Страница:
Но вернемся к нынешней публикации Карякина. Он озаглавил ее явно неудачно: «Еще неизвестно…» Очень даже известно. Однажды Солженицын заметил: «Я никогда не успеваю жить». Возможно, но зато всегда успевает солгать. Так поступит и в очередной раз. У статьи есть и подзаголовок: «Дневник русского читателя». Первая запись в этом дневнике имеет помету: «Ноябрь 1962-го. Прага». Это время публикации «Одного дня Ивана Денисовича». Но почему русский читатель оказался в Праге? Что он там делал? Оказывается, в ходе служебного продвижения он в облике правоверного коммуниста трудился уже в помянутом коммунистическом журнале «Проблемы мира и социализма». Работка и тут была — не бей лежачего. Вместе с Александром Бовиным, Владимиром Лукиным и другими коммунистами этого пошиба он там шесть лет (1960 — 1965) на сорока языках полумиллионным тиражом на наши деньги учил граждан 145 стран, как строить социализм, как вообще нам жить и что такое хорошо и что такое плохо. Но вдруг именно там внезапно заобожал Солженицына, антисоветчика № 1.
Желание совместить то и другое однажды привело его к такой мысли: «В своем Завещании В.И. Ленин высказал страстную жажду надежды (так в тексте. — В.Б.) на людей со следующими четырьмя качествами: во-первых, они ни слова не скажут против своей совести; во-вторых, никому не поверят на слово; в-третьих, ни в какой трудности признаться не побоятся; в-четвертых, не побоятся никакой борьбы за поставленную цель… Мне кажется, что А.И. Солженицын как раз принадлежит к таким людям…» Короче говоря, Ленин мечтал о Солженицыне! Пожалуй, такое заявление вполне может заменить справку из психдиспансера…
Суть первой дневниковой записи Карякина в том, что он обнаружил у Солженицына «на малюсенькой „сотке“ бумаги такую же „гущину“, „глубину“ и „простор“, что и у Достоевского. Очень прекрасно. Но почему все эти замечательные слова в кавычках? Писатель должен понимать: это похоже на издевку. А кроме того, по прошествии времени хорошо бы дополнить „гущину“ и „глубину“ размышлением о том, почему сей кумир так ненавидит Достоевского. По его словам, великий писатель ужасно любил „разодрать и умилить“. А как он высмеивает его каторгу! Просто глумится. Вот уж я, говорит, хлебнул лиха, а там, говорит, арестанты в белых штанах ходили, — уж куда дальше такой благодати! Для него царская каторга — что для Остапа Бендера вожделенный Рио-де-Жанейро, где, по его представлению, все ходят в белых штанах. Я ему сказал однажды: „Неужто не знаете, что ведь в ту пору и в походы, и в бой солдаты ходили в белых штанах. Что ж, вольготно они жили?“ Не поверил! И не желает принять в расчет, что Достоевский всю каторгу в кандалах отбыл, а сам, как уже отмечалось, — то бригадиром, то учетчиком, то нормировщиком, то начальником смены, то библиотекарем, а то и вовсе бездельничал, корпел над своими рукописями.
Вторая запись помечена так: «Ноябрь 1964-го. Рязань». Тогда Салженицын жил там. Значит, русский читатель взял отпуск в своих коммунистических «Проблемах», оставил «на хозяйстве» вместо себя Бовина и примчался в гости к Достоевскому наших дней. Любовь зла… Может быть, привез в подарок шеститомник Маркса и Энгельса.
Но вскоре Ленин и весь марксизм были тайно отринуты и прокляты, а Солженицын превознесен до небес как опаснейший враг отечества: «За чтение „Архипелага“ людям давали „срокА…“. Ишь ты, „срокА“. Можно подумать, что сам изведал их, потому так именно привык говорить. Но когда и кому дали „срокА“? Назови хоть одного! Безграмотный „Архипелаг“ халтурно издал в Париже Никита Струве в самом конце 1973 года, в брежневское время. Кто же в те беззубые годы мог за чтение получить „срокА“?
И вот мы видим, что после шести лет сидения в пражских «Проблемах» Карякин, естественно, вполне созрел для московской «Правды», для ЦО КПСС! Он еще и тут уже без Бовина и Лукина, но, кажется, вместе с Гайдаром, корча из себя ленинца, поучал нас уму-разуму. Однако в 1968 году его вдруг вышибли из партии. Такого рьяного служаку — за что? В справочнике «Кто есть кто в России» (М., 1993) твердо сказано: «За доклад об Андрее Платонове». Ну, это очень похоже на срока за чтение «Архипелага» и на расстрелы за хранение ленинского «Письма к съезду», о чем скажем дальше. А еще вспомните Баклушина из «Мертвого дома» Достоевского. Тот уверял, что его сослали на каторгу за любовь. Но, видя, что ему не верят, после некоторого раздумия добавлял все-таки, что пламенной любови, видимо, по причине ревности сопутствовало убийство одного немца, и жаловался: «Ну посудите, можно ли ссылать на каторгу из-за немца?» Надо полагать, в платонической любви Карякина к Платонову тоже был свой немец.
Дальше уже беспартийный социолог, просто пермяк счел полезным напомнить нам, что еще 2 июня 1989 года с трибуны съезда он обратился к Горбачеву с просьбой вернуть советское гражданство «человеку, который первым призвал себя и нас не лгать, — великому писателю земли Русской, великому гуманисту Солженицыну… Вы нашли общий язык с Тэтчер, Бушем, Рейганом, папой римским… Неужели мы не найдем общий язык с Солженицыным… Потомки нам не простят, если мы не сделаем этого».
Дались им эти потомки… Но какой пафос! Однако надо бы пояснить: ну, призвал себя великий гуманист не лгать, и что из этого получилось, каков итог? А что касается призыва к другим не лгать, то неужто Карякин только лет в сорок-пятьдесят впервые услышал это от Солженицына? Да где он рос, кто его родители? Меня лично еще в пору нежного детства учила не лгать родимая матушка. Помню даже из той поры стишок про девочку, которая разбила чашку, хотела свалить это на кого-то другого, но потом застыдилась:
Кстати говоря, выступление Карякина на съезде подано так, что можно подумать, будто он был первым, кто поставил вопрос о возвращении Солженицыну гражданства. На самом деле больше чем за год до этого журнал «Книжное обозрение» напечатал статью Елены Чуковской и затем в трех номерах за 1988-й год провернуло целую кампанию. Кто с просьбой, а кто и с требованием «Даешь Солженицына!» там выступили Герой Социалистического Труда Виктор Астафьев, лауреат Ленинской премии И. Шафаревич, историк Н. Эйдельман, протоиерей А. Мень, критик В. Оскоцкий из ВПШ, доктор исторических наук, член «Мемориала» Я. Этингер, писатель В. Лазарев, знаток кремлевских жен Лариса Васильева и немало других менее известных сограждан. Я не цитирую эти восторженные или гневные письма довольно уже далекого прошлого по той причине, что достаточно полное представление о них дает свежайшая статья Бондаренко, о которой шла речь, — это в том же возвышенном духе. Понятно, почему среди авторов 26 писем не оказалось тогда ни Эдварда, ни Альфреда, но где же был наш Вольдемар, бесстрашный враг голи перекатной? Видимо, все-таки еще не дозрел тогда и он, еще поджилки тряслись…
Правда, редакция предоставила слово и нескольким противникам всей затеи. Так, работник собеса А. Аржанников из Свердловска вопрошал устроителей кампании: «Зачем понадобилось из отщепенца, пусть и наделенного литературными способностями, лепить „творца подлинного искусства“?» Рядовой колхозник из Ростовской области В. Золотов советовал: «После того, что Солженицын написал о русской нации, его на выстрел нельзя допускать к СССР… А Нобелевскую премию он получил за то, что плевал в лицо своей родине». Фронтовик И. Крюков из г. Клинцы Брянской области добавлял: «Требования издать у нас в Союзе произведения Солженицына и тем более возвращения ему гражданства являются оскорблением участников войны и осквернением памяти тех, кто отдал свои жизни в боях за родину». Как видим мнение безвестных людей совпадало с высказываниями известных писателей, что приведены выше. А Карякину и тут не надо бы тянуть на себя одеяло первопроходца…
Далее пермский воспитанник пражских «Проблем социализма» напоминает, чтоб не забыли, что 31 января 68-го года на литературном вечере в ЦДЛ он заявил: «Я должен сказать о гениальном писателе нашей страны Александре Исаевиче Солженицыне, сказать тем людям, которые вешают на него сейчас всевозможные ярлыки: не спешите!» Не совсем понятно, почему именно он должен был сказать. Кто его уполномочил? Главный редактор «Правды», что ли? А кроме того, уже кое-кто из мыслителей к этому дню сказал нечто подобное.
Дальше: «Посмотрим еще, где будет он и где окажетесь вы через 10 — 20 лет». Двадцать лет назад Александр Исаевич пребывал на своем ранчо в США, катил «Красное колесо. И десять лет назад пребывал все еще там же, в штате Вермонт на ранчо, обтягивал свое „Колесико“. А теперь прошло уже 35 лет. Имея в запасе на всякий пожарный случай поместье в заморском штате, ныне он обитает на роскошно перестроенной даче Кагановича в Троице-Лыкове под Москвой и, сохраняя резвость духа, сочинил там еще несколько трудов, в частности нетленку под названием „Лет двести и все вместе“.
По поводу этого нового труда ввязался в рукопашную схватку с Марком Дейчем. Дожил, докатился… От борьбы против великого Сталина, против русской сверхдержавы до потасовки с евреем Дейчем, который ведь не мог ничего другого, как только во взаимном клинче измазать соплями.
Ну, а те, кто «вешал ярлыки», в большинстве своем, увы, ушли туда, откуда нет возврата. Но ради исторического интереса можно кое-какие ярлычки напомнить.
Если начать с ушедших, то вот что писали, например, те, кого мы проводили в последний путь не так давно или совсем недавно — Сергей Залыгини Анатолий Ананьев,Василь Быкови Расул Гамзатов:«Поведение таких людей, как Сахаров и Солженицын, клевещущих на наш государственный и общественный строй, пытающихся породить недоверие к миролюбивой политике Советского государства и призывающих Запад продолжать политику „холодной войны“, не может вызвать никаких других чувств, кроме глубокого презрения и осуждения».
Отдельно о втором из отщепенцев Гамзатовсказал еще так: «За раздраженностью Солженицына кроются злоба и ненависть, в литературу он пришел с давней наследственной враждой к нашему обществу, к строю, народу, государству».
Украинец Олесь Гончар:«Солженицын принял роль поставщика злобной клеветы на свою родину. Дойти до того, чтобы обелять власовцев, возводить поклеп на революцию, на героев Отечественной войны, на самоотверженную борьбу советского народа, оскорблять память павших — это ли не верх кощунства и цинизма?»
Белорус Петрусь Бровка:«Теперь уже ясно, он не заблуждается, он никогда не любил ничего нашего, он злейший враг издавна, он предатель».
Грузин Ираклий Абашидзе(однофамилец цитированного Григола): «Мало я видел таких наглецов, как Солженицын. Нет, большое терпение у нашего правительства, что терпит такого негодяя! После того, как видел его несколько раз на секретариате, я убедился, что это мерзавец».
Владимир Максимоввспоминал о торжестве в Доме литераторов по случаю 75-летия пророка: «Я поразился: Солженицына воспевали Бурбулис и Александр Яковлев, Григорий Померанц и Валентин Оскоцкий, Владимир Лукин и Александр Минкин… Не дав мне слова, меня сразу же облил грязью бывший идеолог марксизма Юрий Карякин… Мне стало страшно… Все их юбилейное сборище было омерзительно… Мы не простим Солженицыну аплодисментов над трупами тысяч расстрелянных русских патриотов и ждем его извинений за поразившее всех одобрение ельцинской кровавой клики…» («Завтра», № 21, 1994).
Таких высказываний уже ушедших писателей разных советских республик и разных национальностей можно привести еще много, но мы опять не обойдем и ныне, слава богу, здравствующих.
Сергей Михалков: «Солженицын — человек, переполненный яростью и злобой, пренебрежением и высокомерием к своим соотечественникам». Опять же прежде всего — к русским.
Владимир Карпов:«Да, были предатели на войне. Их толкали на черное дело трусость, ничтожность душонки. Но есть предатели и в мирное время — это вы, Сахаров и Солженицын! Сегодня вы стреляете в спину соотечественникам».
Михаил Алексеев: «Оскорблена совесть миллионов… Брошен поганый плевок и в живых, и на священные могилы тех, кто спас мир… А жирный же кусок, заработанный низким предательством, рано или поздно встанет у него поперек горла».
Чингиз Айтматов: «Если мы хотим по-настоящему выступать на мировой арене, то давайте следовать пути Горького и Маяковского, а не Пастернака и Солженицына».
Давид Кугультинов:«Герострат был, Солженицын есть. Но Герострату не платили за поджог храма. Солженицын берет. Однако даже замутненный злобою разум его должен бы понять, что пытающийся вдунуть жизнь в червивую залежь фашизма всегда кончает всенародным презрением».
Валентин Распутинсчитает Солженицына «победителем и одновременно побежденным. Победителем в борьбе с коммунизмом и побежденным вместе с втоптанной в грязь Россией. В том и другом он принял деятельное участие… Его война против коммунизма перешла в войну против национальной России» («Завтра», № 21, 1994).
Александр Рекемчук:«Злобный клеветник…»
Литературовед Петр Николаев:«К истории прикоснулся своими нечистыми руками Солженицын…»
Это все были высказывания и оценки литераторов. Из других приведу только два. Митрополит Крутицкий и Коломенский Серафим:«Солженицын печально известен своими действиями в поддержку кругов, враждебных нашей родине, нашему народу». И наконец, последнее: «Подобных людей никогда не мучил жгучий стыд за подлость и предательство, ибо у них никогда не было чувства родины, гражданского долга перед народом… Миллионы людей не только у нас, но и за пределами СССР с удовлетворением воспримут сообщение о лишении Солженицына советского гражданства и выдворении его из нашей страны». Так писал в «Правде» Герой Советского Союза Василий Бондаренко.Уж не дядя ли нашего Владимира Григорьевича, о котором упоминалось? Но если даже только однофамилец, немедленно кайся за него, Бондаренко: ты же именно к этому призываешь однофамильцев отвратительных для тебя коммунистов.
Если вам, Карякин, этого мало, то возьмите книгу «Слово пробивает себе дорогу», вышедшую в издательстве «Русский путь» в 1998 году. Почти все приведенные выше высказывания о Солженицыне взяты оттуда. Там его высокоинтеллектуальные, по шкале Кублановского, почитатели В.И. Глоцер и Е.Ц. Чуковская (внучка писателя) собрали и дотошно разложили по полочкам необъятное множество этих высказываний в полной уверенности, что они лишь выгодно оттеняют супер-гипер-архигениальность их кумира. Ну еще бы! Никто ж из авторов этих высказываний не дотягивает до интеллектуального уровня Бондаренки — Кублановского — Карякина…
Впрочем, не обошлось без некоторых досадных изъятий. Так, в объемистой книге (500 страниц!) не нашлось места для приведенной выше оценки Шолоховым произведений и самой личности Солженицына: «Поражает какое-то болезненное бесстыдство…» и т.д. Или вот еще более объемистая книга (620 страниц !) «Кремлевский самосуд», вышедшая еще в 1994 году в издательстве «Родина». Там неутомимые добытчики А.В. Коротков, С.А. Мельчин и А.С. Степанов под руководством В.Н. Денисова сгребли еще больше интересных бумажек, но тоже сумели обойтись без Шолохова.
Как можно было уже видеть, особенно шибко критика пленяет писатель вот чем: «С себя, с себя он начинает покаяние, а потому-то неотразимо убедительным и становится его призыв к покаянию». Да, Солженицын любит порой разодрать на себе рубаху и завопить так, например: «При другом повороте судьбы я мог бы стать правой рукой Берии! Мог бы!..» И — в слезы… Но это слишком абстрактно, гипотетично. А вот в конкрентой подлости, в том, допустим, что при допросе оклеветал своих школьных и институтских друзей как антисоветчиков, — в этом ни признаться, ни покаяться он не желает. Мало того, когда оклеветанный им школьный друг Кирилл Симонян пристыдил его уже на свободе за клевету, он с великой досадой воскликнул : «Ах, жаль, что тебя тогда не посадили!» («Архипелаг», т. 1, с. 144). А история с «Тихим Доном»? Или ее не было, Карякин? Уж после смерти-то Шолохова, после того, как найдена рукопись книги, как можно было хотя бы не признаться в своем гнусном вранье! Куда там… Вот истинное лицо этого праведника-покаянца. Он скорее язык себе отрежет, чем мы услышим от него: «Виноват, православные. Еще в молодости бес попутал. Всю жизнь врал напропалую, аспид…» И Карякин еще стыдит сограждан за то, что они не следуют призыву уникального лжеца: «Пушкин каялся, Толстой каялся, Чехов… А этим — „не в чем!“ А еще стоят со свечкой в храме…» Это о Ельцине и Путине, что ли?
Собратьев Карякина из яковлевского Отдела пропаганды Твардовский, морщась, умолял: «Над ухом не дышите…» А ведь этот, дитя «Проблем социализма», не над ухом, а встал перед глазами и вопит: «Кайтесь!» Будучи воспитанником сих «Проблем», он же не соображает, что тут дело сугубо личное, интимное, тайное. У Пушкина и Толстого никто в связи с этим над ухом не дышал. Чтоб недалеко ходить, замечу, что и у меня никто не дышал, но вот еще в 79-м году родились строки:
Это было написано в Коктебеле среди его сказочных красот в дни райского благоденствия.
Нетрудно заметить, что громче и назойливей всех требуют покаяния от нас именно оборотни: Солженицын, академик Лихачев, вот этот специалист по проблемам социализма и подобные им.
В пропаганде писаний своего кумира Карякин превосходит Эдварда, Альфреда и Вольдемара, вместе взятых, доходит до категорического заявления, что без «Архипелага», ну просто «нельзя, безнравственно вступать в наш мир». Что значит «вступать в мир» — о новорожденных, что ли, речь? Или о выпускниках средних школ? Или, наконец, о новобрачных? В фашистской Германии вступившие в брак молодожены обязательно должны были тут же купить «Майн кампф». Как видно, Карякин мечтает, чтобы и у нас в обязательном порядке покупали «Архипелаг» то ли родители новорожденных, то ли выпускники школ, то ли новобрачные. Что ж, я полагаю, нынешняя однопартийная Дума может поддержать такое новаторское требование. Но как быть с теми, кто уже вступил «в наш мир» через карякинское «нельзя», т.е. не прочитав «Архипелаг»? Ведь это огромное, подавляющее большинство народа. Трудно представить себе нормального человека, который добровольно прочитал бы эту тягомотину в полторы тысячу страниц, эту «книгу-монстр», как назвал ее Лев Копелев, сидевший вместе с Солженицыным. Я лично в свое время осилил ее только на спор — за три бутылки армянского коньяка «Арарат» (по бутылке за каждый том). А всех, кто не читал, пожалуй, надо сажать в лагеря строгого режима — правда, Карякин? — и не выпускать до тех пор, пока не прочитают великую книгу и не сдадут экзамен по ней. Опасаюсь, что будет много смертельных случаев по причине умственного истощения. Но что делать!
А между тем Карякин уверяет, что ему известен «один американский юноша», который прочитал все три тома «Архипелага» и не умер, а так восхитился автором, что сделал его портрет. Этот портрет купил «один американский полковник» и подарил его одному обожателю Солженицына, а обожатель поехал в Вашингтон и отдал портрет одному Лукину. И тот повесил его при входе в одно посольство, где по недосмотру или скорее по замыслу предателя Шеварднадзе он был тогда послом. Правда, висел портрет, кажется, недолго…
Где Солженицын, там всегда не только злоба, клевета, но и напроломное вранье, невежество. Вот Карякин уверяет, например: «Пожалуй, никогда еще первое произведение безвестного доселе автора („Один день“) не производило столь всеобщего и оглушающего и просветляющего впечатления». Как это возможно — одновременно и оглушить (от этого ж в глазах меркнет) и просветлить? Но дело не в этом. Критик, занятый круглосуточным штудированием Маркса, просто не слышал о том, например, какой литературной «бомбой» для всей Европы явились в 1774 году «Страдания молодого Вертера», автор которых был без малого в два раза моложе безвестного досель глушителя-просветителя. Говорят, Наполеон прочитал «Вертера» столько же раз, сколько Сталин смотрел «Дни Турбиных»… А поэма «Руслан и Людмила», автор которой был больше чем в два раза моложе безвестного доселе? Она же вызвала бурю! А даже не напечатанная в «Новом мире» многотысячным тиражом, но лишь рукописная «Смерть поэта» 23-летнего Лермонтова?.. И заметьте, правдолюб Карякин, что гениального Лермонтова за это стихотворение сослали на Кавказ под чеченские пули, а вашего нудного пророка выдвинули на Ленинскую премию. Ну да, к огорчению на том свете Ильича (он же, как помним, мечтал о Солженицыне), премию не дали, но и выдвижение совсем не то, что чеченские пули… Наконец, вспомним рассказ «Макар Чудра», наутро после публикации которого опять же не в столичном «Новом мире», а в тифлисской газете «Кавказ» 24-летний Максим Горький проснулся знаменитым… Вы хоть о чем-нибудь из всего этого слышали, Карякин?
Он продолжает: не столь давно обожаемый им «Ленин так ненавидел Достоевского, так ненавидел…» Как — так? Как Солженицын — Шолохова? И сварганил книжицу, где говорилось, что «Преступление и наказание» Достоевский украл у Виктора Гюго? Или писал о его «палаческих руках»? Или, пользуясь своей властью, запретил в 1921 году юбилейные мероприятия в Москве и Петрограде по случаю 100-летия со дня рождения писателя? Или распорядился прекратить издание начатого еще в 1914 году 23-томного собрания его сочинений? Или приказал снести флигель на Божедомке, где писатель родился? Или писал на него злые эпиграммы, как Тургенев?.. Ничего же этого не было. Ленин просто не любил Достоевского, и в этом был далеко не одинок. Это писатель сложный, трудный, противоречивый. Например, его не любили Тургенев, Щедрин, Чехов, он был «антипатичен» Чайковскому, Бунин терпеть его не мог. А ведь никто из них и Маркса не читал и не состоял ни в РСДРП, ни в РКП(б) и не числился в «ленинской гвардии». Да ведь и сам Достоевский кое-кого терпеть не мог. После знакомства с Тургеневым писал о нем брату: «Поэт, талант, аристократ, красавец, богач, умен, образован, 25 лет — я не знаю, в чем природа отказала ему. Наконец, характер неистощимо прямой, прекрасный, выработанный в доброй школе». А по прошествии времени — нечто совсем иное: «Он по самой своей натуре сплетник и клеветник» и т.д.
И вот, говорит Карякин, ненавидя Достоевского, «Ленин так беззаветно любил Нечаева». Речь идет об известном С.Г. Нечаеве (1847 — 1882), единомышленнике Бакунина, создателе тайного общества «Народная расправа», прибегавшего в своей деятельности к обману, провокациям, шантажу и даже убившего по обвинению в измене члена общества студента И.И. Иванова. Он был осужден на 20 лет и умер в Алексеевском равелине Петропавловки.
Маркс и Энгельс посвятили Нечаеву и нечаевщине большую статью в своей работе «Альянс и международное товарищество рабочих» (Сочинения, М., 1961, т. 18). Разбирая воззвания и прокламации Бакунина и «его агента» Нечаева, они писали: «Все это чистая галиматья… Полное отсутствие идей выражается в такой напыщенной галиматье, что нет возможности передать ее, не ослабив комичности… Эти безмозглые людишки, говоря страшные фразы, пыжатся, чтобы казаться революционными гигантами. Это басня о лягушке и воле» (с. 398).
И вот одну из этих надутых лягушек, осужденных не только лично Марксом и Энгельсом, но и Первым Интернационалом, и поколениями русских коммунистов, уверяет знаток рабочего движения, Ленин любил так беззаветно, как он, знаток, — Солженицына. Как же проявилась эта порочная любовь? Ленин написал о Нечаеве хвалебную статью? Нет. Имя Нечаева даже не встречается в Полном собрании его сочинений. Или распорядился поставить Нечаеву памятник в Петрограде на месте памятника Петру? Или хотя бы велел выбить его имя среди девятнадцати имен революционеров от Кампанеллы до Плеханова на памятнике-обелиске, открытом 7 ноября 1918 года в Александровском саду у Московского Кремля? Или хотел переименовать город Карягино, что был тогда в Азербайджане, в Нечаевск?.. В ответ мы можем услышать: «Если Ленин мечтал о Солженицыне, то как он мог не любить Нечаева!»
Карякин не может отвязаться от упомянутой темы «срокА» и продолжает ее так: «В 20-х годах, когда на Западе напечатали так называемое „Завещание Ленина“, оно было объявлено „буржуазной фальшивкой“ — даже Троцким! А потом — „троцкистской (?!)“, за одно хранение которой… давали уже не „срокА“, а — расстрел». Ну, и кого расстреляли — дедушку Бовина? бабушку Лукина?
А кто, когда назвал этот документ «буржуазной фальшивкой»? Троцкий, говоришь? Вот что он писал 1 сентября 1925 года в журнале «Большевик» № 16 на стр. 68 о книге американского коммуниста М. Истмена «После смерти Ленина»: «В нескольких местах книжки Истмен говорит о том, что ЦК „скрыл“ от партии ряд исключительно важных документов, написанных Лениным в последний период его жизни (дело касается писем по национальному вопросу, так называемого „завещания“ и пр.); это нельзя назвать иначе, как клеветой на ЦК нашей партии. Из слов Истмена можно сделать тот вывод, будто Владимир Ильич предназначал эти письма, имеющие характер организационных советов, для печати. На самом деле это совершенно неверно. Владимир Ильич со времени своей болезни не раз обращался к руководящим учреждениям партии и ее съезду с предложениями, письмами и пр. Все эти письма и предложения, само собой разумеется, всегда доставлялись по назначению, доводились до сведения делегатов XII и XIII съездов партии и всегда, разумеется, оказывали надлежащее влияние на решения партии, и если не все эти письма напечатаны, то потому, что они не предназначались их автором для печати.
Желание совместить то и другое однажды привело его к такой мысли: «В своем Завещании В.И. Ленин высказал страстную жажду надежды (так в тексте. — В.Б.) на людей со следующими четырьмя качествами: во-первых, они ни слова не скажут против своей совести; во-вторых, никому не поверят на слово; в-третьих, ни в какой трудности признаться не побоятся; в-четвертых, не побоятся никакой борьбы за поставленную цель… Мне кажется, что А.И. Солженицын как раз принадлежит к таким людям…» Короче говоря, Ленин мечтал о Солженицыне! Пожалуй, такое заявление вполне может заменить справку из психдиспансера…
Суть первой дневниковой записи Карякина в том, что он обнаружил у Солженицына «на малюсенькой „сотке“ бумаги такую же „гущину“, „глубину“ и „простор“, что и у Достоевского. Очень прекрасно. Но почему все эти замечательные слова в кавычках? Писатель должен понимать: это похоже на издевку. А кроме того, по прошествии времени хорошо бы дополнить „гущину“ и „глубину“ размышлением о том, почему сей кумир так ненавидит Достоевского. По его словам, великий писатель ужасно любил „разодрать и умилить“. А как он высмеивает его каторгу! Просто глумится. Вот уж я, говорит, хлебнул лиха, а там, говорит, арестанты в белых штанах ходили, — уж куда дальше такой благодати! Для него царская каторга — что для Остапа Бендера вожделенный Рио-де-Жанейро, где, по его представлению, все ходят в белых штанах. Я ему сказал однажды: „Неужто не знаете, что ведь в ту пору и в походы, и в бой солдаты ходили в белых штанах. Что ж, вольготно они жили?“ Не поверил! И не желает принять в расчет, что Достоевский всю каторгу в кандалах отбыл, а сам, как уже отмечалось, — то бригадиром, то учетчиком, то нормировщиком, то начальником смены, то библиотекарем, а то и вовсе бездельничал, корпел над своими рукописями.
Вторая запись помечена так: «Ноябрь 1964-го. Рязань». Тогда Салженицын жил там. Значит, русский читатель взял отпуск в своих коммунистических «Проблемах», оставил «на хозяйстве» вместо себя Бовина и примчался в гости к Достоевскому наших дней. Любовь зла… Может быть, привез в подарок шеститомник Маркса и Энгельса.
Но вскоре Ленин и весь марксизм были тайно отринуты и прокляты, а Солженицын превознесен до небес как опаснейший враг отечества: «За чтение „Архипелага“ людям давали „срокА…“. Ишь ты, „срокА“. Можно подумать, что сам изведал их, потому так именно привык говорить. Но когда и кому дали „срокА“? Назови хоть одного! Безграмотный „Архипелаг“ халтурно издал в Париже Никита Струве в самом конце 1973 года, в брежневское время. Кто же в те беззубые годы мог за чтение получить „срокА“?
И вот мы видим, что после шести лет сидения в пражских «Проблемах» Карякин, естественно, вполне созрел для московской «Правды», для ЦО КПСС! Он еще и тут уже без Бовина и Лукина, но, кажется, вместе с Гайдаром, корча из себя ленинца, поучал нас уму-разуму. Однако в 1968 году его вдруг вышибли из партии. Такого рьяного служаку — за что? В справочнике «Кто есть кто в России» (М., 1993) твердо сказано: «За доклад об Андрее Платонове». Ну, это очень похоже на срока за чтение «Архипелага» и на расстрелы за хранение ленинского «Письма к съезду», о чем скажем дальше. А еще вспомните Баклушина из «Мертвого дома» Достоевского. Тот уверял, что его сослали на каторгу за любовь. Но, видя, что ему не верят, после некоторого раздумия добавлял все-таки, что пламенной любови, видимо, по причине ревности сопутствовало убийство одного немца, и жаловался: «Ну посудите, можно ли ссылать на каторгу из-за немца?» Надо полагать, в платонической любви Карякина к Платонову тоже был свой немец.
Дальше уже беспартийный социолог, просто пермяк счел полезным напомнить нам, что еще 2 июня 1989 года с трибуны съезда он обратился к Горбачеву с просьбой вернуть советское гражданство «человеку, который первым призвал себя и нас не лгать, — великому писателю земли Русской, великому гуманисту Солженицыну… Вы нашли общий язык с Тэтчер, Бушем, Рейганом, папой римским… Неужели мы не найдем общий язык с Солженицыным… Потомки нам не простят, если мы не сделаем этого».
Дались им эти потомки… Но какой пафос! Однако надо бы пояснить: ну, призвал себя великий гуманист не лгать, и что из этого получилось, каков итог? А что касается призыва к другим не лгать, то неужто Карякин только лет в сорок-пятьдесят впервые услышал это от Солженицына? Да где он рос, кто его родители? Меня лично еще в пору нежного детства учила не лгать родимая матушка. Помню даже из той поры стишок про девочку, которая разбила чашку, хотела свалить это на кого-то другого, но потом застыдилась:
Когда мне читали такие стишки, Карякина мама, как видно, читала своему отпрыску третий том «Капитала», да еще на немецком языке. Вот и плоды на старости лет…
Врать, хитрить и притворяться
Грех великий, говорят.
Так не лучше ли сознаться —
Пусть немного побранят.
Кстати говоря, выступление Карякина на съезде подано так, что можно подумать, будто он был первым, кто поставил вопрос о возвращении Солженицыну гражданства. На самом деле больше чем за год до этого журнал «Книжное обозрение» напечатал статью Елены Чуковской и затем в трех номерах за 1988-й год провернуло целую кампанию. Кто с просьбой, а кто и с требованием «Даешь Солженицына!» там выступили Герой Социалистического Труда Виктор Астафьев, лауреат Ленинской премии И. Шафаревич, историк Н. Эйдельман, протоиерей А. Мень, критик В. Оскоцкий из ВПШ, доктор исторических наук, член «Мемориала» Я. Этингер, писатель В. Лазарев, знаток кремлевских жен Лариса Васильева и немало других менее известных сограждан. Я не цитирую эти восторженные или гневные письма довольно уже далекого прошлого по той причине, что достаточно полное представление о них дает свежайшая статья Бондаренко, о которой шла речь, — это в том же возвышенном духе. Понятно, почему среди авторов 26 писем не оказалось тогда ни Эдварда, ни Альфреда, но где же был наш Вольдемар, бесстрашный враг голи перекатной? Видимо, все-таки еще не дозрел тогда и он, еще поджилки тряслись…
Правда, редакция предоставила слово и нескольким противникам всей затеи. Так, работник собеса А. Аржанников из Свердловска вопрошал устроителей кампании: «Зачем понадобилось из отщепенца, пусть и наделенного литературными способностями, лепить „творца подлинного искусства“?» Рядовой колхозник из Ростовской области В. Золотов советовал: «После того, что Солженицын написал о русской нации, его на выстрел нельзя допускать к СССР… А Нобелевскую премию он получил за то, что плевал в лицо своей родине». Фронтовик И. Крюков из г. Клинцы Брянской области добавлял: «Требования издать у нас в Союзе произведения Солженицына и тем более возвращения ему гражданства являются оскорблением участников войны и осквернением памяти тех, кто отдал свои жизни в боях за родину». Как видим мнение безвестных людей совпадало с высказываниями известных писателей, что приведены выше. А Карякину и тут не надо бы тянуть на себя одеяло первопроходца…
Далее пермский воспитанник пражских «Проблем социализма» напоминает, чтоб не забыли, что 31 января 68-го года на литературном вечере в ЦДЛ он заявил: «Я должен сказать о гениальном писателе нашей страны Александре Исаевиче Солженицыне, сказать тем людям, которые вешают на него сейчас всевозможные ярлыки: не спешите!» Не совсем понятно, почему именно он должен был сказать. Кто его уполномочил? Главный редактор «Правды», что ли? А кроме того, уже кое-кто из мыслителей к этому дню сказал нечто подобное.
Дальше: «Посмотрим еще, где будет он и где окажетесь вы через 10 — 20 лет». Двадцать лет назад Александр Исаевич пребывал на своем ранчо в США, катил «Красное колесо. И десять лет назад пребывал все еще там же, в штате Вермонт на ранчо, обтягивал свое „Колесико“. А теперь прошло уже 35 лет. Имея в запасе на всякий пожарный случай поместье в заморском штате, ныне он обитает на роскошно перестроенной даче Кагановича в Троице-Лыкове под Москвой и, сохраняя резвость духа, сочинил там еще несколько трудов, в частности нетленку под названием „Лет двести и все вместе“.
По поводу этого нового труда ввязался в рукопашную схватку с Марком Дейчем. Дожил, докатился… От борьбы против великого Сталина, против русской сверхдержавы до потасовки с евреем Дейчем, который ведь не мог ничего другого, как только во взаимном клинче измазать соплями.
Ну, а те, кто «вешал ярлыки», в большинстве своем, увы, ушли туда, откуда нет возврата. Но ради исторического интереса можно кое-какие ярлычки напомнить.
Если начать с ушедших, то вот что писали, например, те, кого мы проводили в последний путь не так давно или совсем недавно — Сергей Залыгини Анатолий Ананьев,Василь Быкови Расул Гамзатов:«Поведение таких людей, как Сахаров и Солженицын, клевещущих на наш государственный и общественный строй, пытающихся породить недоверие к миролюбивой политике Советского государства и призывающих Запад продолжать политику „холодной войны“, не может вызвать никаких других чувств, кроме глубокого презрения и осуждения».
Отдельно о втором из отщепенцев Гамзатовсказал еще так: «За раздраженностью Солженицына кроются злоба и ненависть, в литературу он пришел с давней наследственной враждой к нашему обществу, к строю, народу, государству».
Украинец Олесь Гончар:«Солженицын принял роль поставщика злобной клеветы на свою родину. Дойти до того, чтобы обелять власовцев, возводить поклеп на революцию, на героев Отечественной войны, на самоотверженную борьбу советского народа, оскорблять память павших — это ли не верх кощунства и цинизма?»
Белорус Петрусь Бровка:«Теперь уже ясно, он не заблуждается, он никогда не любил ничего нашего, он злейший враг издавна, он предатель».
Грузин Ираклий Абашидзе(однофамилец цитированного Григола): «Мало я видел таких наглецов, как Солженицын. Нет, большое терпение у нашего правительства, что терпит такого негодяя! После того, как видел его несколько раз на секретариате, я убедился, что это мерзавец».
Владимир Максимоввспоминал о торжестве в Доме литераторов по случаю 75-летия пророка: «Я поразился: Солженицына воспевали Бурбулис и Александр Яковлев, Григорий Померанц и Валентин Оскоцкий, Владимир Лукин и Александр Минкин… Не дав мне слова, меня сразу же облил грязью бывший идеолог марксизма Юрий Карякин… Мне стало страшно… Все их юбилейное сборище было омерзительно… Мы не простим Солженицыну аплодисментов над трупами тысяч расстрелянных русских патриотов и ждем его извинений за поразившее всех одобрение ельцинской кровавой клики…» («Завтра», № 21, 1994).
Таких высказываний уже ушедших писателей разных советских республик и разных национальностей можно привести еще много, но мы опять не обойдем и ныне, слава богу, здравствующих.
Сергей Михалков: «Солженицын — человек, переполненный яростью и злобой, пренебрежением и высокомерием к своим соотечественникам». Опять же прежде всего — к русским.
Владимир Карпов:«Да, были предатели на войне. Их толкали на черное дело трусость, ничтожность душонки. Но есть предатели и в мирное время — это вы, Сахаров и Солженицын! Сегодня вы стреляете в спину соотечественникам».
Михаил Алексеев: «Оскорблена совесть миллионов… Брошен поганый плевок и в живых, и на священные могилы тех, кто спас мир… А жирный же кусок, заработанный низким предательством, рано или поздно встанет у него поперек горла».
Чингиз Айтматов: «Если мы хотим по-настоящему выступать на мировой арене, то давайте следовать пути Горького и Маяковского, а не Пастернака и Солженицына».
Давид Кугультинов:«Герострат был, Солженицын есть. Но Герострату не платили за поджог храма. Солженицын берет. Однако даже замутненный злобою разум его должен бы понять, что пытающийся вдунуть жизнь в червивую залежь фашизма всегда кончает всенародным презрением».
Валентин Распутинсчитает Солженицына «победителем и одновременно побежденным. Победителем в борьбе с коммунизмом и побежденным вместе с втоптанной в грязь Россией. В том и другом он принял деятельное участие… Его война против коммунизма перешла в войну против национальной России» («Завтра», № 21, 1994).
Александр Рекемчук:«Злобный клеветник…»
Литературовед Петр Николаев:«К истории прикоснулся своими нечистыми руками Солженицын…»
Это все были высказывания и оценки литераторов. Из других приведу только два. Митрополит Крутицкий и Коломенский Серафим:«Солженицын печально известен своими действиями в поддержку кругов, враждебных нашей родине, нашему народу». И наконец, последнее: «Подобных людей никогда не мучил жгучий стыд за подлость и предательство, ибо у них никогда не было чувства родины, гражданского долга перед народом… Миллионы людей не только у нас, но и за пределами СССР с удовлетворением воспримут сообщение о лишении Солженицына советского гражданства и выдворении его из нашей страны». Так писал в «Правде» Герой Советского Союза Василий Бондаренко.Уж не дядя ли нашего Владимира Григорьевича, о котором упоминалось? Но если даже только однофамилец, немедленно кайся за него, Бондаренко: ты же именно к этому призываешь однофамильцев отвратительных для тебя коммунистов.
Если вам, Карякин, этого мало, то возьмите книгу «Слово пробивает себе дорогу», вышедшую в издательстве «Русский путь» в 1998 году. Почти все приведенные выше высказывания о Солженицыне взяты оттуда. Там его высокоинтеллектуальные, по шкале Кублановского, почитатели В.И. Глоцер и Е.Ц. Чуковская (внучка писателя) собрали и дотошно разложили по полочкам необъятное множество этих высказываний в полной уверенности, что они лишь выгодно оттеняют супер-гипер-архигениальность их кумира. Ну еще бы! Никто ж из авторов этих высказываний не дотягивает до интеллектуального уровня Бондаренки — Кублановского — Карякина…
Впрочем, не обошлось без некоторых досадных изъятий. Так, в объемистой книге (500 страниц!) не нашлось места для приведенной выше оценки Шолоховым произведений и самой личности Солженицына: «Поражает какое-то болезненное бесстыдство…» и т.д. Или вот еще более объемистая книга (620 страниц !) «Кремлевский самосуд», вышедшая еще в 1994 году в издательстве «Родина». Там неутомимые добытчики А.В. Коротков, С.А. Мельчин и А.С. Степанов под руководством В.Н. Денисова сгребли еще больше интересных бумажек, но тоже сумели обойтись без Шолохова.
Как можно было уже видеть, особенно шибко критика пленяет писатель вот чем: «С себя, с себя он начинает покаяние, а потому-то неотразимо убедительным и становится его призыв к покаянию». Да, Солженицын любит порой разодрать на себе рубаху и завопить так, например: «При другом повороте судьбы я мог бы стать правой рукой Берии! Мог бы!..» И — в слезы… Но это слишком абстрактно, гипотетично. А вот в конкрентой подлости, в том, допустим, что при допросе оклеветал своих школьных и институтских друзей как антисоветчиков, — в этом ни признаться, ни покаяться он не желает. Мало того, когда оклеветанный им школьный друг Кирилл Симонян пристыдил его уже на свободе за клевету, он с великой досадой воскликнул : «Ах, жаль, что тебя тогда не посадили!» («Архипелаг», т. 1, с. 144). А история с «Тихим Доном»? Или ее не было, Карякин? Уж после смерти-то Шолохова, после того, как найдена рукопись книги, как можно было хотя бы не признаться в своем гнусном вранье! Куда там… Вот истинное лицо этого праведника-покаянца. Он скорее язык себе отрежет, чем мы услышим от него: «Виноват, православные. Еще в молодости бес попутал. Всю жизнь врал напропалую, аспид…» И Карякин еще стыдит сограждан за то, что они не следуют призыву уникального лжеца: «Пушкин каялся, Толстой каялся, Чехов… А этим — „не в чем!“ А еще стоят со свечкой в храме…» Это о Ельцине и Путине, что ли?
Собратьев Карякина из яковлевского Отдела пропаганды Твардовский, морщась, умолял: «Над ухом не дышите…» А ведь этот, дитя «Проблем социализма», не над ухом, а встал перед глазами и вопит: «Кайтесь!» Будучи воспитанником сих «Проблем», он же не соображает, что тут дело сугубо личное, интимное, тайное. У Пушкина и Толстого никто в связи с этим над ухом не дышал. Чтоб недалеко ходить, замечу, что и у меня никто не дышал, но вот еще в 79-м году родились строки:
(«В прекрасном и яростном мире». М., 1996, с. 27)
Я обижал порой друзей.
Прости меня за это, Боже!
Хотя никто из них, ей-ей,
В долгу не оставался тоже.
И женщин обижал порой.
Прости и это. Хоть едва ли
За них бы кто-то встал горой:
Они мне тем же отвечали.
И мать я обижал не раз.
Она обиды все сносила,
Не поднимая скорбных глаз,
И лишь понять ее просила.
И как никто была верна,
Любви живое воплощенье…
Здесь так тяжка моя вина,
Что было б грех просить прощенья.
Это было написано в Коктебеле среди его сказочных красот в дни райского благоденствия.
Нетрудно заметить, что громче и назойливей всех требуют покаяния от нас именно оборотни: Солженицын, академик Лихачев, вот этот специалист по проблемам социализма и подобные им.
В пропаганде писаний своего кумира Карякин превосходит Эдварда, Альфреда и Вольдемара, вместе взятых, доходит до категорического заявления, что без «Архипелага», ну просто «нельзя, безнравственно вступать в наш мир». Что значит «вступать в мир» — о новорожденных, что ли, речь? Или о выпускниках средних школ? Или, наконец, о новобрачных? В фашистской Германии вступившие в брак молодожены обязательно должны были тут же купить «Майн кампф». Как видно, Карякин мечтает, чтобы и у нас в обязательном порядке покупали «Архипелаг» то ли родители новорожденных, то ли выпускники школ, то ли новобрачные. Что ж, я полагаю, нынешняя однопартийная Дума может поддержать такое новаторское требование. Но как быть с теми, кто уже вступил «в наш мир» через карякинское «нельзя», т.е. не прочитав «Архипелаг»? Ведь это огромное, подавляющее большинство народа. Трудно представить себе нормального человека, который добровольно прочитал бы эту тягомотину в полторы тысячу страниц, эту «книгу-монстр», как назвал ее Лев Копелев, сидевший вместе с Солженицыным. Я лично в свое время осилил ее только на спор — за три бутылки армянского коньяка «Арарат» (по бутылке за каждый том). А всех, кто не читал, пожалуй, надо сажать в лагеря строгого режима — правда, Карякин? — и не выпускать до тех пор, пока не прочитают великую книгу и не сдадут экзамен по ней. Опасаюсь, что будет много смертельных случаев по причине умственного истощения. Но что делать!
А между тем Карякин уверяет, что ему известен «один американский юноша», который прочитал все три тома «Архипелага» и не умер, а так восхитился автором, что сделал его портрет. Этот портрет купил «один американский полковник» и подарил его одному обожателю Солженицына, а обожатель поехал в Вашингтон и отдал портрет одному Лукину. И тот повесил его при входе в одно посольство, где по недосмотру или скорее по замыслу предателя Шеварднадзе он был тогда послом. Правда, висел портрет, кажется, недолго…
Где Солженицын, там всегда не только злоба, клевета, но и напроломное вранье, невежество. Вот Карякин уверяет, например: «Пожалуй, никогда еще первое произведение безвестного доселе автора („Один день“) не производило столь всеобщего и оглушающего и просветляющего впечатления». Как это возможно — одновременно и оглушить (от этого ж в глазах меркнет) и просветлить? Но дело не в этом. Критик, занятый круглосуточным штудированием Маркса, просто не слышал о том, например, какой литературной «бомбой» для всей Европы явились в 1774 году «Страдания молодого Вертера», автор которых был без малого в два раза моложе безвестного досель глушителя-просветителя. Говорят, Наполеон прочитал «Вертера» столько же раз, сколько Сталин смотрел «Дни Турбиных»… А поэма «Руслан и Людмила», автор которой был больше чем в два раза моложе безвестного доселе? Она же вызвала бурю! А даже не напечатанная в «Новом мире» многотысячным тиражом, но лишь рукописная «Смерть поэта» 23-летнего Лермонтова?.. И заметьте, правдолюб Карякин, что гениального Лермонтова за это стихотворение сослали на Кавказ под чеченские пули, а вашего нудного пророка выдвинули на Ленинскую премию. Ну да, к огорчению на том свете Ильича (он же, как помним, мечтал о Солженицыне), премию не дали, но и выдвижение совсем не то, что чеченские пули… Наконец, вспомним рассказ «Макар Чудра», наутро после публикации которого опять же не в столичном «Новом мире», а в тифлисской газете «Кавказ» 24-летний Максим Горький проснулся знаменитым… Вы хоть о чем-нибудь из всего этого слышали, Карякин?
Он продолжает: не столь давно обожаемый им «Ленин так ненавидел Достоевского, так ненавидел…» Как — так? Как Солженицын — Шолохова? И сварганил книжицу, где говорилось, что «Преступление и наказание» Достоевский украл у Виктора Гюго? Или писал о его «палаческих руках»? Или, пользуясь своей властью, запретил в 1921 году юбилейные мероприятия в Москве и Петрограде по случаю 100-летия со дня рождения писателя? Или распорядился прекратить издание начатого еще в 1914 году 23-томного собрания его сочинений? Или приказал снести флигель на Божедомке, где писатель родился? Или писал на него злые эпиграммы, как Тургенев?.. Ничего же этого не было. Ленин просто не любил Достоевского, и в этом был далеко не одинок. Это писатель сложный, трудный, противоречивый. Например, его не любили Тургенев, Щедрин, Чехов, он был «антипатичен» Чайковскому, Бунин терпеть его не мог. А ведь никто из них и Маркса не читал и не состоял ни в РСДРП, ни в РКП(б) и не числился в «ленинской гвардии». Да ведь и сам Достоевский кое-кого терпеть не мог. После знакомства с Тургеневым писал о нем брату: «Поэт, талант, аристократ, красавец, богач, умен, образован, 25 лет — я не знаю, в чем природа отказала ему. Наконец, характер неистощимо прямой, прекрасный, выработанный в доброй школе». А по прошествии времени — нечто совсем иное: «Он по самой своей натуре сплетник и клеветник» и т.д.
И вот, говорит Карякин, ненавидя Достоевского, «Ленин так беззаветно любил Нечаева». Речь идет об известном С.Г. Нечаеве (1847 — 1882), единомышленнике Бакунина, создателе тайного общества «Народная расправа», прибегавшего в своей деятельности к обману, провокациям, шантажу и даже убившего по обвинению в измене члена общества студента И.И. Иванова. Он был осужден на 20 лет и умер в Алексеевском равелине Петропавловки.
Маркс и Энгельс посвятили Нечаеву и нечаевщине большую статью в своей работе «Альянс и международное товарищество рабочих» (Сочинения, М., 1961, т. 18). Разбирая воззвания и прокламации Бакунина и «его агента» Нечаева, они писали: «Все это чистая галиматья… Полное отсутствие идей выражается в такой напыщенной галиматье, что нет возможности передать ее, не ослабив комичности… Эти безмозглые людишки, говоря страшные фразы, пыжатся, чтобы казаться революционными гигантами. Это басня о лягушке и воле» (с. 398).
И вот одну из этих надутых лягушек, осужденных не только лично Марксом и Энгельсом, но и Первым Интернационалом, и поколениями русских коммунистов, уверяет знаток рабочего движения, Ленин любил так беззаветно, как он, знаток, — Солженицына. Как же проявилась эта порочная любовь? Ленин написал о Нечаеве хвалебную статью? Нет. Имя Нечаева даже не встречается в Полном собрании его сочинений. Или распорядился поставить Нечаеву памятник в Петрограде на месте памятника Петру? Или хотя бы велел выбить его имя среди девятнадцати имен революционеров от Кампанеллы до Плеханова на памятнике-обелиске, открытом 7 ноября 1918 года в Александровском саду у Московского Кремля? Или хотел переименовать город Карягино, что был тогда в Азербайджане, в Нечаевск?.. В ответ мы можем услышать: «Если Ленин мечтал о Солженицыне, то как он мог не любить Нечаева!»
Карякин не может отвязаться от упомянутой темы «срокА» и продолжает ее так: «В 20-х годах, когда на Западе напечатали так называемое „Завещание Ленина“, оно было объявлено „буржуазной фальшивкой“ — даже Троцким! А потом — „троцкистской (?!)“, за одно хранение которой… давали уже не „срокА“, а — расстрел». Ну, и кого расстреляли — дедушку Бовина? бабушку Лукина?
А кто, когда назвал этот документ «буржуазной фальшивкой»? Троцкий, говоришь? Вот что он писал 1 сентября 1925 года в журнале «Большевик» № 16 на стр. 68 о книге американского коммуниста М. Истмена «После смерти Ленина»: «В нескольких местах книжки Истмен говорит о том, что ЦК „скрыл“ от партии ряд исключительно важных документов, написанных Лениным в последний период его жизни (дело касается писем по национальному вопросу, так называемого „завещания“ и пр.); это нельзя назвать иначе, как клеветой на ЦК нашей партии. Из слов Истмена можно сделать тот вывод, будто Владимир Ильич предназначал эти письма, имеющие характер организационных советов, для печати. На самом деле это совершенно неверно. Владимир Ильич со времени своей болезни не раз обращался к руководящим учреждениям партии и ее съезду с предложениями, письмами и пр. Все эти письма и предложения, само собой разумеется, всегда доставлялись по назначению, доводились до сведения делегатов XII и XIII съездов партии и всегда, разумеется, оказывали надлежащее влияние на решения партии, и если не все эти письма напечатаны, то потому, что они не предназначались их автором для печати.