Страница:
Сперва Маша думала, что ее дар дает ей неограниченную свободу, но вскоре убедилась, что это не так. Возможности ее жестко ограничивал целый ряд обстоятельств. Во-первых, она так и не научилась снимать «чары» со своей жертвы. Во-вторых, вещи, которые она потом брала в руки, хоть и недолго, но оставались видимыми. И, в-третьих, сам момент исчезновения был довольно заметным: ведь она не может, например, зайти в комнату сразу невидимкой, прежде она должна быть хорошенько рассмотрена…
И еще. Злоупотребляя своим даром, она рисковала наплодить слишком много не видящих ее людей. А ведь она намерена хоть изредка менять свои туалеты, носить что-то в руках. И то тут, то там кто-то будет видеть то идущие по улице штаны, то плывущую сетку с колбасой… Ей вовсе не импонировала роль человека, вечно находящегося в центре нездорового внимания, роль вечной причины уличных обмороков и истерик. Более того, она рисковала стать даже более заметной, чем любой обыкновенный человек. Что может быть проще: выследить в толпе колышущуюся пустую шубку и всадить в нее нож, если невидимка вам чем-то уж очень насолил?
Стоит ли рисковать? После долгих раздумий Маша пришла к выводу, что рисковать следует, но только для того, чтобы добыть МНОГО денег. Как? Маша без излишних терзаний совести принялась изобретать способы обогащения.
Первое, что приходит в голову – воровство. Например, подойти к кассиру магазина и, став невидимой, забрать деньги. Но это – гроши.
К тому же в этот магазин путь ей будет потом заказан. А главное, деньги-то, которые она будет брать, кассир будет видеть, и черт его знает, как он на это отреагирует.
Банк? Стать невидимой для ВСЕХ служащих и остаться на ночь? Понадобится много дней, ведь в один день более одного исчезновения она безболезненно делать не может. Но допустим, она сумеет добиться этого, что дальше?.. Опять те же проблемы.
Короче говоря, продумав все варианты, Маша пришла к выводу, что пригоден для нее только откровенный грабеж: взять предмет (сумочку, например) на глазах у владельца, а затем вместе с этим предметом исчезнуть. Но чем она будет отличаться от обыкновенного уличного срывателя шапок? Подкарауливать в укромных закоулках одиноких женщин? Даже крайне эластичная (по причине юности) совесть Маши до такого ублюдочного варианта не растягивалась.
И вот, когда Маша уже пришла было к обидному выводу, что с надеждой сделать бизнес следует расстаться, что дар ее пригодится ей лишь в экстремальных ситуациях, в качестве оборонительного приема, она и наткнулась на Якова. Что-что, а подсматривать и подслушивать она сейчас может, как никто другой. А платил Яков прилично. Он же, кстати, и окрестил ее на штатовский манер, и сейчас большинство знакомых звали ее Мери, и никак иначе.
Вскоре она дошла до такого мастерства, что по несколько дней кряду могла, ничем себя не обнаруживая, жить в квартире своего клиента. Сколько было таких квартир…
2.
3.
4.
И еще. Злоупотребляя своим даром, она рисковала наплодить слишком много не видящих ее людей. А ведь она намерена хоть изредка менять свои туалеты, носить что-то в руках. И то тут, то там кто-то будет видеть то идущие по улице штаны, то плывущую сетку с колбасой… Ей вовсе не импонировала роль человека, вечно находящегося в центре нездорового внимания, роль вечной причины уличных обмороков и истерик. Более того, она рисковала стать даже более заметной, чем любой обыкновенный человек. Что может быть проще: выследить в толпе колышущуюся пустую шубку и всадить в нее нож, если невидимка вам чем-то уж очень насолил?
Стоит ли рисковать? После долгих раздумий Маша пришла к выводу, что рисковать следует, но только для того, чтобы добыть МНОГО денег. Как? Маша без излишних терзаний совести принялась изобретать способы обогащения.
Первое, что приходит в голову – воровство. Например, подойти к кассиру магазина и, став невидимой, забрать деньги. Но это – гроши.
К тому же в этот магазин путь ей будет потом заказан. А главное, деньги-то, которые она будет брать, кассир будет видеть, и черт его знает, как он на это отреагирует.
Банк? Стать невидимой для ВСЕХ служащих и остаться на ночь? Понадобится много дней, ведь в один день более одного исчезновения она безболезненно делать не может. Но допустим, она сумеет добиться этого, что дальше?.. Опять те же проблемы.
Короче говоря, продумав все варианты, Маша пришла к выводу, что пригоден для нее только откровенный грабеж: взять предмет (сумочку, например) на глазах у владельца, а затем вместе с этим предметом исчезнуть. Но чем она будет отличаться от обыкновенного уличного срывателя шапок? Подкарауливать в укромных закоулках одиноких женщин? Даже крайне эластичная (по причине юности) совесть Маши до такого ублюдочного варианта не растягивалась.
И вот, когда Маша уже пришла было к обидному выводу, что с надеждой сделать бизнес следует расстаться, что дар ее пригодится ей лишь в экстремальных ситуациях, в качестве оборонительного приема, она и наткнулась на Якова. Что-что, а подсматривать и подслушивать она сейчас может, как никто другой. А платил Яков прилично. Он же, кстати, и окрестил ее на штатовский манер, и сейчас большинство знакомых звали ее Мери, и никак иначе.
Вскоре она дошла до такого мастерства, что по несколько дней кряду могла, ничем себя не обнаруживая, жить в квартире своего клиента. Сколько было таких квартир…
2.
«Сегодня!» – вот мысль, а точнее – ощущение, возникшее в душе Сергея Ильича в миг пробуждения. А еще через мгновение ощущение это оформилось в четкое суждение: «Сегодня меня снова попытаются убить».
Он согласился на все условия Якова. Сумма, которую тот назвал, была много меньше того, во что сам Деев оценивал свою жизнь.
Вначале он был просто сражен сообщением, что инициатором покушений на него был не кто-нибудь из коллег-завистников или из прижатых им сутенеров, вынужденных ныне платить ему дань, а наоборот, единственный человек, которому поверял он все свои секреты – Лиза-Лизавета, жена родная, богоданная. Но в истинность этого сообщения он поверил сразу, так как моментально припомнились ему ее участившиеся вечерние прогулки к подружкам, ее уклончивые ответы на вопросы о тратах, ее странные холодные косые взгляды, случайно пойманные им на себе, ее безразличие в постели, которое он принимал чуть ли не с благодарностью, полагая, что оно плод ее понимания, как в последнее время он выматывается на работе.
Он знал, что, несмотря на свое ангельское личико, Лиза, когда она еще работала официанткой, славилась среди своих подруг-коллег особым талантом облапошивания посетителей, особым цинизмом, но считал это естественным профессиональным качеством, оно даже внушало только уважение, и не мешало ему любить ее. Да, любить. Иначе разве было бы ему так больно узнать о ее подлости?
Как-то он вернулся из командировки на несколько дней раньше, чем обещал. Лизы дома не было, он сварил себе кофе, съел пару бутербродов с паюсной икоркой и уже пошел было ополоснуться в ванную, когда в прихожей раздался звонок. Он открыл. На пороге стоял большой красивый брюнет в джинсовом костюме и с огромным букетом тюльпанов в руках. Лицо его показалось Дееву знакомым, но тогда он еще не вспомнил, откуда. Брюнет, увидев его, явно растерялся. После тягостной паузы он спросил, здесь ли живут Скворцовы, получил отрицательный ответ, извинился и ушел. А минут через десять в квартиру влетела запыхавшаяся Лиза. Мужу она, естественно, обрадовалась, порасспрашивала его о Москве, между делом поинтересовалась, давно ли он дома, не заходил ли кто. Сергей Ильич рассказал о брюнете, и Лиза заметила, что ни о каких Скворцовых в подъезде она не слышала. Пожурила Деева, мол, сколько тебе говорить, не открывай кому попало, в глазок посмотри: мало ли, ходят тут, присматриваются; нам, слава Богу, есть что терять… Поудивлялась на тему, как этот неизвестный смог попасть в подъезд, не зная кода замка… Теперь-то Деев точно знал, что брюнет тот и есть Лизин любовник.
«Георгий Зимаков» – услышав от Якова это имя, Сергей Ильич сразу вспомнил все. Он – известный в России фотограф, мастер обнаженной натуры. И года три назад он отмечал в «Универсале» свой сорокалетний юбилей, и именно Лиза (она тогда работала в ресторане последние деньки) обслуживала его столик. Выходит, все эти годы?..
Что и говорить, для специалиста по красоте женского тела Лиза – просто клад. Перед внутренним взором Деева проплыли так любимые им изгибы и округлости. Сила его влечения к этому телу и обида на женино коварство, перемножившись, привели его в неописуемое злое возбуждение. Он резко вскочил и почти бегом рванулся в ванную. Мери еле успела отпрыгнуть в сторону. Не так-то просто это – сутками торчать в чужой квартире незамеченной. Хорошо еще, что Деевы не грешат гостеприимством (опасаясь, видно, зависти и расспросов по поводу поразительной роскоши).
Чтобы стать для них невидимой, Мери пришлось повозиться. Сейчас она уже совершенно определенно чувствовала миг своего исчезновения, потому что именно он сопровождался ощущением легкого удара по надбровным дугам, после которого накатывали тошнота и головокружение. Пользуясь этим, она прибегла к уже не раз испытанному ею в других заданиях приему. Выследив, когда Лиза была дома одна. Мери погасила во всем подъезде свет, оставив горящей лишь лампочку на площадке Деевых. Затем позвонила в дверь. Лиза открыла. Мери обратилась к ней с каким-то пустым вопросом, давая при этом мысленную установку на исчезновение. А в момент «удара» быстро протянула руку, щелкнула выключателем и, с громким топотом сбежав по лестнице, хлопнула дверью подъезда.
Миг ее исчезновения для Лизы почти слился с мигом, когда лестничная площадка погрузилась во тьму. И вскоре она начисто забыла этот эпизод. А если бы ей напомнили, спросили, она бы рассказала о юной хулиганке, смахивающей на хиппи, в джинсах и свитере, с цветастым рюкзачком через плечо. Что хулиганка эта неизвестно зачем приходила и непонятно почему ушла. А чего-то сверхъестественного ей не запомнилось. Ее хитрый во всем, что касается денег, но не блещущий в иных сферах ум просто НЕ УСВОИЛ ничего такого.
И трюк этот Мери применяла дважды: во второй раз – с Сергеем Ильичом. Вообще-то подобных уловок в ее арсенале было накоплено несколько, и, пользуясь ими, она, при определенной подготовке, всегда могла стать невидимой, не вызвав шока у клиента.
… Но вот Сергей Ильич побрился, оделся, вынул из тайника в импортной стенке небольшую картонную коробку, а из нее – завернутый в промасленное полотенце «Макаров». Обтер его чистым носовым платком и, сунув в карман брюк, вышел.
Выждав немного, из надоевшей ей уже квартиры осторожно спустилась за ним и Мери. Торчать у Деевых она вынуждена была оттого, что, по ее сведениям, Лиза могла позвонить сегодня в любой момент, чтобы под каким-либо предлогом заставить мужа срочно ехать к матери на дачу. Где-то по дороге он и должен был погибнуть. Погода на улице стояла чисто питерская – промозгло-ветреная, и дежурить с утра до вечера на улице Мери не улыбалось. Тем более, что, находясь «на деле», она уж точно не могла себе позволить накинуть что-нибудь поверх своих вынужденно вечных джинсов и свитера. Она уже давно осознала, что, подобно мифическому царю Мидасу, который превращал в золото все, к чему прикасался, отчего едва не умер с голоду, она лишена возможности пользоваться своим богатством так, как хотелось бы: зарабатывая солидные деньги, она вынуждена одеваться в одно и то же тряпье. И это злило ее.
Сергей Ильич вывел свою темно-вишневую «Тойоту», а когда выбрался из нее, чтобы закрыть гараж, Мери скользнула в машину, перелезла на заднее сиденье и с удовольствием свернулась на нем калачиком – так, чтобы ее нельзя было заметить снаружи.
Деев боялся смерти. А жить он умел. Никто, кроме Лизы (а теперь еще и Мери), даже не догадывался об истинной величине его состояния, о том, что уже более семи лет немаленький ткацкий комбинат в подмосковном городе Иванове, сам того не подозревая, работает исключительно на его карман, что ему принадлежит львиная доля дохода двух контролируемых им питерских таксопарков… Но, как это ни парадоксально, наибольший доход приносил ему его родной ресторан – благодаря сети проституток и сутенеров, а еще более благодаря нелегальной, необлагаемой налогами ночной рулетке.
Остановившись перед «Универсалом», Сергей Ильич переложил пистолет из кармана в «бардачок» и вышел из машины. Мери осталась лежать: рано или поздно он вернется. Только бы без незапланированных пассажиров… Из ресторана он выскочил тут же. Интересно, что ему нагородила жена – сердечный приступ матери или возможность выгодной сделки? Или что-нибудь еще? Похоже, он напрочь забыл все предостережения Якова. А может быть, позвонил «доброжелатель», сообщивший, что Лиза Деева в данный момент с неким чернокудрым красавцем находится на даче матери, и он, предвкушая наслаждение мести, решил, что это нечто Лизой незапланированное?.. Все средства хороши, чтобы заманить мужа в ловушку.
Сергей Ильич проскочил с Невского на Литейный, почти не сбавляя скорости на поворотах. Мери, уже не опасаясь нежелательных глаз, села на сиденье. В районе Озерков она заметила, что идущая за ними бежевая «Волга» упорно повторяет все деевские фортели. Почуял «хвост» и Сергей Ильич. Он принялся петлять и кружить, покуда не избавился-таки от преследователя.
Он согласился на все условия Якова. Сумма, которую тот назвал, была много меньше того, во что сам Деев оценивал свою жизнь.
Вначале он был просто сражен сообщением, что инициатором покушений на него был не кто-нибудь из коллег-завистников или из прижатых им сутенеров, вынужденных ныне платить ему дань, а наоборот, единственный человек, которому поверял он все свои секреты – Лиза-Лизавета, жена родная, богоданная. Но в истинность этого сообщения он поверил сразу, так как моментально припомнились ему ее участившиеся вечерние прогулки к подружкам, ее уклончивые ответы на вопросы о тратах, ее странные холодные косые взгляды, случайно пойманные им на себе, ее безразличие в постели, которое он принимал чуть ли не с благодарностью, полагая, что оно плод ее понимания, как в последнее время он выматывается на работе.
Он знал, что, несмотря на свое ангельское личико, Лиза, когда она еще работала официанткой, славилась среди своих подруг-коллег особым талантом облапошивания посетителей, особым цинизмом, но считал это естественным профессиональным качеством, оно даже внушало только уважение, и не мешало ему любить ее. Да, любить. Иначе разве было бы ему так больно узнать о ее подлости?
Как-то он вернулся из командировки на несколько дней раньше, чем обещал. Лизы дома не было, он сварил себе кофе, съел пару бутербродов с паюсной икоркой и уже пошел было ополоснуться в ванную, когда в прихожей раздался звонок. Он открыл. На пороге стоял большой красивый брюнет в джинсовом костюме и с огромным букетом тюльпанов в руках. Лицо его показалось Дееву знакомым, но тогда он еще не вспомнил, откуда. Брюнет, увидев его, явно растерялся. После тягостной паузы он спросил, здесь ли живут Скворцовы, получил отрицательный ответ, извинился и ушел. А минут через десять в квартиру влетела запыхавшаяся Лиза. Мужу она, естественно, обрадовалась, порасспрашивала его о Москве, между делом поинтересовалась, давно ли он дома, не заходил ли кто. Сергей Ильич рассказал о брюнете, и Лиза заметила, что ни о каких Скворцовых в подъезде она не слышала. Пожурила Деева, мол, сколько тебе говорить, не открывай кому попало, в глазок посмотри: мало ли, ходят тут, присматриваются; нам, слава Богу, есть что терять… Поудивлялась на тему, как этот неизвестный смог попасть в подъезд, не зная кода замка… Теперь-то Деев точно знал, что брюнет тот и есть Лизин любовник.
«Георгий Зимаков» – услышав от Якова это имя, Сергей Ильич сразу вспомнил все. Он – известный в России фотограф, мастер обнаженной натуры. И года три назад он отмечал в «Универсале» свой сорокалетний юбилей, и именно Лиза (она тогда работала в ресторане последние деньки) обслуживала его столик. Выходит, все эти годы?..
Что и говорить, для специалиста по красоте женского тела Лиза – просто клад. Перед внутренним взором Деева проплыли так любимые им изгибы и округлости. Сила его влечения к этому телу и обида на женино коварство, перемножившись, привели его в неописуемое злое возбуждение. Он резко вскочил и почти бегом рванулся в ванную. Мери еле успела отпрыгнуть в сторону. Не так-то просто это – сутками торчать в чужой квартире незамеченной. Хорошо еще, что Деевы не грешат гостеприимством (опасаясь, видно, зависти и расспросов по поводу поразительной роскоши).
Чтобы стать для них невидимой, Мери пришлось повозиться. Сейчас она уже совершенно определенно чувствовала миг своего исчезновения, потому что именно он сопровождался ощущением легкого удара по надбровным дугам, после которого накатывали тошнота и головокружение. Пользуясь этим, она прибегла к уже не раз испытанному ею в других заданиях приему. Выследив, когда Лиза была дома одна. Мери погасила во всем подъезде свет, оставив горящей лишь лампочку на площадке Деевых. Затем позвонила в дверь. Лиза открыла. Мери обратилась к ней с каким-то пустым вопросом, давая при этом мысленную установку на исчезновение. А в момент «удара» быстро протянула руку, щелкнула выключателем и, с громким топотом сбежав по лестнице, хлопнула дверью подъезда.
Миг ее исчезновения для Лизы почти слился с мигом, когда лестничная площадка погрузилась во тьму. И вскоре она начисто забыла этот эпизод. А если бы ей напомнили, спросили, она бы рассказала о юной хулиганке, смахивающей на хиппи, в джинсах и свитере, с цветастым рюкзачком через плечо. Что хулиганка эта неизвестно зачем приходила и непонятно почему ушла. А чего-то сверхъестественного ей не запомнилось. Ее хитрый во всем, что касается денег, но не блещущий в иных сферах ум просто НЕ УСВОИЛ ничего такого.
И трюк этот Мери применяла дважды: во второй раз – с Сергеем Ильичом. Вообще-то подобных уловок в ее арсенале было накоплено несколько, и, пользуясь ими, она, при определенной подготовке, всегда могла стать невидимой, не вызвав шока у клиента.
… Но вот Сергей Ильич побрился, оделся, вынул из тайника в импортной стенке небольшую картонную коробку, а из нее – завернутый в промасленное полотенце «Макаров». Обтер его чистым носовым платком и, сунув в карман брюк, вышел.
Выждав немного, из надоевшей ей уже квартиры осторожно спустилась за ним и Мери. Торчать у Деевых она вынуждена была оттого, что, по ее сведениям, Лиза могла позвонить сегодня в любой момент, чтобы под каким-либо предлогом заставить мужа срочно ехать к матери на дачу. Где-то по дороге он и должен был погибнуть. Погода на улице стояла чисто питерская – промозгло-ветреная, и дежурить с утра до вечера на улице Мери не улыбалось. Тем более, что, находясь «на деле», она уж точно не могла себе позволить накинуть что-нибудь поверх своих вынужденно вечных джинсов и свитера. Она уже давно осознала, что, подобно мифическому царю Мидасу, который превращал в золото все, к чему прикасался, отчего едва не умер с голоду, она лишена возможности пользоваться своим богатством так, как хотелось бы: зарабатывая солидные деньги, она вынуждена одеваться в одно и то же тряпье. И это злило ее.
Сергей Ильич вывел свою темно-вишневую «Тойоту», а когда выбрался из нее, чтобы закрыть гараж, Мери скользнула в машину, перелезла на заднее сиденье и с удовольствием свернулась на нем калачиком – так, чтобы ее нельзя было заметить снаружи.
Деев боялся смерти. А жить он умел. Никто, кроме Лизы (а теперь еще и Мери), даже не догадывался об истинной величине его состояния, о том, что уже более семи лет немаленький ткацкий комбинат в подмосковном городе Иванове, сам того не подозревая, работает исключительно на его карман, что ему принадлежит львиная доля дохода двух контролируемых им питерских таксопарков… Но, как это ни парадоксально, наибольший доход приносил ему его родной ресторан – благодаря сети проституток и сутенеров, а еще более благодаря нелегальной, необлагаемой налогами ночной рулетке.
Остановившись перед «Универсалом», Сергей Ильич переложил пистолет из кармана в «бардачок» и вышел из машины. Мери осталась лежать: рано или поздно он вернется. Только бы без незапланированных пассажиров… Из ресторана он выскочил тут же. Интересно, что ему нагородила жена – сердечный приступ матери или возможность выгодной сделки? Или что-нибудь еще? Похоже, он напрочь забыл все предостережения Якова. А может быть, позвонил «доброжелатель», сообщивший, что Лиза Деева в данный момент с неким чернокудрым красавцем находится на даче матери, и он, предвкушая наслаждение мести, решил, что это нечто Лизой незапланированное?.. Все средства хороши, чтобы заманить мужа в ловушку.
Сергей Ильич проскочил с Невского на Литейный, почти не сбавляя скорости на поворотах. Мери, уже не опасаясь нежелательных глаз, села на сиденье. В районе Озерков она заметила, что идущая за ними бежевая «Волга» упорно повторяет все деевские фортели. Почуял «хвост» и Сергей Ильич. Он принялся петлять и кружить, покуда не избавился-таки от преследователя.
3.
«Тойота» вошла в лесную зону, за которой раскинулся дачный участок. Но углубиться далеко Дееву не удалось: ему пришлось резко затормозить, чтобы не врезаться в стоящую поперек лесной дороги «Ниву». Он остановился метрах в десяти от нее, и Мери увидела в машине двоих – приятеля Лизы (для которого Мери уже давно была невидима) и невысокого крепыша в кожаной куртке, который сквозь окошко в дверце с завидной скоростью выбросил вперед руку с пистолетом…
– Ложись! – крикнула Мери и, обхватив Деева руками за шею, повалила на сиденье.
Неизвестно, чего тот испугался больше – пистолета или объятий невидимых рук, но рухнул без сопротивления, и пули, пробив лобовое стекло, просвистели над ними. Мери подняла голову и встретилась со стальным взглядом только что стрелявшего смуглолицего скуластого парня, сейчас торопливо выбиравшегося из «Нивы».
Тот замер, уставившись на Мери. Насчет девчонки уговора не было. Но это – свидетель. Что-то в ее глазах заставило его помедлить, буквально одну секунду. Но вот рука с пистолетом вновь взметнулась вверх… А Мери наконец почувствовала долгожданный толчок в лоб, услышала противный звон в ушах… И увидела в глазах киллера выражение недоумения и страха. На всякий случай она все же вновь пригнулась к сиденью. И не ошиблась: несколько выстрелов разнесли лобовое стекло и осыпали ее стеклянной крошкой.
В наступившей тишине она, ничуть не заботясь о рассудке директора ресторана, негромко приказала: «Лежите и не двигайтесь». После чего открыла дверцу и, выждав мгновение, выбралась наружу.
Не опуская пистолета и не отрывая взгляда от машины, наемник пружинящей походкой двинулся по дорожной грязи к «Тойоте». Мери, стараясь ступать на места посуше, чтобы незаметно было, как ее невидимые ступни проваливаются в жижу, выдавливая углубления, пошла ему навстречу. А поравнявшись с ним, вынула из кармана баллончик с нервно-паралитической начинкой, поднесла к самому его носу и затаив дыхание утопила кнопку. Крепыш отшатнулся, когда перед его глазами мелькнуло что-то цветное и яркое, но не успел даже вскрикнуть, как, нелепо взмахнув руками, рухнул в грязь. Мери подняла его пистолет и вместе с баллончиком сунула в рюкзачок. И тут услышала, как надрывно взревел двигатель «Нивы», подчиняясь воле насмерть перепуганного специалиста по обнаженному женскому телу.
В несколько прыжков Мери достигла машины и, выдернув баллончик обратно из рюкзачка, сунула его в окошко «Нивы». Двигатель рыкнул еще только один раз и затих. Водитель упал лицом на баранку, как чехлом, укрыв ее роскошной седеющей шевелюрой.
Деев не понял ничего. Прошло лишь три-четыре минуты, а оба врага повержены. Он догадался, что это действует обещанная Яковом защита. Но не понял как. Выждав немного, он осторожно вышел из машины и, недоуменно озираясь, двинулся к «Ниве». Он был так ошарашен всем происшедшим, включая объятия невидимки, что даже и не подумал прихватить с собой «Макаров». А позади его «Тойоты» появилась та самая преследовавшая их в городе бежевая «Волга».
«Худо», – поняла Мери и, бегом обогнув «Ниву», затаилась. Нацепить рюкзак на плечи она так и не успела, и сейчас он мешал ей. «Волга» тормознула, и из нее выскочили трое мужчин. От волнения Мери чуть не целиком высунулась из-за «Нивы». «Беги», – хотела крикнуть она Дееву, торчавшему посреди дороги глупой живой мишенью, но, побоявшись быть услышанной ребятами из «Волги», только мысленно продолжала повторять: «Беги, дурак, беги!..» А тот лишь обернулся на звук двигателя и стоял теперь выпрямившись, не делая, видно, в растерянности, даже попытки скрыться. Быть может, он уже всецело полагался на своего загадочного невидимого покровителя? Но покровитель был бессилен. Лишь волна жалости окатила Мери, но что она могла сделать? Деев не был ей симпатичен, но за последние дни она привязалась к нему, научилась его понимать, а главное – считала себя за него ответственной.
Но дичь настигнута. Охотники действовали слаженно и четко. Три пистолетных ствола одновременно уставились в нелепую фигуру на дороге, и выстрелы их слились воедино. Деев, словно дирижер перед оркестром собственных убийц, высоко взмахнул руками. Мери, увидев, как из его спины вылетают в ее сторону окровавленные клочья, почувствовала дурноту и отшатнулась за корпус машины.
Выстрелы смолкли. Мери, пересилив себя, выглянула. Двое уже оттаскивали тело, держа его за ноги, третий склонился над парализованным крепышом. Но вот он выпрямился и быстрым шагом двинулся к «Ниве». Играть в прятки было бессмысленно. Рано или поздно она будет обнаружена. Так лучше попытаться взять инициативу в свои руки. Мери выпрямилась во весь рост и шагнула из-за машины.
Убийца, оказавшийся усатым худощавым мужчиной, вздрогнул от неожиданности и, остановившись, вперил в нее цепкий взор угольно-черных глаз. Мери уже давала ему установку на невосприятие себя, чувствуя, правда, как от напряжения начинает раскалываться затылок.
Выйдя из оцепенения, усатый сделал еще шаг, и одновременно с этим Мери почувствовала сильный удар по надбровным дугам. Усатый остановился снова, и знакомое Мери выражение затравленности мелькнуло в его глазах-угольках.
– Эй, где ты? – негромко позвал он. Мери, сжимая ладонями лоб и чуть не плача от боли, отступила назад за «Ниву».
– С кем это ты там? – подошел один из тех, кто оттаскивал тело Деева, – лысеющий коротконогий дядька в форме десантника, висящей на нем мешком.
– Здесь только что была девчонка, слышь, Гога.
– Ты бредишь. Тебе они уже на каждом шагу чудятся.
– Вот тут она стояла. А потом – раз! – и исчезла.
«Если мне придется давать установку еще раз, я или сойду с ума, или умру. И уж точно – потеряю сознание», – подумала Мери, понимая в то же время, что никуда ей от этого не деться. Она прислонилась спиной к гладкой обшивке «Нивы» и без сил сползла вниз, усевшись прямо на грязную утрамбованную землю. Лысый ощутил шевеление за машиной и с неожиданным проворством прыгнул вперед, одновременно с этим выдергивая из-за пазухи пушку и выставляя ее перед собой. И увидел… перепуганную бледную взлохмаченную девушку, точнее – девочку, совсем еще ребенка, с полуоткрытым, словно от боли, скривившимся ртом, сжимающую руками голову.
Лысый Гога опустил пистолет, ухмыльнулся и причмокнул толстыми жадными губами:
– Куда ты смотришь. Копченый? Вот же она. И очень даже ничего…
Он протянул руку… и, побелев, отшатнулся: девчонка исчезла. Напрочь.
– Эй! – крикнул он третьему, – Киса, скорее сюда!
Мери была не в силах даже просто попытаться отползти. Знакомый страшный голос ее детства вместе с огненным пульсом в висках затараторил в ее ушах на неведомом, но угрожающем языке. Еще миг – и она потеряет сознание.
Сквозь зыбкую дымку она увидела, как рядом с двумя фигурами перед ней появилась еще одна. Они энергично переговаривались, но Мери не понимала слов, заглушаемых гулом в ушах, понимала только, что перед ней – опасность. Она попыталась дать установку и третьему появившемуся, но одна только мысль об этом расколола ее голову пополам, и окружающее заволокло розовой пеленой, сквозь которую человеческие фигуры просматривались лишь контурами. Нет, видимо, лучше не пытаться: три установки подряд – ее физический предел. Там, за границей этой пелены, притаилась смерть.
Но что-то ведь она должна сделать! Смерть и по эту сторону.
Ей казалось, она не сможет уже и просто шевельнуться, но руки, словно руки марионетки, руководимые незримыми канатиками, сами заползли в сумку и нащупали там рукоятку подобранного пистолета.
В тот миг, когда расплывчатая фигура, которую другие звали «Кисой», склонилась над ней. Мери выдернула пистолет и, держа его обеими руками, выставила перед собой. Но пальцы не слушались. Она изо всех пыталась преодолеть накатившую слабость, но курок не поддавался.
А склонившийся над ней человек, которого она тщетно пытается убить, что-то сказал. Что-то очень простое и до нелепости неуместное здесь. Он сказал…
Слабость победила, и пистолет, так и не выполнив своей задачи, упал на колени.
Так что же он сказал?
Мери почувствовала, как сильные руки бережно подхватили ее и куда-то понесли. И отчего-то ею овладела уверенность, что сейчас наконец можно себе позволить потерять сознание.
Так что же он сказал? Слова были такие:
«Маша? Ты?! Откуда?..»
И что это означает?
Последним усилием воли она заставила свой взгляд сфокусироваться на лице несущего ее мужчины. И мысли закружились в хороводе смятения. И прежде чем провалиться в небытие, она успела прошептать потрясенно и счастливо:
– Атос?!
– Ложись! – крикнула Мери и, обхватив Деева руками за шею, повалила на сиденье.
Неизвестно, чего тот испугался больше – пистолета или объятий невидимых рук, но рухнул без сопротивления, и пули, пробив лобовое стекло, просвистели над ними. Мери подняла голову и встретилась со стальным взглядом только что стрелявшего смуглолицего скуластого парня, сейчас торопливо выбиравшегося из «Нивы».
Тот замер, уставившись на Мери. Насчет девчонки уговора не было. Но это – свидетель. Что-то в ее глазах заставило его помедлить, буквально одну секунду. Но вот рука с пистолетом вновь взметнулась вверх… А Мери наконец почувствовала долгожданный толчок в лоб, услышала противный звон в ушах… И увидела в глазах киллера выражение недоумения и страха. На всякий случай она все же вновь пригнулась к сиденью. И не ошиблась: несколько выстрелов разнесли лобовое стекло и осыпали ее стеклянной крошкой.
В наступившей тишине она, ничуть не заботясь о рассудке директора ресторана, негромко приказала: «Лежите и не двигайтесь». После чего открыла дверцу и, выждав мгновение, выбралась наружу.
Не опуская пистолета и не отрывая взгляда от машины, наемник пружинящей походкой двинулся по дорожной грязи к «Тойоте». Мери, стараясь ступать на места посуше, чтобы незаметно было, как ее невидимые ступни проваливаются в жижу, выдавливая углубления, пошла ему навстречу. А поравнявшись с ним, вынула из кармана баллончик с нервно-паралитической начинкой, поднесла к самому его носу и затаив дыхание утопила кнопку. Крепыш отшатнулся, когда перед его глазами мелькнуло что-то цветное и яркое, но не успел даже вскрикнуть, как, нелепо взмахнув руками, рухнул в грязь. Мери подняла его пистолет и вместе с баллончиком сунула в рюкзачок. И тут услышала, как надрывно взревел двигатель «Нивы», подчиняясь воле насмерть перепуганного специалиста по обнаженному женскому телу.
В несколько прыжков Мери достигла машины и, выдернув баллончик обратно из рюкзачка, сунула его в окошко «Нивы». Двигатель рыкнул еще только один раз и затих. Водитель упал лицом на баранку, как чехлом, укрыв ее роскошной седеющей шевелюрой.
Деев не понял ничего. Прошло лишь три-четыре минуты, а оба врага повержены. Он догадался, что это действует обещанная Яковом защита. Но не понял как. Выждав немного, он осторожно вышел из машины и, недоуменно озираясь, двинулся к «Ниве». Он был так ошарашен всем происшедшим, включая объятия невидимки, что даже и не подумал прихватить с собой «Макаров». А позади его «Тойоты» появилась та самая преследовавшая их в городе бежевая «Волга».
«Худо», – поняла Мери и, бегом обогнув «Ниву», затаилась. Нацепить рюкзак на плечи она так и не успела, и сейчас он мешал ей. «Волга» тормознула, и из нее выскочили трое мужчин. От волнения Мери чуть не целиком высунулась из-за «Нивы». «Беги», – хотела крикнуть она Дееву, торчавшему посреди дороги глупой живой мишенью, но, побоявшись быть услышанной ребятами из «Волги», только мысленно продолжала повторять: «Беги, дурак, беги!..» А тот лишь обернулся на звук двигателя и стоял теперь выпрямившись, не делая, видно, в растерянности, даже попытки скрыться. Быть может, он уже всецело полагался на своего загадочного невидимого покровителя? Но покровитель был бессилен. Лишь волна жалости окатила Мери, но что она могла сделать? Деев не был ей симпатичен, но за последние дни она привязалась к нему, научилась его понимать, а главное – считала себя за него ответственной.
Но дичь настигнута. Охотники действовали слаженно и четко. Три пистолетных ствола одновременно уставились в нелепую фигуру на дороге, и выстрелы их слились воедино. Деев, словно дирижер перед оркестром собственных убийц, высоко взмахнул руками. Мери, увидев, как из его спины вылетают в ее сторону окровавленные клочья, почувствовала дурноту и отшатнулась за корпус машины.
Выстрелы смолкли. Мери, пересилив себя, выглянула. Двое уже оттаскивали тело, держа его за ноги, третий склонился над парализованным крепышом. Но вот он выпрямился и быстрым шагом двинулся к «Ниве». Играть в прятки было бессмысленно. Рано или поздно она будет обнаружена. Так лучше попытаться взять инициативу в свои руки. Мери выпрямилась во весь рост и шагнула из-за машины.
Убийца, оказавшийся усатым худощавым мужчиной, вздрогнул от неожиданности и, остановившись, вперил в нее цепкий взор угольно-черных глаз. Мери уже давала ему установку на невосприятие себя, чувствуя, правда, как от напряжения начинает раскалываться затылок.
Выйдя из оцепенения, усатый сделал еще шаг, и одновременно с этим Мери почувствовала сильный удар по надбровным дугам. Усатый остановился снова, и знакомое Мери выражение затравленности мелькнуло в его глазах-угольках.
– Эй, где ты? – негромко позвал он. Мери, сжимая ладонями лоб и чуть не плача от боли, отступила назад за «Ниву».
– С кем это ты там? – подошел один из тех, кто оттаскивал тело Деева, – лысеющий коротконогий дядька в форме десантника, висящей на нем мешком.
– Здесь только что была девчонка, слышь, Гога.
– Ты бредишь. Тебе они уже на каждом шагу чудятся.
– Вот тут она стояла. А потом – раз! – и исчезла.
«Если мне придется давать установку еще раз, я или сойду с ума, или умру. И уж точно – потеряю сознание», – подумала Мери, понимая в то же время, что никуда ей от этого не деться. Она прислонилась спиной к гладкой обшивке «Нивы» и без сил сползла вниз, усевшись прямо на грязную утрамбованную землю. Лысый ощутил шевеление за машиной и с неожиданным проворством прыгнул вперед, одновременно с этим выдергивая из-за пазухи пушку и выставляя ее перед собой. И увидел… перепуганную бледную взлохмаченную девушку, точнее – девочку, совсем еще ребенка, с полуоткрытым, словно от боли, скривившимся ртом, сжимающую руками голову.
Лысый Гога опустил пистолет, ухмыльнулся и причмокнул толстыми жадными губами:
– Куда ты смотришь. Копченый? Вот же она. И очень даже ничего…
Он протянул руку… и, побелев, отшатнулся: девчонка исчезла. Напрочь.
– Эй! – крикнул он третьему, – Киса, скорее сюда!
Мери была не в силах даже просто попытаться отползти. Знакомый страшный голос ее детства вместе с огненным пульсом в висках затараторил в ее ушах на неведомом, но угрожающем языке. Еще миг – и она потеряет сознание.
Сквозь зыбкую дымку она увидела, как рядом с двумя фигурами перед ней появилась еще одна. Они энергично переговаривались, но Мери не понимала слов, заглушаемых гулом в ушах, понимала только, что перед ней – опасность. Она попыталась дать установку и третьему появившемуся, но одна только мысль об этом расколола ее голову пополам, и окружающее заволокло розовой пеленой, сквозь которую человеческие фигуры просматривались лишь контурами. Нет, видимо, лучше не пытаться: три установки подряд – ее физический предел. Там, за границей этой пелены, притаилась смерть.
Но что-то ведь она должна сделать! Смерть и по эту сторону.
Ей казалось, она не сможет уже и просто шевельнуться, но руки, словно руки марионетки, руководимые незримыми канатиками, сами заползли в сумку и нащупали там рукоятку подобранного пистолета.
В тот миг, когда расплывчатая фигура, которую другие звали «Кисой», склонилась над ней. Мери выдернула пистолет и, держа его обеими руками, выставила перед собой. Но пальцы не слушались. Она изо всех пыталась преодолеть накатившую слабость, но курок не поддавался.
А склонившийся над ней человек, которого она тщетно пытается убить, что-то сказал. Что-то очень простое и до нелепости неуместное здесь. Он сказал…
Слабость победила, и пистолет, так и не выполнив своей задачи, упал на колени.
Так что же он сказал?
Мери почувствовала, как сильные руки бережно подхватили ее и куда-то понесли. И отчего-то ею овладела уверенность, что сейчас наконец можно себе позволить потерять сознание.
Так что же он сказал? Слова были такие:
«Маша? Ты?! Откуда?..»
И что это означает?
Последним усилием воли она заставила свой взгляд сфокусироваться на лице несущего ее мужчины. И мысли закружились в хороводе смятения. И прежде чем провалиться в небытие, она успела прошептать потрясенно и счастливо:
– Атос?!
4.
И вовсе никакая она не Мери. И вовсе она не взбалмошный зверек, способный пролезть в любую щель, если только за это заплатят… Так ее назвали, такой ее сделали. Но кто назвал? Кто сделал? ЧУЖИЕ. А она промолчала и попыталась сыграть возможно искуснее выдуманную для нее роль. Так было проще. Ей не за кого было спрятаться, кроме собственных фантазий. Но фантазии легче воздуха, и они исчезают в небесах, стоит отпустить их лишь на миг. А на самом-то деле она всегда знала, вернее, чувствовала, что не для нее эта роль. На самом деле она – нежная и спокойная, ласковая и безмятежная, добрая и мечтательная.
В детстве, когда папа с мамой еще жили вместе, больше всего на свете ей нравилось болеть. Валяться в постели и чувствовать, как тебя любят. И чтобы мама сварила душистое какао, а папа почитал вслух «Карлсона». И вот впервые за тысячу лет ей снова выдалась такая возможность.
Она часами нежилась в белоснежных простынях, изредка, когда искорки мигрени жгли ей виски, закрывая глаза и постанывая. А Атос-Леша сидел перед ней на толстом плюшевом ковре и в десятый, пятнадцатый, двадцатый раз повторял ей удивительную историю их встречи, историю собственного превращения в князька питерской мафии, Робина Гуда на рубеже второго и третьего тысячелетий… Только чашку какао неизменно заменял бокал шампанского да ласки Леши не ограничивались отеческим поглаживанием послушных волос.
На второй день пребывания ее в этой небольшой, но комфортабельной квартире, успокаивая очередной приступ истерики, он как-то естественно скользнул к ней под одеяло, и у нее даже мысли не возникло прогнать его. И он легко взял ее – совсем без борьбы, почти без боли и крови. Так, словно она давным-давно готовилась к этой минуте, вся была настроена на нее. И подтверждением этому послужило еще и то, что с первого же раза Маша получила свою долю наслаждения. И ее головные боли пошли на убыль. И жизнь наполнилась каким-то новым, удивительно ярким содержанием.
Теперь ей уже казалось, что все время, сколько она живет в Ленинграде, она помнила и любила Лешу. На самом деле это было не совсем так. Точнее – совсем не так. Она действительно вспоминала иногда это имя – Леша Кислицин. Но образ, который связывался в ее душе с этим именем, не был Лешей Кислициным. Скорее это был идеальный образ некоего бестелесного существа, начисто лишенного каких бы то ни было пороков, зато с избытком наделенного всеми без исключения добродетелями. Он был ее отдушиной, ее соломинкой, той самой фантазией, которая хоть и легче воздуха, а бывает порой пусть мимолетным, но необходимым утешением.
В то же время Леша реальный настолько отдалился от нее, настолько мало ее интересовал, что она даже ни разу не удосужилась написать ему письмо или хотя бы позвонить по коду междугородки. А зачем?
Все, что ей было надо, – внутри нее. Реальность же, казалось ей, может только разочаровать.
В ее мечтах он – Атос – не на жизнь, а на смерть сражался с негодяями (коих повидала она в Питере великое множество), защищал слабых и обиженных… Встретившись с ним, она обнаружила, что все ею напридуманное соответствует действительности! Это было невероятно. Но разве что-то еще может быть невероятным, если они встретились в этом огромном городе?
Рассказ Атоса звучал захватывающе. О том, что Маша уехала в Питер, он узнал не сразу. Сначала, когда он несколько дней не встречал ее в школе, он не придал этому большого значения. Он знал, что после истории с химичкой она куда-то перевелась, а куда – решил выяснить позже. Потом, переехав на новую квартиру в другой район, перешел в другую школу и он сам. Новые лица, новые стены заставили его на время забыть обо всем.
Специально, чтобы узнать, где же теперь учится Маша, он пришел в их старую школу месяца через полтора. И тут только узнал об ее отъезде. И сразу решил: через несколько месяцев, окончив школу, он поедет в Петербург учиться. В университет, на юридический.
(В этом месте его рассказа Маша встрепенулась: «На юридический?! У меня же там папа работает!» «Античное право? Павел Иванович? Каждый раз, когда я слышал его фамилию, я вспоминал тебя. Я думал, вы однофамильцы. Я и представить не мог, что это твой отец…» «Я часто ходила к нему на работу. Значит, мы все время были где-то неподалеку друг от друга?..» «Выходит, так. А я искал тебя. Столько времени…»)
В июне, перед отъездом на вступительные экзамены, он дважды заходил к ней домой, чтобы узнать ее питерский адрес, и дважды никого не заставал. Уехал. А поступив, вновь вернулся домой – до начала занятий. В сентябре, отправляясь на учебу, опять зашел к ней. Открыл ему толстый, слегка «датый» дядька и на вопрос, где теперь живет Маша, ответил, что «не знает и знать не желает, где сейчас эта сучка». («Отчим, – подумала Маша, – гад».) Только под Новый год, приехав из Ленинграда на свои первые университетские каникулы и вновь, уже без всякой надежды, зайдя к ней, он застал дома мать Маши, которая дала ему наконец нынешний адрес дочери. Каково же было его разочарование, когда, вернувшись в Ленинград, он не нашел ее и по этому адресу.
– Все ясно. Мы тогда как раз только переехали, – догадалась Маша, – а маме я об этом написать еще не успела».
И он окончательно бросил поиски. С самого начала учебы он чувствовал, что здесь он чужой. Точнее, «бедный родственник». Родители и представить себе не могли, что если бы даже они высылали сыну до копеечки всю свою зарплату, он все равно не смог бы одеваться, как одевались многие его сокурсники, не смог бы, подобно им, проводить вечера в ресторанах, не смог бы избежать кошмара общественного транспорта… Конечно, он прекрасно сложен, очень силен и великолепно умеет драться… Прекрасно сложенный, очень сильный, великолепно умеющий драться плебей. Любой талант тут, если он не зачехлен в модную тряпку, выглядит не таким уж и ярким.
В детстве, когда папа с мамой еще жили вместе, больше всего на свете ей нравилось болеть. Валяться в постели и чувствовать, как тебя любят. И чтобы мама сварила душистое какао, а папа почитал вслух «Карлсона». И вот впервые за тысячу лет ей снова выдалась такая возможность.
Она часами нежилась в белоснежных простынях, изредка, когда искорки мигрени жгли ей виски, закрывая глаза и постанывая. А Атос-Леша сидел перед ней на толстом плюшевом ковре и в десятый, пятнадцатый, двадцатый раз повторял ей удивительную историю их встречи, историю собственного превращения в князька питерской мафии, Робина Гуда на рубеже второго и третьего тысячелетий… Только чашку какао неизменно заменял бокал шампанского да ласки Леши не ограничивались отеческим поглаживанием послушных волос.
На второй день пребывания ее в этой небольшой, но комфортабельной квартире, успокаивая очередной приступ истерики, он как-то естественно скользнул к ней под одеяло, и у нее даже мысли не возникло прогнать его. И он легко взял ее – совсем без борьбы, почти без боли и крови. Так, словно она давным-давно готовилась к этой минуте, вся была настроена на нее. И подтверждением этому послужило еще и то, что с первого же раза Маша получила свою долю наслаждения. И ее головные боли пошли на убыль. И жизнь наполнилась каким-то новым, удивительно ярким содержанием.
Теперь ей уже казалось, что все время, сколько она живет в Ленинграде, она помнила и любила Лешу. На самом деле это было не совсем так. Точнее – совсем не так. Она действительно вспоминала иногда это имя – Леша Кислицин. Но образ, который связывался в ее душе с этим именем, не был Лешей Кислициным. Скорее это был идеальный образ некоего бестелесного существа, начисто лишенного каких бы то ни было пороков, зато с избытком наделенного всеми без исключения добродетелями. Он был ее отдушиной, ее соломинкой, той самой фантазией, которая хоть и легче воздуха, а бывает порой пусть мимолетным, но необходимым утешением.
В то же время Леша реальный настолько отдалился от нее, настолько мало ее интересовал, что она даже ни разу не удосужилась написать ему письмо или хотя бы позвонить по коду междугородки. А зачем?
Все, что ей было надо, – внутри нее. Реальность же, казалось ей, может только разочаровать.
В ее мечтах он – Атос – не на жизнь, а на смерть сражался с негодяями (коих повидала она в Питере великое множество), защищал слабых и обиженных… Встретившись с ним, она обнаружила, что все ею напридуманное соответствует действительности! Это было невероятно. Но разве что-то еще может быть невероятным, если они встретились в этом огромном городе?
Рассказ Атоса звучал захватывающе. О том, что Маша уехала в Питер, он узнал не сразу. Сначала, когда он несколько дней не встречал ее в школе, он не придал этому большого значения. Он знал, что после истории с химичкой она куда-то перевелась, а куда – решил выяснить позже. Потом, переехав на новую квартиру в другой район, перешел в другую школу и он сам. Новые лица, новые стены заставили его на время забыть обо всем.
Специально, чтобы узнать, где же теперь учится Маша, он пришел в их старую школу месяца через полтора. И тут только узнал об ее отъезде. И сразу решил: через несколько месяцев, окончив школу, он поедет в Петербург учиться. В университет, на юридический.
(В этом месте его рассказа Маша встрепенулась: «На юридический?! У меня же там папа работает!» «Античное право? Павел Иванович? Каждый раз, когда я слышал его фамилию, я вспоминал тебя. Я думал, вы однофамильцы. Я и представить не мог, что это твой отец…» «Я часто ходила к нему на работу. Значит, мы все время были где-то неподалеку друг от друга?..» «Выходит, так. А я искал тебя. Столько времени…»)
В июне, перед отъездом на вступительные экзамены, он дважды заходил к ней домой, чтобы узнать ее питерский адрес, и дважды никого не заставал. Уехал. А поступив, вновь вернулся домой – до начала занятий. В сентябре, отправляясь на учебу, опять зашел к ней. Открыл ему толстый, слегка «датый» дядька и на вопрос, где теперь живет Маша, ответил, что «не знает и знать не желает, где сейчас эта сучка». («Отчим, – подумала Маша, – гад».) Только под Новый год, приехав из Ленинграда на свои первые университетские каникулы и вновь, уже без всякой надежды, зайдя к ней, он застал дома мать Маши, которая дала ему наконец нынешний адрес дочери. Каково же было его разочарование, когда, вернувшись в Ленинград, он не нашел ее и по этому адресу.
– Все ясно. Мы тогда как раз только переехали, – догадалась Маша, – а маме я об этом написать еще не успела».
И он окончательно бросил поиски. С самого начала учебы он чувствовал, что здесь он чужой. Точнее, «бедный родственник». Родители и представить себе не могли, что если бы даже они высылали сыну до копеечки всю свою зарплату, он все равно не смог бы одеваться, как одевались многие его сокурсники, не смог бы, подобно им, проводить вечера в ресторанах, не смог бы избежать кошмара общественного транспорта… Конечно, он прекрасно сложен, очень силен и великолепно умеет драться… Прекрасно сложенный, очень сильный, великолепно умеющий драться плебей. Любой талант тут, если он не зачехлен в модную тряпку, выглядит не таким уж и ярким.