Страница:
И не надо думать, что вышеописанные беспорядки в театре — типично русские заморочки. В других державах театры тоже, знаете ли, мало напоминали храм возвышенной культуры…
И в английских, и в итальянских театрах в партере собиралась не самая пристойная публика: лакеи (в Венеции еще и гондольеры, то бишь тогдашние таксисты), молодые бездельники, вообще всякий сброд. Меж рядами расхаживали девицы, предлагавшие не только прохладительные напитки, но и свои услуги. В нижнем ряду лож невозбранно располагались дамочки сомнительной репутации, которых охотно пускали ради привлечения публики, а следовательно, и повышения выручки. Вся эта толпа и во время спектакля болтала, шумела, ссорилась, а то и дралась.
«Чистая публика», господа аристократы, в театр сплошь и рядом приезжала не оперу слушать или комедию смотреть, а приятно провести время на публике. Большие ложи, принадлежавшие театралам побогаче, были скорее похожи на гостиные: дорогие ковры, зеркала, диваны, канделябры. Там, опять-таки во время спектакля, преспокойно играли в карты, распивали вино, ходили друг к другу в гости из ложи в ложу. Не храм, чего уж…
Сохранились документы венецианской тайной полиции, свидетельствовавшие о том, какую головную боль доставляла означенному жутковатому учреждению очаровательная и легкомысленная княгиня Эрколани, супруга австрийского посла. Эта ветреная особа назначала свидания любовнику прямо в ложе. Ну, место достаточно удобное: ковры-диваны, канделябры, занавески легко задернуть, отгородившись от всего мира, да вдобавок рядом музыка играет и, как писал классик, кастраты усладительно поют… Романтично, черт побери — и ведь уютно!
Разумеется, беспокойство венецианской тайной полиции касаемо любовных приключений жены дипломата проистекало вовсе не из соображений высокой морали. Чины попросту боялись, что муж легкомысленной княгини когда-нибудь узнает, как проводит время в храме культуры его женушка, заявится туда с парой пистолетов или шпагой (прецеденты бывали) и получится сплошная уголовщина, переходящая в международный скандал: речь как-никак шла о дипломате. А кому отдуваться в случае чего? Конечно, тайной полиции, которая не доглядела и не обеспечила…
Чтобы хоть как-то привести театральную публику в благопристойный вид, создали особые отделы полиции — их сотруднички в штатском кишмя кишели среди зрителей. В Риме, например, тех, кто вел себя в театре особенно буйно, без церемоний хватали, волокли на близлежащую площадь, привязывали к специальному столбу и отвешивали дюжину-другую розог по мягкому месту. После чего отводили назад и усаживали на прежнее место, чтобы и дальше наслаждался культурной программой, «насколько ему позволяло его состояние». Ясно, что сиделось наказанному опероману совсем неуютно…
Но так, конечно же, поступали исключительно с буянами простого звания. Кто бы рискнул не то что намекать насчет розог, но хотя бы замечание сделать его величеству Фердинанду, королю Неаполитанскому? Была у него устоявшаяся проказа: в последний день ежегодного карнавала король отправлялся в театр Сан Карло, занимал место на самой верхотуре, приказывал принести блюдо макарон с подливкой (и непременно чтобы с пылу с жару!) после чего пригоршнями вываливал спагетти на головы зрителей внизу…
Перейдем от дел театральных к извечной теме взаимоотношений мужчины с женщиной. Восемнадцатое столетие частенько именуется «галантным веком». Это, знаете ли, полуправда. Словом «галантность» в данном случае, что греха таить, маскируется повсеместный и утонченный разврат, принимавший порой поразительные даже на наш сегодняшний взгляд формы…
Моду, как водится, задавали с самого верха. Французский король Людовик XV был, несомненно, личностью творчески мыслящей. Он сообразил однажды, что полагаться на случай в поиске фавориток и просто временных симпатий — дело архаическое, и его следует упорядочить. А потому создал в Париже знаменитый «Олений парк». Это был уединенный особняк в глубине красивого парка, окруженного надежной оградой — и официально там располагался закрытый пансионат для воспитания юных девиц из хороших семей.
Девицы (по современной классификации, «нимфетки») там действительно обитали, и происходили в самом деле из лучших семей — но воспитывал их сам король (порой приглашавший с собой в виде милости кого-нибудь из приближенных), и воспитание это, как вы уже догадались, было, как бы это поделикатнее выразиться, несколько специфическим…
Все про это прекрасно знали — в том числе и родители означенных девиц — но локтями друг друга распихивали, чтобы пристроить туда доченьку: как-никак по окончании «учебного заведения» выпускница получала вознаграждение в сто тысяч ливров… В виде приданого. И женились на них охотно — знали, что все университеты превзошла, проказница…
А впрочем, Людовик в данном вопросе был не оригинален. Еще до того, как он открыл это своеобразное учебное заведение, владетели германских государств завели у себя самые настоящие гаремы. Некий путешественник писал о герцоге Баден-Дурлахском, что он «развлекался в гареме, состоящем из ста шестидесяти садовниц». В других государствах не особенно и отставали, все зависело от финансовых возможностей — кто-то мог себе позволить полторы сотни одалисок, а кому-то едва на два десятка хватало казны…
Германия в то время на пуританскую страну не походила нисколечко. Те самые знаменитые мейсенские фарфоровые фабрики в больших их количествах выпускали не только сервизы, но и то, что мы сегодня назвали бы «эротической скульптурой» — фигурки одиночные и групповые. Музеи их сегодня стыдливо держат в запасниках…
Там же, в Германии, в некоторых областях еще в начале восемнадцатого века сохраняли силу законы полувековой давности, совершенно официально разрешавшие мужчинам двоеженство. Правда, на сей раз причина была не в разврате. Просто-напросто после Тридцатилетней войны Германия страшно обезлюдела, в иных провинциях погибло три четверти населения, так что рождаемость, кровь из носу, нужно было поднять, даже отступая от христианских канонов…
Один из историков нравов еще сто лет назад сделал любопытное заключение: восемнадцатый век не знал подростков — ни мужского, ни женского пола. Люди сначала считались детьми, а с некоего момента — уже взрослыми. И наступал этот момент довольно рано. Герцог де Лозен женился в девятнадцать — а его жене не было и пятнадцати. Принц Монбаре (двадцати одного года) женился на тринадцатилетней, а через год она уже мама. Герцогиню Бурбон-Конде, незаконную дочь Людовика XIV, выдали замуж одиннадцати лет.
А потому двенадцатилетние любовницы в те времена — не исключение, а как раз правило. В мемуарах Казановы это все подробно описано. Понятие «совращение несовершеннолетних» попросту отсутствовало и в уголовном кодексе, и в общественном сознании. Есть масса народных песен, и немецких, и французских, где сюжет вертится вокруг одной темы — томящаяся девица вздыхает: мне уже пятнадцать, а мужа все нет, мне уже двенадцать, а любовники не появляются. Самой, что ли, кого-нибудь в сети Амура завлечь?
И во Франции, и в Германии во многих городах уже был в большой моде временный обмен женами. Свидетельствует серьезный писатель того времени, посетивший Берлин: «Здесь очень в ходу обмениваться женами на несколько недель. Так однажды вечером я случайно услышал, как один офицер говорил военному советнику: „Да, кстати, дорогой друг, когда я сегодня вечером приду к твоей милой жене, то предупреди ее, чтобы она не брала к себе на диван Верного Пастушка (вероятно, собачку). А то как-то неудобно спать, да и мешает постоянно“.
Идиллия, право…
Да, кстати, а как обстояли дела в доброй старой Англии?
А вот вам цитата из одного тогдашнего крупного писателя: «Какой-нибудь знатный приятель ловеласа похищает молодую невинную девушку, спаивает ее, проводит с ней ночь в доме терпимости, оставляет ее там в качестве залога и спокойно потирает руки, когда две недели спустя узнает, что ее бросили в тюрьму, где она сошла с ума и умерла. Во Франции развратники были не более как легкомысленными пройдохами, здесь они были низкими негодяями».
Речь, таким образом, идет о всеобщем состоянии нравов, а не об исключительных случаях… Именно в Англии вошли в большую моду «балы Адама». Слово опять-таки современнику: «На этот бал явились много прекрасных и знатных дам в масках, а в остальном совершенно голые». Мужчины за вход платили пять гиней. Оркестр наигрывал танцы, была устроена холодная закуска. После окончания танцев зала погрузилась в темноту и многочисленные диваны служили для последовавшей затем оргии».
Когда одну такую вечеринку однажды накрыли полицейские и принялись устанавливать личности гостей, даже принимавшие живое участие в забавах лондонские проститутки изумились не на шутку: оказалось, что самые изобретательные и раскрепощенные на этой групповушке дамы были не платными шлюхами, а как раз представительницами высшего общества. Среди них даже оказалось несколько герцогинь…
Но и это еще не самое пикантное. На всем протяжении восемнадцатого века (и даже в девятнадцатом!) английские мужья законнейшим образом, с аукциона, на ярмарках продавали своих жен! Правда, этот обычай существовал исключительно среди «низших классов»…
Но он существовал. Сохранились газеты того времени, где после цен на свиней, овец и прочий скот помещены цены на женщин. Вот примечательный отрывочек из газеты «Тайме» от 12 июля 1797 г.: «Из-за случайного недосмотра или сознательного упущения в отделе смитфильдской ярмарки мы лишены возможности сообщить цену на женщин. Многие выдающиеся писатели усматривают в возрастании цен на прекрасный пол верный признак развития цивилизации. В таком случае Смитфильд имеет полное право считаться очагом прогресса, так как на рынке недавно эта цена поднялась с полгинеи до трех с половиной».
Между прочим, Смитфильд — это не какая-нибудь глухомань, населенная безграмотной деревенщиной, а пригород Лондона…
Вот детальное описание свидетеля: «Обыкновенно муж приводил жену, на шею которой была накинута веревка, в день ярмарки на площадь, где продавали скот, привязывал ее к бревну и продавал в присутствии необходимого числа свидетелей тому, кто давал больше других. Судебный рассыльный или какой-нибудь другой невысокий судейский чин, а часто сам муж, устанавливал цену, редко превышавшую несколько шиллингов, муж отвязывал жену и водил за веревку по площади. Народ называл такого рода торг „the hornmarket“ (ярмарка рогатого скота). Покупателями обычно бывали вдовцы или холостяки. После такой продажи женщина становилась законной женой покупателя, а ее дети от этого нового брака также считались законными. Тем не менее, мужья иногда после покупки настаивали на венчании в церкви».
Как вам добрая старая Англия? Вообще-то это, строго говоря, не разврат, мужик не шлюху снимает, а законную жену себе в дом прикупает, но все равно, как-то не вяжется с нашим представлением об Англии как оазисе благостных вольностей народных…
А знаете, кстати, в каком году в Англии зафиксирован последний достоверный факт этакой законной продажи жены? В 1884. Тысяча восемьсот восемьдесят четвертом. Чтоб я так жил…
Но вернемся в восемнадцатый век. Как и во многом другом, и в интимной области уже наблюдался нешуточный прогресс. Уже к началу столетия был изобретен презерватив, или кондом, названный так по фамилии изобретателя, английского доктора Кондома. Кстати, уже в те времена прекрасно наловчились «посредством сшивания» восстанавливать девственность.
Что еще? Ах да, курфюрст саксонский, он же король польский Август Сильный сделал очередной любовницей родную дочку (правда, незаконнорожденную) — и в том же был замечен Казанова, писавший в своих воспоминаниях, что именно-де в таком теснейшем общении и достигается подлинная отцовская любовь.
В общем, в результате повсеместного распространения этакой «галантности» именно в восемнадцатом столетии по всей Европе распространились в немыслимом количестве воспитательные дома, куда всякая мать, желавшая отделаться от нежеланного или незаконного ребенка, могла его принести и сдать, оставшись неизвестной. К слову, тогда повсеместно действовали писаные законы, по которым матерям незаконных детей запрещалось отыскивать отцов и требовать денег на содержание ребенка. Законы эти, ежу понятно, писаны исключительно мужиками…
И напоследок — об ароматах.
Наше счастье, что техника пока что не достигла описанных фантастами высот, и телевизоры с киноэкранами не способны передавать запахи. Иначе костюмированные фильмы из жизни кавалеров и дам восемнадцатого столетия пришлось бы смотреть, наглухо забивая ноздри затычками…
Восемнадцатое столетие смердело, как сотня дохлых кошек. Уж простите за неприглядные подробности, но именно так все и обстояло. Кавалеры в кружевных манжетах и дамы в красивых платьях, которых мы видим на экране, в реальности не мылись по несколько месяцев, да и бельишко менять не особенно спешили. Ради ликвидации последствий такого образа жизни были изобретены изящные штучки с откровенным названием «блохоловки». Как легко догадаться из названия, ими ловили на себе блох те самые блистательные дамы и господа прямо на пышных приемах.
Для французских королей построили великолепнейшее место под название Версаль. Красивейшие парки с фонтанами и тенистыми аллеями, роскошные дворцы…
Вот только во всем этом Версале (в отличие от «варварской» России) не было ни одной комнатушки, которую у нас обычно именовали «нужником», а впоследствии «сортиром». Ни единой. Суровый исторический факт.
Как же они там обходились? А попросту. Королю и кучке высшего дворянства еще подносили предмет под деликатным названием «ночная ваза» — а многочисленные придворные (и масса вносившей свой вклад прислуги) перебивались и без этого. Я ж говорю, нравы были самые непринужденные. Какой-нибудь благородный граф (порой на приеме) подходил к камину, непринужденно поворачивался спиной к обществу и преспокойно пускал струю в камин. Более воспитанные люди на минутку выходили на лестницу, каковую и орошали столь же непринужденно. Ну, а большую, как принято именовать, нужду можно было справить под любым красиво подстриженным садовниками кустиком.
Представляете, как благоухал великолепный Версаль, которому завидовали все остальные европейские монархи?
А теперь представьте, что вы — придворный кавалер. И уманили наконец в парк ночной предмет своих воздыханий. Ну, лобзания, клятвы, прелюдии… Нежно берете за талию ваш предмет, с колотящимся сердцем опускаете ее в густую травушку-муравушку… И аккурат в…
Черт их знает, как они там в Версале в таких вот случаях реагировали. Может быть, и внимания не обращали особенно — притерпелись, должно быть, к «ароматам»…
Самое смешное, что эти вот субъекты искренне считали «варварами» наших предков — которые, в отличие от французов, каждую неделю ходили в баню, а нужники имелись повсеместно…
Конец первой главы. Признаю, она, очень может быть, несколько затянулась, но читатель, смею думать, имеет теперь некоторое представление о столетии, в котором родилась императрица Екатерина, в котором она прожила чуть ли не семьдесят лет…
А теперь — о ней. Родилась однажды девочка…
Глава вторая
И в английских, и в итальянских театрах в партере собиралась не самая пристойная публика: лакеи (в Венеции еще и гондольеры, то бишь тогдашние таксисты), молодые бездельники, вообще всякий сброд. Меж рядами расхаживали девицы, предлагавшие не только прохладительные напитки, но и свои услуги. В нижнем ряду лож невозбранно располагались дамочки сомнительной репутации, которых охотно пускали ради привлечения публики, а следовательно, и повышения выручки. Вся эта толпа и во время спектакля болтала, шумела, ссорилась, а то и дралась.
«Чистая публика», господа аристократы, в театр сплошь и рядом приезжала не оперу слушать или комедию смотреть, а приятно провести время на публике. Большие ложи, принадлежавшие театралам побогаче, были скорее похожи на гостиные: дорогие ковры, зеркала, диваны, канделябры. Там, опять-таки во время спектакля, преспокойно играли в карты, распивали вино, ходили друг к другу в гости из ложи в ложу. Не храм, чего уж…
Сохранились документы венецианской тайной полиции, свидетельствовавшие о том, какую головную боль доставляла означенному жутковатому учреждению очаровательная и легкомысленная княгиня Эрколани, супруга австрийского посла. Эта ветреная особа назначала свидания любовнику прямо в ложе. Ну, место достаточно удобное: ковры-диваны, канделябры, занавески легко задернуть, отгородившись от всего мира, да вдобавок рядом музыка играет и, как писал классик, кастраты усладительно поют… Романтично, черт побери — и ведь уютно!
Разумеется, беспокойство венецианской тайной полиции касаемо любовных приключений жены дипломата проистекало вовсе не из соображений высокой морали. Чины попросту боялись, что муж легкомысленной княгини когда-нибудь узнает, как проводит время в храме культуры его женушка, заявится туда с парой пистолетов или шпагой (прецеденты бывали) и получится сплошная уголовщина, переходящая в международный скандал: речь как-никак шла о дипломате. А кому отдуваться в случае чего? Конечно, тайной полиции, которая не доглядела и не обеспечила…
Чтобы хоть как-то привести театральную публику в благопристойный вид, создали особые отделы полиции — их сотруднички в штатском кишмя кишели среди зрителей. В Риме, например, тех, кто вел себя в театре особенно буйно, без церемоний хватали, волокли на близлежащую площадь, привязывали к специальному столбу и отвешивали дюжину-другую розог по мягкому месту. После чего отводили назад и усаживали на прежнее место, чтобы и дальше наслаждался культурной программой, «насколько ему позволяло его состояние». Ясно, что сиделось наказанному опероману совсем неуютно…
Но так, конечно же, поступали исключительно с буянами простого звания. Кто бы рискнул не то что намекать насчет розог, но хотя бы замечание сделать его величеству Фердинанду, королю Неаполитанскому? Была у него устоявшаяся проказа: в последний день ежегодного карнавала король отправлялся в театр Сан Карло, занимал место на самой верхотуре, приказывал принести блюдо макарон с подливкой (и непременно чтобы с пылу с жару!) после чего пригоршнями вываливал спагетти на головы зрителей внизу…
Перейдем от дел театральных к извечной теме взаимоотношений мужчины с женщиной. Восемнадцатое столетие частенько именуется «галантным веком». Это, знаете ли, полуправда. Словом «галантность» в данном случае, что греха таить, маскируется повсеместный и утонченный разврат, принимавший порой поразительные даже на наш сегодняшний взгляд формы…
Моду, как водится, задавали с самого верха. Французский король Людовик XV был, несомненно, личностью творчески мыслящей. Он сообразил однажды, что полагаться на случай в поиске фавориток и просто временных симпатий — дело архаическое, и его следует упорядочить. А потому создал в Париже знаменитый «Олений парк». Это был уединенный особняк в глубине красивого парка, окруженного надежной оградой — и официально там располагался закрытый пансионат для воспитания юных девиц из хороших семей.
Девицы (по современной классификации, «нимфетки») там действительно обитали, и происходили в самом деле из лучших семей — но воспитывал их сам король (порой приглашавший с собой в виде милости кого-нибудь из приближенных), и воспитание это, как вы уже догадались, было, как бы это поделикатнее выразиться, несколько специфическим…
Все про это прекрасно знали — в том числе и родители означенных девиц — но локтями друг друга распихивали, чтобы пристроить туда доченьку: как-никак по окончании «учебного заведения» выпускница получала вознаграждение в сто тысяч ливров… В виде приданого. И женились на них охотно — знали, что все университеты превзошла, проказница…
А впрочем, Людовик в данном вопросе был не оригинален. Еще до того, как он открыл это своеобразное учебное заведение, владетели германских государств завели у себя самые настоящие гаремы. Некий путешественник писал о герцоге Баден-Дурлахском, что он «развлекался в гареме, состоящем из ста шестидесяти садовниц». В других государствах не особенно и отставали, все зависело от финансовых возможностей — кто-то мог себе позволить полторы сотни одалисок, а кому-то едва на два десятка хватало казны…
Германия в то время на пуританскую страну не походила нисколечко. Те самые знаменитые мейсенские фарфоровые фабрики в больших их количествах выпускали не только сервизы, но и то, что мы сегодня назвали бы «эротической скульптурой» — фигурки одиночные и групповые. Музеи их сегодня стыдливо держат в запасниках…
Там же, в Германии, в некоторых областях еще в начале восемнадцатого века сохраняли силу законы полувековой давности, совершенно официально разрешавшие мужчинам двоеженство. Правда, на сей раз причина была не в разврате. Просто-напросто после Тридцатилетней войны Германия страшно обезлюдела, в иных провинциях погибло три четверти населения, так что рождаемость, кровь из носу, нужно было поднять, даже отступая от христианских канонов…
Один из историков нравов еще сто лет назад сделал любопытное заключение: восемнадцатый век не знал подростков — ни мужского, ни женского пола. Люди сначала считались детьми, а с некоего момента — уже взрослыми. И наступал этот момент довольно рано. Герцог де Лозен женился в девятнадцать — а его жене не было и пятнадцати. Принц Монбаре (двадцати одного года) женился на тринадцатилетней, а через год она уже мама. Герцогиню Бурбон-Конде, незаконную дочь Людовика XIV, выдали замуж одиннадцати лет.
А потому двенадцатилетние любовницы в те времена — не исключение, а как раз правило. В мемуарах Казановы это все подробно описано. Понятие «совращение несовершеннолетних» попросту отсутствовало и в уголовном кодексе, и в общественном сознании. Есть масса народных песен, и немецких, и французских, где сюжет вертится вокруг одной темы — томящаяся девица вздыхает: мне уже пятнадцать, а мужа все нет, мне уже двенадцать, а любовники не появляются. Самой, что ли, кого-нибудь в сети Амура завлечь?
И во Франции, и в Германии во многих городах уже был в большой моде временный обмен женами. Свидетельствует серьезный писатель того времени, посетивший Берлин: «Здесь очень в ходу обмениваться женами на несколько недель. Так однажды вечером я случайно услышал, как один офицер говорил военному советнику: „Да, кстати, дорогой друг, когда я сегодня вечером приду к твоей милой жене, то предупреди ее, чтобы она не брала к себе на диван Верного Пастушка (вероятно, собачку). А то как-то неудобно спать, да и мешает постоянно“.
Идиллия, право…
Да, кстати, а как обстояли дела в доброй старой Англии?
А вот вам цитата из одного тогдашнего крупного писателя: «Какой-нибудь знатный приятель ловеласа похищает молодую невинную девушку, спаивает ее, проводит с ней ночь в доме терпимости, оставляет ее там в качестве залога и спокойно потирает руки, когда две недели спустя узнает, что ее бросили в тюрьму, где она сошла с ума и умерла. Во Франции развратники были не более как легкомысленными пройдохами, здесь они были низкими негодяями».
Речь, таким образом, идет о всеобщем состоянии нравов, а не об исключительных случаях… Именно в Англии вошли в большую моду «балы Адама». Слово опять-таки современнику: «На этот бал явились много прекрасных и знатных дам в масках, а в остальном совершенно голые». Мужчины за вход платили пять гиней. Оркестр наигрывал танцы, была устроена холодная закуска. После окончания танцев зала погрузилась в темноту и многочисленные диваны служили для последовавшей затем оргии».
Когда одну такую вечеринку однажды накрыли полицейские и принялись устанавливать личности гостей, даже принимавшие живое участие в забавах лондонские проститутки изумились не на шутку: оказалось, что самые изобретательные и раскрепощенные на этой групповушке дамы были не платными шлюхами, а как раз представительницами высшего общества. Среди них даже оказалось несколько герцогинь…
Но и это еще не самое пикантное. На всем протяжении восемнадцатого века (и даже в девятнадцатом!) английские мужья законнейшим образом, с аукциона, на ярмарках продавали своих жен! Правда, этот обычай существовал исключительно среди «низших классов»…
Но он существовал. Сохранились газеты того времени, где после цен на свиней, овец и прочий скот помещены цены на женщин. Вот примечательный отрывочек из газеты «Тайме» от 12 июля 1797 г.: «Из-за случайного недосмотра или сознательного упущения в отделе смитфильдской ярмарки мы лишены возможности сообщить цену на женщин. Многие выдающиеся писатели усматривают в возрастании цен на прекрасный пол верный признак развития цивилизации. В таком случае Смитфильд имеет полное право считаться очагом прогресса, так как на рынке недавно эта цена поднялась с полгинеи до трех с половиной».
Между прочим, Смитфильд — это не какая-нибудь глухомань, населенная безграмотной деревенщиной, а пригород Лондона…
Вот детальное описание свидетеля: «Обыкновенно муж приводил жену, на шею которой была накинута веревка, в день ярмарки на площадь, где продавали скот, привязывал ее к бревну и продавал в присутствии необходимого числа свидетелей тому, кто давал больше других. Судебный рассыльный или какой-нибудь другой невысокий судейский чин, а часто сам муж, устанавливал цену, редко превышавшую несколько шиллингов, муж отвязывал жену и водил за веревку по площади. Народ называл такого рода торг „the hornmarket“ (ярмарка рогатого скота). Покупателями обычно бывали вдовцы или холостяки. После такой продажи женщина становилась законной женой покупателя, а ее дети от этого нового брака также считались законными. Тем не менее, мужья иногда после покупки настаивали на венчании в церкви».
Как вам добрая старая Англия? Вообще-то это, строго говоря, не разврат, мужик не шлюху снимает, а законную жену себе в дом прикупает, но все равно, как-то не вяжется с нашим представлением об Англии как оазисе благостных вольностей народных…
А знаете, кстати, в каком году в Англии зафиксирован последний достоверный факт этакой законной продажи жены? В 1884. Тысяча восемьсот восемьдесят четвертом. Чтоб я так жил…
Но вернемся в восемнадцатый век. Как и во многом другом, и в интимной области уже наблюдался нешуточный прогресс. Уже к началу столетия был изобретен презерватив, или кондом, названный так по фамилии изобретателя, английского доктора Кондома. Кстати, уже в те времена прекрасно наловчились «посредством сшивания» восстанавливать девственность.
Что еще? Ах да, курфюрст саксонский, он же король польский Август Сильный сделал очередной любовницей родную дочку (правда, незаконнорожденную) — и в том же был замечен Казанова, писавший в своих воспоминаниях, что именно-де в таком теснейшем общении и достигается подлинная отцовская любовь.
В общем, в результате повсеместного распространения этакой «галантности» именно в восемнадцатом столетии по всей Европе распространились в немыслимом количестве воспитательные дома, куда всякая мать, желавшая отделаться от нежеланного или незаконного ребенка, могла его принести и сдать, оставшись неизвестной. К слову, тогда повсеместно действовали писаные законы, по которым матерям незаконных детей запрещалось отыскивать отцов и требовать денег на содержание ребенка. Законы эти, ежу понятно, писаны исключительно мужиками…
И напоследок — об ароматах.
Наше счастье, что техника пока что не достигла описанных фантастами высот, и телевизоры с киноэкранами не способны передавать запахи. Иначе костюмированные фильмы из жизни кавалеров и дам восемнадцатого столетия пришлось бы смотреть, наглухо забивая ноздри затычками…
Восемнадцатое столетие смердело, как сотня дохлых кошек. Уж простите за неприглядные подробности, но именно так все и обстояло. Кавалеры в кружевных манжетах и дамы в красивых платьях, которых мы видим на экране, в реальности не мылись по несколько месяцев, да и бельишко менять не особенно спешили. Ради ликвидации последствий такого образа жизни были изобретены изящные штучки с откровенным названием «блохоловки». Как легко догадаться из названия, ими ловили на себе блох те самые блистательные дамы и господа прямо на пышных приемах.
Для французских королей построили великолепнейшее место под название Версаль. Красивейшие парки с фонтанами и тенистыми аллеями, роскошные дворцы…
Вот только во всем этом Версале (в отличие от «варварской» России) не было ни одной комнатушки, которую у нас обычно именовали «нужником», а впоследствии «сортиром». Ни единой. Суровый исторический факт.
Как же они там обходились? А попросту. Королю и кучке высшего дворянства еще подносили предмет под деликатным названием «ночная ваза» — а многочисленные придворные (и масса вносившей свой вклад прислуги) перебивались и без этого. Я ж говорю, нравы были самые непринужденные. Какой-нибудь благородный граф (порой на приеме) подходил к камину, непринужденно поворачивался спиной к обществу и преспокойно пускал струю в камин. Более воспитанные люди на минутку выходили на лестницу, каковую и орошали столь же непринужденно. Ну, а большую, как принято именовать, нужду можно было справить под любым красиво подстриженным садовниками кустиком.
Представляете, как благоухал великолепный Версаль, которому завидовали все остальные европейские монархи?
А теперь представьте, что вы — придворный кавалер. И уманили наконец в парк ночной предмет своих воздыханий. Ну, лобзания, клятвы, прелюдии… Нежно берете за талию ваш предмет, с колотящимся сердцем опускаете ее в густую травушку-муравушку… И аккурат в…
Черт их знает, как они там в Версале в таких вот случаях реагировали. Может быть, и внимания не обращали особенно — притерпелись, должно быть, к «ароматам»…
Самое смешное, что эти вот субъекты искренне считали «варварами» наших предков — которые, в отличие от французов, каждую неделю ходили в баню, а нужники имелись повсеместно…
Конец первой главы. Признаю, она, очень может быть, несколько затянулась, но читатель, смею думать, имеет теперь некоторое представление о столетии, в котором родилась императрица Екатерина, в котором она прожила чуть ли не семьдесят лет…
А теперь — о ней. Родилась однажды девочка…
Глава вторая
МАЛЕНЬКАЯ ЗАГРАНИЧНАЯ ПРИНЦЕССА
Будущая императрица и самодержица Всероссийская Екатерина II родилась 21 апреля 1729 г. Ее родители — наследный принц Ангальт-Цербстского герцогства (именуемого еще княжеством, но, в принципе, это одно и то же) Христиан-Август и Иоганна Елизавета, его законная супруга, в девичестве — принцесса Голштейн-Готторпская.
Даже в этом утверждении, очень может оказаться, ровно половина правды. Что уж тут говорить о таких немаловажных деталях, как место рождения столь заметной в нашей истории персоны и имя, данное ей при крещении… Обстоятельства появления Екатерины на свет — загадка на загадке.
Но давайте по порядку. Что собой представляло Ангальт-Цербстское герцогство, сколь велика была эта почтенная держава, подарившая нам императрицу?
Увы, увы… Это была одна из тех самых многочисленных германских стран, которые легкий на ногу путешественник мог исходить вдоль и поперек буквально за пару-тройку часов. А на горячем коне скакать по этой державе было и вовсе невозможно — едва пришпоришь скакуна, едва он сорвется в галоп, как впереди, в какую сторону ни скачи, обнаружится пограничный шлагбаум, по ту сторону которого уже начинается территория столь же крохотной, но абсолютно независимой и суверенной страны…
Главное (и практически единственное) достоинство герцогов Ангальтских — это нешуточная древность рода. Ангальт — один из древнейших владетельных домов не только Германии, но и всей Европы. Его основатели сначала носили титул графов Балленштеттских (в каковом качестве впервые в исторических хрониках упоминаются в 940 г.), потом — графов Асканских. Из этого семейства происходили знаменитый Альбрехт Медведь, первый правитель Бранденбурга. В 1212 г. саксонский герцог Генрих как раз и принял впервые титул герцога Ангальтского. Подобное генеалогическое дерево внушает уважение.
Вот только тогда же, в средневековье, сыновья Генриха по тогдашнему милому обычаю после смерти папеньки разделили владения на три суверенных части. И началось… Ангальт на протяжении долгих столетий пребывал в виде уже не трех, а даже четырех частей. Когда в 1853 г. наконец-то объединились в одно целое разрозненные прежде части, Ангальт насчитывал всего-то сто семьдесят тысяч жителей, и площадь его была две с лишним тысячи квадратных километров. То есть речь идет о территории длиной примерно в пятьдесят километров и шириной в сорок. Это, повторяю, весь Ангальт. Теперь разделите на четыре — и сами поймете, что в XVIII столетии Ангальт-Цербст в число великих держав никак не мог входить. У иных мелких российских помещиков именьица были даже побольше…
А потому нет ничего удивительного, что Екатерина появилась на свет не в родном Цербсте, а в прусском городе Штеттине, в Померании, где ее батюшка служил всего-навсего командиром полка прусской пехоты (полк, правда, звался Ангальт-Цербстским). Ну да, вот именно. Наследный принц вынужден был прозаически служить чужому королю за скромное жалованье полковника — крохотное герцогство, которым правил его старший брат, просто-напросто не прокормило бы, надо полагать, кроме законного герцога, еще и наследника престола. И бедолага Христиан-Август с юных лет мыкался на иностранной военной службе, где перед ним не особенно и ломали шапку — таких владетелей в Германии, если помните, насчитывалось три сотни с лишним, всех и не упомнишь, если вы не специалист по геральдике…
Некоторые источники именуют Христиана то «генерал-фельдмаршалом прусской службы», то «губернатором Штеттина». Однако эти посты он получил от Фридриха Великого уже гораздо позже, когда его дочь стала наследницей российского императорского трона — Фридрих был искусным дипломатом… А к рождению Екатерины Христиан, повторяю, был всего-навсего одним из многочисленных прусских полковников, командовавшим размещенным в жутком захолустье пехотным полком (даже, по-моему, не гвардейским).
Но я, помнится, обещал о загадках… Так вот, начинаются они с того, что имя, данное девочке при крещении, нам известно в разных вариантах. Наиболее известным считается «Софья Фредерика Августа» — якобы ее так назвали в честь трех тетушек сразу.
Однако шевалье де Рюльер, секретарь французского посланника в России, очевидец свержения Екатериной мужа и автор интереснейших воспоминаний, отчего-то именует Екатерину… Софьей Фредерикой Доротеей.
Это весьма странно. Об ошибке и речь не идет — шевалье, несмотря на молодость, был толковым и хватким профессиональным разведчиком, два года жил в Петербурге, прекрасно знал немецкие реалии и столь глупой ошибки не допустил бы. Так что нам неизвестно настоящее имя, полученное Екатериной при крещении.
И место ее рождения тоже неизвестно. Сама она — не всегда! — называла в качестве такового Штеттин. Но еще при ее жизни дотошные немецкие историки стали перерывать метрические записи в архивах города Штеттина — и не нашли ни строчки, где говорилось бы о «регистрации» столь знатной особы!
И нигде таких записей на нашли. Еще при жизни Екатерины все материалы о появлении ребенка на свет самым загадочным образом исчезли.
А вот это в сто раз страннее, чем разночтения в имени. Потому что, во-первых, в Германии того времени метрические книги велись аккуратнейшим образом, а во-вторых, речь шла не о крестьяночке из глухих мест, а о наследной принцессе одного из старейших в Европе владетельных родов. Записи о ее появлении на свет просто обязаны были существовать! Хотя бы для того, чтобы удостоверить законность ее рождения, а следовательно, и притязаний на титул и трон! Из-за того, что подобные записи оказывались утраченными или умышленно изничтоженными, в благородных семействах происходило немалое число трагедий. Вспомните роман Коллинза «Женщина в белом». Там оказалось, что один из главных злодеев оказался самозванцем — долгие годы именовал себя «сэром», а потом копнули метрические книги и выяснилось, что о нем там нет никаких записей, потому что он незаконнорожденный, никакой не баронет, а шпана подзаборная… Да мало ли примеров?
В общем, записи о рождении Екатерины просто обязаны были существовать. Но загадочным образом куда-то делись еще при ее жизни. Хотя штеттинские архивы сохранились в полной неприкосновенности, не узнавши ни войн, ни стихийных бедствий…
Причина? Она лежит на поверхности. Поскольку есть серьезнейшие основания если не утверждать со всей уверенностью, то крепко подозревать, что Екатерину следует именовать не Софьей Христиановной, а Софьей Ивановной…
Потому что на сцене появляется третий — молодой (двадцати восьми лет от роду) человек, русский аристократ Иван Иванович Бецкой. Незаконный сын князя Трубецкого и шведской баронессы Вреде. Во время войн Петра I со шведами храбрый вояка Трубецкой, так уж не повезло, угодил в плен — и жилось ему в плену, в Стокгольме, весьма неплохо. В те времена еще сохранялась некоторая рыцарственность, и военнопленных не принято было материть в концлагерях. Даже рядовые солдаты, угодив в плен, жили, в общем, нормально, а офицеры и, особенно, знатные персоны и вовсе разгуливали свободно по чужой столице, пользуясь всеми благами жизни, преспокойно гуляли в кабаках с офицерами противника и вместе с ними шлялись по доступным красавицам (таковы уж были нравы эпохи). Вот и Трубецкой в плену крутил роман с баронессой Вреде практически в открытую — плодом чего был Иван Иванович Бецкой.
Вы уже отметили созвучие фамилий: Трубецкой — Бецкой? Тут нет никакого совпадения. В XVIII столетия у российских вельмож так было принято: фактически признавать своих незаконных детей, давать им собственную, но усеченную фамилию, выправлять дворянские грамоты. Румянцев — Мянцев, Бутурлин — Турлин, Репнин — Пнин, Головин — Ловин, Воронцов — Ранцов, Голицын — Лицын (я перечисляю реальные случаи).
Замечу в скобках: хорошо, что на русской службе в то время не состоял ни один немец из славной германской фамилии Блюхер. Представляете, каково бы пришлось сыночку, вздумай папаша по всем тогдашним правилам облагодетельствовать незаконного отпрыска? До конца жизни от насмешек не отмоешься…
Уточню еще: когда родители Екатерины сочетались браком, полковнику Христиану было сорок, а Иоганне — едва семнадцать. Особа, по воспоминаниям современников, очаровательная, легкомысленная, темпераментная, охотно следовавшая всем веяниям тогдашней моды. А мода, как мы уже выяснили, была такова, что повсеместно в Европе супружеская верность считалась не добродетелью, а прямо-таки извращением. Я говорю абсолютно серьезно. Светская дама без любовника или кавалер без любовницы вызывали лишь удивление и подозрения, что у них что-то не в порядке…
А между тем историческим фактом является то, что Иван Иванович Бецкой, светский человек и большой повеса, служивший секретарем российского посла в Париже, был прекрасно знаком с молодой герцогиней Иоганной и находился с ней в большой дружбе. Один из российских энциклопедических словарей XIX века, пишет об этом с трогательным простодушием: «Герцогиня сильно им заинтересовалась и относилась к нему очень хорошо».
Будь это какое-нибудь другое столетие, не восемнадцатое, я готов признать, что речь шла о чисто платонической дружбе. Но когда мы имеем дело с восемнадцатым, «галантным» веком, то лично я впадаю в здоровый цинизм, представляя себе этот треугольник: сорокалетний скучный полковник, простой, как табуретка, служивый, не блиставший какими бы то ни было достоинствами, оставшимися бы в памяти окружающих, бесцветный, воплощенная серость. Едва достигшая восемнадцатилетия ветреная красотка. И молодой дворянин, любитель жизни во всех ее проявлениях, дамский угодник, краснобай и острослов, человек, как мы позже убедимся, незауряднейший…
Кто-нибудь верит, что последние двое ограничивались светской болтовней и игрой в шашки, пока полковник торчал в казармах?
Даже в этом утверждении, очень может оказаться, ровно половина правды. Что уж тут говорить о таких немаловажных деталях, как место рождения столь заметной в нашей истории персоны и имя, данное ей при крещении… Обстоятельства появления Екатерины на свет — загадка на загадке.
Но давайте по порядку. Что собой представляло Ангальт-Цербстское герцогство, сколь велика была эта почтенная держава, подарившая нам императрицу?
Увы, увы… Это была одна из тех самых многочисленных германских стран, которые легкий на ногу путешественник мог исходить вдоль и поперек буквально за пару-тройку часов. А на горячем коне скакать по этой державе было и вовсе невозможно — едва пришпоришь скакуна, едва он сорвется в галоп, как впереди, в какую сторону ни скачи, обнаружится пограничный шлагбаум, по ту сторону которого уже начинается территория столь же крохотной, но абсолютно независимой и суверенной страны…
Главное (и практически единственное) достоинство герцогов Ангальтских — это нешуточная древность рода. Ангальт — один из древнейших владетельных домов не только Германии, но и всей Европы. Его основатели сначала носили титул графов Балленштеттских (в каковом качестве впервые в исторических хрониках упоминаются в 940 г.), потом — графов Асканских. Из этого семейства происходили знаменитый Альбрехт Медведь, первый правитель Бранденбурга. В 1212 г. саксонский герцог Генрих как раз и принял впервые титул герцога Ангальтского. Подобное генеалогическое дерево внушает уважение.
Вот только тогда же, в средневековье, сыновья Генриха по тогдашнему милому обычаю после смерти папеньки разделили владения на три суверенных части. И началось… Ангальт на протяжении долгих столетий пребывал в виде уже не трех, а даже четырех частей. Когда в 1853 г. наконец-то объединились в одно целое разрозненные прежде части, Ангальт насчитывал всего-то сто семьдесят тысяч жителей, и площадь его была две с лишним тысячи квадратных километров. То есть речь идет о территории длиной примерно в пятьдесят километров и шириной в сорок. Это, повторяю, весь Ангальт. Теперь разделите на четыре — и сами поймете, что в XVIII столетии Ангальт-Цербст в число великих держав никак не мог входить. У иных мелких российских помещиков именьица были даже побольше…
А потому нет ничего удивительного, что Екатерина появилась на свет не в родном Цербсте, а в прусском городе Штеттине, в Померании, где ее батюшка служил всего-навсего командиром полка прусской пехоты (полк, правда, звался Ангальт-Цербстским). Ну да, вот именно. Наследный принц вынужден был прозаически служить чужому королю за скромное жалованье полковника — крохотное герцогство, которым правил его старший брат, просто-напросто не прокормило бы, надо полагать, кроме законного герцога, еще и наследника престола. И бедолага Христиан-Август с юных лет мыкался на иностранной военной службе, где перед ним не особенно и ломали шапку — таких владетелей в Германии, если помните, насчитывалось три сотни с лишним, всех и не упомнишь, если вы не специалист по геральдике…
Некоторые источники именуют Христиана то «генерал-фельдмаршалом прусской службы», то «губернатором Штеттина». Однако эти посты он получил от Фридриха Великого уже гораздо позже, когда его дочь стала наследницей российского императорского трона — Фридрих был искусным дипломатом… А к рождению Екатерины Христиан, повторяю, был всего-навсего одним из многочисленных прусских полковников, командовавшим размещенным в жутком захолустье пехотным полком (даже, по-моему, не гвардейским).
Но я, помнится, обещал о загадках… Так вот, начинаются они с того, что имя, данное девочке при крещении, нам известно в разных вариантах. Наиболее известным считается «Софья Фредерика Августа» — якобы ее так назвали в честь трех тетушек сразу.
Однако шевалье де Рюльер, секретарь французского посланника в России, очевидец свержения Екатериной мужа и автор интереснейших воспоминаний, отчего-то именует Екатерину… Софьей Фредерикой Доротеей.
Это весьма странно. Об ошибке и речь не идет — шевалье, несмотря на молодость, был толковым и хватким профессиональным разведчиком, два года жил в Петербурге, прекрасно знал немецкие реалии и столь глупой ошибки не допустил бы. Так что нам неизвестно настоящее имя, полученное Екатериной при крещении.
И место ее рождения тоже неизвестно. Сама она — не всегда! — называла в качестве такового Штеттин. Но еще при ее жизни дотошные немецкие историки стали перерывать метрические записи в архивах города Штеттина — и не нашли ни строчки, где говорилось бы о «регистрации» столь знатной особы!
И нигде таких записей на нашли. Еще при жизни Екатерины все материалы о появлении ребенка на свет самым загадочным образом исчезли.
А вот это в сто раз страннее, чем разночтения в имени. Потому что, во-первых, в Германии того времени метрические книги велись аккуратнейшим образом, а во-вторых, речь шла не о крестьяночке из глухих мест, а о наследной принцессе одного из старейших в Европе владетельных родов. Записи о ее появлении на свет просто обязаны были существовать! Хотя бы для того, чтобы удостоверить законность ее рождения, а следовательно, и притязаний на титул и трон! Из-за того, что подобные записи оказывались утраченными или умышленно изничтоженными, в благородных семействах происходило немалое число трагедий. Вспомните роман Коллинза «Женщина в белом». Там оказалось, что один из главных злодеев оказался самозванцем — долгие годы именовал себя «сэром», а потом копнули метрические книги и выяснилось, что о нем там нет никаких записей, потому что он незаконнорожденный, никакой не баронет, а шпана подзаборная… Да мало ли примеров?
В общем, записи о рождении Екатерины просто обязаны были существовать. Но загадочным образом куда-то делись еще при ее жизни. Хотя штеттинские архивы сохранились в полной неприкосновенности, не узнавши ни войн, ни стихийных бедствий…
Причина? Она лежит на поверхности. Поскольку есть серьезнейшие основания если не утверждать со всей уверенностью, то крепко подозревать, что Екатерину следует именовать не Софьей Христиановной, а Софьей Ивановной…
Потому что на сцене появляется третий — молодой (двадцати восьми лет от роду) человек, русский аристократ Иван Иванович Бецкой. Незаконный сын князя Трубецкого и шведской баронессы Вреде. Во время войн Петра I со шведами храбрый вояка Трубецкой, так уж не повезло, угодил в плен — и жилось ему в плену, в Стокгольме, весьма неплохо. В те времена еще сохранялась некоторая рыцарственность, и военнопленных не принято было материть в концлагерях. Даже рядовые солдаты, угодив в плен, жили, в общем, нормально, а офицеры и, особенно, знатные персоны и вовсе разгуливали свободно по чужой столице, пользуясь всеми благами жизни, преспокойно гуляли в кабаках с офицерами противника и вместе с ними шлялись по доступным красавицам (таковы уж были нравы эпохи). Вот и Трубецкой в плену крутил роман с баронессой Вреде практически в открытую — плодом чего был Иван Иванович Бецкой.
Вы уже отметили созвучие фамилий: Трубецкой — Бецкой? Тут нет никакого совпадения. В XVIII столетия у российских вельмож так было принято: фактически признавать своих незаконных детей, давать им собственную, но усеченную фамилию, выправлять дворянские грамоты. Румянцев — Мянцев, Бутурлин — Турлин, Репнин — Пнин, Головин — Ловин, Воронцов — Ранцов, Голицын — Лицын (я перечисляю реальные случаи).
Замечу в скобках: хорошо, что на русской службе в то время не состоял ни один немец из славной германской фамилии Блюхер. Представляете, каково бы пришлось сыночку, вздумай папаша по всем тогдашним правилам облагодетельствовать незаконного отпрыска? До конца жизни от насмешек не отмоешься…
Уточню еще: когда родители Екатерины сочетались браком, полковнику Христиану было сорок, а Иоганне — едва семнадцать. Особа, по воспоминаниям современников, очаровательная, легкомысленная, темпераментная, охотно следовавшая всем веяниям тогдашней моды. А мода, как мы уже выяснили, была такова, что повсеместно в Европе супружеская верность считалась не добродетелью, а прямо-таки извращением. Я говорю абсолютно серьезно. Светская дама без любовника или кавалер без любовницы вызывали лишь удивление и подозрения, что у них что-то не в порядке…
А между тем историческим фактом является то, что Иван Иванович Бецкой, светский человек и большой повеса, служивший секретарем российского посла в Париже, был прекрасно знаком с молодой герцогиней Иоганной и находился с ней в большой дружбе. Один из российских энциклопедических словарей XIX века, пишет об этом с трогательным простодушием: «Герцогиня сильно им заинтересовалась и относилась к нему очень хорошо».
Будь это какое-нибудь другое столетие, не восемнадцатое, я готов признать, что речь шла о чисто платонической дружбе. Но когда мы имеем дело с восемнадцатым, «галантным» веком, то лично я впадаю в здоровый цинизм, представляя себе этот треугольник: сорокалетний скучный полковник, простой, как табуретка, служивый, не блиставший какими бы то ни было достоинствами, оставшимися бы в памяти окружающих, бесцветный, воплощенная серость. Едва достигшая восемнадцатилетия ветреная красотка. И молодой дворянин, любитель жизни во всех ее проявлениях, дамский угодник, краснобай и острослов, человек, как мы позже убедимся, незауряднейший…
Кто-нибудь верит, что последние двое ограничивались светской болтовней и игрой в шашки, пока полковник торчал в казармах?