Бушков Александр Александрович. Д`Артаньян - гвардеец кардинала (книга первая)

   - А зачем?
   - Я дам вам целых пятьдесят пистолей, и вы себе купите много бумаги и чернил, незаменимых для расчетов... для ваших гениальных расчетов!
   - Вы, пожалуй, правы, - неохотно признался старичок. - Эти проклятые торговцы никак не хотят давать бумагу даром, сколько я им ни растолковывал значение Великой Системы для грядущих поколений... Давайте сюда ваши глупости!
   Он вырвал у Рошфора свитки и вновь скрылся за грудами книг. Слышно было, как он громко бормочет под нос о ничтожестве житейских мелочей пред лицом великой и стройной хронологии, которая когда-нибудь непременно овладеет умами всего человечества.

Глава десятая,
в которой д'Артаньяну вновь приходится вспомнить об одной своей старой проказе

   Примерно через четверть часа д'Артаньян вынужден был признать, что Рошфор вновь оказался прав: выскочивший из бумажного лабиринта безумный старичок сунул им письма, сгреб пистоли и опрометью помчался назад к столу. Хватило одного взгляда, чтобы удостовериться: этот гениальный безумец - или безумный гений - вмиг расшифровал послания, не вникая в их смысл. Все планы заговорщиков были теперь, как на ладони - с точным перечнем имен, обязанностей, замыслов и привлеченных для их реализации сил. Сумасшедший астролог по имени Скалигер так и не узнал, что его усилия помогут спасти короля Франции и его первого министра...
   Уже на улице д'Артаньян сочувственно вздохнул:
   - Бедняга... Скажите мне, Рошфор, правда ли, что, как я слышал, земля круглая, как шар...
   - Но она и в самом деле круглая, д'Артаньян, - сказал Рошфор. - И представляет собой огромный шар.
   - Бросьте шутить! - воскликнул гасконец. - На всем пути от Беарна до Парижа я, уж поверьте, не заметил ничего подобного - земля везде плоская, как доска. Конечно, кое-где попадаются возвышенности и горы, не без того, но я никогда не поверю, что ехал по шару! И потом, будь земля шаром, с нее тут же стекла бы вода, свалились люди с животными...
   Улыбаясь, Рошфор сказал:
   - Даю вам честное слово дворянина, д'Артаньян, что земля - шар.
   - Ну, это другое дело, - уныло произнес д'Артаньян. - Коли дворянин что-то подтверждает своим честным словом, этому должно верить... Но я все равно не возьму в толк, как это может быть ..
   - Мы об этом поговорим как-нибудь в другой раз, - сказал Рошфор. - Сейчас нам обоим пора поспешить, нужно убираться и из этого города, и из этой гостеприимной страны. Давайте поделим письма ровно пополам - на случай, если с кем-то из нас что-то произойдет. Пусть половина бумаг, но попадет к кардиналу. Нужно только поделить их так, чтобы обе половины содержали достаточно улик... Пожалуй что, я отдам вам эту... и эту... а себе возьму... да, и эту... Мы разделимся и отправимся разными дорогами - я поеду через Западную Фландрию в Лилль, а вам, пожалуй, лучше всего будет скакать в Сен-Кантен через Брабант. Знаете дорогу?
   - Да, - сказал д'Артаньян. - От Мехельна через Брюссель, а далее большая дорога идет через деревушку... как ее... ужасно смешное название... ага, Ватерлоо!
   - Вот именно. Удачи!
   Он дружески кивнул д'Артаньяну, опустил на лицо капюшон и вмиг скрылся за ближайшим углом, словно растаял. Д'Артаньян, оглядевшись в поисках шпионов, - он искренне надеялся, что на сей раз это вышло у него не так неуклюже, - пошел в противоположную сторону.
   - Эй, сударь!
   Уже наученный горьким опытом, гасконец первым делом схватился за шпагу, но по некотором размышлении решил подождать. Окликнувшие его больше походили на стражников, чем на наемных убийц из здешних притонов. Четверо с алебардами перегородили ему дорогу, еще трое выстроились сзади во всю ширину улочки, а восьмым был субъект без алебарды, но со шпагой и каким-то жезлом вроде тех, что во Франции носили некогда королевские сержанты. Все восемь были одеты в одинаковые желтые кафтаны, и перья на шляпах у них одинаково черные...
   За их спинами мелькнула вдруг знакомая физиономия, вытянутая, бледная и постная. Моментально узнав Гримо, д'Артаньян невольно выдвинул из ножен шпагу на две ладони - но слуга Атоса уже исчез в ближайшем проулке, а стражники с большим проворством, свидетельствовавшим о недюжинном опыте, склонили алебарды так, что с двух сторон образовался стальной горизонтальный частокол.
   - Черт знает что... - проворчал д'Артаньян, ладонью загнав шпагу обратно в ножны при виде этой многозначительной демонстрации. - Ухватки у вас, господа мои, в точности как у ваших собратьев в Париже, будто всех вас, полицейских крыс, где-то в одном месте натаскивают... Сударь! - громче воскликнул он, обращаясь к человеку со шпагой, некоторым образом выделявшемуся на фоне тупых физиономий. - Отчего вы мне заступили дорогу и что от меня хотите? Не кошелек ли?
   - Вовсе даже наоборот, сударь, - ответил человек со шпагой. - Мы не разбойники, а служители закона. Я - Ван Бекелар, бальи второго ранга, начальник полицейских агентов Зюдердама, а это - алебардисты из городской милиции. Вам придется пойти с нами в ратушу, и без глупостей, иначе...
   - Я иностранец! - сказал д'Артаньян.
   - Я знаю. Вас-то нам и нужно... Извольте, сударь, смирнехонько шагать в середине строя! Я не стану забирать у вас шпагу, к чему эти церемонии, но и вы уж не вздумайте дурить...
   Передние довольно слаженно повернулись на месте, так что д'Артаньян видел лишь их спины, а задние придвинулись, держа алебарды так, что их острия посверкивали в опасной близости от гасконца. Сопротивляться или бежать не было никакой возможности.
   - Ладно, я покоряюсь силе, - сказал он, двинувшись вслед за стражниками. - Посмотрим, каковы у вас тюрьмы...
   - Мы пока что в ратушу, сударь. Но оттуда и до тюрьмы недалеко, - обнадежил бальи.
   Д'Артаньян шел, не испытывая особенного беспокойства. Еще в Париже Рошфор ему кое-что рассказывал о нравах здешней полиции, не менее продажной, чем в Париже, а то и поболее. Старший бальи, глава всех служителей закона, принадлежал обычно к одной из местных богатых фамилий, выкладывал за свое тепленькое местечко кругленькую сумму - и, как легко догадаться, с надеждой быстро эти денежки вернуть. Пачкать руки, занимаясь самолично грязными делишками, он не желал и обычно передавал свои полномочия этому самому бальи второго ранга - сплошь и рядом личности сомнительной, со столь скверной репутацией, что перед ним закрывались двери домов всех мало-мальски добропорядочных буржуа. Мало того, у жителей Нидерландов имела хождение уже не раз слышанная д'Артаньяном поговорка: "Продажен, как бальи".
   Такое положение дел позволяло человеку предприимчивому враз обернуть ситуацию в свою пользу - как-никак у д'Артаньяна было при себе множество самых убедительных аргументов круглой формы, отчеканенных из испанского золота...
   В ратуше его, предварительно отобрав-таки шпагу, незамедлительно провели в комнату, где за пустым, не оскверненным ни единой казенной бумажкой столом восседал рослый толстяк в богатой одежде, с физиономией спесивой и недоброжелательной. Стражники остались за дверью, но Ван Бекелар последовал за ним и встал обок стола с таким видом, словно подозревал д'Артаньяна в намерении вцепиться зубами в глотку сановника за столом. Тот, сверля д'Артаньяна неприязненным взглядом маленьких глазок, сказал:
   - Я - Ван дер Маркен, бальи города Зюдердама. А вы кто такой?
   - Я? - с простодушной улыбкой переспросил д'Артаньян. - Я - шевалье де Лэг из Парижа, путешествую по своим делам...
   - И у вас есть документы?
   - Да, конечно... - сказал д'Артаньян. - Впрочем, нет... Они остались у моего слуги, одному богу ведомо, где этот болван сейчас шляется...
   - Где вы остановились?
   Не стоило, пожалуй что, наводить их на "Зваарте Зваан" - там уже мог побывать Атос или кто-то из заговорщиков. Д'Артаньян сокрушенно сказал:
   - Не помню названия... Простите великодушно, но вашего языка я не знаю и не помню, как это название звучит... Запамятовал. Такая большая гостиница, в три этажа, с вывеской и трактиром внизу...
   - Очень точное описание, - фыркнул бальи. - У нас в городе, знаете ли, много гостиниц в три этажа и с трактиром внизу... Значит, у вас нет бумаг, а названия гостиницы вы не помните... А знаете что? У нас, в Нидерландах, есть масса приспособлений, позволяющих освежить память даже самым рассеянным. У нас есть дыба, раскаленное железо, кнут, стол для растягивания... что там еще, Ван Бекелар?
   - Воронки, чтобы лить воду в глотку ведрами, - с неприятной улыбкой добавил тот. - Тиски для пальцев рук и ног... Наши судейские различают пять степеней пытки, но могу вас заверить, незнакомец, что уже первая не содержит ничего приятного... А слышали ли вы о наших казнях? Мы нимало не отстаем от остальной Европы, вы не в каком-нибудь захолустье, а во вполне передовой стране! У нас привязывают к стулу и обезглавливают ударом сабли, сжигают живьем, закапывают опять-таки живьем, топят в бочке... Ну, и вешают, конечно, как же без этого... Вы не могли не видеть виселицы, через какие бы ворота ни въехали в Зюдердам, - они у нас возле каждых ворот стоят...
   - Да, я обратил внимание, - кивнул д'Артаньян. - Там еще болтались какие-то бедолаги, так что свободных крюков вроде бы не было...
   - Ничего, - пообещал младший бальи. - Для вашей милости, так и быть, мы крюк освободим... Хотите познакомиться с магистром высоких дел?
   - Это еще кто?
   - В других странах этого господина вульгарно именуют палачом. Но вы в Нидерландах, незнакомец, здесь население тяготеет к высокому решительно во всем... У нас - магистр высоких дел. Этот господин славно умеет выкалывать глаза, брать щеки клещами, протыкать язык раскаленным железом, клейма класть...
   Оба они старались произвести грознейшее впечатление. Но д'Артаньян, хотя и очутился в прескверной ситуации, падать духом отнюдь не торопился. "Комедианты, - подумал он с оттенком презрения. - Шуты гороховые. Видывал я такие ухватки! Я, господа мои, чуть ли не все парижские тюрьмы посетил, за исключением разве что Бастилии, меня и почище пугали. Незнакомы вы с парижскими полицейскими комиссарами, вот где людоеды! А вы по сравнению с ними - щенки писючие!"
   - Господа, - сказал он вслух. - Я слыхивал о пресловутом нидерландском гостеприимстве, но такого, право, все же не ожидал... Бога ради объясните, отчего вы намерены ко мне применить все эти премилые выдумки?
   - Потому что вы - испанский шпион, - сурово сказал старший бальи.
   - Я? - изумился без наигрыша д'Артаньян. - Вот уж навет, клянусь...
   Он хотел было поклясться чем-то католическим, но вовремя вспомнил, что в протестантской стране это не только не поможет, но еще более укрепит их в подозрениях.
   - Я - испанский шпион? - продолжал он, от души рассмеявшись. - Да кто вам сказал такую глупость?!
   - У нас верные сведения, - многозначительно произнес старший бальи. - Советую вам сознаться самому, не доводя до печального знакомства с магистром высоких дел. Это, безусловно, смягчит вашу участь и сделает нас с вами добрыми друзьями... Мы умеем ценить искреннее раскаяние совсем еще молодого человека, которого запутали в свои сети какие-нибудь злокозненные иезуиты...
   "Пой, соловей, пой! - подумал д'Артаньян. - Эти полицейские штучки мне насквозь знакомы, их на мне такие прохвосты пробовали, что не чета вам! Одно и то же, даже скучно..."
   - Господа, - сказал он решительно. - Вы тут давеча упоминали, что ничем не отличаетесь от всей Европы и даже кое в чем ее превосходите. Что вы - передовая страна... Черт возьми, но ведь в приличных странах так с путешественниками не поступают! Если я чей-то там шпион, приведите свидетелей, которые меня уличат, или предъявите какие-нибудь убедительные доказательства...
   Он зорко следил за выражением лиц этой парочки - и подметил, что в быстром взгляде, коим они обменялись, определенно присутствовала некая растерянность, отчего душа д'Артаньяна мгновенно возликовала: есть такая уверенность, что нет у них ни надежных свидетелей, ни весомых улик! Общими фразами пугают пока что...
   - Так в чем же мое преступление, господа, объясните? - воскликнул д'Артаньян, решив, что сейчас самая пора перейти в наступление. - Кто и в чем меня уличает? Что я сделал? Укрепления изучал? Пушки в арсенале считал? Секреты выведывал? Совращал какого-нибудь доброго протестанта перейти в лоно этой поганой римской церкви?
   При последних его словах оба вновь переглянулись, но уже с совершенно другим выражением лиц. Развивая успех, д'Артаньян продолжал уверенно:
   - Или у вас все-таки есть свидетели, уличающие меня в одном из этих гнусных преступлений, а то и всех сразу? Приведите хоть одного, вдруг я при его виде дрогну и раскаюсь? Молчите?
   - Подождите, - неуверенно сказал старший бальи. - Вы так верно сказали о римской церкви... Надо ли понимать, сударь, так, что вы - протестант?
   Д'Артаньян саркастически рассмеялся:
   - А кто же я, по-вашему?! Мерзкий католик? - Вовремя вспомнив, что в качестве доказательства ему могут устроить экзамен по каким-нибудь гугенотским тонкостям, в которых он не разбирался нисколечко, гасконец спешно добавил: - К великому моему сожалению, протестант я по молодости лет нерадивый, ни одной молитвы толком не помню, не разбираюсь, откровенно говоря, в богословских хитросплетениях, но на то богословы есть... Главное-то - я убежденнейший протестант, и точка! Да я... я...
   У него вдруг - как всегда бывало с д'Артаньяном в минуты нешуточной опасности - родился в голове великолепный план. Точнее, пришли на ум воспоминания об устроенной в Менге проказе. Не колеблясь, д'Артаньян размашистыми шагами прошел к ближайшему окну, повернулся в профиль и, постояв так некоторое время безмолвно, громко спросил:
   - Вам не кажется, что я похож на своего отца?
   - Ну... - растерянно промолвил старший бальи. - Всякий похож на своего отца - и я, и Ван Бекелар, как говорят...
   - Тут все дело в том, какой отец, - грустно признался д'Артаньян. - Неужели не замечаете? Странно, мне многие говорили... Тут все дело в том, какой отец, господа! Я - сын великого государя Генриха Четвертого! Присмотритесь хорошенько. Охотно допускаю, что вы не видели его вживую, но монеты-то с его незабываемым профилем не могли не видеть! Присмотритесь ко мне как следует, говорю я вам!
   И застыл, горделиво выпрямившись, так что бьющее в окно солнце освещало его профиль во всей красе.
   Старший бальи что-то быстро проговорил младшему по-голландски - для д'Артаньяна, не владевшего здешним языком, это звучало как нечто похожее на "бре-ке-ке-кекс".
   - Бре-ке-ке-кекс... - произнес младший и сломя голову выбежал из комнаты.
   Он почти сразу же вернулся, неся что-то перед собой в сжатом кулаке. Передал этот предмет начальнику - д'Артаньян уголком глаза рассмотрел монету.
   Держа ее перед собой двумя пальцами вытянутой руки, старший бальи принялся сосредоточенно водить головой вправо-влево, глядя то на монету, то на д'Артаньяна, с гордым видом скрестившего руки на груди.
   Вскоре оба вновь затянули свое "бре-ке-ке-кекс". Не разбирая ни слова, но чуя в интонациях удивление, растерянность, ошеломление - и даже, о радость, некоторое почтение! - д'Артаньян победительно улыбнулся.
   И громко произнес, не глядя на них:
   - Вы убедились, господа мои? Странно, что не заметили раньше столь очевидного сходства...
   - Это так неожиданно... - произнес старший бальи.
   - Да уж, я думаю, - сказал д'Артаньян, возвращаясь к столу и бесцеремонно усаживаясь в одно из кресел. - Вы тоже можете сесть, господа, давайте без церемоний... Как вы, должно быть, прекрасно понимаете, я - незаконный сын. Истина требует уточнить, что подобных сыновей у моего великого отца было, как вам, должно быть, известно, превеликое множество... но разве это, черт побери, что-либо меняет? Коли в моих жилах течет та же кровь великого короля, что и у раззаконнейших сыновей! Не законный, но родной! Батюшка меня любил по-настоящему, я помню его ласковые руки и орлиный взор...
   - Значит, вы изволите быть протестантом? - осторожно спросил старший бальи, уже совершенно переменившись в лице, - он явно не представлял себе, как держаться со столь неожиданным визитером и что в таком случае следует предпринять.
   - Ну конечно, я же говорил, - сказал д'Артаньян уверенно. - Я вырос в... в Лимузене, в старинной и знатной гугенотской семье, мы, бывало, за стол не садились, не оплевав предварительно портрет римского папы...
   Зарываться, конечно, не следовало - в глазах обоих его пленителен еще присутствовало некоторое сомнение. Эти двое - не чета простодушному трактирщику из Менга, полиция везде одинакова, и глупцы там попадаются крайне редко. Что бы придумать такое, чтобы уж совершенно поразить их воображение? Ага!
   - Во время своих путешествий я частенько встречался с самозванцами самого разного пошиба, господа, - признался он доверительно. - И вынес одно твердое убеждение: всякий раз они сводили дело к тому, что вымогали деньги у городских властей. Позвольте вас заверить, что у меня нет и не было подобных намерений - по которым сразу и изобличают самозванцев. Наоборот, я прибыл сюда, чтобы устроить одно очень серьезное предприятие, о сути которого позвольте уж пока умолчать... но одно могу вам сказать: Нидерланды от этого только разбогатеют. Не желаете ли убедиться?
   Он с самым небрежным видом вытянул из кармана тяжеленный кошелек, полученный от Винтера, чье содержимое пока что сохранялось в целости, развязал тесемочки и наклонил замшевый мешок над столешницей.
   Золотой поток хлынул на нее, издавая самый приятный на свете звон. Двойные испанские пистоли громоздились на потемневшей доске стола живописно и крайне внушительно. Пара монет сорвалась со стола, покатилась по полу. Краем глаза д'Артаньян подметил, что младший бальи проворненько придавил их подошвой сапога - и тут же уставился в потолок с наивно-безразличным видом, словно и не было у него под ногой золотых кругляшей. Старший этого не заметил - он таращился выпученными глазами на груду золота с тоскливо-жадным выражением голодного кота, отделенного от миски с густыми сливками толстым непреодолимым стеклом...
   - А вы говорите - испанский шпион... - сказал д'Артаньян прямо-таки покровительственно. - Ну посудите сами: какой шпион, даже самый важный, будет располагать такими суммами? Позвольте вас отблагодарить за гостеприимство и доброе отношение, любезный господин бальи. Пожалуй, мой венценосный родитель вел бы себя на моем месте вот так...
   И с этими словами он небрежно зачерпнул золото горстью, сколько в руку влезло (но помня о том, что эти деньги предназначались отцу на расширение хозяйства, постарался все же особо не увлекаться), и с величественным видом, присущим царственным особам, протянул руку через стол.
   Старший бальи повел себя молодцом - без малейших колебаний, отнекиваний и ложной скромности он вытянул сложенные ковшиком ладони, принял золото и уставился на него, едва ли не облизываясь. Подчиненный завистливо взирал на него - но с этим д'Артаньян вовсе не собирался делиться, хватит с него и того, что ногой прикрыл.
   С самым недвусмысленным видом показывая, что его щедрость не безгранична, он собрал золото в кошелек, тщательно завязал его и отправил в карман. Сказал доверительно:
   - Вы знаете, господа, меня форменным образом преследует один иезуит, переодетый простым слугой, строит всякие козни, пытается погубить... Типичная иезуитская рожа: бледная, вытянутая, словно хлебнул полведра уксуса, вид постный и весь какой-то ханжеский, словно его уже записали в святые...
   - Он мне сразу показался подозрительным! - выпалил младший бальи. - В самом деле, вылитый иезуит...
   Начальник метнул в его сторону предостерегающий взгляд и, покачивая ладонями с позванивавшим в них золотом, льстиво улыбнулся д'Артаньяну:
   - В самом деле, сдается мне, что произошло досадное недоразумение, простите великодушно, ваша милость.
   "Точно, - подумал д'Артаньян. - У них ничего больше нет, кроме нашептываний скотины Гримо, донесшего на мнимого испанского шпиона. Атос и его слуга здесь, конечно же, неофициальным образом, они сами не располагают крепкой заручкой в этом городе... А впрочем, сам Атос вряд ли пошел бы на такой подлый ход, надо отдать ему должное, он известен как человек, всегда следующий правилам чести. Это Гримо постарался..."
   Старший бальи медоточивым голосом продолжал:
   - Я рад слышать, что вы намерены пополнить нидерландскую казну. Вот только это чересчур уж растяжимое понятие - нидерландская казна, обезличенное, что ли... Здесь, в славном городе Зюдердаме, тоже есть городская казна, и она, признаюсь, не особенно полна... Налоги собираются неаккуратно, расходы превышают воображение, торговля захирела, а мореплавание не приносит прежнего дохода...
   "Положительно, ему мало, - моментально догадался д'Артаньян. - Не очень уж и тонко намекает..."