Страница:
И все-таки именно его бросающееся в глаза атлетическое сложение помогло ему «выбиться в люди». Как-то в перерыве между лекциями к нему подкатила мужиковатая приблатненная пятикурсница по имени Вера и прокуренным кокетливым баском поинтересовалась, не желает ли он своими мышцами заработать десять «штук» за один вечер. (Видно, прослышала об его успехах в секции атлетов.) Естественно, он согласился. Десять тысячь рублей ему отнюдь не лишние… Но что он должен делать? Сопроводить одного человека от дома до аэропорта, только и всего.
Дело оказалось и правда недолгим и непыльным. Клиент – лет сорока грузин по имени Георгий. Напарник Леши – качок-пятикурсник по прозвищу Медведь. На занятиях секции Леша всегда замечал, что Медведь не такой, как все. Занимался он с ожесточением, грубо обрывал любые попытки других ребят сблизиться с ним, даже просто поболтать. Казалось, он пропитан ненавистью, как губка водой. Вот и за время операции они перекинулись друг с другом от силы двумя-тремя словами. Зато Георгий балагурил не прекращая: рассказывал о своих дочках, о жене, о грузинских девушках ввобще, о вине и настоящем хлебе и, конечно, о цветах, которыми он с товарищами торговал.
Задача Леши с Медведем была более чем проста – охранять Георгия и его объемистый чемодан-дипломат. И они прибыли в аэропорт без приключений. Когда был объявлен рейс, они втроем зашли в туалет и заперлись там.
– Вай, ребята, смотрите не шутите, – сказал им там Георгий, – если со мной что случится, хорошие люди вас из-под земли достанут. И прихлопнут ладошкой, как нежных мотыльков.
Говоря это, он набрал шифр на замке дипломата, тот раскрылся, и Леша увидел, что весь он заполнен плотно сложенными заклеенными пачками денег. Леша никогда не был жадным, но у него перехватило дыхание. Он просто прикинул, сколько пришлось бы вкалывать его родителям, чтобы скопить такую сумму. Выходило что-то около полутора тысяч лет. При условии, что из заработанного они не тратили бы ни копейки, а складывали бы все вот в такой чемоданчик.
Георгий отсчитал пятнадцать пачек (в дипломате при этом не убавилось ни на йоту) и подал их Медведю. Тот рассовал их по карманам, и они отправились в посадочный зал. На прощание Георгий позвал: «Эй, джигиты, приезжайте в Тбилиси, спросите Георгия Чаривадзе; у кого угодно спросите, любой меня для вас найдет; будем пить вино, петь песни и любить прекрасных девушек…»
– Хоть и жулик, наверное, а приятный мужик, правда? – поделился Леша впечатлением с Медведем, когда они, после того как самолет Георгия взлетел, выходили из здания аэровокзала. Но тот пропустил его слова мимо ушей, только квадратное его лицо стало еще более непроницаемым.
На остановке автобуса-«экспресса» Медведь сунул руку в карман, достал одну заклеенную пачку и отдал ее Леше. На перекрещивающейся бумажной ленте шариковой ручкой было написано: «10 тыс.» «Так?» – спросил Медведь. Леша кивнул, хотя все в нем и вскипело от обиды: он ведь видел, какую сумму дал Георгий. Он не стал дожидаться автобуса, а, просадив треть полученных денег на тачку, через час с лишним стоял перед дверью квартиры, которую с подружкой снимала Вера.
– Она мне и открыла. Я не стал темнить, а сразу выложил ей свои претензии: «Почему я получил десять, а Медведь – сто сорок тысяч? За одну работу!» Она тоже ничего не скрывала: «Нам троим причиталось по пятьдесят, такса такая, но раз ты на десять согласился, нам с Медведем по семьдесят вышло». – «Но я-то ведь не знал эту вашу таксу!» – «Это твои проблемы». – «Выходит, ты меня обманула?» – «Почему? Я что, тебе больше обещала? Нет. Я предложила, ты согласился, и свое получил. Где же тут обман? В следующий раз поторгуешься».
– И следующий раз был? – спросила Маша.
– Сейчас расскажу. В ту ночь я почти не спал. Ты знаешь, я не жадный. Но меня мучила мысль, что вот такие жулики, как Вера, Георгий и Медведь, имеют все, что пожелают, а мои родители, которые за всю жизнь не взяли чужой копейки, на пару хороших ботинок отцу копят целый год, а то и больше… И я – кончу универ, стану адвокатом и буду таким же нищим. Вот тут-то мне и пришла в голову мысль, что, будь мы с Медведем хорошими друзьями, взяли бы мы за жабры этого хлипкого Георгия в два счета. И никакие «хорошие люди» ничего бы нам не сделали – с такими бабками можно ничего не бояться. Кто нас нашел бы, тот сам бы и пожалел. «Грабь награбленное», – Ленин еще сказал.
– Ну и чем бы ты был лучше того жулика, которого обворовываешь?
– А вот чем. Я сразу решил не все, а только часть себе забирать, – чтобы не быть нищим и иметь все, что нужно для работы: оружие, транспорт… А остальную, большую часть денег, определять честным, но обездоленным людям: в детские дома, старикам, талантливым, но бедным музыкантам и художникам…
– Ужасно глупо. Но красиво. Именно так и должен был бы поступать Атос, которого я себе придумала. И что же дальше?
– Дальше. Дальше я собрал группу ребят-качков, которым я доверял как себе. Потом, правда, в группу вошли и опытные рецидивисты, без них было бы трудно. И мы через Веру стали напрашиваться на участие в разных, сперва мелких, операциях. Она оказалась опытной наводчицей с богатой сетью контактов. Через нее я многое узнал. Что называется, «проник в недра преступного мира». А потом мы начали проворачивать свои дела.
– И все-таки с точки зрения закона ты самый обыкновенный бандит. Так ведь?
Его глаза сузились, и он ответил с упрямыми нотками в голосе:
– Я пошел на юрфак, чтобы бороться за справедливость. Но понял, что наши законы созданы вовсе не для того. Но это не значит, что я должен отказаться от борьбы.
– И чего же справедливого в том, что вы убили Деева? По-моему, неплохой был дядька.
– Неплохой? А знаешь, как его дружки окрестили? Прорва. Это был гад, каких мало. Из «генералов». И заметь – никаких телохранителей. Это шушера разная за свою шкуру боится, а Прорва был спокоен. Ведь все у него делалось через посредников, они-то свои шеи и подставляли. И никто не догадывался, куда в конце концов стекаются деньги… Я очень рад, что мы его убили.
– Да, ты монстр. Между нами, монстрами, говоря, я все понимала, пока дело касалось денег. Но от Деева-то вы ни копейки не получили.
– Пока. Но мои люди сейчас следят за его Лизой, и рано или поздно она выведет нас к деньгам.
– Не проще ли было следить за ним самим?
– В том-то и дело, что за ним следить было совершенно бесполезно. А Лиза не так осторожна. К тому же и план-то этот у нас появился, когда она его «заказала».
– «Заказала»… И много у вас уже было заказчиков?
– Это первая «мокруха». И первое дело, связанное с действительно крупной суммой. До того все больше мелочь была.
– И кому вы уже помогли, кого спасли, кому давали деньги?
– Честно сказать, пока никому. Сами только-только на ноги встали. Вот машины купили, вооружились, хату сняли… Ты знаешь, сколько, к примеру, стоит несгораемый сейф, если ты не представитель официальной организации?.. Теперь-то я уже понял, что помогать людям, то есть делать то, ради чего я все это затеял, мы сможем лишь тогда, когда создадим по-настоящему крепкую организацию с очень солидной базой. То есть, когда научимся грабить самого главного и самого богатого жулика нашей страны.
– Кого это?
– Государство. И теперь-то мы сможем его грабить.
– Почему?
– Потому что нам поможешь ты.
– Не поняла.
– А что тут непонятного? Человек-невидимка – это чего-то да стоит, если он не одиночка, а член хорошо сбитой команды.
– Как ты узнал?
– Что может быть проще? Все трое моих людей, которые участвовали в последней операции, не видят тебя. Мы тут слегка поэкспериментировали, пока ты была без сознания. Вот. Теперь твоя очередь рассказывать.
Маша нахмурилась. Не понравилось ей все это. Если бы не то, что Леше она готова доверять беззаветно, она бы заподозрила, что ее пытаются использовать. Но поддавшись осторожным ласкам, после часа любви она все о себе ему рассказала. И закончила:
– Ладно, я буду вам помогать. Но у меня будет несколько условий. Вот первое: звать я тебя буду Атос.
Леша засмеялся, он ведь уже знал, что так она давно называет его про себя.
– Ладно, валяй. Вообще-то меня тут Кисой называют. Кислицин – Киса. Не очень уважительно, зато по-свойски. Ну, Атос так Атос. Но я тебя буду звать Марусей.
– Это еще почему?! – возмутилась она.
– В каждой порядочной банде должна быть своя Маруся. Даже еще лучше – Маруха…
– Ну уж нет! На Марусю я еще согласна.
– Порядок. Какие еще будут условия?
– Не все сразу, Атос. Я буду ставить условия по мере возникновения.
Он снова засмеялся:
– Каприз, возведенный в закон? Что ж, придется терпеть.
– Придется, Атосик. Да ты обязан терпеть мои капризы уже только потому, что любишь меня. Или не так?
– Так, так.
– И все-таки я никак не пойму, почему мы с тобой встретились? Питер – огромный город…
– Все просто. – Он перевернулся на живот. – Оба мы – провинциалы, оба – чужаки в большом городе. Оба обладаем силой: я – физической, ты – сверхъестественной. Нас обязательно должна была прибрать к рукам СИСТЕМА. А работая в одной системе, даже по разные ее стороны, мы неминуемо должны были встретиться.
– Не совсем тебя поняла, но я очень рада, честное слово.
– Я тоже.
… Домой она явилась через неделю. Она открыла дверь ключом. На звук из комнаты в коридор вышел отец. Вид у него был неважный.
– Где ты шляешься? – тихо спросил он, не глядя ей в глаза. – К тебе мама приехала.
Маша испугалась: если мама приехала несколько дней назад, что она подумала?
– Давно?
– Сегодня днем.
– И что ты ей сказал?
– Что ты куда-то с утра убежала. У нее отлегло от сердца.
– Спасибо, папа, – потерлась она щекой о его колючую щеку.
В этот момент из комнаты выглянула мать. И они бросились в объятия друг друга.
Маруся
1.
2.
Дело оказалось и правда недолгим и непыльным. Клиент – лет сорока грузин по имени Георгий. Напарник Леши – качок-пятикурсник по прозвищу Медведь. На занятиях секции Леша всегда замечал, что Медведь не такой, как все. Занимался он с ожесточением, грубо обрывал любые попытки других ребят сблизиться с ним, даже просто поболтать. Казалось, он пропитан ненавистью, как губка водой. Вот и за время операции они перекинулись друг с другом от силы двумя-тремя словами. Зато Георгий балагурил не прекращая: рассказывал о своих дочках, о жене, о грузинских девушках ввобще, о вине и настоящем хлебе и, конечно, о цветах, которыми он с товарищами торговал.
Задача Леши с Медведем была более чем проста – охранять Георгия и его объемистый чемодан-дипломат. И они прибыли в аэропорт без приключений. Когда был объявлен рейс, они втроем зашли в туалет и заперлись там.
– Вай, ребята, смотрите не шутите, – сказал им там Георгий, – если со мной что случится, хорошие люди вас из-под земли достанут. И прихлопнут ладошкой, как нежных мотыльков.
Говоря это, он набрал шифр на замке дипломата, тот раскрылся, и Леша увидел, что весь он заполнен плотно сложенными заклеенными пачками денег. Леша никогда не был жадным, но у него перехватило дыхание. Он просто прикинул, сколько пришлось бы вкалывать его родителям, чтобы скопить такую сумму. Выходило что-то около полутора тысяч лет. При условии, что из заработанного они не тратили бы ни копейки, а складывали бы все вот в такой чемоданчик.
Георгий отсчитал пятнадцать пачек (в дипломате при этом не убавилось ни на йоту) и подал их Медведю. Тот рассовал их по карманам, и они отправились в посадочный зал. На прощание Георгий позвал: «Эй, джигиты, приезжайте в Тбилиси, спросите Георгия Чаривадзе; у кого угодно спросите, любой меня для вас найдет; будем пить вино, петь песни и любить прекрасных девушек…»
– Хоть и жулик, наверное, а приятный мужик, правда? – поделился Леша впечатлением с Медведем, когда они, после того как самолет Георгия взлетел, выходили из здания аэровокзала. Но тот пропустил его слова мимо ушей, только квадратное его лицо стало еще более непроницаемым.
На остановке автобуса-«экспресса» Медведь сунул руку в карман, достал одну заклеенную пачку и отдал ее Леше. На перекрещивающейся бумажной ленте шариковой ручкой было написано: «10 тыс.» «Так?» – спросил Медведь. Леша кивнул, хотя все в нем и вскипело от обиды: он ведь видел, какую сумму дал Георгий. Он не стал дожидаться автобуса, а, просадив треть полученных денег на тачку, через час с лишним стоял перед дверью квартиры, которую с подружкой снимала Вера.
– Она мне и открыла. Я не стал темнить, а сразу выложил ей свои претензии: «Почему я получил десять, а Медведь – сто сорок тысяч? За одну работу!» Она тоже ничего не скрывала: «Нам троим причиталось по пятьдесят, такса такая, но раз ты на десять согласился, нам с Медведем по семьдесят вышло». – «Но я-то ведь не знал эту вашу таксу!» – «Это твои проблемы». – «Выходит, ты меня обманула?» – «Почему? Я что, тебе больше обещала? Нет. Я предложила, ты согласился, и свое получил. Где же тут обман? В следующий раз поторгуешься».
– И следующий раз был? – спросила Маша.
– Сейчас расскажу. В ту ночь я почти не спал. Ты знаешь, я не жадный. Но меня мучила мысль, что вот такие жулики, как Вера, Георгий и Медведь, имеют все, что пожелают, а мои родители, которые за всю жизнь не взяли чужой копейки, на пару хороших ботинок отцу копят целый год, а то и больше… И я – кончу универ, стану адвокатом и буду таким же нищим. Вот тут-то мне и пришла в голову мысль, что, будь мы с Медведем хорошими друзьями, взяли бы мы за жабры этого хлипкого Георгия в два счета. И никакие «хорошие люди» ничего бы нам не сделали – с такими бабками можно ничего не бояться. Кто нас нашел бы, тот сам бы и пожалел. «Грабь награбленное», – Ленин еще сказал.
– Ну и чем бы ты был лучше того жулика, которого обворовываешь?
– А вот чем. Я сразу решил не все, а только часть себе забирать, – чтобы не быть нищим и иметь все, что нужно для работы: оружие, транспорт… А остальную, большую часть денег, определять честным, но обездоленным людям: в детские дома, старикам, талантливым, но бедным музыкантам и художникам…
– Ужасно глупо. Но красиво. Именно так и должен был бы поступать Атос, которого я себе придумала. И что же дальше?
– Дальше. Дальше я собрал группу ребят-качков, которым я доверял как себе. Потом, правда, в группу вошли и опытные рецидивисты, без них было бы трудно. И мы через Веру стали напрашиваться на участие в разных, сперва мелких, операциях. Она оказалась опытной наводчицей с богатой сетью контактов. Через нее я многое узнал. Что называется, «проник в недра преступного мира». А потом мы начали проворачивать свои дела.
– И все-таки с точки зрения закона ты самый обыкновенный бандит. Так ведь?
Его глаза сузились, и он ответил с упрямыми нотками в голосе:
– Я пошел на юрфак, чтобы бороться за справедливость. Но понял, что наши законы созданы вовсе не для того. Но это не значит, что я должен отказаться от борьбы.
– И чего же справедливого в том, что вы убили Деева? По-моему, неплохой был дядька.
– Неплохой? А знаешь, как его дружки окрестили? Прорва. Это был гад, каких мало. Из «генералов». И заметь – никаких телохранителей. Это шушера разная за свою шкуру боится, а Прорва был спокоен. Ведь все у него делалось через посредников, они-то свои шеи и подставляли. И никто не догадывался, куда в конце концов стекаются деньги… Я очень рад, что мы его убили.
– Да, ты монстр. Между нами, монстрами, говоря, я все понимала, пока дело касалось денег. Но от Деева-то вы ни копейки не получили.
– Пока. Но мои люди сейчас следят за его Лизой, и рано или поздно она выведет нас к деньгам.
– Не проще ли было следить за ним самим?
– В том-то и дело, что за ним следить было совершенно бесполезно. А Лиза не так осторожна. К тому же и план-то этот у нас появился, когда она его «заказала».
– «Заказала»… И много у вас уже было заказчиков?
– Это первая «мокруха». И первое дело, связанное с действительно крупной суммой. До того все больше мелочь была.
– И кому вы уже помогли, кого спасли, кому давали деньги?
– Честно сказать, пока никому. Сами только-только на ноги встали. Вот машины купили, вооружились, хату сняли… Ты знаешь, сколько, к примеру, стоит несгораемый сейф, если ты не представитель официальной организации?.. Теперь-то я уже понял, что помогать людям, то есть делать то, ради чего я все это затеял, мы сможем лишь тогда, когда создадим по-настоящему крепкую организацию с очень солидной базой. То есть, когда научимся грабить самого главного и самого богатого жулика нашей страны.
– Кого это?
– Государство. И теперь-то мы сможем его грабить.
– Почему?
– Потому что нам поможешь ты.
– Не поняла.
– А что тут непонятного? Человек-невидимка – это чего-то да стоит, если он не одиночка, а член хорошо сбитой команды.
– Как ты узнал?
– Что может быть проще? Все трое моих людей, которые участвовали в последней операции, не видят тебя. Мы тут слегка поэкспериментировали, пока ты была без сознания. Вот. Теперь твоя очередь рассказывать.
Маша нахмурилась. Не понравилось ей все это. Если бы не то, что Леше она готова доверять беззаветно, она бы заподозрила, что ее пытаются использовать. Но поддавшись осторожным ласкам, после часа любви она все о себе ему рассказала. И закончила:
– Ладно, я буду вам помогать. Но у меня будет несколько условий. Вот первое: звать я тебя буду Атос.
Леша засмеялся, он ведь уже знал, что так она давно называет его про себя.
– Ладно, валяй. Вообще-то меня тут Кисой называют. Кислицин – Киса. Не очень уважительно, зато по-свойски. Ну, Атос так Атос. Но я тебя буду звать Марусей.
– Это еще почему?! – возмутилась она.
– В каждой порядочной банде должна быть своя Маруся. Даже еще лучше – Маруха…
– Ну уж нет! На Марусю я еще согласна.
– Порядок. Какие еще будут условия?
– Не все сразу, Атос. Я буду ставить условия по мере возникновения.
Он снова засмеялся:
– Каприз, возведенный в закон? Что ж, придется терпеть.
– Придется, Атосик. Да ты обязан терпеть мои капризы уже только потому, что любишь меня. Или не так?
– Так, так.
– И все-таки я никак не пойму, почему мы с тобой встретились? Питер – огромный город…
– Все просто. – Он перевернулся на живот. – Оба мы – провинциалы, оба – чужаки в большом городе. Оба обладаем силой: я – физической, ты – сверхъестественной. Нас обязательно должна была прибрать к рукам СИСТЕМА. А работая в одной системе, даже по разные ее стороны, мы неминуемо должны были встретиться.
– Не совсем тебя поняла, но я очень рада, честное слово.
– Я тоже.
… Домой она явилась через неделю. Она открыла дверь ключом. На звук из комнаты в коридор вышел отец. Вид у него был неважный.
– Где ты шляешься? – тихо спросил он, не глядя ей в глаза. – К тебе мама приехала.
Маша испугалась: если мама приехала несколько дней назад, что она подумала?
– Давно?
– Сегодня днем.
– И что ты ей сказал?
– Что ты куда-то с утра убежала. У нее отлегло от сердца.
– Спасибо, папа, – потерлась она щекой о его колючую щеку.
В этот момент из комнаты выглянула мать. И они бросились в объятия друг друга.
Маруся
1.
Хоть и летнее, но промозглое питерское утро. Желтый газик с синей полосой посередине корпуса и с надписью «вневедомственная охрана» по этой полосе остановился перед обитой серой жестью дверью. Маленький мрачный человек по фамилии Ляхов, в милицейской форме, с кобурой на правом боку и объемистым кожаным портфелем в левой руке, выбрался наружу и, поправляя густые унылые усы, огляделся. Перед дверью стояла девочка в джинсовке, с цветастой сумкой-рюкзачком.
Что-то шевельнулось у Ляхова в душе – какая-то смутная тревожная ассоциация, но, зная себя как человека неоправданно мнительного, он не придал этому значения и бодро пошагал к двери. Поравнявшись с девушкой, он бросил:
– Иди-ка, девонька отсюдова, не мешайся под ногами.
– А вы, дяденька, инкассатор? – спросила та.
– Да, да, – раздраженно ответил Ляхов. – Топай, говорю, отсюдова.
Но та и не думала уходить. Склонив голову набок, она улыбнулась Ляхову безмятежной улыбкой и сказала проникновенно:
– Тогда я вас сейчас грабить буду.
И тут он вспомнил. Саня Вахромеев, у которого неделю назад без единого выстрела шпана два миллиона отняла, прежде чем его в СИЗО увели, все о какой-то девке в джинсах кричал. «Была, – кричал он, – и вдруг – нету!..» – Все думали – бредит. Или под психа косит, чтоб не посадили. А вот она – ДЕВКА.
Ляхов схватился за пистолет… Никого перед ним не было. Он стер пот со лба, вернулся и сел в машину.
– Ты чего? – спросил его напарник-водитель Колька – жирный, рыжий и конопатый.
– Да ничего. Так. Показалось.
– Крестись, – недоверчиво хохотнул Колька. – Ты давай быстрее, обед провозимся. Заболел, что ли? Слышь, давай я, а?
– Иди ты, – огрызнулся Ляхов, – у тебя и допуска нет. Случись что, кто отвечать будет?
Отерев еще раз испарину, он спросил осторожно:
– Коль, ты девку в джинсах видел?
– Хиппарьку, что ли? Вон там стояла.
– Ну, а потом?
– Что потом?
– Куда делась?
– Че ты тюльку гонишь? – надулся напарник и отвернулся. Ляхов вдруг схватил его за грудки, развернул, притянул к себе нос к носу и рявкнул: – Куда девка делась?
– Ты че, белены объелся?!
Но Ляхов рубаху не отпускал.
– Ты че, серьезно, что ли?.. Куда, куда… Вы чего-то с ней побакланили, она повернулась и вон туда, за угол зашла. А чего?
Ляхов отпустил рубаху.
– Ладно. Смотри внимательнее. Не нравится мне тут что-то. Пошел я.
– Ну, ты артист, – хохотнул жирный, облегченно поправляя воротник. Но Ляхов так глянул на него, что тот сразу осекся.
Инкассатор, озираясь и выставив зажатый в правой руке пистолет, кошачьей походкой достиг двери и позвонил. Дверь служебного входа в магазин Ювелирторга отворилась. Сигнализация сработала, но тут же была отключена изнутри тем, кто открыл. Ляхов скользнул внутрь.
И в этот момент рыжий Колька увидел ту самую «хиппарьку», выходящую из-за угла.
Уставившись на нее, он распахнул дверцу и выполз наружу. Он понял, что с ней что-то неладно, но не мог понять, ЧТО. А потому и не мог испугаться по-настоящему, и не знал, что следует предпринять.
Она остановилась в нескольких шагах от него, и с минуту они молча разглядывали друг друга. Потом лицо ее вдруг исказилось гримасой боли, и она вскинула руки к вискам. Конопатый Колька вздрогнул: на том месте, где она только что стояла, никого не было. (Два исчезновения за день – большая, конечно, нагрузка, но терпимая. Несколько часов головной боли окупятся с лихвой.) И тут дверь магазина отворилась и вышел Ляхов.
– Лях, сюда! – закричал ему остро почуявший надвигающуюся опасность Колька. – Бегом! Она была тут! И пропала! Скорей!
Ляхов мигом понял, о ком идет речь, побежал, но тут перед его носом мелькнуло что-то маленькое, разноцветное и яркое, а в легкие вошло сладостно-одуряющее… И он, еще крепче сжав ручку портфеля, воспарил в бездумную голубизну…
Его напарник увидел, как ноги Ляхова подкосились и он с размаху ударился головой об асфальт… Затем Колька, выдергивая из кобуры свой пистолет, увидел еще, как портфель, отделившись от тела Ляхова, взмыл примерно на метр над ним и словно бы растворился в воздухе, не оставив и следа. (Под свитер «хиппарьки» Маруси портфель втиснулся с трудом.)
Леша, наблюдавший всю эту сцену из окна дома напротив (дверь подъезда этого дома выходит на обратную сторону), увидел, как, пошатываясь, Маша странными зигзагами побежала в сторону ПРОТИВОПОЛОЖНУЮ той, где ее ждет машина. И свернула за угол, за тот, из-за которого только что вышла.
Жирный Колька набрался храбрости или, наоборот, окончательно ошалел от страха и сделал несколько выстрелов наугад, куда попало, благо, переулок был пуст. И полез в машину – к рации.
Сотовый в руках Атоса заверещал как раз в тот миг, когда он сам собирался делать вызов.
– Да! – крикнул он.
– Атос, – раздался искаженный радиосвязью голос Маши, – что мне сейчас делать?
– Куда тебя понесло, Маруся?!
– Я не знаю… Голова… Даже идти не могу.
– Оставайся там, где ты есть! Сейчас за тобой подъедут! Не волнуйся, все нормально. Потерпи. Помаши для Гоги телефоном.
Он отключился и набрал номер.
– Ее что-то до сих пор нет, – прозвучал в трубке голос Гоги, лучшего шофера в банде.
– Знаю. И не будет, – быстро ответил Леша. – Давай за ней в объезд. Понял куда?
– Понял.
– Давай быстрее, сейчас тут менты будут, а она, похоже, совсем расклеилась, не может передвигаться.
– Не суетись, Киса, все будет в ажуре.
– Возьмешь ее и за мной. Как договаривались.
– Порядок.
– И смотри не наедь на нее. Она, возможно, прямо на дороге сидит. Или лежит. Она тебе трубкой помашет. Гляди в оба.
Через несколько минут бежевая «Волга» с лысоватым и мешковатым Гогой в десантном комбинезоне за рулем уже удалялась от проклятого места, от того места, куда сейчас, воя сиренами, неслись милицейские машины. А на заднем сиденье Леша Кислицин, целуя, успокаивал плачущую Машу:
– Ну что ты, что ты, перестань. Теперь будем отдыхать, долго отдыхать. Мы имеем право хорошо отдохнуть.
– Атос, миленький, зачем ты так мучаешь меня, зачем нам столько денег, ведь их и так много?
– Денег много не бывает. Да ты ведь знаешь, сколько я уже по детским домам раскидал. Я же тебе показывал квитки.
– Но я не хочу быть героиней. Я хочу быть просто счастливой.
– А это возможно, если вокруг столько несчастных? Судьба наградила тебя даром, но она же и накажет тебя, если ты будешь пользоваться этим даром только во благо себе. Ты так много можешь сделать для других.
Новый приступ головной боли не дал ей ответить. Она затихла на миг, уткнувшись лицом ему в колени, а затем зарыдала еще сильнее, повторяя:
– Извини меня, пожалуйста, извини…
– Да что ты, перестань, за что я должен тебя извинять? – Он приподнял ее голову и стал поцелуями снимать с ее ресниц слезы.
– Я такая плохая, такая эгоистка… Но мне больно!
– Все, все, все, больше этого не будет. Отдыхаем! Да и не пройдет еще раз этот номер с инкассаторами. Ты видела, он же почуял что-то неладное, вот и вернулся в машину. А прошлые разы – только пооглядываются по сторонам и дальше топают.
– Потому-то мне и пришлось второго обрабатывать.
– Какого черта?! Мы же договорились, если что не так, операцию прекращаем!
– Мне было жалко уже потраченных сил. Обидно работать впустую. Да и азарт уже какой-то появился.
– Азарт… Ради чего причинять себе такую боль?
– Ты же сам только что говорил, что у меня дар, что должна, и все такое.
– Это я все верно говорил. Но нет на свете ничего, ради чего ты должна была бы ТАК мучаться.
– Да? – она улыбнулась сквозь слезы и похлопала по тугому кожаному боку портфеля. – А это?
– Это, конечно, хорошо. Но не такой же ценой! Твоя жизнь стоит в тысячу раз дороже. – Он помолчал. – Нет, больше этот трюк не пройдет. Нужно сочинять новый сценарий. С учетом того, что менты уже начали что-то соображать. Третий инкассатор за месяц… И банки тоже отпадают. Хватит двух. В третий-то раз они обязательно нас на чем-нибудь накроют.
– У нас ведь еще есть Лиза Деева, – напомнила Маша. – Пора взяться за нее. Ее-то мне уже не нужно обрабатывать.
– Там ты пока не нужна. Потом, если понадобишься, скажу. Отдыхай.
Боль немного отпустила ее, и она, сладко потянувшись, произнесла по слогам:
– Бу-дем от-ды-хать!
– Да, до вечера. А вечером – сюрприз. Бал в твою честь. Я откупил десять мест в «Универсале». На всех.
– Почему именно в «Универсале»? Это же ведь деевский кабак. Все-таки опять что-то связанное с работой?
– Никакой работы. Просто это действительно классный ресторан. Деева нет, Лиза там не показывается. Гулять будем.
– Бу-дем гу-лять! – тут она встрепенулась: – Слушай, а сейчас-то мне домой нужно. Я папе сказала, что буду к обеду. Он со мной о чем-то поговорить хотел. А морда загадочная, смех берет. Давайте меня домой.
– А куда мы тебя везем-то? – бросил через плечо Гога, для которого она с момента убийства Прорвы зрительно не существовала, что поражало его воображение и для поддержания достоинства в собственных глазах заставляло разговаривать с ней нарочито пренебрежительно, мол, эка невидаль – невидимка. – Домой и везем, Маруся…
Что-то шевельнулось у Ляхова в душе – какая-то смутная тревожная ассоциация, но, зная себя как человека неоправданно мнительного, он не придал этому значения и бодро пошагал к двери. Поравнявшись с девушкой, он бросил:
– Иди-ка, девонька отсюдова, не мешайся под ногами.
– А вы, дяденька, инкассатор? – спросила та.
– Да, да, – раздраженно ответил Ляхов. – Топай, говорю, отсюдова.
Но та и не думала уходить. Склонив голову набок, она улыбнулась Ляхову безмятежной улыбкой и сказала проникновенно:
– Тогда я вас сейчас грабить буду.
И тут он вспомнил. Саня Вахромеев, у которого неделю назад без единого выстрела шпана два миллиона отняла, прежде чем его в СИЗО увели, все о какой-то девке в джинсах кричал. «Была, – кричал он, – и вдруг – нету!..» – Все думали – бредит. Или под психа косит, чтоб не посадили. А вот она – ДЕВКА.
Ляхов схватился за пистолет… Никого перед ним не было. Он стер пот со лба, вернулся и сел в машину.
– Ты чего? – спросил его напарник-водитель Колька – жирный, рыжий и конопатый.
– Да ничего. Так. Показалось.
– Крестись, – недоверчиво хохотнул Колька. – Ты давай быстрее, обед провозимся. Заболел, что ли? Слышь, давай я, а?
– Иди ты, – огрызнулся Ляхов, – у тебя и допуска нет. Случись что, кто отвечать будет?
Отерев еще раз испарину, он спросил осторожно:
– Коль, ты девку в джинсах видел?
– Хиппарьку, что ли? Вон там стояла.
– Ну, а потом?
– Что потом?
– Куда делась?
– Че ты тюльку гонишь? – надулся напарник и отвернулся. Ляхов вдруг схватил его за грудки, развернул, притянул к себе нос к носу и рявкнул: – Куда девка делась?
– Ты че, белены объелся?!
Но Ляхов рубаху не отпускал.
– Ты че, серьезно, что ли?.. Куда, куда… Вы чего-то с ней побакланили, она повернулась и вон туда, за угол зашла. А чего?
Ляхов отпустил рубаху.
– Ладно. Смотри внимательнее. Не нравится мне тут что-то. Пошел я.
– Ну, ты артист, – хохотнул жирный, облегченно поправляя воротник. Но Ляхов так глянул на него, что тот сразу осекся.
Инкассатор, озираясь и выставив зажатый в правой руке пистолет, кошачьей походкой достиг двери и позвонил. Дверь служебного входа в магазин Ювелирторга отворилась. Сигнализация сработала, но тут же была отключена изнутри тем, кто открыл. Ляхов скользнул внутрь.
И в этот момент рыжий Колька увидел ту самую «хиппарьку», выходящую из-за угла.
Уставившись на нее, он распахнул дверцу и выполз наружу. Он понял, что с ней что-то неладно, но не мог понять, ЧТО. А потому и не мог испугаться по-настоящему, и не знал, что следует предпринять.
Она остановилась в нескольких шагах от него, и с минуту они молча разглядывали друг друга. Потом лицо ее вдруг исказилось гримасой боли, и она вскинула руки к вискам. Конопатый Колька вздрогнул: на том месте, где она только что стояла, никого не было. (Два исчезновения за день – большая, конечно, нагрузка, но терпимая. Несколько часов головной боли окупятся с лихвой.) И тут дверь магазина отворилась и вышел Ляхов.
– Лях, сюда! – закричал ему остро почуявший надвигающуюся опасность Колька. – Бегом! Она была тут! И пропала! Скорей!
Ляхов мигом понял, о ком идет речь, побежал, но тут перед его носом мелькнуло что-то маленькое, разноцветное и яркое, а в легкие вошло сладостно-одуряющее… И он, еще крепче сжав ручку портфеля, воспарил в бездумную голубизну…
Его напарник увидел, как ноги Ляхова подкосились и он с размаху ударился головой об асфальт… Затем Колька, выдергивая из кобуры свой пистолет, увидел еще, как портфель, отделившись от тела Ляхова, взмыл примерно на метр над ним и словно бы растворился в воздухе, не оставив и следа. (Под свитер «хиппарьки» Маруси портфель втиснулся с трудом.)
Леша, наблюдавший всю эту сцену из окна дома напротив (дверь подъезда этого дома выходит на обратную сторону), увидел, как, пошатываясь, Маша странными зигзагами побежала в сторону ПРОТИВОПОЛОЖНУЮ той, где ее ждет машина. И свернула за угол, за тот, из-за которого только что вышла.
Жирный Колька набрался храбрости или, наоборот, окончательно ошалел от страха и сделал несколько выстрелов наугад, куда попало, благо, переулок был пуст. И полез в машину – к рации.
Сотовый в руках Атоса заверещал как раз в тот миг, когда он сам собирался делать вызов.
– Да! – крикнул он.
– Атос, – раздался искаженный радиосвязью голос Маши, – что мне сейчас делать?
– Куда тебя понесло, Маруся?!
– Я не знаю… Голова… Даже идти не могу.
– Оставайся там, где ты есть! Сейчас за тобой подъедут! Не волнуйся, все нормально. Потерпи. Помаши для Гоги телефоном.
Он отключился и набрал номер.
– Ее что-то до сих пор нет, – прозвучал в трубке голос Гоги, лучшего шофера в банде.
– Знаю. И не будет, – быстро ответил Леша. – Давай за ней в объезд. Понял куда?
– Понял.
– Давай быстрее, сейчас тут менты будут, а она, похоже, совсем расклеилась, не может передвигаться.
– Не суетись, Киса, все будет в ажуре.
– Возьмешь ее и за мной. Как договаривались.
– Порядок.
– И смотри не наедь на нее. Она, возможно, прямо на дороге сидит. Или лежит. Она тебе трубкой помашет. Гляди в оба.
Через несколько минут бежевая «Волга» с лысоватым и мешковатым Гогой в десантном комбинезоне за рулем уже удалялась от проклятого места, от того места, куда сейчас, воя сиренами, неслись милицейские машины. А на заднем сиденье Леша Кислицин, целуя, успокаивал плачущую Машу:
– Ну что ты, что ты, перестань. Теперь будем отдыхать, долго отдыхать. Мы имеем право хорошо отдохнуть.
– Атос, миленький, зачем ты так мучаешь меня, зачем нам столько денег, ведь их и так много?
– Денег много не бывает. Да ты ведь знаешь, сколько я уже по детским домам раскидал. Я же тебе показывал квитки.
– Но я не хочу быть героиней. Я хочу быть просто счастливой.
– А это возможно, если вокруг столько несчастных? Судьба наградила тебя даром, но она же и накажет тебя, если ты будешь пользоваться этим даром только во благо себе. Ты так много можешь сделать для других.
Новый приступ головной боли не дал ей ответить. Она затихла на миг, уткнувшись лицом ему в колени, а затем зарыдала еще сильнее, повторяя:
– Извини меня, пожалуйста, извини…
– Да что ты, перестань, за что я должен тебя извинять? – Он приподнял ее голову и стал поцелуями снимать с ее ресниц слезы.
– Я такая плохая, такая эгоистка… Но мне больно!
– Все, все, все, больше этого не будет. Отдыхаем! Да и не пройдет еще раз этот номер с инкассаторами. Ты видела, он же почуял что-то неладное, вот и вернулся в машину. А прошлые разы – только пооглядываются по сторонам и дальше топают.
– Потому-то мне и пришлось второго обрабатывать.
– Какого черта?! Мы же договорились, если что не так, операцию прекращаем!
– Мне было жалко уже потраченных сил. Обидно работать впустую. Да и азарт уже какой-то появился.
– Азарт… Ради чего причинять себе такую боль?
– Ты же сам только что говорил, что у меня дар, что должна, и все такое.
– Это я все верно говорил. Но нет на свете ничего, ради чего ты должна была бы ТАК мучаться.
– Да? – она улыбнулась сквозь слезы и похлопала по тугому кожаному боку портфеля. – А это?
– Это, конечно, хорошо. Но не такой же ценой! Твоя жизнь стоит в тысячу раз дороже. – Он помолчал. – Нет, больше этот трюк не пройдет. Нужно сочинять новый сценарий. С учетом того, что менты уже начали что-то соображать. Третий инкассатор за месяц… И банки тоже отпадают. Хватит двух. В третий-то раз они обязательно нас на чем-нибудь накроют.
– У нас ведь еще есть Лиза Деева, – напомнила Маша. – Пора взяться за нее. Ее-то мне уже не нужно обрабатывать.
– Там ты пока не нужна. Потом, если понадобишься, скажу. Отдыхай.
Боль немного отпустила ее, и она, сладко потянувшись, произнесла по слогам:
– Бу-дем от-ды-хать!
– Да, до вечера. А вечером – сюрприз. Бал в твою честь. Я откупил десять мест в «Универсале». На всех.
– Почему именно в «Универсале»? Это же ведь деевский кабак. Все-таки опять что-то связанное с работой?
– Никакой работы. Просто это действительно классный ресторан. Деева нет, Лиза там не показывается. Гулять будем.
– Бу-дем гу-лять! – тут она встрепенулась: – Слушай, а сейчас-то мне домой нужно. Я папе сказала, что буду к обеду. Он со мной о чем-то поговорить хотел. А морда загадочная, смех берет. Давайте меня домой.
– А куда мы тебя везем-то? – бросил через плечо Гога, для которого она с момента убийства Прорвы зрительно не существовала, что поражало его воображение и для поддержания достоинства в собственных глазах заставляло разговаривать с ней нарочито пренебрежительно, мол, эка невидаль – невидимка. – Домой и везем, Маруся…
2.
… – Ой, да брось ты, папа! Ну ни в какую историю я не вляпалась. Осенью устроюсь на работу, пойду в шарагу доучиваться. – Она валялась на диване в своей комнате, одетая в выцветший, мамин еще халатик и беседовала с сидящим в кресле отцом. Благо, головная боль окончательно отступила.
– Как мне было стыдно перед Галиной. Ведь надо отдать должное твоей матери: она сумела преодолеть свой естественный материнский эгоизм и отправила тебя ко мне. Потому что была уверена, что здесь ты получишь лучшее образование, даже, что греха таить, лучшее воспитание. Ты ведь видела, она не питает иллюзий по поводу своего Степана Рудольфовича. Он не тот человек, который смог бы воспитать тебя по-настоящему. Возможно, он способен дать счастье твоей матери, чего не сумел я, но воспитать тебя – вряд ли. И вот Галина приехала, чтобы повидать тебя, порадоваться, как верно она поступила. И что же она увидела? Что я донельзя разбаловал тебя. Что ты нигде не учишься и нигде не работаешь. Что ты не приходишь ночевать домой…
«Боже мой, – думала Маша с нежностью, – милый мой папочка, как же все перепуталось в твоей умной голове. «Преодолела свой материнский эгоизм…» Да уж, она преодолела! Знал бы ты только, как, почему и ради чего она его преодолела…» Но тут же укорила себя за эти не очень-то лестные по отношению к матери мысли, вспомнив ее молящий о прощении взгляд на перроне вокзала. Этот взгляд – самое яркое воспоминание, оставшееся у Маши со дня ее приезда. Папа же продолжал с искусством прирожденного оратора:
– А особенно стыдно мне, что ведь это именно я воспитал в тебе способность быть внутренне абсолютно свободной. И не учел, что это нам, людям зрелым, свобода дается с трудом и никогда не заслоняит внутреннего контролера и цензора, которого в нас прочно вогнали в детстве. Мы можем только слегка обуздывать его. А в вас свобода входит легко, заполняя вакуум, она становится основой вашей натуры, но, не имея внутреннего оппонента, саморазвивается, буйно разрастается до полного анархизма. До омерзительно легкого отношения к жизни. Такое воспитание – как лекарство для здорового: больного оно лечит, а здорового может угробить напрочь.
– Папа, побереги красноречие для студентов. Что я натворила, чтобы так меня отчитывать? – и она тут же испугалась собственного вопроса, понимая, что ему ох как есть ЧТО ответить.
– Во-первых, как я уже отметил, ты не учишься и не работаешь. Во-вторых, как я также уже отмечал, ты не ночуешь дома. В-третьих, тебя постоянно спрашивают к телефону, заметь, спрашивают исключительно мужчины. И в-четвертых, наконец, у тебя появилось много денег.
Маша мысленно усмехнулась: «Много денег!..» Так он называет те несчастные несколько штук, которые вечно болтаются у нее в сумочке. Что бы он сказал, если бы знал, сколько денег прошло через ее руки за последние два месяца!
– Откуда они у тебя? Каким образом ты можешь позволить себе уже несколько недель подряд подкидывать нам с Варей «на хозяйство» сто – двести рублей, а пять – шесть тысяч?!
– Но я же занимаю место, создаю вам хлопоты, а у вас своих – море. Папа, не обижайся, но я все-таки квартирантка. И я должна платить за квартиру.
– Я пропускаю мимо ушей твое заявление о том, что ты, моя родная дочь, «квартирантка» в доме своего отца, списывая его на твою молодость и глупость. Ни я, ни Варя, по-моему, ни разу не давали тебе повода для подобного суждения.
Маша поняла, что и впрямь ляпнула глупость, – так оскорбить папу, а главное – всегда веселую и невозмутимую Варвару Сергеевну! Ее даже бросило в жар. А он продолжал:
– Я не говорю и о том, что для «квартплаты» это слишком большие суммы. Я принимаю как аксиому, что деньги лишними не бывают. («Час назад то же самое сказал Атос», – мелькнула у Маши мысль.) Но я хочу заострить внимание на том, что величина твоих ПОДАЧЕК в последнее время в несколько раз превышает наши с Варей совместные доходы. – («Дура! Дура же я! – кляла себя Маша. – Думала, так будет лучше, старалась не обращать внимания на их удивленные и настороженные переглядывания. Думала, это нечестно, когда у меня столько денег, что девать некуда, а они бьются за каждый рубль, хватают любые внеплановые часы лекций, подвизаются в репетиторах у тупых отпрысков новых русских…») – Да, я хочу заострить внимание на величине твоих подачек и вытекающем отсюда выводе об их природе. Несмотря на высокий уровень инфляции морали в нашем обществе, я, как отец, все же считаю вдвойне и даже втройне оскорбительными твои подачки, понимая, каким способом деньги эти заработаны.
Маша заглушила в себе поток покаянных мыслей и насторожилась.
– Да. Я сопоставил все факты и пришел к однозначному выводу о том, откуда у тебя эти деньги.
Маша похолодела. «Откуда?» – хотела она спросить. Но от волнения у нее начисто пропал голос, и она, как рыба, только бесшумно подвигала губами.
– И даже не пытайся разубедить меня в этом, – сказал отец и замолчал, словно говорить уже было нечего.
Она что-то прослушала в конце? Маша ничего не поняла. Она откашлялась и спросила сипло:
– В чем?
– Что «в чем»?
– В чем тебя не надо разубеждать?
– Ты сама знаешь.
– А ты скажи.
– Я не считаю возможным произносить это вслух. В моем доме.
– Папа, я правда не понимаю, лучше скажи, – попросила она жалобно.
– Лицемерка, – сквозь зубы бросил отец. – Что ж, если ты настаиваешь, я скажу. Как бы ни было мне больно. – И закончил с обличительным пафосом: – ТЫ ПРОДАЕШЬ СЕБЯ.
– В смысле?
– В прямом. Ты занимаешься проституцией. Ты валютная проститутка!
И тут только до нее дошло. И вся тяжесть с ее души ухнула в пропасть облегчения. И она, трясясь от беззвучного сначала смеха, поползла с дивана на пол… Наконец дар речи вернулся к ней:
– Батя! – закричала она, давясь хохотом. – Батя, ты гений! – Она окончательно свалилась с дивана и корчилась теперь на ковре. – Ой, – стонала она, – ой, я сейчас сдохну! Шерлок Холмс недорезанный! Мегрэ, блин!!!
– Как мне было стыдно перед Галиной. Ведь надо отдать должное твоей матери: она сумела преодолеть свой естественный материнский эгоизм и отправила тебя ко мне. Потому что была уверена, что здесь ты получишь лучшее образование, даже, что греха таить, лучшее воспитание. Ты ведь видела, она не питает иллюзий по поводу своего Степана Рудольфовича. Он не тот человек, который смог бы воспитать тебя по-настоящему. Возможно, он способен дать счастье твоей матери, чего не сумел я, но воспитать тебя – вряд ли. И вот Галина приехала, чтобы повидать тебя, порадоваться, как верно она поступила. И что же она увидела? Что я донельзя разбаловал тебя. Что ты нигде не учишься и нигде не работаешь. Что ты не приходишь ночевать домой…
«Боже мой, – думала Маша с нежностью, – милый мой папочка, как же все перепуталось в твоей умной голове. «Преодолела свой материнский эгоизм…» Да уж, она преодолела! Знал бы ты только, как, почему и ради чего она его преодолела…» Но тут же укорила себя за эти не очень-то лестные по отношению к матери мысли, вспомнив ее молящий о прощении взгляд на перроне вокзала. Этот взгляд – самое яркое воспоминание, оставшееся у Маши со дня ее приезда. Папа же продолжал с искусством прирожденного оратора:
– А особенно стыдно мне, что ведь это именно я воспитал в тебе способность быть внутренне абсолютно свободной. И не учел, что это нам, людям зрелым, свобода дается с трудом и никогда не заслоняит внутреннего контролера и цензора, которого в нас прочно вогнали в детстве. Мы можем только слегка обуздывать его. А в вас свобода входит легко, заполняя вакуум, она становится основой вашей натуры, но, не имея внутреннего оппонента, саморазвивается, буйно разрастается до полного анархизма. До омерзительно легкого отношения к жизни. Такое воспитание – как лекарство для здорового: больного оно лечит, а здорового может угробить напрочь.
– Папа, побереги красноречие для студентов. Что я натворила, чтобы так меня отчитывать? – и она тут же испугалась собственного вопроса, понимая, что ему ох как есть ЧТО ответить.
– Во-первых, как я уже отметил, ты не учишься и не работаешь. Во-вторых, как я также уже отмечал, ты не ночуешь дома. В-третьих, тебя постоянно спрашивают к телефону, заметь, спрашивают исключительно мужчины. И в-четвертых, наконец, у тебя появилось много денег.
Маша мысленно усмехнулась: «Много денег!..» Так он называет те несчастные несколько штук, которые вечно болтаются у нее в сумочке. Что бы он сказал, если бы знал, сколько денег прошло через ее руки за последние два месяца!
– Откуда они у тебя? Каким образом ты можешь позволить себе уже несколько недель подряд подкидывать нам с Варей «на хозяйство» сто – двести рублей, а пять – шесть тысяч?!
– Но я же занимаю место, создаю вам хлопоты, а у вас своих – море. Папа, не обижайся, но я все-таки квартирантка. И я должна платить за квартиру.
– Я пропускаю мимо ушей твое заявление о том, что ты, моя родная дочь, «квартирантка» в доме своего отца, списывая его на твою молодость и глупость. Ни я, ни Варя, по-моему, ни разу не давали тебе повода для подобного суждения.
Маша поняла, что и впрямь ляпнула глупость, – так оскорбить папу, а главное – всегда веселую и невозмутимую Варвару Сергеевну! Ее даже бросило в жар. А он продолжал:
– Я не говорю и о том, что для «квартплаты» это слишком большие суммы. Я принимаю как аксиому, что деньги лишними не бывают. («Час назад то же самое сказал Атос», – мелькнула у Маши мысль.) Но я хочу заострить внимание на том, что величина твоих ПОДАЧЕК в последнее время в несколько раз превышает наши с Варей совместные доходы. – («Дура! Дура же я! – кляла себя Маша. – Думала, так будет лучше, старалась не обращать внимания на их удивленные и настороженные переглядывания. Думала, это нечестно, когда у меня столько денег, что девать некуда, а они бьются за каждый рубль, хватают любые внеплановые часы лекций, подвизаются в репетиторах у тупых отпрысков новых русских…») – Да, я хочу заострить внимание на величине твоих подачек и вытекающем отсюда выводе об их природе. Несмотря на высокий уровень инфляции морали в нашем обществе, я, как отец, все же считаю вдвойне и даже втройне оскорбительными твои подачки, понимая, каким способом деньги эти заработаны.
Маша заглушила в себе поток покаянных мыслей и насторожилась.
– Да. Я сопоставил все факты и пришел к однозначному выводу о том, откуда у тебя эти деньги.
Маша похолодела. «Откуда?» – хотела она спросить. Но от волнения у нее начисто пропал голос, и она, как рыба, только бесшумно подвигала губами.
– И даже не пытайся разубедить меня в этом, – сказал отец и замолчал, словно говорить уже было нечего.
Она что-то прослушала в конце? Маша ничего не поняла. Она откашлялась и спросила сипло:
– В чем?
– Что «в чем»?
– В чем тебя не надо разубеждать?
– Ты сама знаешь.
– А ты скажи.
– Я не считаю возможным произносить это вслух. В моем доме.
– Папа, я правда не понимаю, лучше скажи, – попросила она жалобно.
– Лицемерка, – сквозь зубы бросил отец. – Что ж, если ты настаиваешь, я скажу. Как бы ни было мне больно. – И закончил с обличительным пафосом: – ТЫ ПРОДАЕШЬ СЕБЯ.
– В смысле?
– В прямом. Ты занимаешься проституцией. Ты валютная проститутка!
И тут только до нее дошло. И вся тяжесть с ее души ухнула в пропасть облегчения. И она, трясясь от беззвучного сначала смеха, поползла с дивана на пол… Наконец дар речи вернулся к ней:
– Батя! – закричала она, давясь хохотом. – Батя, ты гений! – Она окончательно свалилась с дивана и корчилась теперь на ковре. – Ой, – стонала она, – ой, я сейчас сдохну! Шерлок Холмс недорезанный! Мегрэ, блин!!!