Бушков Александр Александрович. Ашхабадский вор

   Они вошли в распахнутые настежь двери ДК. Внутри их встретил сладковатый запашок тления и разбросанные по всему фойе вешалки. Через вешалки приходилось перешагивать. На стенах висели Доски почёта с уцелевшими фотографиями передовиков, сохранились сложенные из позолоченных букв лозунги «Достойно встретим 70-летие образования Туркменской ССР» и «Превратим Уч-Захмет в цветущий оазис».
   В нише стены они увидели красный фанерный постамент, отведённый под композицию, вырезанную из древесного корня: стоя плечом к плечу, смотрят вдаль рабочий в чалме и с киркой на плече и работница в комбинезоне и в косынке, со штангенциркулем в руке.
   К постаменту была прикручена табличка с названием:
   «В единой семье братских народов». Явно произведение местного умельца, думается, преподнесённое в дар родному городу. Изготовление сего несомненно отняло немало сил и времени. Где ж, интересно, теперь этот умелец, среди каких народов?..
   – Во, гад!
   Все невольно обернулись на Гриневского. Тот занёс ногу и с силой обрушил её на пол, пытаясь раздавить скорпиона. Но юркому насекомому удалось избежать карающей подошвы и после развить завидную прыть.
   Бегущий скорпион, как выяснилось, скорее смешон, чем грозен: он нёсся, вытянув перед собой клешни, членистый хвост с ядовитой колючкой на конце загнут на манер поросячьего хвоста. Никем не преследуемый, забежал за кучу мусора и исчез из поля видимости. И несколько запоздало взвизгнула Маша.
   – Его укус смертелен только в брачный период, – поспешила успокоить свою русскую приятельницу туркменка.
   – А нынче как у него с брачным периодом? – решила разобраться Маша.
   – Прошёл.
   – А если сейчас тяпнет?
   – Не хватай его, и не тяпнет.
   – А если всё-таки тяпнет? – не отставала Маша.
   – Рука или нога онемеет, станет толстой, как бревно. Потом пройдёт, – добрым голосом сообщила Джумагуль.
   – Потом – это когда?
   – Через месяц. Может раньше, может позже.
   – О господи, – закатила глаза дочка «хозяина» сибирской зоны.
   Они поднимались по главной лестнице потухшего очага культуры города Уч-Захмет.
   – Чем выше, тем меньше всякой дряни ползает.
   Это произнёс Карташ, дабы приободрить Машу, которая после скорпиона малость спала с лица и погрузилась в мрачную задумчивость. Не сказать, чтобы очень-то помогло.
   На последнем четвёртом этаже они набрели на актовый зал.
   – То, что требуется, – уверенно сказал Карташ. – Я думаю, на мягкую постель и чистое бельё никто и не рассчитывал. А в остальном местечко годится. Составить скамейки на сцене – и получится отличная кровать… Хоть ложе королевских сексодромов сооруди.
   Было из чего сооружать, – да уж, это не клуб в расположении ИТУ номер ***, где он и Маша впервые, как говаривали в старинных романах, познали друг друга.
   Сей актовый зал, пожалуй, сохранил тот вид, что имел во время последнего профсобрания или последнего заседания местной парторганизации. Хоть сейчас созывай какой-нибудь съезд и рассаживай по рядам кресел, обитых мягкой красной тканью и сколоченных в тройники.
   Из окон актового зала открывался вид на качели-карусели и на прилегающие к луна-парку улицы. Хороший обзор, но им не исчерпываются все достоинства верхотуры ДК. Главное – весь четвёртый этаж опоясывает балкон. Собственно, из-за него Карташ и повёл отряд сразу на последний этаж, не заходя на этажи иные.
   Часовой будет бродить по балкону и сможет контролировать все подходы к ДК. «Если быть честным перед самим собой, то прав Гриневский, – подумал Карташ, то, что вбито офицеру ВВ, вбито накрепко; и на необитаемом острове вэвэшник будет пытаться очертить периметр, вкопать вышки, загнать на них вышкарей и пустить по периметру часового…»
   Ложе пока сооружать не стали, а решили, раз место под ночлег определено, следует всё-таки сходить вымыться. Первыми отправились Карташ с Машей. Им хватило на всё про всё полчаса и трех вёдер ледяной воды. После того как смыли пот и грязь, свежим даже стало настроение, чего уж говорить про тело. Повеселевшими они вернулись во Дворец культуры, где передали эстафетную палочку на помывку паре Гриневский – Джумагуль.
   – Загляни, начальник, в последнюю комнату в коридоре, тебе понравится, – уже от двери актового зала посоветовал Гриневский.
   – Ну, сходим, посмотрим, раз рекомендуют. Всё равно необходимо провести рекогносцировку… то бишь отследить подходы и отходы.
   Маша пожала плечами – мол, как прикажете, мон женераль, я за вами хоть куда. Они направились по пустынному коридору в ту комнату.
   Маша что-то тихо прошептала.
   – Что ты сказала?
   Она повернулась к нему – в сгустившихся сумерках её лицо тоже было полуреальным, оно словно уплывало куда-то, растворялось в сером густом воздухе.
   – Я говорю – Город Зеро, – очень тихо повторила она. – Помнишь такой фильм? Место, где время остановилось, где время было мёртвое. И здесь так же. Страшно…
   – Но мы-то живые, Маш…
   – Да, живые… пока, – сказала она. И вдруг жарко шепнула: – Иди ко мне. Ну же, скорее…
   Зашуршало что-то – то ли лихорадочно сбрасываемая одежда, то ли потревоженные призраки прошлого выражали недовольство нарушителями их покоя. Вообще ничего уже почти не было видно в темноте, и скорее на ощупь, на запах они нашли друг друга, сжали друг друга в объятиях. Маша отчётливо дрожала – вряд ли от холода, вряд ли от возбуждения, и Карташ шептал ей на ухо какие-то успокаивающие глупости. Они опустились прямо на рулоны дряхлых агитационных плакатов и праздничных транспарантов, сдирая друг с друга остатки одежды. Она раскрылась навстречу Алексею, выгнулась дугой, не думая, без лишних разговоров и вступительных ласк, жадно, будто измученный жаждой зверёк, приняла его в себя, поглотила, и он утонул, утонул в ней весь, без остатка, как уже бывало не раз…
   Бредовая, если посмотреть цинично и со стороны, была эта картинка – двое донельзя вымотанных событиями последних суток людей яростно, бешено, позабыв всё на свете занимаются любовью среди пыльных знамён, портретов забытых руководителей и выцветших лозунгов… Да и плевать им было, где заниматься любовью. Страх, усталость, неизвестность, враги – все осталось где-то там, за границами чувств, здесь же, по эту сторону для Алексея остались только горячая, отсвечивающая в полутьме кожа любимой женщины, доверчиво предлагающей себя мужчине, молящей о помощи, о защите, о спасении и верящей, что он поможет, защитит и спасёт, её жаркое дыхание, её жаркая, влажная плоть…
   …«Щёлк», – и неверный огонёк зажигалки высветил шеренгу миниатюрных Лениных, с хитрым прищуром взирающих на влюблённых. Маша показала им язык и сказала тихонько:
   – Дай и мне.
   Алексей отдал ей прикуренную сигарету, прикурил другую. Выпустил в темноту струю дыма. По телу разливалась приятная истома, и теперь казалось, что всё обязательно, стопудово будет хорошо, они победят, оставят всех с носом и сорвутся с чемоданом долларов в заграницу…
   – Ты заметил, какое здесь странное небо? – негромко спросила она, поглаживая пальчиками его по груди.
   – В смысле?
   – Серое, как холстина. И ни облачка. За все дни – ни одного облачка, пустой, скучный кусок холстины над головой… Господи, я и не думала, что могу так соскучиться по простому сибирскому дождику…
   Он легонько поцеловал её в губы, сказал ободряюще:
   – Будет тебе и дождик, и тропический ливень, и океан. Ничего, малыш, не бойся, прорвёмся. С такими гарными хлопцами не пропадёшь… Кстати, куда это сладкая парочка подевалась?
   – Мало ли о чём мужчина с женщиной могут заговориться.
   Карташ её игривости, пришедшей на смену зарождающейся панике, не разделял. Если б они находились на территории охраняемого дома отдыха, да ещё в своей стране, да вдобавок никому б они были не нужны и не интересны – вот тогда можно было бы предаваться исключительно неге и послелюбовным философствованиям. Ему вдруг живо представился отряд десантников, пробирающихся по коридорам. Карташ встал и начал одеваться.
   – Пойду прогуляюсь. Заодно осмотрюсь повнимательнее на сон грядущий. Собирайся, малыш, передислоцируемся в актовый зал.
   – Я с тобой. Я боюсь одна.
   – А если они вернутся без нас? Не найдут никого и тоже отправятся на поиски. Так и будем всю ночь разыскивать друг дружку… Нет уж, устраивайся в постельке алого бархата и жди меня.
   – Побыстрее.
   – Всенепременно.
   При свете зажигалки Карташ проводил Машу в актовый зал, подождал, пока она устроится на импровизированном ложе. Господа офицеры, поручик Ржевский придумал каламбур: постель на сцене – постельная сцена. Ха-ха-ха… И вышел в тёмный коридор.
   Прислушался. Тишина, темнота. Осторожно двинулся по коридору мимо дверей и стендов, освещая себе путь зажигалкой. Под ногами шуршал какой-то мусор, поскрипывали осколки стекла. Звуки разносились, казалось, по всему зданию… Ну и куда, позвольте спросить, наши орелики запропастились? Беглый зэк, блин, и дочка телохранителя местного папика… Хотя, с другой стороны глядючи, надо быть объективными: спарка «старлей ВВ – дочь начальника зоны» тоже из похожей оперы, скорее не оперы, а мексиканского телесериала с отечественным душком, так что удивляться не…
   Отчётливый шорох из-за приоткрытой двери в какой-то кабинет! Спина Карташа мигом покрылась липким потом. Мигом представился какой-нибудь монстр, притаившийся, изготовившийся к броску, целящийся острыми зубками в горло… Алексей бесшумно нашарил рукоять заткнутого за пояс «Глока», сглотнул густую слюну. Сделал осторожный шажок к двери…
   – Показалось тебе, никого там нет, – донёсся с той стороны спокойный шёпот Гриневского, и Алексей едва не выматерился вслух. Шаги удалились, что-то скрипнуло, принимая человеческий вес. – И что дальше?
   – А через неделю приходит письмо оттуда, – негромко продолжала Джумагуль. – Погиб, пишут, ваш муж как настоящий мужчина. Так я и стала вдовой. А отношение к женщине без мужчины в моём роду очень… непростое…
   – Сколько же тебе лет? – помолчав, спросил Гриневский.
   – Шестнадцать.
   – А когда ты вышла замуж?
   – В четырнадцать.
   Пауза.
   – Ну и порядочки у вас…
   – У нас женщина не должна быть без мужчины. Женщина без мужчины это всё равно как… как одежда без человека. Валяется брошенная в углу, холодная, и никого не может согреть, когда холодно. Но если её надеть, она…
   – Джумми, ты что… Постой…
   Невнятный шорох.
   – Я вижу, что моя одежда придётся тебе впору, воин.
   Я видела, как ты сражался там, в ауле, и я могу согреть тебя. Я же вижу, что у тебя душа замёрзла, ей нужно тепло, пока она не умерла от холода. Не бойся, в шестнадцать лет у нас женщины уже имеют по трое детей…
   – А у нас… Перестань, что ты делаешь… О-ох…
   Карташ на цыпочках отошёл от двери и вернулся в актовый зал, качая головой, попутно размышляя о хитросплетениях судьбы. Ни к какому выводу не придя, он подхватил автомат и отправился нести первый караул.
   Карташ проснулся от того, что его тормошили за плечо.
   – Т-с-с, начальник, только тихо, я тебя прошу, не шуми, – наклонившись, прошептал… вернее будет сказать, прошелестел одними губами Гриневский.
   Карташ поднялся, нащупав автомат ещё раньше, чем откупорил глаза. Огляделся.
   Спинки кресел, стены и потолок уже не утопали в густой ночной темноте, а были окрашены в неуловимо серый оттенок, – это в лишённые стёкол и штор окна вливался рассвет. Маша и Джумагуль спали рядом, на деревянном настиле сцены, подложив под себя для мягкости пачки старых газет. Они спали, накрывшись бархатным занавесом, который бардовыми складками, кистями и затёртым гербом СССР напоминал огромное знамя. Ещё та картина маслом! Нарисуй такое художник в эпоху Политбюро и прочих судьбоносных пленумов и покажи народу, так ведь немедленно обзовут декадентом и сюрреалистом. Однако ж, судари мои, реальная жизнь порой закручивает сюжеты позамысловатее выдуманных.
   (Карташ, сменившись на посту, выбрал себе местом для сна сдвинутые кресла. Выбрал, исходя из того соображения, чтоб отдыхающая смена располагалась не кучно, а вразброс. Если кто нежданный ворвётся, придётся ему распылять внимание, то есть терять время и внезапность).
   Оглядевшись, Карташ не заметил в окружающем тревожных признаков. И не слышно было ничего, окромя сопения на сцене да лёгкого шуршания за окном, свидетельствующего о поднявшемся ветре и ни о чём более. Но у Гриневского, видимо, имелись свои доводы и резоны.
   – Накаркал ты, начальник, со своими вертухайскими сменами и повышенной бдительностью. Гости объявились.
   Здравствуй, жопа, Новый год! Сонливость с Карташа слетела моментом, будто окатили холодной водой из вместительного ушата.
   – В здании? – быстро спросил Алексей.
   – На улице.
   – На улице… Ну, это ещё ничего. Город-то большой.
   – Город-то большой, – согласился Гриневский. – Только народ к нам пожаловал, похоже, очень серьёзный. Буркалами зыркают по сторонам, что твои радары. И суровые все, как дубаки на разводе. Короче, жареным потянуло, начальник.
   – Уголовники? – быстро спросил Алексей. – Или эти, ханджаровские, догоняют?
   – Какие уголовники, какой Ханджар! Я ж их проезд наблюдал из окошечка. Небольшой караван на верблюдах, навьюченных мешками… Не, тут другое. Если в этих мешках сушёный укроп или партия мягких игрушек, то можешь звать меня отныне не Таксистом, не Гриней, а Винни-Пухом или Старым Буратиной. Эти мешочки шлёпали верблюдов по бокам несильно, подлетали при движении. Значит, внутри не оружие и не партия золотых кирпичей, а что-то лёгонькое. Что как не наркота! А касаемо людишек я тебе скажу так, начальник: духи конкретные, только зелёных повязок не хватает для полных понтов. Вылитые ваххабиты и талибы на тропе войны. Правда, временно сменившие ту тропу на караванную.
   Хотя Пётр говорил много и эмоционально, однако умудрялся голос не повышать ни на децибел.
   – Если это взаправду караван с наркотой и они нас обнаружат… Наши объяснения, что мы, мол, тут по своим делам проездом и дальше почапаем своей дорогой, про всё забыв, не покатят. И впаяют они нам вышак без всяких прокуроров. Одна радость: мучить им нас вроде бы ни к чему.
   – Чего-то это ты разболтался?
   – Так это я от мандража, начальник. – Пётр поёжился. – Какая холодина у них тут по утрам! И это называется жаркий южный край!
   Алексей пожал плечами.
   – Да вроде бы не с чего пока мандражить. Они не знают про нас…
   – Вот про то я и говорю! – перебил Гриневский. – Им узнать про нас ничего не стоит! Среди них наверняка есть следопыт типа твоего Чингачгука, Виннету и всех детей Инчучуна, только спец не по лесным, а по пустынным следам. Кажись, как раз на такого мне и довелось полюбоваться…
   Пётр замолк, к чему-то прислушиваясь. Но, наверное, ему просто что-то почудилось, вот и Карташ тоже ничего не услышал, и Гриневский продолжил:
   – Один моджахед отстал от дружков, свесился с верблюда, всматриваясь в асфальт. Я тут же отпрянул от окна, ну как, думаю, хитрую башку поднимет и взглядом на меня попадёт. Кто знает, что он там высмотрел, но таращился, что твой Мухтар на границу. Однако потом поехал дальше, своих догонять. Но если этот хрен чего всерьёз заподозрил… а там и ещё на какой-нибудь наш след наткнётся, например, у колодца, то пиши пропало, начальник. Выследит, гнида. К лепилам не ходи, унюхает нас.
   – Ну и нехай унюхает! Зачем мы им? Им о сохранности товара беспокоиться надо и о его скорейшей доставке, а не за незнакомцами гоняться, как гопникам каким-то. А если же примут нас за засаду, устроенную конкурентами… Тогда тем более ломанут! Поманут отсюда со всей прыти, в надежде оторваться.
   – Ломанут, говоришь? А ты в окошко выгляни, начальник. Давай, давай, выгляни!
   Ну, раз так уговаривают… Карташ выглянул в окно.
   Там было всё то же, что и прежде, за исключением сущей малости: по улицам мела уже позёмка, а форменная песчаная пурга начиналась. Не приходилось сомневаться: начиналась предсказанная Джумагуль песчаная буря. М-да, это крайне малорадостное обстоятельство, как говорится, меняет дело и переворачивает его на сто восемьдесят.
   – Джумагуль сказала, что если такая дрянь зарядит, то на полдня, не меньше, – говорил за спиной Гриневский. – А то, бывает, и по несколько суток задувает.
   Да-да, Алексей помнил, что говорила по этому поводу Джумагуль. Он не слишком верил тогда, что невесёлый прогноз сбудется вообще, а тем более так скоро ничто не предвещало резкой смены природных декораций с радужных на мрачные: чистое небо, тишина, покой. Но вот сбывается… И что это значит? А то, что туркменские бедуины, может, и не планировали сворачивать в Уч-Захмет, но, завидев первые признаки надвигающейся бури, надумали пересидеть её в тихом месте.
   И если в этом месте случились посторонние, то пусть посторонние винят в этом свою несчастливую звезду под именем Невезуха. Как верно подметил Таксист, наркоперевозчики – народ серьёзный, даже чересчур серьёзный, который не любит всевозможных чужаков настолько сильно, что готов пожертвовать на них последние патроны, лишь бы обезопасить себя от реальных и гипотетических неприятностей.
   – Не будут они неизвестно с кем торчать бок о бок, ничего не предпринимая, – сказал Гриневский, вторя мыслям Карташа. – Не тот груз. И они тебе не мирные туристы с палаткой, гитарой и питательной консервой «Завтрак туриста». Я тебе больше скажу, начальник. Даже если – они ещё не унюхали, что в городе кроме них кто-то есть, то всё равно разведку проведут тщательную. Потому как слишком большие бабки на кону. И если они нас выследят, то сперва пристрелят, а уж потом станут ворочать трупы, с интересом вглядываясь в лица: «И кто это у нас тут мимо прогуливался такой красивый, но невезучий?»
   – Будем жить по твоей вере в худшее, – сказал Карташ, отходя от окна. – Сколько их было?
   – Восемь. Вооружены все, что характерно и ничуть не поразительно. Шесть карабинов, два автомата. Понятно, что не обижены и всякой мелочёвкой вроде волын, вострых пёрышек и гранат. Короче, начальник, лучше бы нам с ними в войнушку не играть.
   – В ауле вроде ж отмахались, – сказал Алексей неуверенно.
   – Так те пацаны были, кроме этого с ножами в халате, а эти – волчары.
   – Окромя одного доброго и уважаемого старичка.
   – Вряд ли такой среди этих сыщется… Хотя… всяко может быть…
   – Очень верно подмечено, в самую точку. Ладно, буди женщин, знакомь с новостями, готовь к манёврам на местности, а я прогуляюсь по периметру, осмотрюсь… Нет, ну что они все сползаются-то к нам, а? Ведь просто же проходу не дают!
   – Только не засветись по-глупому, – сказал Гриневский.
   – Ты лучше Джумагуль поучи такси водить.
   Услышать и не быть услышанным – обычно эти две задачи неразрывно едины. А в пустом здании звуки разносятся хорошо-о. Прямо как над водой. Поэтому треба ступать мягонько, нежно, пушисто, аки снежный барс на охоте, и ухи держать востро… чему пример показывает всё тот же барс.
   Барс или не барс, но, бывало, шёл тот же старлей Карташ ночной порой по зоне и жадно ловил каждый звук, потому как хотелось ему жить и дальше. А зэки, случалось, нет-нет да и нападали на служивых людей, охраняющих их уголовный покой. Или в карты проиграется зэк и в качестве долга потребуют от него замочить вертухая, или от марафета и чифиря мозга за мозгу заскочит, или уж совсем невообразимые причины толкнут сидельца броситься с заточкой на офицера, прапора или солдата. Так что расслабляться зона не давала. «Выходит, полезными навыками оброс ты на Службе», – усмехнулся про себя Карташ.
   Алексей дошёл до конца коридора, в который выходил актовый зал, выглянул на лестницу. Постоял, прислушиваясь. Вернее, вслушиваясь. Всё больше и больше разгонявшийся ветер нарушал былой погребальный покой Дворца культуры: под его порывами скрипели какие-то деревянные части Дворца, шуршала бумага, летая по лестничным ступеням, что-то ритмично позвякивало. Но человеческие шаги, буде такие раздадутся на этом фоне, он расслышит, не извольте сомневаться. Если, конечно, к, ним не пожалует ниндзя, владеющий искусством перемещаться бесшумно. Тогда худо. Но пока ни ниндзь, ни иных незваных и недорогих гостей не слышалось.
   В торце коридора имелся выход на балкон, опоясывающий весь четвёртый этаж. По балкону так и хотелось пустить часового-вышкаря с биноклем, чтоб наматывал круги, внимательно оглядывая дальние и ближние подступы. Но откуда его, заразу, возьмёшь, а в придачу ещё и бинокль? И пришлось старшему лейтенанту ВВ тов. Карташу самолично исполнять караульную работу, да ещё обходясь без оптики, пользуясь лишь природным зрением.
   Выполняя завет гражданина Гриневского «не светиться по-глупому», Алексей не разгуливал по балкону, заложивши руки за спину, посвистывая и сплёвывая с верхотуры. Он поступал по-другому: вскальзывал из коридора на каменный балконный пол, приседал, разглядывал дальние подступы сквозь щели между пузатыми, похожими на каменные кувшины столбцами перил, потом быстро вставал, перегибался через широкий верх балконной ограды, быстро оглядывал ближайшие подступы к зданию и вновь выскальзывал в коридор. И коридором добирался до следующей балконной двери.
   А горизонт тонул в сером цвете. Эта серая, похожая на дым субстанция неумолимо надвигалась на город, и то в одном, то в другом месте внутри неё внезапно рождались бурления и вихри, будто кто-то взбаламучивал эту серую массу невидимой ложкой. Город, затерянный в Каракумах, постепенно окрашивался в серые тона, но пока песок и пыль лишь стелились по асфальту, не поднимаясь выше. Однако при наблюдении отсюда, с высоты, за надвижением стихии, становилось ясно, что спустя …дцать минут песчаная буря в городе таки разразится в полную мощь, она неизбежна, основные её силы уже на подходе.
   Замеченные Гриневским бедуины направились, разумеется, к колодцу. А вот куда их потом понесёт на отдых – это вопрос, прямо скажем, дискуссионный.
   Если они нередко проезжают через Уч-Захмет, то, возможно, уже подыскали себе уютное гнёздышко, где припасли всё, что может понадобиться усталому наркоперевозчику. Забьются туда и просидят, как мыши в норе, ко всеобщему удовольствию. Если они здесь в первый раз, то не пойдут ли они – чего бы совсем не хотелось – путём рассуждений некоего старлея насчёт городских высоток и необходимости закрепиться именно там?
   Поэтому Карташ не только и не столько надумал поглядеть с дворцового балкона, не бежит ли кто сюда, пригнувшись, не бредут ли в сторону ДК напившиеся верблюды, понукаемые наркокурьерами. Карташу ещё необходимо было присмотреть пути возможного отступления. Отступления, заметьте, а не бегства. Понимающему человеку не надо объяснять разницу между тактическим манёвром и обыкновенной паникой.
   Алексей перегнулся в очередной раз через перила ветер трепал волосы и надувал камуфляжную куртку.
   Сейчас как раз под ним находился вход в ДК. Взглянул на него, пробежал взглядом от одного угла ДК до другого, по аттракционам и прилегающей улице. Он уже собрался было повернуться спиной к балконной ограде и двинуть себе восвояси, но… задержался. Что-то заставило его задержаться.
   Неспроста, ну неспроста же вдруг появилась эта зудящая тревога. Вот взяло и вошло в него, как заноза в палец, неосознанное беспокойство. Нет, чему-чему, а чутью надо, братцы, всецело доверять, потому как не мы с вами его придумали, оно нам досталось от предков, цивилизации не ведавших и полагавшихся исключительно на инстинкты, и если б не эти их инстинкты, то вымерли бы они по примеру динозавров сотни тысяч лет назад, и нам с вами не о чём было бы сейчас говорить.
   Вернее, некому было бы. Так что негоже нам глядеть свысока на то, что лежит в наших подкорках, лежит глубоко на дне, под пластами нашего такого развитого разума. Ведь звери мы, господа, всё ещё звери, и слава богу, что это так.
   Алексей попытался сосредоточиться и осознать, что же его зацепило. А зудит, ой зудит беспокойство…
   Он не торопился вновь высовываться, мало ли что.
   Например, краем глаза он поймал блик оптического прицела, не ухватил это сознанием, а от снайперской пули его уберегло лишь то, что вовремя убрал голову за ограду… Хотя вроде бы не бликовало ничего. Тогда, что же?
   И он вдруг понял. Ну конечно!
   Дверь! Он, Алексей Карташ, заходил вчера в здание последним, больше никто из них ДК не покидал. И он плотно закрыл за собой тяжёлые двери, расчистив ногой мешавшие навалы песка. Сейчас же на этих горках песка явственно просматривалось небольшое углубление прямоугольной формы – след отходивший от косяка двери. Такой след при песчаной позёмке, что вовсю метёт по городу, может продержаться совсем недолгое время. Какие-то минуты. Значит, кто-то только что вошёл и прикрыл за собой дверь…
   Хотя, опять же, мало ли кто может шляться. Может быть, в городе остались жители. Но, как он сам же и сказал давеча Гриневскому, будем жить по вере в худшее. Значит, будем считать, что некто, к кому не стоит выходить с распростёртыми объятьями, проник в ДК.
   Где сейчас и пребывает.
   Карташ выскользнул с балкона в коридор и, стараясь ступать тише барса, но вместе с тем и не медлить, вернулся в актовый зал.
   Гриневский справился с порученным делом – женщины его стараниями проснулись, судя по их сосредоточенным лицам вполне прониклись ситуацией, вроде не собирались паниковать и, главное, были полностью обуты-одеты-застёгнуты, так что можно уходить. Карташ запрыгнул к ним на сцену.