Страница:
В свое время в книге «Гвардейское столетие» я старательно пытался развеять устоявшийся миф о Петре III как дурачке и бездельнике. К ней и отсылаю читателя — а эта книга о Екатерине.
Стоит упомянуть, что ее амурные приключения на стороне уже тогда не были ни для кого тайной. А потому ползали самые причудливые слухи — о наследнике Павле, в частности. Болтали, что Екатерина родила мертвого ребенка, но это сохранили в тайне (позарез требовался наследник!), младенчика схоронили потихоньку и заменили «чухонским», то есть финским новорожденным. Фантазия у распространителей подобных слухов работала на всю катушку: дескать, чтобы сохранить строжайшую тайну, и отца мальчика, местного пастора, и всех его односельчан под конвоем погнали в вечную ссылку на Камчатку, мало того, ради пущего совершенства саму деревню раскатали по бревнышку и запахали место, где она стояла…
Документальных подтверждений, разумеется, нет ни одного. Лично я, зная нравы того жестокого века, полагаю: будь эта история правдой, обитателей деревни (благо их, по той же легенде, было всего-то человек двадцать) наверняка попросту утопили бы в болоте — так гораздо проще и надежнее с точки зрения секретности…
Самое интересное, что эта легенда имела продолжение! Якобы у пастора на Камчатке родился еще один сын, как две капли воды похожий на императора Павла — и под старость осел не где-нибудь, а в Красноярске, и его квартирный хозяин отписал в столицу Александру I: мол, ваше величество, у меня тут прижился родной ваш дядюшка, в пошлой бедности пребывающий. И Александр будто бы распорядился найти дядюшку (родная кровь как-никак!), и отыскал его пристав Алексеев, и отправил в Питер, где царского дядю на всякий случай посадили в Петропавловскую крепость, чтобы не сболтнул чего…
Во как! Впечатляет?
По другим источникам, «брат Павла» и в самом деле существовал — но тогда же был очень быстро уличен в том, что никакой он не красноярец и не камчадал, а крепостной крестьянин князя Голицына из подмосковной деревушки, по старой российской (а также общеевропейской) традиции подавшийся в самозванцы…
Вот это как-то больше похоже на правду. И очень похож на нее же следующий эпизод: однажды, на коронации Николая I, внучка Сергея Салтыкова появилась на публике, украсив себя драгоценностями, в которых знающие люди моментально опознали екатерининские, считавшиеся ею потерянными еще при жизни Елизаветы…
Вернемся к Екатерине. Я никоим образом не хочу в рассказе о ней зацикливаться на супружеских изменах и внебрачных детях. Будь Екатерина очередной недалекой и развратной дамочкой, не стоило бы и огород городить — писать о такой скучно и неинтересно. Но в том-то лично для меня и заключается грустный парадокс, что, при всем моем уважении и сочувствии к оклеветанному, оболганному Петру Федоровичу, в жизни совсем не похожему на злобную карикатуру, при всех моих попытках показать истинный облик этого неглупого, незаурядного человека я не могу не испытывать столь же искреннее уважение к Екатерине. По логике событий, следовало бы ее возненавидеть — а вот поди ж ты, не получается…
Очень уж яркая была личность… Поневоле заставляющая себя уважать и чуть ли не восхищаться.
Так вот, за все эти восемнадцать лет жизни в России в качестве великой княгини, она не только плясала на балах и крутила пылкие романы (с людьми, как на подбор, мелкими, не блиставшими особенными способностями, что Чернышов, что Салтыков, что Понятовский).
Все эти годы она усердно и вдумчиво читала.
И отнюдь не бульварные романы (которых тогда в процентном отношении ко всей книжной продукции было ничуть не меньше, чем в наше время).
Еще до перехода в православие и брака с Петром Фикхен —пока что Фикхен ! — вновь встретилась с ученым книжником графом Гилленборгом, приехавшим с дипломатической миссией. Екатерина написала для него некий «автопортрет», только не красками на холсте — а некий трактат под названием «Портрет философа в пятнадцать лет» (ей тогда было именно пятнадцать. До нас это произведение, к превеликому сожалению, не дошло. Екатерина его сожгла с прочими бумагами в минуту опасности, о которой будет рассказано ниже). Самое интересное, что граф к этому сочинению отнесся крайне серьезно. И сказал девочке примечательные слова, дошедшие до нашего времени:
— Вы можете разбиться о встречные камни, если только душа ваша не закалится настолько, чтобы противостоять опасностям.
Судя по событиям последующих лет, Екатерина этот совет запомнила на всю жизнь…
Гилленборг и посоветовал ей заняться самообразованием. И она читала, читала, читала: историков, философов, как древних, так и современных ей. Платон, Бейль, Монтескье, Цицерон… Не самое легкое чтение, сужу по собственному опыту: Монтескье я осилил лишь полтора тома из трех, а на Платона и вовсе не хватило духу.
А потому могу сказать с уверенностью: следует относиться с неподдельным уважением к юной красивой девушке, которая пропускает балы и свидания с любовниками ради того же Монтескье.
Между прочим, в ее написанном в двадцать лет спустя письме Гилленборгу были примечательные строчки: «Я считаю себя очень и очень обязанной вам, и, если имею некоторые успехи, то в них вы участвуете, так как вы развили во мне желание достигнуть до совершения великих дел».
Так что перед нами — не только неверная женушка, увлеченно коллекционирующая любовников, но и вдумчивый, серьезнейший читатель, осиливший превеликое множество умных книг. Тацит, «Записки» Брантома, Вольтер, «Энциклопедия» Дидро и Д'Аламбера, «История Генриха VI» Перефикса, «Церковная история» Барония, «История Германии» отца Бара… Вы что-нибудь из этого читали? Я — тоже нет…
Записки Екатерины, сделанные ею до 1762 г., интересны еще и тем, что написаны не для публики, а исключительно для себя. Стоит привести кое-какие отрывки…
«Я хочу, чтобы страна и подданные были богаты; вот начало, от которого я отправляюсь».
«Желаю и хочу только блага стране, в которую привел меня Господь. Слава ее делает меня славною».
«Свобода — душа всего на свете, без тебя все мертво. Хочу повиновения законам; не хочу рабов; хочу общей цели — сделать счастливыми, но вовсе не своенравия, не чудачества, не жестокости, которые несовместимы с нею».
«Когда на своей стороне имеешь истину и разум, тогда это следует высказывать перед народом, объявляя ему, что такая-то причина привела меня к тому-то; разум должен говорить за необходимость. Будьте уверены, что он победит в глазах большинства».
«Власть без доверия народа ничего не значит. Легко достигнуть любви и славы тому, кто этого желает: примите в основу ваших действий, ваших постановлений благо народа и справедливость, никогда не разлучные. У вас нет и не должно быть других видов. Если душа ваша благородна, вот ее цель».
«Хотите ли вы уважения общества? Приобретите доверенность общества, основывая весь образ ваших действий на правде и общественном благе».
Проще всего сказать (как это и было принято в советские времена), что Екатерина «лицемерила» и «завоевывала дешевую популярность». Но в том-то и дело, что, став самодержицей Всероссийской, она всерьез пыталась осуществлять многое из того, что обдумывала и формулировала в молодости. Правда, слишком многое у нее не получилось, но тут уж вина не самой Екатерины, а времени и века, с которыми приходится считаться даже самовластным монархам… Позже мы поговорим об этом гораздо подробнее.
А пока мы на некоторое время расстанемся с Екатериной — с молодой красавицей, матерью наследника престола, живущей, если взглянуть правде в глаза, в совершеннейшем отчуждении с законным мужем. С великой княгиней, давно и обстоятельно строящей на бумаге планы управления государством. С пылкой женщиной, в полном соответствии с повсеместными традициями галантного века частенько меняющей любовников — изящно и решительно, совершенно в духе столетия.
Отвернемся от блистательного Петербурга и посмотрим на Запад, куда уходит солнце.
По европейским дорогам пылит кавалерия, тяжело катят пушки, шагают колонны пехоты в разноцветных, ярких мундирах —никто еще не заботится о маскировочной одежде, слыхом не слыхивал про цвет хаки. Красные мундиры, синие, зеленые, белые… Золотое шитье, пышные плюмажи, шпаги в самоцветах…
Август 1756 года. Первые выстрелы. Прусская пехота переходит саксонскую границы.
Началась Семилетняя война!
Глава пятая
Стоит упомянуть, что ее амурные приключения на стороне уже тогда не были ни для кого тайной. А потому ползали самые причудливые слухи — о наследнике Павле, в частности. Болтали, что Екатерина родила мертвого ребенка, но это сохранили в тайне (позарез требовался наследник!), младенчика схоронили потихоньку и заменили «чухонским», то есть финским новорожденным. Фантазия у распространителей подобных слухов работала на всю катушку: дескать, чтобы сохранить строжайшую тайну, и отца мальчика, местного пастора, и всех его односельчан под конвоем погнали в вечную ссылку на Камчатку, мало того, ради пущего совершенства саму деревню раскатали по бревнышку и запахали место, где она стояла…
Документальных подтверждений, разумеется, нет ни одного. Лично я, зная нравы того жестокого века, полагаю: будь эта история правдой, обитателей деревни (благо их, по той же легенде, было всего-то человек двадцать) наверняка попросту утопили бы в болоте — так гораздо проще и надежнее с точки зрения секретности…
Самое интересное, что эта легенда имела продолжение! Якобы у пастора на Камчатке родился еще один сын, как две капли воды похожий на императора Павла — и под старость осел не где-нибудь, а в Красноярске, и его квартирный хозяин отписал в столицу Александру I: мол, ваше величество, у меня тут прижился родной ваш дядюшка, в пошлой бедности пребывающий. И Александр будто бы распорядился найти дядюшку (родная кровь как-никак!), и отыскал его пристав Алексеев, и отправил в Питер, где царского дядю на всякий случай посадили в Петропавловскую крепость, чтобы не сболтнул чего…
Во как! Впечатляет?
По другим источникам, «брат Павла» и в самом деле существовал — но тогда же был очень быстро уличен в том, что никакой он не красноярец и не камчадал, а крепостной крестьянин князя Голицына из подмосковной деревушки, по старой российской (а также общеевропейской) традиции подавшийся в самозванцы…
Вот это как-то больше похоже на правду. И очень похож на нее же следующий эпизод: однажды, на коронации Николая I, внучка Сергея Салтыкова появилась на публике, украсив себя драгоценностями, в которых знающие люди моментально опознали екатерининские, считавшиеся ею потерянными еще при жизни Елизаветы…
Вернемся к Екатерине. Я никоим образом не хочу в рассказе о ней зацикливаться на супружеских изменах и внебрачных детях. Будь Екатерина очередной недалекой и развратной дамочкой, не стоило бы и огород городить — писать о такой скучно и неинтересно. Но в том-то лично для меня и заключается грустный парадокс, что, при всем моем уважении и сочувствии к оклеветанному, оболганному Петру Федоровичу, в жизни совсем не похожему на злобную карикатуру, при всех моих попытках показать истинный облик этого неглупого, незаурядного человека я не могу не испытывать столь же искреннее уважение к Екатерине. По логике событий, следовало бы ее возненавидеть — а вот поди ж ты, не получается…
Очень уж яркая была личность… Поневоле заставляющая себя уважать и чуть ли не восхищаться.
Так вот, за все эти восемнадцать лет жизни в России в качестве великой княгини, она не только плясала на балах и крутила пылкие романы (с людьми, как на подбор, мелкими, не блиставшими особенными способностями, что Чернышов, что Салтыков, что Понятовский).
Все эти годы она усердно и вдумчиво читала.
И отнюдь не бульварные романы (которых тогда в процентном отношении ко всей книжной продукции было ничуть не меньше, чем в наше время).
Еще до перехода в православие и брака с Петром Фикхен —пока что Фикхен ! — вновь встретилась с ученым книжником графом Гилленборгом, приехавшим с дипломатической миссией. Екатерина написала для него некий «автопортрет», только не красками на холсте — а некий трактат под названием «Портрет философа в пятнадцать лет» (ей тогда было именно пятнадцать. До нас это произведение, к превеликому сожалению, не дошло. Екатерина его сожгла с прочими бумагами в минуту опасности, о которой будет рассказано ниже). Самое интересное, что граф к этому сочинению отнесся крайне серьезно. И сказал девочке примечательные слова, дошедшие до нашего времени:
— Вы можете разбиться о встречные камни, если только душа ваша не закалится настолько, чтобы противостоять опасностям.
Судя по событиям последующих лет, Екатерина этот совет запомнила на всю жизнь…
Гилленборг и посоветовал ей заняться самообразованием. И она читала, читала, читала: историков, философов, как древних, так и современных ей. Платон, Бейль, Монтескье, Цицерон… Не самое легкое чтение, сужу по собственному опыту: Монтескье я осилил лишь полтора тома из трех, а на Платона и вовсе не хватило духу.
А потому могу сказать с уверенностью: следует относиться с неподдельным уважением к юной красивой девушке, которая пропускает балы и свидания с любовниками ради того же Монтескье.
Между прочим, в ее написанном в двадцать лет спустя письме Гилленборгу были примечательные строчки: «Я считаю себя очень и очень обязанной вам, и, если имею некоторые успехи, то в них вы участвуете, так как вы развили во мне желание достигнуть до совершения великих дел».
Так что перед нами — не только неверная женушка, увлеченно коллекционирующая любовников, но и вдумчивый, серьезнейший читатель, осиливший превеликое множество умных книг. Тацит, «Записки» Брантома, Вольтер, «Энциклопедия» Дидро и Д'Аламбера, «История Генриха VI» Перефикса, «Церковная история» Барония, «История Германии» отца Бара… Вы что-нибудь из этого читали? Я — тоже нет…
Записки Екатерины, сделанные ею до 1762 г., интересны еще и тем, что написаны не для публики, а исключительно для себя. Стоит привести кое-какие отрывки…
«Я хочу, чтобы страна и подданные были богаты; вот начало, от которого я отправляюсь».
«Желаю и хочу только блага стране, в которую привел меня Господь. Слава ее делает меня славною».
«Свобода — душа всего на свете, без тебя все мертво. Хочу повиновения законам; не хочу рабов; хочу общей цели — сделать счастливыми, но вовсе не своенравия, не чудачества, не жестокости, которые несовместимы с нею».
«Когда на своей стороне имеешь истину и разум, тогда это следует высказывать перед народом, объявляя ему, что такая-то причина привела меня к тому-то; разум должен говорить за необходимость. Будьте уверены, что он победит в глазах большинства».
«Власть без доверия народа ничего не значит. Легко достигнуть любви и славы тому, кто этого желает: примите в основу ваших действий, ваших постановлений благо народа и справедливость, никогда не разлучные. У вас нет и не должно быть других видов. Если душа ваша благородна, вот ее цель».
«Хотите ли вы уважения общества? Приобретите доверенность общества, основывая весь образ ваших действий на правде и общественном благе».
Проще всего сказать (как это и было принято в советские времена), что Екатерина «лицемерила» и «завоевывала дешевую популярность». Но в том-то и дело, что, став самодержицей Всероссийской, она всерьез пыталась осуществлять многое из того, что обдумывала и формулировала в молодости. Правда, слишком многое у нее не получилось, но тут уж вина не самой Екатерины, а времени и века, с которыми приходится считаться даже самовластным монархам… Позже мы поговорим об этом гораздо подробнее.
А пока мы на некоторое время расстанемся с Екатериной — с молодой красавицей, матерью наследника престола, живущей, если взглянуть правде в глаза, в совершеннейшем отчуждении с законным мужем. С великой княгиней, давно и обстоятельно строящей на бумаге планы управления государством. С пылкой женщиной, в полном соответствии с повсеместными традициями галантного века частенько меняющей любовников — изящно и решительно, совершенно в духе столетия.
Отвернемся от блистательного Петербурга и посмотрим на Запад, куда уходит солнце.
По европейским дорогам пылит кавалерия, тяжело катят пушки, шагают колонны пехоты в разноцветных, ярких мундирах —никто еще не заботится о маскировочной одежде, слыхом не слыхивал про цвет хаки. Красные мундиры, синие, зеленые, белые… Золотое шитье, пышные плюмажи, шпаги в самоцветах…
Август 1756 года. Первые выстрелы. Прусская пехота переходит саксонскую границы.
Началась Семилетняя война!
Глава пятая
КРОВЬ, ЛАВРЫ, ИНТРИГИ
Противники Пруссии в той войне немало постарались — и в конце концов ухитрились внедрить в массовое сознание свою версию: война якобы началась оттого, что прусский король Фридрих, агрессор, негодяй, совершенно исключительный злодей, еще в 1740 г. оттяпал у миролюбивой, беззащитной, мирной Австрии провинцию Силезия. А шестнадцать лет спустя обиженные спохватились, вознегодовали и при поддержке мирового… тьфу ты, европейского сообщества кинулись восстанавливать справедливость и карать совершенно уникального агрессора…
На самом деле в этих утверждениях верно только одно: захват Пруссией Силезии. Именно у Австрии, именно в 1740 г. Все остальное истине, мягко выражаясь, не вполне соответствует, потому что дело было гораздо сложнее, и клубок противоречий меж полудюжиной ведущих европейских держав изобразился весьма даже запутанный…
Начнем с того, что «миролюбивая» Австрия (как я уже мимоходом упоминал), к тому времени много лет воевала со столь же «миролюбивой» Францией на территории Италии. Тот, кому это удавалось, самым беззастенчивым манером захватывал целые итальянские государства и присоединял к своим землям.
И ничего в этом не было удивительного. Так уж в Европе повелось спокон веков: тот, у кого хватало сил и возможностей собрать сильную армию, без всяких церемоний и поводов нападал на соседа и оттяпывал столько землицы, сколько удавалось. Иногда сосед ее отвоевывал назад, иногда, смирившись с «правом сильного», отправлялся грабить кого-нибудь третьего, вовсе уж слабого. Тянулось это столетиями. Так что двадцативосьмилетний король Фридрих, вступив на престол, собственно, не совершил абсолютно ничего из ряда вон выходящего — попросту следовал старым европейским традициям. Спросил себя: «А чем мы, собственно, хуже?» Поскольку его армия на тот момент австрийскую превосходила, Силезия получалась какая-то бесхозная, вот Фридрих ее и прибрал к рукам, объясняя потом со свойственным ему веселым, мнимо-простодушным цинизмом свои мотивы: во-первых, у него была готовая к бою армия, а во-вторых, ему всегда была присуща «живость характера».
Собственно говоря, «великие державы» возмутились не оттого, что кто-то отхватил у кого-то кусок территории, а по другой причине: и Австрия, и Франция (а также Швеция и Саксония) искренне полагали, что только им дозволительно нападать на соседей и отхряпывать у них провинции, и целые государства захватывать. Потому что они — великие державы, и точка! Имеют право. А Пруссия, от горшка два вершка, вовсе не смеет, выскочка этакая, вести себя, подобно «большим». Такая вот была логика — классический двойной стандарт. Что позволено Юпитеру…
Но сразу вернуть Силезию у Австрии как-то не сложилось. И Фридрих занялся государственным строительством. Он был талантлив во многом — в том числе и в сложном искусстве управления. И приглашал к себе в Пруссию любого, несмотря на национальность и вероисповедание — лишь бы тот знал какое-нибудь дело. Создав Государственный банк, Фридрих посадил туда евреев — и они, вопреки устоявшимся сказкам о коварных жидомасонах, не только не развалили Пруссию, а создали отлаженную финансовую систему с твердой, конвертируемой валютой — прусским серебряным рейхсталером. А поскольку лучшими в Европе специалистами по сдиранию… пардон, по сбору налогов считались французы, Фридрих пригласил из Франции сразу пятерых чиновников и поставил их во главе налогового ведомства.
Плотины, мосты и водохранилища Фридриху строили чехи, покинувшие Австрию на религиозной почве. Вы не поверите, но историческим фактом является и то, что Фридрих еще тогда каким-то чудом уговорил сесть на землю цыган, и они у него распрекрасно крестьянствовали.
Страна, без натяжек, процветала. Тут наступил 1756 год, и забряцало железо…
Франция, собираясь напасть на Пруссию, на деле преследовала гораздо более далеко идущие цели: собиралась захватить немецкое княжество Ганновер, откуда происходила тогдашняя (и нынешняя) английская правящая династия, приглашенная в Лондон в 1714 г. Король Георг II (в душе так и оставшийся мелким германским князьком) ставил свой титул курфюрста Ганноверского гораздо выше английского королевского. А поскольку в то время англичане и французы жесточайшим образом хлестались меж собой в Америке из-за тамошних колоний, Франция рассчитывала захватом Ганновера решить множество своих проблем.
Англия, со своей стороны, за Ганновер обеспокоилась ужасно. Сначала она выступала против Фридриха как раз оттого, что боялась: а вдруг он по живости характера и Ганновер захватит? Но потом как-то договорились. Фридрих дал понять, что Ганновера трогать не будет, наоборот, станет оберегать, как свое собственное королевство, от всяких захватчиков — а Лондон за это выделил ему немалые субсидии на армию.
(Двести лет английская королевская семья официально именовалась Ганноверским домом. Это название они поменяли на Виндзор в 1914 г. по вполне понятным причинам.)
Швеция откровенно зарилась на прусские земли, лежащие на побережье Балтики, — в Стокгольме прекрасно помнили, как в XVII столетии их армия долго и вольготно гуляла по Европе. И помнили, сколько земли на балтийском побережье им тогда принадлежало. Хотелось эти славные времена повторить…
Австрия и Саксония в глубочайшей тайне решили не ограничиваться полумерами, а попросту захватить всю Пруссию, да и поделить, оставив Фридриху пару гектаров земли с одним-единственным дворцом — чтобы знал свое место и больше не нахальничал, пытаясь встать в один ряд с «великими державами».
В Вене начали лихорадочно подыскивать повод к войне — какой угодно, любой пустячок. И случай вскоре представился: Фридрих, набирая рекрутов для своей армии по всей Европе, послал вербовщиков в герцогство Макленбург-Шверинское. Австрия возликовала и громогласно объявила всем, что подобные действия есть ни много ни мало нарушение Вестфальского мира — заключенного аж сто восемь лет назад, в 1648 г.! Каким образом действия Фридриха этот изъеденный мышами за сто восемь лет договор нарушают, Вена особо не объясняла — но шум производила изрядный.
Вот только разведка у Фридриха работала прекрасно — и завербованный ею саксонский чиновник доставил пруссакам оригиналы секретнейшей переписки касаемо завоевания и раздела Пруссии, которую разведчики Фридриха скопировали и отослали в Берлин.
Фридрих решил нанести удар первым. Его армия вторглась в Саксонию и практически без боя заняла ее столицу Дрезден. Саксонский курфюрст (и по совместительству король польский) Август удирал в такой спешке, что успел лишь распихать по карманам самые крупные бриллианты — а жену с детьми и весь свой огромный секретный архив бросил.
Жену с детьми, конечно, никто не тронул — еще действовали, напоминаю, рыцарские правила ведения войны — но вот архив прусские специалисты распотрошили моментально. Откуда и выгребли кучу пикантных документов, подробнейшим образом описывавших план захвата и раздела Пруссии. И тут же опубликовали отдельной брошюрой. Австрийцы с саксонцами, правда, притворились, будто этой брошюры в глаза не видели и слыхом о ней не слыхивали.
(Между прочим, в том же архиве, к позору Санкт-Петербурга, отыскался подлинник письма Бестужева своему коллеге, австрийскому канцлеру Брюлю — в котором Бестужев на полном серьезе просил австрийца отравить русского посланника в Саксонии, поскольку тот, негодяй, решительно не согласен с бестужевской «системой»…)
Тогда австрийцы попытались Фридриха тоже отравить, подкупив его камер-лакея, доверенного слугу. Но у того в последний момент сдали нервы, он кинулся к Фридриху в ноги и во всем покаялся — после чего подозрительно быстро помер в тюрьме. Ходили упорные слухи, что одним камер-лакеем история не ограничивалась, и в заговор были замешаны персоны повыше. Косвенным подтверждением этому служит тот факт, что историю эту в Пруссии, вместо того, чтобы громогласно уличить австрийцев, старательно засекретили, и на свет она всплыла только в XIX столетии…
И война раскрутилась на полную. В Пруссию вступили русские войска — исключительно оттого, что канцлер Бестужев хапнул с Англии немалую взятку (в тот год Англия еще выступала против Пруссии из-за Ганновера).
Вслед за тем вторглись шведы — кстати, под предводительством барона Унгерна фон Штернберга, предка того самого Унгерна, что в гражданскую устроил в Монголии кровавую шизофрению и провозгласил самого себя живым богом.
Но шведы были уже не те, что в прошлом столетии, когда их боялась почти вся Европа. Насчитывалось их всего 22 тысячи, без артиллерии и тыловых складов. Вдобавок барон не смел и шагу сделать без дозволения шведского парламента — а парламент слал, по отзывам современников, «предписания самые несообразные с делом и притом противоречащие одно другому». Пару месяцев шведы вульгарно грабили окрестности, но, едва на горизонте замаячили прусские войска, с превеликим облегчением убрались обратно в Швецию: мол, не больно-то и хотелось…
Тогда в Пруссию двинулся французский маршал Субиз со стотысячной армией. Черт возьми, как это было красиво! Командиры полков (в большинстве своем тех самых, продававшихся-перепродававшихся, как пучок редиски) — поголовно титулованные господа. Офицеры, вплоть до последнего прапорщика — благороднейшие дворяне. За войском тянулся гигантский обоз с массой необходимых французскому дворянину в походе вещей: парчовые халаты и зонтики от солнца, фарфоровые сервизы для обеда и кофепития, духи, пудра и благовонное мыло, обезьянки с попугаями, лакеи, повара, веселые девки… Красотища!
С другой стороны двигались австрийцы — с гораздо менее роскошным обозом, правда.
А чтобы придать видимость общеевропейского возмущения против невиданного доселе агрессора Фридриха, с третьей стороны с франко-австрийскими союзничками сближалась еще и «армии» кукольной Священной Римской империи германской нации. Дело в том, что «имперский сейм» этой несуществующей в реальности державы под нажимом Парижа и Вены на заседании вынес такую вот резолюцию: «Немедленно собрать со всей Германии имперское исполнительное войско для наказания преступника по приговору верховного судилища».
Фридрих, узнав об этой страшной резолюции, хохотал от души, как любой на его месте. И было от чего. Современники составили подробнейшие описания, как формировалось «имперское войско» и что оно собой представляло. Бавария, Вюртемберг и еще парочка более-менее крупных княжеств наскребли у себя по батальону-другому, а кто-то, поднапрягшись, выставил аж целый полк. Зато области вроде Швабии и Франконии выставили… по одному-единственному солдату, честно признавшись, что больше у них нету, хоть ты их режь. Кто-то послал одного-единственного уже не солдата, а лейтенанта, при проверке оказавшегося крестьянином от сохи, кто-то — барабанщика с дедовским барабаном. Свинарей назначали военными флейтистами (как-никак здорово умеют играть на дудке!) а «драгунам» отдавали старых ломовых лошадей. Некоторые аббаты, имевшие согласно старым традициям права светских князей, были ужасно обрадованы, что их, как равноправных союзников, приглашают участвовать в столь престижном деле — но, за неимением солдат, собрали монастырских служек, кое-как вооружили и присовокупили к общей куче…
Словом, это была уморительная орда, вооруженная чем попало и кое-как разбитая на «полки» и «корпуса». Зато «Главнокомандующий имперским исполнительным войском» звался так пышно, что дыхание спирает от почтения: принц Иосиф Мария Фридрих Вильгельм Голландиус Сасен-Хильдбургзаузенский, генерал-фельдмаршал Священной римской империи германской нации. Прониклись? Кстати, его суверенные владения верхом на коне можно было объехать часа за три, а войско этого СасенХиль… состояло из целой роты гренадер…
Даже маршал Субиз, увидев это воинство, едва не лопнул от смеха. Но выбирать было не из чего, и эту ораву он к своей армии присоединил. Часть французской армии и «исполнительное войско» встретили Фридриха у ничем не примечательной деревушки, звавшейся Росбах…
Сегодня для прусской воинской славы это название столь же звонко, как для нас Бородино.
В свое время Наполеон Бонапарт в одной из своих работ по военной истории оставил любопытную статистику: в продолжение Семилетней войны Фридрих дал десять сражений, в которых командовал лично. Из них проиграл только три. Из шести сражений, в которых военачальники Фридриха участвовали без него, они проиграли пять. Это — к вопросу о роли личности в истории.
И грянул Росбах!
У Субиза было 60 000 человек. У Фридриха — двадцать две тысячи. Искусным маневром Фридрих увел Субиза с крайне выгодной для того позиции. И велел армии обедать.
Надвигавшиеся французы, увидев в прусском лагере дым от многочисленных костров и рассмотрев в подзорные трубы обедающих, решили, что пруссакам уже все равно, и они настолько оцепенели от страха при виде великого полководца Субиза, а также принца с непроизносимым именем, что сидят в совершеннейшем трансе и ждут, когда их повяжут. И Субиз велел наступать — парадным шагом, под военный оркестр, блистая золотыми галунами… Как-никак у него было втрое больше солдат.
Вот тогда-то Фридрих взмыл на коня и велел бить тревогу. Под дробь барабанов войска в несколько минут построились, выдвинулась артиллерия, и «Старый Фриц» заорал:
— Не робей! С Богом!
Две тысячи «черных гусар» прусского генерала Зейдлица галопом кинулись вперед. И лишь в последнюю минуту сообразили, кого атакуют — жандармов !
Жандармами тогда звались тяжелые кавалеристы — собственно, кирасиры, кавалергарды. Огромные лошади-битюги, тяжелые кирасы, длиннющие палаши, железные каски. Все воинские уставы категорически запрещали легкой кавалерии вроде гусар какое бы то ни было боевое соприкосновение с кавалерией тяжелой — по причине вопиющего неравенства сил и шансов.
А что такое тогдашний гусар? Подбитый ветром расшитый доломан, медвежья шапка вроде нашей казачьей — и никакого защитного железа, кроме пуговиц. Зато — усищи вразлет. И знает, что помирать только раз. Гусар — всегда гусар.
Короче говоря, Зейдлиц совершил небывалое в военной истории того времени — не остановил атаку. И его усачи с медным черепом и скрещенными костями на меховых шапках смяли французских кирасир. Те, гремя железом, припустили врассыпную на своих битюгах так ретиво, что опрокинули и рассеяли два полка собственной легкой кавалерии, спешившей им на подмогу. Французская пехота осталась без кавалерийского прикрытия, и гусары в нее врубились от всей удали.
Как свидетельствуют очевидцы, при этом возникло трагикомическое недоразумение. Сообразив, что дело пахнет керосином, французы начали во всю глотку просить пощады, что на их языке звучало следующим образом:
— Quartier!
А гусары, надобно вам знать, были большей частью из Бран-денбурга, где французы как раз и собирались встать на постой — причем известно уже было, что они, где ни пройдут, грабят и насильничают так, что любой лесной разбойник обзавидуется. А по-немецки этот крик как раз и звучал: «Квартира!»
— Квартиру вам, мать вашу? — разозлились гусары. — А по башке саблей?
И рубали от всей души, пока французы не заорали уже другое:
— Pardon!
Тут только гусары сообразили что к чему, и остыли. А с другого фланга шли в штыковую прусские гренадеры.
Французы бежали батальонами и полками. «Имперская армия» вообще растворилась в воздухе так молниеносно, что никто, собственно, и не понял, куда она делась: только что стояла со своим принцем во главе — и вдруг словно испарилась…
Остатки разбитой армии сумели отступить только потому, что их прикрыли несколько швейцарских батальонов. Итоги были таковы: у французов более трех тысяч убитых и раненых, семь тысяч попало в плен, в том числе девять генералов и 326 офицеров. Пруссаки захватили 67 пушек, 25 знамен и штандартов, и весь богатейший обоз вместе с попугаями и веселыми девками. Потери Фридриха — 165 убитыми и 376 ранеными.
Как вам такая победа?
Польская королева (супруга саксонского курфюрста), узнав о таком поражении, умерла на другой день от огорчения. А вот французский король реагировал совершенно иначе… Вы в жизни не угадаете, как он поступил с бездарно проигравшим сражение при подавляющем численном превосходстве Субизом.
Вручил ему фельдмаршальский жезл! Так и было. Иногда понять французов решительно невозможно…
На самом деле в этих утверждениях верно только одно: захват Пруссией Силезии. Именно у Австрии, именно в 1740 г. Все остальное истине, мягко выражаясь, не вполне соответствует, потому что дело было гораздо сложнее, и клубок противоречий меж полудюжиной ведущих европейских держав изобразился весьма даже запутанный…
Начнем с того, что «миролюбивая» Австрия (как я уже мимоходом упоминал), к тому времени много лет воевала со столь же «миролюбивой» Францией на территории Италии. Тот, кому это удавалось, самым беззастенчивым манером захватывал целые итальянские государства и присоединял к своим землям.
И ничего в этом не было удивительного. Так уж в Европе повелось спокон веков: тот, у кого хватало сил и возможностей собрать сильную армию, без всяких церемоний и поводов нападал на соседа и оттяпывал столько землицы, сколько удавалось. Иногда сосед ее отвоевывал назад, иногда, смирившись с «правом сильного», отправлялся грабить кого-нибудь третьего, вовсе уж слабого. Тянулось это столетиями. Так что двадцативосьмилетний король Фридрих, вступив на престол, собственно, не совершил абсолютно ничего из ряда вон выходящего — попросту следовал старым европейским традициям. Спросил себя: «А чем мы, собственно, хуже?» Поскольку его армия на тот момент австрийскую превосходила, Силезия получалась какая-то бесхозная, вот Фридрих ее и прибрал к рукам, объясняя потом со свойственным ему веселым, мнимо-простодушным цинизмом свои мотивы: во-первых, у него была готовая к бою армия, а во-вторых, ему всегда была присуща «живость характера».
Собственно говоря, «великие державы» возмутились не оттого, что кто-то отхватил у кого-то кусок территории, а по другой причине: и Австрия, и Франция (а также Швеция и Саксония) искренне полагали, что только им дозволительно нападать на соседей и отхряпывать у них провинции, и целые государства захватывать. Потому что они — великие державы, и точка! Имеют право. А Пруссия, от горшка два вершка, вовсе не смеет, выскочка этакая, вести себя, подобно «большим». Такая вот была логика — классический двойной стандарт. Что позволено Юпитеру…
Но сразу вернуть Силезию у Австрии как-то не сложилось. И Фридрих занялся государственным строительством. Он был талантлив во многом — в том числе и в сложном искусстве управления. И приглашал к себе в Пруссию любого, несмотря на национальность и вероисповедание — лишь бы тот знал какое-нибудь дело. Создав Государственный банк, Фридрих посадил туда евреев — и они, вопреки устоявшимся сказкам о коварных жидомасонах, не только не развалили Пруссию, а создали отлаженную финансовую систему с твердой, конвертируемой валютой — прусским серебряным рейхсталером. А поскольку лучшими в Европе специалистами по сдиранию… пардон, по сбору налогов считались французы, Фридрих пригласил из Франции сразу пятерых чиновников и поставил их во главе налогового ведомства.
Плотины, мосты и водохранилища Фридриху строили чехи, покинувшие Австрию на религиозной почве. Вы не поверите, но историческим фактом является и то, что Фридрих еще тогда каким-то чудом уговорил сесть на землю цыган, и они у него распрекрасно крестьянствовали.
Страна, без натяжек, процветала. Тут наступил 1756 год, и забряцало железо…
Франция, собираясь напасть на Пруссию, на деле преследовала гораздо более далеко идущие цели: собиралась захватить немецкое княжество Ганновер, откуда происходила тогдашняя (и нынешняя) английская правящая династия, приглашенная в Лондон в 1714 г. Король Георг II (в душе так и оставшийся мелким германским князьком) ставил свой титул курфюрста Ганноверского гораздо выше английского королевского. А поскольку в то время англичане и французы жесточайшим образом хлестались меж собой в Америке из-за тамошних колоний, Франция рассчитывала захватом Ганновера решить множество своих проблем.
Англия, со своей стороны, за Ганновер обеспокоилась ужасно. Сначала она выступала против Фридриха как раз оттого, что боялась: а вдруг он по живости характера и Ганновер захватит? Но потом как-то договорились. Фридрих дал понять, что Ганновера трогать не будет, наоборот, станет оберегать, как свое собственное королевство, от всяких захватчиков — а Лондон за это выделил ему немалые субсидии на армию.
(Двести лет английская королевская семья официально именовалась Ганноверским домом. Это название они поменяли на Виндзор в 1914 г. по вполне понятным причинам.)
Швеция откровенно зарилась на прусские земли, лежащие на побережье Балтики, — в Стокгольме прекрасно помнили, как в XVII столетии их армия долго и вольготно гуляла по Европе. И помнили, сколько земли на балтийском побережье им тогда принадлежало. Хотелось эти славные времена повторить…
Австрия и Саксония в глубочайшей тайне решили не ограничиваться полумерами, а попросту захватить всю Пруссию, да и поделить, оставив Фридриху пару гектаров земли с одним-единственным дворцом — чтобы знал свое место и больше не нахальничал, пытаясь встать в один ряд с «великими державами».
В Вене начали лихорадочно подыскивать повод к войне — какой угодно, любой пустячок. И случай вскоре представился: Фридрих, набирая рекрутов для своей армии по всей Европе, послал вербовщиков в герцогство Макленбург-Шверинское. Австрия возликовала и громогласно объявила всем, что подобные действия есть ни много ни мало нарушение Вестфальского мира — заключенного аж сто восемь лет назад, в 1648 г.! Каким образом действия Фридриха этот изъеденный мышами за сто восемь лет договор нарушают, Вена особо не объясняла — но шум производила изрядный.
Вот только разведка у Фридриха работала прекрасно — и завербованный ею саксонский чиновник доставил пруссакам оригиналы секретнейшей переписки касаемо завоевания и раздела Пруссии, которую разведчики Фридриха скопировали и отослали в Берлин.
Фридрих решил нанести удар первым. Его армия вторглась в Саксонию и практически без боя заняла ее столицу Дрезден. Саксонский курфюрст (и по совместительству король польский) Август удирал в такой спешке, что успел лишь распихать по карманам самые крупные бриллианты — а жену с детьми и весь свой огромный секретный архив бросил.
Жену с детьми, конечно, никто не тронул — еще действовали, напоминаю, рыцарские правила ведения войны — но вот архив прусские специалисты распотрошили моментально. Откуда и выгребли кучу пикантных документов, подробнейшим образом описывавших план захвата и раздела Пруссии. И тут же опубликовали отдельной брошюрой. Австрийцы с саксонцами, правда, притворились, будто этой брошюры в глаза не видели и слыхом о ней не слыхивали.
(Между прочим, в том же архиве, к позору Санкт-Петербурга, отыскался подлинник письма Бестужева своему коллеге, австрийскому канцлеру Брюлю — в котором Бестужев на полном серьезе просил австрийца отравить русского посланника в Саксонии, поскольку тот, негодяй, решительно не согласен с бестужевской «системой»…)
Тогда австрийцы попытались Фридриха тоже отравить, подкупив его камер-лакея, доверенного слугу. Но у того в последний момент сдали нервы, он кинулся к Фридриху в ноги и во всем покаялся — после чего подозрительно быстро помер в тюрьме. Ходили упорные слухи, что одним камер-лакеем история не ограничивалась, и в заговор были замешаны персоны повыше. Косвенным подтверждением этому служит тот факт, что историю эту в Пруссии, вместо того, чтобы громогласно уличить австрийцев, старательно засекретили, и на свет она всплыла только в XIX столетии…
И война раскрутилась на полную. В Пруссию вступили русские войска — исключительно оттого, что канцлер Бестужев хапнул с Англии немалую взятку (в тот год Англия еще выступала против Пруссии из-за Ганновера).
Вслед за тем вторглись шведы — кстати, под предводительством барона Унгерна фон Штернберга, предка того самого Унгерна, что в гражданскую устроил в Монголии кровавую шизофрению и провозгласил самого себя живым богом.
Но шведы были уже не те, что в прошлом столетии, когда их боялась почти вся Европа. Насчитывалось их всего 22 тысячи, без артиллерии и тыловых складов. Вдобавок барон не смел и шагу сделать без дозволения шведского парламента — а парламент слал, по отзывам современников, «предписания самые несообразные с делом и притом противоречащие одно другому». Пару месяцев шведы вульгарно грабили окрестности, но, едва на горизонте замаячили прусские войска, с превеликим облегчением убрались обратно в Швецию: мол, не больно-то и хотелось…
Тогда в Пруссию двинулся французский маршал Субиз со стотысячной армией. Черт возьми, как это было красиво! Командиры полков (в большинстве своем тех самых, продававшихся-перепродававшихся, как пучок редиски) — поголовно титулованные господа. Офицеры, вплоть до последнего прапорщика — благороднейшие дворяне. За войском тянулся гигантский обоз с массой необходимых французскому дворянину в походе вещей: парчовые халаты и зонтики от солнца, фарфоровые сервизы для обеда и кофепития, духи, пудра и благовонное мыло, обезьянки с попугаями, лакеи, повара, веселые девки… Красотища!
С другой стороны двигались австрийцы — с гораздо менее роскошным обозом, правда.
А чтобы придать видимость общеевропейского возмущения против невиданного доселе агрессора Фридриха, с третьей стороны с франко-австрийскими союзничками сближалась еще и «армии» кукольной Священной Римской империи германской нации. Дело в том, что «имперский сейм» этой несуществующей в реальности державы под нажимом Парижа и Вены на заседании вынес такую вот резолюцию: «Немедленно собрать со всей Германии имперское исполнительное войско для наказания преступника по приговору верховного судилища».
Фридрих, узнав об этой страшной резолюции, хохотал от души, как любой на его месте. И было от чего. Современники составили подробнейшие описания, как формировалось «имперское войско» и что оно собой представляло. Бавария, Вюртемберг и еще парочка более-менее крупных княжеств наскребли у себя по батальону-другому, а кто-то, поднапрягшись, выставил аж целый полк. Зато области вроде Швабии и Франконии выставили… по одному-единственному солдату, честно признавшись, что больше у них нету, хоть ты их режь. Кто-то послал одного-единственного уже не солдата, а лейтенанта, при проверке оказавшегося крестьянином от сохи, кто-то — барабанщика с дедовским барабаном. Свинарей назначали военными флейтистами (как-никак здорово умеют играть на дудке!) а «драгунам» отдавали старых ломовых лошадей. Некоторые аббаты, имевшие согласно старым традициям права светских князей, были ужасно обрадованы, что их, как равноправных союзников, приглашают участвовать в столь престижном деле — но, за неимением солдат, собрали монастырских служек, кое-как вооружили и присовокупили к общей куче…
Словом, это была уморительная орда, вооруженная чем попало и кое-как разбитая на «полки» и «корпуса». Зато «Главнокомандующий имперским исполнительным войском» звался так пышно, что дыхание спирает от почтения: принц Иосиф Мария Фридрих Вильгельм Голландиус Сасен-Хильдбургзаузенский, генерал-фельдмаршал Священной римской империи германской нации. Прониклись? Кстати, его суверенные владения верхом на коне можно было объехать часа за три, а войско этого СасенХиль… состояло из целой роты гренадер…
Даже маршал Субиз, увидев это воинство, едва не лопнул от смеха. Но выбирать было не из чего, и эту ораву он к своей армии присоединил. Часть французской армии и «исполнительное войско» встретили Фридриха у ничем не примечательной деревушки, звавшейся Росбах…
Сегодня для прусской воинской славы это название столь же звонко, как для нас Бородино.
В свое время Наполеон Бонапарт в одной из своих работ по военной истории оставил любопытную статистику: в продолжение Семилетней войны Фридрих дал десять сражений, в которых командовал лично. Из них проиграл только три. Из шести сражений, в которых военачальники Фридриха участвовали без него, они проиграли пять. Это — к вопросу о роли личности в истории.
И грянул Росбах!
У Субиза было 60 000 человек. У Фридриха — двадцать две тысячи. Искусным маневром Фридрих увел Субиза с крайне выгодной для того позиции. И велел армии обедать.
Надвигавшиеся французы, увидев в прусском лагере дым от многочисленных костров и рассмотрев в подзорные трубы обедающих, решили, что пруссакам уже все равно, и они настолько оцепенели от страха при виде великого полководца Субиза, а также принца с непроизносимым именем, что сидят в совершеннейшем трансе и ждут, когда их повяжут. И Субиз велел наступать — парадным шагом, под военный оркестр, блистая золотыми галунами… Как-никак у него было втрое больше солдат.
Вот тогда-то Фридрих взмыл на коня и велел бить тревогу. Под дробь барабанов войска в несколько минут построились, выдвинулась артиллерия, и «Старый Фриц» заорал:
— Не робей! С Богом!
Две тысячи «черных гусар» прусского генерала Зейдлица галопом кинулись вперед. И лишь в последнюю минуту сообразили, кого атакуют — жандармов !
Жандармами тогда звались тяжелые кавалеристы — собственно, кирасиры, кавалергарды. Огромные лошади-битюги, тяжелые кирасы, длиннющие палаши, железные каски. Все воинские уставы категорически запрещали легкой кавалерии вроде гусар какое бы то ни было боевое соприкосновение с кавалерией тяжелой — по причине вопиющего неравенства сил и шансов.
А что такое тогдашний гусар? Подбитый ветром расшитый доломан, медвежья шапка вроде нашей казачьей — и никакого защитного железа, кроме пуговиц. Зато — усищи вразлет. И знает, что помирать только раз. Гусар — всегда гусар.
Короче говоря, Зейдлиц совершил небывалое в военной истории того времени — не остановил атаку. И его усачи с медным черепом и скрещенными костями на меховых шапках смяли французских кирасир. Те, гремя железом, припустили врассыпную на своих битюгах так ретиво, что опрокинули и рассеяли два полка собственной легкой кавалерии, спешившей им на подмогу. Французская пехота осталась без кавалерийского прикрытия, и гусары в нее врубились от всей удали.
Как свидетельствуют очевидцы, при этом возникло трагикомическое недоразумение. Сообразив, что дело пахнет керосином, французы начали во всю глотку просить пощады, что на их языке звучало следующим образом:
— Quartier!
А гусары, надобно вам знать, были большей частью из Бран-денбурга, где французы как раз и собирались встать на постой — причем известно уже было, что они, где ни пройдут, грабят и насильничают так, что любой лесной разбойник обзавидуется. А по-немецки этот крик как раз и звучал: «Квартира!»
— Квартиру вам, мать вашу? — разозлились гусары. — А по башке саблей?
И рубали от всей души, пока французы не заорали уже другое:
— Pardon!
Тут только гусары сообразили что к чему, и остыли. А с другого фланга шли в штыковую прусские гренадеры.
Французы бежали батальонами и полками. «Имперская армия» вообще растворилась в воздухе так молниеносно, что никто, собственно, и не понял, куда она делась: только что стояла со своим принцем во главе — и вдруг словно испарилась…
Остатки разбитой армии сумели отступить только потому, что их прикрыли несколько швейцарских батальонов. Итоги были таковы: у французов более трех тысяч убитых и раненых, семь тысяч попало в плен, в том числе девять генералов и 326 офицеров. Пруссаки захватили 67 пушек, 25 знамен и штандартов, и весь богатейший обоз вместе с попугаями и веселыми девками. Потери Фридриха — 165 убитыми и 376 ранеными.
Как вам такая победа?
Польская королева (супруга саксонского курфюрста), узнав о таком поражении, умерла на другой день от огорчения. А вот французский король реагировал совершенно иначе… Вы в жизни не угадаете, как он поступил с бездарно проигравшим сражение при подавляющем численном превосходстве Субизом.
Вручил ему фельдмаршальский жезл! Так и было. Иногда понять французов решительно невозможно…