззвиздяи! – продолжал разоряться Жилин, размахивая пустой жестянкой из-под американского масла.
– Какие-то шоферюги задроченные обвели лучший танковый батальон Красной Армии вокруг пальца! И посмеялись еще – пустые банки аккурат вдоль дорожки вывесили. С благодарственной, мать ее, запиской! И-лю-стри-ро-ван-ной! Ни в грош не ставят, засранцы. И поделом! Грош за вас только на ярмарке в базарный день предложат. И то с перепою. В общем, так, – Жилин бросил банку на снег, смял в кулаке листочек с «благодарственной запиской», рассерженным медведем прошелся взад-вперед.
– Будь у меня возможность – лично бы заставил тебя, Ляховский, у каждой каракатицы автобата щупом масло проверять. И тех орлов, у кого наше масло обнаружил бы, взял бы вместо вас. Потому что мне лихие ребята нужны во как! А вас, долбодятлов – вместо них, за баранку! Но поскольку, на ваше счастье, завертелось –по машинам! И если воевать будете так же, как караулы нести, – похоронки на себя можете писать заранее. Немцы – не я, раздолбайства не прощают. Все всё поняли? Р-разойдись!
Пробегая мимо комбата, Давид испытал сильнейшее желание хоть краем глаза взглянуть на записку с карандашным рисунком. Но попасть под раздачу находящегося в дурном расположении духа майора было не лучше, чем под фланговый огонь батареи «восемь-восемь». [22]
Жаль.
Давид пробежал мимо полуторки, которую заводил «кривым стартером» водитель в относительно чистом по меркам шоферской братии ватнике. От спины шел пар. Вспомнился Андрей – тот тоже умудрялся сохранять вид даже посреди грязюки. Но времени остановиться и поговорить, естественно, не было, а водителю, ясно дело, было не до «мазуты» – поди-ка заведись ручками на морозе. Разве что на американской смазке…
– Нашли?
– Нашли, товарищ Сталин. Жив-здоров. После выхода из окружения был направлен в 232-й отдельный автобат Западного фронта.
– Почему сразу не сообщили?
– Ошибка писаря, товарищ Сталин. Записан как Неботаев вместо Чеботарева.
– Все равно должны были сообщить, – сварливо заметил Сталин. – Развели, понимаешь, горе типографию. Эдак возьмут Гудериана в плен – и с перепою Губерманом запишут. И что тогда? Разберись с этим. Ладно. Докладывай. Как он там поживает?
– Нормально, товарищ Сталин. При выходе из окружения он и еще один боец, через него мы его и нашли, кстати, уничтожили команду немецких связистов, захватили одну единицу автоматического оружия, – Берия явно цитировал донесение. – Проверку прошел успешно, направлен на переформирование. Выступил с рядом предложений по облегчению зимней эксплуатации техники. Командованием характеризуется положительно, в настоящее время назначен командиром отделения. Представлен к медали, – со стороны могло показаться, что один грузин нахваливает другому грузину успехи сына. Не иначе, с целью сватовства.
– Смотри-ка. Собачий парикмахер – и с медалью. Ну что ж. С медалью пусть там внизу разберутся. Достоин – дадут. Им виднее. Вмешиваться не будем. Ни туда ни сюда. Вот что. Как думаешь, пора его вытаскивать?
– Давно пора, товарищ Сталин.
– И куда его?
– Думаю, к Ляпунову. Пока лаборантом.
– Согласен. Самое место – досконально он ничего не знает, но если вспомнит что интересное – будет удобный случай, как ты там сказал – «выступить с рядом предложений». Да. Кстати, о лаборантах. Какого там лаборанта ты из Ленинграда бронепоездом вывозил? Еще до того, как немцы зубы обломали?
– Не совсем лаборант. Некто Лосев. Помните такие маленькие цветные лампочки на приборе? Товарищ Термен называет их «светодиодами». Оказывается, этот Лосев уже разработал подобные устройства. Еще до войны. И до других элементов схем на том же принципе, на котором приборчики сделаны, он тоже додумался. И даже лабораторные образцы у него были.
– И опять размером со шкаф?
– Намного меньше. С ноготь примерно.
– Смотри-ка. А то я уже привык – как что похожее, так обязательно со шкаф размером. Создай ему все условия. Уж очень хочется пластинки без шума и треска послушать, – Сталин усмехнулся. – Только эту… «Чугунную бабу» не ставь, очень тебя прошу.
– Насчет условий – плохо, товарищ Сталин, – Берия шутку проигнорировал, – и Королев, и Курчатов требуют станков, лабораторного оборудования, инженеров. А вы ж все отобрали. Я понимаю – не до того было.
– Понимаешь – не возражай. И так еле отмахались. И то не до конца. И пока обратно на границу не выйдем – будут твои номерные ученые-моченые сидеть на голодном пайке. Кроме разве что Курчатова. Ему – с нового года подкинем мощностей. Кстати, что там у американцев?
– Пока ничего, товарищ Сталин. По нашим сведениям, документ по финансированию проекта «Трубные сплавы» поступит Рузвельту на подпись со дня на день. Шестого-восьмого декабря.
– Задержать бумагу на недельку твой человечек не сможет? Глядишь, японцы ударят – а они ударят, да. Флот они уже вывели. Ты не знал?
– Это, видимо, информация ГРУ, товарищ Сталин? – Берия поджал губы.
– Обиделся? Обиделся, вижу. Обскакали тебя военные. А ты ушами не хлопай. И войну разведок мне тут затевать не смей. Лучше своим сотрудникам хвосты накрути, чтобы у меня на столе всегда два документа были – твой и их, ноздря в ноздрю, да. Так вот. Постарайся по возможности документ задержать. Нападут японцы раньше, чем Рузвельт документ по бомбе подпишет – американцам может не до того стать.
– Задержать документ… Не уверен, товарищ Сталин. Времени в обрез. И риск. Но попробуем.
– Не зарывайся. Если есть вероятность засветиться и испортить отношения – лучше не рискуй. Американское оборудование и материалы для нас важнее. Лучше пусть у нас появится своя корова, чем у соседа сдохнет. И еще… – Сталин не договорил, требовательно затрещал телефон.
– Да. У аппарата. Что? Как допустили? Понятно. Товарищ Константинов. Вы понимаете, что вы должны предотвратить прорыв любой ценой? Понимаете? Действуйте.
И, уже обращаясь, к Берии, сухо проинформировал:
– Прорвались, гады. Нашли проходимый участок вне дорог и прорвались. Еще двадцать километров – и все пойдет к чертям собачьим.
* * *
– Та-а-анки! – ничего страшнее этого вопля для застигнутой на марше артиллерии быть не может, тем более – для реактивной. Даже тяжелую гаубицу, если достанет времени, можно успеть развернуть и при особой благосклонности фортуны влепить тяжелый «чемодан» в лоб вражине. А «Катюша», пусть даже она трижды на гусеничном шасси, для огня прямой наводкой не приспособлена в принципе. И лежащие прямо на направляющих ракеты в такой ситуации – никакой не боекомплект, а всего лишь лишний шанс сдохнуть быстро, в огненном шаре взрыва. Танки стреляли с предельной дистанции – брони у лакомой цели не было вообще – ну не считать же броней тоненькие щитки, чья задача – предохранять хрупкие стекла от залпа… Хотя пулю из «МГ» с большой дистанции, может, и удержат…
Воронка! Большая – от двухсот пятидесяти кило, а то и от пятисотки! Решение созрело мгновенно. Дверь – выбить ударом ноги. Взгляд на немцев – на остающуюся сзади воронку, на немцев – на воронку… Стоп, доворот, задний ход. На дне воронки – лед, проходим его на разгоне. Задние катки карабкаются вверх по склону, еще чуть выше, черт, даже ствола нет и в дырку, как тогда, в деревеньке, не посмотришь. Вроде нормально – стоп! Двигатель стукнул и стих, мертвой хваткой застопорив гусеницы на склоне.
Командир установки, девятнадцатилетний пацан, смотрел на Василия белыми от шока глазами. Открыл рот – и, видимо, от этого усилия его расколодило – понял. Вывалились из кабины, схватились за тент. Тянуть было трудно – «Сталинец» стоял носом вниз, рельсы направляющих смотрели почти в горизонт.
На дороге по обе стороны от тягача творился настоящий ад – взрывались ракеты на направляющих, трассы шальных пусков чертили небо косыми крестами. С борта одного из трофейных «ганомагов» (переименованных солдатами несколько неприличным образом, а зря – знатная машинка) работала крупнокалиберная счетверенка, в надежде дотянуться до чего-то не сильно бронированного в надвигающейся цепи. Тент, почти уже сдернутый, потяжелел – командир повис, вцепившись мертвыми пальцами в брезент. Еще немного. В плечо тупо стукнуло, рука повисла плетью. Ничего, тент уже на земле. Теперь назад.
Цепляясь одной рукой, Фофанов вскарабкался обратно в кабину, плюхнулся животом на сиденье, потянулся к «адской машинке». Лихорадочно, с третьей попытки, воткнул штекер в гнездо динамки. Пробитый строчкой пуль радиатор травил прямо в кабину пар, мгновенно оседающий на холодном железе, стекле и дереве кабины инеем. Видимость – ноль. Рука нащупала рукоятку вертушки, ага, крутим! Импульсы высокого напряжения прошли по проводам, один за другим воспламеняя запалы. Пороховые заряды швыряли ракеты вперед, почти параллельно земле.
– Achtung! Stalinorgel! [23]– Сквозь узкие перископы танков летящие в лоб ракеты смотрелись… страшно. Железный строй смешался – ненадолго, на минуту всего. Но этой минуты хватило, чтобы уцелевшие русские машины сориентировались и начали отползать. Бешеный русский пулеметчик в захваченном полугусеничнике сменил диски и теперь коротко, но плотно работал трассирующими, прикрывая отход.
Генерал Хубе потер заледеневший на ветру нос. Половина русских ушла, черт. Правда, его потери были небольшими. Не повезло приданной танкам мотопехоте – шальной снаряд «Сталинского органа» попал прямо в открытый сверху кузов БТРа. Смотреть в выжженное нутро не хотелось. И еще одному «Pz-IV» одна из крупнокалиберных пуль пробила ствол пушки. В другое время – ерунда, три часа работы ремонтникам. Но сейчас ремонтники отстали, а каждый танк был на счету.
Помощи от других двух дивизий группы ждать не приходилось – русские беспрерывно атаковали на смежных участках фронта, и командование волей-неволей было вынуждено реагировать, раздергивая последний оставшийся танковый кулак вермахта по частям.
Но он, Хубе, справился. До окруженных армий Гота оставалось пройти еще десяток километров, и он пройдет эти километры. Лично.
Давид вел машину задним ходом, ориентируясь лишь по командам башнера. Танк пятился осторожно, почти вслепую лавируя между берез. Рощица обещала хоть какую-то передышку, а при неудачном раскладе – возможность пойти в последнюю атаку рывком, с короткой дистанции. Командир висел в люке без движения, и затаскивать его под броню было некогда. Сначала выжить самим, потом – почести мертвым. По полу, перебивая звоном мотор и канонаду, катались снарядные гильзы – много. Немцы почему-то тоже не спешили развивать успех, добивать отползающие почти без снарядов русские танки. Устали, бедняжки. Ничего, отдохните. Это вы здорово придумали. Сейчас подбросят снаряды – отдохнете окончательно. В могиле. Кое-кто, кстати, уже – на широком поле между «тридцатьчетверок» и недавно подброшенных в бригаду двух похожих на них танков поменьше, с сорокапятками, бледным бензиновым пламенем горела серая угловатая броня.
* * *
Лучи прожекторов пронизывали белесые клубы, подсвечивали крутой бок паровозного котла, башню броневика-трехоски на выезде с разъезда. По живой цепочке из черного провала двери вагона плыли из рук в руки ящики со снарядами. Горизонт на востоке отливал перламутром, на западе – мерцал багровым. Из-за линии вагонов, где стоял еще один состав, доносился рев моторов и лязг – разгружались танки. Тяжелые «KB» и, что было до крайности странно, «Т-50». Редкая птица, а под Москвой, как помнил Андрей, в его истории и вовсе не встречавшаяся. Значит – что? Блокады Ленинграда нет, получается?!
– Давай, давай! Быстро, славяне, быстро! Немец ждать не будет! – Рустама Файзуллина славянином можно было назвать весьма условно, однако шестидесятикилограммовые ящики он подавал как из пулемета, Андрей едва успевал принимать. Вообще, шоферня, хоть штатская, хоть фронтовая – народ с понятием и со своими принципами. Загнать военного водителя на погрузку-разгрузку можно только начальственным окриком (не ниже комбата, и с постоянным присутствием непосредственного начальства для сколько-нибудь продолжительного эффекта) или возможностью сныкать под ветошь что-нибудь полезное в хозяйстве, типа «случайно выпавшей» из ящика банки сгущенки. И то сказать – профессиональная болезнь шофера – радикулит, что в мирное время, что в военное, какая уж тут погрузка. Однако сейчас пахали все, включая «аксакала» из московских таксистов Петренко, который, по слухам, с радикулитом из мамки выпал. До рассвета оставалось всего ничего, и чем раньше стартуешь, тем меньше придется пилить днем, привлекая внимание «лаптежников» и прочей летающей шушеры.
Немец, конечно, стал уже сильно не тот, но тем, кто попадал под раздачу, было не легче. А уж с таким грузом… Сто двадцать снарядов в кузове, близкий разрыв, а то и вовсе одна зажигательная пулька – и прощай, Родина, сержант Чеботарев полетел передавать привет Жукову. Закидались минут за пятнадцать. Пока Андрей грелся, заводя полуторку «кривым стартером», Рустам сбегал куда-то к палаткам и вернулся с котелком каши и трофейной канистрой, кои тут же оприходовали. Кашу – в желудки, бензин – в бак. Мелочь – а приятно. Лишних полста километров. Канистру, кстати, Рустам зажал – невесть откуда взявшейся проволочкой прикрутил к раме. Глядишь, не вспомнят потом. Татары – народ хозяйственный.
Мотор взрыкнул и заработал, ровно и уверенно. Ремонтники давно уже просили комбата отпустить Андрея к ним, но комроты устроил дикий скандал – отдать одного из лучших водителей в такое время он согласился бы только под угрозой трибунала Впрочем, обязанности «зампомпотеха», как шутил тот же Рустам, на него навалили и так. Во всяком случае, в Андреевом взводе простоев по поломкам матчасти было раза в два меньше, чем по батальону в целом. Комроты клялся и божился, что выбьет Андрею «За боевые заслуги», но верилось с трудом – чай, не сорок третий год, с которого, как помнил Андрей, медали, а то и ордена, стали раздавать горстями. Торопливо проскрипели валенки, и со стороны станционной будки к Андреевой полуторке, широко отмахивая рукой с планшеткой, подбежал комроты собственной персоной.
– Чеботарев, ко мне! – Пацан, двадцать два или двадцать три, на фоне сорокалетних в массе мужиков всячески старался казаться солиднее. На сапогах даже каблуки себе нарастил, отчего переход на валенки, где подобная операция затруднительна, воспринял как личную трагедию. Так что пытался брать нарочитой строгостью, поминая трибунал в каждом втором предложении.
– Товарищ лейтенант!..
– Вольно! Значит так, сержант Чеботарев! Пойдешь сразу за «БА-10», – указал он на броневик у выезда, твой взвод – за тобой. Я на «шестидесятом» пойду замыкающим, вытаскивать заглохших. Встанет кто-то из твоих – отдам под трибунал. Дойдешь без остановок – будет тебе медаль, обещаю. Если броня встанет – его не жди, со своим взводом двигайся вот сюда, – синий от холода палец ткнул на перекресток дорог километрах в пятидесяти к северо-западу. Андрей достал очередную свою «карту-самопалку», отметил место и маршрут, – там танкисты загорают без снарядов. Маскировку с фар не снимать, спать запрещаю, обоим. Расчетное время прибытия – десять двадцать. Часы есть?
– Так точно! – Часы Андрей снял с замерзшего насмерть немца где-то под Наро-Фоминском, причем никаких угрызений совести вследствие данного факта биографии, естественно, не испытывал. – Будем вовремя, товарищ лейтенант! Дорога как?
– Дорога нормальная, вчера туда прошли два заправщика с парой танков пополнения, так что замести еще не успело. Ладно, собирай своих, ставь задачу. Выступаем через пятнадцать минут.
Да, вот еще что, – обернулся он через три шага, – запрос на тебя пришел из дивизии. Как, что – не знаю, то ли в училище, то ли еще куда, после ходки сам выяснишь.
Подполковник Шестаков взмахнул рукой и задвинул фонарь. Мотор ровно гудел, нагоняя тепло к затянутым в унты ногам. Скоро будет жарко, несмотря на минус семнадцать за бортом. Ладно, зима – а как при такой печке летом воевать? Впрочем, до лета надо дожить. А там, может, что и придумают. Истребитель вырулил на бетонку, за ним пристраивалась первая эскадрилья. На рулежке, рядом с неубранными тушами подавленных танками немецких пикировщиков, выстраивались вторая и третья, за ними – угловатые «Илы», ощетинившиеся крупнокалиберными пулеметами стрелков. Низкое оранжевое солнце светило в спину, это было хорошо – больше шансов будет слету атаковать немцев в его лучах. От посеченного осколками здания КП взлетела красная ракета. Двигатель взревел, разгоняя новый, только что с завода, «ЛаГГ-5» навстречу бою.
«Во-оздух!!!» – изломанные силуэты «Юнкерсов» черным клином подходили с запада, доворачивая на остатки деревни. Похоже, это все. Машин тридцать, не меньше. А после налета опять заработает артиллерия, опять двинутся танки. Впрочем, с них и одних танков хватит. Оставшийся от воздушно-десантной бригады неполный батальон, дважды пополненный и дважды сгоревший почти до основания, просто зароют в заледенелую землю – и пишите письма. Хотя какие письма, в самом-то деле? В лучшем случае – придет треугольник с коротким и горьким «Смертью храбрых», а скорее – с еще горшим «Без вести». Да и кому придет? Родителей бывший беспризорник, воспитанник самого Макаренко, а ныне вновь лейтенант Лемехов не помнил. Жена с дочкой накануне войны уехали по путевке в Сочи. Должны были вернуться двадцать пятого, но вернулись или нет, а если вернулись – то успели ли эвакуироваться, отдыхавший в то время в «лубянском санатории» Лемехов не знал. И родители жены, жившие до войны в Барановичах, по понятным причинам, не отзывались. Так и потерял семью в военных завихрениях.
Ну и ладно. Не придет никому похоронка – меньше горя будет в тылу. А в остальном… В роте порядок. Бойцы забились по щелям. Орлы Анчара с двумя «ДП» и двумя «МГ» готовы косить пехоту. Зубоскал даже эрзац-дот оборудовал в кулацком подвале. Бутылки с «жидкостью КС» розданы. Две оставшиеся противотанковые пушки с шестью снарядами на ствол раскиданы по флангам. Что-то уцелеет, при удаче спалит еще пару танков. Из двух-то десятков. А за ними уже никого. Километров пять чиста поля, а потом – еще деревенька, на которую уже прут с востока озверевшие в котле немцы. Эти, к счастью, пехом. И на танки, как в прошлый раз, надежды никакой – десяток «тридцатьчетверок» парой километров южнее (тоже бывшая бригада, что характерно), загорает без снарядов. «Юнкерсы» уже близко, вот-вот врубят сирены. Ладно, что сможем – то и сделаем. Закроем дыру в очередной раз, последний – так последний. А обо всем остальном пусть уже думают другие. После нас.
– Тогда готовьтесь, генерал. Эти твари появились уже и здесь. К счастью, их пока мало.
– Думаю, это наши старые знакомые. Железнодорожные коммуникации у русских короче. Видимо, они отследили нашу переброску и смогли нас опередить.
– Хорошо если так. Тогда хотя бы не стоит ждать неожиданностей на юге.
– Очень надеюсь на это.
За светской беседой генералы зашли в здание вокзала, где царил благодатный армейский Ordnung, [20]который случайный человек принял бы за апофеоз хаоса. Ну на то он и случайный. Беготня офицеров с разноцветными выпушками, трезвон телефонных аппаратов – людской муравейник, как и его природный собрат, жил по четкому, хотя и непонятному посторонним распорядку. В огромном зале ожидания на собранном из разнокалиберных столов подиуме раскинулась грандиозная склейка карт. Штабные умники обеих армий голова к голове согласовывали районы сосредоточения, маршруты выдвижения, направления ударов. Деловое мельтешение мундиров успокаивало нервы, укрепляло веру в победу. Внезапно стекла в фигурных рамах дрогнули. Сопровождаемый разрывами зенитных снарядов, в занавешенные окна ворвался рев моторов, яркий свет осветительных бомб подсветил плотные шторы снаружи. Все, включая обоих командующих, рухнули на щербатые плитки пола, закрыв голову руками. Однако взрывов бомб не последовало.
– Поздравляю, герр генерал, – Гудериан отряхивал цементную пыль с шинели. – Это был русский разведчик. Теперь они знают о вашем прибытии. И подготовятся к встрече.
– Ого! – В неверном свете САБов [21]танки на платформах казались больше, чем на самом деле. Конечно, аналитики генштаба анализировали снимки с холодной головой, но Сталин мог позволить себе ненадолго впечатлиться. Или сделать вид, что впечатлился. – Вот теперь они, похоже, действительно собрали все, что у них было. И это… весомо, да. Ваше мнение, товарищ Василевский?
– С учетом ранее понесенных потерь мы предполагаем, что объединенная танковая группа Гудериана будет насчитывать до двухсот танков. Кроме того, хотя немецкие пехотные дивизии и понесли серьезные потери, их потенциал в прорыве нашей обороны далеко не исчерпан. Прошу также отметить большое количество разгружаемой полевой артиллерии. С аэродромов в районе Смоленска их смогут поддерживать до четырехсот бомбардировщиков под прикрытием истребителей.
– Серьезно. Вы в состоянии остановить их, товарищ Рокоссовский?
– Полагаю, да, товарищ Сталин. Хотя и с трудом. Это – весомая гиря на их чашу весов. Двести танков – это очень много. Конечно, у нас достаточно много противотанковой артиллерии, но ее маневренность по такому снегу крайне ограничена. К счастью, на снегу маневренность немецких танков также оставляет желать лучшего. Мы перекроем наиболее явные направления, в частности дороги, но в случае если им все-таки удастся осуществить маневр танковыми частями вне дорог, они будут выигрывать темп. Конечно, мы оттянем часть танков ударами на смежных участках фронта – но для отражения действительно опасных прорывов сил у нас пока не хватит.
– Значит, тогда у нас останутся только?..
– Так точно, товарищ Сталин. Танки против танков. Это плохо, это неправильно – но это так. И тут уж кто кого переманеврирует.
– Плохо. Насколько я помню, у границы они пе-ре-ма-неврировали нас, – Сталин произнес это слово почти по складам, – вчистую.
– Мы уже не те, – заметил приглашенный на совещание Федоренко.
– Вы – да, – Сталин был согласен, танкисты действительно многому научились. В том числе и у незваных «учителей», – но танковые операции – это не только лихие атаки. Это прежде всего снабжение. Кому страшны танки без снарядов и без горючего? Как у наших танкистов со снабжением, товарищ Василевский?
– Хорошо, товарищ Сталин.
– Вы уверены? Товарищ Рокоссовский, ваше мнение, вам воевать.
– Мы потеряли очень много машин, товарищ Сталин. И автотранспорта не хватает всегда.
– Значит, и сейчас не хватает. Товарищ Василевский, что можно сделать? Запчасти, бензин, масло?
* * *
Весьма показательно, что в общей массе первых американских поставок преобладали нефтепродукты: из всего количества грузов (186 144 тыс. т), отправленных в СССР с 22 июня 1941 г. по 30 сентября 1941 г., они составляли 78, 4 % (145 996 тыс. т).
В. Н. Косторниченко. «Нефть в системе ленд-лиза: нефтяной союз СССР и США в годы Второй мировой войны»
– Тихо! Идут!
Андрей вжался в снежную толщу, невидимый под выменянной у медсестрички в госпитале белоснежной простыней. Вот и пригодилась. А хотел на тряпки пустить. Две черных хохочущих над чем-то непонятным фигуры прошли в пяти метрах. Чиркнула зажигалка, ветер донес запах немецких сигарет. Затем скрип шагов под сапогами затих вдали.
– Вперед!
Они перескочили через тропку, занырнули за ощерившийся голыми прутьями кустарник и снова плюхнулись в снег. В ста метрах левее застыли черные туши танков, ходил часовой. Оба медленно и осторожно поползли к невысокому штабелю бочек, из-за которого доносилось тихое посапывание.
– Дрыхнет, скотина.
– Тихо! – Посвистывание прекратилось, бесконечно долгую минуту Андрей обливался холодным потом. Затем на смену посвистыванию пришел богатырский храп. Теперь ак-ку-рат-но!
Они закатились под самую стену бочек. Остро воняло горючим.
– Здесь!
Отогнув угол брезента, Андрей нащупал ряд квадратных жестянок. Оно! Теперь главное не загреметь.
– Взял?
– Ага. Я тоже. Уходим.
Ползти с двумя пятикилограммовыми банками было неудобно, но другого выхода не было. Пропахав метров двести снежной целины, Андрей ухватил ползущего впереди напарника за пятку.
– А?
– Все, вставай. Тут уже наши.
Оба оглянулись, затем медленно поднялись. Тут же из-за елок раздалось грозное: «Стой! Кто идет?»
– Чеботарев, Синицын!
– Ага. Достали?
– А то! Американское! – продемонстрировал Андрей надпись «Shell» на боку тяжелой жестянки.
– С ума сойти. Ладно, как договаривались – две нам, две вам. Да, мужик, ты силен. Ну, давай пять. Пассатижи – с меня.
– Пассатижи и набор напильников. Уговор дороже денег.
– Вот же черт памятливый. Присылай Рустама.
– В пехоту спишу! Грязь месить! – В гневе комбат был страшен, Давид вместе со всеми благодарил судьбу, что не попал в злосчастный караул.
– Раззвиздяи! – продолжал разоряться Жилин, размахивая пустой жестянкой из-под американского масла.
– Какие-то шоферюги задроченные обвели лучший танковый батальон Красной Армии вокруг пальца! И посмеялись еще – пустые банки аккурат вдоль дорожки вывесили. С благодарственной, мать ее, запиской! И-лю-стри-ро-ван-ной! Ни в грош не ставят, засранцы. И поделом! Грош за вас только на ярмарке в базарный день предложат. И то с перепою. В общем, так, – Жилин бросил банку на снег, смял в кулаке листочек с «благодарственной запиской», рассерженным медведем прошелся взад-вперед.
– Будь у меня возможность – лично бы заставил тебя, Ляховский, у каждой каракатицы автобата щупом масло проверять. И тех орлов, у кого наше масло обнаружил бы, взял бы вместо вас. Потому что мне лихие ребята нужны во как! А вас, долбодятлов – вместо них, за баранку! Но поскольку, на ваше счастье, завертелось –по машинам! И если воевать будете так же, как караулы нести, – похоронки на себя можете писать заранее. Немцы – не я, раздолбайства не прощают. Все всё поняли? Р-разойдись!
Пробегая мимо комбата, Давид испытал сильнейшее желание хоть краем глаза взглянуть на записку с карандашным рисунком. Но попасть под раздачу находящегося в дурном расположении духа майора было не лучше, чем под фланговый огонь батареи «восемь-восемь». [22]
Жаль.
Давид пробежал мимо полуторки, которую заводил «кривым стартером» водитель в относительно чистом по меркам шоферской братии ватнике. От спины шел пар. Вспомнился Андрей – тот тоже умудрялся сохранять вид даже посреди грязюки. Но времени остановиться и поговорить, естественно, не было, а водителю, ясно дело, было не до «мазуты» – поди-ка заведись ручками на морозе. Разве что на американской смазке…
– Нашли?
– Нашли, товарищ Сталин. Жив-здоров. После выхода из окружения был направлен в 232-й отдельный автобат Западного фронта.
– Почему сразу не сообщили?
– Ошибка писаря, товарищ Сталин. Записан как Неботаев вместо Чеботарева.
– Все равно должны были сообщить, – сварливо заметил Сталин. – Развели, понимаешь, горе типографию. Эдак возьмут Гудериана в плен – и с перепою Губерманом запишут. И что тогда? Разберись с этим. Ладно. Докладывай. Как он там поживает?
– Нормально, товарищ Сталин. При выходе из окружения он и еще один боец, через него мы его и нашли, кстати, уничтожили команду немецких связистов, захватили одну единицу автоматического оружия, – Берия явно цитировал донесение. – Проверку прошел успешно, направлен на переформирование. Выступил с рядом предложений по облегчению зимней эксплуатации техники. Командованием характеризуется положительно, в настоящее время назначен командиром отделения. Представлен к медали, – со стороны могло показаться, что один грузин нахваливает другому грузину успехи сына. Не иначе, с целью сватовства.
– Смотри-ка. Собачий парикмахер – и с медалью. Ну что ж. С медалью пусть там внизу разберутся. Достоин – дадут. Им виднее. Вмешиваться не будем. Ни туда ни сюда. Вот что. Как думаешь, пора его вытаскивать?
– Давно пора, товарищ Сталин.
– И куда его?
– Думаю, к Ляпунову. Пока лаборантом.
– Согласен. Самое место – досконально он ничего не знает, но если вспомнит что интересное – будет удобный случай, как ты там сказал – «выступить с рядом предложений». Да. Кстати, о лаборантах. Какого там лаборанта ты из Ленинграда бронепоездом вывозил? Еще до того, как немцы зубы обломали?
– Не совсем лаборант. Некто Лосев. Помните такие маленькие цветные лампочки на приборе? Товарищ Термен называет их «светодиодами». Оказывается, этот Лосев уже разработал подобные устройства. Еще до войны. И до других элементов схем на том же принципе, на котором приборчики сделаны, он тоже додумался. И даже лабораторные образцы у него были.
– И опять размером со шкаф?
– Намного меньше. С ноготь примерно.
– Смотри-ка. А то я уже привык – как что похожее, так обязательно со шкаф размером. Создай ему все условия. Уж очень хочется пластинки без шума и треска послушать, – Сталин усмехнулся. – Только эту… «Чугунную бабу» не ставь, очень тебя прошу.
– Насчет условий – плохо, товарищ Сталин, – Берия шутку проигнорировал, – и Королев, и Курчатов требуют станков, лабораторного оборудования, инженеров. А вы ж все отобрали. Я понимаю – не до того было.
– Понимаешь – не возражай. И так еле отмахались. И то не до конца. И пока обратно на границу не выйдем – будут твои номерные ученые-моченые сидеть на голодном пайке. Кроме разве что Курчатова. Ему – с нового года подкинем мощностей. Кстати, что там у американцев?
– Пока ничего, товарищ Сталин. По нашим сведениям, документ по финансированию проекта «Трубные сплавы» поступит Рузвельту на подпись со дня на день. Шестого-восьмого декабря.
– Задержать бумагу на недельку твой человечек не сможет? Глядишь, японцы ударят – а они ударят, да. Флот они уже вывели. Ты не знал?
– Это, видимо, информация ГРУ, товарищ Сталин? – Берия поджал губы.
– Обиделся? Обиделся, вижу. Обскакали тебя военные. А ты ушами не хлопай. И войну разведок мне тут затевать не смей. Лучше своим сотрудникам хвосты накрути, чтобы у меня на столе всегда два документа были – твой и их, ноздря в ноздрю, да. Так вот. Постарайся по возможности документ задержать. Нападут японцы раньше, чем Рузвельт документ по бомбе подпишет – американцам может не до того стать.
– Задержать документ… Не уверен, товарищ Сталин. Времени в обрез. И риск. Но попробуем.
– Не зарывайся. Если есть вероятность засветиться и испортить отношения – лучше не рискуй. Американское оборудование и материалы для нас важнее. Лучше пусть у нас появится своя корова, чем у соседа сдохнет. И еще… – Сталин не договорил, требовательно затрещал телефон.
– Да. У аппарата. Что? Как допустили? Понятно. Товарищ Константинов. Вы понимаете, что вы должны предотвратить прорыв любой ценой? Понимаете? Действуйте.
И, уже обращаясь, к Берии, сухо проинформировал:
– Прорвались, гады. Нашли проходимый участок вне дорог и прорвались. Еще двадцать километров – и все пойдет к чертям собачьим.
* * *
Застигнутая на марше артиллерия является законной добычей танков.
X. Винцель. «Стальные кошки», Бонн, 1958
– Та-а-анки! – ничего страшнее этого вопля для застигнутой на марше артиллерии быть не может, тем более – для реактивной. Даже тяжелую гаубицу, если достанет времени, можно успеть развернуть и при особой благосклонности фортуны влепить тяжелый «чемодан» в лоб вражине. А «Катюша», пусть даже она трижды на гусеничном шасси, для огня прямой наводкой не приспособлена в принципе. И лежащие прямо на направляющих ракеты в такой ситуации – никакой не боекомплект, а всего лишь лишний шанс сдохнуть быстро, в огненном шаре взрыва. Танки стреляли с предельной дистанции – брони у лакомой цели не было вообще – ну не считать же броней тоненькие щитки, чья задача – предохранять хрупкие стекла от залпа… Хотя пулю из «МГ» с большой дистанции, может, и удержат…
Воронка! Большая – от двухсот пятидесяти кило, а то и от пятисотки! Решение созрело мгновенно. Дверь – выбить ударом ноги. Взгляд на немцев – на остающуюся сзади воронку, на немцев – на воронку… Стоп, доворот, задний ход. На дне воронки – лед, проходим его на разгоне. Задние катки карабкаются вверх по склону, еще чуть выше, черт, даже ствола нет и в дырку, как тогда, в деревеньке, не посмотришь. Вроде нормально – стоп! Двигатель стукнул и стих, мертвой хваткой застопорив гусеницы на склоне.
Командир установки, девятнадцатилетний пацан, смотрел на Василия белыми от шока глазами. Открыл рот – и, видимо, от этого усилия его расколодило – понял. Вывалились из кабины, схватились за тент. Тянуть было трудно – «Сталинец» стоял носом вниз, рельсы направляющих смотрели почти в горизонт.
На дороге по обе стороны от тягача творился настоящий ад – взрывались ракеты на направляющих, трассы шальных пусков чертили небо косыми крестами. С борта одного из трофейных «ганомагов» (переименованных солдатами несколько неприличным образом, а зря – знатная машинка) работала крупнокалиберная счетверенка, в надежде дотянуться до чего-то не сильно бронированного в надвигающейся цепи. Тент, почти уже сдернутый, потяжелел – командир повис, вцепившись мертвыми пальцами в брезент. Еще немного. В плечо тупо стукнуло, рука повисла плетью. Ничего, тент уже на земле. Теперь назад.
Цепляясь одной рукой, Фофанов вскарабкался обратно в кабину, плюхнулся животом на сиденье, потянулся к «адской машинке». Лихорадочно, с третьей попытки, воткнул штекер в гнездо динамки. Пробитый строчкой пуль радиатор травил прямо в кабину пар, мгновенно оседающий на холодном железе, стекле и дереве кабины инеем. Видимость – ноль. Рука нащупала рукоятку вертушки, ага, крутим! Импульсы высокого напряжения прошли по проводам, один за другим воспламеняя запалы. Пороховые заряды швыряли ракеты вперед, почти параллельно земле.
– Achtung! Stalinorgel! [23]– Сквозь узкие перископы танков летящие в лоб ракеты смотрелись… страшно. Железный строй смешался – ненадолго, на минуту всего. Но этой минуты хватило, чтобы уцелевшие русские машины сориентировались и начали отползать. Бешеный русский пулеметчик в захваченном полугусеничнике сменил диски и теперь коротко, но плотно работал трассирующими, прикрывая отход.
Генерал Хубе потер заледеневший на ветру нос. Половина русских ушла, черт. Правда, его потери были небольшими. Не повезло приданной танкам мотопехоте – шальной снаряд «Сталинского органа» попал прямо в открытый сверху кузов БТРа. Смотреть в выжженное нутро не хотелось. И еще одному «Pz-IV» одна из крупнокалиберных пуль пробила ствол пушки. В другое время – ерунда, три часа работы ремонтникам. Но сейчас ремонтники отстали, а каждый танк был на счету.
Помощи от других двух дивизий группы ждать не приходилось – русские беспрерывно атаковали на смежных участках фронта, и командование волей-неволей было вынуждено реагировать, раздергивая последний оставшийся танковый кулак вермахта по частям.
Но он, Хубе, справился. До окруженных армий Гота оставалось пройти еще десяток километров, и он пройдет эти километры. Лично.
Давид вел машину задним ходом, ориентируясь лишь по командам башнера. Танк пятился осторожно, почти вслепую лавируя между берез. Рощица обещала хоть какую-то передышку, а при неудачном раскладе – возможность пойти в последнюю атаку рывком, с короткой дистанции. Командир висел в люке без движения, и затаскивать его под броню было некогда. Сначала выжить самим, потом – почести мертвым. По полу, перебивая звоном мотор и канонаду, катались снарядные гильзы – много. Немцы почему-то тоже не спешили развивать успех, добивать отползающие почти без снарядов русские танки. Устали, бедняжки. Ничего, отдохните. Это вы здорово придумали. Сейчас подбросят снаряды – отдохнете окончательно. В могиле. Кое-кто, кстати, уже – на широком поле между «тридцатьчетверок» и недавно подброшенных в бригаду двух похожих на них танков поменьше, с сорокапятками, бледным бензиновым пламенем горела серая угловатая броня.
* * *
Танки, лишенные снабжения – то есть горючего и снарядов, представляют собой очень дорогой металлолом.
Д. Пелед. «Красная броня». Латрун, 1960
Лучи прожекторов пронизывали белесые клубы, подсвечивали крутой бок паровозного котла, башню броневика-трехоски на выезде с разъезда. По живой цепочке из черного провала двери вагона плыли из рук в руки ящики со снарядами. Горизонт на востоке отливал перламутром, на западе – мерцал багровым. Из-за линии вагонов, где стоял еще один состав, доносился рев моторов и лязг – разгружались танки. Тяжелые «KB» и, что было до крайности странно, «Т-50». Редкая птица, а под Москвой, как помнил Андрей, в его истории и вовсе не встречавшаяся. Значит – что? Блокады Ленинграда нет, получается?!
– Давай, давай! Быстро, славяне, быстро! Немец ждать не будет! – Рустама Файзуллина славянином можно было назвать весьма условно, однако шестидесятикилограммовые ящики он подавал как из пулемета, Андрей едва успевал принимать. Вообще, шоферня, хоть штатская, хоть фронтовая – народ с понятием и со своими принципами. Загнать военного водителя на погрузку-разгрузку можно только начальственным окриком (не ниже комбата, и с постоянным присутствием непосредственного начальства для сколько-нибудь продолжительного эффекта) или возможностью сныкать под ветошь что-нибудь полезное в хозяйстве, типа «случайно выпавшей» из ящика банки сгущенки. И то сказать – профессиональная болезнь шофера – радикулит, что в мирное время, что в военное, какая уж тут погрузка. Однако сейчас пахали все, включая «аксакала» из московских таксистов Петренко, который, по слухам, с радикулитом из мамки выпал. До рассвета оставалось всего ничего, и чем раньше стартуешь, тем меньше придется пилить днем, привлекая внимание «лаптежников» и прочей летающей шушеры.
Немец, конечно, стал уже сильно не тот, но тем, кто попадал под раздачу, было не легче. А уж с таким грузом… Сто двадцать снарядов в кузове, близкий разрыв, а то и вовсе одна зажигательная пулька – и прощай, Родина, сержант Чеботарев полетел передавать привет Жукову. Закидались минут за пятнадцать. Пока Андрей грелся, заводя полуторку «кривым стартером», Рустам сбегал куда-то к палаткам и вернулся с котелком каши и трофейной канистрой, кои тут же оприходовали. Кашу – в желудки, бензин – в бак. Мелочь – а приятно. Лишних полста километров. Канистру, кстати, Рустам зажал – невесть откуда взявшейся проволочкой прикрутил к раме. Глядишь, не вспомнят потом. Татары – народ хозяйственный.
Мотор взрыкнул и заработал, ровно и уверенно. Ремонтники давно уже просили комбата отпустить Андрея к ним, но комроты устроил дикий скандал – отдать одного из лучших водителей в такое время он согласился бы только под угрозой трибунала Впрочем, обязанности «зампомпотеха», как шутил тот же Рустам, на него навалили и так. Во всяком случае, в Андреевом взводе простоев по поломкам матчасти было раза в два меньше, чем по батальону в целом. Комроты клялся и божился, что выбьет Андрею «За боевые заслуги», но верилось с трудом – чай, не сорок третий год, с которого, как помнил Андрей, медали, а то и ордена, стали раздавать горстями. Торопливо проскрипели валенки, и со стороны станционной будки к Андреевой полуторке, широко отмахивая рукой с планшеткой, подбежал комроты собственной персоной.
– Чеботарев, ко мне! – Пацан, двадцать два или двадцать три, на фоне сорокалетних в массе мужиков всячески старался казаться солиднее. На сапогах даже каблуки себе нарастил, отчего переход на валенки, где подобная операция затруднительна, воспринял как личную трагедию. Так что пытался брать нарочитой строгостью, поминая трибунал в каждом втором предложении.
– Товарищ лейтенант!..
– Вольно! Значит так, сержант Чеботарев! Пойдешь сразу за «БА-10», – указал он на броневик у выезда, твой взвод – за тобой. Я на «шестидесятом» пойду замыкающим, вытаскивать заглохших. Встанет кто-то из твоих – отдам под трибунал. Дойдешь без остановок – будет тебе медаль, обещаю. Если броня встанет – его не жди, со своим взводом двигайся вот сюда, – синий от холода палец ткнул на перекресток дорог километрах в пятидесяти к северо-западу. Андрей достал очередную свою «карту-самопалку», отметил место и маршрут, – там танкисты загорают без снарядов. Маскировку с фар не снимать, спать запрещаю, обоим. Расчетное время прибытия – десять двадцать. Часы есть?
– Так точно! – Часы Андрей снял с замерзшего насмерть немца где-то под Наро-Фоминском, причем никаких угрызений совести вследствие данного факта биографии, естественно, не испытывал. – Будем вовремя, товарищ лейтенант! Дорога как?
– Дорога нормальная, вчера туда прошли два заправщика с парой танков пополнения, так что замести еще не успело. Ладно, собирай своих, ставь задачу. Выступаем через пятнадцать минут.
Да, вот еще что, – обернулся он через три шага, – запрос на тебя пришел из дивизии. Как, что – не знаю, то ли в училище, то ли еще куда, после ходки сам выяснишь.
Подполковник Шестаков взмахнул рукой и задвинул фонарь. Мотор ровно гудел, нагоняя тепло к затянутым в унты ногам. Скоро будет жарко, несмотря на минус семнадцать за бортом. Ладно, зима – а как при такой печке летом воевать? Впрочем, до лета надо дожить. А там, может, что и придумают. Истребитель вырулил на бетонку, за ним пристраивалась первая эскадрилья. На рулежке, рядом с неубранными тушами подавленных танками немецких пикировщиков, выстраивались вторая и третья, за ними – угловатые «Илы», ощетинившиеся крупнокалиберными пулеметами стрелков. Низкое оранжевое солнце светило в спину, это было хорошо – больше шансов будет слету атаковать немцев в его лучах. От посеченного осколками здания КП взлетела красная ракета. Двигатель взревел, разгоняя новый, только что с завода, «ЛаГГ-5» навстречу бою.
«Во-оздух!!!» – изломанные силуэты «Юнкерсов» черным клином подходили с запада, доворачивая на остатки деревни. Похоже, это все. Машин тридцать, не меньше. А после налета опять заработает артиллерия, опять двинутся танки. Впрочем, с них и одних танков хватит. Оставшийся от воздушно-десантной бригады неполный батальон, дважды пополненный и дважды сгоревший почти до основания, просто зароют в заледенелую землю – и пишите письма. Хотя какие письма, в самом-то деле? В лучшем случае – придет треугольник с коротким и горьким «Смертью храбрых», а скорее – с еще горшим «Без вести». Да и кому придет? Родителей бывший беспризорник, воспитанник самого Макаренко, а ныне вновь лейтенант Лемехов не помнил. Жена с дочкой накануне войны уехали по путевке в Сочи. Должны были вернуться двадцать пятого, но вернулись или нет, а если вернулись – то успели ли эвакуироваться, отдыхавший в то время в «лубянском санатории» Лемехов не знал. И родители жены, жившие до войны в Барановичах, по понятным причинам, не отзывались. Так и потерял семью в военных завихрениях.
Ну и ладно. Не придет никому похоронка – меньше горя будет в тылу. А в остальном… В роте порядок. Бойцы забились по щелям. Орлы Анчара с двумя «ДП» и двумя «МГ» готовы косить пехоту. Зубоскал даже эрзац-дот оборудовал в кулацком подвале. Бутылки с «жидкостью КС» розданы. Две оставшиеся противотанковые пушки с шестью снарядами на ствол раскиданы по флангам. Что-то уцелеет, при удаче спалит еще пару танков. Из двух-то десятков. А за ними уже никого. Километров пять чиста поля, а потом – еще деревенька, на которую уже прут с востока озверевшие в котле немцы. Эти, к счастью, пехом. И на танки, как в прошлый раз, надежды никакой – десяток «тридцатьчетверок» парой километров южнее (тоже бывшая бригада, что характерно), загорает без снарядов. «Юнкерсы» уже близко, вот-вот врубят сирены. Ладно, что сможем – то и сделаем. Закроем дыру в очередной раз, последний – так последний. А обо всем остальном пусть уже думают другие. После нас.