Бушков Александр Александрович. Д'Артаньян - гвардеец кардинала (книга первая)

   - Это достойный дворянин... - сказал Рошфор в некоторой задумчивости. - Значит, вы пустились за фортуной...
   - Если вы усматриваете в этом нечто достойное насмешки, я готов вам доказать... - слабым голосом, но решительно произнес д'Артаньян.
   - Ну полно, полно! - успокоил его Рошфор. - Должен вам заметить, что вы, не будучи ни роялистом, ни кардиналистом, тем не менее ухитрились впутаться в нешуточные игры...
   - Таково уж гасконское везение, - сказал д'Артаньян как мог беззаботнее. - Мы не бежим от опасностей, они нас находят сами...
   - Боюсь, опасность сильнее, чем вам представляется. Вы чересчур рьяно выступили на стороне одних против других...
   - Черт меня раздери! - воскликнул д'Артаньян. - Я и намерения не имел...
   - Увы, судьба мало считается с нашими намерениями, - с легкой усмешкой сказал Рошфор. - Боюсь, вы, сами того не осознавая, приобрели могущественных врагов... но так уж устроена жизнь, что порой, обретая врагов, тем самым обретаешь и друзей...
   - Врагов я уже видел, - сказал д'Артаньян. - А вот друзей что-то не успел заметить...
   - Вот как? По-моему, вы вправе считать своим другом человека, которого предупредили о засаде...
   - Быть может...
   - Черт побери, д'Артаньян, неужели вы считаете меня настолько неблагодарным?
   - Нет, здесь другое, - поразмыслив, сказал д'Артаньян. - Я боюсь показаться навязчивым. Человеку в моем положении - с тощим кошельком, туманным будущим и полным отсутствием заслуг - легко сделаться навязчивым...
   - Вздор, - решительно сказал Рошфор. - Не будьте так мнительны... Что там, любезный? Да, это как нельзя более кстати...
   Он взял из рук робко приблизившегося хозяина бутылку вина, налил полный стакан и протянул д'Артаньяну. Гасконец осушил его единым махом, и импровизированное лекарство оказало свое действие: слабость отступила, стало теплее, появилась некоторая уверенность.
   - Ну? - нетерпеливо прикрикнул Рошфор. - Где ваш лекарь, горе-трактирщик? Долго прикажете дожидаться?
   - За ним послали, ваша милость... - хозяин трясся, как сухой прошлогодний лист. - Надеюсь, с молодым дворянином не случилось ничего страшного?
   - Страшное случится с кем-нибудь другим, если молодому человеку не будет оказано достойной заботы, - небрежно ответил Рошфор. - Ну, живо, поторопите там этих болванов и раздобудьте лекаря хоть из-под земли!
   Глянув вслед хозяину, покинувшему помещение в полуобморочном состоянии, он вновь обернулся к д'Артаньяну:
   - Итак, эти господа были настолько любезны и уделили моей скромной персоне столько внимания, что даже выслали на Амьенскую дорогу убийц... Что ж, люди они решительные. Чутье подсказывает мне, что этих господ звали Атос, Портос и Арамис...
   - Вы правы только в отношении первых двух, - сказал д'Артаньян, раскрасневшийся от вина. - Арамиса с ними не было... Они и в самом деле мушкетеры короля?
   Рошфор ответил с тонкой улыбкой:
   - Я бы выразился несколько иначе: мушкетеры господина де Тревиля. Бога ради, не подумайте, что я хочу сказать что-то, роняющее достоинство нашего христианнейшего короля, но вряд ли выдам вам государственную тайну, если уточню, что его величество кое в чем уступает своему великому отцу... Например, в решимости и воле, а также умении управлять государством... Вас, провинциала, не коробят ли, часом, такие вещи?
   - Ну что вы, - сказал д'Артаньян, отнюдь не желая выглядеть провинциалом. - До нас доходят разговоры, что его величество, как бы деликатнее выразиться, не горит желанием взять в собственные руки бразды...
   - Вот именно, - кивнул Рошфор, понизив голос. - К счастью, его величество достаточно умен, чтобы передать вышеупомянутые бразды тем лицам, которые по уму и решимости этого достойны... Легко понять, что я говорю о кардинале. Поверьте, д'Артаньян, это великий человек. Плохо только, что его замыслы не в состоянии оценить наша буйная знать, находящая порой поддержку у...
   - Я понимаю, - сказал д'Артаньян.
   Он и в самом деле понял, что Рошфор имеет в виду королеву - кое-какие тонкости были известны и в Беарне...
   - Мне показались странными их имена... - начал он осторожно.
   - Имена, как легко догадаться, вымышленные, - сказал Рошфор. - Сыновья из знатных родов так порой поступают, записавшись в мушкетеры. Вот, кстати, вы, случайно, не называли им свое?
   - Конечно, называл, - гордо ответил д'Артаньян.
   - Это плохо, - задумчиво сказал Рошфор. - Теперь они вас знают...
   - Не вижу ничего плохого. Я охотно с ними встречусь в Париже, мы, по-моему, отнюдь не закончили разговор...
   - Вы не на шутку рискуете, - ответил Рошфор крайне серьезно. - Уж я-то их знаю...
   - Быть может, вам известно и имя герцогини?
   - Обожающей выдавать себя за белошвейку? Ну разумеется...
   - Кто же она? - жадно спросил д'Артаньян.
   - Мой юный друг, - проникновенно сказал Рошфор. - Вы уверены, что вам стоит впутываться во все эти дела? Речь идет не о простой трактирной стычке, позвольте вам напомнить. Эти люди ведут крупную и серьезную игру, где ставками сплошь и рядом служат головы...
   - Вы были со мной откровенны, граф, - сказал д'Артаньян. - Позвольте ответить тем же. Сама жизнь меня заставляет очертя голову бросаться в те самые игры, о которых вы упомянули. Поскольку выбор у меня небогат. Либо унылое прозябание в Артаньяне, либо... Черт побери, если нет другого пути, я вынужден рискнуть!
   - Возможно, дело даже не в риске, - сказал Рошфор, - а в умении выбрать правильную сторону... Анна?
   Он обернулся. Белокурая незнакомка подошла к импровизированном ложу, глядя на д'Артаньяна с неприкрытым сочувствием. Гасконец охотно вскочил бы и принял более достойную позу, но слабость все же давала о себе знать, несмотря на вино.
   - Боже мой! - сказала она сочувственно. - Что это мужичье с вами сделало...
   - Пустяки, миледи, - живо ответил д'Артаньян. - У гасконцев крепкие головы, мы и не такое выносили...
   Итак, она звалась Анна... Отныне это имя казалось д'Артаньяну прекрасным, хотя прежде он не видел в нем ничего особенного. Под ласковым взглядом голубых глаз он взлетел на крыльях фантазии и удали в вовсе уж недостижимые выси. Положительно, жизнь на глазах обретала неимоверную остроту и несказанную прелесть. Он дрался с мушкетерами короля - и одного из них победил; он оказался замешан в какую-то крупную интригу с участием титулованных особ - а судя по некоторым намекам, и самой королевы; он удостоился благосклонных взглядов красавицы миледи и показал себя храбрецом перед не менее очаровательной герцогиней, пусть и неизвестной пока по имени, и все это - в один день. Неплохо для нищего гасконского недоросля!
   - Вы должны немедленно уехать, Анна, - сказал Рошфор вполголоса. Самое время.
   - А вы?
   - Я немного задержусь. У меня небольшое дельце на Амьенской дороге. О, не беспокойтесь, совершеннейшие пустяки...
   И его губы вновь тронула уже знакомая д'Артаньяну хищная усмешка, которую наш гасконец поклялся впоследствии воспроизвести перед зеркалом.
   - Где они? - раздался рядом испуганный возглас.
   В комнате появился сухопарый пожилой мужчина, чья длиннополая одежда выдавала в нем лекаря. Тут же стоял бледный юноша, держа кожаную сумку, из которой торчали разнообразнейшие докторские инструменты, способные ужаснуть раненого солдата в сто раз сильнее, нежели жерла орудий врага. Особенно д'Артаньяну не понравилась широкая пила, имевшая такой вид, словно не раз уже побывала в деле.
   - Кто - они, любезный? - поднял брови Рошфор.
   - Убитые и раненые, конечно, - сварливым тоном отозвался врач. - За мной, как сумасшедший, прибежал Пуэн-Мари, он сказал, что в "Вольном мельнике" учинилось жуткое побоище, все завалено трупами и ранеными...
   - Он преувеличил, - хладнокровнейшим тоном ответил Рошфор. - Раненый всего один, и он перед вами, а убитых, должен вас разочаровать, нет вообще...
   - Он будет жить? - с беспокойством спросила миледи, глядя так, что гасконец готов был отдать за нее всю свою кровь.
   После беглого осмотра врач сообщил чопорно:
   - Должен вам сообщить, милая дама, что этот юноша проживет еще очень и очень долго... если не будет ввязываться в н о в ы е стычки, которые могут закончиться не так благополучно. Пока же... Я бы рекомендовал повязку на голову, кое-какие надежные снадобья - которых у меня обширнейший запас - и день-другой полного покоя... Найдется тут комната, куда можно перенести больного, чтобы он не дышал кухонным чадом?
   - Думаю, да, - кивнул Рошфор. - Эй, где там наш горе-трактирщик?!
   Когда д'Артаньяна выносили со всем прилежанием присмиревшие слуги, он успел еще поймать взгляд белокурой красавицы - и то, что вслед ему была послана самая ослепительная улыбка, было не свойственным гасконцам преувеличением, а самой доподлинной реальностью.
   Глава пятая
   Обворован!
   Через четверть часа д'Артаньян, чья голова была уже перевязана чистым полотном, почувствовал себя настолько лучше, что уже не лежал в кровати, а сидел, опершись на подушки, и задумчиво созерцал целую шеренгу пузырьков и склянок с "надежными снадобьями", которыми врач, испытывавший к Рошфору нешуточное почтение, уставил подоконник от края и до края.
   Потом в дверь осторожненько протиснулся Планше с его камзолом и узелком в руках. Новообретенный слуга выглядел несколько предосудительно под глазом у него красовался огромный, уже посиневший кровоподтек, рукав камзола был полуоторван, а сам камзол помят и запылен.
   - Черт возьми, что с тобой стряслось? - спросил д'Артаньян удивленно. - Можно подумать, тебя пропустили через мельничные жернова.
   - И не говорите, сударь... Близко к тому. Они тут, в Менге, здоровые ребята, ну да я им показал, как умеют махать кулаками в Ниме.
   - Во что ты ухитрился ввязаться?
   - Ну как же, сударь, - печально сказал Планше. - Когда на вас набросилась вся эта свора, я почел своим долгом помочь хозяину, благо народ был сплошь неблагородный, в самый раз для меня... Поначалу дело шло удачно, но их было слишком много, и мне тоже досталось. Этот верзила, кузнечный подмастерье, знает хитрую ухватку, как подбивать под колено и валить с ног, надо будет запомнить... Ничего, я тоже кой-кому оставил добрую память, пару челюстей уж точно свернул на сторону...
   - Спасибо, Планше, - сказал д'Артаньян важно. - Я сразу понял, что парень ты надежный... Боюсь, нечем пока что тебя вознаградить за верную службу...
   - Вот тут можете не беспокоиться, сударь. Та дама, миледи, дала мне целый луидор. Она очень беспокоилась о вас...
   - Ну что ты врешь, бездельник! - сказал д'Артаньян с суровым выражением лица, внутренне ликуя в то же время.
   - Не сойти мне с этого места, сударь! Клянусь богородицей, у нее даже голос дрожал, когда она сокрушалась, что вынуждена уехать и оставить вас здесь в полной беспомощности...
   - Ох уж эти женщины... - проворчал д'Артаньян с видом умудренного жизнью человека. - Вечно они преувеличивают. Какая такая полная беспомощность, если все кончилось пустяками? Подумаешь, устроили маленькое кровопускание... Голова-то цела.
   - Рад слышать, сударь, - сказал Планше озабоченно. - Я вижу, однако, вы к лекарствам и не прикасались вовсе? Нужно же лечиться...
   - Вот то-то и оно, - сказал д'Артаньян серьезно. - Даже такие железные люди, как гасконцы, не отрицают медицины. Только вот что, мой любезный Планше... Собери-ка ты в мешок всю эту аптеку, всю, без малейшего изъятия, и выброси потихоньку в подходящее место...
   - Но, сударь...
   - Я приказываю! - сказал д'Артаньян и добавил наставительно: - Видишь ли, матушка дала мне с собой рецепт поистине чудодейственного бальзама, который ей когда-то открыла старуха цыганка. Бальзам этот излечивает любые раны... кроме, пожалуй что, сердечных, а порукой тому - мой отец, который его не раз пользовал с непременным успехом... Когда расправишься с аптекой, ступай на кухню, спроси вина, масла, розмарину и еще кое-чего, что записано на этой вот бумажке... да береги ее, смотри! Мы оба будем им лечить наши раны, и ты убедишься, что цыганки не всегда бывают обманщицами... Ну, живо!
   - А куда прикажете сложить ваши вещи?
   - Да вот на этот стул хотя бы, - небрежно распорядился д'Артаньян.
   Планше повиновался, потом, крутя головой в некотором сомнении, принялся сваливать в тряпицу флаконы и склянки. Едва он вышел, как д'Артаньян порядка ради полез в потайной карман камзола, чтобы удостовериться в сохранности своего главного достояния - рекомендательных писем...
   Он раз двадцать выворачивал пустой карман, как будто это могло чем-то помочь. Он перетряхнул и ощупал камзол, как будто письма могли завалиться за подкладку, в дыру, которой не имелось. И много времени понадобилось, прежде чем он смирился с простой истиной: писем там не было...
   Должно быть, его яростный рев разнесся по всей гостинице - потому что буквально через несколько мгновений в комнату вбежал встревоженный хозяин:
   - Ваша светлость?!
   Д'Артаньян сгоряча выхватил из ножен шпагу, забыв, что от клинка остался жалкий обломок. Впрочем, хозяин пребывал в столь явном расстройстве чувств, что даже этот огрызок привел его в ужас.
   - Ваша светлость! - возопил он, размазывая слезы по толстому лицу. - В чем я провинился?!
   - Письма! - вскричал д' Артаньян, все еще размахивая обломком клинка. - Мои письма!
   - Письма?
   - Не притворяйся идиотом! - взревел д'Артаньян. - Что-то я до сих пор не встречал идиотов среди трактирщиков! Вы все себе на уме, канальи! Мои рекомендательные письма, про которые я тебе говорил, прохвост ты этакий!
   - К господину де Тревилю? - припомнил хозяин.
   - И к господину де Кавуа, правой руке кардинала! - кричал д'Артаньян. - Итого два! Ты умеешь считать или только обсчитывать? Два письма! А сейчас нет ни одного!
   Он был еще довольно слаб, и эта вспышка гнева вызвала приступ нешуточной дурноты, так что д'Артаньян вынужден был выпустить бесполезный обломок шпаги и со стоном откинуться на подушки. Получив на миг передышку, хозяин, о чем-то усиленно поразмыслив, вопросил:
   - Надо ли понимать так, сударь, что письма украдены?
   - А ты как думаешь, болван? - слабым голосом отозвался д'Артаньян.
   - Боже мой! Репутация моей гостиницы безукоризненна...
   - Боюсь, у твоей гостиницы очень скоро не останется ничего, кроме репутации, - тихо, но достаточно грозно пообещал д'Артаньян. - Как только мне станет чуточку лучше, я ее разнесу в пух и прах, а тебя самого... тебя самого... черт, да я тебя надену на вертел и зажарю!
   - Пресвятая богородица! - возопил хозяин с нешуточным страданием. Что же это творится? Господа мушкетеры грозили отрезать мне уши. Граф Рошфор обещал повесить на воротах, а теперь вот и вы...
   - Позволь тебе напомнить, мошенник, - сказал д'Артаньян, - что и мушкетеры, и граф Рошфор далеко отсюда... а значит, я-то доберусь до тебя первым, уж будь уверен... То, что останется от твоей гостиницы, от этого притона, где грабят благородных путешественников, нужно будет, думается мне, переименовать. Лучше всего будет звучать "Трактирщик на вертеле". Как тебе?
   Судя по лицу хозяина, подобная перспектива не вызвала у него ни понимания, ни энтузиазма. Окончательно уничтоженный, он торчал посреди комнаты, бормоча:
   - Ваша светлость, ваше сиятельство... Должно быть, вывалились в суматохе... Я сейчас всех подниму на ноги...
   - И немедленно! - заорал д'Артаньян, собрав остаток сил.
   Примерно через четверть часа в дверь бочком-бочком вошел Планше и доложил с опаской:
   - Сударь, этот бедолага, я о нашем гостеприимном хозяине, собрался было вешаться, но я его отговорил...
   - И зря, Планше, и зря... - откликнулся д'Артаньян, уже поостыв, но все еще пребывая в сквернейшем расположении духа. - В конце концов, "Трактирщик на веревке" ничем не хуже "Трактирщика на вертеле", сдается мне...
   - Простите, сударь?
   - Пустяки, это я о своем... - сказал д'Артань-ян. - Что же, они так и не нашли моих писем?
   - До сих пор ищут, сударь, - сказал Планше. - Хозяин поднял на ноги всех, кого только мог, вплоть до конюшенного сторожа и поварят... Только я сильно сомневаюсь, что ваши письма найдутся...
   - Почему? - насторожился д'Артаньян.
   Планше подошел к постели и понизил голос:
   - Я тут перекинулся парой слов с прислугой... Из тех, у кого глаз позорче и смекалки побольше... Они мне рассказали интересные вещи, сударь. Когда вашу милость понесли сюда и в обеденном зале никого не осталось, а ваши вещи там по-прежнему валялись, всеми в суматохе забытые, туда зашли эти два прохвоста, Гримо и Мушкетон.
   - Это еще кто такие?
   - Слуги тех двух мушкетеров, ваша милость.
   - Гримо, Гримо... - припомнил д'Артаньян, борясь с головной болью. Да, именно так его называл Атос...
   - Вот именно, сударь. Гримо - этот тот субъект с постной рожей святоши и хитрющими глазами. А второй, Мушкетон, - толстый такой нормандец, очень даже представительный для слуги... Клодина говорит, они там пробыли несколько минут... А знаете, что самое интересное? Когда они, наконец, вышли, тот, который Мушкетон, сказал тому, который Гримо, с гнусной такой усмешечкой: "Знаешь, приятель, я не дворянин, да и ты тоже, так что с нас и взятки гладки, да и спроса никакого. Хороший слуга должен всегда ухватить мысль господина, а то и взять на себя то, что господину проделать - против чести..." А потом добавил: "Никто и не заметит - бешеный гасконец валяется наверху, а его слуга слишком тупой..." Тогда-то Клодина не поняла, в чем дело, но я, как только услышал, сразу догадался. Понимаете?
   - Чего же тут не понять? - уныло вздохнул д'Артаньян. - Они решили узнать, кто я такой, посмотреть, не сыщется ли в моих вещах чего-то для них интересного... Дворянин не мог опуститься до такой низости, как воровство бумаг, зато слуга...
   - Вот то-то, - печально подхватил Планше. - Если я правильно все понимаю, то п о т о м будет вовсе не унизительно для дворянской чести, если господин поинтересуется, что там за бумаги таскает в кармане его слуга...
   - Пожалуй, - согласился д'Артаньян.
   - "Его слуга слишком тупой"! - яростно повторил Планше. - Ну, если нам доведется свидеться, я им постараюсь растолковать, что они насчет меня крепенько заблуждались...
   - Будь уверен, любезный Планше, - сказал д'Артаньян, надеясь, что ему удалось в точности повторить хищную ухмылку Рошфора. - Я приложу все силы, чтобы встретиться еще разок с этими господами. Где господин, там и слуга, так что у тебя будет шанс... Ну что же тут поделаешь, если догнать их мы не в состоянии? Иди, пожалуй что, на кухню и спроси все, что нужно для приготовления бальзама, будем лечиться по-настоящему, без аптеки этого коновала...
   Глава шестая
   Гасконец в Париже
   Так и осталось загадкой, что именно помогло д'Артаньяну полностью оправиться и встать на ноги уже через два дня, - то ли юношеское здоровье, то ли волшебный бальзам цыганского происхождения, то ли полное отсутствие лекарей поблизости. Быть может, все вместе. Как бы там ни было, через два дня он пустился в путь, сопровождаемый Планше на муле (хозяин "Вольного мельника" проводил его до ворот самым почтительным образом, но с нескрываемым облегчением, явно опасаясь исполнения хотя бы половины прозвучавших в его адрес со всех сторон нешуточных угроз).
   Путь до Парижа был совершенно не отягощен какими-либо стычками и, откровенно говоря, даже скучен. Точности ради следует предположить: так, очень может быть, произошло оттого, что в ножнах нашего гасконца покоился вместо шпаги жалкий обломок клинка, с которым даже самый отчаянный беарнский задира не рискнул бы ввязываться в схватку.
   В Париж д'Артаньян въехал через предместье Сен-Антуан, где и был вынужден остановиться совершенно вопреки первоначальным замыслам. Дело в том, что он неожиданно столкнулся с новым противником, неведомым в Гаскони, мало того - с противником многочисленным и непобедимым...
   Противник этот был - парижские уличные мальчишки, весь белый день болтавшиеся под открытым небом в поисках зрелищ и объектов для издевок. С величайшим прискорбием следует поведать, что наш гасконец - а точнее говоря, его незаурядный мерин - моментально сделался как первым, так и вторым. Дело дошло до того, что вслед нашему герою были пропеты импровизированные куплеты, быть может, и уступавшие строфам великого Ронсара или Клемана Маро, но, должно признать, исполненные язвительного остроумия, хотя рифмы и хромали, а количество слогов в строках вряд ли соответствовало тогдашним строгим правилам стихосложения.
   Что еще хуже, мальчишки служили лишь, пользуясь военными терминами, запальным шнуром - ибо привлекали внимание своей суетой и воплями уже вполне взрослых парижских зевак самого неблагородного происхождения, против которых не годилось обнажать шпагу (которой, собственно говоря, и не было), а попытки воздействовать на них с помощью кулаков ввиду многочисленности зевак неминуемо привели бы к повторению недавних событий на дворе "Вольного мельника", причем в неизмеримо более опасных масштабах. Д'Артаньян очень быстро уяснил как это, так и то, что дальнейшее его продвижение по парижским улицам на желтой лошади приведет исключительно к тому, что следом за ним потянется многолюднейшая процессия, отнюдь не похожая на свиту древнеримских триумфаторов...
   Последние события уже несколько поубавили у гасконца безрассудной бравады, и он начал понимать, что, кроме лихих выпадов шпагой, в жизни существуют еще такие вещи, как тщательно обмысленные военные хитрости. А посему он, величайшим усилием воли проигнорировав раздававшиеся за спиной куплеты и шуточки, свернул в ворота первого же попавшегося на дороге постоялого двора.
   Именно там и развернулась бурная деятельность, ставившая целью сделать его вступление в Париж и менее заметным, и более приемлемым для дворянина, исполненного самых честолюбивых замыслов...
   Для начала Планше был отправлен на набережную Железного лома, где к шпаге д'Артаньяна был приделан новый клинок. Вслед за тем верный слуга был усажен за портняжную работу - обшивать единственные запасные штаны и камзол хозяина тем самым галуном, пропажу которого, сдается, д'Артаньян-отец все еще не обнаружил, поскольку его единственный выходной костюм хранился на дне дальнего сундука в ожидании каких-нибудь особо уж выдающихся событий, ожидать коих в беарнской глуши было, прямо скажем, чересчур оптимистично...
   Потом настал черед заслуженного мерина. Он был продан первому попавшемуся лошадиному барышнику за три экю - вполне приличную цену, если учитывать возраст почтенного животного и выпавшие на его долю жизненные испытания. Правда, с небрежным видом пряча в карман вышеназванную сумму, д'Артаньян ощутил легкий укол совести, дословно вспомнив напутствия отца.
   "Сын мой! - сказал тогда достойный дворянин. - Конь этот увидел свет в доме вашего отца тринадцать лет назад и все эти годы служил нашему семейству верой и правдой. Не продавайте его ни при каких обстоятельствах, дайте ему умереть в почете и старости и, если вам придется пуститься на нем в поход, щадите его..."
   Всякий почтительный сын должен свято исполнять отцовские наставления, - но д'Артаньян вынужден был признать про себя, что его отец, отроду не бывавший в Париже, будем откровенны, плохо представлял себе тот мир, куда отправил сына. Пуститься в поход на заслуженном четвероногом ветеране необычного цвета было вещью прямо-таки невозможной - а скудные средства д'Артаньяна никак не позволяли обеспечить мерину не то что "почет и покой", но мало-мальски сытое существование...
   Так что с тяжестью в сердце, но пришлось отступить от иных родительских наставлений...
   Следующим шагом д'Артаньяна стало то, что он отправил Планше подыскать подходящую, но недорогую квартиру, а сам тем временем еще более уменьшил свои скудные капиталы, приобретя фетровую шляпу вместо потрепанного берега с огрызком пера, с намерением придать себе более парижский вид.
   Все эти усилия, с радостью отметил он двумя часами позже, принесли плоды - когда Планше вернулся и они направились в Париж через Сен-Антуанские ворота, ни уличные мальчишки, ни великовозрастная праздная чернь, наполнявшая улицы, не проявили к нашему гасконцу особого интереса, и он понял, что может, в общем, сойти за парижанина.
   - Мне вот что пришло в голову, сударь, - сказал Планше, прилежно шагавший сзади, как и положено воспитанному слуге. - А не продать ли мне этого самого мула? Негоже как-то на нем разъезжать, когда хозяин идет пешком...
   - Ну, ты на нем не разъезжаешь, а ведешь в поводу, - подумав, заключил д'Артаньян. - А во-вторых, могу тебя заверить, что пешком я намерен ходить недолго. Какой-нибудь счастливый случай да подвернется, Планше, уж точно подвернется... Долго еще нам идти?
   - Не особенно, сударь, почти уже и пришли. Это место, как говорят, именуется Сен-Жерменским предместьем, а это вот - улица Старой Голубятни. Между прочим, дом господина де Тревиля, как я узнал, на этой же улице, совсем неподалеку...
   "Быть может, это доброе предзнаменование? - подумал д'Артаньян. - Что же, всякое почти что событие может нести двойное толкование. Либо удастся найти опору и протекцию у капитана королевских мушкетеров, либо мне придется бродить слишком долго, чтобы отыскать господ Атоса и Портоса, с которыми есть еще о чем поговорить... "
   Потом эти мысли вылетели у него из головы, потому что вышедшая ему навстречу хозяйка означенных меблированных комнат отнюдь не подходила под тот сложившийся в уме гасконца образ пожилой и костлявой супруги парижского буржуа, занятой выжиманием денег из тех, кто имел неосторожность задержаться под ее кровом...
   Прежде всего, эта исключительно прелестная молодая женщина была старше д'Артаньяна всего-то на четыре или пять лет, а ее темно-русые волосы, выразительные серые глаза и гибкий стан, затянутый в зеленое домашнее платье, могли бы привлечь и человека, имевшего гораздо более богатый опыт сердечных историй, нежели наш юный гасконец... Посему вряд ли стоит упрекать юношу за то, что воспоминания о синеглазой миледи и кареглазой герцогине моментально улетучились, по крайней мере, на время. Юность, как известно, крайне эгоистична и умеет восторгаться лишь тем, что оказалось перед глазами, - так и д'Артаньян был всецело очарован улыбкой хозяйки, тем временем произнесшей с изрядной скромностью: