Страница:
– Так вот, разрабатываемые немцами ракеты, по данным разведки, предназначены для дальних и сверхдальних бомбардировок, на сотни и тысячи километров.
– Вы, товарищнарком, извините, – Королев, в отличие от Берии, быть особо вежливым не собирался. Лагеря он уже не боялся, шестым чувством ощущая, что сейчас ему простится многое, – но я ракетами занимаюсь малость подольше вашего. Чтобы доставить полезный груз хотя бы и в тонну на полтыщи километров, детской шутихой не обойдешься. Такая ракета будет стоить поболе бомбардировщика сравнимой грузоподъемности. Так бомбардировщик имеет шанс вернуться, а ракету вернуть назад сложновато. К тому же – как вы будете наводить ракету на цель при таком расстоянии? Да в этом случае отклонение от цели будет версты две, не меньше!
– А вы, товарищКоролев, не кипятитесь, – слово «товарищ» Берия выделил точно так же, как до того Королев. Получилось весьма зловеще. – Сами по себе ракеты, конечно, будут проигрывать самолетам. На первых порах. А вот вы подумайте, зачем я пригласил товарища Курчатова и вас одновременно? Тонну обычной взрывчатки ракетами забрасывать будет действительно дороговато. А необычной?
За столом опять воцарилось молчание. Откуда-то из иного мира повеяло ужасом неумолимо валящейся из фиолетовых глубин стратосферы огненной смерти, растекающейся по городу почему-то лавой из жерла вулкана.
– Впрочем, – попытался разрядить напряжение Берия, – помимо военных задач, оба эти проекта вполне могут служить и народному хозяйству. Про десять тысяч тонн угля в одном килограмме урана товарищ Курчатов нам уже рассказал. А что касается любимых вами ракет, товарищ Королев… Знаете, я специально почитал Циолковского, Беляева… «Звезда КЭЦ», занимательное чтение. Я, конечно, понимаю, что создание вращающейся вокруг Земли космической станции уже само по себе эпохальная, философская даже задача. Но вот если мы, разведчики, сумеем поставить на эту свободно летающую над Землей станцию фотоаппарат… – Лицо Берии на долю секунды приобрело какое-то детски-мечтательное выражение, словно маленький мальчик вообразил себе вагон мороженого, обильно политого шоколадным сиропом.
Ляпунов не смог сдержать смешка, Курчатов тоже улыбнулся. Уж больно комически выглядел обладающий жутковатой репутацией нарком с умильным выражением на круглом лице. Королев не улыбался. Жизнь успела отучить его от приятных сюрпризов. А тут… Мало того, что освободили по амнистии задолго до окончания срока, так еще и мечта всей жизни начинала потихоньку приобретать зримые очертания…
– Что же касается вас, товарищ Ляпунов… Вы, наверное, уже представляете, о чем пойдет речь. Несколько недель назад мы, помнится, уже консультировались у вас по одной проблеме. Для прочих присутствующих, не вдаваясь в детали, сообщу. Недавно на одном из наших секретных объектов был задержан иностранный шпион. Среди прочего оборудования у него была изъята весьма интересная машинка – некое вычислительное устройство огромной производительности. Как нам удалось установить, это устройство является новейшей экспериментальной разработкой одной из королевских лабораторий в Лондоне. По прикидкам товарища Ляпунова, мощность этого устройства составляет около одного миллиона операций в секунду. – Курчатов выглядел ошарашенным. Королев просто не поверил. Берия продолжал, не дрогнув ни единым мускулом; умение лгать естественно суть добродетель, совершенно необходимая политику, коим Лаврентий Павлович являлся безусловно. – К большому сожалению англичан, лаборатория была полностью разрушена немецкой крупнокалиберной бомбой. Поскольку создатель устройства был… хм… оригинально мыслящим человеком… то никакой документации и никаких иных образцов у англичан, по-видимому, не осталось. Возможно, кое-какие образцы есть у британских агентов в других странах, если их, конечно, тоже снабдили подобной техникой, но это не факт.
Ляпунов, естественно, не поверил в столь экстравагантную и в то же время наивную версию, в конце концов, он сам держал хитрое устройство в руках. Но мнение свое счел за благо оставить при себе.
– Товарищу Ляпунову мы хотим поручить разработку аналога такого устройства. Конечно, мы не требуем такого же результата немедленно. В конце концов, по словам вдовы покойного изобретателя, разработка машины заняла у автора около полувека. Но, учитывая важность такой работы, мы крайне заинтересованы в скорейшем начале исследований. Я, кстати, не думаю, что к вычислителям подобной мощности останутся равнодушными хотя бы и товарищи Королев с Курчатовым, да и артиллеристам, и НКВД, и даже нашим финансистам с плановиками такая штука очень бы пригодилась.
Таким образом, – продолжил нарком, – принято решение создать в системе НКВД СССР три особо секретные лаборатории. Лаборатория номер один – товарищ Ляпунов. Лаборатория номер два – товарищ Курчатов. Лаборатория номер три – товарищ Королев. Будет и четвертая лаборатория, биологическая, но… Товарищ Вавилов сейчас… проходит курс лечения. Ему пришлось значительно хуже, чем вам, товарищ Королев. – Он заметил напрягшиеся желваки на лице инженера и наклонился к нему, сняв пенсне и глядя прямо в потемневшие от невысказанной злобы глаза: – Мы понимаем, что были несправедливы… ко многим. Мы слишком увлеклись формулой «лес рубят – щепки летят». В результате – наломали дров, – он усмехнулся невеселому каламбуру и так же тихо продолжил: – Теперь мы стараемся исправить те ошибки, которые можем. К сожалению, у нас крайне мало времени. Впереди – несколько тяжелых лет. Очень тяжелых.
Королев выдержал взгляд. Протянул руку, взял изящную фарфоровую чашку с немного подостывшим чаем. Обхватил ее ладонями – несмотря на теплый весенний день, лагерная привычка беречь малейшие крохи тепла давала о себе знать. Берия задержал взгляд на искалеченной топором руке. Продолжил:
– Более подробную информацию вы получите примерно через неделю. А пока – прошу вас к завтрашнему вечеру представить свои предложения. И еще одно. Надеюсь, вы понимаете, что проекты являются особо секретными? Отлично. А теперь, наконец, можно поговорить и о винах. Вы знаете, – заговорщицким тоном проговорил нарком, – у меня есть бутылка замечательной «Хванчкары»…
* * *
Андрей еле удержался на стремянке, когда воротина гаража распахнулась под визг хронически несмазанных петель. Вывернув шею, обернулся. Фигура на границе дневного света и еле разбавленной пламенем «летучей мыши» темноты виделась темным силуэтом, и опознать вошедшего было затруднительно. Человек старательно вглядывался в темноту, однако после яркого майского солнца заметить Андрея под самым потолком, да еще и в дальнем углу, было нереально.
– Эй, есть кто? Чеботарев, Андрей! Тут ты, что ли?
Голос был знаком. Черт бы его побрал, чтоб он провалился, энтузиаст хренов! Однако не в меру, на взгляд Андрея, веселый и настырный комсорг гаража Давид Гольдман проваливаться никуда не собирался.
– Андрюха! Ты где там прячешься, двигай сюда, дело есть!
– Ща, погоди! – Андрей распихал по карманам инструменты и осторожно, чтобы не навернуться с шаткой лестницы, пополз вниз.
Спрыгнув наземь, он еле успел поймать подлую стремянку и вновь привел ее в условно-устойчивое состояние. Воспользовавшись нежданным перекуром, достал беломорину и чиркнул колесиком самопальной зажигалки. Давид, наконец, обнаружив его по огоньку, двинулся в глубь гаража. Походка у него была подпрыгивающая от переполнявшей все существо молодой, нерастраченной энергии.
– Битый час тебя ищу. Куда подевался? Наташка Хромова сказала, ты сюда двинулся, а не она – так я б тебя до вечера искал бы!
– Да Семеныч пристал, зараза, говорит, надо к пятнице свет провести. Неделю терпело, а тут, видишь, задницу у него припекло. Давай, говорит, кровь из носу, тяни провод, завтра уже лампы привезут да прочую лабуду.
– А-а! Так он прав! Сколько можно машины в сарае держать! Гараж уже месяц как построен, а въехать не можем. Вот, кстати, ты в яму не забудь проводку сделать, а то под машиной в темноте ползать – удовольствие так себе…
– Да сделаю! А что искал-то?
– По делу. Тут народ вечером стенгазету выпускать собрался, тебя ждем.
– А-а… – художественные таланты Андрея были замечены и оприходованы к общественной пользе в первую же неделю работы на новом месте. – Погоди, так три дня ж назад только прошлый номер вывесили!
– Да понимаешь, инструктор из райкома приезжал, говорит, установка спущена – активизировать работу по военному воспитанию молодежи. Ну, там, разъяснение политики Партии, международная обстановка…
– Зашевелились, хедрать! – по краю сознания проскочила тень радости, они знают! Они помнят! Они что-то делают! Но этой «установки» было трагически мало, да нет, это было просто не то, не то! Да и полузабытый с детства и вдруг опять вошедший в его жизнь партийно-политический новояз резанул по ушам с каким-то особенным скрежетом. – Чо там активизировать? Чо объяснять-то? Вы бы лучше всю свою комячейку на стрельбище лишний раз сводили. А то Ги… враг попрет – ты его что, газетой остановишь?
– И газетой тоже. Ты работу с людьми зря недооцениваешь. А на стрельбище идем завтра, после смены. Иван Ефремович уже с Косолаповым договорился. – Давид был серьезен, смотрел на Андрея как-то испытующе. – Андрей, ты того… остынь. Знаешь… давно с тобой поговорить хотел. Ты у нас уже больше месяца работаешь, парень вроде хороший, даром что не комсомолец. Но временами ты вроде моего дяди Изи. «Таки-да, евгеи, вот увидите, будет поггом!» – в исполнении классического по внешности Давида местечковый акцент валил наповал. – Я тебе в душу лезть не хочу, но скажи – ты тудане за это вот самое попал?
– За что попал, за то и отсидел. Справку показать? – Злость вдруг куда-то ушла, да и чисто по-человечески не хотелось крыситься на нормального парня. Андрей оглянулся, да и, впрочем, откуда посередь гулкого от пустоты ангара взяться лишним ушам. – Вот что, Давид… Ты легенду о Трое читал? Ну там, Древняя Греция, Ахилл, Гектор, Одиссей? – А черт его знает, вышел ли уже классический труд Кона или это будет позже?
– Нет, не пришлось пока, – Давид смотрел заинтересованно, черные глаза отблескивали в полутьме. Вообще-то, читал он много (что для здешней яростно рвущейся к знаниям молодежи было весьма типично), но среди той половины книг местной библиотеки, которая в принципе могла обойтись без упоминания Сталина, преобладала литература массовая. Пушкин там, Некрасов… Максим Горький в количестве… Не университетский центр, чай.
– Так вот. Осадили как-то древние греки город один, Трою. Девять лет сидели под стенами – и никак. Потом все же взяли, обманом. Выражение такое слышал – «троянский конь»? – О, черт, услужливая память, как в тумане, отразила пастельно-бежевые стены затерянного теперь неизвестно где офиса, светлый квадрат монитора и дикий вопль админа от соседнего стола: «Какая сволочь опять подцепила трояна!» Как все это было далеко…
– А! Это ты про деревянную лошадь, в которую солдат спрятали?
– Ну. Так вот, суть вот в чем. Была там прорицательница одна, Кассандра. Прорицала-то она исправно, да только никто и никогда ей не верил. Она говорит – не ввозите данайские, греческие то есть, дары в город, а над ней только посмеялись…
– Так ты говоришь…
– Так я ничего и не говорю. Так, байки травлю. О греках. А что ты сам себе надумал – твое личное Дело. Ладно. После смены зайду.
* * *
Листок из ученической тетради в косую линейку был исписан аккуратным почерком, но все грифы и прочие причиндалы, без которых нет и быть не может серьезного документа, были на месте. Секретность там или не секретность, нельзя ли отдавать документ в машбюро на перепечатку, можно ли – документ, написанный не стукачом Васей Шнырем, а штатным сотрудником, хотя бы и работающим под легендой, должен быть оформлен как полагается. Дисциплинирует.
«Совершенно секретно.
Экземпляр единственный.
Для передачи «Петровичу» лично в собственные руки
Сек. Сотрудник «Бушлат»
08 мая 1941 года
Рапорт
Настоящим докладываю.
Попытки завязать дружеские отношения с «Пауком» успеха не принесли. Очевидно, объект до сих пор находится под впечатлением отбытого им уголовного наказания. Кроме того, поведение «Паука» часто выглядит странным – он не знает некоторых общеизвестных вещей, неоднократно теряйся в обычных бытовых ситуациях. Настроение резко меняется от мрачного и подавленного до возбужденного. Избегает тесного общения, хотя охотно обсуждает темы, связанные с работой. В быту нелюдим. Спиртными напитками не злоупотребляет, ограничиваясь одной кружкой пива в два-три дня.
В разговоры о политике вступает неохотно, попытки поговорить откровенно – пресекает или просто отмалчивается. Клеветнических и политически незрелых высказываний о политике Партии Ленина – Сталина и Советского Правительства не допускает, за исключением сомнений в долговременности и прочности Советско-Германской дружбы.
В то же время включился в общественную работу по линии профсоюзов, активно участвует в оформлении стенной газеты. Много времени проводит в читальне, чаще всего изучает подшивки газет, начиная с 1939 года. Проявляет также интерес к трудам И. В. Сталина, ведет подробные конспекты.
По вечерам после работы много рисует, в том числе разнообразную военную технику. Рисунки в тот же вечер уничтожает, однако мне удалось сфотографировать некоторые из них. Фотопленку с копиями рисунков прилагаю к настоящему рапорту».
Берия разложил на необъятном столе около десятка мутноватых снимков. Действительно, рисунки. Девушка с печальным взглядом, сидящая на широком подоконнике, набросанная считанными, но завершенно-точными штрихами. Слегка холмистый пейзаж с едва угадывающимся на горизонте устремленным ввысь городом, удивительно прозрачным, без дымящих фабричных труб. Похожий на стремительную каплю автомобиль на широких, низких шинах, с громадным прихотливо выгнутым лобовым стеклом и воздухозаборниками за широкими дверями – неравнодушный к машинам Берия аж прицокнул языком. Опять девушка, на этот раз обнаженная (красивое женское тело Лаврентий Павлович тоже одобрил). Какая-то «абстракция» – вынужденный заниматься делом художника, нарком выкроил часок и полистал книги по искусству – странной формы гигантский гриб, растущий на фоне домишек в китайском или японском стиле. Пожалуй, покажи эту, с позволения сказать, картину профессору Лучкову – и париться бедняге в психушке по сей день. Хищный, остроклювый, явно боевой самолет – только наличием крыльев и напоминающий боевые машины современности. И танк…
Танк ему не понравился, не понравился до такой степени, что глаза снова и снова, помимо желания, возвращались к фотокопии. Собственно, это была карикатура – танку были приданы узнаваемые с полувзгляда человеческие черты. На школьном альбомном листе была нарисована массивная, квадратных очертаний глыба в полосатом камуфляже с необычно длинной пушкой, увенчанной набалдашником дульного тормоза, под которым щетинились знакомые по газетным фотографиям усики. На лбу башни горели безумием водянистые глаза, с крыши на них свисала косая слипшаяся челка. Гибрид устрашающей (даже в таком вольном изображении) мощи боевой машины с болезненной, нездоровой агрессией наложенной на нее физиономии Гитлера оставлял неприятное впечатление, но видно было, что этого-то ощущения автор и добивался.
– Ты знаешь, Лаврентий, – Сталин тоже рассматривал этот рисунок из-за спины наркома. Говорил он по-грузински, – творческие люди все-таки особенный народ. Если бы я сомневался в том, что Гитлер все-таки нападет на нас, то это, пожалуй, меня убедило бы наверняка. Такое – не придумаешь.
– Да… Впечатляет… Но я предпочел бы, товарищ Сталин, чтобы этот Кукрыникс [3]оказался не художником, а толковым инженером. Или военным. Точные данные об этом «Тигре» – или это «Пантера»? – нет, все же «Тигр» – помогли бы нам гораздо больше, чем эта мазня.
– Ты, товарищ Берия, очень умный. Но дурак – Наедине Сталин не заботился о политесах. – Ну сам посуди. На что тебе толщина брони машины, которая здесь,– он выделил это слово только ему присущим нажимом, – может, и построена-то не будет. Или будет, но раньше, а потому – хуже. Или попозже – и тогда это будет совсем уж… чудо-юдо. Ты пойми – мы уже начали реагировать, так? И значит, мы каждым своим действием обесцениваем всю информацию, которую тебе удалось из него выжать. Вот мы двигаем армию к границе, а у немцев, между прочим, есть разведка.
Берия встрепенулся и попытался возразить, но Сталин пресек эту попытку коротким движением руки.
– Знаю, знаю. Ты обеспечиваешь секретность. Но ты можешь дать гарантию, что твои орлы выловят всех, – он опять выделил ключевое слово, – шпионов? А вдруг немцы все-таки узнают о наших передвижениях?
– Товарищ Сталин…
– Не перебивай. А вдруг они решат не дать нам сосредоточиться и нападут не двадцать второго, а пятнадцатого? А? И на что тогда годится его самая главная, как он считает, информация? И заметь, чем мельче детали, которые мы от него узнали, тем вероятнее они не будут соответствовать тому, что произойдет здесь.
– Так что же, все, что мы от него узнали, – все это бесполезно? – Лаврентий Павлович явно был ошарашен таким поворотом разговора.
– Не все, – мрачно-задумчиво возразил Сталин, посасывая давно потухшую трубку. – Нет. Не все.
* * *
После отгремевшей, классической майской грозы воздух был, выражаясь высоким штилем, сладостен. Запахи солярки, выхлопных газов и кисловатая нота сгоревшего пороха воспринимались как приправа, оттеняющая вкус весны. Солнце грело уже почти по-летнему, от вдребезги разбитых танками колей поднимался легкий парок. Гроза была мощной, но короткой, и глина, хотя и продавливалась под сапогами, к подошвам не липла – идти было несложно.
– Вот они, красавицы! – Начальник кубинского [4]испытательного полигона полковник Романов похлопал по наклонной броне одну из двух стоявших рядом с дорогой «тридцатьчетверок». Танки действительно были красивы. Была в них этакая грозная стремительность, поджарая мощь. Сталин подошел поближе, ему тоже хотелось похлопать машину по бронированному боку, но он сдержался.
– Красавицы – это хорошо, – задумчиво произнес он, задрав голову и осматривая трехдюймовую пушку, грозно уставившуюся в мишенное поле, – в красивой машине и воевать приятно. Как, товарищ капитан, – обратился он к командиру одного из экипажей, не обращая внимания на свиту из высоких автобронетанковых чинов, – приятно на этой машине воевать?
– Так точно, товарищ Сталин! – гаркнул капитан. – Броня – отличная, двигатель – зверь, броня… ну она и есть броня!
– Зверь, говорите… – Сталин на улице не курил, так что походить взад-вперед с трубкой он не мог. Из-за этого чувствовал он себя немного не в своей тарелке, чем, в значительной степени, его кремлевское и дачное затворничество и объяснялось. – А скажите, товарищ…
– Ивасев! Капитан Ивасев, товарищ Сталин!
– А скажите, товарищ Ивасев, часто ли этот зверь… выходит из строя?
Из бравого капитана как будто слегка стравили воздух.
– Бывает… товарищ Сталин.
– Бывает, говорите, – вождь повернулся к группе генералов и полковников, сбившихся в тесную кучу в преддверии очередной грозы, теперь уже – совсем не погодного характера. – Товарищ Федоренко! Так как у этих… зверей… с надежностью?
Генерал-лейтенант, начальник автобронетанкового управления РККА замялся. Докладных на самый верх по поводу недостаточной надежности новой техники он настрочил немало, и Сталин с его повышенным вниманием к техническим вопросам пропустить их не мог. Но, видимо, требовался показательный разнос, и его придется выдержать.
– Не очень хорошо, товарищ Сталин. Ресурс дизелей, к сожалению, недотягивает даже до ста часов. Коробка перемены передач тоже временами выходит из строя. По прямому указанию Автобронетанкового управления РККА вот эти машины, взятые непосредственно с серийных заводов, – он сделал широкий круговой жест в сторону замершего в отдалении десятка не столь парадно выглядевших «тридцатьчетверок», – в настоящее время проходят ресурсные испытания.
– В настоящее время, – сварливо заметил Сталин, – они стоят на месте. Или вы остановили испытания ради… высокого начальства? Или испугались дождика?
– Никак нет, товарищ Сталин! Испытания проводятся в любую погоду.
– Так проводите! – Вождь раздраженно махнул рукой. – Какой, вы говорили, у этих машин средний межремонтный пробег?
Федоренко ничего не говорил о пробеге. Он о нем писал в докладной записке, но спорить со Сталиным было невозможно.
– Сто-двести километров!
– Так сто или двести? – Вопрос был риторическим. – Вот что… товарищ генерал-лейтенант. Какова длина этой… дороги? – Он указал на измочаленную гусеницами трассу.
– Пять километров, товарищ Сталин, – встрял начальник полигона. Сталин посмотрел на него с неудовольствием, но не более того.
– Пять километров. Значит, двадцать кругов. Надеюсь, машины полностью заправлены? Сколько времени займет прохождение этой дистанции?
– Около семи часов.
– Семь часов… – Сталин задумался. – Хорошо. Пусть будет семь. Через семь часов мы вернемся сюда и продолжим разговор. Надеюсь, машины полностью готовы и заправлены? – И, после утвердительного кивка: – А пока проводите нас с товарищами конструкторами туда, где мы сможем поговорить. А вас, товарищ Андропов, – обратился он к порученцу, молодому и очкастому, которого лично вытащил из Карелии и которого гонял как Сидорову козу, – я прошу задержаться на полигоне и проконтролировать, чтобы возможные поломки устранялись без привлечения дополнительных людей и дополнительной техники. И представить отчет о ходе… пробега.
Уже в просторном кабинете, предоставленном начальником полигона, он закурил и прошелся вдоль Т-образного стола. Военные и конструкторы сидели, отслеживая перемещения синхронным поворотом головы, готовясь к худшему. Иллюзий насчет надежности новых танков не питал никто.
– Товарищ Морозов, – наконец обратился Сталин к главному конструктору харьковского КБ, – а как вы считаете – сколько танков встанут на этом отрезке?
– Думаю, два или три.
– То есть двадцать или тридцать процентов потерь на стокилометровом марше? Полагаю, немцам, – все переглянулись, – немцам при такой работе наших конструкторов и инженеров просто нет нужды усиливать противотанковую артиллерию. Зачем? Мы и сами справимся, – напряжение несколько спало. Пусть и намекнув на пособничество вероятному противнику, Сталин сказал «мы», а значит, поиска виновных пока не будет, а будет поиск путей выхода из неприятной ситуации. Не следует, правда, забывать ключевое слово – «пока». – Что является главной проблемой надежности наших танков, товарищ Морозов?
– Двигатель и трансмиссия, товарищ Сталин. К сожалению, доводка быстроходного дизеля идет с очень большим трудом. Не только у нас, но и у авиационщиков. – Это Сталин знал. – Главные проблемы – точность изготовления деталей, системы смазки и топливная арматура. По последнему вопросу наметились небольшие сдвиги, но…
– По этому вопросу мы попросим высказаться товарищей Чупахина и Поддубного, – представители двигателистов встрепенулись, – но чуть попозже. А пока – что у вас с трансмиссией?
– Вы, товарищнарком, извините, – Королев, в отличие от Берии, быть особо вежливым не собирался. Лагеря он уже не боялся, шестым чувством ощущая, что сейчас ему простится многое, – но я ракетами занимаюсь малость подольше вашего. Чтобы доставить полезный груз хотя бы и в тонну на полтыщи километров, детской шутихой не обойдешься. Такая ракета будет стоить поболе бомбардировщика сравнимой грузоподъемности. Так бомбардировщик имеет шанс вернуться, а ракету вернуть назад сложновато. К тому же – как вы будете наводить ракету на цель при таком расстоянии? Да в этом случае отклонение от цели будет версты две, не меньше!
– А вы, товарищКоролев, не кипятитесь, – слово «товарищ» Берия выделил точно так же, как до того Королев. Получилось весьма зловеще. – Сами по себе ракеты, конечно, будут проигрывать самолетам. На первых порах. А вот вы подумайте, зачем я пригласил товарища Курчатова и вас одновременно? Тонну обычной взрывчатки ракетами забрасывать будет действительно дороговато. А необычной?
За столом опять воцарилось молчание. Откуда-то из иного мира повеяло ужасом неумолимо валящейся из фиолетовых глубин стратосферы огненной смерти, растекающейся по городу почему-то лавой из жерла вулкана.
– Впрочем, – попытался разрядить напряжение Берия, – помимо военных задач, оба эти проекта вполне могут служить и народному хозяйству. Про десять тысяч тонн угля в одном килограмме урана товарищ Курчатов нам уже рассказал. А что касается любимых вами ракет, товарищ Королев… Знаете, я специально почитал Циолковского, Беляева… «Звезда КЭЦ», занимательное чтение. Я, конечно, понимаю, что создание вращающейся вокруг Земли космической станции уже само по себе эпохальная, философская даже задача. Но вот если мы, разведчики, сумеем поставить на эту свободно летающую над Землей станцию фотоаппарат… – Лицо Берии на долю секунды приобрело какое-то детски-мечтательное выражение, словно маленький мальчик вообразил себе вагон мороженого, обильно политого шоколадным сиропом.
Ляпунов не смог сдержать смешка, Курчатов тоже улыбнулся. Уж больно комически выглядел обладающий жутковатой репутацией нарком с умильным выражением на круглом лице. Королев не улыбался. Жизнь успела отучить его от приятных сюрпризов. А тут… Мало того, что освободили по амнистии задолго до окончания срока, так еще и мечта всей жизни начинала потихоньку приобретать зримые очертания…
– Что же касается вас, товарищ Ляпунов… Вы, наверное, уже представляете, о чем пойдет речь. Несколько недель назад мы, помнится, уже консультировались у вас по одной проблеме. Для прочих присутствующих, не вдаваясь в детали, сообщу. Недавно на одном из наших секретных объектов был задержан иностранный шпион. Среди прочего оборудования у него была изъята весьма интересная машинка – некое вычислительное устройство огромной производительности. Как нам удалось установить, это устройство является новейшей экспериментальной разработкой одной из королевских лабораторий в Лондоне. По прикидкам товарища Ляпунова, мощность этого устройства составляет около одного миллиона операций в секунду. – Курчатов выглядел ошарашенным. Королев просто не поверил. Берия продолжал, не дрогнув ни единым мускулом; умение лгать естественно суть добродетель, совершенно необходимая политику, коим Лаврентий Павлович являлся безусловно. – К большому сожалению англичан, лаборатория была полностью разрушена немецкой крупнокалиберной бомбой. Поскольку создатель устройства был… хм… оригинально мыслящим человеком… то никакой документации и никаких иных образцов у англичан, по-видимому, не осталось. Возможно, кое-какие образцы есть у британских агентов в других странах, если их, конечно, тоже снабдили подобной техникой, но это не факт.
Ляпунов, естественно, не поверил в столь экстравагантную и в то же время наивную версию, в конце концов, он сам держал хитрое устройство в руках. Но мнение свое счел за благо оставить при себе.
– Товарищу Ляпунову мы хотим поручить разработку аналога такого устройства. Конечно, мы не требуем такого же результата немедленно. В конце концов, по словам вдовы покойного изобретателя, разработка машины заняла у автора около полувека. Но, учитывая важность такой работы, мы крайне заинтересованы в скорейшем начале исследований. Я, кстати, не думаю, что к вычислителям подобной мощности останутся равнодушными хотя бы и товарищи Королев с Курчатовым, да и артиллеристам, и НКВД, и даже нашим финансистам с плановиками такая штука очень бы пригодилась.
Таким образом, – продолжил нарком, – принято решение создать в системе НКВД СССР три особо секретные лаборатории. Лаборатория номер один – товарищ Ляпунов. Лаборатория номер два – товарищ Курчатов. Лаборатория номер три – товарищ Королев. Будет и четвертая лаборатория, биологическая, но… Товарищ Вавилов сейчас… проходит курс лечения. Ему пришлось значительно хуже, чем вам, товарищ Королев. – Он заметил напрягшиеся желваки на лице инженера и наклонился к нему, сняв пенсне и глядя прямо в потемневшие от невысказанной злобы глаза: – Мы понимаем, что были несправедливы… ко многим. Мы слишком увлеклись формулой «лес рубят – щепки летят». В результате – наломали дров, – он усмехнулся невеселому каламбуру и так же тихо продолжил: – Теперь мы стараемся исправить те ошибки, которые можем. К сожалению, у нас крайне мало времени. Впереди – несколько тяжелых лет. Очень тяжелых.
Королев выдержал взгляд. Протянул руку, взял изящную фарфоровую чашку с немного подостывшим чаем. Обхватил ее ладонями – несмотря на теплый весенний день, лагерная привычка беречь малейшие крохи тепла давала о себе знать. Берия задержал взгляд на искалеченной топором руке. Продолжил:
– Более подробную информацию вы получите примерно через неделю. А пока – прошу вас к завтрашнему вечеру представить свои предложения. И еще одно. Надеюсь, вы понимаете, что проекты являются особо секретными? Отлично. А теперь, наконец, можно поговорить и о винах. Вы знаете, – заговорщицким тоном проговорил нарком, – у меня есть бутылка замечательной «Хванчкары»…
* * *
В многочисленных агентурных докладах сообщается, что направленные на военные предприятия остарбайтеры своей технической осведомленностью прямо озадачивали немецких рабочих (Бремен, Райхенберг, Штеттин, Франкфурт-на-Одере, Берлин, Галле, Дортмунд, Киль, Бреслау и Бейрейт). Один рабочий из Бейрейта сказал: «Наша пропаганда всегда преподносит русских как тупых и глупых. Но я здесь установил противоположное. Во время работы русские думают и вовсе не выглядят такими глупыми. Для меня лучше иметь на работе двух русских, чем пять итальянцев».
Bundesarchiv Koblenz. Reichssicherheitshauptamt. R 52/182. Meldungen aus dem Reich Nr. 376. 15.4.43. S. 8-17.
Андрей еле удержался на стремянке, когда воротина гаража распахнулась под визг хронически несмазанных петель. Вывернув шею, обернулся. Фигура на границе дневного света и еле разбавленной пламенем «летучей мыши» темноты виделась темным силуэтом, и опознать вошедшего было затруднительно. Человек старательно вглядывался в темноту, однако после яркого майского солнца заметить Андрея под самым потолком, да еще и в дальнем углу, было нереально.
– Эй, есть кто? Чеботарев, Андрей! Тут ты, что ли?
Голос был знаком. Черт бы его побрал, чтоб он провалился, энтузиаст хренов! Однако не в меру, на взгляд Андрея, веселый и настырный комсорг гаража Давид Гольдман проваливаться никуда не собирался.
– Андрюха! Ты где там прячешься, двигай сюда, дело есть!
– Ща, погоди! – Андрей распихал по карманам инструменты и осторожно, чтобы не навернуться с шаткой лестницы, пополз вниз.
Спрыгнув наземь, он еле успел поймать подлую стремянку и вновь привел ее в условно-устойчивое состояние. Воспользовавшись нежданным перекуром, достал беломорину и чиркнул колесиком самопальной зажигалки. Давид, наконец, обнаружив его по огоньку, двинулся в глубь гаража. Походка у него была подпрыгивающая от переполнявшей все существо молодой, нерастраченной энергии.
– Битый час тебя ищу. Куда подевался? Наташка Хромова сказала, ты сюда двинулся, а не она – так я б тебя до вечера искал бы!
– Да Семеныч пристал, зараза, говорит, надо к пятнице свет провести. Неделю терпело, а тут, видишь, задницу у него припекло. Давай, говорит, кровь из носу, тяни провод, завтра уже лампы привезут да прочую лабуду.
– А-а! Так он прав! Сколько можно машины в сарае держать! Гараж уже месяц как построен, а въехать не можем. Вот, кстати, ты в яму не забудь проводку сделать, а то под машиной в темноте ползать – удовольствие так себе…
– Да сделаю! А что искал-то?
– По делу. Тут народ вечером стенгазету выпускать собрался, тебя ждем.
– А-а… – художественные таланты Андрея были замечены и оприходованы к общественной пользе в первую же неделю работы на новом месте. – Погоди, так три дня ж назад только прошлый номер вывесили!
– Да понимаешь, инструктор из райкома приезжал, говорит, установка спущена – активизировать работу по военному воспитанию молодежи. Ну, там, разъяснение политики Партии, международная обстановка…
– Зашевелились, хедрать! – по краю сознания проскочила тень радости, они знают! Они помнят! Они что-то делают! Но этой «установки» было трагически мало, да нет, это было просто не то, не то! Да и полузабытый с детства и вдруг опять вошедший в его жизнь партийно-политический новояз резанул по ушам с каким-то особенным скрежетом. – Чо там активизировать? Чо объяснять-то? Вы бы лучше всю свою комячейку на стрельбище лишний раз сводили. А то Ги… враг попрет – ты его что, газетой остановишь?
– И газетой тоже. Ты работу с людьми зря недооцениваешь. А на стрельбище идем завтра, после смены. Иван Ефремович уже с Косолаповым договорился. – Давид был серьезен, смотрел на Андрея как-то испытующе. – Андрей, ты того… остынь. Знаешь… давно с тобой поговорить хотел. Ты у нас уже больше месяца работаешь, парень вроде хороший, даром что не комсомолец. Но временами ты вроде моего дяди Изи. «Таки-да, евгеи, вот увидите, будет поггом!» – в исполнении классического по внешности Давида местечковый акцент валил наповал. – Я тебе в душу лезть не хочу, но скажи – ты тудане за это вот самое попал?
– За что попал, за то и отсидел. Справку показать? – Злость вдруг куда-то ушла, да и чисто по-человечески не хотелось крыситься на нормального парня. Андрей оглянулся, да и, впрочем, откуда посередь гулкого от пустоты ангара взяться лишним ушам. – Вот что, Давид… Ты легенду о Трое читал? Ну там, Древняя Греция, Ахилл, Гектор, Одиссей? – А черт его знает, вышел ли уже классический труд Кона или это будет позже?
– Нет, не пришлось пока, – Давид смотрел заинтересованно, черные глаза отблескивали в полутьме. Вообще-то, читал он много (что для здешней яростно рвущейся к знаниям молодежи было весьма типично), но среди той половины книг местной библиотеки, которая в принципе могла обойтись без упоминания Сталина, преобладала литература массовая. Пушкин там, Некрасов… Максим Горький в количестве… Не университетский центр, чай.
– Так вот. Осадили как-то древние греки город один, Трою. Девять лет сидели под стенами – и никак. Потом все же взяли, обманом. Выражение такое слышал – «троянский конь»? – О, черт, услужливая память, как в тумане, отразила пастельно-бежевые стены затерянного теперь неизвестно где офиса, светлый квадрат монитора и дикий вопль админа от соседнего стола: «Какая сволочь опять подцепила трояна!» Как все это было далеко…
– А! Это ты про деревянную лошадь, в которую солдат спрятали?
– Ну. Так вот, суть вот в чем. Была там прорицательница одна, Кассандра. Прорицала-то она исправно, да только никто и никогда ей не верил. Она говорит – не ввозите данайские, греческие то есть, дары в город, а над ней только посмеялись…
– Так ты говоришь…
– Так я ничего и не говорю. Так, байки травлю. О греках. А что ты сам себе надумал – твое личное Дело. Ладно. После смены зайду.
* * *
История танка «Тигр» началась много сотен тысяч лет назад, когда несколько видов крупных кошачьих решили отказаться от выходящих из моды и не отвечающих современным условиям длинных саблевидных клыков, приобрести хвосты и начать применять новые схемы камуфляжа.
И. Кошкин, иллюстрации А. Литвина. «История танка Тигр». Норильск, 2002
Листок из ученической тетради в косую линейку был исписан аккуратным почерком, но все грифы и прочие причиндалы, без которых нет и быть не может серьезного документа, были на месте. Секретность там или не секретность, нельзя ли отдавать документ в машбюро на перепечатку, можно ли – документ, написанный не стукачом Васей Шнырем, а штатным сотрудником, хотя бы и работающим под легендой, должен быть оформлен как полагается. Дисциплинирует.
«Совершенно секретно.
Экземпляр единственный.
Для передачи «Петровичу» лично в собственные руки
Сек. Сотрудник «Бушлат»
08 мая 1941 года
Рапорт
Настоящим докладываю.
Попытки завязать дружеские отношения с «Пауком» успеха не принесли. Очевидно, объект до сих пор находится под впечатлением отбытого им уголовного наказания. Кроме того, поведение «Паука» часто выглядит странным – он не знает некоторых общеизвестных вещей, неоднократно теряйся в обычных бытовых ситуациях. Настроение резко меняется от мрачного и подавленного до возбужденного. Избегает тесного общения, хотя охотно обсуждает темы, связанные с работой. В быту нелюдим. Спиртными напитками не злоупотребляет, ограничиваясь одной кружкой пива в два-три дня.
В разговоры о политике вступает неохотно, попытки поговорить откровенно – пресекает или просто отмалчивается. Клеветнических и политически незрелых высказываний о политике Партии Ленина – Сталина и Советского Правительства не допускает, за исключением сомнений в долговременности и прочности Советско-Германской дружбы.
В то же время включился в общественную работу по линии профсоюзов, активно участвует в оформлении стенной газеты. Много времени проводит в читальне, чаще всего изучает подшивки газет, начиная с 1939 года. Проявляет также интерес к трудам И. В. Сталина, ведет подробные конспекты.
По вечерам после работы много рисует, в том числе разнообразную военную технику. Рисунки в тот же вечер уничтожает, однако мне удалось сфотографировать некоторые из них. Фотопленку с копиями рисунков прилагаю к настоящему рапорту».
Берия разложил на необъятном столе около десятка мутноватых снимков. Действительно, рисунки. Девушка с печальным взглядом, сидящая на широком подоконнике, набросанная считанными, но завершенно-точными штрихами. Слегка холмистый пейзаж с едва угадывающимся на горизонте устремленным ввысь городом, удивительно прозрачным, без дымящих фабричных труб. Похожий на стремительную каплю автомобиль на широких, низких шинах, с громадным прихотливо выгнутым лобовым стеклом и воздухозаборниками за широкими дверями – неравнодушный к машинам Берия аж прицокнул языком. Опять девушка, на этот раз обнаженная (красивое женское тело Лаврентий Павлович тоже одобрил). Какая-то «абстракция» – вынужденный заниматься делом художника, нарком выкроил часок и полистал книги по искусству – странной формы гигантский гриб, растущий на фоне домишек в китайском или японском стиле. Пожалуй, покажи эту, с позволения сказать, картину профессору Лучкову – и париться бедняге в психушке по сей день. Хищный, остроклювый, явно боевой самолет – только наличием крыльев и напоминающий боевые машины современности. И танк…
Танк ему не понравился, не понравился до такой степени, что глаза снова и снова, помимо желания, возвращались к фотокопии. Собственно, это была карикатура – танку были приданы узнаваемые с полувзгляда человеческие черты. На школьном альбомном листе была нарисована массивная, квадратных очертаний глыба в полосатом камуфляже с необычно длинной пушкой, увенчанной набалдашником дульного тормоза, под которым щетинились знакомые по газетным фотографиям усики. На лбу башни горели безумием водянистые глаза, с крыши на них свисала косая слипшаяся челка. Гибрид устрашающей (даже в таком вольном изображении) мощи боевой машины с болезненной, нездоровой агрессией наложенной на нее физиономии Гитлера оставлял неприятное впечатление, но видно было, что этого-то ощущения автор и добивался.
– Ты знаешь, Лаврентий, – Сталин тоже рассматривал этот рисунок из-за спины наркома. Говорил он по-грузински, – творческие люди все-таки особенный народ. Если бы я сомневался в том, что Гитлер все-таки нападет на нас, то это, пожалуй, меня убедило бы наверняка. Такое – не придумаешь.
– Да… Впечатляет… Но я предпочел бы, товарищ Сталин, чтобы этот Кукрыникс [3]оказался не художником, а толковым инженером. Или военным. Точные данные об этом «Тигре» – или это «Пантера»? – нет, все же «Тигр» – помогли бы нам гораздо больше, чем эта мазня.
– Ты, товарищ Берия, очень умный. Но дурак – Наедине Сталин не заботился о политесах. – Ну сам посуди. На что тебе толщина брони машины, которая здесь,– он выделил это слово только ему присущим нажимом, – может, и построена-то не будет. Или будет, но раньше, а потому – хуже. Или попозже – и тогда это будет совсем уж… чудо-юдо. Ты пойми – мы уже начали реагировать, так? И значит, мы каждым своим действием обесцениваем всю информацию, которую тебе удалось из него выжать. Вот мы двигаем армию к границе, а у немцев, между прочим, есть разведка.
Берия встрепенулся и попытался возразить, но Сталин пресек эту попытку коротким движением руки.
– Знаю, знаю. Ты обеспечиваешь секретность. Но ты можешь дать гарантию, что твои орлы выловят всех, – он опять выделил ключевое слово, – шпионов? А вдруг немцы все-таки узнают о наших передвижениях?
– Товарищ Сталин…
– Не перебивай. А вдруг они решат не дать нам сосредоточиться и нападут не двадцать второго, а пятнадцатого? А? И на что тогда годится его самая главная, как он считает, информация? И заметь, чем мельче детали, которые мы от него узнали, тем вероятнее они не будут соответствовать тому, что произойдет здесь.
– Так что же, все, что мы от него узнали, – все это бесполезно? – Лаврентий Павлович явно был ошарашен таким поворотом разговора.
– Не все, – мрачно-задумчиво возразил Сталин, посасывая давно потухшую трубку. – Нет. Не все.
* * *
Сравнительные испытания, проведенные в 1941 году, показали, что «Т-34» уступал основному на тот момент немецкому танку по таким важным показателям, как скорость по проселку, обзор и условия работы экипажа. Что же касается надежности – то с ней у советского танка дело обстояло совсем плохо. Неудачная конструкция воздушного и масляного фильтров, неверный выбор передаточных чисел коробки перемены передач – все это приводило к тому, что небоевые потери машин были просто ужасающими. Без сомнения, эти недостатки могли быть исправлены – но времени уже не было. Несмотря на формальное превосходство по тактико-техническим характеристикам, советские танки уступали машинам панцерваффе, что имело поистине роковые последствия.
Пелед. «Красная Броня». Латрун, 1960
После отгремевшей, классической майской грозы воздух был, выражаясь высоким штилем, сладостен. Запахи солярки, выхлопных газов и кисловатая нота сгоревшего пороха воспринимались как приправа, оттеняющая вкус весны. Солнце грело уже почти по-летнему, от вдребезги разбитых танками колей поднимался легкий парок. Гроза была мощной, но короткой, и глина, хотя и продавливалась под сапогами, к подошвам не липла – идти было несложно.
– Вот они, красавицы! – Начальник кубинского [4]испытательного полигона полковник Романов похлопал по наклонной броне одну из двух стоявших рядом с дорогой «тридцатьчетверок». Танки действительно были красивы. Была в них этакая грозная стремительность, поджарая мощь. Сталин подошел поближе, ему тоже хотелось похлопать машину по бронированному боку, но он сдержался.
– Красавицы – это хорошо, – задумчиво произнес он, задрав голову и осматривая трехдюймовую пушку, грозно уставившуюся в мишенное поле, – в красивой машине и воевать приятно. Как, товарищ капитан, – обратился он к командиру одного из экипажей, не обращая внимания на свиту из высоких автобронетанковых чинов, – приятно на этой машине воевать?
– Так точно, товарищ Сталин! – гаркнул капитан. – Броня – отличная, двигатель – зверь, броня… ну она и есть броня!
– Зверь, говорите… – Сталин на улице не курил, так что походить взад-вперед с трубкой он не мог. Из-за этого чувствовал он себя немного не в своей тарелке, чем, в значительной степени, его кремлевское и дачное затворничество и объяснялось. – А скажите, товарищ…
– Ивасев! Капитан Ивасев, товарищ Сталин!
– А скажите, товарищ Ивасев, часто ли этот зверь… выходит из строя?
Из бравого капитана как будто слегка стравили воздух.
– Бывает… товарищ Сталин.
– Бывает, говорите, – вождь повернулся к группе генералов и полковников, сбившихся в тесную кучу в преддверии очередной грозы, теперь уже – совсем не погодного характера. – Товарищ Федоренко! Так как у этих… зверей… с надежностью?
Генерал-лейтенант, начальник автобронетанкового управления РККА замялся. Докладных на самый верх по поводу недостаточной надежности новой техники он настрочил немало, и Сталин с его повышенным вниманием к техническим вопросам пропустить их не мог. Но, видимо, требовался показательный разнос, и его придется выдержать.
– Не очень хорошо, товарищ Сталин. Ресурс дизелей, к сожалению, недотягивает даже до ста часов. Коробка перемены передач тоже временами выходит из строя. По прямому указанию Автобронетанкового управления РККА вот эти машины, взятые непосредственно с серийных заводов, – он сделал широкий круговой жест в сторону замершего в отдалении десятка не столь парадно выглядевших «тридцатьчетверок», – в настоящее время проходят ресурсные испытания.
– В настоящее время, – сварливо заметил Сталин, – они стоят на месте. Или вы остановили испытания ради… высокого начальства? Или испугались дождика?
– Никак нет, товарищ Сталин! Испытания проводятся в любую погоду.
– Так проводите! – Вождь раздраженно махнул рукой. – Какой, вы говорили, у этих машин средний межремонтный пробег?
Федоренко ничего не говорил о пробеге. Он о нем писал в докладной записке, но спорить со Сталиным было невозможно.
– Сто-двести километров!
– Так сто или двести? – Вопрос был риторическим. – Вот что… товарищ генерал-лейтенант. Какова длина этой… дороги? – Он указал на измочаленную гусеницами трассу.
– Пять километров, товарищ Сталин, – встрял начальник полигона. Сталин посмотрел на него с неудовольствием, но не более того.
– Пять километров. Значит, двадцать кругов. Надеюсь, машины полностью заправлены? Сколько времени займет прохождение этой дистанции?
– Около семи часов.
– Семь часов… – Сталин задумался. – Хорошо. Пусть будет семь. Через семь часов мы вернемся сюда и продолжим разговор. Надеюсь, машины полностью готовы и заправлены? – И, после утвердительного кивка: – А пока проводите нас с товарищами конструкторами туда, где мы сможем поговорить. А вас, товарищ Андропов, – обратился он к порученцу, молодому и очкастому, которого лично вытащил из Карелии и которого гонял как Сидорову козу, – я прошу задержаться на полигоне и проконтролировать, чтобы возможные поломки устранялись без привлечения дополнительных людей и дополнительной техники. И представить отчет о ходе… пробега.
Уже в просторном кабинете, предоставленном начальником полигона, он закурил и прошелся вдоль Т-образного стола. Военные и конструкторы сидели, отслеживая перемещения синхронным поворотом головы, готовясь к худшему. Иллюзий насчет надежности новых танков не питал никто.
– Товарищ Морозов, – наконец обратился Сталин к главному конструктору харьковского КБ, – а как вы считаете – сколько танков встанут на этом отрезке?
– Думаю, два или три.
– То есть двадцать или тридцать процентов потерь на стокилометровом марше? Полагаю, немцам, – все переглянулись, – немцам при такой работе наших конструкторов и инженеров просто нет нужды усиливать противотанковую артиллерию. Зачем? Мы и сами справимся, – напряжение несколько спало. Пусть и намекнув на пособничество вероятному противнику, Сталин сказал «мы», а значит, поиска виновных пока не будет, а будет поиск путей выхода из неприятной ситуации. Не следует, правда, забывать ключевое слово – «пока». – Что является главной проблемой надежности наших танков, товарищ Морозов?
– Двигатель и трансмиссия, товарищ Сталин. К сожалению, доводка быстроходного дизеля идет с очень большим трудом. Не только у нас, но и у авиационщиков. – Это Сталин знал. – Главные проблемы – точность изготовления деталей, системы смазки и топливная арматура. По последнему вопросу наметились небольшие сдвиги, но…
– По этому вопросу мы попросим высказаться товарищей Чупахина и Поддубного, – представители двигателистов встрепенулись, – но чуть попозже. А пока – что у вас с трансмиссией?