Страница:
– Что ж, салям-алейкум, – осторожно сказал он усатому аборигену. – Вы по-русски-то кумекаете?
– Получше многих кумекаем, – ответствовал усатый на русском, глядя исключительно на Гриневского, и почесал брюхо.
Взгляд его был мало сказать неприятный – взгляд был до зубной боли Алексею знакомый. Именно так глядят матёрые зэчары, что уже откинувшиеся, что ещё чалящиеся. Чуть исподлобья, цепко, оценивающе, ежесекундно ожидая подлянки со стороны окружающего мира.
И никакая надетая личина, никакая добропорядочная жизнь после не сможет затупить, пригасить такой взгляд… Уж поверьте специалисту Карташу.
– Кто тут из вас от товарища Зажигаева? – поинтересовался усатый.
– Не знаем такого, – быстро сказал Гриневский, и Алексей незаметно нащупал сзади за поясом рукоять «глока»… Хрена с два незаметно – оба татя в жилетах тут же напряглись. А жилеточки у них, кстати говоря, весьма недвусмысленно оттопыриваются с левого бока…
– Правда, что ль – не знаете? – ненатурально удивился усатый. – И с товарищем Заряжаевым, может, не знакомы?
– Вот что, дядя, – Алексей сделал шаг вперёд и, не обращая внимания на изготовившихся орлов в жилетах, снял ствол с предохранителя, – не знаем мы никаких выжигаевых-перезаряжаевых. И шагай-ка ты отсюда подобру-поздорову…
Наглость – второе счастье, не так ли? А также может дать заметное преимущество в развитии непредсказуемой ситуации, это вам любой дворовый хулиган скажет.
И любой урка подтвердит.
– Нормально, – усач вмиг стал серьёзным, но на всякий случай руки держал на виду, буравя взглядом Гриневского и ни на кого боле взора не переводя. А орлы его заметно расслабились, точно повинуясь незримому сигналу железнодорожника. – Лакам – кличка то бишь по-нашему, – пусть и перековерканная, явно тебе знакома, но виду стараешься не подать. Стало быть, вы те самые, кого ведено встретить… А теперь давай-ка без дураков: в общем, Дангатар Махмудов Поджигай велели сказать вам слово заветное: «Генгеш-той». Означает оно, если не знаете, три-пять дней до свадьбы… А ещё Поджигай-яр велели встретить ваш груз и перевести в укромное местечко. Этого достаточно?
– Нет, – твёрдо ответил Гриневский. – Не верю и недостаточно. Что он ещё сказал?
– И правильно делаешь, что не веришь, – дружелюбнейше осклабился усатый, обнажив дёсны в золотозубой улыбке. – Но ты первым правильный вопрос спроси. И не обижайся, дорогой, Поджигай-яр так велел: пароль скажи – а потом пусть Белобрысый сам спросит про то, что он и сам знает. А из белобрысых здесь только ты, дорогой…
Таксист на секунду замешкался, – что, разумеется, не ушло от внимания ни Карташа, ни ореликов в оранжевых жилетах. И снова всё моментально настроились на драку. А засадного полка, похоже, нема, мельком отметил Алексей. Не чувствуется в воздухе присутствия рядышком засадного полка. Или можно к чёрту посылать его интуицию… Гриневский вдруг хитро прищурился и малопонятно спросил у усатого:
– За три-пять дней до получения четвёртой звезды старлей Чепраков пал геройской смертью, так?
– Так, да не так, – раздумчиво и в высшей степени непонятно ответствовал усач. – Героем он стал, но отцом выблядка – нет.
– Ты не можешь об этом знать, – внезапно набычился Гриневский. – Это знают только двое, я и Дангатар…
Что же касается Карташа, так тот вообще ни хрена не понимал из этого диалога, похожего на полубредовый обмен шифрофразами из шпионского фильма…
А усатый обезоруживающе развёл руками.
– Я вообще мало что знаю, господин. Поэтому и жив ещё. И вас я не знаю, и старлея Чепракова не знаю. И вообще вас здесь нет. И вагона нет. Дангатар-яр сказал так: если белобрысый вспомнит про старлея, то, значит, и ответить я должен насчёт либо выблядка, либо четвёртой звезды ему на погоны, либо героя… Вот и всё, что я знаю, Гавана-яр…
…Гриневский секунду помолчал, потом обречённо махнул рукой.
– Ладно. Будем считать, что познакомились. Иначе это уже паранойя… Короче: вот вагон, вот мы. Что дальше?
Усатый железнодорожник достал из нагрудного кармана мятый листок бумаги, протянул Таксисту. Пальцы его были столь же щедро изукрашены наколками.
– А дальше мы отгоняем вагоны вот в этот тупичок, видишь, ставим под охрану и ждём дальнейших распоряжений. От господина Дангатара. И боле ни от кого… Договорились?
Гриневский посмотрел на бумажку, спросил угрюмо:
– А… посторонние до него не доберутся?
– Обижаешь, – вполне серьёзно сказал аксакал. В том тупичке только особые грузы стоят, про которые даже начальнику станции знать не положено. И охрана соответствующая, чужих не пустит. А если и кто чужой пройдёт, так оттуда уже не выберется. Проверено.
– А где сам господин Дангатар? – встрял Карташ. Ну вот хоть убейте, не верил он ни слову усатого азиата.
Зато, объективности ради надо заметить, Гриневский, похоже, поверил – и только поэтому Алексей с силовыми акциями решил повременить.
– Про это не знаем, – сказал пузатый туркмен. – Нам приказано груз принять и спрятать. А за вами приедут… Ну что, работаем?
Карташ посмотрел на Гриневского. Гриневский посмотрел на Карташа и изобразил на лице выражение «А пёс его знает…»
– Ладно, – решился Алексей. Делать было нечего затевать ссору на, в общем-то, пустом месте и, главное, на насквозь чужой территории было не просто глупо, но смертельно глупо. К тому же Таксист отчётливо дал понять, что люди эти пришли именно от Дангатара и, как выразился татуированный железнодорожник, боле ни от кого. – Что ж… работаем.
Они отдали усатому сопроводительные документы.
Пока тот вякал какие-то распоряжения по уоки-токи (какие именно, было непонятно – говорил он по-туркменски), вытащили из теплушки свой нехитрый скарб, основным достоянием которого являлось разномастное оружие, и заперли вагон на трогательный висячий замочек.
Свистнув, подкатил маневровый, орелики в жилетах споро отцепили теплушку и вагон с металлической хреновиной от состава, присобачили к паровозику. Потом все трое вскочили на подножки, маневровый свистнул на прощанье и укатил в ночь, увозя с собой груду платины…
Троица проводила драгоценный груз тоскливым взглядом. Они остались совершенно одни на незнакомой земле Туркменистана.
– Вот и всё, типа? – недоверчиво спросил Гриневский.
Карташ прикурил, заметил негромко:
– Искренне надеюсь, что мы не облажались и не отдали кровью заработанные сокровища в ручонки наших авторитетных конкурентов.
– Непохоже, – не слишком-то уверенно сказал Гриневский. – Он назвал пароль, он знает то, что знают только я и Поджигай… Вот если только…
Он не договорил. Да и не нужно было договаривать, и так всё было понятно: если только сам Дангатар не замыслил свою игру, в которой не было места троим русским нарушителям множества границ и законов.
– А теперь что? – подала голос и Маша, благоразумно хранившая молчание с момента появления татуированных работяг.
– А хрен разберёт, – честно ответил Алексей. – Но одно я знаю точно: стоять здесь, как три тополя на плющихе, меня не греет никаким боком. Где этот твой кореш?
Вместо ответа Гриневский показал бумажку сначала Алексею, потом Маше:
– Запомните номер сектора, пути и вагона. Запомнили?
Маша кивнула, Карташ буркнул: «Да вроде…». После чего Таксист достал зажигалку, подпалил листок, бросил на землю и, дождавшись, когда листок превратится в пепел, растёр его в пепел.
– Разумно, – кивнул Карташ. И оптимистично добавил:
– Теперь место, где стоит заветный вагончик, враги у нас выведают только посредством пыток, потому как обыскать все вагоны на сортировке – тут батальон нужен. А дальше?
– Вон там окна горят, – показал рукой Гриневский. Гадом буду – буфет для местных работяг, иначе чего ему ночью работать. Может, прогуляемся? Обстановку, так сказать, прошерстим, да и брюхо набьём – достали консервы уже, сил нет.
– После баланды на нормальный паёк потянуло? – думая о другом, спросил Карташ и поглядел на окна.
– А и потянуло, чего странного…
И в самом деле, через пять путей от места прикола их уже ставшего до зубной боли родным товарняка светились оконца в одноэтажном зданьице красного кирпича, что располагалось чуть обособленно от остальных станционных построек.
– А Поджигай твой, Дангатар? – забеспокоилась Маша.
– Подождёт, – коротко бросил Карташ, сквозь прищур разглядывая строение. И в самом деле, похоже, столовка – недобрый люминесцентный свет в окнах, белые занавесочки… – А вот если тут у всех на виду будем маячить, кто-нибудь бдительный наверняка заинтересуется: а какого фига трое гражданских в военной форме крутятся рядом с товарным составом…
Он решительно втоптал окурок в гравий, поправил заткнутый сзади за пояс «глок» и сказал:
– Идём, Таксист прав. Пожуём чего, да и рекогносцировку проведём.
– У тебя местные деньги есть? – спросила Маша.
– У меня баксы есть, не забыла? А это, знаешь ли, покруче всех денег, документов и прочих виз будет… По коням.
На самом деле, уж зело не терпелось ему отойти подальше от теплушки, хотя бы на время. Назовите это инстинктом, предрассудком, перестраховкой, как угодно – но ощущение нависшей над ними опасности не проходило. И значительно правильнее было бы в данной ситуации засесть где-нибудь в сторонке и посмотреть, что да как. Или это просто незнакомая местность действовала на него столь угнетающе?..
В общем, двинулись к зданию с горящими огнями, осторожно переступая через стрелки и смотря по сторонам на предмет нежданно приближающегося поезда.
Помимо выцеливания составов Карташ каждые десять секунд озирался ещё и в поисках угрозы. Сам не понимая, зачем он это делает: вокруг всё было мирно и деловито – пыхтят маневровые, клацают сочлениями составы, переругиваются диспетчеры, изредка нарисуются и исчезнут по своим сортировочным надобностям работяги исключительно азиатского и насквозь пролетарского вида… Вот разве что… Что это за силуэт, скажите на милость, притаился между цистерн обречённо застывшего на путях состава? Ещё один взгляд украдкой – и нет там никого. Показалось? Или в самом деле между вагонами стоял невысокий патлатый подросток?..
Не-ет, ребята, скорее к светящимся окнам – там, по крайней мере, никто нас мочить сразу не станет, постесняется даже в дикой Азии, а промедление нам только на руку… Не то чтобы он не доверял Таксисту, но ведь, как говорится, на Аллаха надейся, а ишака привязывай…
– Это что за Чепраков такой? – негромко поинтересовался Алексей – не то чтобы ему было шибко интересно, просто хотелось отвлечься, отогнать чувство, что тебе смотрят в спину.
Карташ помотал головой и мысленно выматерился.
Блин, да чего он так дёргается, а?! Даже если за ними наблюдают – и что с того? Если это люди честного Дангатара, то сам Аллах велел им проследить за странными гостями, пригнавшими вагон неизвестно с чем, неизвестно откуда. Проследить и доложить, не более того.
А если это наши уголовные коллеги, то они наверняка видели, что вагон известно с чем гостями известно откуда был сдан местным под расписку, стало быть, надо пасти вагон, а с сопровождающими разобраться никогда не поздно… Да и не могли, физически просто не могли угловые вычислить их так быстро. Так что, как говорил один брателло с вентилятором на спине: «Спокойствие, только спокойствие!» Золотые слова, между прочим. Вон Таксист – идёт себе ровно и без напрягов, хотя, казалось бы, именно зэк со стажем должен печёнкой чувствовать опасность…
Означенный Гриневский замялся, нехотя ответил на вопрос:
– Чепраков… Был у нас один деятель. Ещё в первую чеченскую. Стволы, «маслята», чуть ли не «коробки» черножопым втихаря впаривал. А потом из этих стволов и этими «маслятами» с наших же «коробок» чечены нас гасили… Сука. Все знали, но ничего поделать не могли – у него, у Чепракова, кто-то из родичей при штабе обретался. Ну вот. И дали ему отпуск по случаю женитьбы, и даже, то ли по случаю женитьбы, то ли срок подошёл, не помню, представили заодно к четвёртой звёздочке. И тут уж Поджигай не выдержал. Юшка восточная взыграла. Не позволю, говорит, чтобы такие твари плодились, предки, дескать, меня не поймут и не простят! Звезду – это пожалуйста, это сколько угодно, хоть маршальскую, но чтоб этот петух ещё и детей рожал!.. То да се, короче, сгоношил меня. И за три – пять дней перед отправкой этого козлины домой мы вдвоём с Поджигаем его и поздравили с повышеньицем. Петелькой на шею.
– И?
– И ничего. Шмон, конечно, был, но не шибко сильный. В штабе его тоже не очень-то жаловали. Объявили просто, что погиб, мол, боец на ратном поле, честь и слава герою…
Строения из красного кирпича они достигли, вот спасибо, без проблем и неприятностей. Гриневский смело толкнул дверь… и они оказались в другом мире.
Будто сработала кем-то активированная машинка времени. Таксист негромко присвистнул на американский манер: «О, о!», Маша машинально запахнула полы куртки поплотнее, будто отгораживаясь от сюрреалистической действительности, а Алексей… Алексей Карташ лишь шумно перевёл дух – то ли от нечаянной ностальгии, то ли от обалдения.
А обалдеть было отчего.
Пустое помещение, куда они попали, занимало практически весь первый этаж – разве что за бледно-коричневой дверью таилась небольшая, судя по всему, кухня, источающая пары и ароматы вчерашнего супа. Штук восемь стоячих столиков на алюминиевой ножке, покрытых облупившимися листами белого пластика, стены, крашенные до половины человеческого роста ядовито-зелёной краской, а выше – побелённые и, разумеется, пачкающиеся, засиженная мухами стойка, усыхающие в витрине бутербродики с сыром и колбасой, унылые ряды бутылок с минералкой, водка на полке, бутылочное пиво за стеклом. Но не это и не столько это поразило гостей.
Алексея более всего потрясло наличие на стойке громоздкого, уже почти забытого аппарата для разливки сока три перевёрнутых конуса, закреплённых на поворачивающейся ножке: подставляешь под него щербатый гранёный стакан, поворачиваешь крантик – и потёк из сосуда яблочно-грушевый или там берёзовый… Конусы были пусты. И, как последний штрих для этой панорамы неведомо каким образом сохранившегося уголка социалистического быта, угрожающе нависало над стойкой исполинское, неведомого автора полотно в раме, квадратных метров шести площадью, выполненное крупными, смелыми и жизнеутверждающими мазками в жанре развитого соцарта: какой-то мордатый тип в костюмчике и при очочках на трибуне, явно представитель аппаратных структур, благосклонно принимает букеты цветов от идиотически радостных соплюшек в национальных нарядах, окружённых толпой умиляющихся родителей и представителей узкоглазой интеллигенции; причём на заднем плане представители пролетариата со злостью продолжают копать некий уходящий за горизонт канал. Причём вручную. Короче, подобные шедевры живописи доморощенных рембрандтов с названиями вроде «Н. С. Хрущёв на торжественной церемонии, посвящённой завершению реконструкции Волго-Балтийского водного пути» или «Л. И. Брежнев присутствует на торжественной смычке Байкало-Амурской магистрали», как правило, украшали собой в не столь далёкое время исключительно краеведческие музеи провинциальных городков – и то лишь по причине отсутствия прочих, хоть чем-нибудь знаменательных местных артефактов. А вот в образе мордатого очкастого аппаратчика, голову можно прозаложить один лишь Карташ его узнал – был изображён Сапармурат Ниязов, президент Туркменистана.
Иными словами, жизнь в буфете на сортировочной станции Буглык будто бы замерла на глухой отметке «1975 год» и с места пока сходить не собиралась. А запах! Потрясающая смесь ароматов прогорклого масла, мяса третьей категории, кислой капусты и ещё чего-то такого далёкого, ностальгического, воскресающего память о закусочных, пельменных и прочих очагах общепита, короче, о временах, когда слыхом не слыхивали ни о каких пиццериях, бистро и «Макдональдсах», а «кока-колу» видели только по телевизору, да в недолгое время Олимпиады-80… И вот эту бьющую через край соцреальность довершала фигура дородной тётки в замызганном переднике, по-хозяйски расположившейся за стойкой – с какой-то местной газетёнкой в руках и с грозным выражением «не мешайте работать, суки» на лице. Тётка была отчётливо восточных кровей: миндалеглазая и усатая, с бюстом пятидесятого размера и кокетливой причёской а-ля «вавилонская башня» над затылком. При появлении троицы в не совсем свежих камуфляжах усатая дама и соболиной бровью не повела – продолжала лениво листать газетку короткими толстыми пальцами с ядовито-красным маникюром, словно единственный, кто мог побеспокоить её покой, был сам Туркменбаши. Ну, или на крайний случай, господин Путин.
Наплевав на правила социалистического уклада, беглый зэк Гриневский скинул с плеча сидор, вразвалочку двинулся к стойке, опёрся локтями о кипу жирноватых подносов с будто обгрызенными краями и осведомился по-русски вполне дружелюбно:
– А что, хозяюшка, в вашем бахчисарае позволено ли будет усталым путникам отдохнуть и утолить голод?
– Бахчисарай – это где-то между Ялтой и Севастополем, – вполне ожидаемым басом и, неожиданно, без малейшего акцента ответствовала хозяйка, ни на миг от газетки не отрываясь, – а здесь Туркменистан, если не в курсе. Отдохнуть – это не ко мне, а к Тезегюль, на первом пунктире комнатёнки держит, недорого. А похавать – чего видите, то и хавайте, только кухня уже закрыта, так что пирожки с картошкой, пицца, ляжки куриные, кофе бочковое, чай, и сосиски могу разогреть. Яйца под майонезом. А вот бутерброды, что с сыром, что с колбасой, не советую. Подохнете, – меланхолично добавила тётка. Ни дать ни взять – продавщица из совдеповского лабаза времён Бровеносца. Карташ даже в благословенной памяти Парме такого застоя не встречал…
– Да у нас местных денег нет… – признался Гриневский.
– А у кого они есть? – философски заметила буфетчица, с треском сложила газету и цепко глянула на вошедших. – Мы, туркмены, народ не гордый, любые деньги принимаем. Кроме фальшивых.
– Баксы устроят? – спросил Карташ напрямик.
– Издалека сами?
– Из Сибири, хозяйка, – сказала Маша.
– Значит, издалека, – она неторопливо отложила чтиво, но с места не сдвинулась. – На беглых не похожи, на бичей тоже… Какой шайтан вас сюда принёс, а?
– Да груз один привезли. Сопровождающие мы, смиренно ответил Алексей, понимая, что без обстоятельной беседы пожрать им не дадут.
– Гру-уз… – то ли не поверила, то ли разочаровалась тётка. – Много вас тут таких бродит, и все с грузами… Баксов много?
– А что?
– Куплю. Выгоднее, чем в городе, клянусь. И чекдирме разогрею – пальчики оближете…
Они переглянулись. Местные фантики, конечно, нужны, тут к мулле не ходи, но поскольку никто из сибирских странников в глаза не видел местную валюту, даже не знал, как она зовётся, то поддаваться на уговоры ченджа было стремновато.
– Сначала поедим как люди, – решил за всех Карташ, – а потом и о бизнесе поговорим.
– Это правильно. Кто о делах на пустой желудок толкует…
Тётка подхватилась с места и не спеша, ни дать ни взять – аглицкая королева, покидающая светский раут, двинулась в сторону кухни. Запертой, между прочим, по её собственным словам.
Вновь показалась давешняя хозяйка достархана, не в пример прошлому разу доброжелательная и предупредительная, – а всё по причине отслюнявленных ей пятидесяти баксов. Осведомилась елейно:
– Желаете ещё что-ни… А ну кыш отсюда, порсы! [3]
Все обернулись.
Последняя фраза относилась к девчушке, сунувшей было в столовку нос, – в грязных джинсах и какой-то местной одёжке, напоминающей футболку с длинными рукавами и плюмажем с колоритным орнаментом. Годочков было ей ну никак не больше двенадцати, смугленькая, востроглазая и губастая.
– Кыш, кому сказала! – повысила голос хозяйка и прибавила ещё несколько заковыристых слов по-тутошнему.
Девчушка звонко ответила заковыристо не менее, тряхнула гривой иссиня-чёрных волос, заплетённых в миллион косичек, и скрылась.
– Повадились ведь попрошайничать, гуджуки [4], – проворчала тётка. – То хлебушек выспрашивают, то сопрут чего… а то и вот типа вас сопровождающим предлагают не скажу что…
– Вкусно, спасибо, – сказала Маша.
– Старалась, – сказала тётка. – Так как насчёт добавки и купить-продать?
– Я за добавку, – тут же вскинулся Пётр Гриневский.
– Цыц мне. Не набивать брюхо перед походом. Значит так. Добавки – отказать, куплю-продажу – надо обдумать, – Алексей допил чаёк (вот чай был абсолютно наш, советский – на соде), достал из стаканчика в центре стола кусок серой обёрточной бумаги, вытер губы.
Трапеза настроила его на благодушный лад, и сведённая спина позволила себе наконец-то чуть расслабиться. – А что, хозяйка, никто не спрашивал тут двоих угрюмых сибиряков и одну симпатичную сибирячку, что груз привезли? Нас вроде встречать должны были, в гостиницу определить…
– Да кто ж меня спрашивать будет. Вы на станции-то были? Туда идти надо, там всё начальство.
Они переглянулись. На станцию – это вряд ли. Груз секретный, контрабандный, кто ж его через бюрократию проводить станет… Нет, ребята, либо их должны встретить возле точки прибытия, либо другого не дано.
Опять нахлынуло ощущение угрозы.
– Ладно, – вздохнул Алексей. – Давай меняться, уважаемая. А потом мы думать будем.
Местные фантики именовались манатами и у тётки имелись прямо-таки устрашающего достоинства – по пять и десять тысяч. Монеты, которые звались тенге, номиналом уступали бумажкам ненамного: были в пятьсот и тысячу. Вновь нахлынули кошмарные воспоминания о перестроечных временах и раздутых, как труп, ценах, однако путём аккуратных расспросов выяснилось, что здесь не всё так плохо: литр девяносто пятого бензина, к примеру, стоит два бакса, а поскольку цены на нефть, так уж повелось, определяют все остальные, то, стало быть, с голоду они не помрут.
Но совершить денежный обмен они не успели. Вторично распахнулась дверь в столовую, и сердце Алексея провалилось куда-то в желудок, потянув за собой все прочие внутренние органы, так что аж горло перехватило, и он лишь мог молить бога, чтобы его эмоции не отразились на лице. «Твою мать, – яркой вспышкой мелькнуло в мозгу, – этого только не хватало…» Рука Гриневского метнулась было к пояснице, где, заткнутая за пояс, терпеливо ждала, когда можно будет вволю повеселиться, верная «Беретта», но зэк себя одёрнул. Сделал скучающее лицо и отвернулся. А вот Маша вела себя не правильно. То есть настолько не правильно, что Карташ на месте вошедшего немедленно выхватил бы ствол и открыл огонь на поражение, а уж после принялся бы разбираться – кто, зачем и на фига. Помертвев лицом, расширенными от ужаса и безнадёги глазами Маша смотрела на их сваленную в углу поклажу. Сквозь материю отчётливо проступали очертания «калаша». Более того: его приклад немного высовывался из-под тесёмки…
«А при чём здесь девка-то?! – рявкнул на себя Алексей. – Сам виноват, идиот, кретин, дезертиришка хренов, сам ведь паковал и прятал! Расслабиться, пожрать ему захотелось!!!»
И с видом благонадежнейшего гостя из братской республики повернулся к новому персонажу на сцене.
А на сцену вышел мент.
Было бы нелепо сомневаться, что азиат и в форме, разумеется, ненашенской, однако ж не оставляющей ни малейших сомнений, что именно ментовской: серый бушлат с какими-то непонятными нашивками и шевронами, пояс с дубинкой, кобурой и наручниками, штаны, заправленные в высокие ботинки на шнуровке.
Вразвалочку он пересёк зал, поздоровался с хозяйкой (та пискнула что-то почтительное) и повернулся к сибирским сопровождающим.
Молодой ещё, сопляк-сопляком, с круглым лицом и едва пробивающимися над губой усиками, с какими-то прыщиками на лбу, но взгляд его узких зенок из-под чахлых бровей был внимательный и донельзя неприятный.
– Мир вам, гости дорогие, – сказал он, и непонятно было, то ли издевается, сука, то ли так тут в самом деле принято начинать разговор, обычно заканчивающийся широко известным «Никому не двигаться, руки в гору!». – Иду вот мимо, смотрю – люди гражданские, напрочь незнакомые, с вещами и обедают, думаю: а что это незнакомые люди делают ночью на сортировочной станции? Дай, думаю, зайду, поздороваюсь, познакомлюсь. Может, помощь нужна, да?
– Получше многих кумекаем, – ответствовал усатый на русском, глядя исключительно на Гриневского, и почесал брюхо.
Взгляд его был мало сказать неприятный – взгляд был до зубной боли Алексею знакомый. Именно так глядят матёрые зэчары, что уже откинувшиеся, что ещё чалящиеся. Чуть исподлобья, цепко, оценивающе, ежесекундно ожидая подлянки со стороны окружающего мира.
И никакая надетая личина, никакая добропорядочная жизнь после не сможет затупить, пригасить такой взгляд… Уж поверьте специалисту Карташу.
– Кто тут из вас от товарища Зажигаева? – поинтересовался усатый.
– Не знаем такого, – быстро сказал Гриневский, и Алексей незаметно нащупал сзади за поясом рукоять «глока»… Хрена с два незаметно – оба татя в жилетах тут же напряглись. А жилеточки у них, кстати говоря, весьма недвусмысленно оттопыриваются с левого бока…
– Правда, что ль – не знаете? – ненатурально удивился усатый. – И с товарищем Заряжаевым, может, не знакомы?
– Вот что, дядя, – Алексей сделал шаг вперёд и, не обращая внимания на изготовившихся орлов в жилетах, снял ствол с предохранителя, – не знаем мы никаких выжигаевых-перезаряжаевых. И шагай-ка ты отсюда подобру-поздорову…
Наглость – второе счастье, не так ли? А также может дать заметное преимущество в развитии непредсказуемой ситуации, это вам любой дворовый хулиган скажет.
И любой урка подтвердит.
– Нормально, – усач вмиг стал серьёзным, но на всякий случай руки держал на виду, буравя взглядом Гриневского и ни на кого боле взора не переводя. А орлы его заметно расслабились, точно повинуясь незримому сигналу железнодорожника. – Лакам – кличка то бишь по-нашему, – пусть и перековерканная, явно тебе знакома, но виду стараешься не подать. Стало быть, вы те самые, кого ведено встретить… А теперь давай-ка без дураков: в общем, Дангатар Махмудов Поджигай велели сказать вам слово заветное: «Генгеш-той». Означает оно, если не знаете, три-пять дней до свадьбы… А ещё Поджигай-яр велели встретить ваш груз и перевести в укромное местечко. Этого достаточно?
– Нет, – твёрдо ответил Гриневский. – Не верю и недостаточно. Что он ещё сказал?
– И правильно делаешь, что не веришь, – дружелюбнейше осклабился усатый, обнажив дёсны в золотозубой улыбке. – Но ты первым правильный вопрос спроси. И не обижайся, дорогой, Поджигай-яр так велел: пароль скажи – а потом пусть Белобрысый сам спросит про то, что он и сам знает. А из белобрысых здесь только ты, дорогой…
Таксист на секунду замешкался, – что, разумеется, не ушло от внимания ни Карташа, ни ореликов в оранжевых жилетах. И снова всё моментально настроились на драку. А засадного полка, похоже, нема, мельком отметил Алексей. Не чувствуется в воздухе присутствия рядышком засадного полка. Или можно к чёрту посылать его интуицию… Гриневский вдруг хитро прищурился и малопонятно спросил у усатого:
– За три-пять дней до получения четвёртой звезды старлей Чепраков пал геройской смертью, так?
– Так, да не так, – раздумчиво и в высшей степени непонятно ответствовал усач. – Героем он стал, но отцом выблядка – нет.
– Ты не можешь об этом знать, – внезапно набычился Гриневский. – Это знают только двое, я и Дангатар…
Что же касается Карташа, так тот вообще ни хрена не понимал из этого диалога, похожего на полубредовый обмен шифрофразами из шпионского фильма…
А усатый обезоруживающе развёл руками.
– Я вообще мало что знаю, господин. Поэтому и жив ещё. И вас я не знаю, и старлея Чепракова не знаю. И вообще вас здесь нет. И вагона нет. Дангатар-яр сказал так: если белобрысый вспомнит про старлея, то, значит, и ответить я должен насчёт либо выблядка, либо четвёртой звезды ему на погоны, либо героя… Вот и всё, что я знаю, Гавана-яр…
…Гриневский секунду помолчал, потом обречённо махнул рукой.
– Ладно. Будем считать, что познакомились. Иначе это уже паранойя… Короче: вот вагон, вот мы. Что дальше?
Усатый железнодорожник достал из нагрудного кармана мятый листок бумаги, протянул Таксисту. Пальцы его были столь же щедро изукрашены наколками.
– А дальше мы отгоняем вагоны вот в этот тупичок, видишь, ставим под охрану и ждём дальнейших распоряжений. От господина Дангатара. И боле ни от кого… Договорились?
Гриневский посмотрел на бумажку, спросил угрюмо:
– А… посторонние до него не доберутся?
– Обижаешь, – вполне серьёзно сказал аксакал. В том тупичке только особые грузы стоят, про которые даже начальнику станции знать не положено. И охрана соответствующая, чужих не пустит. А если и кто чужой пройдёт, так оттуда уже не выберется. Проверено.
– А где сам господин Дангатар? – встрял Карташ. Ну вот хоть убейте, не верил он ни слову усатого азиата.
Зато, объективности ради надо заметить, Гриневский, похоже, поверил – и только поэтому Алексей с силовыми акциями решил повременить.
– Про это не знаем, – сказал пузатый туркмен. – Нам приказано груз принять и спрятать. А за вами приедут… Ну что, работаем?
Карташ посмотрел на Гриневского. Гриневский посмотрел на Карташа и изобразил на лице выражение «А пёс его знает…»
– Ладно, – решился Алексей. Делать было нечего затевать ссору на, в общем-то, пустом месте и, главное, на насквозь чужой территории было не просто глупо, но смертельно глупо. К тому же Таксист отчётливо дал понять, что люди эти пришли именно от Дангатара и, как выразился татуированный железнодорожник, боле ни от кого. – Что ж… работаем.
Они отдали усатому сопроводительные документы.
Пока тот вякал какие-то распоряжения по уоки-токи (какие именно, было непонятно – говорил он по-туркменски), вытащили из теплушки свой нехитрый скарб, основным достоянием которого являлось разномастное оружие, и заперли вагон на трогательный висячий замочек.
Свистнув, подкатил маневровый, орелики в жилетах споро отцепили теплушку и вагон с металлической хреновиной от состава, присобачили к паровозику. Потом все трое вскочили на подножки, маневровый свистнул на прощанье и укатил в ночь, увозя с собой груду платины…
Троица проводила драгоценный груз тоскливым взглядом. Они остались совершенно одни на незнакомой земле Туркменистана.
– Вот и всё, типа? – недоверчиво спросил Гриневский.
Карташ прикурил, заметил негромко:
– Искренне надеюсь, что мы не облажались и не отдали кровью заработанные сокровища в ручонки наших авторитетных конкурентов.
– Непохоже, – не слишком-то уверенно сказал Гриневский. – Он назвал пароль, он знает то, что знают только я и Поджигай… Вот если только…
Он не договорил. Да и не нужно было договаривать, и так всё было понятно: если только сам Дангатар не замыслил свою игру, в которой не было места троим русским нарушителям множества границ и законов.
– А теперь что? – подала голос и Маша, благоразумно хранившая молчание с момента появления татуированных работяг.
– А хрен разберёт, – честно ответил Алексей. – Но одно я знаю точно: стоять здесь, как три тополя на плющихе, меня не греет никаким боком. Где этот твой кореш?
Вместо ответа Гриневский показал бумажку сначала Алексею, потом Маше:
– Запомните номер сектора, пути и вагона. Запомнили?
Маша кивнула, Карташ буркнул: «Да вроде…». После чего Таксист достал зажигалку, подпалил листок, бросил на землю и, дождавшись, когда листок превратится в пепел, растёр его в пепел.
– Разумно, – кивнул Карташ. И оптимистично добавил:
– Теперь место, где стоит заветный вагончик, враги у нас выведают только посредством пыток, потому как обыскать все вагоны на сортировке – тут батальон нужен. А дальше?
– Вон там окна горят, – показал рукой Гриневский. Гадом буду – буфет для местных работяг, иначе чего ему ночью работать. Может, прогуляемся? Обстановку, так сказать, прошерстим, да и брюхо набьём – достали консервы уже, сил нет.
– После баланды на нормальный паёк потянуло? – думая о другом, спросил Карташ и поглядел на окна.
– А и потянуло, чего странного…
И в самом деле, через пять путей от места прикола их уже ставшего до зубной боли родным товарняка светились оконца в одноэтажном зданьице красного кирпича, что располагалось чуть обособленно от остальных станционных построек.
– А Поджигай твой, Дангатар? – забеспокоилась Маша.
– Подождёт, – коротко бросил Карташ, сквозь прищур разглядывая строение. И в самом деле, похоже, столовка – недобрый люминесцентный свет в окнах, белые занавесочки… – А вот если тут у всех на виду будем маячить, кто-нибудь бдительный наверняка заинтересуется: а какого фига трое гражданских в военной форме крутятся рядом с товарным составом…
Он решительно втоптал окурок в гравий, поправил заткнутый сзади за пояс «глок» и сказал:
– Идём, Таксист прав. Пожуём чего, да и рекогносцировку проведём.
– У тебя местные деньги есть? – спросила Маша.
– У меня баксы есть, не забыла? А это, знаешь ли, покруче всех денег, документов и прочих виз будет… По коням.
На самом деле, уж зело не терпелось ему отойти подальше от теплушки, хотя бы на время. Назовите это инстинктом, предрассудком, перестраховкой, как угодно – но ощущение нависшей над ними опасности не проходило. И значительно правильнее было бы в данной ситуации засесть где-нибудь в сторонке и посмотреть, что да как. Или это просто незнакомая местность действовала на него столь угнетающе?..
В общем, двинулись к зданию с горящими огнями, осторожно переступая через стрелки и смотря по сторонам на предмет нежданно приближающегося поезда.
Помимо выцеливания составов Карташ каждые десять секунд озирался ещё и в поисках угрозы. Сам не понимая, зачем он это делает: вокруг всё было мирно и деловито – пыхтят маневровые, клацают сочлениями составы, переругиваются диспетчеры, изредка нарисуются и исчезнут по своим сортировочным надобностям работяги исключительно азиатского и насквозь пролетарского вида… Вот разве что… Что это за силуэт, скажите на милость, притаился между цистерн обречённо застывшего на путях состава? Ещё один взгляд украдкой – и нет там никого. Показалось? Или в самом деле между вагонами стоял невысокий патлатый подросток?..
Не-ет, ребята, скорее к светящимся окнам – там, по крайней мере, никто нас мочить сразу не станет, постесняется даже в дикой Азии, а промедление нам только на руку… Не то чтобы он не доверял Таксисту, но ведь, как говорится, на Аллаха надейся, а ишака привязывай…
– Это что за Чепраков такой? – негромко поинтересовался Алексей – не то чтобы ему было шибко интересно, просто хотелось отвлечься, отогнать чувство, что тебе смотрят в спину.
Карташ помотал головой и мысленно выматерился.
Блин, да чего он так дёргается, а?! Даже если за ними наблюдают – и что с того? Если это люди честного Дангатара, то сам Аллах велел им проследить за странными гостями, пригнавшими вагон неизвестно с чем, неизвестно откуда. Проследить и доложить, не более того.
А если это наши уголовные коллеги, то они наверняка видели, что вагон известно с чем гостями известно откуда был сдан местным под расписку, стало быть, надо пасти вагон, а с сопровождающими разобраться никогда не поздно… Да и не могли, физически просто не могли угловые вычислить их так быстро. Так что, как говорил один брателло с вентилятором на спине: «Спокойствие, только спокойствие!» Золотые слова, между прочим. Вон Таксист – идёт себе ровно и без напрягов, хотя, казалось бы, именно зэк со стажем должен печёнкой чувствовать опасность…
Означенный Гриневский замялся, нехотя ответил на вопрос:
– Чепраков… Был у нас один деятель. Ещё в первую чеченскую. Стволы, «маслята», чуть ли не «коробки» черножопым втихаря впаривал. А потом из этих стволов и этими «маслятами» с наших же «коробок» чечены нас гасили… Сука. Все знали, но ничего поделать не могли – у него, у Чепракова, кто-то из родичей при штабе обретался. Ну вот. И дали ему отпуск по случаю женитьбы, и даже, то ли по случаю женитьбы, то ли срок подошёл, не помню, представили заодно к четвёртой звёздочке. И тут уж Поджигай не выдержал. Юшка восточная взыграла. Не позволю, говорит, чтобы такие твари плодились, предки, дескать, меня не поймут и не простят! Звезду – это пожалуйста, это сколько угодно, хоть маршальскую, но чтоб этот петух ещё и детей рожал!.. То да се, короче, сгоношил меня. И за три – пять дней перед отправкой этого козлины домой мы вдвоём с Поджигаем его и поздравили с повышеньицем. Петелькой на шею.
– И?
– И ничего. Шмон, конечно, был, но не шибко сильный. В штабе его тоже не очень-то жаловали. Объявили просто, что погиб, мол, боец на ратном поле, честь и слава герою…
Строения из красного кирпича они достигли, вот спасибо, без проблем и неприятностей. Гриневский смело толкнул дверь… и они оказались в другом мире.
Будто сработала кем-то активированная машинка времени. Таксист негромко присвистнул на американский манер: «О, о!», Маша машинально запахнула полы куртки поплотнее, будто отгораживаясь от сюрреалистической действительности, а Алексей… Алексей Карташ лишь шумно перевёл дух – то ли от нечаянной ностальгии, то ли от обалдения.
А обалдеть было отчего.
Пустое помещение, куда они попали, занимало практически весь первый этаж – разве что за бледно-коричневой дверью таилась небольшая, судя по всему, кухня, источающая пары и ароматы вчерашнего супа. Штук восемь стоячих столиков на алюминиевой ножке, покрытых облупившимися листами белого пластика, стены, крашенные до половины человеческого роста ядовито-зелёной краской, а выше – побелённые и, разумеется, пачкающиеся, засиженная мухами стойка, усыхающие в витрине бутербродики с сыром и колбасой, унылые ряды бутылок с минералкой, водка на полке, бутылочное пиво за стеклом. Но не это и не столько это поразило гостей.
Алексея более всего потрясло наличие на стойке громоздкого, уже почти забытого аппарата для разливки сока три перевёрнутых конуса, закреплённых на поворачивающейся ножке: подставляешь под него щербатый гранёный стакан, поворачиваешь крантик – и потёк из сосуда яблочно-грушевый или там берёзовый… Конусы были пусты. И, как последний штрих для этой панорамы неведомо каким образом сохранившегося уголка социалистического быта, угрожающе нависало над стойкой исполинское, неведомого автора полотно в раме, квадратных метров шести площадью, выполненное крупными, смелыми и жизнеутверждающими мазками в жанре развитого соцарта: какой-то мордатый тип в костюмчике и при очочках на трибуне, явно представитель аппаратных структур, благосклонно принимает букеты цветов от идиотически радостных соплюшек в национальных нарядах, окружённых толпой умиляющихся родителей и представителей узкоглазой интеллигенции; причём на заднем плане представители пролетариата со злостью продолжают копать некий уходящий за горизонт канал. Причём вручную. Короче, подобные шедевры живописи доморощенных рембрандтов с названиями вроде «Н. С. Хрущёв на торжественной церемонии, посвящённой завершению реконструкции Волго-Балтийского водного пути» или «Л. И. Брежнев присутствует на торжественной смычке Байкало-Амурской магистрали», как правило, украшали собой в не столь далёкое время исключительно краеведческие музеи провинциальных городков – и то лишь по причине отсутствия прочих, хоть чем-нибудь знаменательных местных артефактов. А вот в образе мордатого очкастого аппаратчика, голову можно прозаложить один лишь Карташ его узнал – был изображён Сапармурат Ниязов, президент Туркменистана.
Иными словами, жизнь в буфете на сортировочной станции Буглык будто бы замерла на глухой отметке «1975 год» и с места пока сходить не собиралась. А запах! Потрясающая смесь ароматов прогорклого масла, мяса третьей категории, кислой капусты и ещё чего-то такого далёкого, ностальгического, воскресающего память о закусочных, пельменных и прочих очагах общепита, короче, о временах, когда слыхом не слыхивали ни о каких пиццериях, бистро и «Макдональдсах», а «кока-колу» видели только по телевизору, да в недолгое время Олимпиады-80… И вот эту бьющую через край соцреальность довершала фигура дородной тётки в замызганном переднике, по-хозяйски расположившейся за стойкой – с какой-то местной газетёнкой в руках и с грозным выражением «не мешайте работать, суки» на лице. Тётка была отчётливо восточных кровей: миндалеглазая и усатая, с бюстом пятидесятого размера и кокетливой причёской а-ля «вавилонская башня» над затылком. При появлении троицы в не совсем свежих камуфляжах усатая дама и соболиной бровью не повела – продолжала лениво листать газетку короткими толстыми пальцами с ядовито-красным маникюром, словно единственный, кто мог побеспокоить её покой, был сам Туркменбаши. Ну, или на крайний случай, господин Путин.
Наплевав на правила социалистического уклада, беглый зэк Гриневский скинул с плеча сидор, вразвалочку двинулся к стойке, опёрся локтями о кипу жирноватых подносов с будто обгрызенными краями и осведомился по-русски вполне дружелюбно:
– А что, хозяюшка, в вашем бахчисарае позволено ли будет усталым путникам отдохнуть и утолить голод?
– Бахчисарай – это где-то между Ялтой и Севастополем, – вполне ожидаемым басом и, неожиданно, без малейшего акцента ответствовала хозяйка, ни на миг от газетки не отрываясь, – а здесь Туркменистан, если не в курсе. Отдохнуть – это не ко мне, а к Тезегюль, на первом пунктире комнатёнки держит, недорого. А похавать – чего видите, то и хавайте, только кухня уже закрыта, так что пирожки с картошкой, пицца, ляжки куриные, кофе бочковое, чай, и сосиски могу разогреть. Яйца под майонезом. А вот бутерброды, что с сыром, что с колбасой, не советую. Подохнете, – меланхолично добавила тётка. Ни дать ни взять – продавщица из совдеповского лабаза времён Бровеносца. Карташ даже в благословенной памяти Парме такого застоя не встречал…
– Да у нас местных денег нет… – признался Гриневский.
– А у кого они есть? – философски заметила буфетчица, с треском сложила газету и цепко глянула на вошедших. – Мы, туркмены, народ не гордый, любые деньги принимаем. Кроме фальшивых.
– Баксы устроят? – спросил Карташ напрямик.
– Издалека сами?
– Из Сибири, хозяйка, – сказала Маша.
– Значит, издалека, – она неторопливо отложила чтиво, но с места не сдвинулась. – На беглых не похожи, на бичей тоже… Какой шайтан вас сюда принёс, а?
– Да груз один привезли. Сопровождающие мы, смиренно ответил Алексей, понимая, что без обстоятельной беседы пожрать им не дадут.
– Гру-уз… – то ли не поверила, то ли разочаровалась тётка. – Много вас тут таких бродит, и все с грузами… Баксов много?
– А что?
– Куплю. Выгоднее, чем в городе, клянусь. И чекдирме разогрею – пальчики оближете…
Они переглянулись. Местные фантики, конечно, нужны, тут к мулле не ходи, но поскольку никто из сибирских странников в глаза не видел местную валюту, даже не знал, как она зовётся, то поддаваться на уговоры ченджа было стремновато.
– Сначала поедим как люди, – решил за всех Карташ, – а потом и о бизнесе поговорим.
– Это правильно. Кто о делах на пустой желудок толкует…
Тётка подхватилась с места и не спеша, ни дать ни взять – аглицкая королева, покидающая светский раут, двинулась в сторону кухни. Запертой, между прочим, по её собственным словам.
* * *
…Блюдо с малоаппетитным погонялом чекдирме на вид оказалось бараниной, тушенной с картошкой, помидорами и луком и выложенной на огромное блюдо посреди столика, а на вкус… не сказать, конечно, что пальчики оближешь, но вполне приемлемо. По крайней мере, для подобного заведения. Полагалось раздаточной ложкой (столовой, алюминиевой, за свою жизнь не единожды гнутой и вновь выпрямляемой) накладывать кусочки себе на тарелку и не менее исковерканными вилками хавать. Шантарская девушка Маша смотрела на всю эту экзотику с толикой опаски и ковыряла вилкой вяло, а Карташ с Гриневским, потому как жизнью приученные быть к еде неприхотливыми, наяривали источающую жир баранину за обе щеки. Карташ, тем не менее, не забывал краем глаза попутно отслеживать обстановку. Обстановка оставалась стабильной: вокруг тихо, темно и безлюдно. Как в могиле. И он, как ни странно, успокоился.Вновь показалась давешняя хозяйка достархана, не в пример прошлому разу доброжелательная и предупредительная, – а всё по причине отслюнявленных ей пятидесяти баксов. Осведомилась елейно:
– Желаете ещё что-ни… А ну кыш отсюда, порсы! [3]
Все обернулись.
Последняя фраза относилась к девчушке, сунувшей было в столовку нос, – в грязных джинсах и какой-то местной одёжке, напоминающей футболку с длинными рукавами и плюмажем с колоритным орнаментом. Годочков было ей ну никак не больше двенадцати, смугленькая, востроглазая и губастая.
– Кыш, кому сказала! – повысила голос хозяйка и прибавила ещё несколько заковыристых слов по-тутошнему.
Девчушка звонко ответила заковыристо не менее, тряхнула гривой иссиня-чёрных волос, заплетённых в миллион косичек, и скрылась.
– Повадились ведь попрошайничать, гуджуки [4], – проворчала тётка. – То хлебушек выспрашивают, то сопрут чего… а то и вот типа вас сопровождающим предлагают не скажу что…
– Вкусно, спасибо, – сказала Маша.
– Старалась, – сказала тётка. – Так как насчёт добавки и купить-продать?
– Я за добавку, – тут же вскинулся Пётр Гриневский.
– Цыц мне. Не набивать брюхо перед походом. Значит так. Добавки – отказать, куплю-продажу – надо обдумать, – Алексей допил чаёк (вот чай был абсолютно наш, советский – на соде), достал из стаканчика в центре стола кусок серой обёрточной бумаги, вытер губы.
Трапеза настроила его на благодушный лад, и сведённая спина позволила себе наконец-то чуть расслабиться. – А что, хозяйка, никто не спрашивал тут двоих угрюмых сибиряков и одну симпатичную сибирячку, что груз привезли? Нас вроде встречать должны были, в гостиницу определить…
– Да кто ж меня спрашивать будет. Вы на станции-то были? Туда идти надо, там всё начальство.
Они переглянулись. На станцию – это вряд ли. Груз секретный, контрабандный, кто ж его через бюрократию проводить станет… Нет, ребята, либо их должны встретить возле точки прибытия, либо другого не дано.
Опять нахлынуло ощущение угрозы.
– Ладно, – вздохнул Алексей. – Давай меняться, уважаемая. А потом мы думать будем.
Местные фантики именовались манатами и у тётки имелись прямо-таки устрашающего достоинства – по пять и десять тысяч. Монеты, которые звались тенге, номиналом уступали бумажкам ненамного: были в пятьсот и тысячу. Вновь нахлынули кошмарные воспоминания о перестроечных временах и раздутых, как труп, ценах, однако путём аккуратных расспросов выяснилось, что здесь не всё так плохо: литр девяносто пятого бензина, к примеру, стоит два бакса, а поскольку цены на нефть, так уж повелось, определяют все остальные, то, стало быть, с голоду они не помрут.
Но совершить денежный обмен они не успели. Вторично распахнулась дверь в столовую, и сердце Алексея провалилось куда-то в желудок, потянув за собой все прочие внутренние органы, так что аж горло перехватило, и он лишь мог молить бога, чтобы его эмоции не отразились на лице. «Твою мать, – яркой вспышкой мелькнуло в мозгу, – этого только не хватало…» Рука Гриневского метнулась было к пояснице, где, заткнутая за пояс, терпеливо ждала, когда можно будет вволю повеселиться, верная «Беретта», но зэк себя одёрнул. Сделал скучающее лицо и отвернулся. А вот Маша вела себя не правильно. То есть настолько не правильно, что Карташ на месте вошедшего немедленно выхватил бы ствол и открыл огонь на поражение, а уж после принялся бы разбираться – кто, зачем и на фига. Помертвев лицом, расширенными от ужаса и безнадёги глазами Маша смотрела на их сваленную в углу поклажу. Сквозь материю отчётливо проступали очертания «калаша». Более того: его приклад немного высовывался из-под тесёмки…
«А при чём здесь девка-то?! – рявкнул на себя Алексей. – Сам виноват, идиот, кретин, дезертиришка хренов, сам ведь паковал и прятал! Расслабиться, пожрать ему захотелось!!!»
И с видом благонадежнейшего гостя из братской республики повернулся к новому персонажу на сцене.
А на сцену вышел мент.
Было бы нелепо сомневаться, что азиат и в форме, разумеется, ненашенской, однако ж не оставляющей ни малейших сомнений, что именно ментовской: серый бушлат с какими-то непонятными нашивками и шевронами, пояс с дубинкой, кобурой и наручниками, штаны, заправленные в высокие ботинки на шнуровке.
Вразвалочку он пересёк зал, поздоровался с хозяйкой (та пискнула что-то почтительное) и повернулся к сибирским сопровождающим.
Молодой ещё, сопляк-сопляком, с круглым лицом и едва пробивающимися над губой усиками, с какими-то прыщиками на лбу, но взгляд его узких зенок из-под чахлых бровей был внимательный и донельзя неприятный.
– Мир вам, гости дорогие, – сказал он, и непонятно было, то ли издевается, сука, то ли так тут в самом деле принято начинать разговор, обычно заканчивающийся широко известным «Никому не двигаться, руки в гору!». – Иду вот мимо, смотрю – люди гражданские, напрочь незнакомые, с вещами и обедают, думаю: а что это незнакомые люди делают ночью на сортировочной станции? Дай, думаю, зайду, поздороваюсь, познакомлюсь. Может, помощь нужна, да?