Бушков Александр Александрович. Д'Артаньян - гвардеец кардинала (книга первая)

   - Куда мы едем?
   - В Лувр.
   - К кому?
   - К его величеству.
   - Вы шутите?!
   - Ничуть, - сказал де Кавуа, усмехнувшись. - Вам повезло дважды, любезный д'Артаньян. Во-первых, его величество был в Париже, в Лувре, потому и удалось все проделать так быстро, а во-вторых, что важнее, король переживал очередной приступ неодолимой скуки, который знатоки латыни называют, помнится, ученым словом melancholic... Пребывая в подобном состоянии, его величество бывает рад любой возможности развеять скуку... Так что вы подвернулись как нельзя более кстати. Нашлись люди, которые поторопились донести его величеству о злодейском нападении неких кардиналистов на мушкетеров де Тревиля... но были и другие, представившие положение дел в ином свете, более близком к истине.
   - И короля заинтересовала моя скромная персона?
   Де Кавуа доверительно понизил голос:
   - По правде говоря, в приступе скуки его величество рад любому событию, нарушающему хандру... Так что не ждите чересчур много от этой аудиенции. Но постарайтесь произвести на короля самое лучшее впечатление, какое только сможете.
   "В Лувр! - восторженно и горделиво подумал д'Артаньян. - В Лувр! И прямо из Шатле! Кто же мои таинственные благодетели?"
   - Вы, случайно, не знаете, где сейчас граф де Рошфор? - спросил он, оживившись.
   - Его нет в Париже.
   - И где же он?
   - Д'Артаньян, я к вам неплохо отношусь, но будьте любезны запомнить следующее, - непререкаемым тоном изрек де Кавуа. - Если графа нет в Париже, то, за редчайшими исключениями, только он сам и господин кардинал знают, где он находится... и еще господь бог, конечно, но отец наш небесный ни с кем не делится своим всеведением...
   Глава пятнадцатая
   Его величество у себя дома
   Возможно, кому-то из наших читателей, отличающихся особенными монархическими убеждениями, покажется несколько печальным тот несомненный факт, что д'Артаньян вошел в Лувр с малого подъезда, не
   испытывая ни волнения, ни трепета перед аудиенцией у короля. Однако в оправдание нашего героя стоит привести сразу несколько весьма, думается, весомых соображений. Во-первых, гасконцы не приучены трепетать перед кем бы то ни было. Во-вторых, в те времена меньшей свободы, но большей независимости, когда десятилетия оставались еще до правления Короля-Солнца, окончательно претворившего в жизнь заветы Ришелье по усмирению буйного дворянства, всякий дворянин считал короля лишь первым среди равных, и не более того. В-третьих, трепет и преклонение перед монархом сохранились разве что в глухой провинции, где королевская особа, так никем в жизни и не увиденная, порой являет собою лишь отвлеченную, блистающую идею. Д'Артаньян же успел, пребывая в кругу столичных гвардейцев и завзятых игроков, наслушаться достаточно, чтобы понять: этот король - лишь бледная тень своего великого отца, не совершивший в своей жизни ничего не то что выдающегося, но мало-мальски примечательного...
   Сохранивший, по выражению остряка Бассомпь-ера, лишь половину пороков Валуа при том, что добродетелей Бурбонов он не сохранил вообще, король Людовик Тринадцатый, его христианнейшее величество, по общему мнению, был неблагодарен, скареден, жесток и пошл, поскольку убивал время на жалкие забавы, казавшиеся ему государственными делами. Единственно из скупости он самолично проверял ведомости дворцовых расходов, безжалостно вычеркивая те статьи, что казались ему разорительными. Все при дворе помнили недавний случай с супругой генерала Коке и де Л а Вилльером. По традиции им всякий раз во время их дежурства при дворе отпускались лакомства: первой - тарелка взбитых сливок, второму - блюдо бисквитов. Король, узнав о таком расточительстве, повелел немедленно прекратить "эти излишества".
   Имелись ли у короля достоинства? Да, несомненно.
   Он отлично стрелял, прекрасно дрессировал собак подобно своему предку, незадачливому Карлу Девятому, мастерски плел охотничьи тенета, чинил ружейные замки не хуже цехового ремесленника, вытачивал резьбу на прикладах, а порой выковывал ружейные стволы.
   Он мастерски умел чеканить медали и монеты, в чем ему усердно помогал незаконный внук Карла Девятого д'Ангулем, частенько говаривавший: "Что бы нам объединиться, ваше величество, и работать вместе, пополняя казну? Я бы вас научил приготовлять сплавы, заменявшие в монетах золото и серебро, такие, что никто их не отличит от настоящих. А вы бы за это берегли меня от виселицы".
   Он самолично разводил в парниках ранний зеленый горошек и, как рачительный буржуа, посылал слуг продавать его на рынке.
   Он отлично стряпал, особенно умел приготовлять варенье.
   Он прекрасно владел цирюльным мастерством и частенько брил дежуривших во дворце офицеров.
   Он недурно играл на лютне и сам сочинял музыкальные пьески - впрочем, дрянные.
   Он хорошо делал "римские свечи", "бураки", шутихи и прочие пиротехнические забавы для фейерверков.
   Вот и все, пожалуй. Иных добродетелей, талантов и свершений за королем не водилось. Нельзя же было считать добродетелью то вынужденное целомудрие, в котором он, чуждый постельных баталий, держал свою молодую супругу? Добродетелью подобное воздержание можно считать лишь у лиц духовного звания, но никак не у юных супругов, к
   тому же обязанных позаботиться о наследнике престола...
   В оправдание короля можно добавить лишь, что он был невероятно одинок. Никто не любил его, и он никого не любил. Его мать, Мария Медичи, откровенно его презирала (и король ее ненавидел еще со времен убийства Генриха Четвертого). Его родной брат, герцог Гастон Анжуйский, спал и видел во сне, как некая счастливая случайность освобождает для него самого французский трон (что не было секретом для Людовика). Его супруга, Анна Австрийская, откровенно предпочитала ему блистательного герцога Бекингэма, что стало явным после истории в амьенских садах (и король ненавидел ее, презирал, как, впрочем, и прочих особ женского пола, сколько их ни есть).
   И, наконец, над обстоятельствами рождения короля, подобно черной грозовой туче, нависала мрачная, многим известная и, безусловно, постыдная тайна. Шептались, что чертами лица и смуглостью кожи его величество напоминает как раз покойного фаворита Марии Медичи, презренного итальянца Кончи-ни, чем, кстати, как раз и объясняется полнейшая несхожесть характера и привычек короля с его венценосным батюшкой Генрихом. Тот самый запойный остряк, маршал Бассомпьер, в свое время отпустил на этот счет непереводимый каламбур: "Чего же вы хотите, господа? Ребенок потому так черен, что дело все в чернилах" (нужно объяснить, что по-французски слова "чернила" и "Анкр" созвучны, а именно титул маркиза д'Анкра носил Кончино Кончини).
   Таков был король, от чьего имени Францией безраздельно правил министр-кардинал Ришелье, в описанные времена еще не получивший титула генералиссимуса. У короля хватало здравого смысла передоверить все дела по управлению государством его высокопреосвященству, но это еще не означало,
   что кардинал чувствовал себя спокойно, - капризный, переменчивый и слабохарактерный король всегда поддавался чужим влияниям, так что должность первого министра при нем была отнюдь не синекурой...
   Д'Артаньян, вошедший в сопровождении де Ка-вуа, увидел перед собой молодого человека двадцати четырех лет, одетого с несомненным изяществом, но с лицом, в сущности, незначительным, отнюдь не вдохновлявшим, надо полагать, резчиков монет. К тому же лицо короля было отмечено неизгладимой печатью того самого недуга, что происходит от разлития черной желчи*.
   Правда, при появлении новых лиц король проявил некоторую живость и, едва дождавшись, когда д' Артаньян выпрямится после почтительного поклона, воскликнул:
   - Подойдите ближе, господа, подойдите ближе! Кавуа, кого вы мне привели, черт возьми?
   - Это и есть Шарль де Батц д'Артаньян де Ка-стельмор, о котором докладывали вашему величеству и которого вы изволили освободить из Шатле час назад...
   - И вы не шутите?
   - Я бы не осмелился перед вашим величеством... - с грацией истинного придворного поклонился де Кавуа.
   - Поразительно! - воскликнул король и обошел вокруг почтительно застывшего д'Артаньяна, разглядывая его, словно античную статую, извлеченную из недр земных. - Мне говорили, что некий гас-конский бретёр злодейски напал на моих мушкетеров, вызвал обширные беспорядки и чуть ли не мятеж... Но это же сущий ребенок!
   * Буквальное значение слова "меланхолия" - "черная желчь".
   - Отсюда ваше величество с легкостью сделает вывод: иные люди, имеющие к королю доступ, пользуются этим отнюдь не для того, чтобы говорить правду...
   - Вы правы, де Кавуа, - грустно согласился король. - Всюду ложь. . , Кругом ложь... Короли - самые несчастные люди на земле, потому что никому так не лгут, как королям... Ну что же, мы во всем разберемся. Меня не зря называют Людовиком Справедливым!
   Д'Артаньян не шелохнулся, сохраняя почтитель-нейшее выражение лица, хотя прекрасно знал уже, что Справедливым короля именуют не в силу присущего ему данного достоинства (скорее, будем честны, обстоит как раз наоборот), а из-за того только, что его величество изволил появиться на свет в сентябре, когда Солнце находится в знаке Весов, символе правосудия...
   - Поразительно! - повторил король. - Что же, именно этот юнец победил Атоса, нанеся ему удар шпагой?
   - Совершенно верно.
   - И Арамиса?
   - Да, государь.
   - И выбил шпагу у Портоса? Д'Артаньян, поклонившись, поправил:
   - Даже дважды, ваше величество. В Менге и здесь, в Париже.
   - Каждый случай, взятый в отдельности, еще можно было бы объяснить стечением обстоятельств, - задумчиво произнес король. - Но когда они следуют один за другим... Говорите правду, юноша: это были дуэли?
   - Всякий раз это были встречи, - сказал де Кавуа. - Посудите сами, ваше величество: как неопытный юноша из провинции за считанные дни набрался бы достаточно дерзости и умения, чтобы самому вызывать господ мушкетеров?
   - Вы хотите оказать, что мои мушкетеры - бессовестные задиры?
   - О, что вы, ваше величество! - запротестовал де Кавуа. - Скорее уж виной всему трагическое стечение обстоятельств... До тех пор, пока шпага будет оставаться неотъемлемой принадлежностью дворянина, от этого никто не гарантирован...
   - Словеса, словеса! - сказал король, все еще не освободившийся от меланхолии, хотя и несколько повеселевший. - Все вокруг меня прячут истину за красивыми словесами... Черт побери, еще мой славный отец издавал строжайшие эдикты о запрещении дуэлей, и я, наследуя ему, оглашал новые...
   - Встреча, ваше величество... - сказал де Кавуа.
   - Да, я помню...
   - Взгляните на господина д'Артаньяна, сына славного дворянина, добровольцем сражавшегося за веру бок о бок с вашим славным отцом. Молодой человек удручен и искренне раскаивается...
   Д'Артаньян поторопился придать себе вид совершеннейшего раскаяния и покорной удрученности.
   - Ну да, как же! - проворчал король. - Взгляните только на эту хитрую гасконскую рожу! Не забывайте, де Кавуа, я сам наполовину гасконец, а потому меня-то не обведешь вокруг пальца! Раскаяние, ха! Скорее уж этот юный нахал втихомолку пыжится от гордости! Ну-ка, отвечайте, сударь, да или нет?
   - Самую чуточку, ваше величество, - смиренно ответил д'Артаньян.
   - Приятно видеть, что вы, по крайней мере, честны со своим королем... или почти честны... Что же мне с вами делать, любезный д'Артаньян? Вы, ей-же-ей, поставили меня в сложное положение - меня, вашего короля! С одной стороны, побежденными оказались мои мушкетеры...
   - Но победителем стал ваш гвардеец, - вкрадчиво сказал де Кавуа.
   - Вот именно, вот именно... С другой же стороны, у меня есть повод не на шутку посмеяться над хвастовством де Тревиля, полагающего, что его рота - лучшие в мире солдаты... Признайтесь, Ка-вуа, вас это только порадует?
   - Мы все - слуги вашего величества...
   - Хитрец вы, де Кавуа, хотя и не гасконец, - сказал король убежденно. - Но я не могу сердиться на человека, известного всему Парижу как образец супружеской добродетели. Это ваша сильная сторона, мошенник вы этакий. Итак, господа... По-моему, молодой дворянин заслуживает некоторой награды. Не потому, что я снисходительно отношусь к дуэлям, упаси боже! Я просто рад, что мои гвардейцы получают достойное пополнение... но на будущее довольно, д'Артаньян, слышите? Если мне донесут, что вы дрались на дуэли, я уже не буду так снисходителен!
   - В том случае, если вашему величеству донесут правду, я готов понести любое наказание, - сказал д'Артаньян.
   - Вот именно, вот именно... Что же мне с вами делать? Ну, как-то вы все-таки устроены, верно? Вы уже состоите в гвардейских кадетах. Я мог бы помочь вам купить первую же роту гвардии, которая будет продаваться... но, насколько я знаю гасконцев, есть кое-какие обстоятельства, точнее, одно-единственное обстоятельство... Безденежье - недуг, не щадящий ни королей, ни простых смертных... Вот что... Ла Шене! - позвал король и, когда камердинер вошел, решительно распорядился: - Ла Шене, посмотрите у меня по всем карманам, не найдется ли там тридцати пистолей... а впрочем, не будем мелочны! Посмотрите, не найдется ли сорока! И если найдется, несите их немедленно сюда.
   Разумеется, деньги нашлись, и именно сорок пистолей.
   "Его величество ровно в два с половиной раза менее щедр, нежели мой до сих пор неизвестный даритель... или дарительница, - моментально подсчитал д'Артаньян, имевший некоторые способности к математике. - Что поделать, я и не думал, что меня наградят орденом Святого Духа. Нужно уметь довольствоваться малым... "
   Вслух он, конечно же, рассыпался в благодарностях. Увы, ситуация была совершенно неподходящей для того, чтобы просить у короля мушкетерский плащ, - теперь было совершенно ясно, что д'Ар-таньяну этот плащ уже не принесет ни радости, ни покоя. В роте королевских мушкетеров наверняка косо посмотрели бы на новичка, как раз и прославившегося победой над тремя самыми знаменитыми бретёрами г-на де Тревиля...
   Уже в коридоре ему пришло в голову, что есть все же, чем гордиться. Получить из рук известного своей скупостью короля целых сорок пистолей это, если рассудить, нешуточное отличие...
   - Главное, д'Артаньян, не вздумайте возлагать чересчур уж большие надежды на эту аудиенцию, - серьезно сказал де Кавуа. - Вы попросту развеяли скуку его величества, и только. Вы по-прежнему ходите по лезвию ножа. Если в следующий раз королю снова насплетничают касательно вас, но с большим успехом...
   - Я понимаю, - сказал д'Артаньян. - Но не могу же я вернуться в провинцию?
   - По-моему, вас теперь из Парижа не выгонишь и под страхом Бастилии... Будьте осмотрительнее, друг мой! Берегитесь не только дуэлей, но и женски х историй. Его величество беспощаден к нарушителям супружеской добродетели, и там, где простит Дуэлянта, не пощадит разоблаченного повесу. А о вас Уже начали кружить смутные слухи, ваше имя связывают с некоей замужней женщиной...
   - Гнусные сплетни, - сказал гасконец насколько мог убедительнее. - Я всего лишь столуюсь у этой достойной дамы, потому что в трактирах кормят настолько ужасно, что веришь иным россказням о судьбе, постигшей бесследно пропавших путников, чья судьба известна лишь недобросовестным поварам...
   - Вот кстати. Не отобедаете ли у меня? Моя супруга хотела вас видеть. Могу вас заверить, что мой повар пополняет свои запасы в хороших лавках и ни разу не ловил для своих пирогов заплутавших путников...
   - Охотно, - сказал д'Артаньян искренне.
   Глава шестнадцатая,
   раскрывающая, кто был подлинным хозяином в доме капитана де Кавуа
   Д'Артаньян питался совсем неплохо - трудами госпожи Бриквиль, понятное дело, - но повар семейства де Кавуа, как вскоре стало ясно, был не в пример искуснее того, чьими услугами пользовалась Луиза. Такого сальми* из зуйков и жаворонков д'Артаньян еще не отведывал в Париже, жареные бекасы тоже были вне всяких похвал, а шпигованная телятина с артишоками и мозгами сделала бы честь Лукуллу. Вина тоже подавались великолепные - главным образом бургундское "нюи" и "поммар", считавшиеся в то далекое время наиболее изысканными. Становилось понятно, отчего де Кавуа несколько располнел. Сам же д'Артаньян пришел в благодушнейшее настроение. Он не
   *Сальми - жаркое из дичи, предварительно зажаренной на вертеле.
   сколько рассеянно слушал болтовню госпожи де Кавуа, бойкой, нарядной и красивой женщины лет двадцати пяти-двадцати шести, и чем дальше, тем больше в ее выговоре ему стало угадываться что-то знакомое...
   - Послушайте, госпожа де Кавуа! - сказал он наконец, чувствуя себя, словно тот древний грек, сделавший какое-то великое открытие, связанное с насыпанным в ванну золотом (как бишь его? Алки-виад, кажется? Вроде бы у него был титул Архиме-дикус... ) - А вы ведь родом из Лангедока!
   - Совершенно верно, господин д'Артаньян! - живо подтвердила хозяйка. Можно сказать, мы с вами из соседских мест - Гасконь рядышком с Лангедоком, рукой подать, стоит только через Гаронну переправиться... В Лангедоке я и познакомилась с де Кавуа. Вы слышали эту историю?
   - Откуда же, госпожа де Кавуа, - сказал д'Артаньян искренне.
   - Мирей! - воскликнул де Кавуа, пытаясь урезонить жену.
   - Луи, не мешай мне развлекать гостя беседой! - решительно возразила госпожа де Кавуа, и суровый капитан мушкетеров кардинала, к немалому удивлению д'Артаньяна, покорно умолк. - Я, знаете ли, дочь знатного лангедокского сеньора, а вот де Кавуа - сын мелкопоместного дворянина из Пикардии...
   Де Кавуа печально вздохнул, но не осмелился более протестовать вслух. У д'Артаньяна понемногу стали раскрываться глаза на то, кто является подлинным хозяином в этом доме, - и это, без сомнения, вовсе не капитан гвардейцев кардинала, грозный и решительный лишь за пределами этого уютного жилища...
   - Госпожа де Кавуа, - сказал гасконец убежденно. - Такое происхождение вряд ли порочит дворя
   нина. Я тоже сын мелкопоместного дворянина, чего совершенно не стыжусь...
   - Господь с вами, д'Артаньян! Я вовсе не хочу сказать, что презираю Луи. Наоборот, я его ужасно люблю... Так вот, моего отца звали де Сериньян, и во время войн в Каталонии он был ни больше, ни меньше как бригадным генералом. А я была вдовой дворянина по имени де Лакруа, совсем молоденькой вдовой, бездетной и, могу похвалиться, красивой.
   - Вы и сейчас красивы, госпожа де Кавуа, - искренне сказал гасконец.
   - Ага, как бы не так! Видели бы вы меня тогда... Тогда мне было всего шестнадцать, а теперь - двадцать шесть, и я родила восьмерых детей, любезный господин д'Артаньян...
   - Восьмерых?!
   - Вот именно. Их, правда, осталось только шесть, господу было угодно взять у нас двоих... Но мы отвлеклись. Так вот, я была очаровательной шестнадцатилетней вдовой и вовсе, скажу вам по совести, не собиралась лить слез по муженьку, которого и не успела-то узнать толком - родители поторопились меня выдать замуж, да простится им на том свете эта торопливость... А Луи служил в то время у господина де Монморанси - так он, пикар-диец, и оказался в нашем Лангедоке. Он меня увидел и тут же влюбился - я того стоила, право же... У меня осталось от покойного мужа некоторое состояние, а Кавуа был небогат, и этот дурачок, вообразите себе, по этой именно причине и не решался сделать мне предложение. Чтобы и я, и окружающие не подумали, что он хочет жениться на деньгах. Он мучился, терзался, украдкой бродил вокруг моего дома и даже пытался покончить с собой, бросившись в пруд...
   - Мирей, Мирей! - кротко возразил де Кавуа. - Вот насчет пруда ты все же наврала...
   - Ну хорошо, насчет пруда я присочинила ради красного словца, чтобы совершенно походило на рыцарские романы... но насчет всего остального не соврала ничуть. Разве ты не терзался?
   - Терзался, - со вздохом согласился де Кавуа.
   - И мучился?
   - Несказанно.
   - Ив отдалении от моего дома бродил ночами, вздыхая так, что пугались лошади в конюшне?
   - Бродил. Однако, сдается мне, насчет лошадей ты...
   - Так поэтичнее, - безапелляционно отрезала очаровательная госпожа де Кавуа. - Вы только представьте себе эту картину, д'Артаньян: ночные поля Лангедока, над которыми разносятся вздохи и рыдания бродящего, как призрак, безутешно влюбленного де Кавуа... Это ведь поэтично, согласитесь?
   - Ну, в некоторой степени... - дипломатично ответил д'Артаньян.
   - Вот видите! Словом, однажды случилось так, что Кавуа с кем-то серьезнейшим образом поссорился, и должна была состояться дуэль... Знаете, что он устроил? Отправился к нотариусу и, допуская, что может быть убит, составил завещание по всей форме. А наследницей назначил меня. Пикантность тут еще и в том, что я-то нисколечко не подозревала, какие чувства в нем возбудила, я с ним даже не была знакома. Зато жена нотариуса была моей подругой. Вдруг она приходит и говорит: "Мирей, вы знаете, что будете наследницей господина де Кавуа, если его убьют на дуэли?" Я была прямо-таки ошеломлена. И спрашиваю: "Кто такой этот господин де Кавуа? Я с ним совершенно незнакома и впервые слышу это имя!" Моя подруга отвечает: "О, это молодой красивый дворянин, который тайно и беззаветно в вас влюблен... " Можете представить, д'Артаньян, какую бурю любопытства такие слова вызвали у юной оча
   ровательной вдовы? Впервые меня тайно и беззаветно любил молодой красивый дворянин... А де Кавуа десять лет назад и впрямь был красив, как Адонис... с тех пор он состарился и располнел, но я люблю его, как встарь... Конечно же, я была тронута. Я рассказала все моему отцу, братьям, всем нашим друзьям - и послала их с утра прочесывать местность, чтобы помешать дуэли...
   - И помешали? - с живым интересом спросил д'Артаньян.
   - Увы, нет. Если бы я сама поскакала на поиски дуэлянтов, я бы непременно им помешала!
   - Не сомневаюсь, госпожа де Кавуа, - искренне ответил гасконец.
   - Ну вот... А эта орава мужчин - мои родные, знакомые и их слуги - без всякой пользы носились по окрестностям. Тем временем поединок давно закончился. Только не де Кавуа был убит, а он сам нанес противнику два удара шпагой, не получив ни одного - у него, знаете ли, легкая рука. Потом только подоспели посланные мною всадники - и доставили де Кавуа ко мне в целости и сохранности, овеянного славой победителя. Я посмотрела на него и влюбилась. И, не откладывая дела, заявила ему: "Слушайте, господин де Кавуа, если вы меня любите, почему бы вам на мне не жениться?" Подозреваю, сам он так и не решился бы... Но теперь, после моих слов, куда ему было деваться? С тех пор мы так и живем в согласии и любви, и на свете, могу вас заверить, нет человека счастливее де Кавуа. Я взяла на себя решительно все домашние дела и заботы, а ему осталась работенка для ленивых - командование ротой, служба у его высокопреосвященства кардинала... - Тут она замолчала и пытливо воззрилась на д'Артаньяна, причем видно было, что ее только что осенила некая новая идея. - Послушайте, д'Артаньян, а вы ведь не женаты?
   - Не женат, госпожа де Кавуа, - признал гасконец очевиднейший факт.
   - Но это ведь плохо! В браке есть множество хороших сторон и несомненных радостей...
   - Не сомневаюсь, госпожа де Кавуа. Но я, как истый гасконец, невероятно беден...
   - Вздор! - энергично сказала госпожа де Кавуа. - Ничего не стоит подыскать вам невесту с состоянием, молодую, красивую и умную... почти так же, как я. У меня в Фуа есть добрая знакомая, очаровательная вдова девятнадцати лет, с ежегодным доходом в девять тысяч пистолей... или вам это покажется ничтожной суммой?
   - Это мне кажется сокровищами Голконды, - сказал д'Артаньян.
   - Ну вот, и прекрасно! Она в мае будет в Париже, и я непременно вас познакомлю...
   Д'Артаньян не то что испугался - всерьез запаниковал. Что-что, а эта склонность замужних дам была ему прекрасно известна еще по Беарну: они обожают "устраивать счастье" всякого холостяка, попавшего в поле зрения, и стремятся устроить его брак с таким пылом и напором, что сопротивляться порой невозможно. Сначала Луиза, откровенно возмечтавшая выйти за него замуж, а теперь еще и молодая вдова из Фуа...
   - Ну что же, решено? - продолжала госпожа де Кавуа тоном решительного полководца накануне сражения. - Я напишу в Фуа, расскажу Жюстине, что для нее есть великолепный жених...
   - Но простите, госпожа де Кавуа, мое положение пока что не позволяет думать о женитьбе... - робко запротестовал д'Артаньян, не на шутку испуганный этим напором. - Я простой кадет рейтаров...
   - Мы вас сделаем гвардейцем кардинала, - непререкаемым тоном прервала госпожа Кавуа. - Верно, Кавуа? Вы зачислите д'Артаньяна в роту - как
   никак он уже прекрасно показал себя, в течение нескольких дней изрядно потрепав королевских мушкетеров, и не каких-то незаметных замухрышек из задних шеренг, а отпетых бретёров Атоса, Портоса и Арамиса. Почему вы удивляетесь, д'Артаньян? Обо всем происходящем в Париже я осведомлена не хуже полиции. Итак, де Кавуа?
   - Потребуется согласие его высокопреосвященства... - пробормотал де Кавуа.
   - В таком случае, я сама отправлюсь к его высокопреосвященству. Благо меня к кардиналу всегда пропускают беспрепятственно - если только он не занят вовсе уж неотложными государственными делами. Де Кавуа, подтвердите д'Артаньяну, что я не преувеличиваю!
   - Все так и обстоит, д'Артаньян, - подтвердил де Кавуа. - Господин кардинал питает слабость к моей супруге - в самом высоком и благородном смысле этого слова.
   - Господи, какие слова вы выбираете, Луи! Господин кардинал не "питает слабость", как вы неудачно изволили выразиться, а получает подлинное наслаждение от бесед с умной и проницательной женщиной - это его собственные слова. Господин кардинал вовсе не считает, подобно иным глупцам, что женщины уступают мужчинам в остроте ума. Решено! - воскликнула госпожа де Кавуа, вся в плену только что родившихся грандиозных планов. - Я завтра же отправлюсь к кардиналу и скажу ему следующее: "Ваше высокопреосвященство! Коли уж вам угодно называть меня своим другом, то выполните мою маленькую просьбу. Господин д'Артаньян, многообещающий и отважный юноша, что ни день задающий выволочку королевским мушкетерам, безумно влюблен в мою добрую знакомую Жюстину де Эрмонтей... "