Страница:
Закурлыкал селектор. Петр уже научился худо-бедно с ним обращаться, на сей раз безошибочно угодил пальцем в нужную клавишу.
– Павел Иванович, ваша супруга на линии… – прощебетала Жанна.
– Соединяй.
– Почему ты молчал, не рассказал, что случилось? – едва ли не кричала Катя.
Ну вот, то ли доброжелатели с языками без костей, то ли прорвалось в прессу…
– У меня? – этак недоуменно спросил он. – Ничего не случилось, с чего ты взяла?
– У нас только об этом и говорят… Что в тебя вчера стреляли, что было покушение… И молчал!
– Катенька, милая, – проговорил он насколько мог убедительнее, – ты же у меня умница. Помнишь детскую игру в испорченный телефон? Ну вот…
– Но ведь передавали, оказывается, по телевизору. В полдевятого утра, в «Горячих новостях»…
«Убивал бы репортеришек», – подумал он. И продолжал столь же беззаботно:
– Да ну? И что там такое говорили Невзоровы наши доморощенные?
– Что в тебя стреляли на выходе из офиса. Что это покушение, заказное…
– Катька, я тебя выдеру, – рассмеялся он. – Все-таки мы уже в том возрасте, когда не следует верить каждому слову. И уж тем более поднимать панику.
– Что же, врут?
– Ну, не совсем, – рассудительно сказал он. – Какой-то псих и в самом деле устроил пальбу из газовика, неподалеку от офиса, но не в меня, а в воздух. Кажется, наркоман обкурился… Или пугал с пьяных глаз жену, ревность взыграла. Его быстренько повязали… А дальнейшее – продукт идиотского усердия наших славных правоохренительных органов и страсть журналюг к высосанным из пальца сенсациям… Ты сама-то передачу смотрела?
– Нет. Но у нас все говорят…
– Ох, да верь ты больше вашим впечатлительным бабам… – засмеялся он с должной искренностью. – Там говорилось исключительно о выстрелах средь бела дня… Понимаешь? И не более того. А уж потом раздули до небес…
– Правда? – спросила она, немного успокоившись.
– Ну конечно. Меньше слушай сарафанное радио. Ваши кумушки тебе наговорят…
– Паша, – сказала она, уже окончательно успокоившись, судя по ровному голосу, – я так переволновалась… Подумала, что вчера вечером ты и в самом деле был какой-то не такой… Напряженный весь…
– Вот что, – сказал он быстро, – мне сейчас совершенно нечего делать, я в три минуты организую звоночек тебе на работу со срочным вызовом в мэрию – и двинем-ка мы с тобой куда-нибудь в зоопарк. Как простые обыватели. Погуляем, мороженого поедим, на теплоходе, который гостиница, в эту пору всегда половина номеров свободна… А?
– Мне больше всего нравится последний пункт, – засмеялась она уже вполне спокойно. – Скитаться с собственным мужем по нумерам – в этом есть что-то возбуждающее. Делай звоночек, жду…
«А ведь это она обо мне беспокоилась! – не без гордости подумал Петр, запирая сейф, не содержавший ровным счетом ничего интересного. – Обо мне!»
Глава четвертая
– Павел Иванович, ваша супруга на линии… – прощебетала Жанна.
– Соединяй.
– Почему ты молчал, не рассказал, что случилось? – едва ли не кричала Катя.
Ну вот, то ли доброжелатели с языками без костей, то ли прорвалось в прессу…
– У меня? – этак недоуменно спросил он. – Ничего не случилось, с чего ты взяла?
– У нас только об этом и говорят… Что в тебя вчера стреляли, что было покушение… И молчал!
– Катенька, милая, – проговорил он насколько мог убедительнее, – ты же у меня умница. Помнишь детскую игру в испорченный телефон? Ну вот…
– Но ведь передавали, оказывается, по телевизору. В полдевятого утра, в «Горячих новостях»…
«Убивал бы репортеришек», – подумал он. И продолжал столь же беззаботно:
– Да ну? И что там такое говорили Невзоровы наши доморощенные?
– Что в тебя стреляли на выходе из офиса. Что это покушение, заказное…
– Катька, я тебя выдеру, – рассмеялся он. – Все-таки мы уже в том возрасте, когда не следует верить каждому слову. И уж тем более поднимать панику.
– Что же, врут?
– Ну, не совсем, – рассудительно сказал он. – Какой-то псих и в самом деле устроил пальбу из газовика, неподалеку от офиса, но не в меня, а в воздух. Кажется, наркоман обкурился… Или пугал с пьяных глаз жену, ревность взыграла. Его быстренько повязали… А дальнейшее – продукт идиотского усердия наших славных правоохренительных органов и страсть журналюг к высосанным из пальца сенсациям… Ты сама-то передачу смотрела?
– Нет. Но у нас все говорят…
– Ох, да верь ты больше вашим впечатлительным бабам… – засмеялся он с должной искренностью. – Там говорилось исключительно о выстрелах средь бела дня… Понимаешь? И не более того. А уж потом раздули до небес…
– Правда? – спросила она, немного успокоившись.
– Ну конечно. Меньше слушай сарафанное радио. Ваши кумушки тебе наговорят…
– Паша, – сказала она, уже окончательно успокоившись, судя по ровному голосу, – я так переволновалась… Подумала, что вчера вечером ты и в самом деле был какой-то не такой… Напряженный весь…
– Вот что, – сказал он быстро, – мне сейчас совершенно нечего делать, я в три минуты организую звоночек тебе на работу со срочным вызовом в мэрию – и двинем-ка мы с тобой куда-нибудь в зоопарк. Как простые обыватели. Погуляем, мороженого поедим, на теплоходе, который гостиница, в эту пору всегда половина номеров свободна… А?
– Мне больше всего нравится последний пункт, – засмеялась она уже вполне спокойно. – Скитаться с собственным мужем по нумерам – в этом есть что-то возбуждающее. Делай звоночек, жду…
«А ведь это она обо мне беспокоилась! – не без гордости подумал Петр, запирая сейф, не содержавший ровным счетом ничего интересного. – Обо мне!»
Глава четвертая
Налетай, не скупись, покупай живопись…
В штаб-квартире концерна, носившего имечко исторического меча, уже стали привыкать к новым реалиям, то есть отключившемуся от дел текущих боссу. Никто не рвался на прием, никто не тряс требовавшими немедленного решения бумагами. Однако Петр все же добросовестно торчал в кабинете – ради Пашкиного же блага, чтобы подчиненные не разболтались. Старые армейские порядки, он давно успел убедиться, пригодны и во множестве случаев из цивильной жизни. А одно из древнейших установлений военного народа в том и состоит, что хороший командующий (пусть даже он дни напролет трескает в шатре винище и заваливает сговорчивых маркитанток) обязан обозначить свое присутствие в лагере или штабе. Появиться с чрезвычайно деловым видом, рыкнуть на оплошавшего капрала в неначищенных прохарях, распечь парочку генералов, озабоченно-деловито похлопать по крупу обозного коня, чиркнуть пальцем по дулу пушки в поисках пыли – и все, можно бездельничать. Главное, сверху донизу моментально пронесется по узун-кулаку сигнал тревоги: «Старый хрен появился!» Если есть толковые полковнички и поручики, дело пойдет по накатанной. Если господа штаб– и обер-офицеры нерадивы – все равно как-нибудь устроится…
Каждый день он около часа просиживал в кабинете, листая свежие газеты и лениво ломая голову, куда подевался Пашка. Даже посвященный во все тайны Косарев его не беспокоил. И потому Петр не на шутку удивился, когда взмяукнул селектор и Жанна объявила:
– Павел Иванович, к вам Марушкин.
Это было произнесено таким тоном, словно Петр сам должен был отлично знать, что это за Марушкин такой. Но в том-то и соль, что он понятия не имел… Поколебавшись, небрежно-вялым тоном переспросил:
– Кто-кто, лапа?
– Марушкин, – настойчиво повторила Жанна, – этот, который художник. Вы ж сами ему выдали «золотой» пропуск, вот и проскочил вахту, без записи и согласования… Принес аж три свертка. Какие будут распоряжения?
Он лихорадочно прикидывал. «Золотой» пропуск, Петр уже знал, – здесь привилегия редкостная. Ежели Пашка его выдал, значит, человечек этот пришел не с пустяками. Облечен личным доверием и все такое прочее. Не пускать? А вдруг этим что-то в Пашкиных планах серьезно нарушишь?
– Косарев где? – спросил он.
– В «Шантарском кредите». Должен вернуться минут через сорок. Вы ж говорили, чтобы Марушкина – беспрепятственно…
– А разве я сейчас что-то другое говорю? – хмыкнул Петр, уже решившись. – Ладно, запускай.
– Охрану не вызывать, чтобы эти свертки проверили? Вы тогда особо подчеркивали, чтобы я не вздумала… Только вот как мне быть после вчерашнего… – она тактично оборвала фразу на полуслове, явно не подыскав удобного эвфемизма для вчерашней заварушки. – Вообще-то и так видно, что там картины, я потрогала…
– Ну, тогда запускай, – повторил Петр.
Через рамку-то как-то прошел этот неизвестный Марушкин? От металлоискателя и «золотой» пропуск не избавляет. Значит, металла при нем нет. А если – шизик с пластиковой взрывчаткой? Нет, но это же определенно Пашкин доверенный человек. Ладно, станем держать ушки на макушке, не пальцем деланы, в конце-то концов. По мордасам не разучились щелкать…
Дверь бесшумно приоткрылась. В кабинет непринужденно ввалился тощий, как жердь, юнец с реденькой окладистой бородкой и жидким хвостиком на затылке, весь из себя джинсовый, вертлявый, на первый взгляд – совершенно несерьезный и уж никак не годившийся в деловые партнеры матерому шантарскому негоцианту. Вьюнош волок три больших плоских пакета, довольно громоздких, два в правой руке, один в шуйце.
Проводив дерзким взглядом Жанну, странный гость как ни в чем не бывало поинтересовался:
– Пал Иваныч, вы мне эту фемину не одолжите в качестве натурщицы? Вечеров на пару.
– Самим жрать нечего, – беззлобно хмыкнул Петр, с интересом разглядывая визитера.
– Понятно, понятно, вопрос снимается… – загадочный Марушкин плюхнулся в кресло, вытянул ноги, ловко вытряхнул из пачки сигарету прямо в рот. – Где-то у вас зажигалочка была? Ага, вот…
Он разбросал руки на широких подлокотниках, задрал голову к потолку и принялся пыхать сигаретой, не обращая внимания на пачкавший колени пепел. Петр все еще гадал, какие слова пустить в ход, чтобы не выдать, что представления не имеет ни о личности гостя, ни о цели его визита.
– Зря вы с Вовкой-халтурщиком связались, – Марушкин ткнул пальцем куда-то за плечо Петра. Ага, это он на семейный портрет показывает. – У него одно да потому – Валеджио-Архилеос, Архилеос-Валеджио. А Архилеос, между прочим, выдумкой не блещет. Читал я его интервью с подробными иллюстрациями творческой манеры. Он ведь, обормот, вырезает из журналов голых баб, а потом подрисовывает к ним все эти кольчуги… Сам подробно расписывал процесс. Ну, а Вовка под него молотит со страшной силой. Я бы вам изобразил в любом стиле, хошь Дали, хошь товарища Микель-Антона…
Он держался, как человек совершенно свойский. Поразмыслив, Петр решил перехватить, наконец, инициативу. Он тоже закурил и спросил деловито:
– Ангел мой, ты слышал, что я немного башкой приложился?
– Весь город говорит.
– Ну вот, – сказал Петр, – умом я не подвинулся, вот только стала что-то злить пустая болтовня… Давай о деле. Про Вовку потом поговорим.
– Опаньки! Елы-палы! – воскликнул Марушкин с видом уязвленного самолюбия. – А я что, потрепаться зашел от нечего делать? Вот они, все три, – он похлопал по одному из прямоугольных пакетов. – И если вам не понравится, Палваныч, то выписывайте вы себе из столиц Цинандали или Глазуньева. Только они ж мэтры, они не станут за пятерку душу бессмертную продавать, это я, сирый и убогий юный талант, на всякие авантюры соглашаюсь, утешая себя тем, что и великий Бенвенуто не чурался тогдашний уголовный кодекс то и дело нарушать.
– Ты потише… Бенвенуто, – сказал Петр на всякий случай. Ему не понравилось упоминание об авантюре и явственные аллюзии насчет уголовного кодекса.
– А вы что, кабинет не почистили?
– Почистил, почистил. Все равно, соблюдай благопристойность.
– Есть соблюдать, – шутовски отдал честь странный юнец. – Будете смотреть, Палваныч?
– Валяй, – кивнул Петр, довольный собой, пока что никаких недоразумений не возникло, все шло, как по писаному.
Юнец вскочил, присел на корточки возле пакета, достал крохотный перочинный ножичек и принялся шустро резать шпагат, которым прямоугольный предмет был увязан крест-накрест. Петр осторожности ради подошел вплотную, готовый немедленно двинуть хилому ногой по зубам, если там и в самом деле что-нибудь вроде бомбы.
Зря беспокоился. В пакете оказалась картина. И во втором. И в третьем. Прислонив полотна в простых крашеных рамках к креслу, выстроив их в рядок, юнец отступил на шаг, сложил правую ладонь трубочкой, глянул, словно в подзорную трубу:
– Работа на пятерочку, Палваныч, оцените…
Петр присел на корточки, присмотрелся. Первая картина, как он после некоторых раздумий сообразил, изображала букет в вазе, вторая – одинокий цветок на трехцветном фоне, а у третьей не было ни сюжета, ни осмысленной композиции – попросту несколько ярких, геометрически правильных пятен на столь же ярком фоне в виде желтых и розовых треугольников.
Нельзя сказать, что он был в живописи совершеннейшим профаном, но его стойкий плебейский вкус восхищали лишь совершенно осмысленные, четко выписанные образы: море и корабли Айвазовского, пейзажи Левитана, богатыри Васильева. И прочее в том же духе. Во всевозможных «измах» он был не силен, делая исключение лишь для Рене Магритта, – да и то потому, что у Магритта все опять-таки было четко прописано. Перед ним же был классический который-то «изм», оставлявший равнодушным.
– Что это вы лицом нахмурились? – углядел его реакцию ушлый юноша. – По-моему, получилось отлично. Взгляните.
Он достал из потрепанной пластиковой папочки яркий большой буклет, не глядя раскрыл на нужной странице, подсунул Петру под нос. – Все наличествует. «Ваза», «Орхидея», «Размышление».
Петр перелистал буклет. Так, Юрий Филиппович Панкратов, судя по датам, скончавшийся в прошлом году. Ну да, на всех трех полотнах значится «Панкр» с характерным росчерком вместо недостающих букв. Участник выставок в Париже, Нью-Йорке… Ишь ты, похоже, и в самом деле нешуточный мэтр, полмира объездил, автор текста употреблял исключительно превосходные степени… Вот она, «Ваза», вот и остальные две…
– Внимание! – торжественно объявил Марушкин. – Демонстрирую изнанку.
Он присел, одну за другой перевернул картины изнанкой. Вот-те нате… С оборотной стороны красовались изображенные в той же манере цветы, яркие круги, выгнутые, деформированные треугольники и прочая геометрия.
– Пожалте-с! – ликующе возгласил Марушкин. – В точности, как требовал заказчик. Все замотивировано. Панкратов, когда был еще молод и нищ, частенько рисовал на холстах с двух сторон. Потому что денег не хватало, приходилось изворачиваться. Подчеркиваю особо: даты на полотнах полностью соответствуют прототипам, сиречь оригиналам. Все до единой. Ни с какой стороны не подкопаешься. Неделю в галерее торчал и с замшелыми панкратоведками точил лясы.
«Ах, так это подделка?» – наконец осенило Петра. Все к тому…
– Ну посмотрим, посмотрим… – ворчливо прокомментировал он, притворяясь, будто вдумчиво изучает полотна с обеих сторон, – надо сказать, недурственно…
– Ничего себе эпитет! – возмутился Марушкин. – Всего-то? Я, как конь, старался…
Поняв, что его догадка подтвердилась полностью, но все еще гадая, что же дальше, Петр придал себе небрежно-задумчивый вид, пожевал губами, почесал в затылке:
– Ладно, ладно… На совесть потрудился. А…
– Все в ажуре! – поднял ладонь Марушкин. Достал из той же папочки стопку бумаг, разбросал их на полированном столе. – Извольте-с, милостивец! Согласно списку необходимых документов для вывоза за пределы… Две фотографии тринадцать на восемнадцать на каждую живопись, негатив… Список работ в двух экземплярах, форма соответствующая… Письменное подтверждение на право собственности на каждый… То бишь справка. Документ на стоимость. Нету только ксерокопии первой странички паспорта вашего грека, но вы ж это на себя брали…
– Естественно, сударь мой, – с умным видом кивнул Петр.
– Ну вот. Все остальное налицо.
Петр перечитал документы внимательно. Они гласили, что три означенных полотна Ю. Ф. Панкратова приобретены гражданином Греции Костасом Василидисом совершенно законным образом в картинной галерее «Хамар-Дабан», после чего территориальное управление Министерства культуры РФ по сохранению культурных ценностей в Шантарске опять-таки с соблюдением всех необходимых формальностей выдало разрешение на вывоз данных картин за пределы Российской Федерации. Таможенные документы прилагаются, все в полном порядке. Господин Василидис может хоть завтра упорхнуть за рубеж, в свою Грецию, где, согласно Чехову и Дымбе, есть все… кроме, надо полагать, полотен Панкратова. Вернее, не совсем Панкратова, а?
– Комар носа не подточит, – заверил Марушкин. – В управлении и на таможне все прошло гладко, как вы и говорили. Стоило мне сунуться к этим, которых назвали, – они навытяжку встали. Непредвиденного превышения сметы не было, ровнехонько по таксе…
– Благодарю за службу… – задумчиво сказал Петр, разглядывая изнанки.
– Ну, так следовало бы и это… обещанные златые горы… Я понимаю, что нагрянул на недельку раньше срока, да работа шла очень уж гладко, справился раньше, вот и нетерпение взяло… Вы прямо тут закрома держите или нам куда-то идти?
– Подожди, – сказал Петр. – Иди-ка посиди в приемной, поболтай с девушкой, а я тут кое-что оформлю…
– Мы ж договаривались, что…
– Да помню, помню, – досадливо прервал Петр. – Иди, посиди с Жанной.
Оставшись в одиночестве, он почесал в затылке, не отрывая взгляда от выстроившихся в рядок подделок. Куча мятой бумаги на пушистом ковре выглядела совершенно инородным телом. Черт, а это ведь – форменная уголовщина. Классическая. Бумаги, очень похоже, самые что ни на есть доподлинные. Если этот Василидис летит за пределы многострадальной России прямым рейсом, дело облегчается до предела. Если будет промежуточная посадка в столице – что ж, придется греку раскошелиться еще на пару сотен баксов, потому что тамошняя таможня тоже хочет кушать. С этойстороны – никаких неожиданностей. Но картины-то поддельные!
Он присел на корточки, присмотрелся. Ногтем указательного пальца подцепил холст. Вспомнилось что-то очень знакомое – ну конечно, восемьдесят седьмой, дело Головина… Так-так… Ну, неужели?
Замяукал селектор.
– Да?
– Павел Иванович, Косарев приехал.
– Гони его сюда, – сказал Петр.
Эх, не успел убедиться…
Косарев вкатился торопливо, как тот колобок. При виде картин на лице у него на какой-то миг изобразилось нешуточное замешательство, однако он моментально справился с физиономией, расплылся в улыбке:
– Надо же, наш юноша сущий стахановец…
– Что это все значит? – не без суровости спросил Петр.
– Как выражался классик – «с позволения сказать, негоция», – без запинки ответствовал заместитель. – Помните «Операцию „Ы„»? Налетай, не скупись, покупай живопись! Господин-товарищ греческоподданный пожелал обзавестись полотнами одного из заметнейших шантарских живописцев. Грех было бы ему в этом препятствовать, благо все бумаги, я вижу, в порядке и никаких препятствий к вывозу не имеется…
– Послушайте, – сказал Петр чуть растерянно. – Из всего, что наболтал этот… Бенвенуто, у меня сложилось впечатление, что данные картины, как бы поделикатнее выразиться…
– Не совсем панкратовские?
– Вот именно, не совсем.
– Милейший Павел Иванович… – вкрадчиво произнес Косарев, взяв Петра под локоток, – можете быть уверены, я высоко ценю вашу щепетильность. Однако ж вы меня удивляете… Ну неужели вы всерьез полагаете, что мыспособны на столь примитивное мошенничество? Впаритьпростодушному греку подделку? Это «Дюрандаль»-то? Стыдно, батенька.
– Но как это все понимать?
– Знаете… – задушевно начал Косарев. – Какой-нибудь дурак на моем месте стал бы говорить, что есть вещи, которых вам согласно взятой на себя роли и знать-то не положено. Только к чему это между своими? Вы ж в некотором роде человек свой… С вами нужно в открытую.
– Вот и извольте.
– Да ради бога! Пикантный нюанс в следующем… Наш греческий друг, господин Василидис, прекрасно знает, что данные шедевры живописи – никакие, откровенно говоря, не шедевры. Между нами говоря, он в живописи не разбирается совершенно, не говоря уж о том, чтобы ее коллекционировать, тащить с собой через полмира полотна… Да предложите ему хоть подлинник Леонардо, Василидис наш зевнет и признается, что предпочитает живых блондинок… Такой уж бизнес, Павел Иванович. Василидис, скажу вам по секрету, особого пиетета перед налоговыми органами никогда не испытывал. Это ведь не только в России уклонение от налогов – национальный вид спорта. Во всем мире так, не хотят людишки делиться с государством честно заработанными денежками, фантазию изощряют, как могут. Короче говоря, вы обратили внимание на цену? Не стоит того Панкратов при всем его таланте и известности. Но в том-то и соль, что у себя в Греции Василидис эти денежки спишет как не подлежащие налогообложению – есть у них хитрая статья в налоговом кодексе, касаемо предметов искусства, в дар музею преподнесенным… Смекаете?
– Пожалуй…
– Вот и молодец. Почему бы не порадеть хорошему человечку? Василидис с нами несколько лет ведет дела по металлам, по лесу, партнер обязательный, ни единого прокола или недоразумения. Вот и мы пошли навстречу старому другу и надежному партнеру, помогли на законном основании списать из налоговой декларации энную сумму. Согласен, это не есть вполне законное деяние, но какая нам, старым циникам, разница, если сам Василидис полностью в курсе? Ну подумайте, где тут криминал?
– В самом деле… – пожал плечами Петр, – пожалуй что… Ну, а с картинами как мне поступить?
– А никак. Поставьте в комнату отдыха, потом Митя Елагин их заберет и отвезет греку. Я вам сейчас принесу расходный ордер, на законном основании выплатим господину Марушкину мелкую копеечку за изготовление рам к картинам… а остальное я ему, как предусматривалось, сам заплачу, вам совершенно не о чем беспокоиться… Снята проблема?
Петр машинально кивнул.
– Я могу идти?
Петр снова кивнул. Шустрый зам проворно выкатился из кабинета, а Петр вернулся к картинам, забрав со стола забытый юным мастером крохотный перочинный ножичек. Выбрав подходящее место, подцепил узким лезвием холст, отделил пару прядей. Воровато оглянувшись, оторвал кусок оберточной бумаги, завернул в него добычу и поглубже спрятал в карман. Так же поступил и с двумя другими картинами. Трудно было сформулировать четко, что именно его гложет, какие подозрения возникают в глубине души. Просто-напросто с некоторых пор решил смотреть в оба, держать ушки на макушке и спрятать подальше излишнюю доверчивость. Прежние инстинкты неожиданно ожили от вечного, казалось бы, сна, наступившего после ухода в отставку…
– Жанна, – сказал он, щелкнув клавишей, – когда Марушкин закончит с Косаревым, пусть зайдет ко мне, он тут забыл кое-что… Только обязательно.
– Будет сделано, Павел Иванович…
Минут через пять художник вновь возник на пороге, положил перед Петром небольшой бланк:
– Вот тут ваш автограф необходим…
Петр подмахнул расходный ордер, согласно которому г-ну Марушкину причиталась за изготовление рам какая-то мелочь. И небрежно поинтересовался:
– До копеечки рассчитался мой зам?
– А то! – воскликнул сияющий Марушкин. Извлек из нагрудного кармана потертой джинсовой куртки пачку зеленых бумажек, сложенную вдвое и перехваченную желтой резинкой. – Пять штук, копеечка в копеечку. Премного благодарны, Паливаныч, и всегда к вашим услугам. Разрешите улетучиться?
– Тратить спешишь?
– Ну, около того… – признался Марушкин. – Так, расслабиться немного после трудов праведных с помощью алкоголия и доступного женского поголовья. Так это ж ненадолго, мне мастерскую пора покупать, кровь из носу. Если еще понадоблюсь…
– Ты только смотри… – поднял палец Петр.
– Павел Иванович! – проникновенно возопил Марушкин, прижимая ладони к хилой груди. – Вы не думайте, что если я малость самую эксцентричный, то автоматически лишен житейского практицизма… Присутствует таковой, как же. Будьте благонамеренны, я что трезвый, что пьяный – язык за зубами держать умею, не первый год замужем… Нешто мы сиволапые? Все понимаем…
– Ладно, верю, – сказал Петр. – Ножичек возьми, забыл. Если опять понадобишься, где искать? Засунул я куда-то твои координаты, уж извини…
– Да бывает, – Марушкин быстро набросал на листке адрес и телефон. – Ждать буду с нетерпением, Паливаныч, всего вам наилучшего!
Когда за ним закрылась дверь, Петр вернулся к картинам и еще пару минут разглядывал холсты, осторожненько царапая ногтем в подходящих местах, так, чтобы, боже упаси, не оставить следов. Подозрения крепли не на шутку…
– Можно, я уберу, Павел Иванович?
От неожиданности он вскинулся, как ошпаренный, выпрямляясь, зацепил ногой картину, и она с грохотом обрушилась плашмя на ковер. Смущенно улыбнулся:
– Пугаешь ты меня, тезка Орлеанской девственницы…
– Опять насмехаетесь? – грустно сказала Жанна. – Девственницу какую-то придумали…
– Не какую-то, а Орлеанскую.
– А это кто?
Павел мысленно воздел очи горе, вздохнул. Впрочем, к чему ей с такой фигуркой и мордашкой углубленное знание истории? Смешно даже…
– Убрать?
– Убери, конечно.
Покосившись на него через плечо, Жанна нагнулась за смятой бумагой – не присела на корточки, как это в обычае у женщин, особенно щеголяющих на глазах у мужика в мини-юбках, а именно нагнулась, держа ноги прямо, так что взору Петра предстали кое-какие пикантные тайны. Без сомнения, проделано это было умышленно.
Невольно отведя глаза, он проворчал:
– Слушай, тезка Орлеанской девы, на работу вообще-то следует и плавки надевать…
Жанна выпрямилась, обожгла его томным взглядом и сообщила:
– Я сегодня такая рассеянная, Павел Иванович, ничегошеньки у меня под этим нет… – и медленно провела ладонями по юбке и блузке. – Ранний склероз начинается, право слово…
– Опять за свое?
Старательно запихав скомканную бумагу в урну, Жанна подошла вплотную:
– Павел Иванович, вы меня что, бросили? И я теперь – соблазненная и покинутая?
– Да ладно тебе.
– Ну, а все-таки? За десять-то дней любые царапины затянутся. А вы девушкой откровенно пренебрегаете. А девушка, между прочим, истомилась вся, сберегаючи себя для единственного… Па-авел Ива-ныч! Садист вы, честное слово…
Если откровенно, у него приятно взыграло мужское самолюбие – не столь уж часто его откровенно домогались юные красоточки. Пусть даже, строго говоря, не его, пусть тут и просматривалась финансовая подоплека… Если подумать трезво, Пашку многое оправдывает. Все, с кем он забавлялся, в том числе и награни, имели полное право отказаться, заехать по физиономии, гордо хлопнуть дверью… Однако ни одна этого не сделала.
– Жанна, – сказал он, глядя в глуповатые красивые глазенки, – тебе, часом, фотографии не вернуть?
– Которые? – подняла идеально вычерченные бровки Жанна. – А-а… Нет, зачем? Вот кстати, у меня подружка работает в театре, в костюмерной. Помните, я говорила? Можно взять на пару дней ихний гусарский мундирчик… Павел Иваныч? Я же не дура, у меня тоже бывают идеи…
«Ну, эта в помощи доброго самаритянина не нуждается, – про себя констатировал он. – Наоборот».
– Па-авел Иваныч… – тоном обиженного ребенка протянула Жанна. – Лето же, смена гардероба. А я на Лохвицкого в «Чаровнице» такой костюмчик видела… Светленький, без подкладки, конкретная Италия, не бодяжная…
И ухватилась тонкими пальчиками за узел его галстука. Петр, мысленно плюнув, уступил – ежели совсем честно наедине с собой, то не очень-то и тянуло разыгрывать монаха. Расстегивая на ней блузочку, он поймал себя на том, что делает это привычно, со сноровкой окруженного девичьим сговорчивым цветником барина времен Очаковских и покоренья Крыма. Опять-таки привычно – была практика во время визита телезвездочки – пристраивая девушку на обширном мягком кресле, он успел подумать, что рискует не то чтобы переродиться характером, но изрядно врасти в Пашкин образ. Если это продлится еще с месяц, трудновато будет потом отвыкать – от сговорчивых телочек, от роскошной машины, от услужливой горничной, бдительной охраны и всего прочего. Марк Твен, пожалуй, чуточку перемудрил, заставив своего нищего тяготиться королевской роскошью, – роскошь, знаете ли, обладает пакостным свойством засасывать, особенно тех, кто вырос пусть и не в канаве, но и не в холе…
Каждый день он около часа просиживал в кабинете, листая свежие газеты и лениво ломая голову, куда подевался Пашка. Даже посвященный во все тайны Косарев его не беспокоил. И потому Петр не на шутку удивился, когда взмяукнул селектор и Жанна объявила:
– Павел Иванович, к вам Марушкин.
Это было произнесено таким тоном, словно Петр сам должен был отлично знать, что это за Марушкин такой. Но в том-то и соль, что он понятия не имел… Поколебавшись, небрежно-вялым тоном переспросил:
– Кто-кто, лапа?
– Марушкин, – настойчиво повторила Жанна, – этот, который художник. Вы ж сами ему выдали «золотой» пропуск, вот и проскочил вахту, без записи и согласования… Принес аж три свертка. Какие будут распоряжения?
Он лихорадочно прикидывал. «Золотой» пропуск, Петр уже знал, – здесь привилегия редкостная. Ежели Пашка его выдал, значит, человечек этот пришел не с пустяками. Облечен личным доверием и все такое прочее. Не пускать? А вдруг этим что-то в Пашкиных планах серьезно нарушишь?
– Косарев где? – спросил он.
– В «Шантарском кредите». Должен вернуться минут через сорок. Вы ж говорили, чтобы Марушкина – беспрепятственно…
– А разве я сейчас что-то другое говорю? – хмыкнул Петр, уже решившись. – Ладно, запускай.
– Охрану не вызывать, чтобы эти свертки проверили? Вы тогда особо подчеркивали, чтобы я не вздумала… Только вот как мне быть после вчерашнего… – она тактично оборвала фразу на полуслове, явно не подыскав удобного эвфемизма для вчерашней заварушки. – Вообще-то и так видно, что там картины, я потрогала…
– Ну, тогда запускай, – повторил Петр.
Через рамку-то как-то прошел этот неизвестный Марушкин? От металлоискателя и «золотой» пропуск не избавляет. Значит, металла при нем нет. А если – шизик с пластиковой взрывчаткой? Нет, но это же определенно Пашкин доверенный человек. Ладно, станем держать ушки на макушке, не пальцем деланы, в конце-то концов. По мордасам не разучились щелкать…
Дверь бесшумно приоткрылась. В кабинет непринужденно ввалился тощий, как жердь, юнец с реденькой окладистой бородкой и жидким хвостиком на затылке, весь из себя джинсовый, вертлявый, на первый взгляд – совершенно несерьезный и уж никак не годившийся в деловые партнеры матерому шантарскому негоцианту. Вьюнош волок три больших плоских пакета, довольно громоздких, два в правой руке, один в шуйце.
Проводив дерзким взглядом Жанну, странный гость как ни в чем не бывало поинтересовался:
– Пал Иваныч, вы мне эту фемину не одолжите в качестве натурщицы? Вечеров на пару.
– Самим жрать нечего, – беззлобно хмыкнул Петр, с интересом разглядывая визитера.
– Понятно, понятно, вопрос снимается… – загадочный Марушкин плюхнулся в кресло, вытянул ноги, ловко вытряхнул из пачки сигарету прямо в рот. – Где-то у вас зажигалочка была? Ага, вот…
Он разбросал руки на широких подлокотниках, задрал голову к потолку и принялся пыхать сигаретой, не обращая внимания на пачкавший колени пепел. Петр все еще гадал, какие слова пустить в ход, чтобы не выдать, что представления не имеет ни о личности гостя, ни о цели его визита.
– Зря вы с Вовкой-халтурщиком связались, – Марушкин ткнул пальцем куда-то за плечо Петра. Ага, это он на семейный портрет показывает. – У него одно да потому – Валеджио-Архилеос, Архилеос-Валеджио. А Архилеос, между прочим, выдумкой не блещет. Читал я его интервью с подробными иллюстрациями творческой манеры. Он ведь, обормот, вырезает из журналов голых баб, а потом подрисовывает к ним все эти кольчуги… Сам подробно расписывал процесс. Ну, а Вовка под него молотит со страшной силой. Я бы вам изобразил в любом стиле, хошь Дали, хошь товарища Микель-Антона…
Он держался, как человек совершенно свойский. Поразмыслив, Петр решил перехватить, наконец, инициативу. Он тоже закурил и спросил деловито:
– Ангел мой, ты слышал, что я немного башкой приложился?
– Весь город говорит.
– Ну вот, – сказал Петр, – умом я не подвинулся, вот только стала что-то злить пустая болтовня… Давай о деле. Про Вовку потом поговорим.
– Опаньки! Елы-палы! – воскликнул Марушкин с видом уязвленного самолюбия. – А я что, потрепаться зашел от нечего делать? Вот они, все три, – он похлопал по одному из прямоугольных пакетов. – И если вам не понравится, Палваныч, то выписывайте вы себе из столиц Цинандали или Глазуньева. Только они ж мэтры, они не станут за пятерку душу бессмертную продавать, это я, сирый и убогий юный талант, на всякие авантюры соглашаюсь, утешая себя тем, что и великий Бенвенуто не чурался тогдашний уголовный кодекс то и дело нарушать.
– Ты потише… Бенвенуто, – сказал Петр на всякий случай. Ему не понравилось упоминание об авантюре и явственные аллюзии насчет уголовного кодекса.
– А вы что, кабинет не почистили?
– Почистил, почистил. Все равно, соблюдай благопристойность.
– Есть соблюдать, – шутовски отдал честь странный юнец. – Будете смотреть, Палваныч?
– Валяй, – кивнул Петр, довольный собой, пока что никаких недоразумений не возникло, все шло, как по писаному.
Юнец вскочил, присел на корточки возле пакета, достал крохотный перочинный ножичек и принялся шустро резать шпагат, которым прямоугольный предмет был увязан крест-накрест. Петр осторожности ради подошел вплотную, готовый немедленно двинуть хилому ногой по зубам, если там и в самом деле что-нибудь вроде бомбы.
Зря беспокоился. В пакете оказалась картина. И во втором. И в третьем. Прислонив полотна в простых крашеных рамках к креслу, выстроив их в рядок, юнец отступил на шаг, сложил правую ладонь трубочкой, глянул, словно в подзорную трубу:
– Работа на пятерочку, Палваныч, оцените…
Петр присел на корточки, присмотрелся. Первая картина, как он после некоторых раздумий сообразил, изображала букет в вазе, вторая – одинокий цветок на трехцветном фоне, а у третьей не было ни сюжета, ни осмысленной композиции – попросту несколько ярких, геометрически правильных пятен на столь же ярком фоне в виде желтых и розовых треугольников.
Нельзя сказать, что он был в живописи совершеннейшим профаном, но его стойкий плебейский вкус восхищали лишь совершенно осмысленные, четко выписанные образы: море и корабли Айвазовского, пейзажи Левитана, богатыри Васильева. И прочее в том же духе. Во всевозможных «измах» он был не силен, делая исключение лишь для Рене Магритта, – да и то потому, что у Магритта все опять-таки было четко прописано. Перед ним же был классический который-то «изм», оставлявший равнодушным.
– Что это вы лицом нахмурились? – углядел его реакцию ушлый юноша. – По-моему, получилось отлично. Взгляните.
Он достал из потрепанной пластиковой папочки яркий большой буклет, не глядя раскрыл на нужной странице, подсунул Петру под нос. – Все наличествует. «Ваза», «Орхидея», «Размышление».
Петр перелистал буклет. Так, Юрий Филиппович Панкратов, судя по датам, скончавшийся в прошлом году. Ну да, на всех трех полотнах значится «Панкр» с характерным росчерком вместо недостающих букв. Участник выставок в Париже, Нью-Йорке… Ишь ты, похоже, и в самом деле нешуточный мэтр, полмира объездил, автор текста употреблял исключительно превосходные степени… Вот она, «Ваза», вот и остальные две…
– Внимание! – торжественно объявил Марушкин. – Демонстрирую изнанку.
Он присел, одну за другой перевернул картины изнанкой. Вот-те нате… С оборотной стороны красовались изображенные в той же манере цветы, яркие круги, выгнутые, деформированные треугольники и прочая геометрия.
– Пожалте-с! – ликующе возгласил Марушкин. – В точности, как требовал заказчик. Все замотивировано. Панкратов, когда был еще молод и нищ, частенько рисовал на холстах с двух сторон. Потому что денег не хватало, приходилось изворачиваться. Подчеркиваю особо: даты на полотнах полностью соответствуют прототипам, сиречь оригиналам. Все до единой. Ни с какой стороны не подкопаешься. Неделю в галерее торчал и с замшелыми панкратоведками точил лясы.
«Ах, так это подделка?» – наконец осенило Петра. Все к тому…
– Ну посмотрим, посмотрим… – ворчливо прокомментировал он, притворяясь, будто вдумчиво изучает полотна с обеих сторон, – надо сказать, недурственно…
– Ничего себе эпитет! – возмутился Марушкин. – Всего-то? Я, как конь, старался…
Поняв, что его догадка подтвердилась полностью, но все еще гадая, что же дальше, Петр придал себе небрежно-задумчивый вид, пожевал губами, почесал в затылке:
– Ладно, ладно… На совесть потрудился. А…
– Все в ажуре! – поднял ладонь Марушкин. Достал из той же папочки стопку бумаг, разбросал их на полированном столе. – Извольте-с, милостивец! Согласно списку необходимых документов для вывоза за пределы… Две фотографии тринадцать на восемнадцать на каждую живопись, негатив… Список работ в двух экземплярах, форма соответствующая… Письменное подтверждение на право собственности на каждый… То бишь справка. Документ на стоимость. Нету только ксерокопии первой странички паспорта вашего грека, но вы ж это на себя брали…
– Естественно, сударь мой, – с умным видом кивнул Петр.
– Ну вот. Все остальное налицо.
Петр перечитал документы внимательно. Они гласили, что три означенных полотна Ю. Ф. Панкратова приобретены гражданином Греции Костасом Василидисом совершенно законным образом в картинной галерее «Хамар-Дабан», после чего территориальное управление Министерства культуры РФ по сохранению культурных ценностей в Шантарске опять-таки с соблюдением всех необходимых формальностей выдало разрешение на вывоз данных картин за пределы Российской Федерации. Таможенные документы прилагаются, все в полном порядке. Господин Василидис может хоть завтра упорхнуть за рубеж, в свою Грецию, где, согласно Чехову и Дымбе, есть все… кроме, надо полагать, полотен Панкратова. Вернее, не совсем Панкратова, а?
– Комар носа не подточит, – заверил Марушкин. – В управлении и на таможне все прошло гладко, как вы и говорили. Стоило мне сунуться к этим, которых назвали, – они навытяжку встали. Непредвиденного превышения сметы не было, ровнехонько по таксе…
– Благодарю за службу… – задумчиво сказал Петр, разглядывая изнанки.
– Ну, так следовало бы и это… обещанные златые горы… Я понимаю, что нагрянул на недельку раньше срока, да работа шла очень уж гладко, справился раньше, вот и нетерпение взяло… Вы прямо тут закрома держите или нам куда-то идти?
– Подожди, – сказал Петр. – Иди-ка посиди в приемной, поболтай с девушкой, а я тут кое-что оформлю…
– Мы ж договаривались, что…
– Да помню, помню, – досадливо прервал Петр. – Иди, посиди с Жанной.
Оставшись в одиночестве, он почесал в затылке, не отрывая взгляда от выстроившихся в рядок подделок. Куча мятой бумаги на пушистом ковре выглядела совершенно инородным телом. Черт, а это ведь – форменная уголовщина. Классическая. Бумаги, очень похоже, самые что ни на есть доподлинные. Если этот Василидис летит за пределы многострадальной России прямым рейсом, дело облегчается до предела. Если будет промежуточная посадка в столице – что ж, придется греку раскошелиться еще на пару сотен баксов, потому что тамошняя таможня тоже хочет кушать. С этойстороны – никаких неожиданностей. Но картины-то поддельные!
Он присел на корточки, присмотрелся. Ногтем указательного пальца подцепил холст. Вспомнилось что-то очень знакомое – ну конечно, восемьдесят седьмой, дело Головина… Так-так… Ну, неужели?
Замяукал селектор.
– Да?
– Павел Иванович, Косарев приехал.
– Гони его сюда, – сказал Петр.
Эх, не успел убедиться…
Косарев вкатился торопливо, как тот колобок. При виде картин на лице у него на какой-то миг изобразилось нешуточное замешательство, однако он моментально справился с физиономией, расплылся в улыбке:
– Надо же, наш юноша сущий стахановец…
– Что это все значит? – не без суровости спросил Петр.
– Как выражался классик – «с позволения сказать, негоция», – без запинки ответствовал заместитель. – Помните «Операцию „Ы„»? Налетай, не скупись, покупай живопись! Господин-товарищ греческоподданный пожелал обзавестись полотнами одного из заметнейших шантарских живописцев. Грех было бы ему в этом препятствовать, благо все бумаги, я вижу, в порядке и никаких препятствий к вывозу не имеется…
– Послушайте, – сказал Петр чуть растерянно. – Из всего, что наболтал этот… Бенвенуто, у меня сложилось впечатление, что данные картины, как бы поделикатнее выразиться…
– Не совсем панкратовские?
– Вот именно, не совсем.
– Милейший Павел Иванович… – вкрадчиво произнес Косарев, взяв Петра под локоток, – можете быть уверены, я высоко ценю вашу щепетильность. Однако ж вы меня удивляете… Ну неужели вы всерьез полагаете, что мыспособны на столь примитивное мошенничество? Впаритьпростодушному греку подделку? Это «Дюрандаль»-то? Стыдно, батенька.
– Но как это все понимать?
– Знаете… – задушевно начал Косарев. – Какой-нибудь дурак на моем месте стал бы говорить, что есть вещи, которых вам согласно взятой на себя роли и знать-то не положено. Только к чему это между своими? Вы ж в некотором роде человек свой… С вами нужно в открытую.
– Вот и извольте.
– Да ради бога! Пикантный нюанс в следующем… Наш греческий друг, господин Василидис, прекрасно знает, что данные шедевры живописи – никакие, откровенно говоря, не шедевры. Между нами говоря, он в живописи не разбирается совершенно, не говоря уж о том, чтобы ее коллекционировать, тащить с собой через полмира полотна… Да предложите ему хоть подлинник Леонардо, Василидис наш зевнет и признается, что предпочитает живых блондинок… Такой уж бизнес, Павел Иванович. Василидис, скажу вам по секрету, особого пиетета перед налоговыми органами никогда не испытывал. Это ведь не только в России уклонение от налогов – национальный вид спорта. Во всем мире так, не хотят людишки делиться с государством честно заработанными денежками, фантазию изощряют, как могут. Короче говоря, вы обратили внимание на цену? Не стоит того Панкратов при всем его таланте и известности. Но в том-то и соль, что у себя в Греции Василидис эти денежки спишет как не подлежащие налогообложению – есть у них хитрая статья в налоговом кодексе, касаемо предметов искусства, в дар музею преподнесенным… Смекаете?
– Пожалуй…
– Вот и молодец. Почему бы не порадеть хорошему человечку? Василидис с нами несколько лет ведет дела по металлам, по лесу, партнер обязательный, ни единого прокола или недоразумения. Вот и мы пошли навстречу старому другу и надежному партнеру, помогли на законном основании списать из налоговой декларации энную сумму. Согласен, это не есть вполне законное деяние, но какая нам, старым циникам, разница, если сам Василидис полностью в курсе? Ну подумайте, где тут криминал?
– В самом деле… – пожал плечами Петр, – пожалуй что… Ну, а с картинами как мне поступить?
– А никак. Поставьте в комнату отдыха, потом Митя Елагин их заберет и отвезет греку. Я вам сейчас принесу расходный ордер, на законном основании выплатим господину Марушкину мелкую копеечку за изготовление рам к картинам… а остальное я ему, как предусматривалось, сам заплачу, вам совершенно не о чем беспокоиться… Снята проблема?
Петр машинально кивнул.
– Я могу идти?
Петр снова кивнул. Шустрый зам проворно выкатился из кабинета, а Петр вернулся к картинам, забрав со стола забытый юным мастером крохотный перочинный ножичек. Выбрав подходящее место, подцепил узким лезвием холст, отделил пару прядей. Воровато оглянувшись, оторвал кусок оберточной бумаги, завернул в него добычу и поглубже спрятал в карман. Так же поступил и с двумя другими картинами. Трудно было сформулировать четко, что именно его гложет, какие подозрения возникают в глубине души. Просто-напросто с некоторых пор решил смотреть в оба, держать ушки на макушке и спрятать подальше излишнюю доверчивость. Прежние инстинкты неожиданно ожили от вечного, казалось бы, сна, наступившего после ухода в отставку…
– Жанна, – сказал он, щелкнув клавишей, – когда Марушкин закончит с Косаревым, пусть зайдет ко мне, он тут забыл кое-что… Только обязательно.
– Будет сделано, Павел Иванович…
Минут через пять художник вновь возник на пороге, положил перед Петром небольшой бланк:
– Вот тут ваш автограф необходим…
Петр подмахнул расходный ордер, согласно которому г-ну Марушкину причиталась за изготовление рам какая-то мелочь. И небрежно поинтересовался:
– До копеечки рассчитался мой зам?
– А то! – воскликнул сияющий Марушкин. Извлек из нагрудного кармана потертой джинсовой куртки пачку зеленых бумажек, сложенную вдвое и перехваченную желтой резинкой. – Пять штук, копеечка в копеечку. Премного благодарны, Паливаныч, и всегда к вашим услугам. Разрешите улетучиться?
– Тратить спешишь?
– Ну, около того… – признался Марушкин. – Так, расслабиться немного после трудов праведных с помощью алкоголия и доступного женского поголовья. Так это ж ненадолго, мне мастерскую пора покупать, кровь из носу. Если еще понадоблюсь…
– Ты только смотри… – поднял палец Петр.
– Павел Иванович! – проникновенно возопил Марушкин, прижимая ладони к хилой груди. – Вы не думайте, что если я малость самую эксцентричный, то автоматически лишен житейского практицизма… Присутствует таковой, как же. Будьте благонамеренны, я что трезвый, что пьяный – язык за зубами держать умею, не первый год замужем… Нешто мы сиволапые? Все понимаем…
– Ладно, верю, – сказал Петр. – Ножичек возьми, забыл. Если опять понадобишься, где искать? Засунул я куда-то твои координаты, уж извини…
– Да бывает, – Марушкин быстро набросал на листке адрес и телефон. – Ждать буду с нетерпением, Паливаныч, всего вам наилучшего!
Когда за ним закрылась дверь, Петр вернулся к картинам и еще пару минут разглядывал холсты, осторожненько царапая ногтем в подходящих местах, так, чтобы, боже упаси, не оставить следов. Подозрения крепли не на шутку…
– Можно, я уберу, Павел Иванович?
От неожиданности он вскинулся, как ошпаренный, выпрямляясь, зацепил ногой картину, и она с грохотом обрушилась плашмя на ковер. Смущенно улыбнулся:
– Пугаешь ты меня, тезка Орлеанской девственницы…
– Опять насмехаетесь? – грустно сказала Жанна. – Девственницу какую-то придумали…
– Не какую-то, а Орлеанскую.
– А это кто?
Павел мысленно воздел очи горе, вздохнул. Впрочем, к чему ей с такой фигуркой и мордашкой углубленное знание истории? Смешно даже…
– Убрать?
– Убери, конечно.
Покосившись на него через плечо, Жанна нагнулась за смятой бумагой – не присела на корточки, как это в обычае у женщин, особенно щеголяющих на глазах у мужика в мини-юбках, а именно нагнулась, держа ноги прямо, так что взору Петра предстали кое-какие пикантные тайны. Без сомнения, проделано это было умышленно.
Невольно отведя глаза, он проворчал:
– Слушай, тезка Орлеанской девы, на работу вообще-то следует и плавки надевать…
Жанна выпрямилась, обожгла его томным взглядом и сообщила:
– Я сегодня такая рассеянная, Павел Иванович, ничегошеньки у меня под этим нет… – и медленно провела ладонями по юбке и блузке. – Ранний склероз начинается, право слово…
– Опять за свое?
Старательно запихав скомканную бумагу в урну, Жанна подошла вплотную:
– Павел Иванович, вы меня что, бросили? И я теперь – соблазненная и покинутая?
– Да ладно тебе.
– Ну, а все-таки? За десять-то дней любые царапины затянутся. А вы девушкой откровенно пренебрегаете. А девушка, между прочим, истомилась вся, сберегаючи себя для единственного… Па-авел Ива-ныч! Садист вы, честное слово…
Если откровенно, у него приятно взыграло мужское самолюбие – не столь уж часто его откровенно домогались юные красоточки. Пусть даже, строго говоря, не его, пусть тут и просматривалась финансовая подоплека… Если подумать трезво, Пашку многое оправдывает. Все, с кем он забавлялся, в том числе и награни, имели полное право отказаться, заехать по физиономии, гордо хлопнуть дверью… Однако ни одна этого не сделала.
– Жанна, – сказал он, глядя в глуповатые красивые глазенки, – тебе, часом, фотографии не вернуть?
– Которые? – подняла идеально вычерченные бровки Жанна. – А-а… Нет, зачем? Вот кстати, у меня подружка работает в театре, в костюмерной. Помните, я говорила? Можно взять на пару дней ихний гусарский мундирчик… Павел Иваныч? Я же не дура, у меня тоже бывают идеи…
«Ну, эта в помощи доброго самаритянина не нуждается, – про себя констатировал он. – Наоборот».
– Па-авел Иваныч… – тоном обиженного ребенка протянула Жанна. – Лето же, смена гардероба. А я на Лохвицкого в «Чаровнице» такой костюмчик видела… Светленький, без подкладки, конкретная Италия, не бодяжная…
И ухватилась тонкими пальчиками за узел его галстука. Петр, мысленно плюнув, уступил – ежели совсем честно наедине с собой, то не очень-то и тянуло разыгрывать монаха. Расстегивая на ней блузочку, он поймал себя на том, что делает это привычно, со сноровкой окруженного девичьим сговорчивым цветником барина времен Очаковских и покоренья Крыма. Опять-таки привычно – была практика во время визита телезвездочки – пристраивая девушку на обширном мягком кресле, он успел подумать, что рискует не то чтобы переродиться характером, но изрядно врасти в Пашкин образ. Если это продлится еще с месяц, трудновато будет потом отвыкать – от сговорчивых телочек, от роскошной машины, от услужливой горничной, бдительной охраны и всего прочего. Марк Твен, пожалуй, чуточку перемудрил, заставив своего нищего тяготиться королевской роскошью, – роскошь, знаете ли, обладает пакостным свойством засасывать, особенно тех, кто вырос пусть и не в канаве, но и не в холе…