Страница:
– Человеку одиноко среди незнакомых людей, а если одиноко, значит грустно. Я хочу развеселить тебя, – Айджахан легонько коснулась губами его губ, и сари соскользнуло на ковер.
«Любопытно, а к Машке тоже такой развлекатель заглянул?» – появилась дурацкая мысль, но потом исчезла, когда ловкие пальчики освободили его от рубашки и взялись за пряжку ремня.
Откровенно говоря, секс был не самой важной вещью, необходимой ему в этот момент, но сопротивляться сил не было. Да и какого черта, спрашивается? Вот как ударит ханчику завтра в башку, что чужаков лучше закопать живьем в песке, чем требовать с них выкуп за покрошенный караван…
Когда девичья головка склонилась над его естеством, уже освобожденным от плена джинсов, мелькнула еще одна мыслишка, последняя: «А ханчик все-таки не такой мудак…», – но потом и она была вымыта волнами наслаждения.
.........
…Утром предводитель кочевого племени вновь призвал Карташа к себе – на этот раз в палатке присутствовали Маша и Гриневский с Джумагуль, а также несколько других официальных лиц – вида исключительно злодейского.
– Хорошо ли ты провел ночь, Яланчы? – приветствовал его Неджметдин.
Карташ вспомнил кое-что из того, что вытворяла с ним смугленькая Айджахан, и сдержал зевок: выспаться ему практически не дали.
– Великолепно, Недж…
– Рад. А я за ночь решил, что мне с вами делать, друзья мои. Да вы садитесь, разговор у нас долгий… Итак, прошу слушать внимательно, не перебивать, с кулаками наменя не бросаться – не допрыгнете… Итак, мои люди обыскали Уч-Захмет и доложили, что все происходило именно так, как вы и рассказали. Более того: вашу захоронку они обнаружили, изъяли и доставили сюда… Я сказал – не перебивать! Сей факт ничего не меняет. Я потерял деньги, вы нарушили мои планы, вы встали у меня на пути и должны вину искупить.
Теперь в его голосе и повадках появилось что-то неуловимо знакомое, и прошло еще несколько минут, прежде чем Карташ вдруг понял: именно таким тоном говорят блатные, когда собираются развести лоха за какое-нибудь мелкое прегрешение. И насторожился. В воздухе отчетливо запахло угрозой, и это почувствовали все.
– Недалеко от границы с Афганом, – продолжал хан отрывисто, глядя на Алексея и Гриневского, – по ту сторону, разумеется, обитает некий мелкий князек, некий шах Мансуд. Вы о нем, разумеется, и не слышали даже, зато у меня он уже – как это говорится? – в печенках сидит. Он мешает мне. Он перехватывает мои караваны с товаром, он настраивает против меня людей, с которыми я работаю, он пытался убить меня. Словом, он мой злейший враг, и я поклялся на Коране, что вместе нам по одной земле не ходить. Поэтому я дам вам оружие, дам проводника, который доведет до границы. Вы пойдете в Афганистан и убьете шаха. Сроку вам – пять дней, спустя это время я прикажу сниматься с места, и меня вы уже не найдете. А в качестве залога того, что вы не сбежите по дороге, ваши женщины останутся здесь. Когда вы вернетесь, я верну их вам и отпущу на все четыре стороны. Если вы не вернетесь, я буду считать себя вправе поступать с женщинами так, как пожелаю.
Повисла напряженная тишина, а потом побледневшая Маша спросила ледяным голосом:
– Это, я надеюсь, шутка?
Вместо ответа Неджметдин выволок откуда-то из-за спины ствол, в котором Карташ мигом признал снайперский автомат СВУ-АС. Он непроизвольно сглотнул. Какие уж тут шутки…
– Вот и обещанное оружие, – улыбнулся Недж. – Вопросы?
– Куча вопросов, – тут же откликнулся Гриневский. Джумагуль удивленно посмотрела на полюбовника – похоже, он уже смирился и теперь просчитывал в голове варианты. Или задумал какую-то свою игру?.. – Погранцов, которые нам встретятся, мочить или сначала в плен брать?
Типа, пошутил, ур-род…
– Пограничников не будет, – серьезно сказал хан. – Это мои заботы – обеспечить вам доставку на место и отход. Дальше?
– Как ты узнаешь, что мы его грохнули?
– Резонный вопрос. У шаха на шее есть медальон. Снять его можно только с головой… Вы принесете мне этот медальон. Голову не прошу, цените.
– Премного благодарны, – сказал Карташ.
– Как мы попадем в его дворец? – спросил Гринев-ский.
– Дворца тоже не будет… Итак, насколько я вижу, мое предложение принято единогласно, возражений нет. Тогда идем дальше и переходим собственно к плану.
Глава 11
«Любопытно, а к Машке тоже такой развлекатель заглянул?» – появилась дурацкая мысль, но потом исчезла, когда ловкие пальчики освободили его от рубашки и взялись за пряжку ремня.
Откровенно говоря, секс был не самой важной вещью, необходимой ему в этот момент, но сопротивляться сил не было. Да и какого черта, спрашивается? Вот как ударит ханчику завтра в башку, что чужаков лучше закопать живьем в песке, чем требовать с них выкуп за покрошенный караван…
Когда девичья головка склонилась над его естеством, уже освобожденным от плена джинсов, мелькнула еще одна мыслишка, последняя: «А ханчик все-таки не такой мудак…», – но потом и она была вымыта волнами наслаждения.
.........
…Утром предводитель кочевого племени вновь призвал Карташа к себе – на этот раз в палатке присутствовали Маша и Гриневский с Джумагуль, а также несколько других официальных лиц – вида исключительно злодейского.
– Хорошо ли ты провел ночь, Яланчы? – приветствовал его Неджметдин.
Карташ вспомнил кое-что из того, что вытворяла с ним смугленькая Айджахан, и сдержал зевок: выспаться ему практически не дали.
– Великолепно, Недж…
– Рад. А я за ночь решил, что мне с вами делать, друзья мои. Да вы садитесь, разговор у нас долгий… Итак, прошу слушать внимательно, не перебивать, с кулаками наменя не бросаться – не допрыгнете… Итак, мои люди обыскали Уч-Захмет и доложили, что все происходило именно так, как вы и рассказали. Более того: вашу захоронку они обнаружили, изъяли и доставили сюда… Я сказал – не перебивать! Сей факт ничего не меняет. Я потерял деньги, вы нарушили мои планы, вы встали у меня на пути и должны вину искупить.
Теперь в его голосе и повадках появилось что-то неуловимо знакомое, и прошло еще несколько минут, прежде чем Карташ вдруг понял: именно таким тоном говорят блатные, когда собираются развести лоха за какое-нибудь мелкое прегрешение. И насторожился. В воздухе отчетливо запахло угрозой, и это почувствовали все.
– Недалеко от границы с Афганом, – продолжал хан отрывисто, глядя на Алексея и Гриневского, – по ту сторону, разумеется, обитает некий мелкий князек, некий шах Мансуд. Вы о нем, разумеется, и не слышали даже, зато у меня он уже – как это говорится? – в печенках сидит. Он мешает мне. Он перехватывает мои караваны с товаром, он настраивает против меня людей, с которыми я работаю, он пытался убить меня. Словом, он мой злейший враг, и я поклялся на Коране, что вместе нам по одной земле не ходить. Поэтому я дам вам оружие, дам проводника, который доведет до границы. Вы пойдете в Афганистан и убьете шаха. Сроку вам – пять дней, спустя это время я прикажу сниматься с места, и меня вы уже не найдете. А в качестве залога того, что вы не сбежите по дороге, ваши женщины останутся здесь. Когда вы вернетесь, я верну их вам и отпущу на все четыре стороны. Если вы не вернетесь, я буду считать себя вправе поступать с женщинами так, как пожелаю.
Повисла напряженная тишина, а потом побледневшая Маша спросила ледяным голосом:
– Это, я надеюсь, шутка?
Вместо ответа Неджметдин выволок откуда-то из-за спины ствол, в котором Карташ мигом признал снайперский автомат СВУ-АС. Он непроизвольно сглотнул. Какие уж тут шутки…
– Вот и обещанное оружие, – улыбнулся Недж. – Вопросы?
– Куча вопросов, – тут же откликнулся Гриневский. Джумагуль удивленно посмотрела на полюбовника – похоже, он уже смирился и теперь просчитывал в голове варианты. Или задумал какую-то свою игру?.. – Погранцов, которые нам встретятся, мочить или сначала в плен брать?
Типа, пошутил, ур-род…
– Пограничников не будет, – серьезно сказал хан. – Это мои заботы – обеспечить вам доставку на место и отход. Дальше?
– Как ты узнаешь, что мы его грохнули?
– Резонный вопрос. У шаха на шее есть медальон. Снять его можно только с головой… Вы принесете мне этот медальон. Голову не прошу, цените.
– Премного благодарны, – сказал Карташ.
– Как мы попадем в его дворец? – спросил Гринев-ский.
– Дворца тоже не будет… Итак, насколько я вижу, мое предложение принято единогласно, возражений нет. Тогда идем дальше и переходим собственно к плану.
Глава 11
Господа киллеры
Семнадцатое арп-арслана 200* года, 11.27
…А дальше были горы. Горы уже по тусторону границы – фиктивной, как выяснилось, имеющейся исключительно на бумаге, каковую они пересекли совершенно беспрепятственно, не встретив ни единой живой души. Дальше лошадкам было не пройти, они оставили проводника и лошадей у подножья гор и дальше пошли вдвоем. Так называемая тропа петляла среди камней, над уступами, под уступами, проходила по узким карнизам, свалиться с которых и загреметь вниз по камням до самого дна было легче, чем удержаться на них. Тропа взбегала крутыми склонами, тропа вела их пологими склонами и снова петляла, забирая все выше и выше. Нередко доводилось проходить по-над пропастью, борясь с извечным искушением шагнуть туда, в звенящий провал, в манящую бездну.
Снизу вверх полюбовались на подвесной мост, о наличии присутствия которого их предупреждали на инструктаже. Недж честно сказал, что по мосту выходит намного короче, но на том пути велика возможность встреч, поэтому идите-ка в обход. И они с Гриневским даже не обсуждали тему – а не рискнуть ли им, не пробежать ли по мостику. Раз обойти спокойнее, будем обходить. Нормальные герои, как известно, всегда идут в обход.
Иногда открывались соблазнительные виды: долины, на которые горы отбрасывали причудливые тени, мелкие, бурлящие и каменистые горные потоки, возле которых промелькнет то кабан, то архар, то шакал, видели они даже и пришедшего на водопой леопарда. Хватало в долинах и всякой растительности: островков леса, зарослей кустарника, зачастую довольно протяженных, почти альпийских при взгляде сверху лугов. На одном из таких лужков, зеленеющем вдоль берега горной реки, они углядели пасущуюся отару овец и чабана, дремлющего на пригорке. Сущая пастораль. Будь они мирными альпинистами, обязательно бы поумилялись. Но они не были альпинистами и цели их были далеки от мирных.
Лучше гор могут быть только горы – это сказано для тех, кто лезет вверх по доброй воле. А вот ежели не по доброй, то эмоции одолевают диаметрально противоположные: да в гробу я эти горы видал! Раскатал бы их ядреной бомбой в равнину с превеликой радостью! А этих альпинистов непуганых, романтиков хреновых, лично бы заставил Эверест по камушкам разобрать и утопить в океане, чтоб навсегда отбить у них и им подобных извращенную любовь к скалолазанью!
– Стоп, начальник, перекур, – Гриневский шумно выдохнул, тяжело опустился на землю, запустил ладонь под рубаху и принялся энергично растирать шею и грудь.
– Часто стопорить начал, – Карташ опустился рядом, снял рюкзак, расстегнул клапан, в котором лежала фляга. – Таксерская болезнь одолела? Забываешь, что ноги у тебя не только чтоб педали давить?
– Какие ноги, едрить-переедрить! Воздуху нет, а ты про ноги. Кстати, это мы еще поглядим, кто из нас какой ходок. Вон в тебе тоже килограммов десять верных лишнего весу.
– Было десять, – признал старлей. – В начале удивительных странствий. Теперь не больше пяти. А так пойдет дальше – и щеки ввалятся. На, держи фляжку, глотни.
Карташ переносил высокогорье лучше. Он, ясное дело, тоже ощущал недостаток кислорода, но пока не задыхался. Особенности разных организмов, не более того, и отнюдь не повод гордиться своим богатырским здоровьем. Скажем, его, Карташа, всегда укачивало на горных «серпантинах», а может, тому же Таксисту езда по петляющей по горам горной дороге будет до лампочки, а то и в кайф.
– Когда же будет этот блинский перевал? – спросил Гриневский, отмахнувшись от протянутой Алексеем сигареты.
– Если верить собственным глазам, то скоро. Если вспомнить, какие петли выписывала порой тропа, то уж и не знаю. Но до ночи, думаю, доберемся. До ночи, я надеюсь, мы будем уже по ту сторону. Желательно, конечно, спуститься как можно ниже.
– Пошли, что ли?
– Пошли.
Ночь застала их черт знает где, но уже за перевалом. По плану Неджметдина, они должны были заночевать в каком-то жилище отшельника, выбитом в камне. Но такового им не попадалось. Вроде бы, по прикидкам, они не дошли до него приблизительно километра два. А может, и вообще умотали не в ту сторону. Шайтан тут разберет, где они, где жилище, где этот храм судьбы. Что тут поймешь без нормальной карты! То, что нарисовал якобы грамотный сын Неджметдина, могло сойти за карту разве что у народов, не знакомых с топографией, а то и с письменностью вообще. Какие-то наскальные рисунки, скопированные на бумагу. Ну что это, скажите на милость, за обозначение – обведенное в кружок рогатое чучело! Как это прикажете привязывать к местности?! Хорошо хоть, со слов этого, прости господи, художника Алексей подписал: «Отдельно стоящая скала, видом напоминающая голову оленя». Но и то было слабым подспорьем в одолении незнакомых местностей. И потом, там где восточному человеку видится рогач, западный усмотрит инопланетянина или фаллос…
Вдобавок хан Неджметдин явно переоценил их скороходческие качества. Друг Неджметдин, строя расчеты, держал в уме не иначе кого-нибудь вроде маленького Мука, сигающего через горы и долины в волшебных сафьяновых туфлях. Они же с Гриневским так не могут, они обуты в тяжелые армейские ботинки, от которых волшебства фиг дождешься.
Короче говоря, пришлось заночевать, где застала рухнувшая с неба ночь. Не идти же на ощупь, чтоб свалиться друг за другом в пропасть, как слепцы на известной картине.
Насчет того, можно или нельзя разводить костер, инструкций не поступало. Здравый смысл подсказывал, что лучше бы этого не делать, мало ли кого принесет на огонек, но не разводить было смертоубийственно – вместе с ночью пришел холод гораздо сволочнее равнинного, холод, от которого и под бушлатами не спрячешься.
Поскольку они понимали, к чему дело идет, хворосту насобирали по дороге. Да и под стоянку присмотрели местечко, где торчало невысокое и корявое засохшее деревце. В общем, на ночь сушняка должно хватить.
На костре разогрели банки тушенки. Вскипятили в алюминиевой кружке чай. Кипятили и пили из единственной кружки по очереди, потому как напитки они употребляли разные: Карташ – нормальный крепкий чай с сахарком, Гриневский – чифирек…
А вокруг вздымались черные громады гор, накрытых холодным и прозрачным, как хрусталь, небосводом, с которого таращились среброглазые звезды. Горный мир спал, но тишина здесь господствовала совсем другая, не та, что в мертвом городе Уч-Захмет до появления наркокурьеров. Там стояла затхлая могильная тишь, если ее нарушит какой-либо звук, то он прозвучит столь же зловеще, как скрипы и шорохи на ночном кладбище. Здесь же тишина была живая, осязаемая, густая и, черт побери, величественная. Вот внизу взвоет или разразится ревом какая-нибудь зверюга, хлопая тяжелыми крыльями, пролетит слившаяся с мраком птица, обрушатся камни – и камнепад еще долго-долго громыхает, дробясь на мелкие звуки. Романтика, блин…
Карташ сказал негромко:
– Ты видел такой фильм про двух англичан-авантюристов, которые полезли за золотом в горы Афганистана? То есть вот сюда же, – он вытянулся возле костра, положив голову на рюкзак, закурил. – В начале века дело происходит. Пронюхали они каким-то образом, что там имеется маленькая, но очень недоступная страна, где пока ни один белый человек не бывал, зато полно желтого металла. Шон Коннери там играл, и еще один, английский актерик, не помню, как кличут. Названия тоже не помню. А заканчивается кино плохо, прямо скажем, не по-голливудски, без всякого хеппи-энда. Но очень жизненно: Шон Коннери ласты склеивает, а его дружок еле оттуда ноги уносит, возвращается ни с чем. Не смотрел? Ну, неважно. Так вот, те горячие английские парни пробирались так же, как мы, горными тропами. Правда, им приходилось еще хуже, они там от безнадеги даже собрались ручонки на себя наложить, так все было плохо. Ну, утешил я тебя хоть немного? Ведь обычно, когда кому-то сложнее, чем тебе, это утешает. Ну да ладно. Вспомнил я этих англичашек вообще-то по другому поводу. Вспомнил я, что когда глядел тот фильм, то чуть ли не жалел, что нет уже на земле подобных уголков...
– Уже тогда мечтал о карьере авантюриста? – хмыкнул Гриневский.
– Возможно, мин херц, возможно. Но я о том, как же я все-таки ошибался насчет заброшенных уголков. В Сибири, блин, обнаружил, что все не так уж плохо по этой части. В той же тайге еще полным-полно мест, где не ступала нога человека. Или ступала, но наследить, слава богу, не смогла… а то и не успела. Азия, она умеет оберегать свои секреты. А вокруг нас тоже, между прочим, Азия. Вдобавок дикая, не облагороженная западной цивилизацией. Так что заброшенные города, а уж тем более какие-то руины, хранящие захоронки ушедших веков, на Шоне Коннери не закончились…
– Думаешь, там, куда мы пехаем, есть рыжевье? – лениво поинтересовался Гриневский, не спеша прихлебывая чифирек.
Карташ поморщился.
– Не-а, не думаю. Увы, не стоит переоценивать религиозное величие аборигенов. Слишком хреново им здесь жилось, слишком долго... – какое там долго! – сто с лихвой лет непрерывно воюют! Не один хан, так другой выскреб бы все золото и махнул на оружие и жрачку… А вот то, что, по их мнению, продать нельзя, но за что археологи и музеи отсыплют немалые денежки в твердой валюте, вполне могло сохраниться до нынешних дней и в наилучшем виде. Например, какая-нибудь каменная баба эпохи иранских Ахеменидов. Или обломок забора, на котором лично Магомет матерное слово вырезал. В тутошних местах, знаешь ли, история бурлила. И кого тут только не было, кто тут только не паханствовал. И Саша Македонский, и Парфянское царство, и арабы всех видов, и вездесущие татаро-монголы, и Тимур небезызвестный, и турки-сельджуки, и… и до дури кого еще. Так что есть дополнительный стимул для нашего путешествия. Это я к тому, что вдруг других стимулов не хватает…
– Давай ничего не брать, не трогать и не ломать, – серьезно сказал Гриневский. – Не хватало нам еще банды мстительных религиозных фанатиков, уперто прущих по следам. Это тебе не греки, у которых из-под носа твои же, заметь, англичане вывезли по частям Акрополь или Парфенон, уж запамятовал что именно, а греки – эллины, заметь, мать их! – мало того что не воспрепятствовали, так и до сих пор лишь изредка поноют: «Отдайте, отдайте», – их пошлют, они и заткнутся... А вот укради кто или разрушь мусульманскую святыню, земля у того под ногами будет гореть. Найдут, под землей достанут. На перо поставят, семью вырежут. Или всю жизнь будешь по норам ховаться, с места на место переползать, как этот, Салман... не Радуев, а другой... как его там... который Коран обстебал...
– Салман Рушди, – подсказал Карташ.
– Во-во. Это жизнь, что ли?
Немного помолчали. Откуда-то издали донесся долгий треск, словно ворочаются во сне древние горы, старчески похрустывая каменными суставами.
– Я скажу, начальник, почему тебе вдруг вспомнились те парни из кино, – нарушил молчание Гриневский. – Потому что тащишься ты от всего этого, прет тебя от такой житухи. Болтаться между жизнью и смертью, шагать по неизвестности на адреналиновом марафете. Тебе по жизни нужна погоня за сокровищами, без дома и мыслей о доме, не расставаясь с оружием, и чтоб никто тебе запреты не чинил.
– Ну, допустим, – Карташ повернулся, чтобы бросить в огонь докуренную до фильтра сигарету. – С оговорками, конечно, но принимается. А ты? Если б тебя тоже не тянуло, ты бы не вписался в эту авантюру?
– Я-то? – переспросил Петр. – Ты, начальник, не можешь поставить себя на мое место, ты рассуждаешь как вольный.
– А ты сейчас разве не на свободе?
– Хрена. Несвобода – это не только крытка, не только зона. Вот смотри, я тебе покажу разницу между нами. Допустим, ты сейчас решаешь, что все, шабаш, с тебя довольно. И делаешь ноги в Москву. Там ты вытаскиваешь из запасной колоды всех своих корешей... Кстати, наводку дам: заверни в Генкину контору и слей информашку про то, где платина заныкана. Возможности у конторы нехилые, хватит, чтобы ящички вытащить. И получишь полную отмазку. В худшем случае, тебя попрут со службы, а то и не попрут, а еще и повысят… На мне же висят срок и побег. И покровителей у меня нема. Поэтому завернут меня обратно в тюрягу, где мной с ходу плотненько займутся шестерки Пугача. Ну, допустим на секунду, что при фартовом раскладе не вернут, а освободят. Тоже не выход. На хазу к жене вернуться не получится, там меня опять же выловят или люди Пугача или хозяева прииска, которые тоже, думается, мутят сейчас свое следствие. Да и жену я подставить под удар не смогу. Значит, нет у меня другой дороги, только одна. Одна дорога и никакого выбора – что это, как не несвобода?
– Мог бы я с тобой поспорить, – сказал Карташ, – да как-то лень. И, главное, незачем. Все равно ничего не изменишь. Все равно завтра нам с тобой предстоит добывать свободу не себе, так нашим женщинам, и ничего тут уже не изменишь.
– Тогда давай, начальник, тянуть спички, кому какую смену стоять, и – на боковую...
Жилище отшельника они увидели наутро. Оказывается, они не дошли до него метров восемьсот. Но кто же знал! Жилище то представляло собой пещерку, выдолбленную в скале. С комфортом жил старец, ничего не скажешь. А вскоре подобные жилища стали попадаться частенько. Некоторые располагались так высоко, что приходилось только затылок чесать: как же затворники туда забирались, не по отвесной же стене, аки отец Федор? И где хавку добывали? Или приносил кто, а отшельник поднимал на веревке? Карташ попытался было подключить Гриневского к обдумыванию этих загадок.
– Помнится, у мусульман отшельничество не так развито, как у христиан и прочих религий. Или я чего-то путаю?
На это Гриневский пробурчал под нос нечто неразборчивое. Вроде бы, послал поочередно все религии мира и некоторых умников, которым делать больше нечего, кроме как забивать голову всякой туфтой. Одно было ясно – поддерживать увлекательную путевую беседу про отшельников разных стран и народов он явно не собирался.
– Ну, кажется, переход суворовых через шмальпы подходит к веселому концу, – еще через час пути произнес Карташ, вытянув палец в направлении гряды, похожей на шипастый хвост ящера.
– Ну да, что-то про такое Недж и говорил, – вглядевшись, согласился Гриневский.
– Доберемся минут через двадцать. Оттуда до чертовой купальни, по утверждению нашего доброго Неджметдина, еще час продираться через какие-то каменные поля и щели. Значит, до полудня, – Алексей взглянул на часы, – в запасе у нас окажется аж целых полтора часа. Не так уж и скверно, а?
– Я вот думаю, а не проще ли было разнести то стойбище вместе с Неджем и геройски погибнуть на территории бывшей общей родины, чем так корячиться, а потом еще и сложить буйну голову на чужбине…
– Вопрос, конечно, интересный. У меня, например, четкого ответа нет. Так что пошли дальше...
Пока их поход проходил согласно предварительно полученному описанию. Попетляв среди камней, продравшись сквозь щель в скалах и держа курс на самый высокий из «шипов» гряды, они вышли, как и было предписано, к сухому руслу. Впрочем, это сейчас оно сухое, а когда тают горные снега и озеро – конечная цель их хождения за горы – переполняется, то по руслу журчит-струится поток. Но в данную минуту снега не таяли, и потому ничто не препятствовало двум славным парням проползти вверх по отсутствующему течению.
Начиная с этого самого места, где сухое русло раздваивалось, огибая валун высотою с человека, следовало двигаться только по вычерченному на карте пунктиру, следовало скрупулезнейше выполнять все полученные предписания. Отклонись они хоть на миллиметр от маршрута, хоть в чем-то прояви инициативу – хана, кирдык, секир-башка. Так сказал уважаемый Неджметдин. Кто уж там из его абреков наблюдал за тем, как обставлен купательный ритуал, сколько раз наблюдал или сколько лет – неизвестно. Но Недж Аллахом клялся, что выставляемые посты неизменны, ни разу не было такого, чтобы часовых расставляли по другим точкам. И именно та кривая, какой они должны одолеть последний участок, пролегает в мертвой зоне. Единственный путь к цели, другого нет.
Солнце медленно, но неотвратимо, как маньяк Джейсон, взбиралось на небосвод. Припекало.
Они скребли брюхом сухое русло невыносимо долго. Каждый сантиметр давался трудом и самообладанием. Держались середины – самого глубокого места. Голов – поглядеть, где там часовые и не поднялась ли тревога – не высовывали, не пацаны же, в самом-то деле. Особенно досаждали мелкие камни с острыми краями. Грешников в аду следует не в котлах варить, а заставлять ползать по мелким, острым камням.
Еле ползли секунды-улитки. Ориентир – выступ скалы, похожий на вытянутую вперед гигантскую ногу, – казалось, не просто не приближается, а еще и отступает от них по шажочку. Но главное, конечно, были не неудобства, а неизвестность. Чертовски неприятно отгонять от себя, точно мух, назойливые мысли: а не обходят ли их в данную минуту, готовя захват или расстрел…
Когда они, наконец, поравнялись с выступом, то не почувствовали даже мало-мальского облегчения. Под прикрытием выступа им предстояло перебежать к скалам, которые надежно скроют их от глаз часовых, и это, бесспорно, будет самый опасный участок на пути к озеру. Ждать удобного момента не имело смысла, потому как все моменты одинаково неудобны. Лучше уж поскорее покончить.
И они припустили.
Бежали, рефлекторно пригибаясь, чувствуя на спинах нарисованные мишени. Юркнули в скалы, повернули за нагромождение камней.
Все.
– Фу! – выдохнул Карташ. – Все ж таки не подстрелили, как каких-нибудь курей безмозглых. Маленькая, а радость!
– Как Неджметдин, сука, все выверил, тактик долбаный! – восхищение у Гриневского явственно перемешивалось со злостью. – Нет, чтобы самому воспользоваться стежкой-дорожкой, нет, нашел себе исполнителей!
– Он, боюсь, и не торопился с исполнением, не сомневаясь, что рано или поздно дураки найдутся, – Карташу с трудом давалось говорить шепотом. – А есть, интересно, кому стрелять? Может, вообще нет ни шаха, ни охраны, ни озера?
Карташ погорячился по всем пунктам перечисления. Они поднялись вверх по скале, забрались в расщелину, протиснулись выше, оказались на площадке, где вдвоем разместились едва-едва, осторожнейше, по очереди заглянули в узкую, в две ладони шириной, щель в камне. Тогда они увидели и озеро, и шаха.
И очень не понравилось им увиденное. Хотя, признаться, красивые открылись их взорам места. Такие бы на туристических открытках шлепать. Озеро, почти идеально круглое, радиусом метров десять, глубиной где-то метров пять, располагалось в чаше, выдолбленной в скальной породе мастерицей-природой. Слово «чистейшее» не передает в полной мере степени прозрачности озерной воды, заполнявшей чашу сию... если, конечно, у прозрачности, как и у свежести, есть степени. Одним словом, можно бы прозрачнее, да некуда.
Поверхность представляла собой безупречную гладь, от малейших дуновений ветра водоем закрывала естественная стена из скальных выростов. А вдоль стены полукругом вытянулись те самые руины, о наличии которых предупреждал предводитель кочевников: на темно-коричневом фоне пронзительно белела большей частью разрушенная, но местами все же почти целая, почти не тронутая временем колоннада, кое-где даже сохранились поддерживаемые ею плиты, а посредине этого сооружения размещалась небольшая круглая молельня – что-то вроде каменной беседки с углублением в центре, где, не иначе, размещался бронзовый жертвенник. Это архитектурное творение, насколько Карташ себе представлял, имело мало общего с мусульманскими традициями. Скорее уж во всем этом просматривалось нечто древнегреческое. Впрочем, ничего удивительного, если вспомнить, что эти земли довольно долгое время пребывали под властью империи Александра Македонского. Собственно, все очень даже представимо: раненые греческие воины обратили внимание на то, что после купания в горном озере раны затягиваются на редкость быстро, по своему обыкновению они, естественно, приписали чудодейственную силу озера богам и в честь этих богов соорудили здесь храм. Очень может быть, что предметы, покоящиеся на каменном дне озера, помнят тех самых раненых и исцелившихся воинов древней Эллады.
А предметы покоились. Благодаря неимоверной прозрачности воды много чего можно было разглядеть на дне, лишенном и намека на ил: часть мраморной доски с вырезанными на ней буквами, наконечник копья, изрядно погнутое блюдо, судя по характерному оттенку зеленого цвета – из бронзы, осколки мраморного бюста, надо думать, не пришедшегося по вкусу правоверным мусульманам, глиняный кувшин с отколотым горлышком, какие-то черепки, некие совершенно неопознаваемые вещи, а в выемке на дне скопилась целая груда предметов, поверх которой лежал истлевший деревянный щит (но не греческого образца, отметил Карташ, больше похож на персидский).
Да, что ни говори, платина платиной, а особая статья – держать в своих руках штуковину, которой, быть может, касался сам гражданин Македонский. А то и владел. И ведь действительно что-нибудь весьма ценное запросто может валяться здесь на дне! Хоть те же осколки бюста, которые сложи и выйдет, скажем, голова Зевса работы гениального мастера, какого-нибудь Распопулоса из города Кастракиса, от которого дошло до нас всего одно скульптурное творение, и вот, пожалте – второе. Неужто ценители поскупятся ради того, чтобы стать единственными обладателями раритета? Да выложат как миленькие, сколько ни запросишь. Эх, кабы не шах!..
…А дальше были горы. Горы уже по тусторону границы – фиктивной, как выяснилось, имеющейся исключительно на бумаге, каковую они пересекли совершенно беспрепятственно, не встретив ни единой живой души. Дальше лошадкам было не пройти, они оставили проводника и лошадей у подножья гор и дальше пошли вдвоем. Так называемая тропа петляла среди камней, над уступами, под уступами, проходила по узким карнизам, свалиться с которых и загреметь вниз по камням до самого дна было легче, чем удержаться на них. Тропа взбегала крутыми склонами, тропа вела их пологими склонами и снова петляла, забирая все выше и выше. Нередко доводилось проходить по-над пропастью, борясь с извечным искушением шагнуть туда, в звенящий провал, в манящую бездну.
Снизу вверх полюбовались на подвесной мост, о наличии присутствия которого их предупреждали на инструктаже. Недж честно сказал, что по мосту выходит намного короче, но на том пути велика возможность встреч, поэтому идите-ка в обход. И они с Гриневским даже не обсуждали тему – а не рискнуть ли им, не пробежать ли по мостику. Раз обойти спокойнее, будем обходить. Нормальные герои, как известно, всегда идут в обход.
Иногда открывались соблазнительные виды: долины, на которые горы отбрасывали причудливые тени, мелкие, бурлящие и каменистые горные потоки, возле которых промелькнет то кабан, то архар, то шакал, видели они даже и пришедшего на водопой леопарда. Хватало в долинах и всякой растительности: островков леса, зарослей кустарника, зачастую довольно протяженных, почти альпийских при взгляде сверху лугов. На одном из таких лужков, зеленеющем вдоль берега горной реки, они углядели пасущуюся отару овец и чабана, дремлющего на пригорке. Сущая пастораль. Будь они мирными альпинистами, обязательно бы поумилялись. Но они не были альпинистами и цели их были далеки от мирных.
Лучше гор могут быть только горы – это сказано для тех, кто лезет вверх по доброй воле. А вот ежели не по доброй, то эмоции одолевают диаметрально противоположные: да в гробу я эти горы видал! Раскатал бы их ядреной бомбой в равнину с превеликой радостью! А этих альпинистов непуганых, романтиков хреновых, лично бы заставил Эверест по камушкам разобрать и утопить в океане, чтоб навсегда отбить у них и им подобных извращенную любовь к скалолазанью!
– Стоп, начальник, перекур, – Гриневский шумно выдохнул, тяжело опустился на землю, запустил ладонь под рубаху и принялся энергично растирать шею и грудь.
– Часто стопорить начал, – Карташ опустился рядом, снял рюкзак, расстегнул клапан, в котором лежала фляга. – Таксерская болезнь одолела? Забываешь, что ноги у тебя не только чтоб педали давить?
– Какие ноги, едрить-переедрить! Воздуху нет, а ты про ноги. Кстати, это мы еще поглядим, кто из нас какой ходок. Вон в тебе тоже килограммов десять верных лишнего весу.
– Было десять, – признал старлей. – В начале удивительных странствий. Теперь не больше пяти. А так пойдет дальше – и щеки ввалятся. На, держи фляжку, глотни.
Карташ переносил высокогорье лучше. Он, ясное дело, тоже ощущал недостаток кислорода, но пока не задыхался. Особенности разных организмов, не более того, и отнюдь не повод гордиться своим богатырским здоровьем. Скажем, его, Карташа, всегда укачивало на горных «серпантинах», а может, тому же Таксисту езда по петляющей по горам горной дороге будет до лампочки, а то и в кайф.
– Когда же будет этот блинский перевал? – спросил Гриневский, отмахнувшись от протянутой Алексеем сигареты.
– Если верить собственным глазам, то скоро. Если вспомнить, какие петли выписывала порой тропа, то уж и не знаю. Но до ночи, думаю, доберемся. До ночи, я надеюсь, мы будем уже по ту сторону. Желательно, конечно, спуститься как можно ниже.
– Пошли, что ли?
– Пошли.
Ночь застала их черт знает где, но уже за перевалом. По плану Неджметдина, они должны были заночевать в каком-то жилище отшельника, выбитом в камне. Но такового им не попадалось. Вроде бы, по прикидкам, они не дошли до него приблизительно километра два. А может, и вообще умотали не в ту сторону. Шайтан тут разберет, где они, где жилище, где этот храм судьбы. Что тут поймешь без нормальной карты! То, что нарисовал якобы грамотный сын Неджметдина, могло сойти за карту разве что у народов, не знакомых с топографией, а то и с письменностью вообще. Какие-то наскальные рисунки, скопированные на бумагу. Ну что это, скажите на милость, за обозначение – обведенное в кружок рогатое чучело! Как это прикажете привязывать к местности?! Хорошо хоть, со слов этого, прости господи, художника Алексей подписал: «Отдельно стоящая скала, видом напоминающая голову оленя». Но и то было слабым подспорьем в одолении незнакомых местностей. И потом, там где восточному человеку видится рогач, западный усмотрит инопланетянина или фаллос…
Вдобавок хан Неджметдин явно переоценил их скороходческие качества. Друг Неджметдин, строя расчеты, держал в уме не иначе кого-нибудь вроде маленького Мука, сигающего через горы и долины в волшебных сафьяновых туфлях. Они же с Гриневским так не могут, они обуты в тяжелые армейские ботинки, от которых волшебства фиг дождешься.
Короче говоря, пришлось заночевать, где застала рухнувшая с неба ночь. Не идти же на ощупь, чтоб свалиться друг за другом в пропасть, как слепцы на известной картине.
Насчет того, можно или нельзя разводить костер, инструкций не поступало. Здравый смысл подсказывал, что лучше бы этого не делать, мало ли кого принесет на огонек, но не разводить было смертоубийственно – вместе с ночью пришел холод гораздо сволочнее равнинного, холод, от которого и под бушлатами не спрячешься.
Поскольку они понимали, к чему дело идет, хворосту насобирали по дороге. Да и под стоянку присмотрели местечко, где торчало невысокое и корявое засохшее деревце. В общем, на ночь сушняка должно хватить.
На костре разогрели банки тушенки. Вскипятили в алюминиевой кружке чай. Кипятили и пили из единственной кружки по очереди, потому как напитки они употребляли разные: Карташ – нормальный крепкий чай с сахарком, Гриневский – чифирек…
А вокруг вздымались черные громады гор, накрытых холодным и прозрачным, как хрусталь, небосводом, с которого таращились среброглазые звезды. Горный мир спал, но тишина здесь господствовала совсем другая, не та, что в мертвом городе Уч-Захмет до появления наркокурьеров. Там стояла затхлая могильная тишь, если ее нарушит какой-либо звук, то он прозвучит столь же зловеще, как скрипы и шорохи на ночном кладбище. Здесь же тишина была живая, осязаемая, густая и, черт побери, величественная. Вот внизу взвоет или разразится ревом какая-нибудь зверюга, хлопая тяжелыми крыльями, пролетит слившаяся с мраком птица, обрушатся камни – и камнепад еще долго-долго громыхает, дробясь на мелкие звуки. Романтика, блин…
Карташ сказал негромко:
– Ты видел такой фильм про двух англичан-авантюристов, которые полезли за золотом в горы Афганистана? То есть вот сюда же, – он вытянулся возле костра, положив голову на рюкзак, закурил. – В начале века дело происходит. Пронюхали они каким-то образом, что там имеется маленькая, но очень недоступная страна, где пока ни один белый человек не бывал, зато полно желтого металла. Шон Коннери там играл, и еще один, английский актерик, не помню, как кличут. Названия тоже не помню. А заканчивается кино плохо, прямо скажем, не по-голливудски, без всякого хеппи-энда. Но очень жизненно: Шон Коннери ласты склеивает, а его дружок еле оттуда ноги уносит, возвращается ни с чем. Не смотрел? Ну, неважно. Так вот, те горячие английские парни пробирались так же, как мы, горными тропами. Правда, им приходилось еще хуже, они там от безнадеги даже собрались ручонки на себя наложить, так все было плохо. Ну, утешил я тебя хоть немного? Ведь обычно, когда кому-то сложнее, чем тебе, это утешает. Ну да ладно. Вспомнил я этих англичашек вообще-то по другому поводу. Вспомнил я, что когда глядел тот фильм, то чуть ли не жалел, что нет уже на земле подобных уголков...
– Уже тогда мечтал о карьере авантюриста? – хмыкнул Гриневский.
– Возможно, мин херц, возможно. Но я о том, как же я все-таки ошибался насчет заброшенных уголков. В Сибири, блин, обнаружил, что все не так уж плохо по этой части. В той же тайге еще полным-полно мест, где не ступала нога человека. Или ступала, но наследить, слава богу, не смогла… а то и не успела. Азия, она умеет оберегать свои секреты. А вокруг нас тоже, между прочим, Азия. Вдобавок дикая, не облагороженная западной цивилизацией. Так что заброшенные города, а уж тем более какие-то руины, хранящие захоронки ушедших веков, на Шоне Коннери не закончились…
– Думаешь, там, куда мы пехаем, есть рыжевье? – лениво поинтересовался Гриневский, не спеша прихлебывая чифирек.
Карташ поморщился.
– Не-а, не думаю. Увы, не стоит переоценивать религиозное величие аборигенов. Слишком хреново им здесь жилось, слишком долго... – какое там долго! – сто с лихвой лет непрерывно воюют! Не один хан, так другой выскреб бы все золото и махнул на оружие и жрачку… А вот то, что, по их мнению, продать нельзя, но за что археологи и музеи отсыплют немалые денежки в твердой валюте, вполне могло сохраниться до нынешних дней и в наилучшем виде. Например, какая-нибудь каменная баба эпохи иранских Ахеменидов. Или обломок забора, на котором лично Магомет матерное слово вырезал. В тутошних местах, знаешь ли, история бурлила. И кого тут только не было, кто тут только не паханствовал. И Саша Македонский, и Парфянское царство, и арабы всех видов, и вездесущие татаро-монголы, и Тимур небезызвестный, и турки-сельджуки, и… и до дури кого еще. Так что есть дополнительный стимул для нашего путешествия. Это я к тому, что вдруг других стимулов не хватает…
– Давай ничего не брать, не трогать и не ломать, – серьезно сказал Гриневский. – Не хватало нам еще банды мстительных религиозных фанатиков, уперто прущих по следам. Это тебе не греки, у которых из-под носа твои же, заметь, англичане вывезли по частям Акрополь или Парфенон, уж запамятовал что именно, а греки – эллины, заметь, мать их! – мало того что не воспрепятствовали, так и до сих пор лишь изредка поноют: «Отдайте, отдайте», – их пошлют, они и заткнутся... А вот укради кто или разрушь мусульманскую святыню, земля у того под ногами будет гореть. Найдут, под землей достанут. На перо поставят, семью вырежут. Или всю жизнь будешь по норам ховаться, с места на место переползать, как этот, Салман... не Радуев, а другой... как его там... который Коран обстебал...
– Салман Рушди, – подсказал Карташ.
– Во-во. Это жизнь, что ли?
Немного помолчали. Откуда-то издали донесся долгий треск, словно ворочаются во сне древние горы, старчески похрустывая каменными суставами.
– Я скажу, начальник, почему тебе вдруг вспомнились те парни из кино, – нарушил молчание Гриневский. – Потому что тащишься ты от всего этого, прет тебя от такой житухи. Болтаться между жизнью и смертью, шагать по неизвестности на адреналиновом марафете. Тебе по жизни нужна погоня за сокровищами, без дома и мыслей о доме, не расставаясь с оружием, и чтоб никто тебе запреты не чинил.
– Ну, допустим, – Карташ повернулся, чтобы бросить в огонь докуренную до фильтра сигарету. – С оговорками, конечно, но принимается. А ты? Если б тебя тоже не тянуло, ты бы не вписался в эту авантюру?
– Я-то? – переспросил Петр. – Ты, начальник, не можешь поставить себя на мое место, ты рассуждаешь как вольный.
– А ты сейчас разве не на свободе?
– Хрена. Несвобода – это не только крытка, не только зона. Вот смотри, я тебе покажу разницу между нами. Допустим, ты сейчас решаешь, что все, шабаш, с тебя довольно. И делаешь ноги в Москву. Там ты вытаскиваешь из запасной колоды всех своих корешей... Кстати, наводку дам: заверни в Генкину контору и слей информашку про то, где платина заныкана. Возможности у конторы нехилые, хватит, чтобы ящички вытащить. И получишь полную отмазку. В худшем случае, тебя попрут со службы, а то и не попрут, а еще и повысят… На мне же висят срок и побег. И покровителей у меня нема. Поэтому завернут меня обратно в тюрягу, где мной с ходу плотненько займутся шестерки Пугача. Ну, допустим на секунду, что при фартовом раскладе не вернут, а освободят. Тоже не выход. На хазу к жене вернуться не получится, там меня опять же выловят или люди Пугача или хозяева прииска, которые тоже, думается, мутят сейчас свое следствие. Да и жену я подставить под удар не смогу. Значит, нет у меня другой дороги, только одна. Одна дорога и никакого выбора – что это, как не несвобода?
– Мог бы я с тобой поспорить, – сказал Карташ, – да как-то лень. И, главное, незачем. Все равно ничего не изменишь. Все равно завтра нам с тобой предстоит добывать свободу не себе, так нашим женщинам, и ничего тут уже не изменишь.
– Тогда давай, начальник, тянуть спички, кому какую смену стоять, и – на боковую...
Жилище отшельника они увидели наутро. Оказывается, они не дошли до него метров восемьсот. Но кто же знал! Жилище то представляло собой пещерку, выдолбленную в скале. С комфортом жил старец, ничего не скажешь. А вскоре подобные жилища стали попадаться частенько. Некоторые располагались так высоко, что приходилось только затылок чесать: как же затворники туда забирались, не по отвесной же стене, аки отец Федор? И где хавку добывали? Или приносил кто, а отшельник поднимал на веревке? Карташ попытался было подключить Гриневского к обдумыванию этих загадок.
– Помнится, у мусульман отшельничество не так развито, как у христиан и прочих религий. Или я чего-то путаю?
На это Гриневский пробурчал под нос нечто неразборчивое. Вроде бы, послал поочередно все религии мира и некоторых умников, которым делать больше нечего, кроме как забивать голову всякой туфтой. Одно было ясно – поддерживать увлекательную путевую беседу про отшельников разных стран и народов он явно не собирался.
– Ну, кажется, переход суворовых через шмальпы подходит к веселому концу, – еще через час пути произнес Карташ, вытянув палец в направлении гряды, похожей на шипастый хвост ящера.
– Ну да, что-то про такое Недж и говорил, – вглядевшись, согласился Гриневский.
– Доберемся минут через двадцать. Оттуда до чертовой купальни, по утверждению нашего доброго Неджметдина, еще час продираться через какие-то каменные поля и щели. Значит, до полудня, – Алексей взглянул на часы, – в запасе у нас окажется аж целых полтора часа. Не так уж и скверно, а?
– Я вот думаю, а не проще ли было разнести то стойбище вместе с Неджем и геройски погибнуть на территории бывшей общей родины, чем так корячиться, а потом еще и сложить буйну голову на чужбине…
– Вопрос, конечно, интересный. У меня, например, четкого ответа нет. Так что пошли дальше...
Пока их поход проходил согласно предварительно полученному описанию. Попетляв среди камней, продравшись сквозь щель в скалах и держа курс на самый высокий из «шипов» гряды, они вышли, как и было предписано, к сухому руслу. Впрочем, это сейчас оно сухое, а когда тают горные снега и озеро – конечная цель их хождения за горы – переполняется, то по руслу журчит-струится поток. Но в данную минуту снега не таяли, и потому ничто не препятствовало двум славным парням проползти вверх по отсутствующему течению.
Начиная с этого самого места, где сухое русло раздваивалось, огибая валун высотою с человека, следовало двигаться только по вычерченному на карте пунктиру, следовало скрупулезнейше выполнять все полученные предписания. Отклонись они хоть на миллиметр от маршрута, хоть в чем-то прояви инициативу – хана, кирдык, секир-башка. Так сказал уважаемый Неджметдин. Кто уж там из его абреков наблюдал за тем, как обставлен купательный ритуал, сколько раз наблюдал или сколько лет – неизвестно. Но Недж Аллахом клялся, что выставляемые посты неизменны, ни разу не было такого, чтобы часовых расставляли по другим точкам. И именно та кривая, какой они должны одолеть последний участок, пролегает в мертвой зоне. Единственный путь к цели, другого нет.
Солнце медленно, но неотвратимо, как маньяк Джейсон, взбиралось на небосвод. Припекало.
Они скребли брюхом сухое русло невыносимо долго. Каждый сантиметр давался трудом и самообладанием. Держались середины – самого глубокого места. Голов – поглядеть, где там часовые и не поднялась ли тревога – не высовывали, не пацаны же, в самом-то деле. Особенно досаждали мелкие камни с острыми краями. Грешников в аду следует не в котлах варить, а заставлять ползать по мелким, острым камням.
Еле ползли секунды-улитки. Ориентир – выступ скалы, похожий на вытянутую вперед гигантскую ногу, – казалось, не просто не приближается, а еще и отступает от них по шажочку. Но главное, конечно, были не неудобства, а неизвестность. Чертовски неприятно отгонять от себя, точно мух, назойливые мысли: а не обходят ли их в данную минуту, готовя захват или расстрел…
Когда они, наконец, поравнялись с выступом, то не почувствовали даже мало-мальского облегчения. Под прикрытием выступа им предстояло перебежать к скалам, которые надежно скроют их от глаз часовых, и это, бесспорно, будет самый опасный участок на пути к озеру. Ждать удобного момента не имело смысла, потому как все моменты одинаково неудобны. Лучше уж поскорее покончить.
И они припустили.
Бежали, рефлекторно пригибаясь, чувствуя на спинах нарисованные мишени. Юркнули в скалы, повернули за нагромождение камней.
Все.
– Фу! – выдохнул Карташ. – Все ж таки не подстрелили, как каких-нибудь курей безмозглых. Маленькая, а радость!
– Как Неджметдин, сука, все выверил, тактик долбаный! – восхищение у Гриневского явственно перемешивалось со злостью. – Нет, чтобы самому воспользоваться стежкой-дорожкой, нет, нашел себе исполнителей!
– Он, боюсь, и не торопился с исполнением, не сомневаясь, что рано или поздно дураки найдутся, – Карташу с трудом давалось говорить шепотом. – А есть, интересно, кому стрелять? Может, вообще нет ни шаха, ни охраны, ни озера?
Карташ погорячился по всем пунктам перечисления. Они поднялись вверх по скале, забрались в расщелину, протиснулись выше, оказались на площадке, где вдвоем разместились едва-едва, осторожнейше, по очереди заглянули в узкую, в две ладони шириной, щель в камне. Тогда они увидели и озеро, и шаха.
И очень не понравилось им увиденное. Хотя, признаться, красивые открылись их взорам места. Такие бы на туристических открытках шлепать. Озеро, почти идеально круглое, радиусом метров десять, глубиной где-то метров пять, располагалось в чаше, выдолбленной в скальной породе мастерицей-природой. Слово «чистейшее» не передает в полной мере степени прозрачности озерной воды, заполнявшей чашу сию... если, конечно, у прозрачности, как и у свежести, есть степени. Одним словом, можно бы прозрачнее, да некуда.
Поверхность представляла собой безупречную гладь, от малейших дуновений ветра водоем закрывала естественная стена из скальных выростов. А вдоль стены полукругом вытянулись те самые руины, о наличии которых предупреждал предводитель кочевников: на темно-коричневом фоне пронзительно белела большей частью разрушенная, но местами все же почти целая, почти не тронутая временем колоннада, кое-где даже сохранились поддерживаемые ею плиты, а посредине этого сооружения размещалась небольшая круглая молельня – что-то вроде каменной беседки с углублением в центре, где, не иначе, размещался бронзовый жертвенник. Это архитектурное творение, насколько Карташ себе представлял, имело мало общего с мусульманскими традициями. Скорее уж во всем этом просматривалось нечто древнегреческое. Впрочем, ничего удивительного, если вспомнить, что эти земли довольно долгое время пребывали под властью империи Александра Македонского. Собственно, все очень даже представимо: раненые греческие воины обратили внимание на то, что после купания в горном озере раны затягиваются на редкость быстро, по своему обыкновению они, естественно, приписали чудодейственную силу озера богам и в честь этих богов соорудили здесь храм. Очень может быть, что предметы, покоящиеся на каменном дне озера, помнят тех самых раненых и исцелившихся воинов древней Эллады.
А предметы покоились. Благодаря неимоверной прозрачности воды много чего можно было разглядеть на дне, лишенном и намека на ил: часть мраморной доски с вырезанными на ней буквами, наконечник копья, изрядно погнутое блюдо, судя по характерному оттенку зеленого цвета – из бронзы, осколки мраморного бюста, надо думать, не пришедшегося по вкусу правоверным мусульманам, глиняный кувшин с отколотым горлышком, какие-то черепки, некие совершенно неопознаваемые вещи, а в выемке на дне скопилась целая груда предметов, поверх которой лежал истлевший деревянный щит (но не греческого образца, отметил Карташ, больше похож на персидский).
Да, что ни говори, платина платиной, а особая статья – держать в своих руках штуковину, которой, быть может, касался сам гражданин Македонский. А то и владел. И ведь действительно что-нибудь весьма ценное запросто может валяться здесь на дне! Хоть те же осколки бюста, которые сложи и выйдет, скажем, голова Зевса работы гениального мастера, какого-нибудь Распопулоса из города Кастракиса, от которого дошло до нас всего одно скульптурное творение, и вот, пожалте – второе. Неужто ценители поскупятся ради того, чтобы стать единственными обладателями раритета? Да выложат как миленькие, сколько ни запросишь. Эх, кабы не шах!..