Бушков Александр Александрович. Д`Артаньян - гвардеец кардинала (книга первая)

   После недолгого размышления д'Артаньян, уже готовый было дать волю гасконской фантазии, переменил решение в последний миг.
   - Мне еще не приходилось бывать при дворе, - произнес он твердо и решительно. - Как и вообще в Париже. Но могу вас заверить, любезный хозяин, что по прибытии в Париж немного времени пройдет, прежде чем я окажусь при дворе...

Глава вторая
Д'Артаньян обзаводится слугой

   - Надо полагать, ваша милость, вам обещали придворную должность? - осведомился трактирщик.
   Д'Артаньян вновь задумался, не почествовать ли ему его той самой опустевшей бутылкой, - но вновь натолкнулся на исполненный невинности и крайнего простодушия взгляд, от которого рука поневоле опустилась. Начиная помаленьку закипать - теперь уже не было никаких сомнений, что хозяин харчевни над ним издевается, - он все же удержался от немедленной кары. Ему пришло в голову, что он будет выглядеть смешно, затеяв практически на глазах у неизвестной красавицы миледи ссору с субъектом столь низкого происхождения и рода занятий. Вот если бы выдался случай блеснуть на ее глазах поединком с достойным противником вроде Рошфора...
   Смирив гнев, он решил, что лучшим ответом будет подобная же невозмутимость.
   - Должности при дворе мне пока что не обещано, любезный хозяин, - произнес он, бессознательно копируя интонации Рошфора. - Но здесь, - он похлопал себя по левой стороне порыжевшей куртку - лежат два письма, которые, безусловно, помогут не только попасть во дворец, но и сделать карьеру... Доводилось ли вам слышать имя господина де Труавиля?
   - Простите?
   - Ах да, я и забыл... - спохватился д'Артаньян. - Он давно переменил имя на де Тревиль...
   - Капитан королевских мушкетеров?
   - Он самый, - ликующе подтвердил д'Артаньян, видя, что трактирщик на сей раз не на шутку ошеломлен. - А приходилось ли вам слышать о господине де Кавуа?
   - О капитане гвардейцев кардинала?
   - Именно.
   - О правой руке великого кардинала?
   - Уж будьте уверены, - сказал д'Артаньян победным тоном. - Ну так как же, любезный хозяин? Как по-вашему, способен чего-то добиться человек, располагающий рекомендательными письмами к этим господам, или мне следует оставить честолюбивые планы?
   - О, что вы, ваша светлость... - пробормотал хозяин, совершенно уже уничтоженный. - Как же можно оставить... Да я бы на вашем месте считал, что жизнь моя устроена окончательно и бесповоротно...
   - Не сочтите за похвальбу, но я имею дерзость именно так и считать, - заявил д'Артаньян победительным тоном истого гасконца.
   - И вы имеете к тому все основания, ваша милость... светлость, - залепетал хозяин. - Бога ради, не прогневайтесь, но я задам вам один-разъединственный вопрос... - Он поднялся с расшатанного стула и откровенно присмотрелся к д'Артаньяну в профиль. - Не может ли оказаться так, что вы имеете некоторое отношение к покойному королю Генриху Наваррскому? Неофициальное, я бы выразился, отношение, ну вы понимаете, ваша светлость... Всем нам известно, как бы это поделикатнее выразиться, о склонности покойного короля снисходить до очаровательных дам, почасту и пылко, и о последствиях этих увлечений, материальных, я бы выразился, последствиях...
   Д'Артаньян уставился на него во все глаза, не сразу сообразив, что имел в виду трактирщик. Потом ему пришло в голову, что любвеобилие покойного государя и в самом деле вошло в поговорку, а незаконных отпрысков Беарнца разгуливало по франции достаточно для того, чтобы составить из них роту гвардии.
   - Почему вы так решили, милейший? - спросил он с равнодушно-загадочным видом, польщенный в душе.
   Трактирщик расплылся в улыбке, крайне довольный своей проницательностью и остротой ума.
   - Ну как же, ваша светлость, - сказал он уже увереннее. - Я - человек в годах, и в свое время через мои руки прошло немало монет с изображением покойного короля. Вот, изволите ли видеть, сходство несомненное...
   Он двумя пальцами извлек из тесного кармана серебряную монету в полфранка, вытянул руку, так что монета оказалась на значительном удалении от глаз, и взором знатока окинул сначала профиль покойного Беарнца, потом д'Артаньяна. И заключил с уверенностью, свойственной всем заблуждающимся:
   - Тот же нос, та же линия подбородка, силуэт...
   Д'Артаньян, напустив на себя вид скромный, но вместе с тем величественный, смолчал, сделав тем не менее значительное лицо. Он не спешил объяснять трактирщику, что есть некие черты, свойственные всем без исключения гасконцам, так же как, к примеру, фламандцам или англичанам - очертания носа и подбородка, скажем... В конце-то концов, сам он ни словечком не подтвердил умозаключения трактирщика, так что совесть его, пожалуй что, чиста.
   Вот если бы он собственной волей произвел себя в самозванные потомки Беарнца...
   - Есть вещи, любезный трактирщик, о которых следует помалкивать, - сказал он значительно. - Негоже мне сомневаться в добродетели моей матушки...
   - О, я все понимаю, ваша светлость! - заверил трактирщик живо. - Значит, вы изволите держать путь в Париж...
   - Да, вот именно. Но я не хотел бы...
   - Вы можете быть уверены в моей деликатности, - заверил хозяин. - Я многое повидал в жизни. Ваш скромный вид, ваша, с позволения сказать, лошадь... Что ж, это умно, умно... Никому и в голову не придет, что под личиной такого вот...
   - Что вы имеете в виду? - вскинулся д'Артаньян, которому кровь ударила в голову.
   - О, не сердитесь, ваша светлость, я лишь хотел сказать, что вы великолепно продумали неприметный облик, когда пустились в путешествие... И все же... Быть может, вам понадобится слуга? Негоже столь благородному дворянину, пусть и путешествующему переодетым, самому заниматься иными недостойными мелочами...
   - Слуга? - переспросил д'Артаньян. - А что, вы имеете кого-то на примете?
   Предложение хозяина пришлось как нельзя более кстати, ибо прекрасно отвечало его собственным планам. Явиться в Париж в сопровождении слуги означало бы подняться в глазах окружающих, да и в собственных, на некую ступень...
   - Имею, ваша светлость, - заторопился хозяин. - У меня тут прижился один расторопный малый, которого я бы вам с превеликой охотой рекомендовал. Право слово, из него выйдет толковый слуга, вот только сейчас у него в жизни определенно наступила полоса неудач...
   Он так многозначительно гримасничал, что д'Артаньян, начиная кое-что понимать, осведомился:
   - Он вам много уже задолжал?
   - Не особенно, но все же... Два экю...
   Ощутив некое внутреннее неудобство, но не колеблясь, д'Артаньян решительно вынул из кошелька две монеты и царственным жестом протянул их хозяину:
   - Считайте, что он вам более не должен, любезный. Пришлите его ко мне сию минуту.
   Его невеликие капиталы таяли, но сейчас были вещи и поважнее тощавшего на глазах кошелька... Хозяин, выскочив за дверь, почти тут же проворно вернулся в сопровождении невысокого малого, одетого горожанином средней руки, с лицом живым и смышленым. На д'Артаньяна он взирал со всем возможным почтением. Тот, надо сказать, представления не имел, как нанимают прислугу. На его памяти в родительском доме такого попросту не случалось, те немногие слуги, что имелись в доме, были взяты на место еще до его рождения и всегда казались д'Артаньяну столь же неотъемлемой принадлежностью захудалого имения, как высохший ров и обветшавшие конюшни. Однако он, не желая ударить в грязь лицом, приосанился, сделал значительное лицо и милостиво спросил:
   - Как тебя зовут, любезный?
   - Планше.
   - Ну что ж, это легко запомнить... - проворчал д'Артаньян с видом истинного барина, для которого нанимать слугу было столь же привычно и естественно, как надевать шляпу. - Есть у тебя какие-нибудь рекомендации?
   - Никаких, ваша милость, - удрученно ответил малый. - Потому что и не приходилось пока что быть в услужении.
   Д'Артаньян подумал, то они находятся в одинаковом положении: этот малый никогда не нанимался в слуги, а сам он никогда слуг не нанимал. Однако, не желая показать свою неопытность в подобных делах, он с задумчивым видом покачал головой и проворчал:
   - Нельзя сказать, что это говорит в твою пользу...
   - Ваша милость, испытайте меня, и я буду стараться! - воскликнул Планше. - Честное слово!
   - Ну что ж, посмотрим, посмотрим... - процедил д'Артаньян с той интонацией, какая, по его мнению, была в данном случае уместна. - Чем же ты, в таком случае, занимался?
   - Готовился стать мельником, ваша милость. Так уж получилось, что я родом из Нима...
   - Гугенотское гнездо... - довольно явственно пробормотал хозяин.
   - Ага, вот именно, - живо подтвердил Планше. - Доброму католику там, пожалуй что, и неуютно. Вот взять хотя бы моего дядю... Он, изволите ли знать, ваша милость, поневоле притворялся гугенотом, так уж вышло, куда прикажете деваться трактирщику, если ходят к нему в основном и главным образом гугеноты? Вот он и притворялся, как мог. А потом, когда он умер и выяснилось, что все эти годы он был добрым католиком, гугеноты его выкопали из могилы, привязали за ногу веревкой и проволокли по улицам, а потом сожгли на площади.
   - Черт возьми! - искренне воскликнул д'Артаньян. - Куда же, в таком случае, смотрели местные власти?
   - А они, изволите знать, как раз и руководили всем этим, - поведал Планше. - Вы, ваша милость, должно быть, жили вдалеке от гугенотских мест и плохо знаете, что там творится... Особенно после Нантского эдикта, который они считают манной небесной...
   - И что же дальше?
   - А дальше, ваша милость, не повезло уже мне. Вам не доводилось слышать сказку про мельника, который на смертном одре распределил меж сыновей наследство таким вот образом: одному досталась мельница, второму - мул, а третьему - всего-навсего кот?
   - Ну как же, как же, - сказал д'Артаньян. - В наших местах ее тоже рассказывали...
   - Значит, вы представляете примерно... Вообще-то, у нас было не совсем так. Надо вам сказать, двух моих младших братьев отец отчего-то недолюбливал, бог ему судья... И мельницу он оставил мне, старшему, а им - всего-то по двадцать пистолей каждому. Только им такая дележка пришлась не по нутру. Хоть отец мой и был открытым католиком и нас, всех трех, так же воспитывал, но мои младшие братья, не знаю уж, как так вышло, вдруг в одночасье объявились оба самыми что ни на есть гугенотами...
   - Постой, постой, - сказал д'Артаньян, охваченный нешуточным любопытством. - Начинаю, кажется, соображать... А ты, значит, в гугеноты перекинуться не успел?
   - Не сообразил как-то, ваша милость, - с удрученным видом подтвердил Планше. - Ни к чему мне это было, не нравятся мне как-то гугеноты, уж не взыщите... Ну вот, и поднялся страшный шум: завопили младшенькие, что, дескать, поганый папист, то бишь я, хочет подло обворовать честных гугенотов. Мол, отец им мельницу завещал, а я его последнюю волю истолковал превратно. И хоть было завещание по всей форме, на пергаменте составленное, только оно куда-то вдруг запропало - стряпчий наш был, как легко догадаться, гугенотом.
   И свидетели объявились, в один голос доказывали, что сами при том присутствовали, как мой покойный батюшка торжественно отрекался и от папизма, и от меня заодно, а наследство передавал младшим... Ну что тут было делать? Еле ноги унес. Тут уж было не до мельницы - убраться б целым и невредимым... Хорошо еще, прихватил отцовского мула, решил, что, коли уж меня мельницы лишают, мула я, по крайней мере, имею право заседлать... Подхлестнул животину и помчал по большой дороге, пока не опомнились... Вот и вся моя история, коли поверите на слово...
   - Ну что же, - величественно заключил д'Артаньян. - Лицо у тебя располагающее, и малый ты вроде бы честный... Пожалуй, я согласен взять тебя к себе в услужение, любезный Планше. Вы можете идти, - отпустил он хозяина плавным мановением руки, и тот сговорчиво улетучился из обеденного зала.
   Видя молчаливую покорность хозяина, Планше взирал на нового хозяина с нескрываемым уважением, что приятно согревало душу д'Артаньяна. Новоиспеченный слуга, кашлянув, позволил себе осведомиться:
   - Вы, ваша милость, должно быть, военный?
   - Ты почти угадал, любезный Планше, - сказал д'Артаньян, - во всяком случае, в главном. Я еду в Париж, чтобы поступить в мушкетеры его величества... или, как повернется, в какой-нибудь другой гвардейский полк. Наше будущее известно одному богу, но многое зависит и от нас самих. А потому... Скажу тебе по секрету, что я намерен взлететь высоко и имею к тому некоторые основания, как подобает человеку, чье имя вот уже пятьсот лет неразрывно связано с историей королевства. Скажу больше, я глубоко верю, что именно мне суждено возвысить его звучание...
   Он готов был и далее распространяться на эту всерьез волновавшую его тему, но вовремя подметил тоскливый взгляд Планше, прикованный к остаткам трапезы. На взгляд бедного гасконского дворянина, там еще оставалось достаточно, чтобы удовлетворить голодный желудок - и на взгляд Планше, очень похоже, тоже. А посему, оставив высокие материи, д'Артаньян озаботился вещами не в пример более прозаическими, распорядившись:
   - Садись за стол, Планше, и распоряжайся всем, что здесь видишь, как своим.
   Планше не заставил себя долго упрашивать, он проворно уселся и заработал челюстями. Д'Артаньян, заложив руки за спину, задумчиво наблюдал за ним. С набитым ртом Планше промычал:
   - Ваша милость, у вас будут какие-нибудь приказания?
   - Пожалуй, - так же задумчиво сказал д'Артаньян. - Пожалуй... Ты, как я понял, уже не первый день здесь?
   - Целую неделю, ваша милость.
   - И успел ко всем присмотреться? Обжиться?
   - Вот то-то...
   - Здесь, в гостинице, остановилась молодая женщина, - сказал д'Артаньян, решившись. - Голубоглазая, с длинными светлыми волосами. Ее, насколько я знаю, называют миледи... Полчаса назад она стояла на галерее, на ней было зеленое бархатное платье, отделанное брабантскими кружевами...
   - Ну как же, ваша милость! Мудрено не заметить... Только, мне кажется, что она не англичанка, хотя и зовется миледи. По-французски она говорит не хуже нас с вами, и выговор у нее определенно пикардийский... По-английски она, правда, говорила вчера с проезжим английским дворянином, вот только, воля ваша, у меня осталось такое впечатление, что английский ей не родной...
   - Интересно, ты-то откуда это знаешь? - спросил заинтригованный д'Артаньян. - Ты же не англичанин?
   - А я умею по-английски, - сказал Планше. - Отец долго вел дела с английскими зерноторговцами, частенько меня посылал в Англию, вот я помаленьку и выучился... Отрубите мне голову, ваша милость, но английский ей не родной, так-то и я говорю...
   - Это интересно, - задумчиво промолвил д'Артаньян. - Одним словом, друг Планше, когда пообедаешь, постарайся выяснить о ней как можно больше. У тебя интересная физиономия, любезный, - и продувная, и в то же время внушает расположение... Думаю, тебе будет нетрудно договориться со здешней прислугой?
   - Ничего трудного, ваша милость, - заверил Планше. - Я тут помогал в хозяйстве, успел со многими сойтись накоротке...
   - Вот и прекрасно, - твердо сказал д'Артаньян. - Займись не откладывая. Я буду на галерее.
   И он немедленно туда отправился, втайне надеясь, что очаровательная незнакомка, вызвавшая такую бурю в его сердце, покажется там вновь. Увы, прошло долгое время, а пленительное видение так и не появилось. Д'Артаньян готов был поклясться, что ни она, ни черноволосый дворянин по имени Рошфор еще не покидали гостиницы, - со своего места в обеденном зале он прекрасно видел весь двор и ворота. Быть может, он ошибался и свидание все же любовное?
   Как бы там ни было, но он, руководствуясь еще одним присущим гасконцам качеством - а именно нешуточным упрямством, - оставался на прежнем месте, утешая себя тем, что нет таких любовных связей, которые затягивались бы до бесконечности, а следовательно, самые пылкие из них когда-нибудь да кончаются, и это позволять фантазии по-прежнему парить в небесах...
   - Есть новости, ваша милость, - сказал Планше, появившись на галерее бесшумно, словно бесплотный дух. - Здешняя служба - ужасные болтуны, всегда рады почесать язык, посплетничать о проезжающих, что хорошего слугу отнюдь не красит... Впрочем, какие из них слуги, одно слово - трактирная челядь...
   - Что ты узнал? - нетерпеливо спросил д'Артаньян.
   Планше чуточку приуныл:
   - Не так уж много, ваша милость. Только то, что они сами знали. Эту даму и впрямь зовут миледи, миледи Кларик, и она из Парижа... Все сходятся на том, что это настоящая дама, из благородных. Платит щедро, над деньгами не трясется... От ее служанки известно, что она была замужем за каким-то английским милордом, только совсем недавно овдовела и вернулась во Францию... в Париже у нее великолепный особняк...
   "Значит, она свободна! - ликующе подумал д'Артаньян. - Свободна, очаровательна и богата... Да, и богата... Последнее немаловажно... "
   Читателю не стоит слишком пристрастно судить нашего гасконца за эти мысли - в те ушедшие времена даже для благородного дворянина считалось вполне приличным и естественным искать в женщине источник не одного лишь обожания, но и вполне земных благ, от выгодной женитьбы до приятно отягощавших карманы камзола туго набитых кошельков. Таковы были нравы эпохи, а юный гасконец был ее сыном.
   - Она здесь впервые, - продолжал Планше. - Все эти дни ждала некоего дворянина, который как раз сегодня прискакал откуда-то издалека.
   - Лет тридцати, черноволосого?
   - Вот именно.
   - С застарелым следом от пули на левом виске?
   - Совершенно верно, сударь.
   - В фиолетовом дорожном камзоле и таких же штанах, на испанском жеребце?
   - Вы описали его точно, ваша милость... Именно о нем она и справлялась не единожды... - Планше почесал в затылке и сделал чрезвычайно хитрое выражение лица. - Только, по моему разумению... а если точно, по мнению здешней челяди, речь тут идет вовсе не о любовной интриге. Им, я думаю, можно верить - на такие вещи у них глаз наметан, тут нужно отдать им должное... Тут что-то другое, а что - никто, понятно, толком не знает...
   Д'Артаньян понятливо кивнул. Смело можно сказать, что его времена были ничем другим, кроме как чередой нескончаемых заговоров и политических интриг, принявших такой размах и постоянство, что их отголоски регулярно докатывались и до захолустной Гаскони. Все интриговали против всех - король и королева, наследник престола Гастон Анжуйский и вдовствующая королева-мать Мария Медичи, кардинал Ришелье и знатные господа, внебрачные потомки Генриха Четвертого и законные отпрыски титулованных домов, англичане и испанцы, гугеноты и иезуиты, голландцы и мантуанцы, буржуа и судейские. Многим порой казалось вследствие этого, что не быть замешанным в заговор или интригу столь же неприлично, как срезать кошельки в уличной толчее и столь же немодно, как расхаживать в нарядах покроя прежнего царствования. Эта увлекательная коловерть могла привести на плаху либо в Бастилию, но могла и вывести в те выси, что иным кажутся прямо-таки заоблачными. Излишне уточнять, что наш гасконец, твердо решивший пробить себе дорогу в жизни, был внутренне готов нырнуть с головой в эти взвихрённые и мутные воды...
   И он подумал про себя, что судьба, наконец-то, предоставляет желанный случай, - вот только как прочесть ее указания, пока что писанные неведомыми письменами?

Глава третья
Белошвейка в карете парой

   - Это все, что тебе удалось разузнать?
   - Все, ваша милость, - пожал плечами Планше. - А если я чего-то не знаю, то это исключительно потому, что никто тут не знает... Да, вот кстати! Та очаровательная особа, что сейчас стоит возле кареты, на мой взгляд, особа еще более загадочная, чем ваша голубоглазая дама и ее спутник в фиолетовом...
   Д'Артаньян, на которого слова "загадка" и "тайна" с недавнего времени действовали, как шпоры на горячего коня, встрепенулся и посмотрел в указанном направлении.
   Он увидел прекрасную карету, в которую добросовестно суетившиеся конюхи как раз закладывали двух сильных нормандских лошадей, - а неподалеку стояла та самая помянутая особа. И в самом деле очаровательная - не старше двадцати пяти лет, с вьющимися черными волосами и глубокими карими глазами, в дорожном платье из темно-вишневого бархата. Сияние многочисленных драгоценных камней в перстнях, серьгах, цепочках и прочих женских украшениях свидетельствовало, что незнакомку никак нельзя считать ни девицей на выданье из бедной семьи, ни супругой какого-нибудь малозначительного человечка. Весь ее облик, таивший в себе спокойную уверенность, все ее драгоценности, карета и кони несли на себе отпечаток знатности и несомненного богатства.
   Таковы уж молодые люди восемнадцати лет - в особенности бедные дворяне из глухой провинции, с тощим кошельком и богатейшей фантазией, - что мысли д'Артаньяна приняли неожиданный оборот, способный показаться странным только тем, кто плохо помнит собственную молодость. Голубоглазая красавица миледи по-прежнему оставалась в его мыслях - но в то же время он был неожиданно для себя покорен и захвачен кареглазой незнакомкой, нимало о том не подозревавшей.
   - И в чем же загадка, Планше? - спросил он незамедлительно.
   - Знаете, что сделала эта красотка, когда приехала сюда два дня назад?
   - Откуда же?
   - Поинтересовалась, нет ли пришедших на ее имя писем.
   - По-моему, вполне естественное желание, - сказал д'Артаньян. - И лишенное всякой таинственности.
   - Быть может, сударь, быть может... Вот только она интересовалась письмами на имя Мари Мишон, белошвейки из Тура. Таковые письма нашлись, числом три, и были ей, понятно, вручены... Мало того, за эти два дня трижды приезжали самые разные люди, искавшие в гостинице опять-таки девицу по имени Мари Мишон, - и их, согласно недвусмысленным распоряжениям, к ней и препровождали... Вы и теперь не видите тут загадки? Если это белошвейка, то я, должно быть, епископ Люсонский...
   - Совершенно верно, Планше, совершенно верно... - процедил д'Артаньян, вновь уловивший божественный аромат интриги. - Поскольку меж тобой и его преосвященством епископом Люсонским мало общего, то отсюда, согласно науке логике, проистекает...
   - Мишон! - фыркнул Планше. - Вы-то сами верите, сударь, что эта дама может носить столь плебейское имечко?
   - Ни в малейшей степени, Планше...
   - Вот видите! Интересно, какого вы теперь мнения о моей сообразительности, сударь?
   - Планше, нам обоим повезло, - великодушно признал д'Артаньян, не особенно раздумывая. - Ты обрел господина, с которым далеко пойдешь, а я - толкового слугу...
   - Уж будьте уверены!
   - Белошвейка Мари Мишон... - повторил в раздумье д'Артаньян.
   - Белошвейка, ха! - воскликнул Планше. - Конечно, случается, что иные белошвейки разъезжают в каретах даже побогаче, но тут совсем другое дело... Тут чувствуется порода. Взгляните на нее попристальнее, сударь! Такая осанка сделала бы честь принцессе... Говорю вам, это порода!
   - Друг мой Планше, - все в той же задумчивости произнес д'Артаньян, - а часто ли тебе приходилось общаться с принцессами?
   - Говоря по совести, сударь, вообще не приходилось. Но вы же понимаете, что я имею в виду?
   - Да, кажется...
   - Смотрите, смотрите! - возбужденно зашептал Планше. - А эти господа, никак, плотник и зеленщик? Тот, что повыше, ну прямо-таки плотник, по имени, скажем, Николя, а тот, что бледнее, право слово, зеленщик со столь же плебейским имечком? Коли уж они так церемонно и вежливо раскланиваются с белошвейкой, они и сами, надо полагать, из столь же неблагородного сословия...
   - Не нужно быть столь злоязычным, друг Планше, - ханжески сказал д'Артаньян. - Негоже злословить о ближних своих, в особенности тех, кого видишь впервые в жизни...
   Но на губах его блуждала та хитрая улыбка, что свойственна даже простодушным гасконцам, - к коим наш герой уж никак не принадлежал.
   В самом деле, двое мужчин, подошедших к очаровательной незнакомке с видом старых знакомых, менее всего смахивали на представителей помянутых Планше профессий, безусловно необходимых обществу, но неблагородных... В обоих за четверть лье удалось бы опознать дворян, причем отнюдь не скороспелых (какими, увы, та эпоха уже была достаточно богата). Один был мужчина лет тридцати, с лицом и осанкой, в которых было нечто величественное. Ни один плотник не мог бы похвастать такой белизной рук - да и не всякий знатный дворянин. Хотя на незнакомце был простой дорожный камзол, в его походке, всем облике ощущался если не переодетый вельможа, то, во всяком случае, человек, обремененный длиннейшей родословной и гербами, лишенными вычурности и многофигурности, то есть безусловно древними...
   Второй выглядел немного попроще, но тоже был личностью по-своему примечательной - крайне рослый и широкоплечий, с высокомерным лицом. Хотя на нем был простой, даже чуточку выцветший синий камзол, поверх оного сверкала роскошная, сплошь вышитая золотом перевязь ценою не менее десяти пистолей, а то и всех пятнадцати, а с его могучих плеч ниспадал плащ алого бархата. Оба были при шпагах, в высоких сапогах со шпорами, почти не запыленных, - а значит, им явно не пришлось в ближайшее время ехать верхом по большой дороге. Они миновали галерею, не удостоив д'Артаньяна и мимолетного взгляда, - и он как раз раздумывал, не является ли это тем пресловутым оскорблением, которого наш гасконец так жаждал на протяжении всего пути.
   - Ну, говорите же, Атос! - нетерпеливо сказала незнакомка с карими глазами, рекомая белошвейка. - Удалось?
   - Частично, милая Мари, - сказал мужчина лет тридцати с грациозным поклоном, лишний раз убедившим, что д'Артаньян видит перед собой высокородного дворянина. - Письма я получил без особого труда, но здесь неожиданно объявился Рошфор, этот цепной пес кардинала...