Бушков Александр Александрович. Д'Артаньян - гвардеец кардинала (книга первая)

   - Боюсь, сударь, что столь блестящему дворянину наш скромный дом покажется чересчур убогим...
   Уже опомнившись, д'Артаньян браво ответил, нисколько не промедлив:
   - Сударыня! Как только я вас увидел, я готов снять даже чердак, лишь бы не лишиться столь очаровательной хозяйки!
   Он боялся, что его комплимент покажется очаровательной особе ужасно провинциальным, - но, должно быть, те слова, что приятны женским ушкам, одинаковы что в провинции, что в столице христианнейшего королевства. Не зря же наш гасконец был вознагражден за него ослепительной улыбкой.
   Осмотрев предназначенную ему комнату, где имелись прихожая для слуги и удобный гардероб (а во дворе обнаружилась еще и конюшня), д'Артаньян был крайне всем этим доволен, но его воодушевление мгновенно улетучилось, едва он услышал цену, которую предстояло регулярно платить за эти апартаменты.
   - Вы все же недовольны, шевалье? - спросила хозяйка, увидев набежавшую на его лицо тень.
   - Сударыня... - произнес д'Артаньян, решив быть откровенным. - Хотя я и гасконец, то есть происхожу из той страны, где неохотнее всего признаются в собственной бедности, но именно эта причина мешает мне принять ваше предложение. Эти апартаменты слишком хороши для меня, точнее, чересчур обременительны для моего кошелька... я всего лишь бедный дворянин из Беарна, приехавший в столицу буквально три часа назад в поисках фортуны... С гардеробом и конюшней мне попросту нечего делать - другого платья у меня нет, а в конюшню я могу поставить пока что лишь мула моего слуги...
   И он приготовился к тому, что ему самым решительным образом укажут на дверь. Трудно было бы ждать иного от женщины, занимавшейся ремеслом, которое заставляло ее требовать денег, и регулярно... Однако очаровательная хозяйка после короткого раздумья предложила:
   - Сударь, не окажете ли честь пройти в гостиную и отведать вина? Мы могли бы многое обговорить...
   Д'Артаньян не заставил себя долго упрашивать - даже если ему предстояло отправиться восвояси, он, по крайней мере, смог бы отведать вина, не платя за него. К тому же, как выяснилось вскоре, вино молодой женщины оказалось хорошим.
   - Дело в том, сударь, что мой муж, кроме меблированных комнат, решил еще открыть ресторан на улице Феру, - пояснила она тут же. - И поневоле, несмотря на свою скупость, вынужден был закупить в провинции немало доброго вина - кто же станет посещать вновь открывшееся заведение, если там подают кислятину, невыносимую для господ с тонким вкусом?
   При упоминании о том, что она оказалась замужней, д'Артаньян не на шутку приуныл - его взбудораженная фантазия (свойственная гасконцам, надо полагать, в компенсацию за отсутствие в карманах презренного, но столь необходимого металла) уже начала было рисовать картины одна заманчивее другой...
   Впрочем, дела определенно обстояли не так мрачно. От д'Артаньяна не укрылась та чуточку презрительная, исполненная скуки гримаска, с которой молодая красавица упомянула о законном супруге. А потому он вновь воспрянул душой и с галантной улыбкой поведал:
   - Ваш муж?! Сударыня, вы показались мне настолько юной, что я и предполагать не мог о таком вот обстоятельстве... Вы так очаровательны и юны, клянусь честью рода д'Артаньянов - именно это имя я ношу, - что я и подумать не мог...
   Наливая ему вина, очаровательная хозяйка призналась с милой гримаской:
   - Сударь, юность мужская и женская - разные вещи... Если мужчина может пребывать в холостом состоянии хоть до седых волос, то нашей сестре, увы, приходится гораздо раньше устраивать жизнь... Надобно вам знать: я, хоть и занимаюсь подобным ремеслом, но родилась не горожанкой, а настоящей мадемуазелью и происхожу из довольно древнего рода в Нормандии...
   - Вот она, разгадка! - воскликнул д'Артаньян, как заправский волокита. - С первого же мига, как я вас увидел, я сказал себе, что дело тут нечисто: юная дама, обладающая такой красотой и статью, просто не имеет права оказаться обычной буржуазкой...
   Услышав, что ее титуловали "дамой", молодая особа потупилась от удовольствия, кончики ее ушек порозовели:
   - Ваша проницательность делает вам честь, шевалье д'Артаньян... Увы, наш дом пришел в совершеннейший упадок, и, как ни печально в этом признаваться, причиной стало предосудительное поведение моей матушки. Случилось так, что она влюбилась в одного дворянина из их соседства, и он в нее также, и, что гораздо хуже, они стали искать тех встреч, что способны вызвать роковые последствия, если охваченные страстью особы состоят в законном браке... Отец мой, застигнув однажды соперника в собственном доме, проткнул его шпагой, и это убийство разорило оба дома, зажиточных прежде. Они пустили на ветер свое достояние, одни - стремясь покарать моего отца, другие, то есть наша фамилия, - защищаясь. И суды, и наемники проглотили все, что нашлось в сундуках и кошельках...
   - Что ж, это мне знакомо, - сочувственно сказал д'Артаньян. - Такие истории - не привилегия одной Нормандии, в Беарне случалось нечто подобное. И чем же все кончилось?
   - В конце концов мой отец, собрав последние средства, выкупил себе помилование у правосудия, а также принял меры, чтобы избавить себя от мстителей. Мою матушку он заточил в монастырь и сам взялся за воспитание детей. А нас у него было восемь: три мальчика и пять девочек. Мальчики недолго его обременяли - едва они вошли в возраст, батюшка отправил их на военную службу. Нас, девушек, он сначала рассчитывал также раскидать по монастырям. Однако - и молодая хозяйка улыбнулась так лукаво и многозначительно, что фантазии д'Артаньяна достигли высшей точки, - однако мы, должно быть, чересчур уж любили мирскую жизнь со всеми ее радостями... Ни одна из нас не пожелала вступить в монастырь. Отец, немало этим раздосадованный, выдал нас замуж за первых встречных. Не имея состояния, не станешь придирчиво выбирать зятьев, будешь счастлив принять тех, что замаячат на горизонте... Одна моя сестра теперь замужем за бедным дворянином, он соблюдает обычно пост длиной в полгода и заставляет следовать этому жену - вовсе не из набожности и не по какой-то заповеди церкви, а потому, что есть ему не на что. Другая стала супругой одного крючкотвора, исполняющего в суде в наших местах ремесло адвоката и прокурора...
   - Ну, должно быть, она не самая несчастная из сестер? - усмехнулся д'Артаньян. - Люди такого сорта обычно неплохо устраиваются за счет других, я о судейских крючкотворах...
   - Вы совершенно правы, шевалье, несмотря на молодость, вы прекрасно знаете жизнь (д'Артаньян при этих ее словах сделал значительное лицо и гордо подбоченился). Пожалуй, эта моя сестра - самая из нас благополучная... Две других моих сестры устроились ни так и ни этак - живут их мужья не блестяще, но, по крайней мере, дело не доходит до полугодовых постов...
   - И как же обстояло с вами, очаровательная...
   - Луиза, - сказала она с обворожительной улыбкой. - Так звучит имя, данное мне при крещении.
   - Должен сказать, что оно великолепно, - сказал д'Артаньян, уже освоившийся в ее обществе. - И как же обстояло с вами, очаровательная Луиза?
   - Откровенно говоря, мне трудно судить о своей участи, - сообщила Луиза с кокетливой улыбкой. - С одной стороны, я получила в мужья, во-первых, дворянина, пусть и захудалого, во-вторых, обладателя некоторых средств. Муж мой, дослужившись до лейтенанта пехоты, сменил ремесло и занялся сдачей внаем меблированных комнат, а нынче вот и открывает кабаре, то есть винный ресторанчик... С другой же... - и она одарила гасконца откровенным взглядом. - Столь хороший знаток жизни, как вы, несомненно понимает, как должна себя чувствовать молодая женщина, наделенная мужем старше ее на добрую четверть века, к тому же добрых шесть дней в неделю проводящего в деловых разъездах...
   "Черт меня раздери! - подумал д'Артаньян. - Преисподняя и все ее дьяволы! Неужели мои фантазии не столь уж беспочвенны и оторваны от реальности?! Когда женщина так играет улыбкой и глазками... "
   - Вам, должно быть, невыносимо скучно живется, Луиза, - сказал он с насквозь эгоистическим сочувствием.
   - Вы и представить себе не можете, шевалье д'Артаньян...
   - Вдвойне жаль, что я не смогу у вас поселиться... Не хочу быть самонадеянным, но питаю надежды, что мне удалось бы скрасить вашу скуку рассказами о великолепном Беарне... - Выпитое вино и благосклонные взгляды хозяйки придали ему дерзости, и он продолжал решительно: - И, быть может, служить вашим кавалером в прогулках по этому городу, чьи достопримечательности заслуживают долгого осмотра...
   - Дорогой шевалье, - решительно сказала Луиза. - Сейчас, когда мы так мило и умно побеседовали и, кажется, узнали друг друга поближе, я не вижу для этих апартаментов иного жильца, кроме вас.
   - Но мои стесненные средства...
   - Забудьте об этом, шевалье! Дайте мне за комнаты столько, сколько сами пожелаете... а то и совсем ничего можете не платить. Не удручайтесь платой, право. Заплатите мне сполна, когда составите себе состояние - я убеждена, что это с вами случится гораздо быстрее, чем вы думаете. Столь умный и храбрый дворянин, как вы, очень быстро выдвинется в Париже. В нашем роду никогда не было, слава богу, ни ведьм, ни гадалок, но я уже убедилась, что предначертанные мною гороскопы всегда сбываются...
   - Я очарован столь доброй любезностью, - сказал д'Артаньян уже из приличия ради. - И все же...
   - Д'Артаньян, д'Артаньян! - шутливо погрозила ему пальчиком очаровательная Луиза. - Разводя подобные церемонии, вы изменяете вашей родине! Неужели существуют гасконцы, которые, будучи на вашем месте, не были бы счастливы воспользоваться столь доброй фортуной?! Или вы лишь притворяетесь гасконцем?
   - Никоим образом, - сказал д'Артаньян, чрезвычайно обрадованный таким поворотом дела. - Что ж, я вынужден капитулировать перед лицом натиска, который у меня нет желания отражать...
   - Вот и прекрасно, шевалье! - просияла очаровательная хозяйка. - Я чувствую, мы станем добрыми друзьями...
   - Со своей стороны клянусь приложить к этому все усилия! - браво заверил д'Артаньян.
   Увы, совершенного счастья в нашем мире доискаться трудно. Когда д'Артаньян, приятно взволнованный обретением и удобной квартиры, и прелестной хозяйки, приканчивал бутылку анжуйского, в гостиной появилось новое лицо, имевшее, к сожалению, все права тут находиться, поскольку это и был законный супруг очаровательной Луизы, отставной лейтенант пехоты, человек, как легко догадаться, лет пятидесяти, невыносимо унылый и желчный на вид субъект, одетый в черное платье на манер судейских чиновников. Поначалу на его кислой физиономии все же появился некоторый намек на улыбку - когда он узнал, что видит перед собой занявшего лучшие апартаменты постояльца. Однако вскоре, перекинувшись с д'Артаньяном парой фраз, он вновь впал в прежнее состояние обиженного на весь свет брюзги. Должно быть, был неплохим физиономистом и умел рассмотреть содержимое чужих кошельков через сукно камзола - и сразу понял, что платежеспособность д'Артаньяна находится под большим сомнением. Гасконцу показалось даже, что г-н Бриквиль (именно такое имя носил супруг красавицы Луизы) намерен решительно опротестовать заключенную женой сделку, и потому наш герой принял самый гордый и независимый вид, как бы ненароком поглаживая эфес шпаги, всем своим видом показывая, что в случае попытки претворить свои намерения в жизнь отставной лейтенант будет вызван на дуэль в этой самой комнате вопреки всем королевским эдиктам.
   Должно быть, г-н Бриквиль был не только физиономистом, но и умел порою читать чужие мысли - он по размышлении уныло согласился с происшедшим вторжением гасконца. Правда, всем своим видом показывал, что кто-кто, а уж он-то вовсе не собирается быть не то что добрым другом д'Артаньяна, но хотя бы приятным собеседником. Но поскольку это, во-первых, не сопровождалось чересчур уж явными проявлениями враждебности, подавшими бы повод для дуэли, а во-вторых, д'Артаньяну было достаточно и общества хозяйки, он решил про себя быть философом. То есть стоически выдерживать скрытую неприязнь г-на Бриквиля, обладавшего, тем не менее, одним несомненнейшим достоинством, а именно тем, что его шесть дней в неделю не бывало дома...
   Оказавшись, наконец, в своей комнате, д'Артаньян растянулся на постели и, размышляя над событиями этого дня, пришел к выводу, что пока что жаловаться на судьбу грешно. Он нежданно-негаданно стал обладателем отличной квартиры, новой шляпы с пером и нового клинка. Мало того, его квартирная хозяйка оказалась не костлявой мегерой из третьего сословия, а очаровательной молодой особой дворянского происхождения, чьи улыбки и пылкие взгляды, как подозревал гасконец, таили намек на то, о чем так вдохновенно повествовал в своей книге синьор Боккаччио, - а надо сказать, что именно эта книга была единственной, которую д'Артаньян за свою жизнь одолел от корки до корки и, мало того, прочитал трижды...
   Жизнь по-прежнему была обращена к нему своей приятной стороной - хотя будущее было исполнено неизвестности.
   Именно последнее обстоятельство очень быстро заставило д'Артаньяна перейти от романтических мечтаний к действиям. Хотя он лежал на том боку, где в кармане камзола покоился кошелек, последний ничуть не создавал неудобств, не давил на тело, поскольку был тощим, словно пресловутые библейские коровы из проповеди, которую он однажды прослушал, будучи в Беарне (справедливости ради следует уточнить, что в церкви он оказался не столько движимый религиозным рвением, сколько застигнутый ливнем неподалеку от нее).
   Какое-то время он взвешивал шансы, выбирая направление, в коем следовало отправиться, делая первые шаги на поприще карьеры. Выбор ему предстояло сделать из двух домов - де Тревиля, капитана королевских мушкетеров, и де Кавуа, капитана мушкетеров кардинала. Для обоих предоставлявшихся ему шансов существовали как плюсы, так и минусы, но по размышлении д'Артаньян решил, что, поскольку г-н де Тревиль обитает на этой же улице, совсем неподалеку, с него и следует начинать...
   Глава седьмая
   Капитан королевских мушкетеров
   Пройдя во двор через массивные ворота, обитые длинными гвоздями с квадратными шляпками - архитектурная деталь, отнюдь не лишняя во времена, когда на парижских улицах еще случались ожесточенные сражения и пора их еще не отошла, - д'Артаньян оказался среди толпы вооруженных людей. Далеко не все из них носили мушкетерские плащи - в ту эпоху ношение военной формы еще не стало непременной обязанностью, да и самой формы, строго говоря, не существовало. За исключением буквально нескольких гвардейских частей, где носили форменные плащи, в большинстве прочих полков ограничивались тем, что старались попросту придать солдатской одежде хоть какое-то единообразие (чаще всего стараясь, чтобы цвет ее сочетался с цветом знамени полка или роты). Однако, судя по разговорам и по самому их здесь присутствию, это все были либо мушкетеры, либо ожидавшие зачисления в роту - не зря перья на их шляпах при всем разнообразии нарядов были одинаковыми, белыми и малиновыми, цветов ливреи Королевского Дома.
   Толпа напоминала бушующее море, где неспешно и грозно перекатываются волны. Люди расхаживали по двору с уверенностью завсегдатаев, то затевая ссоры, то занимаясь шуточным фехтованием. Чтобы пробиться через это скопление и при этом с равным успехом не уронить собственной чести и избежать вызова на дуэль, требовалось приложить недюжинную ловкость. А чтобы самому не вызвать того или другого, нужно было запастись величайшим терпением.
   Для д'Артаньяна стало нешуточным испытанием путешествие сквозь эту толкотню, давку, гам и суету. Многие оглядывались ему вслед так, что не оставалось сомнений: в нем опознали провинциала, мало того, хуже того, считают жалким и смешным. Вся уверенность д'Артаньяна сразу улетучилась - и пришлось напоминать себе, что кое с кем из скопища этих бесшабашных удальцов он уже успел переведаться самым тесным образом, оставшись, строго говоря, победителем.
   В этот миг, как ни странно, он искренне радовался, что не встретил ни Атоса, ни Портоса. При таковой встрече он ни за что не удержался бы, непременно затеял бы ссору первым - и уж, безусловно, не достиг бы не только приемной де Тревиля, но даже лестницы.
   И потому он вопреки своей гордыне смотрел в землю, чтобы ненароком не увидеть знакомые лица... То ли благодаря этому вынужденному смирению, то ли тому, что Атоса с Портосом здесь и вправду не оказалось, д'Артаньян добрался до приемной хоть и не скоро, но избежав всех подводных камней, и его шпага осталась в ножнах...
   В обширной приемной, разумеется, уже не дрались даже в шутку - зато собравшиеся там оживленнейшим образом, нимало не понижая голоса, сплетничали как о женщинах, так и о дворе короля. Даже самую малость пообтесавшись в пути - то есть наслушавшись вещей, о которых в Беарне и не ведали, - д'Артаньян все же испытал форменный трепет, поневоле слушая все эти разговоры. Здесь с самым непринужденным видом перечислялись столь громкие имена и обсуждались столь сокровеннейшие подробности как любовных интриг, так и политических заговоров, что голова кружилась, как от вина.
   Потом стало еще хуже. Собравшиеся были настроены по отношению к кардиналу не просто недоброжелательно - оставалось впечатление, что Ришелье был личным врагом буквально всех здесь присутствующих. И политика кардинала, заставлявшая трепетать всю Европу, и его личная жизнь были здесь предметом для подробнейших пересудов и самых беззастенчивых сплетен. Великий государственный деятель, кого так высоко чтил г-н д'Артаньян-отец, служил здесь попросту посмешищем. Правда, со временем д'Артаньян, наслушавшись вдоволь этих пересудов, подметил своим острым умом одну примечательную особенность. Если г-н д'Артаньян-отец восхищался кардиналом вовсе не бездумно, а мог подробно аргументировать все поводы к уважению и перечислить свершения кардинала, пошедшие только на пользу Франции, то здешние пересуды были лишены как логики, так и аргументов. Не было ни малейших попыток беспристрастно взвесить все, что сделано кардиналом для государства, ища как слабые стороны, так и сильные. Собравшимся здесь кардинал попросту не нравился, вот и все. Его ненавидели, если рассудить, как ненавидят строгого учителя, требующего порядка в классе, или пристрастного командира, вздумавшего искоренить в своей роте беззастенчивую вольницу и ввести строгую дисциплину. Д'Артаньян был согласен с отцом в том, что произвол и ничем не сдерживаемые буйные выходки дворянства были опасны для государства еще более, нежели разлад в налаженном хозяйстве, и мог бы, как ему представлялось, аргументирование и логично поспорить кое с кем из присутствующих. Беда только, что он успел уже понять - собравшимся здесь не нужны ни аргументы, ни логика. Кардинал Ришелье осмелился посягнуть на повсеместную анархию - и этого для многих было достаточно... Никто из них понятия не имел ни о рычагах управления государством, ни о финансах, ни о большой европейской политике, но давно подмечено, что критиковать чьи-то действия, не предлагая взамен своих рецептов, - дело слишком легкое и увлекательное, чтобы от него отказался хоть один напыщенный болван или светский горлопан...
   Д'Артаньян понял, что, пожалуй, напрасно считал себя до сих пор человеком, которого нечем смутить. Разговоры здешние были таковы, что, казалось, сюда сию минуту должна ворваться королевская стража, засадить половину присутствующих в Бастилию, а другую половину колесовать на Гревской площади, у Трагуарского креста или у церкви святого Павла, где обычно расставались с жизнью узники Бастилии. А сам д'Артаньян, как ему представлялось, неминуемо разделил бы их участь как сообщник, поскольку молча слушал все эти речи...
   Однако шло время, а все эти невероятно вольнодумные и оскорбительные для кардинала разговоры продолжались с прежним накалом, как будто никто из присутствующих не верил, что окажется похороненным на кладбище святого Иакова, где, как известно, бесчестно погребали государственных преступников. Понемногу и д'Артаньян стал успокаиваться, понимая, что это, вероятнее всего, обычные, ежедневные сплетни, так и не наказанные Бастилией...
   - Что вам угодно? - высокомерно обратился к нему некий раззолоченный господин. - Я вижу, вы здесь человек совершенно новый... Не назовете ли ваше имя и цель прихода?
   Нервы д'Артаньяна настолько были расстроены и взбудоражены всем услышанным, что он едва не назвал этого вельможу почтительно "сударем", но вовремя сообразил, что это не более чем лакей г-на де Тревиля, пусть и сверкавший золотыми галунами.
   Изо всех сил пытаясь держаться независимо - ибо лакей любой важной особы все же не более чем лакей, - он ответил, с неудовольствием отмечая, что голос его дрожит:
   - Я - д'Артаньян, дворянин из Беарна... земляк господина де Труавиля...
   - Кого? - с неподражаемой интонацией осведомился раззолоченный павлин.
   - Господина де Тревиля, - торопливо поправился гасконец. - Не будете ли вы так добры, любезный, исходатайствовать мне у вашего хозяина несколько минут аудиенции?
   Он несколько овладел собой - и его горящий взгляд недвусмысленно напомнил обладателю раззолоченной ливреи, что слуга всегда слуга, а дворянин со шпагой на боку всегда дворянин, и забвение этой немудреной истины чревато порой нешуточными последствиями... Уже чуть более почтительным тоном лакей спросил:
   - У вас есть какие-нибудь рекомендательные бумаги, которые я должен буду передать господину де Тревилю?
   - Нет, - кратко ответил д'Артаньян, вздохнув про себя. Лакей поднял бровь, однако ответил вежливо:
   - Я доложу.
   - Мне бы не хотелось ждать долго...
   Лакей, обозрев его с ног до головы, сказал:
   - Простите, с у д а р ь, но в данную минуту у господина де Тревиля имеет честь пребывать канцлер Сегье, первый чиновник короны. Так что ваша милость наверняка не будет в претензии немного обождать...
   И, задрав нос, скрылся в кабинете. Совершенно ясно было, что следует изготовиться к долгому ожиданию, - и д'Артаньян покорился неизбежному, напряг глаза, всматриваясь в дальний угол зала: показалось вдруг, что там мелькнула знакомая перевязь, расшитая золотом, правда, исключительно с одной стороны...
   - Господин де Тревиль ожидает господина д'Артаньяна, - послышался вдруг зычный голос лакея.
   Наступила тишина - как обычно в то время, когда дверь кабинета оставалась открытой, - и молодой гасконец торопливо пересек приемную, спеша войти к капитану мушкетеров.
   Оказавшись в кабинете, он поклонился чуть ли не до самой земли и произнес довольно витиеватое приветствие, но де Тревиль, ответив довольно сухим кивком, прервал его на полуслове:
   - Соблаговолите подождать минутку, любезный д'Артаньян, я должен покончить с предыдущим делом...
   "Интересно, почему же вы в этом случае поторопились меня пригласить?" - подумал д'Артаньян то, что, конечно же, не осмелился бы произнести вслух.
   Вежливо склонив голову, он встал в стороне от стола, краешком глаза наблюдая за стоявшим перед де Тревилем канцлером королевства - высоким худым мужчиной, чья одежда намекала как на его духовное, так и судейское прошлое.
   - Итак, вы не собираетесь прикладывать печать? - вопросил де Тревиль, потрясая какими-то бумагами.
   - Не собираюсь, - кратко ответил канцлер. - Простите, не собираюсь.
   - Позвольте освежить вашу память, - суровым тоном начал де Тревиль. Ее величество королева соблаговолила данными грамотами оказать мне некую милость. И ваша обязанность сводится лишь к тому, чтобы приложить печать...
   - Именно этого я и не собираюсь делать, - спокойно сказал канцлер. Господин де Тревиль, я далек от того, чтобы вмешиваться в военные дела, но во всем, что касается государственного управления, извольте уж считать более компетентным меня. Милость, вам оказанная, вызовет нешуточный ропот среди множества людей, чьи интересы эти грамоты затрагивают, и последствия могут оказаться самыми непредсказуемыми. Стоит ли ради удовлетворения ваших прихотей вызывать смуту, которая...
   Де Тревиль перебил его самым неприязненным тоном:
   - Интересно, вам придает смелости то, что вы в милости у кардинала, или это упрямство присуще вам изначально?
   "Я бы непременно оскорбился, - подумал д'Артаньян. - Такой тон даже для гаскониа непозволителен, когда говоришь с канцлером королевства... "
   Канцлер Сегье невозмутимо ответил:
   - Смелости, дорогой де Тревиль, мне придает многолетний опыт государственного чиновника, привыкшего всегда просчитывать последствия тех или иных поступков, в особенности когда речь идет о милостях, выпрошенных из сущего каприза...
   "А он не трус, хоть и похож на святошу, - одобрительно подумал д'Артаньян. - Неплохой ответ".
   - Позволю вам напомнить, что этот "каприз" одобрен ее величеством, сурово сказал де Тревиль.
   - Милейший капитан, - проникновенно сказал канцлер, - королева еще так молода и не особенно искушена в делах государства. Для того и существуют опытные чиновники, чтобы думать о последствиях... Если вы соблаговолите несколько смягчить суть своих претензий...